Страница:
Еще до прибытия Ивана в Новгород приехал туда его передовой полк. По царскому велению тотчас окружили город со всех сторон, чтоб никто не мог убежать из него.
Потом нахватали духовных из новгородских и окрестных монастырей и церквей, заковали в железа и в городище поставили на правеж; каждый день били их на правеже, требуя по 20 новгородских рублей с каждого, как бы на выкуп. Так продолжалось дней пять… Принадлежащие к опричнине созвали в детинец знатнейших жителей и торговцев, а также и приказных людей, заковали и отдали приставам под стражу, а дома их и имущество опечатали.
6 января, в пятницу вечером, приехал государь в городище с остальными войсками и с 1500 московских стрельцов. На другой день дано повеление перебить до смерти всех игуменов и монахов, которые стояли на правеже…
Вслед за тем Иван приказал привести к себе в городище тех новгородцев, которые были взяты под стражу. Это были владычные бояре, новгородские дети боярские, выборные городские и приказные люди и знатнейшие торговцы. С ними вместе привезли их жен и детей. Собравши всю эту толпу перед собою, Иван приказал своим детям боярским раздевать их и терзать «неисповедимыми», как говорит современник, муками, между прочим поджигать их каким-то изобретенным им составом, который у него назывался поджар, потом он велел измученных, опаленных привязывать сзади к саням, шибко вести вслед за собою в Новгород, волоча по замерзшей земле, и метать в Волхов с моста. За ними везли жен и детей; женщинам связывали назад руки с ногами, привязывали к ним младенцев и в таком виде бросали в Волхов; по реке ездили царские слуги с баграми и топорами и добивали тех, кто всплывали» [100].
Я думаю, нет смысла комментировать рассказанное.
Добавлю только, что на протяжении пяти недель «ввергали по воду» каждый день по 500—600, а часто до полутора тысяч человек. Общее число убитых составляет никак не менее 30—40 тысяч. Точного числа истребленных уже никто не назовет, в том числе и количества грудных младенцев, особенно сильно не любивших предков Ивана.
И не заводите, Бога ради, дурацкий мотив самооправдания: «Везде было то же самое! Время было такое!». Неправда! Нет! Ни в одной стране Европы подобный эксцесс был невозможен в принципе. В 1570 году речь идет не о действиях гражданской войны наподобие Варфоломеевской ночи или событий Тридцатилетней войны в Германии. Речь идет о царе, истребляющем в мирное время собственный народ, совершенно лояльных людей.
Немного виртуальности
Заколдованный северо-запад
Глава 23
Начало
Московия после Ивана
Цепь событий
Потом нахватали духовных из новгородских и окрестных монастырей и церквей, заковали в железа и в городище поставили на правеж; каждый день били их на правеже, требуя по 20 новгородских рублей с каждого, как бы на выкуп. Так продолжалось дней пять… Принадлежащие к опричнине созвали в детинец знатнейших жителей и торговцев, а также и приказных людей, заковали и отдали приставам под стражу, а дома их и имущество опечатали.
6 января, в пятницу вечером, приехал государь в городище с остальными войсками и с 1500 московских стрельцов. На другой день дано повеление перебить до смерти всех игуменов и монахов, которые стояли на правеже…
Вслед за тем Иван приказал привести к себе в городище тех новгородцев, которые были взяты под стражу. Это были владычные бояре, новгородские дети боярские, выборные городские и приказные люди и знатнейшие торговцы. С ними вместе привезли их жен и детей. Собравши всю эту толпу перед собою, Иван приказал своим детям боярским раздевать их и терзать «неисповедимыми», как говорит современник, муками, между прочим поджигать их каким-то изобретенным им составом, который у него назывался поджар, потом он велел измученных, опаленных привязывать сзади к саням, шибко вести вслед за собою в Новгород, волоча по замерзшей земле, и метать в Волхов с моста. За ними везли жен и детей; женщинам связывали назад руки с ногами, привязывали к ним младенцев и в таком виде бросали в Волхов; по реке ездили царские слуги с баграми и топорами и добивали тех, кто всплывали» [100].
Я думаю, нет смысла комментировать рассказанное.
Добавлю только, что на протяжении пяти недель «ввергали по воду» каждый день по 500—600, а часто до полутора тысяч человек. Общее число убитых составляет никак не менее 30—40 тысяч. Точного числа истребленных уже никто не назовет, в том числе и количества грудных младенцев, особенно сильно не любивших предков Ивана.
И не заводите, Бога ради, дурацкий мотив самооправдания: «Везде было то же самое! Время было такое!». Неправда! Нет! Ни в одной стране Европы подобный эксцесс был невозможен в принципе. В 1570 году речь идет не о действиях гражданской войны наподобие Варфоломеевской ночи или событий Тридцатилетней войны в Германии. Речь идет о царе, истребляющем в мирное время собственный народ, совершенно лояльных людей.
Немного виртуальности
…А впрочем, стоит ли описывать, что смогло получиться… собственно, уже получалось, из Новгорода?! Москвой уничтожен вариант русской культуры, который сам по себе, самим своим существованием решал все вопросы, которые якобы стояли перед страной со времен Ивана IV. И которые якобы решали и Иван, и Петр… и, конечно же, не решили.
Можно много рассуждать о том, что же уничтожила Москва в стремлении к не ограниченной ничем власти. Я же замечу только одно: исчез вариант православной культуры, который мог оказаться не менее динамичным, не менее активным, чем католицизм. А может быть, и породил бы русский вариант протестантизма.
Можно много рассуждать о том, что же уничтожила Москва в стремлении к не ограниченной ничем власти. Я же замечу только одно: исчез вариант православной культуры, который мог оказаться не менее динамичным, не менее активным, чем католицизм. А может быть, и породил бы русский вариант протестантизма.
Заколдованный северо-запад
Впрочем, русский северо-запад так и остался неким странным местом в истории государства Российского, где народ был образованней, активней, предприимчивей других русских, больше склонно к индивидуализму.
