Страница:
С девятнадцатого, по сути, как раз и началось противостояние
двухсторон, красных и белых (правда, в тылу у тех и у других разгуливали многочисленные «зеленые», озабоченные лишь собственным выживанием в это непростое время).
Что происходило у генералов? Начнем с Деникина. И слово предоставим ценнейшему свидетелю, уже поминавшемуся митрополиту Вениамину (Федченкову), занимавшему там немаленькие посты: «епископ армии и флота» при Деникине, член «совета министров» при Врангеле.
«Какими же принципами руководствовалось белое движение? …Сознаюсь, у нас не было не только подробной политико-социально программы, но даже самые основные принципы были не ясны с положительной стороны. Я и сейчас не помню каких-нибудь ярких лозунгов: а как бы я мог их забыть, если бы они были? А что помню, то было не сильно, не увлекало. Можно сказать, что наше движение руководилось скорее негативными, протестующими мотивами, чем ясными, положительными своими задачами. Мы боролись против большевиков – вот общая наша цель и психология… Что касается политического строя, то он был неясный, не предрешенческий: вот покончить бы лишь с большевиками, а там «все устроится». Как? Опять Учредительное Собрание, прежде разогнанное Железняковым? Нет! Об Учредительном Собрании и не упоминалось. Что же? Монархия с династией Романовых? И об этом не говорилось, скорее этого опасались, потому что едва ли народные массы воротились бы к старому. Конституция? Да, это скорее всего. Но какая, кто, как – было неизвестно… Какие социально-экономические задачи? Тут было ясно: восстановление собственников и собственности. Ничего нового при генерале Деникине не было слышно…»
«…когда зашла речь о династии Романовых, генерал Врангель в последующем обмене мнениями бросил горячую фразу, которая страшно поразила даже его сотрудников-генералов:
– Россия – не романовская вотчина!
Мне показалось, что народ наш смотрит на дело совсем просто, не с точки зрения идеалов политической философии славянофилов и не по рецептам революционеров, а также и не с религиозной высоты догмата Церкви о царе-помазаннике, а с разумной практической идеи – пользы. Была бы польза от царя, исполать ему! Не стало – или мало – пусть уйдет! Так и с другими властями – кадетскими, советскими. Здоровый простой взгляд».
Иными словами, от большевиков слишком многие могли рассчитывать получить пользу,которой не увидели от белых. Карл Радек писал сущую правду: «Троцкий сумел при помощи всего аппарата нашей партии внушить крестьянской армии, усталой от войны, глубочайшее убеждение в том, что она борется за свои интересы».
Практически то же самое говорил и митрополит Вениамин: «можно не соглашаться с большевиками и бороться против них, но нельзя отказать им в колоссальном размере идей политико-экономического и социального характера. Правда, они готовились к этому десятилетия. А что же мы все (и я, конечно, в том числе), могли противопоставить им со своей стороны? Старые привычки? Реставрацию изжитого петербургского периода русской истории и восстановление «священной собственности», Учредительное Собрание или Земский Собор, который каким-то чудом все разъяснит и устроит? Нет, мы были глубоко бедны идейно. И как же при такой серости мы могли надеяться на какой-то подвиг масс, который мог бы увлечь их за нами? Чем? Я думаю, что здесь лежала одна из главных причин поражения нашего белого движения: в его безыдейности! В нашей бездумности!»
А вдобавок к безыдейности среди деникинцев процветала масса других пороков, смертельно опасных для организованной силы. Грабежи и «реквизиции», погромы и беззаконие достигли такого размаха, что сам Деникин в бессильном возмущении писал: «Каждый день – картины хищений, грабежей, насилий по всей территории вооруженных сил… Помощи в этом деле ниоткуда не жду. В бессильной злобе обещал каторгу и повешенье. Но не могу же я сам, один, ловить и вешать мародеров фронта и тыла».
Врангель, правда, время от времени вешал тех, кто попадался под горячую руку. Помогало плохо. В тылах царили невероятная спекуляция и коррупция, города были набиты здоровыми молодцами, в том числе и в офицерских погонах, увиливавшими от фронта. Опухший от беспробудного пьянства Май-Маевский в разговоре с Врангелем подводил нечто вроде идеологической базы под мародерство и беззаконие:
– Если вы будете требовать от офицеров и солдат, чтобы они были аскетами, то они воевать не станут…
Сам Деникин копейки себе не взял, первое время ходил в дырявых сапогах и старой шинели, пока его кое-как не приодели англичане, но какое значение имеют его высокие моральные качества на фоне того, что творилось в его армии?
Начальник штаба Деникина генерал Романовский в армии не пользовался ни малейшим уважением. Май-Маевского наконец-то выперли в отставку (но разоблаченный и посаженный в крепость чекист Макаров ухитрился оттуда бежать при странных обстоятельствах – у него даже не отобрали в тюрьме удостоверение помощника Май-Маевского!). Слащев, как говорилось выше, вел тайные переговоры с красными.
