Страница:
Но никто с самого начала не исключал, что такая патриархия может появиться и Русская православная церковь станет автокефальной.
Приключения христианства на Руси
Церковь северо-востока
Приключения христианства на Руси
Греки крестили славян, но не приобщили их к наследию античной цивилизации.
С первых же десятилетий христианизации Руси шло прорастание местной, языческой культуры сквозь принесенную христианскую. Какое-то время, кстати, язычество и жило себе параллельно с христианством. Еще в XIII—XIV веках в городах могли проявляться самые натуральные волхвы, то есть языческие жрецы, а православные вели с ними нешуточные баталии, и не только словесные. Обилие земли, существование славянского Востока очень помогало сохранять языческую дикость. Крестился только тот, кто хотел. Кто не хотел, мог выбирать, жить ли ему в густо населенных местах, в городах, в долинах больших рек. Там-то креститься придется. Или не креститься и уйти в менее населенные лесные места, где язычника не достанет никакая княжеская или церковная власть. А в случае бедствий, какой-то общей неприятности можно и вылезти из лесных дебрей, попугать православных, недавних язычников, что все их беды — от забвения правильных богов. Провести, говоря современным языком, свою пропаганду.
Но и крещеные жили сразу и в мире христианства, и в мире язычества. Не случайно же у всех первых князей — по два имени. Ольга крещена, как Елена. Владимир крещен, как Василий. Именем Ярослава Мудрого названы два города: Ярославль и Юрьев. Оба города названы разными именами одного человека, потому что крестильное имя Ярослава Мудрого — Юрий.
Конечно же, два имени имели и приближенные князей, бояре и дружинники, и все простолюдины — все русские-русины, принявшие таинство крещения.
За этим обычаем — иметь имя христианское и имя языческое — стоит огромный пласт представлений, получивших название сначала в церкви: двоеверие. Потом этот термин переняла и наука.
Двоеверие означает, что человек совершенно искренне ходит в церковь, крестится и молится Богу, вешает в доме иконы, крестит детей и уважает священников. Но так же искренне он почитает и языческих богов и может поклоняться им, приносить жертвы, беседовать с ними. Тоже совершенно искренне. А если ему сказать о странном противоречии, он страшно удивится: «Но это же совсем другое дело!». В сознании двоеверцев одновременно существует и христианство, и язычество, и они как-то не особенно мешают друг другу. Постепенно, конечно, языческий пласт культуры тускнеет, слабеет, забывается и через 2—3 поколения исчезает совсем. Об этом можно говорить так уверенно потому, что ничего нового и ничего специфичного для Руси в двоеверии нет. Такую стадию в своей духовной жизни прошли очень многие народы; ученые изучали явление на примере народов, крещенных в XVIII—XIX веках, и двоеверие изучено очень хорошо.
Особенность Руси скорее в том, что двоеверие в ней задержалось, особенно на северо-востоке. В Волго-Окском междуречье только в XV веке окончательно перестали класть в могилу с покойниками вещи: оружие, орудия труда с мужчинами; иглы, украшения с женщинами. А еще современники Дмитрия Донского и даже Ивана Грозного, особенно в деревнях, оставались немного язычниками.
В XV веке финское население окрестностей нынешнего Петербурга поклонялось деревьям и фантастическим растениям, которые похожи на овец и приносят ягнят. Впрочем, и русские показывали иностранцам шапки, сделанные из шкур этих фантастических существ.
В субботу накануне Пасхи полагалось плясать на кладбищах. В великий четверг сжигали пучки соломы, чтобы вызвать семейных покойников. Клали щепотку соли за оклад иконы, а потом использовали ее от разных болезней.
Православные священники относилось к этому очень неодинаково. Были иерархи, воевавшие с язычеством крайне последовательно. А иные сами писали колдовские книги. вводили их в церковную литературу. Вызыватели духов встречались и в монастырях, а в свите Ивана Грозного известно несколько колдунов.
Во время беспорядков в Москве в 1603 году трупы лежали неубранные двое суток, и колдуны срезали жир у мертвецов для своих снадобий. Как видно, были потребители снадобий, и вряд ли колдуны всякий раз ждали народных бедствий, чтобы получить необходимое им вещество. Как видно, некоторая общественная практика по этой части в Московии была.
Известно, что такой образованный человек, как Василий Голицын, держал собственного, домашнего колдуна, беглого монаха или даже бросившего приход священника Сильвестра Медведева. То ли не дождавшись от колдуна чудес, то ли опасаясь много знающего, Голицын в конце концов сжег колдуна в баньке, а было это уже в 1689 году.
Впрочем, это еще что! В непрочные времена «перестройки» не где-нибудь, а в Санкт-Петербурге обозначился Союз венедов — язычников, многобожников, тесно связанных с вязанием веников (так уж понимали члены союза происхождение слова «венеды»). К моему изумлению, в печатных органах венедов, объявивших себя «детьми птицы клевучей матери-Сва», печатались и православные священники. А это уже не 1689, это уже 1989 год. Триста лет прошло со времен разборок Василия Голицына и Сильвестра Медведева.
Так что не все так уж водой утекло. Русское язычество вошло в православие далеко не только невинными жаворонками из теста и блинами — солнечными знаками на Масленицу. Если бы!
Сколько написано о гаданиях в русской бане! Сколько рождественских историй… то веселых, то довольно жутких. Вдумаемся, что стоит за ними: после строительства новой усадьбы священник освящает все строения. Все созданное человеком освящается, изо всего изгоняются бесы.
Кроме баньки. В усадьбе человека, который называет себя христианином, остается строение, не освященное церковью. Строение, в котором не полагается держать икон; строение, в котором может поселиться кто угодно. Атеисты могут веселиться, их дело. Вообще-то, с банькой, с гаданиями в ней связано несколько вполне достоверных и весьма неприятных случаев, в том числе и подтвержденных людьми официальными — врачами «скорой помощи» и милиционерами. Так что ухмыляться — ухмыляйтесь.
Как человек, склонный к злорадству, я даже буду немного доволен, если атеист поухмыляется, а потом прибежит с трясущейся нижней челюстью и без кровинки в лице.
