Бушков Александр Александрович. Д'Артаньян -- гвардеец кардинала (книга вторая)

   - Да, его не будет в Париже еще самое малое неделю, мы одни во всем доме, если не считать вашего слуги...
   - Ну, он малый надежный, - сказал д'Артаньян уверенно. - И все же избегайте имен. Достаточно знать, что я вам непременно помогу... Вот черт! Завтра утром мне придется уехать...
   - Надолго?
   - На несколько дней, - самым естественным тоном сказал д'Артаньян. - В Нанте умер мой двоюродный дядюшка, и мне нужно уладить дела с наследством. Небольшое наследство, признаться, но для гвардейца, живущего исключительно на жалованье, и это лакомый кусочек...
   - Значит, вы не сможете мне помочь?
   - Ну что вы, Констанция, я же дал слово! Завтра утром, перед тем, как пуститься в дорогу, я непременно поговорю о вас с... с одним серьезным человеком. И после этого все ваши беды и треволнения закончатся, слово дворянина и гвардейца кардинала!
   - Боже мой, шевалье д'Артаньян, вы и не понимаете, какой камень сняли у меня с души...
   И очаровательная Констанция бросилась ему на шею, бессвязно шепча на ухо какие-то слова благодарности, плача и смеясь одновременно. Гордый очередной победой над известным противником - пожалуй, он отплатил за улицу Вожирар быстрее, чем рассчитывал! - гасконец даже не сделал попытки разомкнуть обвившие его шею две изящных ручки, усердно внушая себе, что он это делает не из каких-то там низменных причин, а исключительно для пользы дела, ради того, чтобы не спугнуть чрезмерной холодностью перебежчика из вражеского стана, способного оказать воистину неоценимые услуги.
   Изящные ручки обвивали его шею, прерывистый шепот щекотал ухо, прядь пушистых волос упала на щеку... Д'Артаньян добросовестно попытался утешить молодую очаровательную женщину, перенесшую столько невзгод и тягот. Он и сам, честное слово дворянина, совершенно не заметил, как так получилось, что в один прекрасный момент его собственные руки, оказалось, действуют сами по себе, будто наделенные разумом и желаниями, - правая, вот те на, уже давненько обнимала тонкую талию обворожительной Констанции, а левая, ну надо же, не только с большой сноровкой расшнуровала корсаж, но и успела, выражаясь военным языком, провести самую энергичную и тщательную разведку местности, изучая те возвышенности, которых были лишены эти чертовы Нидерланды - те Нидерланды, что относятся к чисто географическим понятиям. Констанция нимало ему не препятствовала, наоборот, прильнула к его губам, и надолго. А оторвавшись, жарко прошептала:
   - Вот это совсем другое дело... Это то, чего я сама очень хочу... Отнесите меня в спальню, милый Шарль...
   Мало найдется дворян, способных не выполнить тотчас столь ясный и недвусмысленный приказ, если он исходит от очаровательной молодой женщины, не питающей монашеской строгости нравов. Таковы уж прихотливые зигзаги мужской логики, особенно когда речь идет о молодых пылких гасконцах с буйной фантазией. Какая-то частичка сознания напоминала д'Артаньяну, что он влюблен в другую и всерьез, но, заглушая этот слабый голосок, уверенно прозвучал извечный мужской пароль: "ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ ДЕЛО!", поддержанный могучим девизом на невидимом знамени: "ОДНО ДРУГОМУ НЕ ПОМЕХА!"
   А вскоре, когда он опустил красавицу на широкую, основательную супружескую кровать, стало и вовсе некогда прислушиваться к слабеющему голоску совести, заглушенному более сильными противниками - молодостью, бесшабашностью, легкомыслием и воспоминанием о том, что любимая женщина не спешит ответить на его чувства. В подобном положении оказывались тысячи мужчин с начала времен - и наш гасконец не нашел в себе сил стать исключением.