От Деникина все чаще и настойчивее собственное же окружение требовало определиться и сказать во всеуслышание: за монархическую Россию он сражается или республиканскую? Генерал вилял, кротко ответствуя: мол, как бы я ни ответил, половина офицеров армию тут же покинет, так что лучше давайте уж по-старому, на авось…
О земельной реформе и речи не шло – чтобы не оттолкнуть офицеров, в большинстве своем дворян и землевладельцев. Только в самом конце войны, когда Добровольческая армия была разбита на всех фронтах и у белых остался лишь крымский клочок, чем-то таким срочно озаботились, но объявленная реформа, по словам того же Вениамина, была «компромиссной и запоздалой» и ничего уже не могла спасти.
В конце концов, собственные генералы буквально выпихнулиДеникина в Константинополь вместе с Романовским, заставив передать командование Врангелю. Там же, в Константинополе, прямо в здании русского посольства, Романовского и пристукнули: кто-то средь бела дня шарахнулему в спину пару раз из парабеллума. Посольство было битком набито офицерами, но стрелявшего так и не нашли – а может, и не искали.
Врангель тоже не добился ни малейших успехов – разве что Слащева из армии выкинул… Что ему нисколечко не помогло. И в Крым ворвалась Красная кавалерия…
Там и в самом деле чекисты пачками расстреливали потом офицеров – но необходимо уточнить, что подавляющую их часть составили не фронтовики (эти как раз эвакуировались в большинстве своем), а те самые эгоисты, что всю войну проторчали в тылу, рассчитывая и при красных как-нибудь отсидеться. Не получилось. Напомню еще раз разговор благородного дона Руматы с кузнецом:
Колчак…
Можно бы его назвать совершенно опереточной фигурой, не будь на нем столько крови. Сухопутный адмирал, не умевший и не способный руководить военными и гражданскими делами на суше, кокаинист, позер, истерик…
Поначалу ему везло. Так уж исторически сложилось благодаря сибирской специфике, что новоявленными «представителями победившего Октября» в той же Енисейской губернии (нынешний Красноярский край), да и в других местах, стало откровенное отребье, которое даже не воспринимали как власть,искренне полагая шайкой бандитов, под шумок пустившихся пограбить (как оно, кстати, и было). Даже благонамеренные советские историки более поздних лет писали, что Советская власть в Сибири «пала». Она именно «пала», как пьяный в лужу. А пришедшие ей на смену эсеры с меньшевиками были не лучше – и скинувший их Колчак сначала получил чуть ли не единодушную поддержку сибиряков. Но вот потом…
Начались все те же реквизиции, мобилизации и всеобщий террор, превосходивший все, что успели натворить и красные, и «временные областники». Чтобы не быть голословным, приведу два свидетельства, исходивших в свое время из колчаковского же лагеря.
Барон Будберг, министр в правительстве Колчака: «Год тому назад население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно нас ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, если не больше; и, что еще хуже ненависти, оно нам уже не верит, не ждет от нас ничего доброго… Мальчики думают, что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар и приблизили восстановление старого порядка вещей… Мальчики не понимают, что если они без разбора и удержу насильничают, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных, ценных и благодарных для них союзников».
Начальник Уральского края инженер Постников ушел в отставку, подробно изложив в докладной записке Колчаку причины своего поступка: «Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками, не могу… Диктатура военной власти… незакономерность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных „при побеге“, аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам… – начальник края может быть только свидетелем происходящего. Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских сажают в тюрьмы по одному наговору».
А вот воспоминания одного из упоминавшихся Будбергом «мальчиков», командира драгунского эскадрона в корпусе Каппеля штаб-ротмистра Фролова. Довольно высокий чин еще не означает солидного возраста – чинопроизводство у Колчака было прямо-таки фантазийным, не редкость чуть ли не двадцатилетние полковники, произведенные прямо из поручиков…
В том, что партизанское движение никакого отношения к большевикам не имело, убеждают сохранившиеся документы. Невероятная путаница понятий, представлений и методов агитации! Один из повстанческих вождей, штабс-капитан военного времени и агроном по основной профессии, Щетинкин и его ближайший сподвижник Кравченко действовали… царским именем! Вот одно из их подлинных воззваний: «Пора кончить с разрушителями России, с Колчаком и Деникиным, продолжающими дело предателя Керенского. Надо всем встать на защиту поруганной Святой Руси и русского народа. Во Владивосток приехал уже Великий князь Николай Николаевич, который и взял на себя всю власть над русским народом. Я получил от него приказ, посланный с генералом, чтобы поднять народ против Колчака… Ленин и Троцкий в Москве подчинились Великому князю Николаю Николаевичу и назначены его министрами… Призываю всех православных людей к оружию за царя и советскую власть».
