Карновский поморщился и размочалил сигару в тяжеленной пепельнице.
— Есть одна идея. Кажется, можно попытаться и подписать именно Башана. Он делает дело, а потом включает дурика. Ну, кричит, там, дрыгается, бросается на всех, сопли, пена на губах, все дела... Поскольку налицо натуральное немотивированное мочилово, то его везут в психушку на экспертизу. А там никого даже подмазывать не придется! Это Башану мы скажем, что лепилам бабла заслали, типа чтоб нарисовали они тебе верную справку. А лепилы и вправду нарисуют ему, что он псих. И Башана отправляют отсиживать в дурку...
— А там не зона, там режим лафовый, — азартно подхватил Южный. — И при первой возможности таких постояльцев выгоняют пинком под зад, потому как тамошним лепилам на фиг не нужны такие клиенты. Если ты не серийный и ведешь себя чики-чики, то обычно держат пару месяцев, не больше.
— А потом обратно в «Кресты», — буркнул Родик.
— Но Башану можно пообещать, что из дурки мы его выкупим уже через неделю, ну, на худой конец, через месяц, — воодушевленно продолжал Карновский, видя, что его идея воспринимается с одобрительным вниманием. — Штуку ставлю: Башан подпишется на таких условиях.
— А мы только пообещаем или... — Южный обвел взглядом собеседников.
— Надо помочь, — твердо сказал Родик. — Башан — пацан правильный, кидать его западло.
— Слушайте, — Карновский с улыбкой откинулся в кресле, — ну а кто нам мешает запросить у этого посредника... ну, скажем... полета тыщ зеленых? Вроде как на текущие расходы. И заявляем, что только на этих условиях мы соглашаемся. Если за всем этим действительно стоит папашка Гаркалов, он раскошелится, для него это не деньги. Ну и, разумеется, остается наш канал на таможне.
— Кажется, срастается, — потер ладони Южный, — но надо еще как следует обкашлять все нюансы...
Глава 15
Глава 16
— Есть одна идея. Кажется, можно попытаться и подписать именно Башана. Он делает дело, а потом включает дурика. Ну, кричит, там, дрыгается, бросается на всех, сопли, пена на губах, все дела... Поскольку налицо натуральное немотивированное мочилово, то его везут в психушку на экспертизу. А там никого даже подмазывать не придется! Это Башану мы скажем, что лепилам бабла заслали, типа чтоб нарисовали они тебе верную справку. А лепилы и вправду нарисуют ему, что он псих. И Башана отправляют отсиживать в дурку...
— А там не зона, там режим лафовый, — азартно подхватил Южный. — И при первой возможности таких постояльцев выгоняют пинком под зад, потому как тамошним лепилам на фиг не нужны такие клиенты. Если ты не серийный и ведешь себя чики-чики, то обычно держат пару месяцев, не больше.
— А потом обратно в «Кресты», — буркнул Родик.
— Но Башану можно пообещать, что из дурки мы его выкупим уже через неделю, ну, на худой конец, через месяц, — воодушевленно продолжал Карновский, видя, что его идея воспринимается с одобрительным вниманием. — Штуку ставлю: Башан подпишется на таких условиях.
— А мы только пообещаем или... — Южный обвел взглядом собеседников.
— Надо помочь, — твердо сказал Родик. — Башан — пацан правильный, кидать его западло.
— Слушайте, — Карновский с улыбкой откинулся в кресле, — ну а кто нам мешает запросить у этого посредника... ну, скажем... полета тыщ зеленых? Вроде как на текущие расходы. И заявляем, что только на этих условиях мы соглашаемся. Если за всем этим действительно стоит папашка Гаркалов, он раскошелится, для него это не деньги. Ну и, разумеется, остается наш канал на таможне.
— Кажется, срастается, — потер ладони Южный, — но надо еще как следует обкашлять все нюансы...
Глава 15
Дела непонятные.
Прогулка по зимнему Питеру в неожиданно грянувшую оттепель — занятие, прямо скажем, мало увлекательное. Под ногами чавкает, в ботинках чавкает, нормальной зимой и не пахнет, а в лицо прицельно лупит мокрый снег, ветер непостижимым образом забирается под заправленный в джинсы свитер...
Прогулка в «Крестах» при такой погоде выглядит несколько лучше: тут снег хоть убирается, да и стены прикрывают от ветра, но, поскольку Алексей Карташ был выдернут из привычной жизни совершенно для него неожиданно, то и подготовиться к переезду на казенную квартиру он не успел. Вот и вышагивал теперь по дворику в том, в чем щеголял на презентации, а именно в лакированных туфлях, коротком стильном пальтишке поверх костюма и без шапки. Однако оставаться в опостылевшей хате было совсем уж невмоготу, поэтому Алексей старался наслаждаться стылым воздухом, пробирающей до костей сыростью и разминанием нижних конечностей в снежной кашице. Прочие же обитатели «Крестов» резвились как дети. В первый раз узрев шествующих на прогулку сограждан, Карташ малость прибалдел. И было отчего: соседи по СИЗО несли с собой тряпичные мячи, связки наполненных водой двухлитровых бутылей из-под минералки: типа гантели, даже боксерские перчатки мелькнули в толпе — ну чисто зэки из американских фильмов торопятся размяться на свежем воздухе... А с другой стороны, что удивительного: в тюрьме особо заняться нечем, так почему бы мышцу сидельцам не покачать?..
Короче, этот опер надыбал вот что.
Он побывал в той гостинице. Жизнь там, как выяснилось, идет своим чередом, из-за Карташа отелю не закрыли, другие постояльцы не съехали, глаза у персонала не красные от непросыхающих слез...
В общем, визит опера никого, понятное дело, не удивил. Более того, некоторые выражали легонькое удивление, что их не донимают подобными визитами по десять раз на дню. Словом, персонал выражал полную внутреннюю готовность к беседам. И никому, ясное дело, в голову не пришло поинтересоваться из какого отделения к ним пожаловали, уж не из того ли, которое не имеет к расследованию ровным счетом никакого отношения... Опер поговорил с управляющим, взял адреса тех, кто работал в ту ночную смену, но кого на месте не оказалось, съездил, переговорил и с ними. В целом ничего особливого. Ни тебе паспортов, оброненных убегающим преступником, ни отпечатков вымазанных креозотом ботинок, ведущих до самой хазы. Персонала в гостинице по ночам немного, и никто из них ничего не видел и не слышал до начала переполоха. Кстати, никто их до Эдикового опера толком-то и не расспрашивал. Да и коридорную, что дежурила на этаже в ту ночь, тоже спрашивали только об имеющем непосредственное отношение к бурным ночным событиям. А оперок поспрашивал и о другом.