   Она была хороша, пылка и покорна всем его желаниям - и в полумраке спальни, освещенной лишь бледной полосочкой лунного света, разыгрались сцены, способные, пожалуй, удручить почтенного г-на Бонасье, несмотря на высказанное им самим неосмотрительное желание смириться с наличием у молодой жены любовника, чем если бы она и далее участвовала в политических заговорах. Подобные пожелания высказываются лишь для красного словца, а на деле ввергают говорящего в уныние...
   Однако то, о чем галантерейщик не знал, повредить его самочувствию, безусловно, не могло. И молодые люди со всем нерастраченным пылом долго предавались, быть может, и предосудительным, но, безусловно, естественным забавам, осуждаемым церковью и общественным мнением далеко не так яростно, как некоторые другие, свойственные, как выяснилось, и титулованным особам, и даже коронованным...
   В прекрасной Констанции д'Артаньян нашел столь великолепную любовницу, что при одной мысли о завтрашнем расставании и путешествии на туманный остров к извечным врагам Франции становилось тягостно и уныло. И потому он продолжал атаки, пока этому не воспротивилась человеческая природа.
   Они лежали, обнявшись, обессиленные и довольные, - и, весь во власти приятной усталости, гасконец подумал-таки трезво, что он, пожалуй, заслужит благодарность кардинала за столь неожиданную победу над коварным противником. Кое-какие подробности его высокопреосвященству нет нужды сообщать: монсеньёр как-никак - духовное лицо, и следует соблюдать по отношению к нему определенные условности, исключительно из благовоспитанности...
   - Хотите вина, Шарль? - спросила Констанция, проворно зажигая лампу в изголовье постели.
   - Честное слово, не хочется что-то, - сказал д'Артаньян, решив таким образом хотя бы в малости соблюсти воздержание. - Куда вы, останьтесь...
   Однако Констанция выскользнула из постели и, одернув тончайший батистовый пеньюар, совсем было направилась в дальний угол спальни, к столику, где стояла пара бутылок...
   "С каких это пор в спальню приносят вино заранее, еще не зная, пригодится ли оно?" - трезво подумал д'Артаньян, но тут же забыл об этом, всецело поглощенный достойным внимания зрелищем: стройная молодая красавица в тончайшем пеньюаре, озаренная ярким светом лампы, падавшим на нее так, что батист просвечивал, как прозрачнейшее богемское стекло...
   Он проворно протянул руку и ухватил край пеньюара.
   - Шарль, оставьте! Я все же налью вам стакан вина...
   В свете лампы сгустком крови сверкнул крупный карбункул на ее тонком пальце. Она попыталась высвободиться, но гасконец не пускал: ощутив прилив сил, он твердо намеревался, оставив вино на потом, повторить кое-что из случившегося недавно...
   Молодая женщина рванулась всерьез.
   Гасконец держал тонкую ткань крепко.
   Послышался тихий треск, батист разорвался и сполз с ее плеч, открыв пленительное зрелище...
   Пленительное?!
   - Боже милостивый! - вскричал д'Артаньян, замерев на постели в совершеннейшем оцепенении, пораженный в самое сердце.
   На ее круглом белоснежном плече гасконец с невыразимым ужасом увидел позорную отметину, без сомнения, наложенную рукой палача, - чуть стертое, но вполне отчетливо видимое клеймо, крылатого льва. Клеймо, безусловно, было не французским - во Франции преступниц метят цветком лилии, - но это ничего не меняло...
   Констанция обернулась к нему уже не как женщина - она сейчас напоминала раненую пантеру. В каком-то невероятно ясном озарении ума гасконец вдруг подумал, что никогда не видел ее плеч прежде, - даже тогда, в Лувре, когда она лежала в объятиях англичанина, не позволила ему обнажить плечи...
   - Ах ты, мерзавец! - прошипела она голосом, мало напоминавшим человеческий. - Надо ж тебе было...
   Во мгновение ока подняв крышку стоявшей рядом с лампой шкатулки, она выхватила оттуда стилет с длинным тонким лезвием и, переступив через окончательно свалившийся пеньюар, бросилась на постель к д'Артаньяну - обнаженная, с исказившимся гримасой нечеловеческой злобы лицом, с оскаленными зубами и горящими глазами.