Кто-то, разумеется, может над этой листовкой вдоволь посмеяться – но Щетинкин и Кравченко были моими земляками, и я неплохо знаю историю родной страны… Именно эти прокламации привлекли к двум вождям многотысячную армию, освободившую несколько городов, в том числе мой родной Минусинск, где памятник Щетинкину стоит до сих пор, а улицу Кравченко так никто и не переименовывал. Правда, чуть позже, в середине двадцатых, и Щетинкин, и Кравченко как-то очень уж нечаяннопогибли в Монголии, уже на службе в Красной армии – и это, как и репрессии против партизан в дальнейшем, лишний раз доказывает, что скинувшие Колчака сибирские партизаны были глубоко чуждым большевикам элементом…
Здесь еще и своя специфика. Например, в Сибири совершенно не работали европейские догмы: промышленность была слабой, из-за чего «пролетариат», собственно говоря, отсутствовал, представленный главным образом рабочими железнодорожных мастерских, а земля… В книге модного ныне Л. Млечина «Русская армия между Троцким и Сталиным» мне попалось фантастическое по своему невежеству высказывание: «Колчак хотел было раздать землю крестьянам, но так и не решился, и утерял поддержку крестьян, которые в Сибири были настроены против большевиков».
Это написано выпускником Московского государственного университета, заметьте! То ли с образованием там так уж поплохело, то ли дело в самом Млечине…
Интересно, чьюземлю, по Млечину, должен был раздать крестьянам Колчак, если помещиков в Сибири не было вообще?Вся пригодная для сельскохозяйственного использования земля и так была крестьянской! Поистине, беда с этими европейскими авторами, для которых уже за Волгой начинаются неведомые земли, населенные псоглавцами и драконами…
К сведению «историков», подобных г-ну Млечину: дойдя до Поволжья, Колчак, наоборот, стал восстанавливатьв тех местах помещичье землевладение. После чего против него дружно поднялось не только тамошнее русское крестьянство, но татары и башкиры с черемисами, которым адмирал пытался посадить на шею прежних баев с нойонами, или как там они звались.
Большевики, кстати, отнюдь не главные виновники ареста и расстрела Колчака, брошенного всеми. Поднявший восстание в Иркутске и захвативший там власть Политический центр состоял, главным образом, из эсеров с меньшевиками. Чрезвычайная следственная комиссия, допрашивавшая адмирала, имела следующий состав: председатель – большевик, заместитель – меньшевик, еще два члена – эсеры (один из них, Алексеевский, в 1921 г. как ни в чем ни бывало участвовал в парижском съезде бывших членов Учредительного собрания, где наравне со всеми ругательски ругал «узурпаторов и палачей большевиков»). Руководитель расстрелявшей Колчака Иркутской ЧК – эсер…
На допросах Колчак, что характерно, твердил: он, изволите видеть, «ничего не знал». Не знал, что в контрразведке пытаемых вздергивают на дыбу. Не знал, что деревни даже не за бунты, а просто в «назидание» выжигают артиллерийским огнем. Не знал, что любой сопливый прапорщик может посреди улицы расстрелять кого ему заблагорассудится. Ему и в голову не приходило, что таким образом он расписывается в своей полной никчемности как вождя и лидера. Подозреваю, это не приходило в голову иным нынешним апологетам адмирала, которые повторяют вслед за своим кумиром, как оправдание, что «полярный герой» ничего не знал. А однажды – вот уж отец народный! – собственной рукой подписал приказ об увольнении от должности некоего взяточника-коменданта… Подвиг, право!
Да, вот что еще. На многих фотографиях Колчак предстает с двумяГеоргиевскими крестами. Да будет вам известно, что законным образом в первую мировую он получил только один.Второй ему попросту «преподнесла» некая организация георгиевских кавалеров уже в Сибири – и прококаиненный адмирал как ни в чем не бывало повесил этот сувенир на грудь, да так и не снимал, пока с него не оборвали все побрякушки эсеровские чекисты, прежде чем спустить в прорубь…
Такие дела. От Колчака осталась только родившаяся тогда же частушка:
О белых атаманах, обитавших тогда же в Приморье и на Дальнем Востоке, сказать особенно и нечего – все то же самое. Настолько, что барон Будберг именовал их «белыми большевиками».
Ах да, ведь в Гражданской войне участвовали еще и господа союзники…
Не к ночи будь помянуты!
