Страница:
Вер понял голову. В вышине, окруженный платиновым сиянием, парил лишь один гений. Гений Клодии. Опять сражение шло против всяких правил. Где же Гюн? Почему его нет? Что задумали боги?
Вер прыгнул вперед по-звериному, рассчитывая на свою мощь и свой вес, Клодия ожидала этой уловки. Ускользнула, заставив Вера податься вперед, напала сверху, но опять ее клинок встретил клинок Вера. Следом за блоком последовал мгновенный выпад. Клодия пыталась уйти вниз. Но не поспела. Клинок Вера ударил ее по шее. И она, тихо охнув, растянулась на песке. Тут же меч Вера уперся ей в горло.
– Сбылась мечта Империи! – выкрикнул Вер клич победителя. – Я заклеймил желания!
Но Клодия не молила о пощаде – она была без сознания.
Служители, наряженные Меркуриями, подбежав, заметили неладное.
И вновь на арене появились медики с носилками. Ропот пробежал по рядам. Одетые в черное почитатели Варрона вскочили. На арену вместо цветов полетели тухлые яйца. Колизей забурлил. Как назло, Руфин на играх отсутствовал, а Цезарь, сидящий в императорской ложе, от страха закутался в пурпурную драпировку. Грозовая атмосфера сгущалась. Драка между сторонниками и противниками Вера грозила многочисленными жертвами. Элий подозвал к своей ложе дежурного медика, перемолвился с ним и после этого стал спешно протискиваться к комментаторским кабинам. Двое преторианцев помогали прокладывать ему дорогу, если зрители относились без должного почтения к тоге с пурпурной полосой.
Вскоре голос Элия разнесся над амфитеатром, перекрывая рев возбужденной толпы:
– Квириты![28] Сейчас роль комментатора взял на себя сенатор Элий. Прошу всех успокоиться. У гладиатора Клодии болевой шок. Ни один жизненно важный орган не поврежден. Через пару часов она будет в норме, а завтра сможет принять участие в играх. Не забудьте, что сегодня вас ждет еще два поединка.
Квириты вспомнили о купленных клеймах и сразу поутихли. Дежурившие в Колизее преторианцы вывели нескольких буянов. Объявили технический перерыв.
Тем временем в куникуле Клодия пришла в себя. Вер стоял подле нее и старательно изображал на лице жалость.
– Надеюсь, сегодня ты исполнил нечто важное, – прошептала Клодия и заплакала.
– Это было лучшее желание из всех, какие я исполнял, – отвечал Вер.
Но вряд его признание утешило Клодию.
У выхода из Колизея Вера поджидал Пизон. Толстые губы банкира расползлись в самодовольной улыбке, как будто распорядитель лично одержал победу на арене.»Сейчас он сообщит какую-нибудь гадость», – подумал Вер.
И угадал.
– По решению Большой коллегии ты дисквалифицирован, гладиатор Юний Вер! – объявил Пизон.
За спиной его стояли два преторианца в сверкающих позолотой шлемах и броненагрудниках, напоминающих старинные доспехи. В руках обнаженные мечи. Может, они воображали, что Вер кинется в ярости на главного распорядителя.
– Что значит – дисквалифицирован? – Вер не поверил собственным ушам. Может, Пизон неудачно шутит? Вер бы и сам пошутил, да не было охоты.
– Пока не будет точно установлено, была ли смерть Варрона случайной или нет, ты не имеешь права принимать участия в играх. Вердикт вынесен. Ты должен уйти.
– Решение единогласное? – зачем-то спросил Вер, хотя это ничего не меняло.
Секретарь Пизона – юркий темнокожий человек с глазами, всегда опущенными долу, – вынырнул из-за спины великана-преторианца и протянул Веру копию протокола. Все двенадцать подписей стояли в низу листа. Вер скомкал протокол и швырнул на пол. Невероятно! Его, Вера, выгоняют! Он не мог в это поверить. И он не виноват… Или виноват? Сердце ничего ему не говорило, ум мог привести любые доводы. Пизон еще не знает, что Вер заказал за Элия желание – это уж точно противозаконно.
– Мне уже известно, что сегодня ты угрожал убить Авреола, – продолжал Пизон. – Советую тебе побыстрее покинуть Колизей.
– Да я и сам мечтал уйти из этого зверинца! – выкрикнул Вер.
Но эти правдивые, идущие от самого сердца слова прозвучали до отвращения фальшиво.
– О, разумеется, лисица, удаляясь от виноградной лозы, воскликнула:
«Гроздья еще зеленые!»
Вер в ярости рванулся к Пизону. Но меж ними неожиданно возник Элий. Вер напрасно пытался прорваться к Пизону. Несколько секунд два бывших гладиатора боролись. Но справиться с Элием Вер так и не смог. Пизон с удовольствием наблюдал эту сцену.
– Прекрати, – выдохнул сенатор, отстраняя приятеля. – Он только и ждет, чтобы ты сделал глупость. Вер неожиданно сдался.
– Прислушайся к словам калеки, – снисходительно хмыкнул Пизон. – Иногда он говорит дельные вещи. Разумеется, когда не выступает в сенате.
– Надеюсь, мне никогда не посчастливится услышать там твои речи! – парировал Элий.
– Это мы еще посмотрим, – прошипел Пизон, и лицо его перекосилось от злости.
Элий почти силой увел Вера и усадил в свою машину. Кто бы мог подумать, что изгнание с арены причинит такую боль! Он сам хотел уйти, но уйти с гордо поднятой головой. А его выгнали пинком под зад.
– Мне все это очень не нравится, – сказал Элий.
– Мне тоже! Они не имели права меня дисквалифицировать. Ну ничего, я обжалую решение в суде, – пообещал Вер мстительно.
– Разумеется. Но на это потребуется время. Полагаю, раньше следующего года ты на арене не появишься. Пизона мы как-нибудь одолеем. Но что нам делать с твоим гением?
– Тебе еще не надоело вмешиваться в мои дела?
– Я не могу отстраниться. Я чувствую в происходящем угрозу Риму, – с грустью проговорил сенатор.
– Элий, ты ужасен! Я начинаю понимать, почему столь многие тебя ненавидят!
Говорю тебе – отвяжись. Когда тебе вслед за ногами отрубят руки, ты вспомнишь о моем дружеском совете, – предостерег Вер.
Элий осуждающе покачал головой:
– Надеюсь, твои пожелания боги не слышат.
– Ладно, прости, друг… Меня никто уже не слышит, кроме тебя. Хорошо бы сейчас надраться до потери сознания. Жаль, не могу.
Напиться, чтобы заглушить гнев. Опять только гнев. Где же другие чувства? Впрочем, и напиться он не может. Вино его не пьянит, а вот голова поутру раскалывается, как с похмелья. О боги! Наверное, он самый несчастный человек в Риме.