Такую картинку я наблюдал как-то, имел удовольствие.
Но как человек гуманный и не склонный пособлять нечистой силе, я бы вам советовал, дорогие читатели, быть все-таки поосторожнее.
Как происходит гадание, не забыли? В наше время случается, конечно, все что угодно. Как-то мои студентки очень повеселили меня, попытавшись погадать на суженого на пятом этаже шлакоблочного дома, в ванной комнате и в нейлоновых ночных рубашках.
Но, вообще-то, гадающие девицы должны приходить в баню в полночь, сняв украшения и нательные кресты, раздевшись до нижней рубашки. Белье тоже полагается снимать. Девушки должны выглядеть так же, как выглядели их пра-пра— и еще много раз прабабушки, задолго до прихода христианства на Русь. Если в предбаннике все же повешана икона, ее выносят. То есть остаются в освещенном свечами помещении, которое тоже выглядит, как в незапамятные времена. Ну, и взывают к неким сущностям, если хотите — к существам, которые и должны открыть им имя и внешность суженого.
Иногда уверяют, что взывают, мол, к невинным древним языческим богам и нет в этом ничего от бесов. Может быть. Но, вообще-то, есть твердое правило вовремя набрасывать платок на зеркало, в котором что-то приближается к смотрящей. Потому что если вовремя не накинуть, у бредущего по световому коридору к гадающей появляются рога, лицо страшно искажается, и эффекты, что называется, могут быть любыми.
Опять же — можете ухмыляться. Но я видел как-то девицу, не успевшую набросить платок, и у меня (прошло 17 лет) до сих пор много впечатлений. Так что смейтесь — да не досмеяться бы.
По поводу гаданий в бане у меня, собственно, есть два вопроса. Первый очень прост, и мне доводилось задавать его православным священникам: «Скажите, получается, что русское православие сумело договориться с бесами и поделило с ними территорию? Так сказать, включило в себя веру в бесов и отводит место для молитвы бесам?»
На этот вопрос я до сих пор не получил внятного ответа ни у одного православного священника. Были продолжительные речи, и в том числе настойчивые предложения молиться, как только у меня возникнут подобные вопросы.
Порой поднимались очень интересные и сложные проблемы, но вот прямого, ясного ответа, как надо понимать обычай не освящать баньку, я не получил.
Впрочем, и в доме, непосредственно под образами, много кто может обитать. Дом русского православного — весьма своеобразное место, разделяемое с домовым, с кикиморой, с банником, запечником, чердачником, подвальным и прочими созданиями. Кикимору, говорят, могут видеть маленькие дети, по другим данным — еще и совсем молоденькие, непорочные девушки. В этом представлении очень сильно смешивается христианское и языческое отношение к жизни. По представлениям христиан, непорочные младенцы могут видеть то, чего не видим мы, погрязшие в грехах взрослые люди.
Только ведь непорочные могут видеть существ божественного, горнего мира: ангелов и архангелов. Тех, кого мы не можем видеть именно в силу нашей порочности.
А вот бесов могут видеть как раз люди, упавшие ниже обычного человека; те, кто становится «достоин» лицезреть как раз тех, кого мы обычно не замечаем.
В народном же поверье получается так, что непорочные люди могут видеть нечисть — словно нечисть тоже свята и открывается тем, кто ритуально чист.
Не знаю, как православные других автокефальных церквей, но вот что католики не знают никакого сговора с бесами — это факт. Ни гласного договора, ни негласного.
С отношением западного христианина к нечисти очень легко ознакомиться, взяв в руки любую западную «фэнтези»: лучше всего Р. Толкиена или Пола Андерсона. Из этих книг легко выяснить, что чем дальше от жилья людей, чем дальше от священных мест, тем больше вероятность встретиться с нечистой силой. Мысль же, что можно лежать в собственной кровати, а под тобой возится один… над тобой, на чердаке, второй… По огороду ступает мягкими лапами третий…
Или что утром, когда семья садится за стол, пятилетняя девочка относит блюдце молока к печке: кикиморе, которую не видят папа и мама, но которую отлично видит девочка (сюжет нескольких народных сказок). Такая мысль европейцу непонятна, да, пожалуй, и неприятна.
Помню, я сопровождал по Сибири двух пожилых немцев.
Крестьяне из Вестфалии на старости лет решили попутешествовать. Для меня это был способ попрактиковаться в языке, пообщаться с новыми людьми, тем более из-за рубежа. Стояло лето 1992 года, и валютные деньги тоже были не лишними.
В деревне, в доме, где надо было ночевать, я стал подробно рассказывать, кто где должен жить в русской усадьбе. И вот эти немолодые, рассудительные, очень практичные люди, в молодости видевшие войну, люди, прожившие всю жизнь на уединенной ферме, где полагаться можно было только на самих себя, эти люди не на шутку испугались. Испугались, может быть, и сильно сказано, но было им очень не по себе. Настолько, что я тут же попытался свести все к шутке и рассказывал больше о том, что такое клуб и леспромхоз. Впрочем, Ильза чуть позже не преминула спросить, крещен ли я и верю ли в Бога.
И даже на церковную атрибутику в русском православии переносятся представления язычников.
До середины XVII века в Московии в церквах висели вовсе не «общие» иконы. Каждая икона принадлежала данной семье. Молиться на нее имели право только члены семьи или нескольких связанных родством семей — рода.
Члены другой семьи или рода не имели права молиться на эту икону. Если они нарушали правило, их подвергали штрафу. Иконы рассматриваются не как изображение, а как своего рода воплощение святого. От них требуют исполнения желаний семьи и обещают жертву: украшают цветами, вешают яркие тряпочки; свечка тоже рассматривается, как жертва. Бывали случаи, когда иконы мазали куриной кровью или салом. Если иконы не исполняли просьбы, их наказывали: выносили из церкви, поворачивали лицевой стороной к стене, вешали вверх ногами, секли розгами.
Чем такое «христианство» отличается от идолопоклонства и чем такая икона отличается от вырезанного из дерева семейного божка-идола, я не очень понимаю. Видимо, многие европейцы тоже понимали это плохо.