Коридорные дежурят на каждом этаже, их стол находится в закутке, из этого закутка коридор не просматривается — тем более, извилистый, тем более, ночью им делать, по сути, нечего, и они мирно кемарят на диванчиках. Не положено, кончено, престиж, репутация и все такое, но кто ж ночью сунется проверять... Кемарила и коридорная на втором этаже. Сперва ее разбудил приезд хмельной троицы, она выглянула, пронаблюдала, как вносят Карташа и вновь задремала. Зато выстрелы ее разбудили окончательно и бесповоротно. То есть теоретически некто легко мог незамеченным проникнуть в номер — как до триумфального приезда, так и после. Особенно уверенно некто мог действовать, если был осведомлен о гостиничных порядках.
— Или если коридорная сама повязана, — мрачно добавил в этом месте рассказа Дюйм.
— Или если так, — согласился Эдик. — В результате, как я сказал, опер переговорил со всеми, кто дежурил в ту ночь.
И не понравились ему из всей обоймы двое. Один, сразу было видно, насквозь продажный тип, который за деньги готов бомбу подложить под собственную задницу. А второй... второй не понравился еще больше. Слишком уж был весел, непринужден и умеренно нагл — как развязный халдей в дорогом кабаке. Причем заметно, что ему хотелось обнаглеть по полной, но он удерживался. Немного права покачал — дескать, вызывайте повесткой, пишите протокол. Но видно было: права качает спектакля ради. Поэтому легко успокоился после обычных в таких случаях увещеваний, что это, дескать, просто ни к чему не обязывающий разговор, что вы же хотите оказать всемерную помощь в установлении справедливости и так далее. И все свои «не знаю, не слышал, не видел» дальше долдонил с игривым блеском в глазах... Короче, опер почувствовал в нем некое второе донце.
— Ни при чем человек, вот и все объяснение. Не все же должны дрожать при виде ментовских корок, — сказал Карташ.
— Да что ты говоришь! — хмыкнул Эдик. — А я и не знал! А я, можно подумать, деревянный по уши и думал, что всенепременно должны дрожать и обязательно, чтобы все... Сказал же: опер мой унюхал второе донце, и я ему доверяю. Что такое ментовское чутье, в курсе? Тем более, и панику в халдее он тоже почувствовал, когда вопросики задавал. Хотя задавал со всей мягкостью, можно сказать, вопросиками по шерстке гладил, но нет-нет, да и проскочит эдакая искорка. Как бы это словами-то объяснить, про чутье... Ну вот не станет человек ни с того ни с сего паниковать, понимаешь? Страх, неуверенность, зажатость перед ментом — это нормально, это в порядке вещей. Все ментов боятся. Но не паникуют же! Тем более какой-то сраный халдей...
— А по-моему, первый тип более подозрительный, — возразил гаишник Квадрат. — Тот, который всех готов продать за деньги.
Эдик скептически покачал головой:
— Этого уже убрали бы, будь он причастен. Таких гнилых людишек в живых не оставляют, опасно. Гнилой — значит, трухлявый, ткни посильнее — и рассыплется. Или придумает, кому можно выгодно продать информацию.
Еще приятель Эдика полюбопытствовал в гостинице, кто там проживал по соседству с номером, где остановились Алексей с Машей. Его послали к управляющему. Управляющий, естественно, удивился: «Дык ваши уже выясняли!» Но сами понимаете, сказал опер, дело громкое, параллельно расследуется несколькими подразделениями, чтоб никаких ошибок и неточностей. Управляющий ботву проглотил и позволил заглянуть в компьютер, куда заносятся данные постояльцев. Один из соседних номеров занимал и до сих пор занимает какой-то барыга из Канады, другой номер пустует. И в ту ночь тоже пустовал. Опер захотел переговорить с постояльцами. Идея управляющему не понравилась: постояльцев, дескать, уже опрашивали, и многие остались недовольны повышенным вниманием к своим персонам... Ну, опер не стал настаивать. Клиенты для гостиницы — это серьезно. Ясно дело, что кто-то из них что-то обязательно слышал. И в первую голову весьма неплохо было бы по-трендеть с бизнесменом из Канады, но с ментовскими возможностями...
Такие дела.
Карташ месил снег среди прочих заключенных в прогулочном дворике и размышлял. Итак, параллельно официальному следствию эти сыскари затеяли следствие частное. И уже что-то начало вырисовываться: пустой номер, подозрительные типы из обслуги, плохой обзор коридора со стороны коридорного — все это было лучиком света в непроглядной тьме тоски и беспомощности. А ведь приятель Эдика еще только нащупывал подходы...
Кто-то тронул его за рукав, и Карташ обернулся.
— Эй, братан... — абсолютно незнакомый плюгавенький мужичок в ватнике, метр с кепкой росточком, смотрел исключительно мимо, — ты это, ты завтра с утреца на поверке скажи, что у тебя зуб болит...
— Чего? — не врубился Карташ.
— Чего, чего! — рассердился плюгавый визави, но смотрел все равно в сторону. — Не ори, бля, люди ж кругом... Зуб у тебя болит, понял? Так завтра и скажешь. Не забудь. Понял?
— Нет, не понял! — Алексей высвободил рукав из пальцев мужичка. — А ты...
— Ну и мудак, — констатировал мужик. — Я тебе дело говорю. Потом локти кусать будешь... — и растворился в толпе гуляющих и резвящихся. Как и не было.
Карташ пожал плечами и отвернулся.
Разбрелись по хатам. О странном предложении насчет больного зуба сокамерникам, на сей раз прогулку манкировавшим, он не рассказал — просто не дали. Едва за Алексеем закрылась дверь, Дюйм, ласково улыбаясь, указал ему на верхнюю пустующую шконку:
— Ну что, голуба, нагулялся? Полезай-ка.
— Опять? — возмутился Карташ. — Слышьте, мужики, достало. Вы че, издеваетесь?!
— Ты хотел, чтобы мы помогали? — напомнил Эдик. — Вот и давай.
— А пока меня не было, нельзя было?
— А вот нельзя было: абонент был вне зоны. Твои вопросы решал, между прочим.