Англия твердо и последовательно проводила свою линию, о которой премьер Ллойд-Джордж по старой доброй британской традиции называть вещи своими именами не стеснялся говорить вслух, – расколоть Россию на несколько «бантустанов», чем больше, тем лучше, чтобы никогда более английские интересы в примыкающих к бывшей России регионах не оказались под угрозой. В осуществление этого британцы и устраивали вялотекущуюпомощь: то высадят где-нибудь батальон-другой своих солдатиков, то пришлют эшелон-другой винтовок, то пошлют какого-нибудь лихого лейтенанта в деникинские окопы, чтобы он там вдоволь пошумел, собственноручно паля по красным и демонстрируя тем поддержку Великой Британией благородного белого дела… Вся эта «помощь и поддержка» осуществлялась строго дозированно, чтобы белые, не дай бог, не одержали по-настоящему серьезной победы. А попутно Ллойд-Джордж всю плешь белым генералам проел, требуя от них усесться за стол переговоров с Москвой и полюбовно договориться…
Вот его подлинные слова: «Традиции и жизненные интересы Англии требуют разрушения Российской империи, чтобы обезопасить английское господство в Индии и реализовать английские интересы в Закавказье и передней Азии».
Англичане, кроме всего прочего, не на шутку боялись, чтобы, не дай бог, не сомкнулисьрусские революционеры с германскими. Вот примечательный приказ английского адмирала, командовавшего эскадрой союзных сил на Белом море:
1. Топить без предупреждения все германские корабли, следующие под красным флагом.
2. Решительно топить корабли, находящиеся под командованием не офицеров, а депутатов-матросов.
3. Расстреливать экипажи, в числе которых обнаруживается хотя бы один большевик.
Не вчера сказано, что у Британии нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, а есть лишь постоянные интересы, которые островитяне всегда и защищали изо всех сил, не обращая внимания на абстрактные понятия вроде гуманизма, демократии, чести…
Французы, будем к ним справедливы, относились к борьбе с большевиками не в пример серьезнее. Правда, дело тут было не в душевном благородстве. Слишком много французских денежек было вложено в российскую экономику, и французы прекрасно понимали, что только единая сильная Россия может, во-первых, гарантировать возврат и сохранность этих денег, а во-вторых, послужить противовесом Германии.
Однако все французские усилия торпедировала та же Англия. Сначала французы, намеревавшиеся высадить в Крыму 12 дивизий, под нажимом Лондона вынуждены были ограничиться всего двумя. А там и их эвакуировать – не столько из-за разлагавшей войска пропаганды как красных агентов, так и французских левых вроде Жанны Лябурб (вопреки мифам, как иные утверждают, не расстрелянной французской контрразведкой, а попросту затраханной до смерти чернокожими зуавами), сколько из-за ультимативных требований Англии, опасавшейся усиления извечной соперницы Франции на юге России…
В свое время германские дипломаты вынуждены были признаться, что уже после свержения кайзера французский маршал Фош буквально с ножом у горла требовал от Германии развернуть широкомасштабные военные действия против Советской России. Тевтоны насилу втолковали бравому вояке, что Германия в нынешнем ее состоянии, сотрясаемая разрухой, инфляцией и двумя дюжинами революций сразу, не способна воевать, пожалуй, даже с африканскими зулусами…
Пожалуй, наиболее последовательно с коммунизмом как идеологией и большевиками как опасностью боролся лишь президент США Вудро Вильсон, человек незаурядный – крупный историк, религиозный, порядочный, честный, пытавшийся впоследствии реформировать «дикий», монополистический капитализм. За что его в родной стране и сожрали– а в СССР именно за последовательность и упорство в борьбе с большевизмом поливали грязью даже почище, чем любого из белогвардейских генералов. Однако Вильсон особых успехов не достиг – поскольку все его усилия сводил на нет американский же Сенат и «общественное мнение», отличавшееся невероятной левизной…
Кстати, именно Вильсон на Версальской мирной конференции не позволил премьеру Франции Клемансо прикарманить под видом «военных трофеев» те самые девяносто три с половиной тонны золота, отправленного большевиками в Германию. Он настоял, чтобы это золото было признано «конфискованным на временной основе» вплоть до разрешения вопроса всеми тремя заинтересованными странами – Францией, Россией и Германией. Клемансо очень обижался…
И, наконец, именно в США при Вильсоне перебравшиеся туда русские ветераны белого движения были полностью приравнены к американским ветеранам Первой мировой, получили военные пенсии, другие льготы, а в военный стаж им была включена служба в Сибири и на Дальнем Востоке.
Японцы… Ну, эти без затей – только и пытались захапать побольше, что им Сталин в сорок пятом и припомнил…
Три прибалтийских карлика, быстренько подписав мирные договоры с Москвой, разоружили на своей территории белые части.
Греки… Как я ни ломал голову, так и не смог понять, за каким чертом в Крым занесло греческие части. Не иначе играли в аргонавтов, комики.