– Ты когда-нибудь бывал в гостях у Гесида? – поинтересовался Элий.
– Нет. Это кто-нибудь знаменитый? – В своем роде. Хотя вряд ли он знаменит среди гладиаторов. Он кондитер из первой Римской центурии хлебопеков. Его пиры славятся на весь Рим. Поэтому я и решил, что вряд ли ты с ним знаком. Но сегодня нам с тобой надлежит отправиться к нему в гости.
Вер предпочел бы в этот вечер никуда не ходить, а то ненароком убьет кого-нибудь.
Он заметил, как вокруг головы Элия вспыхнула красная аура, затем, угасая, сделалась оранжевой и наконец золотой. Вер знал, что означает это свечение – Парки спешно меняют узор на своем полотне. Вер своим вмешательством полностью изменил судьбу друга. Новая фиолетовая вспышка обвела контуром тело Элия. Сам сенатор не замечал, что с ним происходит. Помертвевший взгляд Вера он истолковал
по-своему и принялся, как мог, утешать гладиатора. Вер не слушал. Сердце его застыло – только теперь он понял свою роковую и непоправимую роль в людских судьбах. Сегодня он перекроил всю жизнь Элия на новый лад.
Поток нарядных людей катился по улице Триумфаторов, выливаясь из Колизея и направляясь теперь в сторону Большого цирка, где вечером при свете прожекторов должны были проводиться состязания колесниц. Пурпурная машина сенатора медленно двигалась в людском потоке. Справа остался храм Юпитера Статора. Слева за деревьями проплыл ярко раскрашенный фронтон храма божественного Клавдия. Они проехали под акведуком Нерона, и тогда справа выступили вперед сверкающие золотом дворцы Палатина. В Риме более четырехсот храмов, но ни один из них не может сравниться по роскоши с Палатинским дворцом императора. Власть – вот истинный бог Рима.
Ехать быстрее водитель не отваживался – на углу стоял дорожный патруль.
Согласно закону, десять процентов со штрафов дорожные инспектора отдают в храмы Меркурия. Элий давно собирался заняться проверкой этого факта. По его подсчетам, храмы Меркурия должны быть выстроены из чистого золота.
Наконец машина выехала на Аппиеву[29] дорогу и рванулась вперед. Через полчаса она остановилась перед загородной виллой, окруженной великолепным садом.
Криптопортик тянулся вдоль фасада, четыре колонны ионического ордера с лихо закрученными рогами капителей поддерживали покрытый густой позолотой фронтон, на котором была начертана та же фраза, что и над входом в «сады Эпикура», – «Гость, тебе будет здесь хорошо: здесь удовольствие – высшее благо».
Едва замер вкрадчивый шорох шин, как дверь отворилась, и на пороге возник сам хозяин – невысокий толстяк с круглым лицом. Он был на вид так же сдобен, как дрожжевой пирог с птицей, который выпекал по праздникам в своей кондитерской и за которым хозяйки Рима присылали ранним утром своих служанок.
– Приветствую тебя, доблестный муж Элий! – воскликнул Гесид. Голос у него был низкий, с хрипотцой. – Издали заметил твою тогу. Я же сказал – обед домашний, и тога совершенно ни к чему.
– Без нее я чувствую себя раздетым. Или на арене, – признался Элий. – И не бурчи, старина. Сегодняшний вечер слишком важен, чтобы портить его стариковским брюзжанием.
– Это кто здесь старик? – наигранно возмутился Гесид. – Я всего лишь на десяток годков тебя старше, а ты еще воображаешь себя юнцом.
Элий приподнял край тоги и поставил ногу в специальную нишу в стене, чтобы смыть под краном пыль. Мальчик, такой же полный и кругленький, как и хозяин дома, вытер гостю ноги бумажным полотенцем.
– Ты что, носишь брюки под тогой? – удивился Гесид. – Смотри, не узнал бы об этом Серпион – он живо накатает на тебя эпиграмму.
– Разве меня когда-нибудь волновали эпиграммы Серпиона? – пожал плечами Элий. – Меня больше волнует – подадут ли сегодня к столу твой знаменитый пирог.
– Тс-с… – Гесид прижал палец к губам. – Не говори об этом так громко, иначе тут же явится сотня-другая незваных гостей.
– Тогда шепни мне об этом на ухо.
– Будет, конечно.
– Я ухожу, – сказал вдруг Вер. – Мне не хочется веселиться.
– Кто сказал, что пир будет весел? – Элий наигранно изобразил удивление. – Это будет самый грустный пир на свете, поверь мне. Но при этом нам предстоит решить очень важную задачу, – и, взяв Вера за локоть, он ввел друга в триклиний.Вместе с хозяином было девять пирующих, по три человека на каждом из трех лож. А вот блюда… Самому Апицию не могли пригрезиться яства, подаваемые за столом Гесида.
Надо отдать хозяину должное – он был мастер устраивать пиры. Пища изысканная, гости остроумные. Был приглашен подающий надежды поэт Кумий – юноша лет двадцати трех с мягким круглым лицом и золотистыми, слабо вьющимися волосами. Рядом с Кумием возлежала молодая женщина, очень красивая и к тому же неглупая, на точеные ножки и аппетитную попку которой постоянно бросал взгляды сочинитель. Красавица поощрительно и кокетливо улыбалась. Но при этом старалась делить свои улыбки, взгляды и остроты между гостями поровну и всем очень тонко льстила. Обедающие как бы невзначай, но при этом очень тактично старались развлечь Вера, считая, «что душа гладиатора должна разрываться от боли. И Вер старательно хмурил брови, изображая мрачное состояние духа. Лишь один гость не обращал на гладиатора внимания. Красавчик неопределенных лет, хорошо сложенный, с гладкой и нежной кожей и черными густыми кудрями, в венке из роз за весь обед не проронил ни слова. Зато он непрерывно подкладывал новые куски на свою тарелку и медленно жевал, прикрывая глаза и наслаждаясь вкусом подаваемых яств. Ничто на свете его больше не интересовало. Вер все чаще и чаще смотрел на этого человека. И чем больше смотрел, тем сильнее его раздражал блеск безукоризненных белых зубов незнакомца, и мягкие апатичные движения, и равнодушный взгляд из-под полуприкрытых век, и его привычка постоянно промакивать салфеткой губы.
– Кто это? – спросил Вер.
– Гений объединения кухонного персонала города Рима, – ответил шепотом Элий.
– Настоящий гений? А где его платиновое свечение?
– Чтобы вкушать человеческую пищу, ему пришлось принять полностью человеческий облик. Он сейчас и летать не может, а только ходить по земле как обычный человек.
