Бушков Александр Александрович. Д'Артаньян -- гвардеец кардинала (книга вторая)

   Когда с той стороны двери тягуче заскрипел засов, д'Артаньян, как ни странно, возликовал - в его смутном положении появилась хоть какая-то определенность...
   Сначала вошли давешние дикие бородачи и стали перед д'Артаньяном с тем же видом хорошо обученных пастушеских собак, следящих за каждым движением глупой овцы.
   Потом в распахнутой двери появился милорд Винтер собственной персоной, изящный щеголь, опираясь на украшенную лентами трость с золотым набалдашником. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и непринужденно произнес:
   - Боже мой, какая встреча, д'Артаньян! Как вас только угораздило попасть к нашим церберам? Вы молчите, смотрите на меня исподлобья... Отчего?
   Не двигаясь с места - он уже оценил в должной степени ловкость и проворство казавшихся неуклюжими бородачей, - д'Артаньян спокойно сказал:
   - Потому что у меня есть сильные подозрения касательно вашей роли во всем происшедшем. Сдается мне, вы к моим невзгодам имеете самое прямое отношение...
   - После нашего знакомства я очень быстро понял, что вы умный и проницательный человек, несмотря на ваш юный возраст, - сказал Винтер. - Что делает вас особенно опасным и заставляет относиться к вам со всей возможной серьезностью...
   - Спасибо за похвалу, - угрюмо отозвался д'Артаньян.
   - Поговорим же о наших делах. Мне совершенно ясно, что вы находитесь здесь по поручению кардинала... Кстати, не при вашем ли участии были украдены два подвеска с плеча герцога, прямо на балу? Или это всецело заслуга моей очаровательной невестки, миледи Кларик? Бьюсь об заклад, Ришелье хочет скомпрометировать вашу королеву... Что ж, неплохо задумано. Я бы сказал, изящно. Чувствуется рука подлинного мастера. Вы, быть может, не поверите, но я отношусь к кардиналу с огромным уважением - большого и острого ума человек, и служить ему, должно быть, одно удовольствие, не то что нашему Бекингэму, дурачку набитому, если откровенно...
   Д'Артаньян усмехнулся, глядя через его плечо на двух молчаливых стражей:
   - Винтер, вы не боитесь, что эти милые создания кому-нибудь донесут о ваших разговорах? Они, конечно, даже издали выглядят туповато, но кто их знает...
   Винтер искренне расхохотался, не удостоив бородачей и взгляда:
   - Вы плохо знаете Англию, дорогой друг. Эти милые парни - из лесов Нортумберленда, на самой границе с Шотландией. У них там свое наречие, которого не разумеет ни один утонченный человек. По-английски они, дай бог, понимают одно слово из десяти, а по-французски не смыслят вообще, так что ваше искреннее беспокойство обо мне лишено всяческих оснований... Полноте. Они ничего не разберут из нашего разговора, все равно, по-французски мы будем говорить или по-английски... В некоторых отношениях прямо-таки бесценные ребята, все равно что живая мебель... Исполнительная и надежная. Д'Артаньян, надеюсь, вы понимаете, насколько глубоко влипли? Заступиться за вас некому, никто вас не выручит. Этот костолом и вешатель, судья Эскью, своей собственной волей отправит вас на плаху еще до наступления ночи, и ни одна живая душа этому не воспрепятствует... Печальный конец, правда? Особенно для молодого человека девятнадцати лет, одержимого честолюбивыми стремлениями... Умереть в чужой земле, на плахе, под гогот и улюлюканье лондонской черни... Слава богу, у вас есть искренние друзья...
   - Уж не на себя ли вы намекаете? - сумрачно поинтересовался д'Артаньян.
   - Совершенно верно. В данной ситуации я - ваш единственный друг... и единственный человек, который способен вас отсюда вытащить. Конечно, не задаром...
   - Что вы от меня хотите? - настороженно спросил д'Артаньян.
   - А вот это уже деловой разговор... Прежде всего, хочу вас успокоить: я сейчас не выполняю поручения милорда Бекингэма, который знать не знает о вашем аресте. Он-то как раз полагает, что вы успели сбежать из Англии, и я не спешу его разубеждать...
   - Почему? Я думал, вы преданно ему служите...
   Винтер сказал без улыбки:
   - Видите ли, д'Артаньян, вы плохо знаете английские реалии. И вряд ли слышали, что Англия - страна давних, устойчивых традиций.
   - Ну почему? Кто-то мне это уже говорил...