   Как ни был храбр гасконец, даже для него это оказалось чересчур - он шарахнулся к стене, словно спасаясь от разъяренного зверя, каким, впрочем, красавица Констанция сейчас и казалась, растеряв все человеческое...
   Неизвестно, чем бы все кончилось, но дрожащая рука д'Артаньяна нащупала эфес шпаги - перевязь висела на спинке кресла. Ощутив под пальцами знакомый предмет, он обрел толику уверенности - и проворно выхватил клинок из ножен, не сомневаясь, что речь сейчас идет о жизни и смерти.
   - Я не виновата, - сказала Констанция быстрым, горячечным шепотом. - Надо ж было вам, Шарль... Ничего не поделаешь, придется вам умереть... Никто не должен этого видеть...
   Она надвигалась с искаженным лицом, выжидая удобный момент для удара, - но д'Артаньян, очнувшись от наваждения, уже поднял шпагу и, не колеблясь, приставил острие к ее груди.
   Ее ярость была столь безоглядна, что она в первый момент попыталась добиться своего - и отодвинулась, лишь когда острие оцарапало ее белоснежную кожу и пониже ключицы выступила алая капелька крови, набухшая так, что стала величиной с карбункул на ее пальце.
   Констанция не отказалась от своего смертоубийственного замысла - она просто зорко выжидала подходящего для нападения момента. Губы ее кривились, лицо свело жуткой гримасой, в ярком свете лампы крылатый лев на плече стал еще более четким, хотя с ним, несомненно, долго и упорно пытались разделаться, свести какими-то притираниями...
   Гасконец понял, что пора самым решительным образом плюнуть на предрассудки и вульгарнейшим образом спасаться бегством - добраться до нижнего этажа, до своей комнаты, где дверь запирается изнутри, где есть пистолеты и мушкеты, где поддержит верный Планше. Она не лгала в одном: что дом пуст. Пребывай сейчас поблизости какие-то ее сообщники, они непременно прибежали бы на шум - но никто так и не вломился, и она никого не призывала на помощь...
   - Успокойтесь, моя красавица, успокойтесь! - воскликнул д'Артаньян с обычной своей насмешливостью, делая финты шпагой. - Иначе я нарисую на ваших щечках по такой же крылатой кошечке - не столь мастерски, но старательно...
   - Чтоб ты сдох! - крикнула Констанция, стоя на коленях посреди постели и яростно высматривая момент для удара.
   - Неудачное пожелание, - откликнулся д'Артаньян, потихонечку продвигаясь к самому краю постели, опуская с нее одну ногу, потом другую. - Не в мои юные годы думать о смерти... Интересно, чей это герб, крылатый лев? Что-то такое в голове крутится... Не возьму в толк, где это вас так украсили... Не подскажете, за что?
   - Чертов гасконец!
   - Удивительно точное определение, - сказал д'Артаньян, мало-помалу продвигаясь вдоль стены к выходу. - Ничего не имею против, когда оно звучит из уст врага... Эй, эй, поосторожнее, красотка! Иначе, богом клянусь, проткну, как утку на вертеле!
   Не было ни времени, ни возможности подбирать одежду - и он, нагой, как Адам, упорно продвигался к двери. Констанция следовала за ним на некотором расстоянии, как сомнамбула, порой пытаясь резким броском зайти слева или справа, - но гасконец, чьи чувства обострились от смертельной угрозы, вовремя замечал все эти попытки и пресекал их молниеносными выпадами.
   - Напрасно, моя прелесть, - хрипло выговорил он, поводя клинком. - В этой забаве тебе ни за что не выиграть. Нет должного навыка, уж прости за откровенность...
   - Ты умрешь, скотина!
   - Все мы когда-нибудь умрем, - философски ответил д'Артаньян. - Но мне, откровенно говоря, будет приятнее, красотка, если первой будешь ты, уж извини на худом слове... Стоять! Я не шучу! Это не тот случай, когда гасконец будет щадить женщину! Стой, говорю, ведьма чертова, проткну ко всем чертям!