Русский северо-запад упорно, неискоренимо тянулся в сторону Европы. Иван IV уничтожил остатки Новгорода и Пскова. Тогда Ижорская земля оказывается под шведской оккупацией. Не все знают, что не все русские жители Ижоры остались в Российской империи после отвоевания Прибалтики Петром. «Мы привыкли быть свободными…», — кротко объясняли ижоряне, садясь в шведские корабли.
А потом Петр построил на северо-западе столицу всей Российской империи образцово-показательный москальски-бюрократический город! И через этот город, через северо-запад, на Русь хлынуло все европейское… Как будто бы на всю империю. Но вот она распалась, столица переехала в Москву, а созданный Петром город так и остался «окном в Европу» и все больше превращался в град вольнодумный и мятежный.
Есть в этом нечто очень назидательное и очень радующее душу: город, построенный как столица империи, превратился в неофициальную столицу люто нелюбимого, всеми силами искореняемого северо-запада!
Из чего мораль: никому, даже царям, не дано идти против естественного течения событий. А будет все равно то, чему должно сбыться.
Русский северо-запад упорно, неискоренимо тянулся в сторону Европы. Иван IV уничтожил остатки Новгорода и Пскова. Тогда Ижорская земля оказывается под шведской оккупацией. Не все знают, что не все русские жители Ижоры остались в Российской империи после отвоевания Прибалтики Петром. «Мы привыкли быть свободными…», — кротко объясняли ижоряне, садясь в шведские корабли.
А потом Петр построил на северо-западе столицу всей Российской империи образцово-показательный москальски-бюрократический город! И через этот город, через северо-запад, на Русь хлынуло все европейское… Как будто бы на всю империю. Но вот она распалась, столица переехала в Москву, а созданный Петром город так и остался «окном в Европу» и все больше превращался в град вольнодумный и мятежный.
Есть в этом нечто очень назидательное и очень радующее душу: город, построенный как столица империи, превратился в неофициальную столицу люто нелюбимого, всеми силами искореняемого северо-запада!
Из чего мораль: никому, даже царям, не дано идти против естественного течения событий. А будет все равно то, чему должно сбыться.
Глава 23
ПОСЛЕДНИЙ ШАНС
Если цель — распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты.
Граф Л. Н. Толстой
Начало
Все началось с того, что в имение князей Вишневецких пришел новый работник. Никто не знал, кто этот человек, откуда пришел и чем занимался до этого.
В мире, где очень важно принадлежать к какому-то клану, иметь известных предков, такие люди оказывались самыми незащищенными, малозначащими и находились в самом низу общества. Человек этот был работник Вишневецких.
И вот уже начинаются неясности! Работник… А что именно он делал? По какой части работник? Конюх он был, шорник, столяр, маляр, огородник? Об этом предание молчит. Может быть, из почтения к тому, кем оказался этот молодой человек? Может быть…
А есть другая история, что вырастили его монахи, из совсем маленького, грудного почти мальчика. Был голод, на дороге нашли мертвую мать. Руки трупа стискивали еще пищавшего младенца. Всякого, склонного идеализировать прошедшие времена, отсылаю к этой сцене, не такой уж редкой во всем мире.
Малыш был здоров и умирал только от голода. Монахи вырастили малыша, дали ему новое имя. На тощей шейке болтался крест, но кто знает, каким именем нарекли его первый раз? В таких случаях давали имя в честь святого, в чей день нашли ребенка. Ведь именно этот святой привел ребенка к спасению. Ребенок вырос и пошел в работники в одно из бесчисленных имений Вишневецких.
А может, эта легенда потом прилипла к нашему незнакомцу? Прилипла позже, когда стали соединять его и Гришку Отрепьева, слепливать этих двух совершенно различных людей? Ведь первоначально эта история была как раз про него, про Гришку, и вроде бы соответствовала истине. Более чем вероятно, что истории двух разных людей соединили.
Говорят еще, что однажды, когда монахи сидели в трапезной, зашел с улицы некий странник, и его усадили вместе с братией. Странник сел напротив подростка и вдруг вперился в него глазами…
— Он!!! Это он, я узнал его! — страшно закричал странник и грохнулся в обморок. Кинулись к нему, уложили на лавку. Странник все не приходил в себя. А утром хватились — нет странника!
Так, мол, парень и начал узнавать, что с его происхождением связана какая-то тайна.
А еще говорят, что к работнику знатных магнатов, вельможных панов Вишневецких, приходили какие-то незнаемые люди и вести с ним долгие беседы, тоже незнаемо о чем.
Но все это — только подготовка к главному. Впрочем, о главном тоже рассказывают по-разному. Один вариант таков, что парень как-то сильно заболел и рассказал священнику на исповеди свою тайну. И это была такая тайна, что священник не выдержал, поступился даже страхом погубить душу и открыл тайну князю Вишневецкому.
Другая версия «главного» проще. В один прекрасный день парень попросил о встрече с князем Андреем Вишневецким и открылся ему. Он, работник князя, на самом деле не невесть чей сын; на самом деле он чудесно спасшийся царевич Дмитрий, сын царя Московии Ивана Грозного.
Не будем оспаривать легенд. Не очень важно, как именно все начиналось, через священника, чье имя легенда не приводит, или без него. Важно другое: князь Вишневецкий ПОВЕРИЛ. Стоило ему засмеяться, махнуть рукой, сказать что-то в духе: «Ты, видать, грибов дурных наелся, парень?» И не было бы ничего. Стоило князю решить, что парень сошел с ума, что после болезни у него ум заворачивается за разум, — и вся эта история окончилась бы совершенно иначе. Прямо скажем, непонятно как. А если бы князь решил, что его человек сознательно морочит ему голову, пытается выжать из него обманом денег, все могло бы кончиться и совсем плохо для Дмитрия. Но князь Вишневецкий ПОВЕРИЛ. И у незнакомца начались совсем другие приключения.