Чехи? Не столько воевали с большевиками, сколько во исполнение секретной директивы своего новоиспеченного вождя Масарика старались нагрести побольше золота и вообще всего ценного, что могло пригодиться молодой республике. В обмен на разрешение вывезти без досмотра награбленное они и сдали Колчака Политцентру. Злые языки утверждают, что именно вывезенное из Сибири золото легло в подвалы созданного вскоре «Легия-банка», благодаря коему кукольная страна Чехословакия и просуществовала худо-бедно двадцать лет – а потом пришли немцы, цыкнули разок, и чехи послушно сбросили шапки перед новыми хозяевами.
Чехи, кстати, всегда оправдывались, что золота не воровали, но делали это как-то неубедительно. Как бы там ни было, память о себе они в Сибири оставили сквернейшую. В середине семидесятых (!) мне доводилось присутствовать в застольях, где еще, случалось, пели старую-престарую народную песню, сложенную в двадцатом:
Кстати – вот парадокс! – поляки, никакой любви к русским не питавшие, были единственной иностранной воинской частью в Сибири, дравшейся с красными всерьез, самоотверженно и до самого конца. Впрочем, это большей частью были не «иностранцы», а сибиряки польского происхождения. Именно они потом сыграли большую роль и в обороне Варшавы от Тухачевского, и в перевороте Пилсудского, когда маршал наконец-то разогнал осточертевший всем парламент, где увлеченно бузили 112 (сто двенадцать!) политических партий…
Ну что же, очередной парадокс непростого времени. Поляки, записные русофобы, что уж там, себя в боях показали прекрасно – в отличие от чехов и сербов, неведомо с какого перепугу почитающихся у нас «братушками». Чехи с их поручиком Гайдой, самого себя назначившим в генералы, иного определения, чем «погань», не заслуживают. Сербы – не лучше. В Самаре, когда комучевцы захватили там власть, располагался так называемый Добровольческий полк сербов, хорватов и словенцев численностью в две с половиной тысячи человек. Означенные «братушки» обмундировались и вооружились с русских складов, заняли под казармы лучшие здания в городе, но на фронт против большевиков идти отказались, объясняя это «необходимостью сохранить солдат для обезлюдевшей во время войны Сербии». Нижние чины «братушек» спекулировали на самарских базарах чем попало, а часть офицеров организовала контрразведку, добавившую крови в комучевский террор. При первой возможности эта шатия убралась восвояси строить Великую Сербию…
Что происходило у генералов? Начнем с Деникина. И слово предоставим ценнейшему свидетелю, уже поминавшемуся митрополиту Вениамину (Федченкову), занимавшему там немаленькие посты: «епископ армии и флота» при Деникине, член «совета министров» при Врангеле.
«Какими же принципами руководствовалось белое движение? …Сознаюсь, у нас не было не только подробной политико-социально программы, но даже самые основные принципы были не ясны с положительной стороны. Я и сейчас не помню каких-нибудь ярких лозунгов: а как бы я мог их забыть, если бы они были? А что помню, то было не сильно, не увлекало. Можно сказать, что наше движение руководилось скорее негативными, протестующими мотивами, чем ясными, положительными своими задачами. Мы боролись против большевиков – вот общая наша цель и психология… Что касается политического строя, то он был неясный, не предрешенческий: вот покончить бы лишь с большевиками, а там «все устроится». Как? Опять Учредительное Собрание, прежде разогнанное Железняковым? Нет! Об Учредительном Собрании и не упоминалось. Что же? Монархия с династией Романовых? И об этом не говорилось, скорее этого опасались, потому что едва ли народные массы воротились бы к старому. Конституция? Да, это скорее всего. Но какая, кто, как – было неизвестно… Какие социально-экономические задачи? Тут было ясно: восстановление собственников и собственности. Ничего нового при генерале Деникине не было слышно…»
«…когда зашла речь о династии Романовых, генерал Врангель в последующем обмене мнениями бросил горячую фразу, которая страшно поразила даже его сотрудников-генералов:
– Россия – не романовская вотчина!
Мне показалось, что народ наш смотрит на дело совсем просто, не с точки зрения идеалов политической философии славянофилов и не по рецептам революционеров, а также и не с религиозной высоты догмата Церкви о царе-помазаннике, а с разумной практической идеи – пользы. Была бы польза от царя, исполать ему! Не стало – или мало – пусть уйдет! Так и с другими властями – кадетскими, советскими. Здоровый простой взгляд».
Иными словами, от большевиков слишком многие могли рассчитывать получить пользу,которой не увидели от белых. Карл Радек писал сущую правду: «Троцкий сумел при помощи всего аппарата нашей партии внушить крестьянской армии, усталой от войны, глубочайшее убеждение в том, что она борется за свои интересы».