   - Ах, вот как? Тем лучше, - сказал Винтер. - Я, знаете ли, неглуп. Смею думать, неглуп. И хорошо знаю историю нашего туманного острова. Надобно вам знать, д'Артаньян, что в Англии среди множества давних устойчивых традиций существует и такая: подавляющее большинство фаворитов наших королей и королев кончали плохо. Очень плохо, - он сделал недвусмысленный жест, означающий отрубание головы. - У вас во Франции в этом отношении всегда обстояло чуточку лучше, ненамного, но все-таки... В Англии же фавориты с завидным постоянством, за редчайшими исключениями, кончали жизнь на плахе - от Галвестона и Диспенсеров до Эссекса, Норфолка и прочих... Настолько часто, что это стало традицией. И человек здравомыслящий, помнящий историю, поостережется особенно уж крепко связывать свою судьбу с очередным фаворитом, а тем более таким глупым, как Бекингэм. Его слишком многие ненавидят, он алчен, и недалек. Либо король в конце концов отправит его по накатанной поколениями предшественников дорожке, либо его прикончит какой-нибудь осатанелый пуританин - пуритане к нему питают особенную ненависть, считают исчадием ада, сыном Велиала, дьяволом во плоти. Впрочем, нелюбовь к нему всеобщая. Но наш новоявленный герцог ничего этого не замечает, за что однажды крепко поплатится. И я не хочу, чтобы он потащил и меня за собой. Я - эгоист, милейший д'Артаньян. Меня в первую оче редь заботит собственная персона, так что применительно к данному случаю вовсе не спешу выдавать вас Бекингэму. Откровенно говоря, меня не особенно и заботит, если история с подвесками выплывет наружу. Ну что мне Анна Австрийская? Почему меня должна волновать ее судьба? Таким образом, в моем лице вы имеете союзника - при том условии, конечно, что мы договоримся. Я боюсь даже думать о том, что случится, если дело окончится иначе... Я не стану выдавать вас герцогу, потому что после нашего разговора вы будете представлять для меня нешуточную опасность. Боюсь, придется приказать этим славным нортумберлендцам, чтобы без затей придушили вас здесь же, в камере...
   - А вы не боитесь последствий? - спросил д'Артаньян.
   - О господи, каких еще последствий? - беззаботно усмехнулся Винтер. - Беда ваша в том, д'Артаньян, что момент для вас крайне неудачный. Предположим, кардинал узнает о постигшей вас участи... Ну и что? Дипломатических демаршей следовало бы опасаться только в том случае, если бы отношения меж нашими странами были безоблачными и обе державы панически боялись любого инцидента, способного вызвать обострение отношений, а то и войну... Но все дело в том, что война и так вот-вот разразится. Наши войска уже грузятся на корабли, чтобы вскоре отплыть к Ла-Рошели и на остров Ре. Ваши - уже выдвигаются к Ла-Рошели. Война вспыхнет со дня на день. Среди превеликого множества трупов, которые там нагромоздят, еще один, ваш, станет не чем-то из ряда вон выходящим, а банальнейшей, скучнейшей принадлежностью пейзажа... Время для вас неудачное, согласитесь. Подумайте как следует. И попытайтесь доказать мне, что я неверно все рассчитал... Что же вы молчите? Я прав...
   - Возможно, - процедил д'Артаньян.
   - Не будьте образцом пресловутого гасконского упрямства, - поморщился Винтер. - Нет никаких "возможно". Я прав. Когда война вот-вот разразится, когда трупы будут громоздиться сотнями и тысячами, какие последствия для меня будет иметь участие в убийстве изобличенного французского шпиона? Да и после войны - все войны когда-нибудь кончаются, понятно, - не возникнет особенных вопросов. Таковы уж законы войны - многое на нее можно списать...
   - И что же вы хотите?
   - Побуждения мои, оставляя в стороне дискуссионный вопрос о их чистоте, довольно несложны... - сказал Винтер непринужденно. - Я не один раз бывал во Франции, неплохо ее знаю. И хорошо знаю, что представляют собою младшие сыновья гасконских родов вроде вас, - вы бедны, как церковная мышь... О, не обижайтесь! Дело в том, что я, признаться по совести, немногим богаче вас. Разумеется, жалованье мое не в пример выше вашего, я комендант Дувра и занимаю еще несколько видных должностей, которые неплохо оплачиваются, у меня есть две-три выгодных аренды в виде доходов с парочки мест<В те времена (и не только в Англии) было принято, что король в виде особой милости предоставлял кому-то право в течение определенного срока получать доход с тех или иных государственных имений>. Но беда в том, что эти блага всецело опираются на расположение ко мне Бекингэма. Если он ко мне охладеет или с ним приключится что-то в силу тех самых традиций, я все потеряю, и мне, пожалуй, останется промышлять разбоем на большой дороге или податься в ландскнехты к какому-нибудь германскому князьку - это в том случае, если меня не отправят на плаху вслед за Бекингэмом или не прикончат ненароком за компанию с ним разъяренные пуритане... Одним словом, мое хрупкое благосостояние висит на волоске, и я достаточно умен и предусмотрителен, чтобы не полагаться всецело на переменчивую фортуну в лице герцога...