   Констанция неотступно следовала за ним растрепанной фурией, высоко подняв руку с кинжалом.
   - Черт возьми... - бормотал гасконец себе под нос, - в чем-чем, а уж в геральдике дворянин обязан быть силен, даже такой беарнский неуч, как я... Что-то мне напоминает эта крылатая кошка, определенно... Геннегау... нет, с чего бы? Ага! Венеция! Клянусь спасением души, Венеция! Это венецианский герб!
   Ее лицо, и без того страшное, исказилось вовсе уж жутко, и гасконец понял, что определил верно.
   - Волк меня заешь, красотка, со всеми потрохами! - воскликнул он, крест-накрест рассекая воздух перед собой свистящими взмахами клинка, чтобы удержать эту фурию от новой атаки. - Похоже, ты в свое время неплохо провела время в Венеции, и, судя по старому клейму, в самые что ни на есть юные годы! Чем же ты так допекла тамошние власти, что они решили тебя этак вот почествовать?
   - Я до тебя непременно доберусь, мерзавец! - выдохнула Констанция сквозь пену на губах. - И до твоей девки тоже!
   - Попробуй, - сказал д'Артаньян хладнокровно, спиной вперед вываливаясь в дверь. - Но предупреждаю, что кончится это для тебя самую малость похуже, чем в Венеции...
   На лестнице было темно, ее скупо освещал лишь серебристый лунный свет. Упасть - значило погибнуть, Констанция неотступно следовала за ним, показалось даже, что в полумраке ее глаза светятся, как у волка из гасконских лесов.
   Осторожно нащупывая босыми подошвами ступеньки, морщась, когда их щербатые края царапали кожу, держась левой рукой за перила, д'Артаньян осторожненько спускался спиной вперед, время от времени вертя головой, чтобы не застали врасплох возможные сообщники. Но он достиг первого этажа, так и не увидев никого третьего, - положительно, она не лгала, что отпустила слуг...
   Когда она увидела, что добыча ускользает, взвыла, как безумная.
   - Мерзавец! Негодяй! Кардинальский прихвостень! С кем ты вздумал тягаться, гасконский дикарь? Вам все равно не выиграть - ни вашему чертову Ришелье, ни тебе, ни прочим!
   - Ого! - с ухмылкой воскликнул д'Артаньян, заведя левую руку за спину и нащупывая дверь прихожей. - Что-то мне начинает казаться, что не в клейме даже дело! Что ты мне наврала, будто раскаялась и хочешь сбежать от своих дружков-подружек! Не подскажешь ли, что задумала?
   - Не всегда же тебе будет так везти, негодяй, как сегодня! - завопила Констанция, швыряя в него случайно оказавшимся на лестнице цветочным горшком.
   Д'Артаньян вовремя уклонился, и горшок с грохотом разлетелся вдребезги, ударившись о дверь его квартиры. Она чуть приотворилась, и в щелочке показалось удивленное лицо Планше.
   - Черт возьми, ты точно что-то замышляла! - вскричал д'Артаньян. - Слава Венеции! Да здравствует Венеция!
   И, не теряя времени, проскочил в дверь, вернее, протиснулся мимо остолбеневшего Планше. Оттолкнув замершего в изумлении слугу, побыстрее задвинул засов.
   - Сударь... - пробормотал заспанный слуга. - Вы что, поссорились с дамой? Я думал поначалу, когда поднялся тарарам, что это муж некстати вернулся, хотел бежать на помощь, но решил, что встревать как-то негоже, уж с одним-то замшелым галантерейщиком вы справитесь, это не поганец Бриквиль... А тут что-то другое...
   Послышался глухой удар - это Констанция, вне себя от ярости, попыталась пробить стилетом внушительные доски толщиной в ладонь, что ей, разумеется, не удалось. Судя по звукам и донесшимся проклятиям, она лишь сломала стилет. Планше покрутил головой:
   - Этакого, сударь, я не видел даже у вас на службе... Что вы ей такое сделали, что она головой дверь прошибить пытается?