Практически то же самое говорил и митрополит Вениамин: «можно не соглашаться с большевиками и бороться против них, но нельзя отказать им в колоссальном размере идей политико-экономического и социального характера. Правда, они готовились к этому десятилетия. А что же мы все (и я, конечно, в том числе), могли противопоставить им со своей стороны? Старые привычки? Реставрацию изжитого петербургского периода русской истории и восстановление «священной собственности», Учредительное Собрание или Земский Собор, который каким-то чудом все разъяснит и устроит? Нет, мы были глубоко бедны идейно. И как же при такой серости мы могли надеяться на какой-то подвиг масс, который мог бы увлечь их за нами? Чем? Я думаю, что здесь лежала одна из главных причин поражения нашего белого движения: в его безыдейности! В нашей бездумности!»
А вдобавок к безыдейности среди деникинцев процветала масса других пороков, смертельно опасных для организованной силы. Грабежи и «реквизиции», погромы и беззаконие достигли такого размаха, что сам Деникин в бессильном возмущении писал: «Каждый день – картины хищений, грабежей, насилий по всей территории вооруженных сил… Помощи в этом деле ниоткуда не жду. В бессильной злобе обещал каторгу и повешенье. Но не могу же я сам, один, ловить и вешать мародеров фронта и тыла».
Врангель, правда, время от времени вешал тех, кто попадался под горячую руку. Помогало плохо. В тылах царили невероятная спекуляция и коррупция, города были набиты здоровыми молодцами, в том числе и в офицерских погонах, увиливавшими от фронта. Опухший от беспробудного пьянства Май-Маевский в разговоре с Врангелем подводил нечто вроде идеологической базы под мародерство и беззаконие:
– Если вы будете требовать от офицеров и солдат, чтобы они были аскетами, то они воевать не станут…
Сам Деникин копейки себе не взял, первое время ходил в дырявых сапогах и старой шинели, пока его кое-как не приодели англичане, но какое значение имеют его высокие моральные качества на фоне того, что творилось в его армии?
Начальник штаба Деникина генерал Романовский в армии не пользовался ни малейшим уважением. Май-Маевского наконец-то выперли в отставку (но разоблаченный и посаженный в крепость чекист Макаров ухитрился оттуда бежать при странных обстоятельствах – у него даже не отобрали в тюрьме удостоверение помощника Май-Маевского!). Слащев, как говорилось выше, вел тайные переговоры с красными.
От Деникина все чаще и настойчивее собственное же окружение требовало определиться и сказать во всеуслышание: за монархическую Россию он сражается или республиканскую? Генерал вилял, кротко ответствуя: мол, как бы я ни ответил, половина офицеров армию тут же покинет, так что лучше давайте уж по-старому, на авось…
О земельной реформе и речи не шло – чтобы не оттолкнуть офицеров, в большинстве своем дворян и землевладельцев. Только в самом конце войны, когда Добровольческая армия была разбита на всех фронтах и у белых остался лишь крымский клочок, чем-то таким срочно озаботились, но объявленная реформа, по словам того же Вениамина, была «компромиссной и запоздалой» и ничего уже не могла спасти.
В конце концов, собственные генералы буквально выпихнулиДеникина в Константинополь вместе с Романовским, заставив передать командование Врангелю. Там же, в Константинополе, прямо в здании русского посольства, Романовского и пристукнули: кто-то средь бела дня шарахнулему в спину пару раз из парабеллума. Посольство было битком набито офицерами, но стрелявшего так и не нашли – а может, и не искали.
Врангель тоже не добился ни малейших успехов – разве что Слащева из армии выкинул… Что ему нисколечко не помогло. И в Крым ворвалась Красная кавалерия…
Там и в самом деле чекисты пачками расстреливали потом офицеров – но необходимо уточнить, что подавляющую их часть составили не фронтовики (эти как раз эвакуировались в большинстве своем), а те самые эгоисты, что всю войну проторчали в тылу, рассчитывая и при красных как-нибудь отсидеться. Не получилось. Напомню еще раз разговор благородного дона Руматы с кузнецом:
«Кузнец оживился.Так и вышло.
– И я так полагаю, что приспособимся. Я полагаю, главное – никого не трогай, и тебя не тронут, а?
Румата покачал головой.
– Ну нет, – сказал он. – Кто не трогает, тех больше всего и режут».