   На этот раз усмехнулся д'Артаньян:
   - Вы не намерены ли через мое посредство предложить свои услуги кардиналу Ришелье?
   - Я думал об этом, - серьезно сказал Винтер. - Но, во-первых, доход с этого предприятия будет не столь уж велик, а во-вторых, всегда есть опасность разоблачения. В некоторых отношениях наши традиционные казни еще похуже ваших. А впрочем, нет особой разницы, разорвут тебя лошадьми или сожгут у тебя перед глазами твои же собственные внутренности, прежде чем повесить... Нет уж, служба кардиналу меня не прельщает, выгода мала, а риск велик... У меня есть не в пример более лакомый кусочек. Наследство моего безвременно скончавшегося брата.
   - Ах, вот оно что... Но у него же есть законные наследники - вдова вашего брата и ее сын...
   - В том-то и оно, любезный д'Артаньян, в том-то и оно... - протянул Винтер, и его лицо стало невероятно жестким. - Наши английские законы порой вопиюще несправедливы. Ну какое право имеет эта женщина и ее отпрыск на земли, золото и титулы?
   - Право жены и сына.
   - Глупейшее право, должен вам сказать. Почему это право передается женщине, случайным образом вошедшей в его жизнь, а не тому человеку, который вырос в этих имениях? Человеку, рожденному от тех же славных предков, что и мой брат? Почему владеть всем будут сторонние люди? - Он говорил словно в горячечном бреду, захлебываясь и торопясь, и не сразу овладел собой. - Почему, д'Артаньян? Эту глупейшую ситуацию еще не поздно исправить... И вы должны мне помочь.
   - Я? С какой стати?
   - Вы - ее любовник, и не вздумайте отпираться, - сказал Винтер.
   - Черт побери, а если даже и так, вам-то какое дело? - воскликнул д'Артаньян. - Это даже не прелюбодеяние, потому что она вдова. Если это грех, я отвечу перед богом - но вы-то тут с какого боку, черт вас побери? У вас нет никакого права меня осуждать, и ее тоже...
   - Экий вы горячий! - усмехнулся Винтер. - Сущий гасконец... Да успокойтесь, я вовсе не собираюсь вас осуждать, она очаровательное создание, и по-мужски я вас вполне понимаю...
   Кое-какие изменения в его лице о многом сказали д'Артаньяну, и он уверенно воскликнул:
   - Вы, конечно же, пытались... Но она вам отказала!
   - Ну и что? Естественно, что прежде всего я хотел испробовать самый простой и бескровный метод, никому не причиняющий ущерба... У нас нет законов, запрещающих жениться на вдове покойного брата, - как и во Франции, насколько мне известно. Вы правы, она меня отвергла...
   - Смерть вашего брата, я слышал, была чрезвычайно странной... - сказал д'Артаньян, пытливо следя за лицом собеседника.
   Тот форменным образом передернулся:
   - Да какое вам дело? Врачи признали его смерть следствием неизвестной заразы. Если это удовлетворило английские власти, то вам и вовсе глупо совать нос в это давнее дело...
   - Отчего же давнее? Прошло всего несколько лет...
   - Послушайте, д'Артаньян, не уводите разговор в сторону и не старайтесь казаться глупее, чем вы есть! Повторяю, я весьма высокого мнения о вашем уме. Неужели вы ничего не поняли?
   - Предпочитаю услышать это из ваших уст.
   - О господи, что за церемонии! - в сердцах сказал Винтер. - Ну ладно, не будем зря тратить время... Итак, вы ее любовник. Она вам доверяет, она должна быть с вами откровенной, быть может, вы даже знаете, где сейчас ее сын... - Он вскрикнул и торжествующе выбросил руку. - Вас выдало лицо! Вы знаете!
   - Знал, - поправил д'Артаньян. - Сейчас там его уже нет, я говорю чистейшую правду...