Потому что и эти, и многие другие факты (например, о приносимых в жертву Христу курах) приводятся в интереснейшей книге, название которой предельно ясно отражает возникающие у европейца вопросы: «Христиане ли русские?».
Для заинтересовавшихся могу сообщить, что автор выносит положительное решение: да, несмотря ни на что, русские все же христиане! Книга на русский язык, разумеется, не переведена, а жаль. Читается она, как увлекательнейший детектив.
По тут необходимо важнейшее уточнение: со всеми чертами двоеверия, со всеми признаками проросшего в церковную жизнь язычества происходит совершенно то же самое, что и со всеми другими чертами русской архаики: они медленно но верно дрейфуют с запада на восток. И наступает момент, когда Западная и Восточная Русь не очень понимают друг друга.
На рубеже XV и XVI веков сорокашестилетний Василий III (седина в бороду, бес в ребро) женится на двадцатилетней Елене Глинской. Глинские только что выехали из Литвы; Елена просит молодого мужа сбрить бороду. Оказавшийся под каблуком царь сбривает… Церковные иерархи посвятили специальный собор этой важнейшей проблеме и сочли: бритье бороды есть тяжкий грех! Всякий сбривающий да будет отлучен от церкви! Царь вынужден был снова бороду отпустить.
Но ведь Елена-то, русская девушка Елена Глинская, дрянная девка, влезшая в постель к пожилому царю, она-то ведь исходила из другой НОРМЫ. На Западной Руси православные бороды БРИЛИ.
Когда Дмитрий Иванович, так называемый Лжедмитрий, в 1605 году не будет спать после обеда, священники сурово выговорят ему: нечего вводить тут «латынские» обычаи! Православные после обеда спят!
Но на Западной Руси сон после обеда никогда не превращался в религиозную догму, оставаясь личным делом каждого.
Так обычаи и традиции Московии пронизывают христианство, и вырастает совсем уж причудливая версия православия, которую неточно будет назвать русской. Это — московитское православие.
С первых же десятилетий христианизации Руси шло прорастание местной, языческой культуры сквозь принесенную христианскую. Какое-то время, кстати, язычество и жило себе параллельно с христианством. Еще в XIII—XIV веках в городах могли проявляться самые натуральные волхвы, то есть языческие жрецы, а православные вели с ними нешуточные баталии, и не только словесные. Обилие земли, существование славянского Востока очень помогало сохранять языческую дикость. Крестился только тот, кто хотел. Кто не хотел, мог выбирать, жить ли ему в густо населенных местах, в городах, в долинах больших рек. Там-то креститься придется. Или не креститься и уйти в менее населенные лесные места, где язычника не достанет никакая княжеская или церковная власть. А в случае бедствий, какой-то общей неприятности можно и вылезти из лесных дебрей, попугать православных, недавних язычников, что все их беды — от забвения правильных богов. Провести, говоря современным языком, свою пропаганду.
Но и крещеные жили сразу и в мире христианства, и в мире язычества. Не случайно же у всех первых князей — по два имени. Ольга крещена, как Елена. Владимир крещен, как Василий. Именем Ярослава Мудрого названы два города: Ярославль и Юрьев. Оба города названы разными именами одного человека, потому что крестильное имя Ярослава Мудрого — Юрий.
Конечно же, два имени имели и приближенные князей, бояре и дружинники, и все простолюдины — все русские-русины, принявшие таинство крещения.
За этим обычаем — иметь имя христианское и имя языческое — стоит огромный пласт представлений, получивших название сначала в церкви: двоеверие. Потом этот термин переняла и наука.
Двоеверие означает, что человек совершенно искренне ходит в церковь, крестится и молится Богу, вешает в доме иконы, крестит детей и уважает священников. Но так же искренне он почитает и языческих богов и может поклоняться им, приносить жертвы, беседовать с ними. Тоже совершенно искренне. А если ему сказать о странном противоречии, он страшно удивится: «Но это же совсем другое дело!». В сознании двоеверцев одновременно существует и христианство, и язычество, и они как-то не особенно мешают друг другу. Постепенно, конечно, языческий пласт культуры тускнеет, слабеет, забывается и через 2—3 поколения исчезает совсем. Об этом можно говорить так уверенно потому, что ничего нового и ничего специфичного для Руси в двоеверии нет. Такую стадию в своей духовной жизни прошли очень многие народы; ученые изучали явление на примере народов, крещенных в XVIII—XIX веках, и двоеверие изучено очень хорошо.
Особенность Руси скорее в том, что двоеверие в ней задержалось, особенно на северо-востоке. В Волго-Окском междуречье только в XV веке окончательно перестали класть в могилу с покойниками вещи: оружие, орудия труда с мужчинами; иглы, украшения с женщинами. А еще современники Дмитрия Донского и даже Ивана Грозного, особенно в деревнях, оставались немного язычниками.
В XV веке финское население окрестностей нынешнего Петербурга поклонялось деревьям и фантастическим растениям, которые похожи на овец и приносят ягнят. Впрочем, и русские показывали иностранцам шапки, сделанные из шкур этих фантастических существ.
В субботу накануне Пасхи полагалось плясать на кладбищах. В великий четверг сжигали пучки соломы, чтобы вызвать семейных покойников. Клали щепотку соли за оклад иконы, а потом использовали ее от разных болезней.
Православные священники относилось к этому очень неодинаково. Были иерархи, воевавшие с язычеством крайне последовательно. А иные сами писали колдовские книги. вводили их в церковную литературу. Вызыватели духов встречались и в монастырях, а в свите Ивана Грозного известно несколько колдунов.
Во время беспорядков в Москве в 1603 году трупы лежали неубранные двое суток, и колдуны срезали жир у мертвецов для своих снадобий. Как видно, были потребители снадобий, и вряд ли колдуны всякий раз ждали народных бедствий, чтобы получить необходимое им вещество. Как видно, некоторая общественная практика по этой части в Московии была.
Известно, что такой образованный человек, как Василий Голицын, держал собственного, домашнего колдуна, беглого монаха или даже бросившего приход священника Сильвестра Медведева. То ли не дождавшись от колдуна чудес, то ли опасаясь много знающего, Голицын в конце концов сжег колдуна в баньке, а было это уже в 1689 году.