– Гесид принимает у себя в доме гения кухонного персонала? Неудивительно, что Гесид печет самые вкусные пироги в Риме. Но я всегда думал, что гений питаются амброзией, как и боги.
– Именно так. Наши предки считали гениев смертными, будто бы они рождаются и умирают вместе со своими подопечными. Они правы и не правы. Если этому гению полторы тысячи лет – смертей он или нет, как считать? А гении людей пьют воду Леты вместе с людскими душами и вновь возвращаются на землю. Чем старше гений, тем легче ему принимать людское обличье и вкушать людскую пищу. В отличие от богов гении обожают наши яства. К тому же, когда подадут фрукты, он начнет говорить. Ради этого я привел тебя сюда. Его речь будет цветиста, а фразы витиеваты. Любой ритор не поставил бы ему зачета за подобный симпозиум, но в данный момент нас волнует не форма, а содержание.
– Надеешься разузнать у него о моем покровителе?
– И как ты догадался? Хвала богам, на арене тебе не отшибли последние мозги.
– Говорить остроумно и говорить умно – две большие разницы, мой друг сенатор.
Элий улыбнулся, давая понять, что он оценил шутку.
– Совершенная правда, – вмешался в разговор их сосед, почтенный оратор, чье лицо примелькалось и казалось по-дружески знакомым, но имя почему-то никак не желало выныривать из закоулков памяти. – Рим постепенно утрачивает свои бесценные сокровища культуры. Обратите внимание прежде всего на красноречие. Из нашего словаря уходят многие прекрасные слова. Язык беднеет. И уже никто не в силах его возродить. Что мы будем делать, когда язык умрет?!
– Общаться знаками, – предложила красавица и тронула губы кончиком языка.
– Однако кулинарное искусство остается на высоте, – заметил Элий.
– Дорогой Гесид, ты у нас истинный талант, – тем временем говорил молодой поэт Кумий, отправляя в рот кусок заливной рыбы. – Это как в литературном творении – нельзя вставить ни единого лишнего слова. Надеюсь, ты читал мою прекрасную поэму? На прошлой неделе я прислал тебе три экземпляра. Кожаный переплет. Золотыми буквами вытеснено: «Кумий. Поэма с изнасилованием».
Верно, литератор надеялся, что кондитер зачитает все три экземпляра до дыр.
Гесид что-то промямлил про великолепный слог и возвышенный стиль. Было ясно, что ни одного экземпляра он не открывал.
– Нет там никакого возвышенного стиля! – воскликнул в гневе Кумий.
– Это сложнейшая и моя самая лучшая поэма о том, как три легионера во время Третьей Северной войны поймали на дороге пятнадцатилетнюю девчонку и принялись насиловать ее по очереди. А шлюха эта оказалась убежавшей из моря Нереидой.
Вер вздрогнул и пролил вино на тунику. «Нереида» – опять заколотилось сердце. Вер с ненавистью глянул на Кумия. Как этот мальчишка посмел сочинить такое про Нереиду?
– Девчонка трижды беременела от каждого насильника по очереди, и трижды у нее случался выкидыш. На каждой из дорог, ведущей в Рим, она закапывала по своему мертворожденному гению, и войска виков всякий раз поворачивали назад.
– Постой-постой, – вдруг подал голос гений кухни. – Что ты там насочинял?
Нереида родила гениев?
– Ну да… только мертвые… выкидыши… – Кумий приосанился, гордый своим невероятным вымыслом.
– Что за ерунда! Боги не рожают гениев. Это все равно, что львица родила бы собаку. Она могла родить либо бога, либо полубога, либо человека… Друг мой, надо знать законы генетики!
– Генетику я знаю не хуже прочих, – обиделся уумии. – Но у меня Нереида рожала гениев. Я – автор, волен придумать, что хочу.
– С тех пор как литераторам стали платить гонорары, они сделались совершенно несносными, – заметил Элий, причем достаточно громко.
Лицо Кумия пошло пятнами. Но широкая пурпурная полоса на сенаторской тоге Элия не позволяла литератору пустить в ход все свое остроумие. Ежегодно сенат вручал высшую Вергилиеву премию за литературу – золотую статуэтку и приз в сто тысяч сестерциев. Во время обеда поэт уже дважды успел намекнуть, что в этом году он надеется получить премию сената за вышеназванную поэму. Тем более что и в прошлом, и в позапрошлом году его несправедливо обошли.
Элий сделал вид, что не понял намеков. Ему не хотелось портить аппетит.
– Нет, так нельзя, – возмутился гений кухни. – Если ты ничего не понимаешь в гениях, то и не смей о них писать.
– Я пишу что хочу. И не смей ограничивать творческий порыв. Мне собственный гений надоел – сил нет терпеть! Только я хватаюсь за перо, как он тут как тут и давай исправлять мои стихи. Что за наглость! Или будит посреди ночи и диктует какую-то галиматью! Я рву написанное в клочки, а он все шепчет и шепчет!
– Гении утратили квалификацию, – усмехнулся Элий. – Раньше люди не замечали их вмешательства – они делали это более тонко. Теперь являются в открытую и предъявляют ультиматум. Но нельзя выслушивать ультиматумы каждый день.
– Им надоела прежняя роль, – вновь подал голос гений кухни, – и дурацкие условности.
– В стабильном обществе должно быть достаточно Условностей и ограничений, чтобы бунтарям было что разрушать. Иначе бунтари примутся разрушать устои. А это уже никуда не годится, – отвечал Элий.
– А какая разница между людьми и гениями? – очень к месту спросила умненькая красавица.
– Существенная, – веско отвечал гений кухни. – Боги могут открывать врата времени, создавать новые миры, создавать информацию, наконец. А гении ничего этого не умеют. Но им хочется, очень хочется… – гений запнулся, сообразив, что сказал лишнее.
– Всех роднит великая культура – богов, гениев и людей, – очень не к месту влез в разговор пожилой оратор. – Люди, творя культуру, уподобляются богам.
«Как же его имя?» – мучительно пытался вспомнить Элий.
– «Первооткрыватели» называют всю эту протухшую культуру пошлостью, – объявил Кумий. – Творения Праксителя и Лисиппа пошлы. Аполлон Теменит пошл. Венера Косская пошла. Первая задача «Первооткрывателей» – избавиться от пошлости.
– «Первооткрыватели»? – переспросил оратор.
– Да, именно так называется наше течение, – Кумий решил, что Вергилиевой премии ему все равно не видать, и сделался дерзок. Впрочем, в двадцать лет даже трусы бывают дерзки. – Мы знаем подлинную историю Рима. И мы создадим его будущее. Я задумал библион под названием «1984 год». Вот точка перелома! – Кумий обожал хвастаться творческими замыслами.
– Вранье… – заявил изрядно захмелевший гений кухни. – Новая история начнется гораздо раньше.