   - "Там" - это где? - быстро спросил Винтер.
   - Какая разница, если сейчас его там все равно нет?
   И гасконец поклялся себе следить за каждым словечком, чтобы ненароком не выболтать лишнее, - любое неосмотрительное упоминание места, маршрута и намерений могло дать этому подлецу след...
   - А где сейчас она?
   - Понятия не имею.
   - Д'Артаньян, не шутите со мной! В вашем положении это смертельно опасно... Вы правы, давайте говорить без обиняков. Я хочу, чтобы вы помогли мне ее захватить. Вам она доверяет, и этим стоит воспользоваться.
   - Честное слово, Винтер, вы с ума сошли, - ответил д'Артаньян скорее устало, чем сердито. - Есть предложения, которых дворянину не делают, - есть, черт возьми! Вы мне предлагаете предать женщину, которую я люблю...
   - Какие нежности! Вздор, д'Артаньян, вздор! Вы слишком молоды и оттого склонны давать высокие эпитеты очередной постельной победе. В вашей жизни, если не поведете себя дураком, еще будет столько женщин, что вы и представить не можете... И потом, не забывайте, речь идет о вашей голове. Чтобы выйти отсюда живым и невредимым, вам придется заплатить выкуп. Он вам теперь известен. Других вариантов попросту нет. Или вы будете жить, или она. И еще... Вы хоть представляете, насколько велико наследство? Я имею в виду не землю, дома и прочую недвижимость, а деньги. Аккуратные-золотые кружочки. Приблизительно... если перевести в пистоли... Около полутора миллионов пистолей, д'Артаньян! Полтора. Миллиона. Пистолей. Не ливров - пистолей! Я готов заплатить вам... скажем, пятьдесят тысяч. Полмиллиона ливров. Вам мало? Извольте. Сто тысяч. Сто тысяч пистолей, слышите, вы, гасконский нищеброд? Вы хоть соображаете, каких высот достигнете с такими деньгами во Франции? Станете на равной ноге с вельможами, купите себе полк, провинцию, титул...
   - А не обманете? - криво усмехнулся д'Артаньян.
   - Вам придется верить мне на слово, потому что у вас нет выбора, - серьезно ответил Винтер. - Я не намерен вас обманывать, прежде всего оттого, что вы можете мне еще когда-нибудь понадобиться. А что сможет связать нас крепче, чем участие в подобном... предприятии? Как видите, я предельно откровенен. Именно так и приобретают себе верных друзей - делая их соучастниками... Ну?
   - Нет.
   - Сто пятьдесят тысяч, д'Артаньян! Да за такие деньги вы купите весь ваш Беарн и станете чем-то вроде некоронованного короля! А если вас не устраивает эта бедная горная страна, можете приобрести себе поместье в Англии, да и титул заодно - в царствование Малютки Карла это просто... Решайтесь же! Больше я не могу вам дать, решительно не могу, хватит с вас и десятой части...
   - Пожалуй, вы меня и в самом деле не намерены обманывать, - медленно произнес д'Артаньян. - Реши вы не платить, набавляли бы и набавляли мою долю, вплоть до половины...
   - Черт возьми, я же говорю, что намерен поступить с вами по совести!
   - А с ней?
   - Послушайте, д'Артаньян, я же не чудовище... Никто не собирается ее убивать, достаточно будет, если она по всей форме подпишет отказ от...
   Д'Артаньян усмехнулся:
   - И вы хотите меня уверить, что человек, не пожалевший родного брата, пощадит чужую ему женщину? И ее ребенка, пусть даже это ваш племянник?
   Без тени смущения Винтер сказал:
   - Ну и что? Какая вам разница? Здесь нет места оговоркам, уточнениям и прочим юридическим хитростям. Либо вы соглашаетесь, либо нет. А коли уж соглашаетесь, вам, по-моему, не стоит ханжески закатывать глаза, вздыхая о ее участи...
   - Дьявол вас побери, вы правы по-своему, - сказал д'Артаньян. - Но я-то вовсе не намерен соглашаться...
   Он ждал вспышки ярости, но на лице Винтера отразилась лишь неимоверная досада:
   - Ах, как благородно, как высокопарно... Да поймите вы, болван гасконский, что здесь вы целиком и полностью в моей власти! И с вами сделают все, что угодно. Если вы настолько глупы, что не хотите брать деньги, вас подвергнут пытке. Вот эти дикие ребята или кто-то вроде них. Вы все равно скажете все, что я хочу знать, - но когда это произойдёт, вы будете настолько изломаны, что, даже если вам оставят жизнь, будете жалким калекой...