А доверчивость князей Адама и Константина Вишневецких меня, честно говоря, сразу же настраивает в пользу Дмитрия. Потому что получить огромное состояние может каждый или почти каждый, было бы везение, обстоятельства, толика собственных усилий. Но вот удерживать огромное богатство, быть богаче королей из поколение в поколение — это совсем другое дело. Для этого нужен не только ум, работоспособность и удача. Нужны еще недоверчивость, хитрость, проницательность; нужно умение видеть, понимать людей, оценивать их быстро и верно, как можно реже ошибаясь. А Вишневецкие были не просто богатыми. Они были богатейшим семейством Речи Посполитой и одной из богатейших семей Европы Золотой посуды, земель и денег у них было больше, чем у английских королей, и никак не была характерна для них погоня за внезапным «фартом», «удачей — мгновенной и ослепительной, как ночной выстрел в лицо» [101]. Так жили поколения Вишневецких, и ни одно их поколение не потеряло богатства. А если бы хоть в одном из поколений Вишневецких жил тот, кто склонен был бы верить аферистам, следующее поколение такого состояния уже не имело бы.
Так что если Вишневецкие поверили Дмитрию — это большой плюс для признания его подлинности. Очень большой.
Адам и Константин Вишневецкие рассказали о Дмитрии тестю Константина, Мнишеку. О феодальном клане Мнишеков придется рассказать особо. Хотя не всегда ясно, что рассказывать, а главное — в каких выражениях. Начать с того, что сам старший Мнишек раза три переходил из одной веры в другую. Его сыновья «прославились» поставками юных дев любвеобильному королю Сигизмунду-Августу, а после смерти короля дочиста обобрали его. О поведении Марины Мнишек говорить и неприятно, и главное — очень непросто. Повторять ряды грязных сплетен не хочется, а ничего хорошего об этой даме так никто ничего и не сказал.
Клан насчитывал десятки семейств, и все были примерно таковы же. История сохранила слова княгини Камалии Радзивилл, сказанной кому-то из своих внуков. Смысл сказанного в том, что дети приличных людей не играют с детьми воров и проституток.
Что делало Мнишеков ценными союзниками — это невероятная искушенность в интригах и сплоченность клана.
Если ставка была высока, клан прекращал внутреннюю грызню и дружно образовывал единый фронт.
И вот он, первоначальный расклад: богатейшие люди Речи Посполитой и ее виднейшие интриганы получают в руки не что-нибудь, а царственную особу. Законного наследника всех четырех престолов: Московии, Великого княжества Литовского, Польского королевства и Речи Посполитой. Близкий родственник Ягеллонов, родной брат последнего великого князя Московии, сын Ивана IV, Рюрикович по прямой правящей линии! Сажать его можно было буквально на любой из престолов и с полным на то основанием.
Сначала возникла идея посадить Дмитрия на престол Речи Посполитой. Подумали, прикинули варианты, поняли — слишком трудное занятие, слишком многие окажутся против. Не говоря ни о чем другом, существующий король шляхту в общем-то устраивал, и менять его она не собиралась.
Оставался престол Московии, и это даже было лучше.
Мало того, что заговорщики восстанавливали справедливость, разумно устраивали мир — а это мужское занятие было в цене тогда, осталось и теперь. Люди не любят несправедливости и любят справедливость, что характеризует их не очень плохо… как мне кажется. А кроме того, посадив Дмитрия на московский престол, великокняжеский или царский — один пес, можно было на практике осуществить давнюю идею Польско-Литовско-Московской унии. Что сулило не только колоссальное усиление всех трех государств, но и еще сразу несколько важных итогов:
1. Польская шляхта могла найти применение своим силам — несравненно лучшее, чем делить и переделивать земли нынешней Украины.
2. Открывался фонд неосвоенных земель, и избыточное население Польши и Западной Руси — и шляхетское, и крестьянское — могло переселяться на Урал и в Сибирь.
3. Открывалась реальная возможность вести войны за Крым, Причерноморье — за территории, которые отвоюет только Потемкин спустя полтора столетия.
4. Московия стала бы не особенной и пугающей, а нормальной и органичной частью русско-польского мира.
Тут, конечно, возможно легкое возражение: сами же польско-литовские католики не давали ей стать этой частью… Сама же негибкая, уродливая политика непременного окатоличивания порождала отъезды русских князей в Москву и тем самым усиливала Московию. Не будь этой дурацкой проблемы, вызванной к жизни нехваткой гибкости, терпимости и даже попросту ума, Московия сама давно бы пала или превратилась бы в периферию Речи Посполитой.
Но люди XVII века если и понимали это, то очень смутно. А посадить Дмитрия на московский престол было, в общем-то, вполне возможно.
В мире, где очень важно принадлежать к какому-то клану, иметь известных предков, такие люди оказывались самыми незащищенными, малозначащими и находились в самом низу общества. Человек этот был работник Вишневецких.
И вот уже начинаются неясности! Работник… А что именно он делал? По какой части работник? Конюх он был, шорник, столяр, маляр, огородник? Об этом предание молчит. Может быть, из почтения к тому, кем оказался этот молодой человек? Может быть…
А есть другая история, что вырастили его монахи, из совсем маленького, грудного почти мальчика. Был голод, на дороге нашли мертвую мать. Руки трупа стискивали еще пищавшего младенца. Всякого, склонного идеализировать прошедшие времена, отсылаю к этой сцене, не такой уж редкой во всем мире.
Малыш был здоров и умирал только от голода. Монахи вырастили малыша, дали ему новое имя. На тощей шейке болтался крест, но кто знает, каким именем нарекли его первый раз? В таких случаях давали имя в честь святого, в чей день нашли ребенка. Ведь именно этот святой привел ребенка к спасению. Ребенок вырос и пошел в работники в одно из бесчисленных имений Вишневецких.
А может, эта легенда потом прилипла к нашему незнакомцу? Прилипла позже, когда стали соединять его и Гришку Отрепьева, слепливать этих двух совершенно различных людей? Ведь первоначально эта история была как раз про него, про Гришку, и вроде бы соответствовала истине. Более чем вероятно, что истории двух разных людей соединили.
Говорят еще, что однажды, когда монахи сидели в трапезной, зашел с улицы некий странник, и его усадили вместе с братией. Странник сел напротив подростка и вдруг вперился в него глазами…
— Он!!! Это он, я узнал его! — страшно закричал странник и грохнулся в обморок. Кинулись к нему, уложили на лавку. Странник все не приходил в себя. А утром хватились — нет странника!