– Это мы еще проверим, – вызывающе ответил Кумий.
– Нет, ты это не проверишь. Потому что никого из вас не будет… Ни тебя, – гений ткнул пальцем в поэта. – Ни тебя, – указал на Элия.
Он перевел палец на Вера и замолчал, не ведая, что сказать.
– И когда же это случится? – спросил Элий, всем своим видом стараясь показать, что ему известно все или почти все.
Гений кухни не успел ответить.
Дверь в триклиний распахнулась, и вместо слуг с подносами ввалились человек шесть или семь, одетых в черное и в черных масках, полностью закрывавших лица. В руках у ворвавшихся были короткие боевые мечи. Блики светильников вспыхнули на клинках синими опасными огнями. Молчаливые и незваные гости тут же накинулись на пирующих. Первым им под руку попался поэт. Кумий хрюкнул совершенно неэстетично и попытался спрятаться под тонкую тунику своей соседки, но не успел. Меч полоснул его по плечу, кровь брызнула веером, а тело литератора неуклюже сползло с ложа. Молодая красавица ахнула и заслонилась рукой. При этом она как будто и не верила, что ее ударят, а кокетничала и даже игриво выглядывала из-под ладошки. Но нападавший остался равнодушен к ее взору. Однако меч, занесенный над ее головой, не успел опуститься – Вер подставил под клинок бронзовую треногу старинного светильника, и меч переломился в месте удара. В следующее мгновение тренога так боднула нападавшего в живот, что тот отлетел к стене. Элий тоже не заставил себя ждать и парировал выпад меча кинжалом. Гесид в ужасе заслонился пустым подносом, и это спасло ему жизнь. Вер тем временем уже завладел клинком противника.
– Дисквалифицирую! – заорал он, вспарывая человеку в черном бедро. – Всех дисквалифицирую!
Элий схватил выпавший из рук раненого меч, отбил клинок нападавшего и сам ударил снизу противника в живот.
Дальше началось избиение. Прежние убийцы казались приведенными на заклание ягнятами. Вер и Элий каким-то чудом уходили от ударов, клинки нападавших разили воздух, подушки и ложа, зато ответные удары рассекали руки и ноги или плашмя били по головам так, что противники не могли подняться. Неведомые убийцы бросились вон. Но меч Вера настигал их и у дверей триклиния, и в атрии, и на пороге дома. Через несколько мгновений все было кончено. Раздавались лишь стоны раненых.
Гесид, отбросив ненужный поднос, склонился над злосчастным гостем, кому судьба обещала так много.
– По-моему, он не дышит, – прошептал кондитер.
– Разве? – Элий пощупал пульс на шее у Кумия. – А по-моему, ему рано путешествовать в Аид.
– Аид… подземное царство… – тут же забормотал Кумий и разлепил глаза. – Харон! Ты Харон? – обратился он к Гесиду. – Я так и знал, что здесь будет ужасно холодно и лица умерших внушат мне ужас…
– Кумий, ты забыл заплатить мне монетку, – нервно хихикнул Гесид.
– Монетка! Да, да, монетка! – Кумий засунул пальцы под язык, надеясь отыскать там условную плату за переезд. Но монетки не было.
– Может, ты ее проглотил? – предположил Гесид, вновь хихикая.
Кумий принялся ощупывать свою тунику, пальцы скользнули по липкому пятну крови.
– О боги, что это? – прошептал он дрожащим голосом. – Неужели…
Кумий побелел как мертвец и грохнулся головой об пол.
Элий разорвал тунику, чтобы посмотреть, действительно ли поэт так серьезно ранен, и тут заметил висящий на шнурке амулет. Он глазам своим не поверил – Кумий носил на шее детскую буллу.
– Неужели этому парню нет еще четырнадцати лет? – изумился Элий. – Хотя, если судить по уму, это вполне возможно.
– У него женская булла, – заметил Гесид. – Говорят, если носить детский амулет своей возлюбленной, то непременно с ней встретишься.
Гесиду показалось, что Элий заинтересовался странным суеверием. Сенатор отошел в сторону и – Гесид не поверил собственным глазам – надел на шею серебряную буллу. Кондитер отвернулся, но недостаточно поспешно – Элий заметил его удивленный взгляд. Сенатор тут же принял озабоченный вид, велел Гесиду вызвать «скорую» и связаться с вигилами. Пусть стражи хорошенько допросят нападавших. Хотя от этого наверняка толку будет мало – наемным убийцам не сообщают ни имени, ни цели заказчика.
– А где наш гений? – поинтересовался Вер. – Неужели улетел?
Ложе, на котором прежде лежал гений кухонного персонала, заколебалось, и покровитель кондитеров выбрался наружу.
– Надежное убежище, – заметил Элий, – но мне кажется, что тебе пора отсюда убираться, и как можно скорее.
– Прежде я должен сбросить материальную оболочку, – дрожащим голосом сообщил гений.
– Не здесь, – приказал сенатор, и гений против воли ему повиновался.
Элий подхватил гения под руку и повел из триклиния, который походил на арену Колизея после битвы гладиаторов в те времена, когда бойцы сражались боевым оружием. Гений сделал еще одну попытку убедить сенатора, что ему срочно надо изменить облик. Но тот оставался непреклонен, понимая, что гений в человечьей ипостаси слаб и уязвим. А вновь сделавшись высшим существом, он ускользнет, бросив людей на произвол судьбы.
Гений кухни сделал вид, что смирился, и уселся на заднее сиденье сенаторской машины рядом с Вером.
Элий велел ехать не по Аппиевой, а выбрать окружную дорогу – так ему казалось безопасней.
– Теперь, когда нам никто не мешает, поведай, почему мы все погибнем? – потребовал Элий.
Гений испугался. Лицо его посерело, а губы задрожали.
– Нет, – прошептал он, – это невозможно. Я не могу…
– Очень даже можешь. И это связано с Петицией Кар, жизнь которой спас мой друг. Почему ее хотели убить? Ну что же ты молчишь? Говори. Кому она мешает?
– Тебе лучше не знать, а то и ты…
Он хотел еще что-то добавить, но тут лицо его перекосилось так, что Элий невольно обернулся – сбоку совершенно неслышно вывернула черная машина. Ее задняя дверца поравнялась с передней дверцей сенаторской машины. И все увидели человека – на этот раз лицо его было открыто, – который целился из «парабеллума» шоферу в висок. Вер рванулся, но не успел. Голова шофера лопнула, как спелая вишня. Во все стороны брызнули кровь и мозг. Машину швырнуло в – сторону, на обочину, колеса перепрыгнули через каменное ограждение, и машина полетела вниз, под откос. Элий вцепился в руль, но напрасно. Кувыркаясь, пурпурное авто летело вниз с обрыва, прямо в реку.