Колчак…
Можно бы его назвать совершенно опереточной фигурой, не будь на нем столько крови. Сухопутный адмирал, не умевший и не способный руководить военными и гражданскими делами на суше, кокаинист, позер, истерик…
Поначалу ему везло. Так уж исторически сложилось благодаря сибирской специфике, что новоявленными «представителями победившего Октября» в той же Енисейской губернии (нынешний Красноярский край), да и в других местах, стало откровенное отребье, которое даже не воспринимали как власть,искренне полагая шайкой бандитов, под шумок пустившихся пограбить (как оно, кстати, и было). Даже благонамеренные советские историки более поздних лет писали, что Советская власть в Сибири «пала». Она именно «пала», как пьяный в лужу. А пришедшие ей на смену эсеры с меньшевиками были не лучше – и скинувший их Колчак сначала получил чуть ли не единодушную поддержку сибиряков. Но вот потом…
Начались все те же реквизиции, мобилизации и всеобщий террор, превосходивший все, что успели натворить и красные, и «временные областники». Чтобы не быть голословным, приведу два свидетельства, исходивших в свое время из колчаковского же лагеря.
Барон Будберг, министр в правительстве Колчака: «Год тому назад население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно нас ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, если не больше; и, что еще хуже ненависти, оно нам уже не верит, не ждет от нас ничего доброго… Мальчики думают, что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар и приблизили восстановление старого порядка вещей… Мальчики не понимают, что если они без разбора и удержу насильничают, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных, ценных и благодарных для них союзников».
Начальник Уральского края инженер Постников ушел в отставку, подробно изложив в докладной записке Колчаку причины своего поступка: «Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками, не могу… Диктатура военной власти… незакономерность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных „при побеге“, аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам… – начальник края может быть только свидетелем происходящего. Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских сажают в тюрьмы по одному наговору».
А вот воспоминания одного из упоминавшихся Будбергом «мальчиков», командира драгунского эскадрона в корпусе Каппеля штаб-ротмистра Фролова. Довольно высокий чин еще не означает солидного возраста – чинопроизводство у Колчака было прямо-таки фантазийным, не редкость чуть ли не двадцатилетние полковники, произведенные прямо из поручиков…
«Развесив на воротах Кустаная несколько сот человек, постреляв немного, мы перекинулись в деревню. Деревни Жаровка и Каргалинск были разделаны под орех, где за сочувствие большевикам пришлось расстрелять всех мужиков от 18 до 55-летнего возраста, после чего „пустить петуха“. Убедившись, что от Каргалинска осталось пепелище, мы пошли в церковь… Был страстной четверг. На второй день Пасхи эскадрон ротмистра Касимова вступил в богатое село Боровое. На улицах чувствовалось праздничное настроение. Мужики вывесили белые флаги и вышли с хлебом-солью. Запоров несколько баб, расстреляв по доносу два-три десятка мужиков, Касимов собирался покинуть Боровое, но его „излишняя мягкость“ была исправлена адъютантами начальника отряда поручиками Кумовым и Зыбиным. По их приказу была открыта по селу ружейная стрельба и часть села предана огню».Это – не отдельные «перегибы» и не выходки каких-то особенных садистов. Подобное творилось повсеместно.Легко представить, как отреагировали на это коренные сибиряки, по характеру не склонные прогибаться перед какими бы то ни было властями, – а оружие и до войны имелось в каждом доме… Если в первые месяцы наблюдалось четкое разделение: столыпинские «новоселы» – за красных, коренные – за Колчака, то теперь положение изменилось самым решительным образом. Против колчаковцев выступили все.Без малейшего участия большевиков возникли партизанские армии в десятки тысяч человек и «свободные республики» вроде Тасеевской, занимавшей громадную территорию. Именно этому масштабнейшему движению, а не военным потугам бездарного Тухачевского, красные обязаны взятием Сибири…
В том, что партизанское движение никакого отношения к большевикам не имело, убеждают сохранившиеся документы. Невероятная путаница понятий, представлений и методов агитации! Один из повстанческих вождей, штабс-капитан военного времени и агроном по основной профессии, Щетинкин и его ближайший сподвижник Кравченко действовали… царским именем! Вот одно из их подлинных воззваний: «Пора кончить с разрушителями России, с Колчаком и Деникиным, продолжающими дело предателя Керенского. Надо всем встать на защиту поруганной Святой Руси и русского народа. Во Владивосток приехал уже Великий князь Николай Николаевич, который и взял на себя всю власть над русским народом. Я получил от него приказ, посланный с генералом, чтобы поднять народ против Колчака… Ленин и Троцкий в Москве подчинились Великому князю Николаю Николаевичу и назначены его министрами… Призываю всех православных людей к оружию за царя и советскую власть».