Так, мол, парень и начал узнавать, что с его происхождением связана какая-то тайна.
А еще говорят, что к работнику знатных магнатов, вельможных панов Вишневецких, приходили какие-то незнаемые люди и вести с ним долгие беседы, тоже незнаемо о чем.
Но все это — только подготовка к главному. Впрочем, о главном тоже рассказывают по-разному. Один вариант таков, что парень как-то сильно заболел и рассказал священнику на исповеди свою тайну. И это была такая тайна, что священник не выдержал, поступился даже страхом погубить душу и открыл тайну князю Вишневецкому.
Другая версия «главного» проще. В один прекрасный день парень попросил о встрече с князем Андреем Вишневецким и открылся ему. Он, работник князя, на самом деле не невесть чей сын; на самом деле он чудесно спасшийся царевич Дмитрий, сын царя Московии Ивана Грозного.
Не будем оспаривать легенд. Не очень важно, как именно все начиналось, через священника, чье имя легенда не приводит, или без него. Важно другое: князь Вишневецкий ПОВЕРИЛ. Стоило ему засмеяться, махнуть рукой, сказать что-то в духе: «Ты, видать, грибов дурных наелся, парень?» И не было бы ничего. Стоило князю решить, что парень сошел с ума, что после болезни у него ум заворачивается за разум, — и вся эта история окончилась бы совершенно иначе. Прямо скажем, непонятно как. А если бы князь решил, что его человек сознательно морочит ему голову, пытается выжать из него обманом денег, все могло бы кончиться и совсем плохо для Дмитрия. Но князь Вишневецкий ПОВЕРИЛ. И у незнакомца начались совсем другие приключения.
А доверчивость князей Адама и Константина Вишневецких меня, честно говоря, сразу же настраивает в пользу Дмитрия. Потому что получить огромное состояние может каждый или почти каждый, было бы везение, обстоятельства, толика собственных усилий. Но вот удерживать огромное богатство, быть богаче королей из поколение в поколение — это совсем другое дело. Для этого нужен не только ум, работоспособность и удача. Нужны еще недоверчивость, хитрость, проницательность; нужно умение видеть, понимать людей, оценивать их быстро и верно, как можно реже ошибаясь. А Вишневецкие были не просто богатыми. Они были богатейшим семейством Речи Посполитой и одной из богатейших семей Европы Золотой посуды, земель и денег у них было больше, чем у английских королей, и никак не была характерна для них погоня за внезапным «фартом», «удачей — мгновенной и ослепительной, как ночной выстрел в лицо» [101]. Так жили поколения Вишневецких, и ни одно их поколение не потеряло богатства. А если бы хоть в одном из поколений Вишневецких жил тот, кто склонен был бы верить аферистам, следующее поколение такого состояния уже не имело бы.
Так что если Вишневецкие поверили Дмитрию — это большой плюс для признания его подлинности. Очень большой.
Адам и Константин Вишневецкие рассказали о Дмитрии тестю Константина, Мнишеку. О феодальном клане Мнишеков придется рассказать особо. Хотя не всегда ясно, что рассказывать, а главное — в каких выражениях. Начать с того, что сам старший Мнишек раза три переходил из одной веры в другую. Его сыновья «прославились» поставками юных дев любвеобильному королю Сигизмунду-Августу, а после смерти короля дочиста обобрали его. О поведении Марины Мнишек говорить и неприятно, и главное — очень непросто. Повторять ряды грязных сплетен не хочется, а ничего хорошего об этой даме так никто ничего и не сказал.
Клан насчитывал десятки семейств, и все были примерно таковы же. История сохранила слова княгини Камалии Радзивилл, сказанной кому-то из своих внуков. Смысл сказанного в том, что дети приличных людей не играют с детьми воров и проституток.
Что делало Мнишеков ценными союзниками — это невероятная искушенность в интригах и сплоченность клана.
Если ставка была высока, клан прекращал внутреннюю грызню и дружно образовывал единый фронт.
И вот он, первоначальный расклад: богатейшие люди Речи Посполитой и ее виднейшие интриганы получают в руки не что-нибудь, а царственную особу. Законного наследника всех четырех престолов: Московии, Великого княжества Литовского, Польского королевства и Речи Посполитой. Близкий родственник Ягеллонов, родной брат последнего великого князя Московии, сын Ивана IV, Рюрикович по прямой правящей линии! Сажать его можно было буквально на любой из престолов и с полным на то основанием.
Сначала возникла идея посадить Дмитрия на престол Речи Посполитой. Подумали, прикинули варианты, поняли — слишком трудное занятие, слишком многие окажутся против. Не говоря ни о чем другом, существующий король шляхту в общем-то устраивал, и менять его она не собиралась.
Оставался престол Московии, и это даже было лучше.
Мало того, что заговорщики восстанавливали справедливость, разумно устраивали мир — а это мужское занятие было в цене тогда, осталось и теперь. Люди не любят несправедливости и любят справедливость, что характеризует их не очень плохо… как мне кажется. А кроме того, посадив Дмитрия на московский престол, великокняжеский или царский — один пес, можно было на практике осуществить давнюю идею Польско-Литовско-Московской унии. Что сулило не только колоссальное усиление всех трех государств, но и еще сразу несколько важных итогов:
1. Польская шляхта могла найти применение своим силам — несравненно лучшее, чем делить и переделивать земли нынешней Украины.
2. Открывался фонд неосвоенных земель, и избыточное население Польши и Западной Руси — и шляхетское, и крестьянское — могло переселяться на Урал и в Сибирь.
3. Открывалась реальная возможность вести войны за Крым, Причерноморье — за территории, которые отвоюет только Потемкин спустя полтора столетия.
4. Московия стала бы не особенной и пугающей, а нормальной и органичной частью русско-польского мира.
Тут, конечно, возможно легкое возражение: сами же польско-литовские католики не давали ей стать этой частью… Сама же негибкая, уродливая политика непременного окатоличивания порождала отъезды русских князей в Москву и тем самым усиливала Московию. Не будь этой дурацкой проблемы, вызванной к жизни нехваткой гибкости, терпимости и даже попросту ума, Московия сама давно бы пала или превратилась бы в периферию Речи Посполитой.