   Д'Артаньян, чувствуя ужасную слабость, опустил руку со шпагой и, стоя посреди прихожей голый, словно Адам до грехопадения, устало распорядился:
   - Планше, быстро принеси какую-нибудь одежду, пистолеты и мушкет. Придется нам с тобой до утра проторчать тут в карауле. Клянусь богом, нам нельзя глаз сомкнуть! Мало ли чего от нее можно ждать... Она сейчас на все способна...
   - Неужели, сударь, это мадам Бонасье?
   - Она самая, можешь не сомневаться. Только очень рассерженная, так что узнать мудрено...
   - Насилу узнал, право, показалось даже, что сумасшедшая с улицы забежала, а то и ведьма в трубу порхнула... Что там меж вами случилось, сударь, простите на неуместном вопросе? Это ж уму непостижимо... Видывал я у нас в Ниме разозленных баб, но такого... Видывал мегеру с поленом, видывал с граблями и даже с вилами, но все равно далеко им было до мадам Констанции... Что ж такого случиться могло?
   - Запомни, друг Планше, - наставительно сказал д'Артаньян, немного успокоенный тишиной за дверью. - Вот так вот и выглядит женщина, когда узнаешь ее по-настоящему страшную тайну... Ну, тащи одежду, пистолеты, берись за мушкет... У нас еще осталось анжуйское в погребце? Отлично, прежде всего неси бутылку, а вот стакана не надо, это лишнее...
   Выхватив у слуги откупоренную бутылку, д'Артаньян поднес горлышко к губам и осушил единым духом. Опустился на стул, все еще намертво зажимая в руке шпагу. Его стала бить крупная дрожь, и одеваться пришлось с помощью Планше.
   Слуга с бесстрастным видом принес и положил на стол пистолеты, разжег фитиль мушкета и выжидательно уставился на хозяина в ожидании дальнейших распоряжений.
   - Вот что, - сказал гасконец решительно. - Мы с тобой не успели еще нажить уйму добра, если собрать все мои вещи, получится парочка узлов, не больше. Да еще шпаги со стены...
   - Именно так, сударь, а у меня и того меньше, все в один узел войдет...
   - Собирай вещи, - распорядился д'Артаньян. - Хорошо, что мы на первом этаже сейчас, будем выбираться через окно, благо за квартиру заплачено за месяц вперед и мы свободны от долгов...
   - Сударь, вы не шутите?
   - И в мыслях нет, - серьезно сказал д'Артаньян. - Собирай вещи, выбрасываем узлы в окно и сами уходим тем же путем, уводим лошадей из конюшни... Лучше проторчать до утра на улице, рискуя, что нас примут за воров, чем оставаться под одной крышей с нашей любезной хозяйкой, когда она в столь дурном настроении.
   - Но, сударь?
   - Ты ее видел?
   - Видел...
   - Вот то-то. Собирай вещи, проворно!
   - Сударь, я за вами готов в огонь и в воду, но объясните, наконец, что случилось...
   - У нее клеймо на плече, - тихо сказал д'Артаньян. - Нет, не французское - венецианское. Вид у него такой, словно его наложили довольно давно тому - и обладательница долго и старательно пыталась его свести всякими притираниями... Сейчас ей лет двадцать шесть... Она должна была натворить что-то серьезное, если ее заклеймили черт-те сколько лет назад... Совсем молоденькой...
   - Ваша правда, сударь, - вздохнул Планше. - За такие секреты и в самом деле могут глотку перерезать. Бегу укладываться...
   "Ей просто некого послать за сообщниками, - размышлял д'Артаньян, подойдя к двери и чутко прислушиваясь. - А сама она вряд ли рискнет бегать в одиночку по ночным парижским улицам. Несомненно, что-то опасное замышлялось - но что? Она отослала прислугу, заранее принесла в спальню вино - значит, и слезы, и мнимое раскаяние, и просьбы о помощи... Все было притворством... Но не зарезать же в постели меня она собиралась? А почему бы и нет? Бывало и такое, даже в Библии написано... Но какова хрупкая кастелянша! То-то у нее плечи всегда были старательно прикрыты, даже тогда, в Лувре... Когда вернемся из Англии, обязательно расскажу все монсеньёру, он что-нибудь да посоветует, а главное, дознается, за что в Венеции клеймят молодых девиц..."