На заднем сиденье нечеловеческим пронзительным голосом визжал гений.
Вер прыгнул вперед по-звериному, рассчитывая на свою мощь и свой вес, Клодия ожидала этой уловки. Ускользнула, заставив Вера податься вперед, напала сверху, но опять ее клинок встретил клинок Вера. Следом за блоком последовал мгновенный выпад. Клодия пыталась уйти вниз. Но не поспела. Клинок Вера ударил ее по шее. И она, тихо охнув, растянулась на песке. Тут же меч Вера уперся ей в горло.
– Сбылась мечта Империи! – выкрикнул Вер клич победителя. – Я заклеймил желания!
Но Клодия не молила о пощаде – она была без сознания.
Служители, наряженные Меркуриями, подбежав, заметили неладное.
И вновь на арене появились медики с носилками. Ропот пробежал по рядам. Одетые в черное почитатели Варрона вскочили. На арену вместо цветов полетели тухлые яйца. Колизей забурлил. Как назло, Руфин на играх отсутствовал, а Цезарь, сидящий в императорской ложе, от страха закутался в пурпурную драпировку. Грозовая атмосфера сгущалась. Драка между сторонниками и противниками Вера грозила многочисленными жертвами. Элий подозвал к своей ложе дежурного медика, перемолвился с ним и после этого стал спешно протискиваться к комментаторским кабинам. Двое преторианцев помогали прокладывать ему дорогу, если зрители относились без должного почтения к тоге с пурпурной полосой.
Вскоре голос Элия разнесся над амфитеатром, перекрывая рев возбужденной толпы:
– Квириты![28] Сейчас роль комментатора взял на себя сенатор Элий. Прошу всех успокоиться. У гладиатора Клодии болевой шок. Ни один жизненно важный орган не поврежден. Через пару часов она будет в норме, а завтра сможет принять участие в играх. Не забудьте, что сегодня вас ждет еще два поединка.
Квириты вспомнили о купленных клеймах и сразу поутихли. Дежурившие в Колизее преторианцы вывели нескольких буянов. Объявили технический перерыв.
Тем временем в куникуле Клодия пришла в себя. Вер стоял подле нее и старательно изображал на лице жалость.
– Надеюсь, сегодня ты исполнил нечто важное, – прошептала Клодия и заплакала.
– Это было лучшее желание из всех, какие я исполнял, – отвечал Вер.
Но вряд его признание утешило Клодию.
У выхода из Колизея Вера поджидал Пизон. Толстые губы банкира расползлись в самодовольной улыбке, как будто распорядитель лично одержал победу на арене.»Сейчас он сообщит какую-нибудь гадость», – подумал Вер.
И угадал.
– По решению Большой коллегии ты дисквалифицирован, гладиатор Юний Вер! – объявил Пизон.
За спиной его стояли два преторианца в сверкающих позолотой шлемах и броненагрудниках, напоминающих старинные доспехи. В руках обнаженные мечи. Может, они воображали, что Вер кинется в ярости на главного распорядителя.
– Что значит – дисквалифицирован? – Вер не поверил собственным ушам. Может, Пизон неудачно шутит? Вер бы и сам пошутил, да не было охоты.
– Пока не будет точно установлено, была ли смерть Варрона случайной или нет, ты не имеешь права принимать участия в играх. Вердикт вынесен. Ты должен уйти.
– Решение единогласное? – зачем-то спросил Вер, хотя это ничего не меняло.
Секретарь Пизона – юркий темнокожий человек с глазами, всегда опущенными долу, – вынырнул из-за спины великана-преторианца и протянул Веру копию протокола. Все двенадцать подписей стояли в низу листа. Вер скомкал протокол и швырнул на пол. Невероятно! Его, Вера, выгоняют! Он не мог в это поверить. И он не виноват… Или виноват? Сердце ничего ему не говорило, ум мог привести любые доводы. Пизон еще не знает, что Вер заказал за Элия желание – это уж точно противозаконно.
– Мне уже известно, что сегодня ты угрожал убить Авреола, – продолжал Пизон. – Советую тебе побыстрее покинуть Колизей.
– Да я и сам мечтал уйти из этого зверинца! – выкрикнул Вер.
Но эти правдивые, идущие от самого сердца слова прозвучали до отвращения фальшиво.
– О, разумеется, лисица, удаляясь от виноградной лозы, воскликнула:
«Гроздья еще зеленые!»
Вер в ярости рванулся к Пизону. Но меж ними неожиданно возник Элий. Вер напрасно пытался прорваться к Пизону. Несколько секунд два бывших гладиатора боролись. Но справиться с Элием Вер так и не смог. Пизон с удовольствием наблюдал эту сцену.
– Прекрати, – выдохнул сенатор, отстраняя приятеля. – Он только и ждет, чтобы ты сделал глупость. Вер неожиданно сдался.
– Прислушайся к словам калеки, – снисходительно хмыкнул Пизон. – Иногда он говорит дельные вещи. Разумеется, когда не выступает в сенате.
– Надеюсь, мне никогда не посчастливится услышать там твои речи! – парировал Элий.
– Это мы еще посмотрим, – прошипел Пизон, и лицо его перекосилось от злости.
Элий почти силой увел Вера и усадил в свою машину. Кто бы мог подумать, что изгнание с арены причинит такую боль! Он сам хотел уйти, но уйти с гордо поднятой головой. А его выгнали пинком под зад.
– Мне все это очень не нравится, – сказал Элий.
– Мне тоже! Они не имели права меня дисквалифицировать. Ну ничего, я обжалую решение в суде, – пообещал Вер мстительно.
– Разумеется. Но на это потребуется время. Полагаю, раньше следующего года ты на арене не появишься. Пизона мы как-нибудь одолеем. Но что нам делать с твоим гением?
– Тебе еще не надоело вмешиваться в мои дела?
– Я не могу отстраниться. Я чувствую в происходящем угрозу Риму, – с грустью проговорил сенатор.
– Элий, ты ужасен! Я начинаю понимать, почему столь многие тебя ненавидят!
Говорю тебе – отвяжись. Когда тебе вслед за ногами отрубят руки, ты вспомнишь о моем дружеском совете, – предостерег Вер.
Элий осуждающе покачал головой:
– Надеюсь, твои пожелания боги не слышат.
– Ладно, прости, друг… Меня никто уже не слышит, кроме тебя. Хорошо бы сейчас надраться до потери сознания. Жаль, не могу.
Напиться, чтобы заглушить гнев. Опять только гнев. Где же другие чувства? Впрочем, и напиться он не может. Вино его не пьянит, а вот голова поутру раскалывается, как с похмелья. О боги! Наверное, он самый несчастный человек в Риме.