Но люди XVII века если и понимали это, то очень смутно. А посадить Дмитрия на московский престол было, в общем-то, вполне возможно.
Московия после Ивана
После смерти убийцы собственных детей Ивана IV 18 марта 1584 года (в 54 года) на престол сел его слабоумный сын Федор. Степень его слабоумия описывают по-разному, вплоть до истории, как, сидя на троне, Федор как-то обмочился. Но эту смачную историю передает шведский посланник, а он-то вряд ли симпатизировал Федору…
Да и любому московитскому царю.
Федор очень любил колокольный звон и сам был прекрасным звонарем. Федор любил и умел мирить поссорившихся супругов; умел найти убедительные слова, показали людям друг друга с самой выгодной стороны. Федор был добр, хлебосолен, и виноват ли он, что править и не мог, и не хотел? Из него, вероятно, вышел бы добрый русский барин XVIII—XIX веков — придурковатый, но приятный.
Брат жены царя Борис Годунов забирал власти себе все больше и больше, а с 1587 года стал фактическим правителем государства, с правом личных дипломатических отношений с другими странами… От имени Московии, конечно.
Единственное дитя Федора, Ирина, прожила недолго; сам Федор Иванович помер 7 января 1598 года.
Был, правда, и еще один сын Ивана IV, Дмитрий. После смерти отца мальчик получил в удел город Углич, где и жил себе с матерью. 15 мая 1591 года мальчик был найден с перерезанным горлом, здесь же валялся и нож. Богдан Бельский, дядя Дмитрия и князь Василий Шуйский провели тщательнейшее расследование и пришли к выводу: мальчик страдал падучей болезнью и зарезал себя сам. Как могли дать нож больному мальчику? На этот вопрос ответа не было.
Итак, все дети Ивана IV померли, и 17 февраля 1598 года Земской собор избрал Годунова на царство. Не то чтобы так уж не было никаких других претендентов, но с этими претендентами обязательно что-то приключалось или в лучшем (для них) случае их никто не поддерживал.
Был ли Борис Годунов плохим царем? Нет, скорее всего был хорошим. Решения принимались разумные, государство укреплялось. Примерно до 1602 года Борис был умеренно популярен во всех классах общества, ничто не прочило ему падения.
С именем Бориса Годунова связано введение патриаршества на Московской Руси в 1589 году и отмена Юрьева дня. Теперь крестьянин уже НИКОГДА не мог уйти от одного барина к другому.
Менее известно, что Годунов первым послал нескольких «робят» учиться в Европу. Потом, правда, началась смута, и ни один из посланных не вернулся, а один так вовсе стал англиканским священником в Британии.
Во многих городах Годунов развернул типографии, всерьез планировал создание школ и университетов по европейским образцам.
Стремясь сблизиться со странами Европы, Годунов разрешил свободно передвигаться по стране и за ее пределами немецким купцам, вывезенным Иваном из Ливонии, дал им большие ссуды из казны, позволил открыть лютеранскую церковь на Кукуе.
Свою личную охрану Годунов сформировал из наемников-немцев, а больше всего любил вести беседы с иностранными медиками о порядках в Европе.
Многие ученые всерьез полагают, что будь у Бориса Годунова несколько спокойных лет правления, реформы по типу Петровских начались бы уже при нем: и притом более органично, естественно, без жутких перегибов начала XVIII века.
Беда Бориса Годунова состояла вовсе не в том, что он был скверным царем. Во всяком случае, был он куда лучше Федора и уж тем более — Ивана. Беда Бориса Годунова состояла в том, что он был незаконным царем. Даже Федор был законным, привычным, потомком Рюрика. А вот Борис Годунов, хоть его и избрал Земской собор, потомком Рюрика не был. И потому в глазах современников права на престол имел самые сомнительные.
Поэтому сидел он на престоле на самом деле непрочно, и достаточно было толчка, чтобы упал. Современники считали, что таким толчком был голод.
Летом 1601 года на всем протяжении Восточной Европы зарядили холодные дожди. Двенадцать недель шли дожди.
В июле выпал первый снег. В конце августа по Днепру ездили на санях, «яко посреди зимы». Урожая в этом году не было.
Весна 1602 года выдалась ранняя, теплая. Показались ранние всходы озимей… И снова грянули морозы в конце мая. А яровые хлеба погубила невероятная жара и засуха.
Все лето не было дождей. И снова не было урожая. А ведь даже в наше время человечество живет от урожая до урожая. 1603 год был самым обычным, но не везде остались запасы семян, и голод охватил больше половины страны.
Можно долго нагромождать страшные и жалкие подробности: как умиравшая с голоду женщина изгрызла своего еще живого младенца. Как продавали пироги с человечиной, выкапывали покойников, резали и ели постояльцев на постоялых дворах. Стоит ли?
Считается, что умерла треть населения страны. Из двухсот пятидесяти тысяч населения Москвы умерло по одним данным сто двадцать тысяч, по другим — даже сто двадцать семь.
Разумеется, и с этой бедой можно было бороться. В Курской, Владимирской земле, на черноземных окраинах урожай 1603 года был такой, что хватило бы на всю Московию.
Чтобы бороться, нужно было только лишь два фактора. Во-первых, авторитетный царь, имеющий бесспорные права.
Во-вторых, хотя бы относительно нормальное общество. За годы правления Ивана IV что-то поломалось в людях. Спасаться от общей беды можно только вместе, а тут никто не думал ни о чем и ни о ком, кроме самого себя.
Общество пережило уже страшный голод 1569—1570 годов и такое количество жестокостей, что уже было равнодушным и к смерти, и к страданиям людей. Всем было на все наплевать.
Борис требовал отправлять хлеб в голодающие районы.
За взятки хлеб не отправляли или отправляли гнилье, а владельцы ждали «настоящей цены» (при том, что стоимость хлеба поднялась в 25 раз).
Зажиточные люди массами выгоняли хлопов, обрекая их на смерть, а сами продавали сэкономленное зерно.
Пекарей обязывали выпекать ковриги определенной величины, а они продавали хлеб почти непропеченным, а то и добавляли воды для веса.