Глава четвертая

Учтивые беседы в трактире "Кабанья голова"

   - Надобно вам знать, сэр, - говорил трактирщик, удобно расположившийся на скамье напротив д'Артаньяна, - что поначалу этот прохвост не был никаким таким герцогом Бекингэмом. Он был попросту Джордж Вилльерс, младший сын дворянина из Лестершира, и не более того, - обыкновенный сопливый эсквайр без гроша в кармане. Явился он во дворец при покойном короле, разодетый по последней парижской моде на последние денежки, - фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! Много при дворе бывало прохиндеев, сами понимаете, возле трона они вьются, как, простите на скверном сравнении, мухи вокруг известных куч, - но такой продувной бестии до него еще не видывали, это вам всякий скажет. Уж не знаю как, но он быстренько втерся в доверие к королю, начисто вытеснил старого фаворита, графа Сомерсета, - и пошел в гору, и пошел, будто ему ведьмы ворожили, а то и сам Сатана! Глядь - а он уж виконт! Оглянуться не успели - а он еще и маркиз! Проснулись утром - а он уже герцог Бекингэм, извольте любоваться! Верно вам говорю, душу не продавши нечистой силе, этак высоко не вскарабкаешься... Хвать - и он уж главный конюший двора, или, по новомодному титулуя, главный шталмейстер... Как будто чем плох старый чин - "конюший", деды-прадеды не глупее нас были, по старинке господ сановников именуя... Шталмейстер! Этак и меня, чего доброго, обзовут как-нибудь по-иностранному, как будто у меня от этого окорока сочнее станут и служанки проворнее! Глядь-поглядь - а этот новоиспеченный Бекингэм уже главный лорд Адмиралтейства, то бишь, говоря по-вашему, военно-морской министр! Ах ты, сопляк недоделанный! Ведь, чтобы дать ему место, выгнали в отставку доблестного господина главнокомандующего английским флотом, разгромившего испанскую Великую Армаду! А знаете, чем он себя на этом посту прославил, наш Вилльерс? Да исключительно одной-единственной подлой гнусностью! Когда его карету обступили матросы и стали просить задержанного жалованья, он велел похватать зачинщиков и тут же на воротах вздернуть...
   В ярости он даже пристукнул кулачищем по столу, отчего жалобно затрещала толстая дубовая доска, а бутылка и стакан перед д'Артаньяном подпрыгнули и зазвенели. Трактирщик был правильный - высоченный, широкоплечий, с мощными ручищами, толстым брюхом, полнокровным лицом и зычным голосищем. Именно такие хозяева постоялых дворов вкупе с трактирами и служат наилучшей рекламой своему заведению - испокон веков повелось, что путешественник относится с подозрением к худому и хилому трактирному хозяину, потому что всякое ремесло требует от человека соответствующего облика. Кто пойдет лечиться к чахоточному доктору, кого развеселит унылый комедиант? Владелец постоялого двора просто-таки обязан быть огромным и громогласным, развеселить гостей шуткой и развлечь интересной беседой, чтобы гость был за ним, как за каменной стеной...
   Владелец заведения под вывеской "Кабанья голова", где остановился д'Артаньян, всеми вышеперечисленными качествами обладал в самой превосходной степени. Едва увидев его впервые, становилось ясно, что в комнатах у него порядок, воришки и карточные мошенники обходят трактир десятой дорогой - а что до гостей, то мало кто решится улизнуть, не заплатив...