Впрочем, это еще что! В непрочные времена «перестройки» не где-нибудь, а в Санкт-Петербурге обозначился Союз венедов — язычников, многобожников, тесно связанных с вязанием веников (так уж понимали члены союза происхождение слова «венеды»). К моему изумлению, в печатных органах венедов, объявивших себя «детьми птицы клевучей матери-Сва», печатались и православные священники. А это уже не 1689, это уже 1989 год. Триста лет прошло со времен разборок Василия Голицына и Сильвестра Медведева.
Так что не все так уж водой утекло. Русское язычество вошло в православие далеко не только невинными жаворонками из теста и блинами — солнечными знаками на Масленицу. Если бы!
Сколько написано о гаданиях в русской бане! Сколько рождественских историй… то веселых, то довольно жутких. Вдумаемся, что стоит за ними: после строительства новой усадьбы священник освящает все строения. Все созданное человеком освящается, изо всего изгоняются бесы.
Кроме баньки. В усадьбе человека, который называет себя христианином, остается строение, не освященное церковью. Строение, в котором не полагается держать икон; строение, в котором может поселиться кто угодно. Атеисты могут веселиться, их дело. Вообще-то, с банькой, с гаданиями в ней связано несколько вполне достоверных и весьма неприятных случаев, в том числе и подтвержденных людьми официальными — врачами «скорой помощи» и милиционерами. Так что ухмыляться — ухмыляйтесь.
Как человек, склонный к злорадству, я даже буду немного доволен, если атеист поухмыляется, а потом прибежит с трясущейся нижней челюстью и без кровинки в лице.
Такую картинку я наблюдал как-то, имел удовольствие.
Но как человек гуманный и не склонный пособлять нечистой силе, я бы вам советовал, дорогие читатели, быть все-таки поосторожнее.
Как происходит гадание, не забыли? В наше время случается, конечно, все что угодно. Как-то мои студентки очень повеселили меня, попытавшись погадать на суженого на пятом этаже шлакоблочного дома, в ванной комнате и в нейлоновых ночных рубашках.
Но, вообще-то, гадающие девицы должны приходить в баню в полночь, сняв украшения и нательные кресты, раздевшись до нижней рубашки. Белье тоже полагается снимать. Девушки должны выглядеть так же, как выглядели их пра-пра— и еще много раз прабабушки, задолго до прихода христианства на Русь. Если в предбаннике все же повешана икона, ее выносят. То есть остаются в освещенном свечами помещении, которое тоже выглядит, как в незапамятные времена. Ну, и взывают к неким сущностям, если хотите — к существам, которые и должны открыть им имя и внешность суженого.
Иногда уверяют, что взывают, мол, к невинным древним языческим богам и нет в этом ничего от бесов. Может быть. Но, вообще-то, есть твердое правило вовремя набрасывать платок на зеркало, в котором что-то приближается к смотрящей. Потому что если вовремя не накинуть, у бредущего по световому коридору к гадающей появляются рога, лицо страшно искажается, и эффекты, что называется, могут быть любыми.
Опять же — можете ухмыляться. Но я видел как-то девицу, не успевшую набросить платок, и у меня (прошло 17 лет) до сих пор много впечатлений. Так что смейтесь — да не досмеяться бы.
По поводу гаданий в бане у меня, собственно, есть два вопроса. Первый очень прост, и мне доводилось задавать его православным священникам: «Скажите, получается, что русское православие сумело договориться с бесами и поделило с ними территорию? Так сказать, включило в себя веру в бесов и отводит место для молитвы бесам?»
На этот вопрос я до сих пор не получил внятного ответа ни у одного православного священника. Были продолжительные речи, и в том числе настойчивые предложения молиться, как только у меня возникнут подобные вопросы.
Порой поднимались очень интересные и сложные проблемы, но вот прямого, ясного ответа, как надо понимать обычай не освящать баньку, я не получил.
Впрочем, и в доме, непосредственно под образами, много кто может обитать. Дом русского православного — весьма своеобразное место, разделяемое с домовым, с кикиморой, с банником, запечником, чердачником, подвальным и прочими созданиями. Кикимору, говорят, могут видеть маленькие дети, по другим данным — еще и совсем молоденькие, непорочные девушки. В этом представлении очень сильно смешивается христианское и языческое отношение к жизни. По представлениям христиан, непорочные младенцы могут видеть то, чего не видим мы, погрязшие в грехах взрослые люди.
Только ведь непорочные могут видеть существ божественного, горнего мира: ангелов и архангелов. Тех, кого мы не можем видеть именно в силу нашей порочности.
А вот бесов могут видеть как раз люди, упавшие ниже обычного человека; те, кто становится «достоин» лицезреть как раз тех, кого мы обычно не замечаем.
В народном же поверье получается так, что непорочные люди могут видеть нечисть — словно нечисть тоже свята и открывается тем, кто ритуально чист.
Не знаю, как православные других автокефальных церквей, но вот что католики не знают никакого сговора с бесами — это факт. Ни гласного договора, ни негласного.
С отношением западного христианина к нечисти очень легко ознакомиться, взяв в руки любую западную «фэнтези»: лучше всего Р. Толкиена или Пола Андерсона. Из этих книг легко выяснить, что чем дальше от жилья людей, чем дальше от священных мест, тем больше вероятность встретиться с нечистой силой. Мысль же, что можно лежать в собственной кровати, а под тобой возится один… над тобой, на чердаке, второй… По огороду ступает мягкими лапами третий…
Или что утром, когда семья садится за стол, пятилетняя девочка относит блюдце молока к печке: кикиморе, которую не видят папа и мама, но которую отлично видит девочка (сюжет нескольких народных сказок). Такая мысль европейцу непонятна, да, пожалуй, и неприятна.
Помню, я сопровождал по Сибири двух пожилых немцев.
Крестьяне из Вестфалии на старости лет решили попутешествовать. Для меня это был способ попрактиковаться в языке, пообщаться с новыми людьми, тем более из-за рубежа. Стояло лето 1992 года, и валютные деньги тоже были не лишними.