Государство раздавало хлеб, но должностные лица раздавали хлеб друзьям и родственникам, а их сообщники, переодеваясь нищими, оттесняли беженцев от раздачи.
Нельзя сказать, что Борис Годунов не делал так уж ничего. Делал вполне разумно и дельно.
Строил каменные палаты в Кремле, давая работу тысячам людей, издал указ, что брошенные хозяевами холопы тут же получают свободу, автоматически. Боролся с разбойниками, как мог.
Будь он Рюрикович и не переживи страна всего ужаса правления Ивана, что-то еще можно было сделать. В реальности же правительство Годунова все больше переставало контролировать ситуацию.
В спокойной, обычной обстановке, когда не нужна особая самодисциплина, не надо совершать больших усилий, Борис мог бы и дальше править и даже проводить реформы.
Но от общества потребовались какие-то усилия, самоограничение и дисциплина — и общество развалилось.
А кроме того, в том же 1601 году в Польше появился человек, называвший себя Дмитрием Ивановичем, чудесно спасшимся сыном Ивана IV и Марии Нагой.
Само существование Дмитрия, его общение со знатными поляками и западными русскими невероятно напугало Бориса Годунова. Полное впечатление, что он просто понятия не имел, с кем же это он имеет дело? Если за убийством Дмитрия и впрямь стоял Годунов, то, казалось бы, уж он должен был знать точно, жив царевич или мертв. Но что, если исполнители выполнили приказ по-своему? Зарезали похожего ребенка, а настоящего царевича припрятали?
И если за убийством Дмитрия стоял вовсе и не Годунов?
Интересно, что после своего избрания на престол Борис Годунов некоторое время выжидал… Может быть, не исключал возможности, что появится другой претендент, имеющий побольше прав?
Во всяком случае, Борис перепугался не на шутку; настолько, что характер его общения с московской знатью очень сильно изменился. То он был царем в общем-то достаточно заурядным, вовсе не свирепым, даже мягким.
Теперь же мог быть счастлив князь или боярин, которому всего-навсего запретили жениться. А то ведь и постригали в монахи, и душили в тюрьмах, и ссылали в Сибирь, и отбирали имущество. Богдану Бельскому велели выщипать по волоску бороду, которой боярин гордился.
Очень, ну очень поощрялись доносы друг на друга.
Некий холоп Воинко донес на князя Шереметева: мол, князь колдует. Борис демонстративно дал холопу волю, наградил поместьем, и о том объявил всенародно.
Дальнейшее понятно: доносы посыпались градом.
«И сталось у Бориса в царстве великая смута; доносили и попы, и чернецы, и проскурницы; жены на мужей, дети на отцов, отцы на детей доносили». Это — из летописи.
В те патриархальные времена мужчины доносили на мужчин и жаловались царю; женщины доносили на женщин и жаловались царице.
Знатные и богатые стали кабалить людей особенно жестоко, «беспредельно» — слово это уже было. Хватали на дорогах бродяг, объявляли холопами тех, кто нанялся на временную работу, и даже дворян, отбирая у них поместья.
«Между господами и холопами была круговая порука: то господин делает насильство холопу, то холоп разоряет господина», — ехидно замечает Костомаров.
Среди доносчиков был, кстати, и князь Д. М. Пожарский, обвинивший в колдовстве своего недруга князя Лыкова. А его мать, соответственно, — на мать Лыкова.
«Колдунов» и «ведьм» страшно пытали, и большая часть их погибла. Или умерла под пытками, или были повешены за упрямство. Ведь если молчит, значит, запирается. Легче всех было «сознавшимся» — их только» разоряли и ссылали.
Полное впечатление, что Борис Годунов просто не знает, куда надо нанести удар. Кто-то из «них», из ближних, «что-то знает». И про то, жив ли Дмитрий, и что надо делать с голодом, и как прекратить смуту… Знает, а молчит, выжидает, поблескивает глазами, ухмыляется в бороду. Как вычислить его, страшного невидимку?! И Борис наносит удары вслепую, лишь бы куда-нибудь падали.
А жалкое в своей трусливости боярство, конечно же, не способно ему дать отпор. Каждый народ заслуживает своего правительства.
Да и любому московитскому царю.
Федор очень любил колокольный звон и сам был прекрасным звонарем. Федор любил и умел мирить поссорившихся супругов; умел найти убедительные слова, показали людям друг друга с самой выгодной стороны. Федор был добр, хлебосолен, и виноват ли он, что править и не мог, и не хотел? Из него, вероятно, вышел бы добрый русский барин XVIII—XIX веков — придурковатый, но приятный.
Брат жены царя Борис Годунов забирал власти себе все больше и больше, а с 1587 года стал фактическим правителем государства, с правом личных дипломатических отношений с другими странами… От имени Московии, конечно.
Единственное дитя Федора, Ирина, прожила недолго; сам Федор Иванович помер 7 января 1598 года.
Был, правда, и еще один сын Ивана IV, Дмитрий. После смерти отца мальчик получил в удел город Углич, где и жил себе с матерью. 15 мая 1591 года мальчик был найден с перерезанным горлом, здесь же валялся и нож. Богдан Бельский, дядя Дмитрия и князь Василий Шуйский провели тщательнейшее расследование и пришли к выводу: мальчик страдал падучей болезнью и зарезал себя сам. Как могли дать нож больному мальчику? На этот вопрос ответа не было.
Итак, все дети Ивана IV померли, и 17 февраля 1598 года Земской собор избрал Годунова на царство. Не то чтобы так уж не было никаких других претендентов, но с этими претендентами обязательно что-то приключалось или в лучшем (для них) случае их никто не поддерживал.
Был ли Борис Годунов плохим царем? Нет, скорее всего был хорошим. Решения принимались разумные, государство укреплялось. Примерно до 1602 года Борис был умеренно популярен во всех классах общества, ничто не прочило ему падения.
С именем Бориса Годунова связано введение патриаршества на Московской Руси в 1589 году и отмена Юрьева дня. Теперь крестьянин уже НИКОГДА не мог уйти от одного барина к другому.