Крыть было нечем. Унизительная церемония телефонного звонка началась. Ворча, Карташ забрался наверх и самолично накрыл голову одеялом. Квадрат положил сверху еще и подушку — для пущей надежности, и остался рядом, на стреме. Карташ скрежетнул зубами, но рыпаться не посмел. И в самом деле, чего протестовать, мужики помогают ему. То есть, наверное, помогают... Сыщики долбанные. Но вдруг... Чем черт не шутит... В последнее время, особенно после задушевного разговора со следаком, Алексей готов был хвататься за любую соломинку. Может, и стоило рассказать сокамерникам о веселых сибирских знакомцах, которые ради каких-то своих целей чуть ли не под пожизненное людей подводят? Нет. Рано. Пока Карташ не убедиться стопроцентно, что попал в переплет либо по прихоти, либо по недочету именно Глаголевской шарашки, нет смысла вскрываться. А дистанционно роющие землю сокамерники могут и в самом деле что-нибудь надыбать, даже если не будут знать подробностей... Особенно если не будут.
Он прислушался. Как и раньше, что-то заскрежетало, отодвинули что-то тяжелое, чем-то хлопнули, обо что-то ударили. Причем, какие из этих звуков были реальными, а какие производились для маскировки, он понять не мог, сколько не тщился. Известно было лишь одно: у чертей в хате имеется мобильник, который они старательно и, надо признать, надежно прячут от шмона... и от Карташа. Не доверяют, твари, родному соседу: а вдруг он казачком засланным окажется! И при том с азартом расследуют дело этого самого казачка... Вот и приходилось Алексею добровольно, посредством одеяла и подушки, лишать себя зрения и слуха, дабы, не приведи господь, не заметить ненароком, где у них тайник, когда уродам приспичит позвонить. И это уже превращалось в какой-то бредовый ритуал. Эх, видел бы сейчас кто-нибудь со стороны этого храброго победителя бунтующих зэков, спасителя Президента Ниязова и защитника всея Сибири от воровского беспредела...
Ладно. И пусть. Лишь бы и вправду помогли.
Сквозь толщу импровизированной звукоизоляции приглушенно донесся голос Эдика, что-то бубнящий, слов было не разобрать абсолютно.
Минут через пятнадцать закончили, наконец, ироды. Это ж сколько они на связь тратят? И как потом счет Карташу выпишут?
Алексей выбрался из-под подушки и одеяла, свесил ноги со шконки, мрачно посмотрел на Эдика.
— Ну? Не томи.
Эдик закурил.
— Не обольщайся, ничего конкретного. Вчера оперок мой пошатался по округе: вряд ли убийца, если он, конечно, существует в реальности, приковылял пешком и пешком же удирал. Значит, машина была припаркована на соседних улицах...
Обходить квартал с опросом граждан, ясно, приятель Эдика не стал, он поступил иначе: поставил себя на место человека, которому необходимо держать машину поблизости и одновременно спрятать от посторонних глаз. Эту логику непрофессионала понять невозможно, а вот просчитать логику спеца — с этим в точности наоборот, если ты сам спец, конечно. Вот опер походил, походил по прилегающим улицам и отыскал дворик. Хороший дворик, просто изумительный, проходной и проездной, подлинно питерский, из него можно выехать на одну улицу, а можно и на другую. Дворик исключительно жилой, то есть без офисов со сторожами и без ночных магазинов. И опер пришел к выводу, что на месте убийцы он оставил бы машину здесь.
Дальше. Это центр города, живого места на асфальте мало, машины паркуются чуть ли не друг на друге, дома малоэтажные. Отсюда вывод: здешние автовладельцы наверняка знают тачки друг друга, типа как все друг друга знают в деревне. И если в окрестностях появляется новая машина, проходя мимо, невольно ее ревниво разглядывают, как в деревне разглядывают любого незнакомца. Значит, оставалось найти автолюбителей и переговорить с ними — глядишь, и обнаружится кто-нибудь, кто видел ночью постороннюю тачку. Первый заход ничего не дал — естественно, времени-то сколько прошло с убийства, но опер обещал еще разок туда наведаться.
Собственно, на этом новости с воли и заканчивались. Негусто, прямо скажем, однако для начала и этого было выше крыши.
Прогулка в «Крестах» при такой погоде выглядит несколько лучше: тут снег хоть убирается, да и стены прикрывают от ветра, но, поскольку Алексей Карташ был выдернут из привычной жизни совершенно для него неожиданно, то и подготовиться к переезду на казенную квартиру он не успел. Вот и вышагивал теперь по дворику в том, в чем щеголял на презентации, а именно в лакированных туфлях, коротком стильном пальтишке поверх костюма и без шапки. Однако оставаться в опостылевшей хате было совсем уж невмоготу, поэтому Алексей старался наслаждаться стылым воздухом, пробирающей до костей сыростью и разминанием нижних конечностей в снежной кашице. Прочие же обитатели «Крестов» резвились как дети. В первый раз узрев шествующих на прогулку сограждан, Карташ малость прибалдел. И было отчего: соседи по СИЗО несли с собой тряпичные мячи, связки наполненных водой двухлитровых бутылей из-под минералки: типа гантели, даже боксерские перчатки мелькнули в толпе — ну чисто зэки из американских фильмов торопятся размяться на свежем воздухе... А с другой стороны, что удивительного: в тюрьме особо заняться нечем, так почему бы мышцу сидельцам не покачать?..
* * *
Как это не странно, но идиотская с какой стороны не посмотреть игра в расследование, затеянная им и увлекшая всех четверых, дала первые результаты. Эдик связался со своим приятелем-опером и наплел, что ему срочно требуется помощь: покрутиться в отеле «Арарат», побеседовать с персоналом, пошакалить вокруг — в общем, разнюхать, так ли уж верна версия следствия насчет убийства задержанным в состоянии аффекта. Может, вовсе и не задержанный укокошил голубков? В случае победы приятеля ждет новая звездочка... ну, а в случае неудачи — море халявной водки. Оперок и в самом деле оказался парнишкой толковым, все эти дутые Дукалисы-Фуялисы отдыхают и не встают, и периодически давал отчеты. Отчеты по телефону принимал Эдик и пересказывал услышанное остальным. (Причем сам процесс приемки каждой телефонограммы превратился для Алексея в какой-то унизительный и мерзкий ритуал... ладно, не будем сейчас не об этом.)Короче, этот опер надыбал вот что.