В деревне, в доме, где надо было ночевать, я стал подробно рассказывать, кто где должен жить в русской усадьбе. И вот эти немолодые, рассудительные, очень практичные люди, в молодости видевшие войну, люди, прожившие всю жизнь на уединенной ферме, где полагаться можно было только на самих себя, эти люди не на шутку испугались. Испугались, может быть, и сильно сказано, но было им очень не по себе. Настолько, что я тут же попытался свести все к шутке и рассказывал больше о том, что такое клуб и леспромхоз. Впрочем, Ильза чуть позже не преминула спросить, крещен ли я и верю ли в Бога.
И даже на церковную атрибутику в русском православии переносятся представления язычников.
До середины XVII века в Московии в церквах висели вовсе не «общие» иконы. Каждая икона принадлежала данной семье. Молиться на нее имели право только члены семьи или нескольких связанных родством семей — рода.
Члены другой семьи или рода не имели права молиться на эту икону. Если они нарушали правило, их подвергали штрафу. Иконы рассматриваются не как изображение, а как своего рода воплощение святого. От них требуют исполнения желаний семьи и обещают жертву: украшают цветами, вешают яркие тряпочки; свечка тоже рассматривается, как жертва. Бывали случаи, когда иконы мазали куриной кровью или салом. Если иконы не исполняли просьбы, их наказывали: выносили из церкви, поворачивали лицевой стороной к стене, вешали вверх ногами, секли розгами.
Чем такое «христианство» отличается от идолопоклонства и чем такая икона отличается от вырезанного из дерева семейного божка-идола, я не очень понимаю. Видимо, многие европейцы тоже понимали это плохо.
Потому что и эти, и многие другие факты (например, о приносимых в жертву Христу курах) приводятся в интереснейшей книге, название которой предельно ясно отражает возникающие у европейца вопросы: «Христиане ли русские?».
Для заинтересовавшихся могу сообщить, что автор выносит положительное решение: да, несмотря ни на что, русские все же христиане! Книга на русский язык, разумеется, не переведена, а жаль. Читается она, как увлекательнейший детектив.
По тут необходимо важнейшее уточнение: со всеми чертами двоеверия, со всеми признаками проросшего в церковную жизнь язычества происходит совершенно то же самое, что и со всеми другими чертами русской архаики: они медленно но верно дрейфуют с запада на восток. И наступает момент, когда Западная и Восточная Русь не очень понимают друг друга.
На рубеже XV и XVI веков сорокашестилетний Василий III (седина в бороду, бес в ребро) женится на двадцатилетней Елене Глинской. Глинские только что выехали из Литвы; Елена просит молодого мужа сбрить бороду. Оказавшийся под каблуком царь сбривает… Церковные иерархи посвятили специальный собор этой важнейшей проблеме и сочли: бритье бороды есть тяжкий грех! Всякий сбривающий да будет отлучен от церкви! Царь вынужден был снова бороду отпустить.
Но ведь Елена-то, русская девушка Елена Глинская, дрянная девка, влезшая в постель к пожилому царю, она-то ведь исходила из другой НОРМЫ. На Западной Руси православные бороды БРИЛИ.
Когда Дмитрий Иванович, так называемый Лжедмитрий, в 1605 году не будет спать после обеда, священники сурово выговорят ему: нечего вводить тут «латынские» обычаи! Православные после обеда спят!
Но на Западной Руси сон после обеда никогда не превращался в религиозную догму, оставаясь личным делом каждого.
Так обычаи и традиции Московии пронизывают христианство, и вырастает совсем уж причудливая версия православия, которую неточно будет назвать русской. Это — московитское православие.
Церковь северо-востока
Все сказанное до сих пор касается всего русского православия в целом. Все православные Руси подчиняются одному митрополиту, сначала киевскому, с 1299 года — владимирскому. Долгое время вовсе не очевидно, что в разных концах Руси формируются разные версии русского православия; это стало заметно только в XV веке.
Пока это не очень заметно, но православная церковь на северо-востоке тоже все больше становилась носителем местной, архаичной системы ценностей: ведь церковный клир формировали тоже местные уроженцы. А самыми «твердыми» носителями самых архаичных ценностей были заволжские старцы: те, кто удалялся в пустынные леса Заволжья, показывая пример и становясь носителями качеств, особенно ценившихся на северо-востоке.
Хранителями таких ценностей, впрочем, были и все пустынножители. Те, кто осваивали ненаселенные, пустые земли — пустыни. Ведь под пустынями имели в виду не географический ландшафт, где метут пески, а вполне пригодные для жизни леса и ополья, не населенные или населенные угрофинскими племенами.
Это были самые «правильные» из священников, обладавшие самым большим авторитетом.
Духовным символом, воплощением религиозного идеала Московии стал Сергий Радонежский — ученик заволжских старцев и, конечно же, пустынножитель.
Биография святого проста и в высшей степени поучительна. Отец Сергия, ростовский боярин Кирилл, видя подчиненность своего князя Московскому княжеству и надменность московских чиновников, переехал в маленький городок Радонеж. Радонеж лежал к востоку от Москвы, в мало населенной тогда местности и давал переселенцам разного рода льготы. Там княжил брат Симеона Гордого Андрей.
Сыновья боярина Кирилла, Стефан и Варфоломей, стали монахами. Стефан сделался игуменом Богоявленской обители в Москве, Варфоломей, ставший в монашестве Сергием, ушел в заволжские леса, к заволжским старцам. Потом уже, ища духовного подвига, поселился в совсем ненаселенной местности, среди «лесного уединения и диких зверей». К все более известному пустыннику подселялись те, кто жаждал ученичества. С помощью буквально нескольких людей Сергий Родонежский построил церковь Св. Троицы. Рядом очень постепенно выросла Троице-Сергиева лавра.
Город Радонеж, кстати, не выдержал конкуренции с монастырем. Он захирел и превратился в село. Сейчас это село Городок Загорского района Московской области.
Святые, ставшие духовными символами западного христианства — католичества, были очень образованными людьми. Они создавали свои версии христианства и умели убедить других людей пойти за ними. Таков и неистовый итальянец Савонарола, и ласковый, добрый ко всем Франциск Азисский, и фанатик Игнасий Лойола, основатель ордена иезуитов. Таковы же и византийские святые: Козьма Индикоплов, Михаил Пселл, Григорий Палама. Они одновременно и ученые, и философы, и их духовный подвиг невозможен без сильного личностного начала.