Менее известно, что Годунов первым послал нескольких «робят» учиться в Европу. Потом, правда, началась смута, и ни один из посланных не вернулся, а один так вовсе стал англиканским священником в Британии.
Во многих городах Годунов развернул типографии, всерьез планировал создание школ и университетов по европейским образцам.
Стремясь сблизиться со странами Европы, Годунов разрешил свободно передвигаться по стране и за ее пределами немецким купцам, вывезенным Иваном из Ливонии, дал им большие ссуды из казны, позволил открыть лютеранскую церковь на Кукуе.
Свою личную охрану Годунов сформировал из наемников-немцев, а больше всего любил вести беседы с иностранными медиками о порядках в Европе.
Многие ученые всерьез полагают, что будь у Бориса Годунова несколько спокойных лет правления, реформы по типу Петровских начались бы уже при нем: и притом более органично, естественно, без жутких перегибов начала XVIII века.
Беда Бориса Годунова состояла вовсе не в том, что он был скверным царем. Во всяком случае, был он куда лучше Федора и уж тем более — Ивана. Беда Бориса Годунова состояла в том, что он был незаконным царем. Даже Федор был законным, привычным, потомком Рюрика. А вот Борис Годунов, хоть его и избрал Земской собор, потомком Рюрика не был. И потому в глазах современников права на престол имел самые сомнительные.
Поэтому сидел он на престоле на самом деле непрочно, и достаточно было толчка, чтобы упал. Современники считали, что таким толчком был голод.
Летом 1601 года на всем протяжении Восточной Европы зарядили холодные дожди. Двенадцать недель шли дожди.
В июле выпал первый снег. В конце августа по Днепру ездили на санях, «яко посреди зимы». Урожая в этом году не было.
Весна 1602 года выдалась ранняя, теплая. Показались ранние всходы озимей… И снова грянули морозы в конце мая. А яровые хлеба погубила невероятная жара и засуха.
Все лето не было дождей. И снова не было урожая. А ведь даже в наше время человечество живет от урожая до урожая. 1603 год был самым обычным, но не везде остались запасы семян, и голод охватил больше половины страны.
Можно долго нагромождать страшные и жалкие подробности: как умиравшая с голоду женщина изгрызла своего еще живого младенца. Как продавали пироги с человечиной, выкапывали покойников, резали и ели постояльцев на постоялых дворах. Стоит ли?
Считается, что умерла треть населения страны. Из двухсот пятидесяти тысяч населения Москвы умерло по одним данным сто двадцать тысяч, по другим — даже сто двадцать семь.
Разумеется, и с этой бедой можно было бороться. В Курской, Владимирской земле, на черноземных окраинах урожай 1603 года был такой, что хватило бы на всю Московию.
Чтобы бороться, нужно было только лишь два фактора. Во-первых, авторитетный царь, имеющий бесспорные права.
Во-вторых, хотя бы относительно нормальное общество. За годы правления Ивана IV что-то поломалось в людях. Спасаться от общей беды можно только вместе, а тут никто не думал ни о чем и ни о ком, кроме самого себя.
Общество пережило уже страшный голод 1569—1570 годов и такое количество жестокостей, что уже было равнодушным и к смерти, и к страданиям людей. Всем было на все наплевать.
Борис требовал отправлять хлеб в голодающие районы.
За взятки хлеб не отправляли или отправляли гнилье, а владельцы ждали «настоящей цены» (при том, что стоимость хлеба поднялась в 25 раз).
Зажиточные люди массами выгоняли хлопов, обрекая их на смерть, а сами продавали сэкономленное зерно.
Пекарей обязывали выпекать ковриги определенной величины, а они продавали хлеб почти непропеченным, а то и добавляли воды для веса.
Государство раздавало хлеб, но должностные лица раздавали хлеб друзьям и родственникам, а их сообщники, переодеваясь нищими, оттесняли беженцев от раздачи.
Нельзя сказать, что Борис Годунов не делал так уж ничего. Делал вполне разумно и дельно.
Строил каменные палаты в Кремле, давая работу тысячам людей, издал указ, что брошенные хозяевами холопы тут же получают свободу, автоматически. Боролся с разбойниками, как мог.
Будь он Рюрикович и не переживи страна всего ужаса правления Ивана, что-то еще можно было сделать. В реальности же правительство Годунова все больше переставало контролировать ситуацию.
В спокойной, обычной обстановке, когда не нужна особая самодисциплина, не надо совершать больших усилий, Борис мог бы и дальше править и даже проводить реформы.
Но от общества потребовались какие-то усилия, самоограничение и дисциплина — и общество развалилось.
А кроме того, в том же 1601 году в Польше появился человек, называвший себя Дмитрием Ивановичем, чудесно спасшимся сыном Ивана IV и Марии Нагой.
Само существование Дмитрия, его общение со знатными поляками и западными русскими невероятно напугало Бориса Годунова. Полное впечатление, что он просто понятия не имел, с кем же это он имеет дело? Если за убийством Дмитрия и впрямь стоял Годунов, то, казалось бы, уж он должен был знать точно, жив царевич или мертв. Но что, если исполнители выполнили приказ по-своему? Зарезали похожего ребенка, а настоящего царевича припрятали?
И если за убийством Дмитрия стоял вовсе и не Годунов?
Интересно, что после своего избрания на престол Борис Годунов некоторое время выжидал… Может быть, не исключал возможности, что появится другой претендент, имеющий побольше прав?
Во всяком случае, Борис перепугался не на шутку; настолько, что характер его общения с московской знатью очень сильно изменился. То он был царем в общем-то достаточно заурядным, вовсе не свирепым, даже мягким.
Теперь же мог быть счастлив князь или боярин, которому всего-навсего запретили жениться. А то ведь и постригали в монахи, и душили в тюрьмах, и ссылали в Сибирь, и отбирали имущество. Богдану Бельскому велели выщипать по волоску бороду, которой боярин гордился.
Очень, ну очень поощрялись доносы друг на друга.
Некий холоп Воинко донес на князя Шереметева: мол, князь колдует. Борис демонстративно дал холопу волю, наградил поместьем, и о том объявил всенародно.
Дальнейшее понятно: доносы посыпались градом.