Он побывал в той гостинице. Жизнь там, как выяснилось, идет своим чередом, из-за Карташа отелю не закрыли, другие постояльцы не съехали, глаза у персонала не красные от непросыхающих слез...
В общем, визит опера никого, понятное дело, не удивил. Более того, некоторые выражали легонькое удивление, что их не донимают подобными визитами по десять раз на дню. Словом, персонал выражал полную внутреннюю готовность к беседам. И никому, ясное дело, в голову не пришло поинтересоваться из какого отделения к ним пожаловали, уж не из того ли, которое не имеет к расследованию ровным счетом никакого отношения... Опер поговорил с управляющим, взял адреса тех, кто работал в ту ночную смену, но кого на месте не оказалось, съездил, переговорил и с ними. В целом ничего особливого. Ни тебе паспортов, оброненных убегающим преступником, ни отпечатков вымазанных креозотом ботинок, ведущих до самой хазы. Персонала в гостинице по ночам немного, и никто из них ничего не видел и не слышал до начала переполоха. Кстати, никто их до Эдикового опера толком-то и не расспрашивал. Да и коридорную, что дежурила на этаже в ту ночь, тоже спрашивали только об имеющем непосредственное отношение к бурным ночным событиям. А оперок поспрашивал и о другом.
Коридорные дежурят на каждом этаже, их стол находится в закутке, из этого закутка коридор не просматривается — тем более, извилистый, тем более, ночью им делать, по сути, нечего, и они мирно кемарят на диванчиках. Не положено, кончено, престиж, репутация и все такое, но кто ж ночью сунется проверять... Кемарила и коридорная на втором этаже. Сперва ее разбудил приезд хмельной троицы, она выглянула, пронаблюдала, как вносят Карташа и вновь задремала. Зато выстрелы ее разбудили окончательно и бесповоротно. То есть теоретически некто легко мог незамеченным проникнуть в номер — как до триумфального приезда, так и после. Особенно уверенно некто мог действовать, если был осведомлен о гостиничных порядках.
— Или если коридорная сама повязана, — мрачно добавил в этом месте рассказа Дюйм.
— Или если так, — согласился Эдик. — В результате, как я сказал, опер переговорил со всеми, кто дежурил в ту ночь.
И не понравились ему из всей обоймы двое. Один, сразу было видно, насквозь продажный тип, который за деньги готов бомбу подложить под собственную задницу. А второй... второй не понравился еще больше. Слишком уж был весел, непринужден и умеренно нагл — как развязный халдей в дорогом кабаке. Причем заметно, что ему хотелось обнаглеть по полной, но он удерживался. Немного права покачал — дескать, вызывайте повесткой, пишите протокол. Но видно было: права качает спектакля ради. Поэтому легко успокоился после обычных в таких случаях увещеваний, что это, дескать, просто ни к чему не обязывающий разговор, что вы же хотите оказать всемерную помощь в установлении справедливости и так далее. И все свои «не знаю, не слышал, не видел» дальше долдонил с игривым блеском в глазах... Короче, опер почувствовал в нем некое второе донце.
— Ни при чем человек, вот и все объяснение. Не все же должны дрожать при виде ментовских корок, — сказал Карташ.
— Да что ты говоришь! — хмыкнул Эдик. — А я и не знал! А я, можно подумать, деревянный по уши и думал, что всенепременно должны дрожать и обязательно, чтобы все... Сказал же: опер мой унюхал второе донце, и я ему доверяю. Что такое ментовское чутье, в курсе? Тем более, и панику в халдее он тоже почувствовал, когда вопросики задавал. Хотя задавал со всей мягкостью, можно сказать, вопросиками по шерстке гладил, но нет-нет, да и проскочит эдакая искорка. Как бы это словами-то объяснить, про чутье... Ну вот не станет человек ни с того ни с сего паниковать, понимаешь? Страх, неуверенность, зажатость перед ментом — это нормально, это в порядке вещей. Все ментов боятся. Но не паникуют же! Тем более какой-то сраный халдей...
— А по-моему, первый тип более подозрительный, — возразил гаишник Квадрат. — Тот, который всех готов продать за деньги.
Эдик скептически покачал головой:
— Этого уже убрали бы, будь он причастен. Таких гнилых людишек в живых не оставляют, опасно. Гнилой — значит, трухлявый, ткни посильнее — и рассыплется. Или придумает, кому можно выгодно продать информацию.
Еще приятель Эдика полюбопытствовал в гостинице, кто там проживал по соседству с номером, где остановились Алексей с Машей. Его послали к управляющему. Управляющий, естественно, удивился: «Дык ваши уже выясняли!» Но сами понимаете, сказал опер, дело громкое, параллельно расследуется несколькими подразделениями, чтоб никаких ошибок и неточностей. Управляющий ботву проглотил и позволил заглянуть в компьютер, куда заносятся данные постояльцев. Один из соседних номеров занимал и до сих пор занимает какой-то барыга из Канады, другой номер пустует. И в ту ночь тоже пустовал. Опер захотел переговорить с постояльцами. Идея управляющему не понравилась: постояльцев, дескать, уже опрашивали, и многие остались недовольны повышенным вниманием к своим персонам... Ну, опер не стал настаивать. Клиенты для гостиницы — это серьезно. Ясно дело, что кто-то из них что-то обязательно слышал. И в первую голову весьма неплохо было бы по-трендеть с бизнесменом из Канады, но с ментовскими возможностями...
Такие дела.
Карташ месил снег среди прочих заключенных в прогулочном дворике и размышлял. Итак, параллельно официальному следствию эти сыскари затеяли следствие частное. И уже что-то начало вырисовываться: пустой номер, подозрительные типы из обслуги, плохой обзор коридора со стороны коридорного — все это было лучиком света в непроглядной тьме тоски и беспомощности. А ведь приятель Эдика еще только нащупывал подходы...
Кто-то тронул его за рукав, и Карташ обернулся.
— Эй, братан... — абсолютно незнакомый плюгавенький мужичок в ватнике, метр с кепкой росточком, смотрел исключительно мимо, — ты это, ты завтра с утреца на поверке скажи, что у тебя зуб болит...
— Чего? — не врубился Карташ.
— Чего, чего! — рассердился плюгавый визави, но смотрел все равно в сторону. — Не ори, бля, люди ж кругом... Зуб у тебя болит, понял? Так завтра и скажешь. Не забудь. Понял?
— Нет, не понял! — Алексей высвободил рукав из пальцев мужичка. — А ты...