   - А вам не приходилось слышать о людях, которые вытерпели все пытки, да так ничего и не сказали? - спросил д'Артаньян, напрягшись. - Это случалось и в моей стране, и в вашей...
   - А какая для вас разница? Вы все равно погибнете, но умирать будете долго и мучительно...
   - Что делать, - сказал д'Артаньян. - Значит, такая мне печальная выпала фортуна...
   - Идиот! Где она?
   - Вот бы знать... - сказал д'Артаньян с мечтательной улыбкой.
   - У меня осталось еще одно средство, - сказал Винтер. - Да не шарахайтесь вы так, я не собираюсь лично сдирать с вас шкуру, для этого всегда найдутся палачи... Давайте поговорим о той миссии, ради которой вы сюда прибыли. Это ведь вы с Анной украли подвески, я совершенно уверен, можно спорить, они и сейчас при вас... - Он расхохотался, заметив инстинктивное движение д'Артаньяна. - Бросьте, я же уже объяснил свое отношение к Бекингэму и его невзгодам... На вашу добычу я не посягаю, мне нужна моя... Д'Артаньян, когда вами займутся палачи, им по старой традиции достанется и ваша одежда, и все, что было при вас, в том числе и подвески. Простонародье не знает цены алмазам, они их попросту променяют на пару бутылок... Разве за этим вас послал Ришелье? Чтобы подвески попали к лондонской черни? Вы, помимо прочего, еще и подведете вашего кардинала, если сдохнете в пыточном подвале...
   - Интересный поворот дела, - сказал д'Артаньян. - Вот только чует мое сердце, что кардинал, безусловно, не одобрит, если его люди ради успеха дела станут расплачиваться жизнями друг друга... Нет, положительно не одобрит...
   - Послушайте, - тихо спросил Винтер с выражением отчаянного недоумения на лице. - Ну неужели вы не понимаете, что выхода у вас нет? Что с вами не шутят? Что это всерьез - пытки и безвестная смерть?
   - Все я понимаю, - сказал д'Артаньян. - Но мы, гасконцы, своеобразный народ. Оттого, что росли и воспитывались - если это можно назвать воспитанием - в том самом бедном горном краю, о котором вы упомянули с таким пренебрежением... Знаете, как выражалась матушка великого моего земляка Генриха Наваррского, Жанна д'Альбре, о воспитании сына? "В самых диких и суровых местах, босоногим и свободным от всяких условностей". Словно обо мне сказано - да и большей части гасконцев тоже... Нам, дорогой Винтер, некоторые вещи лучше не предлагать. И мы, знаете ли, верим в то, что справедливость на земле все же существует. Есть над нами над всеми высшая сила, право... И если она хочет моей погибели, я погибну. А если у нее на мой счет другие планы, ничего у вас не выйдет. Вот, скажем, прямо сейчас кусок потолка отвалится и проломит вам башку со всеми ее гнусными мыслями, опомниться не успеете...
   Винтер инстинктивно глянул на потолок, устыдился этого своего движения и, силясь вернуть себе уверенность суровостью тона, вскричал с побагровевшим лицом:
   - У меня нет времени обхаживать вас, как капризную девку!
   - Каин, где брат твой, Авель? - спросил д'Артаньян, глядя ему в лицо.
   Он вовсе не собирался погибать безропотно, как баран на бойне: даже если окажется, что высшие силы от него все же отвернулись, следует из гасконского упрямства прихватить с собой на тот свет как можно больше попутчиков, чтобы не так скучно было ждать решения своей судьбы у врат небесных, чтобы было с кем словом перемолвиться, а то и сыграть в триктрак, если только это возможно в чертогах горних... Ну а если потусторонняя дорога поведет в другом направлении, то там тем более можно будет и в картишки перекинуться, и по стаканчику смолы пропустить в самой подходящей для этого компании...
   Он уже прикинул, как выхватит шпагу у Винтера и постарается прорваться в коридор, испробовав на этом вот, слева, удар Жарнака<В 1572 г. барон де Жарнак победил на дуэли своего противника, неожиданным ударом шпаги подрезав ему сухожилия под коленом - на глазах всего двора и короля Генриха III, уверенных в победе противника Жарнака. Отсюда пошло выражение "удар Жарнака", означающее еще и "решающий, неожиданный удар в поединке">. Далеко уйти, конечно, не дадут, здание наверняка, как все подобные места, набито стражниками, но это означает лишь, что шпаге будет где разгуляться и будут свеженькие покойнички...