«И сталось у Бориса в царстве великая смута; доносили и попы, и чернецы, и проскурницы; жены на мужей, дети на отцов, отцы на детей доносили». Это — из летописи.
В те патриархальные времена мужчины доносили на мужчин и жаловались царю; женщины доносили на женщин и жаловались царице.
Знатные и богатые стали кабалить людей особенно жестоко, «беспредельно» — слово это уже было. Хватали на дорогах бродяг, объявляли холопами тех, кто нанялся на временную работу, и даже дворян, отбирая у них поместья.
«Между господами и холопами была круговая порука: то господин делает насильство холопу, то холоп разоряет господина», — ехидно замечает Костомаров.
Среди доносчиков был, кстати, и князь Д. М. Пожарский, обвинивший в колдовстве своего недруга князя Лыкова. А его мать, соответственно, — на мать Лыкова.
«Колдунов» и «ведьм» страшно пытали, и большая часть их погибла. Или умерла под пытками, или были повешены за упрямство. Ведь если молчит, значит, запирается. Легче всех было «сознавшимся» — их только» разоряли и ссылали.
Полное впечатление, что Борис Годунов просто не знает, куда надо нанести удар. Кто-то из «них», из ближних, «что-то знает». И про то, жив ли Дмитрий, и что надо делать с голодом, и как прекратить смуту… Знает, а молчит, выжидает, поблескивает глазами, ухмыляется в бороду. Как вычислить его, страшного невидимку?! И Борис наносит удары вслепую, лишь бы куда-нибудь падали.
А жалкое в своей трусливости боярство, конечно же, не способно ему дать отпор. Каждый народ заслуживает своего правительства.
Цепь событий
Благодаря авторитету Вишневецких и связям Мнишеков Дмитрия представили двору.
На престоле Речи Посполитой сидел король Сигизмунд из шведского семейства Ваза, сын уже знакомых нам Юхана III и Екатерины Ягеллонки. От родственников отца Сигизмунд отличался рьяным католицизмом, что в протестантской Швеции вовсе не было преимуществом.
В Речи Посполитой оценили и католицизм, и происхождение от Ягеллонов (пусть и по материнской линии). Однако в 1592 году Сигизмунд был избран шведским королем, возникла личная уния, но в 1604 году эту личную унию прервали, избрав на престол Карла IX, сына основателя династии Ваза, Густава I. Швеция боялась католического короля, боялась новой гражданской войны.
А в Речи Посполитой Сигизмунд правил долго и счастливо, в 1587—1632 годах, а после него правили сначала старший сын Владислав IV (1632—1648), потом младший сын Ян Казимир (1648—1668).
Положение короля было стабильно, государственности не угрожало решительно ничего. Даже утрата Польшей своего места в мире из-за своевольства и дурости шляхты была еще впереди. И возникал вопрос: а стоит ли рисковать? Ну, поддержат Речь Посполитая Дмитрия как кандидата на престол Московии. А если Московия Дмитрия не примет и правительство Годунова нанесет ответный удар?
Как «изящно» выразился коронный гетман Ян Замойский, «кости в игре падают иногда и счастливо, но обыкновенно не советуют ставить на кон дорогие и важные предметы. Дело это такого свойства, что может нанести и вред нашему государству». Дело и впрямь было такого свойства, что становилась уместна картежно-костяная, какая-то кабацкая терминология Замойского. И впрямь, твердый расчет тут не применишь, сплошной «авось» и «как-нибудь». А стоит ли?
Такую же позицию заняли и другие государственные и военные деятели Речи Посполнтой. Так сказать, лица официальные.
Но и запретить магнатам вести частную войну они не могли. Более того, совершенно неизвестно, чья поддержка вообще была важнее для Дмитрия — короля или Вишневецких?
Король Речи Посполитой обладал только квартовым войском: от силы 4 тысячи человек пехоты, нанятых с четвертой части доходов от королевских имений. У Вишневецких же было раза в три, в четыре больше одной только конницы.
На престоле Речи Посполитой сидел король Сигизмунд из шведского семейства Ваза, сын уже знакомых нам Юхана III и Екатерины Ягеллонки. От родственников отца Сигизмунд отличался рьяным католицизмом, что в протестантской Швеции вовсе не было преимуществом.
В Речи Посполитой оценили и католицизм, и происхождение от Ягеллонов (пусть и по материнской линии). Однако в 1592 году Сигизмунд был избран шведским королем, возникла личная уния, но в 1604 году эту личную унию прервали, избрав на престол Карла IX, сына основателя династии Ваза, Густава I. Швеция боялась католического короля, боялась новой гражданской войны.
А в Речи Посполитой Сигизмунд правил долго и счастливо, в 1587—1632 годах, а после него правили сначала старший сын Владислав IV (1632—1648), потом младший сын Ян Казимир (1648—1668).
Положение короля было стабильно, государственности не угрожало решительно ничего. Даже утрата Польшей своего места в мире из-за своевольства и дурости шляхты была еще впереди. И возникал вопрос: а стоит ли рисковать? Ну, поддержат Речь Посполитая Дмитрия как кандидата на престол Московии. А если Московия Дмитрия не примет и правительство Годунова нанесет ответный удар?
Как «изящно» выразился коронный гетман Ян Замойский, «кости в игре падают иногда и счастливо, но обыкновенно не советуют ставить на кон дорогие и важные предметы. Дело это такого свойства, что может нанести и вред нашему государству». Дело и впрямь было такого свойства, что становилась уместна картежно-костяная, какая-то кабацкая терминология Замойского. И впрямь, твердый расчет тут не применишь, сплошной «авось» и «как-нибудь». А стоит ли?
Такую же позицию заняли и другие государственные и военные деятели Речи Посполнтой. Так сказать, лица официальные.
Но и запретить магнатам вести частную войну они не могли. Более того, совершенно неизвестно, чья поддержка вообще была важнее для Дмитрия — короля или Вишневецких?
Король Речи Посполитой обладал только квартовым войском: от силы 4 тысячи человек пехоты, нанятых с четвертой части доходов от королевских имений. У Вишневецких же было раза в три, в четыре больше одной только конницы.