— Ну и мудак, — констатировал мужик. — Я тебе дело говорю. Потом локти кусать будешь... — и растворился в толпе гуляющих и резвящихся. Как и не было.
Карташ пожал плечами и отвернулся.
Разбрелись по хатам. О странном предложении насчет больного зуба сокамерникам, на сей раз прогулку манкировавшим, он не рассказал — просто не дали. Едва за Алексеем закрылась дверь, Дюйм, ласково улыбаясь, указал ему на верхнюю пустующую шконку:
— Ну что, голуба, нагулялся? Полезай-ка.
— Опять? — возмутился Карташ. — Слышьте, мужики, достало. Вы че, издеваетесь?!
— Ты хотел, чтобы мы помогали? — напомнил Эдик. — Вот и давай.
— А пока меня не было, нельзя было?
— А вот нельзя было: абонент был вне зоны. Твои вопросы решал, между прочим.
Крыть было нечем. Унизительная церемония телефонного звонка началась. Ворча, Карташ забрался наверх и самолично накрыл голову одеялом. Квадрат положил сверху еще и подушку — для пущей надежности, и остался рядом, на стреме. Карташ скрежетнул зубами, но рыпаться не посмел. И в самом деле, чего протестовать, мужики помогают ему. То есть, наверное, помогают... Сыщики долбанные. Но вдруг... Чем черт не шутит... В последнее время, особенно после задушевного разговора со следаком, Алексей готов был хвататься за любую соломинку. Может, и стоило рассказать сокамерникам о веселых сибирских знакомцах, которые ради каких-то своих целей чуть ли не под пожизненное людей подводят? Нет. Рано. Пока Карташ не убедиться стопроцентно, что попал в переплет либо по прихоти, либо по недочету именно Глаголевской шарашки, нет смысла вскрываться. А дистанционно роющие землю сокамерники могут и в самом деле что-нибудь надыбать, даже если не будут знать подробностей... Особенно если не будут.
Он прислушался. Как и раньше, что-то заскрежетало, отодвинули что-то тяжелое, чем-то хлопнули, обо что-то ударили. Причем, какие из этих звуков были реальными, а какие производились для маскировки, он понять не мог, сколько не тщился. Известно было лишь одно: у чертей в хате имеется мобильник, который они старательно и, надо признать, надежно прячут от шмона... и от Карташа. Не доверяют, твари, родному соседу: а вдруг он казачком засланным окажется! И при том с азартом расследуют дело этого самого казачка... Вот и приходилось Алексею добровольно, посредством одеяла и подушки, лишать себя зрения и слуха, дабы, не приведи господь, не заметить ненароком, где у них тайник, когда уродам приспичит позвонить. И это уже превращалось в какой-то бредовый ритуал. Эх, видел бы сейчас кто-нибудь со стороны этого храброго победителя бунтующих зэков, спасителя Президента Ниязова и защитника всея Сибири от воровского беспредела...
Ладно. И пусть. Лишь бы и вправду помогли.
Сквозь толщу импровизированной звукоизоляции приглушенно донесся голос Эдика, что-то бубнящий, слов было не разобрать абсолютно.
Минут через пятнадцать закончили, наконец, ироды. Это ж сколько они на связь тратят? И как потом счет Карташу выпишут?
Алексей выбрался из-под подушки и одеяла, свесил ноги со шконки, мрачно посмотрел на Эдика.
— Ну? Не томи.
Эдик закурил.
— Не обольщайся, ничего конкретного. Вчера оперок мой пошатался по округе: вряд ли убийца, если он, конечно, существует в реальности, приковылял пешком и пешком же удирал. Значит, машина была припаркована на соседних улицах...
Обходить квартал с опросом граждан, ясно, приятель Эдика не стал, он поступил иначе: поставил себя на место человека, которому необходимо держать машину поблизости и одновременно спрятать от посторонних глаз. Эту логику непрофессионала понять невозможно, а вот просчитать логику спеца — с этим в точности наоборот, если ты сам спец, конечно. Вот опер походил, походил по прилегающим улицам и отыскал дворик. Хороший дворик, просто изумительный, проходной и проездной, подлинно питерский, из него можно выехать на одну улицу, а можно и на другую. Дворик исключительно жилой, то есть без офисов со сторожами и без ночных магазинов. И опер пришел к выводу, что на месте убийцы он оставил бы машину здесь.
Дальше. Это центр города, живого места на асфальте мало, машины паркуются чуть ли не друг на друге, дома малоэтажные. Отсюда вывод: здешние автовладельцы наверняка знают тачки друг друга, типа как все друг друга знают в деревне. И если в окрестностях появляется новая машина, проходя мимо, невольно ее ревниво разглядывают, как в деревне разглядывают любого незнакомца. Значит, оставалось найти автолюбителей и переговорить с ними — глядишь, и обнаружится кто-нибудь, кто видел ночью постороннюю тачку. Первый заход ничего не дал — естественно, времени-то сколько прошло с убийства, но опер обещал еще разок туда наведаться.
Собственно, на этом новости с воли и заканчивались. Негусто, прямо скажем, однако для начала и этого было выше крыши.
Глава 16
...И дела приятные
Как это ни странно, но плюгавый мужичок с интригующей просьбой насчет зуба напрочь вылетел у Алексея из головы — голова была забита размышлизмами насчет того, что удалось узнать приятелю Эдика... размышлизмами большей частью совершенно бесплодными. Старый сыскарский принцип «ищи мотив» в данном случае не работал по причине недостатка исходных. По исходным же, имеющимся в наличии, получалось, как ни крути, что мотив был только у одного человека. У Алексея Карташа.
А вот если все принципы отбросить, то... о, тогда тут возникало море разливанное предположений. Ну, примем за аксиому тот факт, что Карташа элементарно подставили. Тогда вопрос: кто? Варианты ответов: те, против кого была направлена операция Глаголевской фирмы. Сама Глаголевская фирма, преследующая свои интересы. Конкуренты или завистники — в общем, враги убиенного Гаркалова-младшего. Еще какая-то сила, о которой Карташ ровным счетом ничего не знал. И, наконец, различные комбинации этих подозреваемых: Глаголев плюс враги мачо, противник Глаголева плюс неведомая сила... и так далее, и тому подобное... Неизвестную ревнивую подругу питерского мачо, равно как и киллера, который на самом деле собирался убрать канадца из соседнего номера, но ошибся дверью, Алексей в расчет решил не принимать, иначе вообще свихнуться можно было...