Одним словом, и на западе, в католицизме, и на востоке, в православной Византии, святой — это личность! Выдающаяся личность, сумевшая сказать нам о Христе, о мире и о самих себе то, чего мы до сих пор не знали.
Но Сергий Радонежский совсем не таков. Он не создавал никаких собственных пониманий ни веры, ни мира, ни человека. Он, строго говоря, ничему и никогда не учил от собственного имени. И вообще старался демонстрировать свою незаметность, незначимость, неважность. В представлении московитов он стал святым потому, что был кроток, смиренен, скромен, трудолюбив и умел тихо, незаметно, но неуклонно и твердо совершать свой духовный подвиг, нести свой крест служения…
Христианство, уже приобретшее на Руси весьма специфические черты, теперь становится еще более… гм… гм… своеобразным. Это все в большей степени своего рода северо-восточное, или московитское христианство.
В XV—XVI веках нарастает фанатизм, культ жертвенности, культ принадлежности к группе. Особо почитаемы стали юродивые, блаженные, пустынники, затворники, отшельники, то есть те, кто добивается сошествия на них горнего духа, но добивается путем не усложнения, а примитивизации своей личности. В московском православии все больше почитают тех, кто познает Бога не рационально, путем сознательных усилий и духовного совершенствования, а путем упрощения и даже разрушения своей личности, как бы создания некоей области в душе, которая может быть заполнена высшей силой. Почему именно высшая сила должна заполнить пустующую душу? Откуда такая уверенность?
Но это, конечно, презренный вопрос латынянина, который вечно задает всякие там вопросы, чего-то там понять намерен, умнее всех быть хочет.
Почитание сумасшедших, одержимых, психически неполноценных, вообще-то, само по себе предельно далеко от христианства. Культ одержимых — это культ тех, в кого вошла какая-то неведомая сила. Вопрос: какая? Если не очень важно, что это за сила, такому человеку легко поклоняться…
Культ блаженненьких, юродивых позволяет провести аналогии с культом шаманов. Шаман — это тот, в кого входит какая-то иная сила и кто благодаря ей становится посредником между миром людей и миром духов. Трудно, конечно, сравнивать шаманов, выдающихся людей своего общества, и одичалых грязных созданий, не вполне вменяемых и еще более диких, чем средний обитатель Северо-Восточной Руси. Но в этом смысле аналогия точнейшая — и в юродивого, и в блаженненького, и в шамана входит неведомая сила (совершенно не очевидно, что благая).
Юродивый оказывается своего рода шаманом христианского мира, и это уровень еще более примитивный, чем древнеиудейский культ пророков VII—II веков до Р. X. Для иудеев-то как раз было очень важно, от кого исходит весть, разносимая пророком. Кто говорит его языком? Для иудеев в мире существовали силы добра, источником которых является Господь Бог, и силы зла, источник которых — падший ангел Господень, сатана. Приходится признать, что для московитов XIV—XVII веков это разделение гораздо менее важно. Была бы сила, а наше дело — поклоняться. Что-то в духе поклонения черному камню Каабы, посланцу космоса, или молнии, ударившей в дуб.
Черты, усиливающиеся в религиозной жизни Московии XV—XVI веков, свидетельствуют только об упрощении мировосприятия людей. Вероятно, это тоже следствие изоляции, прорастания местного мировоззрения сквозь христианскую проповедь. Во всем этом христианства все меньше, местного язычества — все больше.
Мне не удалось установить множества мелких, но в данном случае очень значительных деталей. Кстати, за их сообщение я буду очень благодарен любому из читателей. Но, во всяком случае, в православных церквах Киева юродивых не было. Во Львове — тоже. Как видно, одичание и упрощение христианства — вовсе не общерусское явление. Это явление московитское, лишь позже распространившееся на всю многострадальную Россию.
Если сопоставлять духовную жизнь Северо-Восточной Руси и Европы, то сравнивать придется исключительно с реалиями Средневековья. На Руси не происходило того, что началось в Европе с эпохой Возрождения: не происходило никаких изменений в культуре. Культура Московии и в 1400, и в 1500, и в 1600 годах — это средневековая культура.
И московское православие если в чем-то оказывается подобно католицизму, то католицизму средневековому.
Католический мир пережил ожидание конца света в 1000 году — в год, круглость номера которого сама по себе наводила страх.
Православные на Руси ожидали конца света в 1492 году, — в 7000 году от сотворения мира. Седьмое тысячелетие означало седьмой космический день, субботу Господню, которой кончается история.
Дата светопреставления была известна совершенно точно: ночь на 25 марта 1492 года. Ни в одной другой православной стране такой истерики не было, но на Руси расчеты пасхалии доводились только до 1491 года. Применительно к 1492 году делались записи: «Горе, горе достигшим до конца веков». Или еще «веселее»: «Зде страх, зде скорбь, аки в распятии Христове сей круг бысть, сие лего и на конце явися, в нем же чаем и всемирное твое пришествие».
Патриоты очень не любят говорить об отставании Руси от Европы… Но вот вам пример, когда на Руси в 1492 году происходило то же самое, что в Европе — в 1000. А ведь 1492 год — это время открытия Америки. Время, предшествующее Реформации.
Христианство сильно тем, что главное внимание обращает на личность человека, требует личностного ответа на самые фундаментальные вопросы бытия. Человек личностно, индивидуально ставится перед лицом персонифицированной Вселенной — Господа Бога. Человек просто вынужден, исповедуясь и причащаясь, соотносить себя с идеалом и осознавать свою греховность. В нем самом происходит борение данной Богом души и тварной, то есть сотворенной, плоти, такой же, как и у других животных. Несовершенный человек помещен в несовершенный мир, и его важнейшее дело — совершенствовать себя, совершенствовать мир, борясь со злом по мере своих сил, неся в мир искру Божественного духа.