– Ты когда-нибудь бывал в гостях у Гесида? – поинтересовался Элий.
– Нет. Это кто-нибудь знаменитый? – В своем роде. Хотя вряд ли он знаменит среди гладиаторов. Он кондитер из первой Римской центурии хлебопеков. Его пиры славятся на весь Рим. Поэтому я и решил, что вряд ли ты с ним знаком. Но сегодня нам с тобой надлежит отправиться к нему в гости.
Вер предпочел бы в этот вечер никуда не ходить, а то ненароком убьет кого-нибудь.
Он заметил, как вокруг головы Элия вспыхнула красная аура, затем, угасая, сделалась оранжевой и наконец золотой. Вер знал, что означает это свечение – Парки спешно меняют узор на своем полотне. Вер своим вмешательством полностью изменил судьбу друга. Новая фиолетовая вспышка обвела контуром тело Элия. Сам сенатор не замечал, что с ним происходит. Помертвевший взгляд Вера он истолковал
по-своему и принялся, как мог, утешать гладиатора. Вер не слушал. Сердце его застыло – только теперь он понял свою роковую и непоправимую роль в людских судьбах. Сегодня он перекроил всю жизнь Элия на новый лад.
Поток нарядных людей катился по улице Триумфаторов, выливаясь из Колизея и направляясь теперь в сторону Большого цирка, где вечером при свете прожекторов должны были проводиться состязания колесниц. Пурпурная машина сенатора медленно двигалась в людском потоке. Справа остался храм Юпитера Статора. Слева за деревьями проплыл ярко раскрашенный фронтон храма божественного Клавдия. Они проехали под акведуком Нерона, и тогда справа выступили вперед сверкающие золотом дворцы Палатина. В Риме более четырехсот храмов, но ни один из них не может сравниться по роскоши с Палатинским дворцом императора. Власть – вот истинный бог Рима.
Ехать быстрее водитель не отваживался – на углу стоял дорожный патруль.
Согласно закону, десять процентов со штрафов дорожные инспектора отдают в храмы Меркурия. Элий давно собирался заняться проверкой этого факта. По его подсчетам, храмы Меркурия должны быть выстроены из чистого золота.
Наконец машина выехала на Аппиеву[29] дорогу и рванулась вперед. Через полчаса она остановилась перед загородной виллой, окруженной великолепным садом.
Криптопортик тянулся вдоль фасада, четыре колонны ионического ордера с лихо закрученными рогами капителей поддерживали покрытый густой позолотой фронтон, на котором была начертана та же фраза, что и над входом в «сады Эпикура», – «Гость, тебе будет здесь хорошо: здесь удовольствие – высшее благо».
Едва замер вкрадчивый шорох шин, как дверь отворилась, и на пороге возник сам хозяин – невысокий толстяк с круглым лицом. Он был на вид так же сдобен, как дрожжевой пирог с птицей, который выпекал по праздникам в своей кондитерской и за которым хозяйки Рима присылали ранним утром своих служанок.
– Приветствую тебя, доблестный муж Элий! – воскликнул Гесид. Голос у него был низкий, с хрипотцой. – Издали заметил твою тогу. Я же сказал – обед домашний, и тога совершенно ни к чему.
– Без нее я чувствую себя раздетым. Или на арене, – признался Элий. – И не бурчи, старина. Сегодняшний вечер слишком важен, чтобы портить его стариковским брюзжанием.
– Это кто здесь старик? – наигранно возмутился Гесид. – Я всего лишь на десяток годков тебя старше, а ты еще воображаешь себя юнцом.
Элий приподнял край тоги и поставил ногу в специальную нишу в стене, чтобы смыть под краном пыль. Мальчик, такой же полный и кругленький, как и хозяин дома, вытер гостю ноги бумажным полотенцем.
– Ты что, носишь брюки под тогой? – удивился Гесид. – Смотри, не узнал бы об этом Серпион – он живо накатает на тебя эпиграмму.
– Разве меня когда-нибудь волновали эпиграммы Серпиона? – пожал плечами Элий. – Меня больше волнует – подадут ли сегодня к столу твой знаменитый пирог.
– Тс-с… – Гесид прижал палец к губам. – Не говори об этом так громко, иначе тут же явится сотня-другая незваных гостей.
– Тогда шепни мне об этом на ухо.
– Будет, конечно.
– Я ухожу, – сказал вдруг Вер. – Мне не хочется веселиться.
– Кто сказал, что пир будет весел? – Элий наигранно изобразил удивление. – Это будет самый грустный пир на свете, поверь мне. Но при этом нам предстоит решить очень важную задачу, – и, взяв Вера за локоть, он ввел друга в триклиний.Вместе с хозяином было девять пирующих, по три человека на каждом из трех лож. А вот блюда… Самому Апицию не могли пригрезиться яства, подаваемые за столом Гесида.
Надо отдать хозяину должное – он был мастер устраивать пиры. Пища изысканная, гости остроумные. Был приглашен подающий надежды поэт Кумий – юноша лет двадцати трех с мягким круглым лицом и золотистыми, слабо вьющимися волосами. Рядом с Кумием возлежала молодая женщина, очень красивая и к тому же неглупая, на точеные ножки и аппетитную попку которой постоянно бросал взгляды сочинитель. Красавица поощрительно и кокетливо улыбалась. Но при этом старалась делить свои улыбки, взгляды и остроты между гостями поровну и всем очень тонко льстила. Обедающие как бы невзначай, но при этом очень тактично старались развлечь Вера, считая, «что душа гладиатора должна разрываться от боли. И Вер старательно хмурил брови, изображая мрачное состояние духа. Лишь один гость не обращал на гладиатора внимания. Красавчик неопределенных лет, хорошо сложенный, с гладкой и нежной кожей и черными густыми кудрями, в венке из роз за весь обед не проронил ни слова. Зато он непрерывно подкладывал новые куски на свою тарелку и медленно жевал, прикрывая глаза и наслаждаясь вкусом подаваемых яств. Ничто на свете его больше не интересовало. Вер все чаще и чаще смотрел на этого человека. И чем больше смотрел, тем сильнее его раздражал блеск безукоризненных белых зубов незнакомца, и мягкие апатичные движения, и равнодушный взгляд из-под полуприкрытых век, и его привычка постоянно промакивать салфеткой губы.
– Кто это? – спросил Вер.
– Гений объединения кухонного персонала города Рима, – ответил шепотом Элий.
– Настоящий гений? А где его платиновое свечение?
– Чтобы вкушать человеческую пищу, ему пришлось принять полностью человеческий облик. Он сейчас и летать не может, а только ходить по земле как обычный человек.
– Гесид принимает у себя в доме гения кухонного персонала? Неудивительно, что Гесид печет самые вкусные пироги в Риме. Но я всегда думал, что гений питаются амброзией, как и боги.