Плюгавый вспомнился совершенно неожиданно, утром, когда в хату явились цирики — пересчитать поголовье узников и принять жалобы.
— Есть жалобы! — вдруг воскликнул Алексей. — Зуб, понимаешь, болит, сил нет, всю ночь не спал... Решите вопрос как-нибудь, а?
Цирик мрачно посмотрел на него, как на злостного симулянта, но пометку сделал.
Не прошло и двух часов, как дверь открылась вновь:
— Карташ есть такой?
— А куда ж я денусь со своей шконки, — очень натурально простонал Алексей, баюкая щеку. Играть так играть.
— На выход... шутник.
В компании конвоира он спустился вниз, вышел на улицу, на легкий морозец, жадно вдохнул воздух всей грудью. Воля, бля, хорошо... Если не думать, конечно, о том, куда его ведут. А вели его в сторону больничного корпуса, или как он там правильно называется... Е-мое, неужели и впрямь к дантисту? И на фига, позвольте узнать?! А может, «больной зуб» — это пароль такой, и Карташа препровождают...
Куда его могут препровождать, он так и не придумал, но в мозгу постоянно маячил образ каких-то нечетких то ли подпольщиков, то ли заговорщиков.
Лепила курил у входа. Внимательно осмотрел приблизившуюся парочку, буркнул равнодушно: «Карташ?» — и, получив утвердительный ответ, выкинул хабарик в урну.
— Покури пока на улице, — сказал он конвоиру. — Это где-то на полчасика... а если зуб удалять придется, то и раньше закруглимся.
«Блин...» — подумал Алексей. Что еще удалять?!.
Конвоира долго упрашивать не пришлось, и теперь вдвоем, Карташ и зубодер, направились к кабинету. Остановились возле обшарпанной двери.
— Заходи, — сказал лепила, глядя куда-то вниз и вбок, куда угодно, только не на подследственного Карташа. И добавил непонятно: — У вас сорок минут.
«На что?..»
Он открыл дверь, пропуская пациента вперед. Алексей настороженно шагнул внутрь... и замер на пороге. Дверь за его спиной закрылась.
«Провокация», — вот первое, что подумал Карташ. Сейчас ворвутся вертухаи, повяжут обоих, как миленьких, его определят в карцер, а ее...
Нет, погодите. Какой, к черту, карцер? За что? За это?!
Кабинетик был все тех же стандартных восьми метров площадью. В центре помещалось древнее, как советские времена, стоматологическое кресло, рядом — столик с инструментами, накрытый белой тканью, за ним — стульчик для врача.
В кресле вольготно расположилась рыжая крашеная девица в черной полупрозрачной блузке и короткой кожаной юбчонке и дерзко смотрела на вошедшего. Сидела она, по-хозяйски закинув ногу на ногу, так, что юбочка задралась до самого бедра, и взгляд Карташа сам собой, без всякого приказа со стороны разума, остановился на полоске белой кожи там, где заканчивался черный чулок. Чулок был со «стрелкой».
Девица оглядела его с головы до ног откровенно бесстыжим взглядом и поставила диагноз:
— А ты ниче.
— Я-то ладно, а вот ты кто?.. — вырвалось у Алексея.
Признаться, прозвучало это в высшей степени глупо, но девица меньше всего походила что на зубодера, что на его ассистентку.
— Меня твой кореш пригласил, — был насмешливый, чуть хрипловатый ответ. — Загляни, говорит, к моему кенту, развесели его, как умеешь, — скучно, дескать, ему там париться...
«Ага...»
Она сдернула белое покрывало со столика с инструментами, и заместо инструментов на столике обнаружился недурственный для этих мест натюрморт: банка маринованных огурчиков, кусок буженины, хлеб, картошка-фри в красных бумажных пакетиках с желтой буквой "М", литровая бутылка водки «Гжелки», полуторалитровый тетрапак с апельсиновым соком «Нико» и два пластиковых стаканчика. Унылость зубодерного кабинета преобразилась в мгновенье ока.
Стаканчики девица незамедлительно наполнила и сказала:
— Не тушуйся, красавчик, все согласовано, куплено и оплачено.
Однако Карташ стоял неподвижно. Ощущение нереальности происходящего было таким сильным, что впору было ущипнуть себя и проснуться.
Но как проснуться от реальности?
Вдруг нахлынуло: Маша...
— Катя, — сказала девица. — Катя меня зовут. Ну что встал? Времени немного...
На ватных ногах он дошел до стульчика, сел.
Меньше всего сейчас — да и все последнее время — Карташ думал о сексе. Вообще не думал. Как-то, знаете ли, не до того было, но... Но вот тело его, здоровый, бляха-муха, мужской организм Алексея Карташа, как оказалось, придерживался иного мнения. Черт его разберет, почему так произошло, возможно, необходима было ему, организму, некая разрядка, возможно, мозг, наконец, устал бороться с действительностью и пришло время с ней, действительностью этой гребаной смириться.
«Опять не на кровати, — отчего-то подумалось Карташу. И еще — не он сам, а кто-то вовсе уж циничный — подумал в его голове: — А здесь жить оч-ченно даже можно. Но вот что за кореш у меня тут нашелся?..»
Любые сомнения, если таковые и были, относительно основной и, наверное, единственной профессии Кати, разумеется, рассеялись в первую же минуту. Как говорится, профессия у нее на лбу написана. Или на иной части тела. А тут еще Катя недвусмысленно выложила на край стола упаковку презервативов: мол, нечего тянуть вола за хвост, потянем-ка тебя за кой-что другое...
И он почувствовал вдруг, что хочет эту девчонку. Черт знает что! Нет, не пылает страстью, не вожделеет, а, япона мать, именно хочет. Тупо и примитивно. По-звериному... И даже не по-звериному, а... Как бы это объяснить... Хотел биксу не он сам, Алексей Карташ, — хотело то крохотное, неприметное существо, которое таится в каждом из нас, выглядывает на мир через наши глазницы и время от времени, произвольно, по собственной прихоти, берет управление на себя... Понимаете, о чем речь? Вот именно.
Какая бы там ошибка не произошла, кто бы чего не напутал — Карташа это мало касается. Дают — бери.