Везде и всегда христианская церковь работала с душой отдельного человека, изо всех сил помогала этому личному совершенствованию. Само понятие личности для церкви исключительно важно. В конце концов, магометане ведь тоже почитают Бога-Отца, сотворителя мира и человека под именем Аллаха. И они считают, что человек одновременно несет в себе начало божественное и тварное. У магометан есть поэтичное и точное определение, охватывающее мусульман, иудеев и христиан: «Люди книги». Люди, чье мировоззрение вырастает из Библии, единобожники.
Христиан от магометан и всех других единобожников отделяет вера в божественную личность Христа, который сам принимает решение искупить грехи людей. Христиане считают, что человек обладает сознанием и волей для того, чтобы отделить доброе от злого и свободно выбрать добро.
Свобода воли, личность, самостоятельность человека — фундаментальные понятия для христианства.
Но православная церковь в Московии меньше всего учила идее личного совершенствования. Личность для нее была и не особенно важна.
Основное, чему учила здесь православная церковь, — это покорности судьбе, смирению, идее религиозного подвижничества, жертвы как бы во имя Христа, а на практике — во имя своего общества и государства.
Идея жертвенности, отдачи себя для некого общего блага все сильнее сближается с идеей религиозного подвижничества и с подвигом во имя Христа. Сама идея жертвенности приобретает религиозные черты. Важно то, что ты готов пожертвовать собой, отдать себя во имя чего-то… А во имя чего именно ты себя отдаешь — это уже вторично.
Образ Сергия Радонежского — это просто образец, эталон, идеал того, кто вовсе не стремится к личным свершениям. Образ человека, принципиально отказавшегося умствовать и выделяться. Так сказать, идеал коллективиста.
В условиях изоляции сквозь православие прорастают не только многие черты русского язычества… и это бы еще полбеды. Но прорастают и многие черты русского, а точнее сказать, московитского народного характера. Того характера, который сформировался в условиях изоляции от всего мира, да к тому же еще и в условиях славянского востока — избытка природных ресурсов и сохранения пережитков, давно исчезнувших в остальном мире.
Пока это не очень заметно, но православная церковь на северо-востоке тоже все больше становилась носителем местной, архаичной системы ценностей: ведь церковный клир формировали тоже местные уроженцы. А самыми «твердыми» носителями самых архаичных ценностей были заволжские старцы: те, кто удалялся в пустынные леса Заволжья, показывая пример и становясь носителями качеств, особенно ценившихся на северо-востоке.
Хранителями таких ценностей, впрочем, были и все пустынножители. Те, кто осваивали ненаселенные, пустые земли — пустыни. Ведь под пустынями имели в виду не географический ландшафт, где метут пески, а вполне пригодные для жизни леса и ополья, не населенные или населенные угрофинскими племенами.
Это были самые «правильные» из священников, обладавшие самым большим авторитетом.
Духовным символом, воплощением религиозного идеала Московии стал Сергий Радонежский — ученик заволжских старцев и, конечно же, пустынножитель.
Биография святого проста и в высшей степени поучительна. Отец Сергия, ростовский боярин Кирилл, видя подчиненность своего князя Московскому княжеству и надменность московских чиновников, переехал в маленький городок Радонеж. Радонеж лежал к востоку от Москвы, в мало населенной тогда местности и давал переселенцам разного рода льготы. Там княжил брат Симеона Гордого Андрей.
Сыновья боярина Кирилла, Стефан и Варфоломей, стали монахами. Стефан сделался игуменом Богоявленской обители в Москве, Варфоломей, ставший в монашестве Сергием, ушел в заволжские леса, к заволжским старцам. Потом уже, ища духовного подвига, поселился в совсем ненаселенной местности, среди «лесного уединения и диких зверей». К все более известному пустыннику подселялись те, кто жаждал ученичества. С помощью буквально нескольких людей Сергий Родонежский построил церковь Св. Троицы. Рядом очень постепенно выросла Троице-Сергиева лавра.
Город Радонеж, кстати, не выдержал конкуренции с монастырем. Он захирел и превратился в село. Сейчас это село Городок Загорского района Московской области.
Святые, ставшие духовными символами западного христианства — католичества, были очень образованными людьми. Они создавали свои версии христианства и умели убедить других людей пойти за ними. Таков и неистовый итальянец Савонарола, и ласковый, добрый ко всем Франциск Азисский, и фанатик Игнасий Лойола, основатель ордена иезуитов. Таковы же и византийские святые: Козьма Индикоплов, Михаил Пселл, Григорий Палама. Они одновременно и ученые, и философы, и их духовный подвиг невозможен без сильного личностного начала.
Одним словом, и на западе, в католицизме, и на востоке, в православной Византии, святой — это личность! Выдающаяся личность, сумевшая сказать нам о Христе, о мире и о самих себе то, чего мы до сих пор не знали.
Но Сергий Радонежский совсем не таков. Он не создавал никаких собственных пониманий ни веры, ни мира, ни человека. Он, строго говоря, ничему и никогда не учил от собственного имени. И вообще старался демонстрировать свою незаметность, незначимость, неважность. В представлении московитов он стал святым потому, что был кроток, смиренен, скромен, трудолюбив и умел тихо, незаметно, но неуклонно и твердо совершать свой духовный подвиг, нести свой крест служения…
Христианство, уже приобретшее на Руси весьма специфические черты, теперь становится еще более… гм… гм… своеобразным. Это все в большей степени своего рода северо-восточное, или московитское христианство.
В XV—XVI веках нарастает фанатизм, культ жертвенности, культ принадлежности к группе. Особо почитаемы стали юродивые, блаженные, пустынники, затворники, отшельники, то есть те, кто добивается сошествия на них горнего духа, но добивается путем не усложнения, а примитивизации своей личности. В московском православии все больше почитают тех, кто познает Бога не рационально, путем сознательных усилий и духовного совершенствования, а путем упрощения и даже разрушения своей личности, как бы создания некоей области в душе, которая может быть заполнена высшей силой. Почему именно высшая сила должна заполнить пустующую душу? Откуда такая уверенность?
Но это, конечно, презренный вопрос латынянина, который вечно задает всякие там вопросы, чего-то там понять намерен, умнее всех быть хочет.