   Так что д'Артаньян отнюдь не скучал в ожидании заказанного жаркого - хозяин бойко болтал по-французски и еще на парочке языков, так что гасконец уже узнал немало интересного об английских делах и высоких персонах. То ли хозяин "Кабаньей головы" был человеком отчаянной бесшабашности из тех, кто не следит за языком, то ли подобная вольность разговоров здесь была в обычае повсеместно - поначалу гасконец поеживался, слушая хозяина, ежеминутно ожидая, что нагрянет полиция и утащит в тюрьму хозяина за откровенное оскорбление земного величества, а его слушателей за невольное соучастие. Но время шло, а сбиры так и не появились - пожалуй, здесь и в самом деле можно было толковать вслух об иных вещах не в пример свободнее, нежели на континенте...
   - Бекингэм лебезил перед покойным королем, как самый подлый льстец! - гремел хозяин. - Себя он униженно именовал псом и рабом его величества, а короля - Его Мудрейшеством. Мудрейшество, ха! Наш покойничек, шотландец чертов, был дурак-дураком, и ума у него хватало исключительно на одно: выжимать денежки из подданных. Яков, чтоб его на том свете запрягли смолу возить чертям заместо клячи, торговал титулами и должностями, словно трактирщик - колбасой и вином. Мало того, он даже изобрел новый титул - баронета. Не было прежде никаких таких баронетов, а теперь - извольте любоваться! За тысячу фунтов золотом любой прохвост мог стать этим самым баронетом... Представляете, сколько их наплодилось? Кинь камень в бродячую собаку, а попадешь в баронета, право слово! Ну, а в Бекингэме он нашел себе достойного сообщника. Все королевство было в распоряжении фаворита, и его матушка, словно лавочница, продавала звания и государственные посты... Вам, сэр, не доводилось видеть Бекингэма? Жаль, вы много потеряли! Сверкает алмазами и прочими драгоценными самоцветами, что ходячая витрина ювелира, от ушей до каблуков...
   Д'Артаньян взглянул на украшавший его палец алмаз герцога и подумал: "Ну что же, лично мне доподлинно известен по крайней мере один случай, когда герцог без особого сожаления расстался с одним из своих немаленьких солитеров<Солитер - крупный драгоценный камень>... А впрочем, если подумать, ему это ничего и не стоило, если верна хотя бы половина того, о чем рассказывает хозяин. Разве сам я испытываю горькие сожаления, давая Планше парочку су, чтобы сходил в трактир?"
   - Вот только все его алмазы не прибавят ему доброго имени, - продолжал хозяин. - Как был невеждой и безмозглым выскочкой, так и остался. Проходимец если и может чем похвастать, так это красотой и умением танцевать - но, воля ваша, а для мужчины и дворянина этого мало! Верно вам говорю, все дело даже не в Бекингэме, а в покойном короле Якове, тупице и обирале! А молодой наш король Карл ничуть не лучше, если не хуже. Вот его старший брат, принц Генрих, тот был совсем другой - многообещающий был юноша, тихий, благовоспитанный и ученый, не зря он у нас в Англии пользовался всеобщей любовью. Только так уж нам всем не повезло, что Генрих в девятнадцать лет простудился и умер от лихорадки - и на трон вскарабкался Малютка Карл, приятель Бекингэма по кутежам и авантюрам... Представляете, как эта парочка развернулась, заполучив королевство в полное и безраздельное владение? Вон там, за столиком у окна, сидит молодой джентльмен из хорошей семьи, я вас с ним сведу, если хотите, он многое может порассказать о дворцовых порядочках. Король наш только тем и занимается, что воюет с парламентом, потому что господа из парламента как могут мешают Малютке Карлу измышлять новые поборы. Но он все равно ухитряется стричь Англию, как овечку. Он, изволите видеть, ввел налог с водоизмещения корабля, налог с веса корабля и повышает эти налоги из месяца в месяц, как его душеньке угодно. У меня брат корабельщиком в Ярмуте, у него три судна, так что я-то знаю... Малютка возродил ненавистные всем законы об охране королевских лесов - и под шумок присвоил себе чужие леса, отобрав их у законных хозяев. А чего стоит история с "корабельными деньгами"! Король решил собирать деньги на содержание государственного флота не только с морских портов, как исстари повелось, но и со всех графств Англии и даже с дворян...