Его рука самостоятельно подняла стаканчик, соприкоснула его пластиковый бок с поднесенным девицей стаканчиком, и оприходовала в один залив. Потом тело Карташа закусило чем бог послал, а говоря конкретно — не пропустив ни одно из яств. Картошку — ту сразу смолотило подчистую. Так поступают животные, которые в вопросах выживания намного мудрее человеков: неизвестно, что будет завтра, поэтому надо набивать брюхо сколько туда влезет, а что не влезет — спрятать на черный день. Сам же Карташ наблюдал за собой словно бы со стороны, словно бы смотрел пошлый и неинтересный спектакль.
Слишком долго он не позволял себе смириться с мыслью, что Маши нет, вот в чем дело. И уже никогда ее не будет. Что отныне и навеки жизненный локомотив Алексея, по каким бы рельсам тот не покатился, будет лишен этого милого, взбалмошного и своевольного паровозного тендера.
Лав ми тендер, лав ми свит...
Машка... Машка!
Да нет ее больше, нету! И пора сей факт принять. Пора перешагнуть через прошлое. Переплыть через Стикс, попасть к другим берегам... к берегам другой жизни. Жизнь-то продолжается, а?!
Катя поставила свой, тоже опустошенный стаканчик на стол («А выпить она, чувствуется, не дура», — машинально отметил Карташ) и медленно расстегнула пуговичку на блузке, сопровождая сие действие призывными взглядами.
Водка, споро, как огонь по пороховой дорожке, бежавшая по телу, зажигала кровь жаром, выжигая напрочь иные мысли кроме одной-единственной, навеянной извечным мужским инстинктом. Ну и, опять же, нет никакой нужды поступать иначе как по-звериному — брать то, что можно взять.
Где-то в глубине сознания вдруг возникла мыслишка: а вот благородные киношные и книжные герои его бы не одобрили — как можно, когда едва неделя минула со дня гибели любимой женщины, предаваться мерзкому блуду с первой попавшейся биксой? Мыслишку Карташ отогнал. Не он отогнал — тот, другой... Наверное, благородные правы — по понятиям цивилизованного мира. А Карташа заставили покинуть цивилизованный мир, и теперь он вынужден приспосабливаться и жить по другим понятиям...
Карташ жестом показал Кате, чтобы переместилась к нему на колени — та с готовностью вскочила с кресла, обогнула стол, села, куда велели, жарко прильнула необычайно мягким, будто не из мышц и жира состоящем, а из перины, телом. Алексей, глядючи на себя со стороны, расстегнул на девушке блузку сверху донизу. Грудки открылись на обозрение отнюдь не бедственные, весьма даже аппетитные. Карташ умело лишил их лифчика.
— Как ты хочешь, милый? — страстно прошептала Катя, явно подражая героиням эротических кинофильмов.
От Кати пахло потом — не сильно, но пряно, то ли она не пользовалась дезодорантом, то ли дезик оказался слабее и сильно проигрывал естественному запаху. Однако почему-то именно этот аромат возбудил Карташа с неимоверной силой — как зверя запах течной самки.
А вот если все принципы отбросить, то... о, тогда тут возникало море разливанное предположений. Ну, примем за аксиому тот факт, что Карташа элементарно подставили. Тогда вопрос: кто? Варианты ответов: те, против кого была направлена операция Глаголевской фирмы. Сама Глаголевская фирма, преследующая свои интересы. Конкуренты или завистники — в общем, враги убиенного Гаркалова-младшего. Еще какая-то сила, о которой Карташ ровным счетом ничего не знал. И, наконец, различные комбинации этих подозреваемых: Глаголев плюс враги мачо, противник Глаголева плюс неведомая сила... и так далее, и тому подобное... Неизвестную ревнивую подругу питерского мачо, равно как и киллера, который на самом деле собирался убрать канадца из соседнего номера, но ошибся дверью, Алексей в расчет решил не принимать, иначе вообще свихнуться можно было...
Плюгавый вспомнился совершенно неожиданно, утром, когда в хату явились цирики — пересчитать поголовье узников и принять жалобы.
— Есть жалобы! — вдруг воскликнул Алексей. — Зуб, понимаешь, болит, сил нет, всю ночь не спал... Решите вопрос как-нибудь, а?
Цирик мрачно посмотрел на него, как на злостного симулянта, но пометку сделал.
Не прошло и двух часов, как дверь открылась вновь:
— Карташ есть такой?
— А куда ж я денусь со своей шконки, — очень натурально простонал Алексей, баюкая щеку. Играть так играть.
— На выход... шутник.
В компании конвоира он спустился вниз, вышел на улицу, на легкий морозец, жадно вдохнул воздух всей грудью. Воля, бля, хорошо... Если не думать, конечно, о том, куда его ведут. А вели его в сторону больничного корпуса, или как он там правильно называется... Е-мое, неужели и впрямь к дантисту? И на фига, позвольте узнать?! А может, «больной зуб» — это пароль такой, и Карташа препровождают...
Куда его могут препровождать, он так и не придумал, но в мозгу постоянно маячил образ каких-то нечетких то ли подпольщиков, то ли заговорщиков.
Лепила курил у входа. Внимательно осмотрел приблизившуюся парочку, буркнул равнодушно: «Карташ?» — и, получив утвердительный ответ, выкинул хабарик в урну.
— Покури пока на улице, — сказал он конвоиру. — Это где-то на полчасика... а если зуб удалять придется, то и раньше закруглимся.
«Блин...» — подумал Алексей. Что еще удалять?!.
Конвоира долго упрашивать не пришлось, и теперь вдвоем, Карташ и зубодер, направились к кабинету. Остановились возле обшарпанной двери.
— Заходи, — сказал лепила, глядя куда-то вниз и вбок, куда угодно, только не на подследственного Карташа. И добавил непонятно: — У вас сорок минут.
«На что?..»
Он открыл дверь, пропуская пациента вперед. Алексей настороженно шагнул внутрь... и замер на пороге. Дверь за его спиной закрылась.
«Провокация», — вот первое, что подумал Карташ. Сейчас ворвутся вертухаи, повяжут обоих, как миленьких, его определят в карцер, а ее...
Нет, погодите. Какой, к черту, карцер? За что? За это?!
Кабинетик был все тех же стандартных восьми метров площадью. В центре помещалось древнее, как советские времена, стоматологическое кресло, рядом — столик с инструментами, накрытый белой тканью, за ним — стульчик для врача.
В кресле вольготно расположилась рыжая крашеная девица в черной полупрозрачной блузке и короткой кожаной юбчонке и дерзко смотрела на вошедшего. Сидела она, по-хозяйски закинув ногу на ногу, так, что юбочка задралась до самого бедра, и взгляд Карташа сам собой, без всякого приказа со стороны разума, остановился на полоске белой кожи там, где заканчивался черный чулок. Чулок был со «стрелкой».