Почитание сумасшедших, одержимых, психически неполноценных, вообще-то, само по себе предельно далеко от христианства. Культ одержимых — это культ тех, в кого вошла какая-то неведомая сила. Вопрос: какая? Если не очень важно, что это за сила, такому человеку легко поклоняться…
Культ блаженненьких, юродивых позволяет провести аналогии с культом шаманов. Шаман — это тот, в кого входит какая-то иная сила и кто благодаря ей становится посредником между миром людей и миром духов. Трудно, конечно, сравнивать шаманов, выдающихся людей своего общества, и одичалых грязных созданий, не вполне вменяемых и еще более диких, чем средний обитатель Северо-Восточной Руси. Но в этом смысле аналогия точнейшая — и в юродивого, и в блаженненького, и в шамана входит неведомая сила (совершенно не очевидно, что благая).
Юродивый оказывается своего рода шаманом христианского мира, и это уровень еще более примитивный, чем древнеиудейский культ пророков VII—II веков до Р. X. Для иудеев-то как раз было очень важно, от кого исходит весть, разносимая пророком. Кто говорит его языком? Для иудеев в мире существовали силы добра, источником которых является Господь Бог, и силы зла, источник которых — падший ангел Господень, сатана. Приходится признать, что для московитов XIV—XVII веков это разделение гораздо менее важно. Была бы сила, а наше дело — поклоняться. Что-то в духе поклонения черному камню Каабы, посланцу космоса, или молнии, ударившей в дуб.
Черты, усиливающиеся в религиозной жизни Московии XV—XVI веков, свидетельствуют только об упрощении мировосприятия людей. Вероятно, это тоже следствие изоляции, прорастания местного мировоззрения сквозь христианскую проповедь. Во всем этом христианства все меньше, местного язычества — все больше.
Мне не удалось установить множества мелких, но в данном случае очень значительных деталей. Кстати, за их сообщение я буду очень благодарен любому из читателей. Но, во всяком случае, в православных церквах Киева юродивых не было. Во Львове — тоже. Как видно, одичание и упрощение христианства — вовсе не общерусское явление. Это явление московитское, лишь позже распространившееся на всю многострадальную Россию.
Если сопоставлять духовную жизнь Северо-Восточной Руси и Европы, то сравнивать придется исключительно с реалиями Средневековья. На Руси не происходило того, что началось в Европе с эпохой Возрождения: не происходило никаких изменений в культуре. Культура Московии и в 1400, и в 1500, и в 1600 годах — это средневековая культура.
И московское православие если в чем-то оказывается подобно католицизму, то католицизму средневековому.
Католический мир пережил ожидание конца света в 1000 году — в год, круглость номера которого сама по себе наводила страх.
Православные на Руси ожидали конца света в 1492 году, — в 7000 году от сотворения мира. Седьмое тысячелетие означало седьмой космический день, субботу Господню, которой кончается история.
Дата светопреставления была известна совершенно точно: ночь на 25 марта 1492 года. Ни в одной другой православной стране такой истерики не было, но на Руси расчеты пасхалии доводились только до 1491 года. Применительно к 1492 году делались записи: «Горе, горе достигшим до конца веков». Или еще «веселее»: «Зде страх, зде скорбь, аки в распятии Христове сей круг бысть, сие лего и на конце явися, в нем же чаем и всемирное твое пришествие».
Патриоты очень не любят говорить об отставании Руси от Европы… Но вот вам пример, когда на Руси в 1492 году происходило то же самое, что в Европе — в 1000. А ведь 1492 год — это время открытия Америки. Время, предшествующее Реформации.
Христианство сильно тем, что главное внимание обращает на личность человека, требует личностного ответа на самые фундаментальные вопросы бытия. Человек личностно, индивидуально ставится перед лицом персонифицированной Вселенной — Господа Бога. Человек просто вынужден, исповедуясь и причащаясь, соотносить себя с идеалом и осознавать свою греховность. В нем самом происходит борение данной Богом души и тварной, то есть сотворенной, плоти, такой же, как и у других животных. Несовершенный человек помещен в несовершенный мир, и его важнейшее дело — совершенствовать себя, совершенствовать мир, борясь со злом по мере своих сил, неся в мир искру Божественного духа.
Везде и всегда христианская церковь работала с душой отдельного человека, изо всех сил помогала этому личному совершенствованию. Само понятие личности для церкви исключительно важно. В конце концов, магометане ведь тоже почитают Бога-Отца, сотворителя мира и человека под именем Аллаха. И они считают, что человек одновременно несет в себе начало божественное и тварное. У магометан есть поэтичное и точное определение, охватывающее мусульман, иудеев и христиан: «Люди книги». Люди, чье мировоззрение вырастает из Библии, единобожники.
Христиан от магометан и всех других единобожников отделяет вера в божественную личность Христа, который сам принимает решение искупить грехи людей. Христиане считают, что человек обладает сознанием и волей для того, чтобы отделить доброе от злого и свободно выбрать добро.
Свобода воли, личность, самостоятельность человека — фундаментальные понятия для христианства.
Но православная церковь в Московии меньше всего учила идее личного совершенствования. Личность для нее была и не особенно важна.
Основное, чему учила здесь православная церковь, — это покорности судьбе, смирению, идее религиозного подвижничества, жертвы как бы во имя Христа, а на практике — во имя своего общества и государства.
Идея жертвенности, отдачи себя для некого общего блага все сильнее сближается с идеей религиозного подвижничества и с подвигом во имя Христа. Сама идея жертвенности приобретает религиозные черты. Важно то, что ты готов пожертвовать собой, отдать себя во имя чего-то… А во имя чего именно ты себя отдаешь — это уже вторично.
Образ Сергия Радонежского — это просто образец, эталон, идеал того, кто вовсе не стремится к личным свершениям. Образ человека, принципиально отказавшегося умствовать и выделяться. Так сказать, идеал коллективиста.
В условиях изоляции сквозь православие прорастают не только многие черты русского язычества… и это бы еще полбеды. Но прорастают и многие черты русского, а точнее сказать, московитского народного характера. Того характера, который сформировался в условиях изоляции от всего мира, да к тому же еще и в условиях славянского востока — избытка природных ресурсов и сохранения пережитков, давно исчезнувших в остальном мире.