– Именно так. Наши предки считали гениев смертными, будто бы они рождаются и умирают вместе со своими подопечными. Они правы и не правы. Если этому гению полторы тысячи лет – смертей он или нет, как считать? А гении людей пьют воду Леты вместе с людскими душами и вновь возвращаются на землю. Чем старше гений, тем легче ему принимать людское обличье и вкушать людскую пищу. В отличие от богов гении обожают наши яства. К тому же, когда подадут фрукты, он начнет говорить. Ради этого я привел тебя сюда. Его речь будет цветиста, а фразы витиеваты. Любой ритор не поставил бы ему зачета за подобный симпозиум, но в данный момент нас волнует не форма, а содержание.
– Надеешься разузнать у него о моем покровителе?
– И как ты догадался? Хвала богам, на арене тебе не отшибли последние мозги.
– Говорить остроумно и говорить умно – две большие разницы, мой друг сенатор.
Элий улыбнулся, давая понять, что он оценил шутку.
– Совершенная правда, – вмешался в разговор их сосед, почтенный оратор, чье лицо примелькалось и казалось по-дружески знакомым, но имя почему-то никак не желало выныривать из закоулков памяти. – Рим постепенно утрачивает свои бесценные сокровища культуры. Обратите внимание прежде всего на красноречие. Из нашего словаря уходят многие прекрасные слова. Язык беднеет. И уже никто не в силах его возродить. Что мы будем делать, когда язык умрет?!
– Общаться знаками, – предложила красавица и тронула губы кончиком языка.
– Однако кулинарное искусство остается на высоте, – заметил Элий.
– Дорогой Гесид, ты у нас истинный талант, – тем временем говорил молодой поэт Кумий, отправляя в рот кусок заливной рыбы. – Это как в литературном творении – нельзя вставить ни единого лишнего слова. Надеюсь, ты читал мою прекрасную поэму? На прошлой неделе я прислал тебе три экземпляра. Кожаный переплет. Золотыми буквами вытеснено: «Кумий. Поэма с изнасилованием».
Верно, литератор надеялся, что кондитер зачитает все три экземпляра до дыр.
Гесид что-то промямлил про великолепный слог и возвышенный стиль. Было ясно, что ни одного экземпляра он не открывал.
– Нет там никакого возвышенного стиля! – воскликнул в гневе Кумий.
– Это сложнейшая и моя самая лучшая поэма о том, как три легионера во время Третьей Северной войны поймали на дороге пятнадцатилетнюю девчонку и принялись насиловать ее по очереди. А шлюха эта оказалась убежавшей из моря Нереидой.
Вер вздрогнул и пролил вино на тунику. «Нереида» – опять заколотилось сердце. Вер с ненавистью глянул на Кумия. Как этот мальчишка посмел сочинить такое про Нереиду?
– Девчонка трижды беременела от каждого насильника по очереди, и трижды у нее случался выкидыш. На каждой из дорог, ведущей в Рим, она закапывала по своему мертворожденному гению, и войска виков всякий раз поворачивали назад.
– Постой-постой, – вдруг подал голос гений кухни. – Что ты там насочинял?
Нереида родила гениев?
– Ну да… только мертвые… выкидыши… – Кумий приосанился, гордый своим невероятным вымыслом.
– Что за ерунда! Боги не рожают гениев. Это все равно, что львица родила бы собаку. Она могла родить либо бога, либо полубога, либо человека… Друг мой, надо знать законы генетики!
– Генетику я знаю не хуже прочих, – обиделся уумии. – Но у меня Нереида рожала гениев. Я – автор, волен придумать, что хочу.
– С тех пор как литераторам стали платить гонорары, они сделались совершенно несносными, – заметил Элий, причем достаточно громко.
Лицо Кумия пошло пятнами. Но широкая пурпурная полоса на сенаторской тоге Элия не позволяла литератору пустить в ход все свое остроумие. Ежегодно сенат вручал высшую Вергилиеву премию за литературу – золотую статуэтку и приз в сто тысяч сестерциев. Во время обеда поэт уже дважды успел намекнуть, что в этом году он надеется получить премию сената за вышеназванную поэму. Тем более что и в прошлом, и в позапрошлом году его несправедливо обошли.
Элий сделал вид, что не понял намеков. Ему не хотелось портить аппетит.
– Нет, так нельзя, – возмутился гений кухни. – Если ты ничего не понимаешь в гениях, то и не смей о них писать.
– Я пишу что хочу. И не смей ограничивать творческий порыв. Мне собственный гений надоел – сил нет терпеть! Только я хватаюсь за перо, как он тут как тут и давай исправлять мои стихи. Что за наглость! Или будит посреди ночи и диктует какую-то галиматью! Я рву написанное в клочки, а он все шепчет и шепчет!
– Гении утратили квалификацию, – усмехнулся Элий. – Раньше люди не замечали их вмешательства – они делали это более тонко. Теперь являются в открытую и предъявляют ультиматум. Но нельзя выслушивать ультиматумы каждый день.
– Им надоела прежняя роль, – вновь подал голос гений кухни, – и дурацкие условности.
– В стабильном обществе должно быть достаточно Условностей и ограничений, чтобы бунтарям было что разрушать. Иначе бунтари примутся разрушать устои. А это уже никуда не годится, – отвечал Элий.
– А какая разница между людьми и гениями? – очень к месту спросила умненькая красавица.
– Существенная, – веско отвечал гений кухни. – Боги могут открывать врата времени, создавать новые миры, создавать информацию, наконец. А гении ничего этого не умеют. Но им хочется, очень хочется… – гений запнулся, сообразив, что сказал лишнее.
– Всех роднит великая культура – богов, гениев и людей, – очень не к месту влез в разговор пожилой оратор. – Люди, творя культуру, уподобляются богам.
«Как же его имя?» – мучительно пытался вспомнить Элий.
– «Первооткрыватели» называют всю эту протухшую культуру пошлостью, – объявил Кумий. – Творения Праксителя и Лисиппа пошлы. Аполлон Теменит пошл. Венера Косская пошла. Первая задача «Первооткрывателей» – избавиться от пошлости.
– «Первооткрыватели»? – переспросил оратор.
– Да, именно так называется наше течение, – Кумий решил, что Вергилиевой премии ему все равно не видать, и сделался дерзок. Впрочем, в двадцать лет даже трусы бывают дерзки. – Мы знаем подлинную историю Рима. И мы создадим его будущее. Я задумал библион под названием «1984 год». Вот точка перелома! – Кумий обожал хвастаться творческими замыслами.
– Вранье… – заявил изрядно захмелевший гений кухни. – Новая история начнется гораздо раньше.
– Это мы еще проверим, – вызывающе ответил Кумий.