Девица оглядела его с головы до ног откровенно бесстыжим взглядом и поставила диагноз:
— А ты ниче.
— Я-то ладно, а вот ты кто?.. — вырвалось у Алексея.
Признаться, прозвучало это в высшей степени глупо, но девица меньше всего походила что на зубодера, что на его ассистентку.
— Меня твой кореш пригласил, — был насмешливый, чуть хрипловатый ответ. — Загляни, говорит, к моему кенту, развесели его, как умеешь, — скучно, дескать, ему там париться...
«Ага...»
Она сдернула белое покрывало со столика с инструментами, и заместо инструментов на столике обнаружился недурственный для этих мест натюрморт: банка маринованных огурчиков, кусок буженины, хлеб, картошка-фри в красных бумажных пакетиках с желтой буквой "М", литровая бутылка водки «Гжелки», полуторалитровый тетрапак с апельсиновым соком «Нико» и два пластиковых стаканчика. Унылость зубодерного кабинета преобразилась в мгновенье ока.
Стаканчики девица незамедлительно наполнила и сказала:
— Не тушуйся, красавчик, все согласовано, куплено и оплачено.
Однако Карташ стоял неподвижно. Ощущение нереальности происходящего было таким сильным, что впору было ущипнуть себя и проснуться.
Но как проснуться от реальности?
Вдруг нахлынуло: Маша...
— Катя, — сказала девица. — Катя меня зовут. Ну что встал? Времени немного...
На ватных ногах он дошел до стульчика, сел.
Меньше всего сейчас — да и все последнее время — Карташ думал о сексе. Вообще не думал. Как-то, знаете ли, не до того было, но... Но вот тело его, здоровый, бляха-муха, мужской организм Алексея Карташа, как оказалось, придерживался иного мнения. Черт его разберет, почему так произошло, возможно, необходима было ему, организму, некая разрядка, возможно, мозг, наконец, устал бороться с действительностью и пришло время с ней, действительностью этой гребаной смириться.
«Опять не на кровати, — отчего-то подумалось Карташу. И еще — не он сам, а кто-то вовсе уж циничный — подумал в его голове: — А здесь жить оч-ченно даже можно. Но вот что за кореш у меня тут нашелся?..»
Любые сомнения, если таковые и были, относительно основной и, наверное, единственной профессии Кати, разумеется, рассеялись в первую же минуту. Как говорится, профессия у нее на лбу написана. Или на иной части тела. А тут еще Катя недвусмысленно выложила на край стола упаковку презервативов: мол, нечего тянуть вола за хвост, потянем-ка тебя за кой-что другое...
И он почувствовал вдруг, что хочет эту девчонку. Черт знает что! Нет, не пылает страстью, не вожделеет, а, япона мать, именно хочет. Тупо и примитивно. По-звериному... И даже не по-звериному, а... Как бы это объяснить... Хотел биксу не он сам, Алексей Карташ, — хотело то крохотное, неприметное существо, которое таится в каждом из нас, выглядывает на мир через наши глазницы и время от времени, произвольно, по собственной прихоти, берет управление на себя... Понимаете, о чем речь? Вот именно.
Какая бы там ошибка не произошла, кто бы чего не напутал — Карташа это мало касается. Дают — бери.
Его рука самостоятельно подняла стаканчик, соприкоснула его пластиковый бок с поднесенным девицей стаканчиком, и оприходовала в один залив. Потом тело Карташа закусило чем бог послал, а говоря конкретно — не пропустив ни одно из яств. Картошку — ту сразу смолотило подчистую. Так поступают животные, которые в вопросах выживания намного мудрее человеков: неизвестно, что будет завтра, поэтому надо набивать брюхо сколько туда влезет, а что не влезет — спрятать на черный день. Сам же Карташ наблюдал за собой словно бы со стороны, словно бы смотрел пошлый и неинтересный спектакль.
Слишком долго он не позволял себе смириться с мыслью, что Маши нет, вот в чем дело. И уже никогда ее не будет. Что отныне и навеки жизненный локомотив Алексея, по каким бы рельсам тот не покатился, будет лишен этого милого, взбалмошного и своевольного паровозного тендера.
Лав ми тендер, лав ми свит...
Машка... Машка!
Да нет ее больше, нету! И пора сей факт принять. Пора перешагнуть через прошлое. Переплыть через Стикс, попасть к другим берегам... к берегам другой жизни. Жизнь-то продолжается, а?!
Катя поставила свой, тоже опустошенный стаканчик на стол («А выпить она, чувствуется, не дура», — машинально отметил Карташ) и медленно расстегнула пуговичку на блузке, сопровождая сие действие призывными взглядами.
Водка, споро, как огонь по пороховой дорожке, бежавшая по телу, зажигала кровь жаром, выжигая напрочь иные мысли кроме одной-единственной, навеянной извечным мужским инстинктом. Ну и, опять же, нет никакой нужды поступать иначе как по-звериному — брать то, что можно взять.
Где-то в глубине сознания вдруг возникла мыслишка: а вот благородные киношные и книжные герои его бы не одобрили — как можно, когда едва неделя минула со дня гибели любимой женщины, предаваться мерзкому блуду с первой попавшейся биксой? Мыслишку Карташ отогнал. Не он отогнал — тот, другой... Наверное, благородные правы — по понятиям цивилизованного мира. А Карташа заставили покинуть цивилизованный мир, и теперь он вынужден приспосабливаться и жить по другим понятиям...
Карташ жестом показал Кате, чтобы переместилась к нему на колени — та с готовностью вскочила с кресла, обогнула стол, села, куда велели, жарко прильнула необычайно мягким, будто не из мышц и жира состоящем, а из перины, телом. Алексей, глядючи на себя со стороны, расстегнул на девушке блузку сверху донизу. Грудки открылись на обозрение отнюдь не бедственные, весьма даже аппетитные. Карташ умело лишил их лифчика.
— Как ты хочешь, милый? — страстно прошептала Катя, явно подражая героиням эротических кинофильмов.
От Кати пахло потом — не сильно, но пряно, то ли она не пользовалась дезодорантом, то ли дезик оказался слабее и сильно проигрывал естественному запаху. Однако почему-то именно этот аромат возбудил Карташа с неимоверной силой — как зверя запах течной самки.