   - Да я вас... - взревел лорд Винтер, уже не владея собой.
   Дверь распахнулась с таким грохотом, что шарахнулись даже невозмутимые обитатели северных лесов. Внутрь проскочил Марло - бледный как смерть, трясущийся - и, бросившись к Винтеру, стал что-то шептать ему на ухо с самым испуганным видом.
   - И ничего нельзя сделать? - прорычал Винтер.
   Марло взвизгнул:
   - В конце-то концов, мы так не договаривались! Из-за вас никто не будет класть головы, чихал я на ваши поганые деньги, коли дело так вот оборачивается...
   - Но я, по крайней мере, могу сам!.. - вскричал Винтер.
   И, выхватив шпагу, бросился на д'Артаньяна, которому нечем было защищаться и некуда бежать. Но произошло непредвиденное: Марло крикнул что-то на совершенно непонятном наречии, и оба лесных бородача проворно заслонили гасконца широченными спинами.
   Они были, как крепостная стена, и шутки с ними определенно плохи. Д'Артаньян уже не видел Винтера, слышал лишь его исполненный бессильной злости вскрик:
   - Я с вами еще рассчитаюсь, гасконец чертов!
   Вслед за чем, судя по топоту, Винтер опрометью кинулся прочь из камеры. Что-то определенно пошло наперекос, вопреки всем расчетам Винтера и его наемных сообщников...
   Бородачи раздвинулись, и Марло кинулся к д'Артаньяну. Все его лицо тряслось, как кисель в миске. Он плаксиво запричитал:
   - Сударь, умоляю вас! Мы же ни при чем, решительно ни при чем! Кто мог противиться правой руке всесильного фаворита?
   Еще ничего не понимая, но видя столь решительную перемену в отношении к себе, д'Артаньян перевел дух и даже подбоченился. Тем временем в камере появился судья Эскью - иной, неузнаваемый. Вид его был самым подобострастным, руки тряслись, зубы постукивали от страха, а мантия, и без того убогая, была разукрашена свежими пятнами, на первый взгляд, происходившими от метко пущенных яиц...
   - Господин де Касьельмор... д'Артаньян... - протянул он елейнейшим тоном, тщетно пытаясь изобразить на лице дружескую улыбку. - Право же, произошла прискорбная ошибка, от которых никто не свободен в нашей многогрешной и печальной работе... Вот ваше подорожное свидетельство, нисколько не помялось, ни единого пятнышка...
   - Значит, я свободен? - не теряя времени, спросил д'Артаньян уже надменно.
   - Как ветер, дорогой вы мой! Как солнечный свет! - Судью трясло и корежило, как висельника на веревке. - Это прискорбнейшее недоразумение разрешилось окончательно... Пройдите в канцелярию, умоляю вас! Иначе они там все разнесут...
   - Извольте, судья Эскро, - сказал гасконец холодно и направился к выходу, чувствуя себя так, словно сбросил с плеч тяжеленный груз.
   Судья вприпрыжку бежал впереди, чтобы д'Артаньян, не дай бог, не сбился с пути в запутанных бесконечных коридорах, преданно заглядывал в лицо и тараторил без умолку - что он сам, если разобраться, на дух не переносит чертова Бекингэма, но просит войти в его положение, пожалеть маленького человечка, вынужденного вечно обретаться меж молотом и наковальней...
   В канцелярии было не протолкнуться от крайне возбужденного народа. Люди ничего пока еще не разнесли и никого не убили, но по их виду нельзя было сомневаться, что они к этому готовы, и достаточно лишь сигнала. Впереди всех, опираясь на толстую трость, помещался пожилой осанистый господин, одетый с пуританской скромностью, а рядом с ним д'Артаньян, к своей радости, увидел молодого дворянина по имени Оливер Кромвель, встретившего его ободряющей улыбкой.
   Господин с тростью, воздев ее, словно маршальский жезл, разразился длиннейшей тирадой, из которой д'Артаньян не понял ни слова, но поскольку адресована она была судье Эскью, а тот, выслушав, принялся что-то жалко лепетать, о смысле можно было догадаться. Уж, безусловно, осанистый господин, суровый и несговорчивый на вид, посвятил свою речь не восхвалениям добродетелей судьи...
   - Пойдемте отсюда быстрее, - сказал Кромвель, ухватив д'Артаньяна за рукав. - Не ровен час, нагрянут драгуны...