– Нет, ты это не проверишь. Потому что никого из вас не будет… Ни тебя, – гений ткнул пальцем в поэта. – Ни тебя, – указал на Элия.
Он перевел палец на Вера и замолчал, не ведая, что сказать.
– И когда же это случится? – спросил Элий, всем своим видом стараясь показать, что ему известно все или почти все.
Гений кухни не успел ответить.
Дверь в триклиний распахнулась, и вместо слуг с подносами ввалились человек шесть или семь, одетых в черное и в черных масках, полностью закрывавших лица. В руках у ворвавшихся были короткие боевые мечи. Блики светильников вспыхнули на клинках синими опасными огнями. Молчаливые и незваные гости тут же накинулись на пирующих. Первым им под руку попался поэт. Кумий хрюкнул совершенно неэстетично и попытался спрятаться под тонкую тунику своей соседки, но не успел. Меч полоснул его по плечу, кровь брызнула веером, а тело литератора неуклюже сползло с ложа. Молодая красавица ахнула и заслонилась рукой. При этом она как будто и не верила, что ее ударят, а кокетничала и даже игриво выглядывала из-под ладошки. Но нападавший остался равнодушен к ее взору. Однако меч, занесенный над ее головой, не успел опуститься – Вер подставил под клинок бронзовую треногу старинного светильника, и меч переломился в месте удара. В следующее мгновение тренога так боднула нападавшего в живот, что тот отлетел к стене. Элий тоже не заставил себя ждать и парировал выпад меча кинжалом. Гесид в ужасе заслонился пустым подносом, и это спасло ему жизнь. Вер тем временем уже завладел клинком противника.
– Дисквалифицирую! – заорал он, вспарывая человеку в черном бедро. – Всех дисквалифицирую!
Элий схватил выпавший из рук раненого меч, отбил клинок нападавшего и сам ударил снизу противника в живот.
Дальше началось избиение. Прежние убийцы казались приведенными на заклание ягнятами. Вер и Элий каким-то чудом уходили от ударов, клинки нападавших разили воздух, подушки и ложа, зато ответные удары рассекали руки и ноги или плашмя били по головам так, что противники не могли подняться. Неведомые убийцы бросились вон. Но меч Вера настигал их и у дверей триклиния, и в атрии, и на пороге дома. Через несколько мгновений все было кончено. Раздавались лишь стоны раненых.
Гесид, отбросив ненужный поднос, склонился над злосчастным гостем, кому судьба обещала так много.
– По-моему, он не дышит, – прошептал кондитер.
– Разве? – Элий пощупал пульс на шее у Кумия. – А по-моему, ему рано путешествовать в Аид.
– Аид… подземное царство… – тут же забормотал Кумий и разлепил глаза. – Харон! Ты Харон? – обратился он к Гесиду. – Я так и знал, что здесь будет ужасно холодно и лица умерших внушат мне ужас…
– Кумий, ты забыл заплатить мне монетку, – нервно хихикнул Гесид.
– Монетка! Да, да, монетка! – Кумий засунул пальцы под язык, надеясь отыскать там условную плату за переезд. Но монетки не было.
– Может, ты ее проглотил? – предположил Гесид, вновь хихикая.
Кумий принялся ощупывать свою тунику, пальцы скользнули по липкому пятну крови.
– О боги, что это? – прошептал он дрожащим голосом. – Неужели…
Кумий побелел как мертвец и грохнулся головой об пол.
Элий разорвал тунику, чтобы посмотреть, действительно ли поэт так серьезно ранен, и тут заметил висящий на шнурке амулет. Он глазам своим не поверил – Кумий носил на шее детскую буллу.
– Неужели этому парню нет еще четырнадцати лет? – изумился Элий. – Хотя, если судить по уму, это вполне возможно.
– У него женская булла, – заметил Гесид. – Говорят, если носить детский амулет своей возлюбленной, то непременно с ней встретишься.
Гесиду показалось, что Элий заинтересовался странным суеверием. Сенатор отошел в сторону и – Гесид не поверил собственным глазам – надел на шею серебряную буллу. Кондитер отвернулся, но недостаточно поспешно – Элий заметил его удивленный взгляд. Сенатор тут же принял озабоченный вид, велел Гесиду вызвать «скорую» и связаться с вигилами. Пусть стражи хорошенько допросят нападавших. Хотя от этого наверняка толку будет мало – наемным убийцам не сообщают ни имени, ни цели заказчика.
– А где наш гений? – поинтересовался Вер. – Неужели улетел?
Ложе, на котором прежде лежал гений кухонного персонала, заколебалось, и покровитель кондитеров выбрался наружу.
– Надежное убежище, – заметил Элий, – но мне кажется, что тебе пора отсюда убираться, и как можно скорее.
– Прежде я должен сбросить материальную оболочку, – дрожащим голосом сообщил гений.
– Не здесь, – приказал сенатор, и гений против воли ему повиновался.
Элий подхватил гения под руку и повел из триклиния, который походил на арену Колизея после битвы гладиаторов в те времена, когда бойцы сражались боевым оружием. Гений сделал еще одну попытку убедить сенатора, что ему срочно надо изменить облик. Но тот оставался непреклонен, понимая, что гений в человечьей ипостаси слаб и уязвим. А вновь сделавшись высшим существом, он ускользнет, бросив людей на произвол судьбы.
Гений кухни сделал вид, что смирился, и уселся на заднее сиденье сенаторской машины рядом с Вером.
Элий велел ехать не по Аппиевой, а выбрать окружную дорогу – так ему казалось безопасней.
– Теперь, когда нам никто не мешает, поведай, почему мы все погибнем? – потребовал Элий.
Гений испугался. Лицо его посерело, а губы задрожали.
– Нет, – прошептал он, – это невозможно. Я не могу…
– Очень даже можешь. И это связано с Петицией Кар, жизнь которой спас мой друг. Почему ее хотели убить? Ну что же ты молчишь? Говори. Кому она мешает?
– Тебе лучше не знать, а то и ты…
Он хотел еще что-то добавить, но тут лицо его перекосилось так, что Элий невольно обернулся – сбоку совершенно неслышно вывернула черная машина. Ее задняя дверца поравнялась с передней дверцей сенаторской машины. И все увидели человека – на этот раз лицо его было открыто, – который целился из «парабеллума» шоферу в висок. Вер рванулся, но не успел. Голова шофера лопнула, как спелая вишня. Во все стороны брызнули кровь и мозг. Машину швырнуло в – сторону, на обочину, колеса перепрыгнули через каменное ограждение, и машина полетела вниз, под откос. Элий вцепился в руль, но напрасно. Кувыркаясь, пурпурное авто летело вниз с обрыва, прямо в реку.
На заднем сиденье нечеловеческим пронзительным голосом визжал гений.