Кто-то, разумеется, может над этой листовкой вдоволь посмеяться – но Щетинкин и Кравченко были моими земляками, и я неплохо знаю историю родной страны… Именно эти прокламации привлекли к двум вождям многотысячную армию, освободившую несколько городов, в том числе мой родной Минусинск, где памятник Щетинкину стоит до сих пор, а улицу Кравченко так никто и не переименовывал. Правда, чуть позже, в середине двадцатых, и Щетинкин, и Кравченко как-то очень уж нечаяннопогибли в Монголии, уже на службе в Красной армии – и это, как и репрессии против партизан в дальнейшем, лишний раз доказывает, что скинувшие Колчака сибирские партизаны были глубоко чуждым большевикам элементом…
Здесь еще и своя специфика. Например, в Сибири совершенно не работали европейские догмы: промышленность была слабой, из-за чего «пролетариат», собственно говоря, отсутствовал, представленный главным образом рабочими железнодорожных мастерских, а земля… В книге модного ныне Л. Млечина «Русская армия между Троцким и Сталиным» мне попалось фантастическое по своему невежеству высказывание: «Колчак хотел было раздать землю крестьянам, но так и не решился, и утерял поддержку крестьян, которые в Сибири были настроены против большевиков».
Это написано выпускником Московского государственного университета, заметьте! То ли с образованием там так уж поплохело, то ли дело в самом Млечине…
Интересно, чьюземлю, по Млечину, должен был раздать крестьянам Колчак, если помещиков в Сибири не было вообще?Вся пригодная для сельскохозяйственного использования земля и так была крестьянской! Поистине, беда с этими европейскими авторами, для которых уже за Волгой начинаются неведомые земли, населенные псоглавцами и драконами…
К сведению «историков», подобных г-ну Млечину: дойдя до Поволжья, Колчак, наоборот, стал восстанавливатьв тех местах помещичье землевладение. После чего против него дружно поднялось не только тамошнее русское крестьянство, но татары и башкиры с черемисами, которым адмирал пытался посадить на шею прежних баев с нойонами, или как там они звались.
Большевики, кстати, отнюдь не главные виновники ареста и расстрела Колчака, брошенного всеми. Поднявший восстание в Иркутске и захвативший там власть Политический центр состоял, главным образом, из эсеров с меньшевиками. Чрезвычайная следственная комиссия, допрашивавшая адмирала, имела следующий состав: председатель – большевик, заместитель – меньшевик, еще два члена – эсеры (один из них, Алексеевский, в 1921 г. как ни в чем ни бывало участвовал в парижском съезде бывших членов Учредительного собрания, где наравне со всеми ругательски ругал «узурпаторов и палачей большевиков»). Руководитель расстрелявшей Колчака Иркутской ЧК – эсер…
На допросах Колчак, что характерно, твердил: он, изволите видеть, «ничего не знал». Не знал, что в контрразведке пытаемых вздергивают на дыбу. Не знал, что деревни даже не за бунты, а просто в «назидание» выжигают артиллерийским огнем. Не знал, что любой сопливый прапорщик может посреди улицы расстрелять кого ему заблагорассудится. Ему и в голову не приходило, что таким образом он расписывается в своей полной никчемности как вождя и лидера. Подозреваю, это не приходило в голову иным нынешним апологетам адмирала, которые повторяют вслед за своим кумиром, как оправдание, что «полярный герой» ничего не знал. А однажды – вот уж отец народный! – собственной рукой подписал приказ об увольнении от должности некоего взяточника-коменданта… Подвиг, право!
Да, вот что еще. На многих фотографиях Колчак предстает с двумяГеоргиевскими крестами. Да будет вам известно, что законным образом в первую мировую он получил только один.Второй ему попросту «преподнесла» некая организация георгиевских кавалеров уже в Сибири – и прококаиненный адмирал как ни в чем не бывало повесил этот сувенир на грудь, да так и не снимал, пока с него не оборвали все побрякушки эсеровские чекисты, прежде чем спустить в прорубь…
Такие дела. От Колчака осталась только родившаяся тогда же частушка:
Придумали ее не красные пропагандисты, а простые сибирские мужики…
– Эх, улица, улица!
Гад Деникин жмурится,
Что Иркутская Чека
Разменяла Колчака…
О белых атаманах, обитавших тогда же в Приморье и на Дальнем Востоке, сказать особенно и нечего – все то же самое. Настолько, что барон Будберг именовал их «белыми большевиками».
Ах да, ведь в Гражданской войне участвовали еще и господа союзники…
Не к ночи будь помянуты!
Англия твердо и последовательно проводила свою линию, о которой премьер Ллойд-Джордж по старой доброй британской традиции называть вещи своими именами не стеснялся говорить вслух, – расколоть Россию на несколько «бантустанов», чем больше, тем лучше, чтобы никогда более английские интересы в примыкающих к бывшей России регионах не оказались под угрозой. В осуществление этого британцы и устраивали вялотекущуюпомощь: то высадят где-нибудь батальон-другой своих солдатиков, то пришлют эшелон-другой винтовок, то пошлют какого-нибудь лихого лейтенанта в деникинские окопы, чтобы он там вдоволь пошумел, собственноручно паля по красным и демонстрируя тем поддержку Великой Британией благородного белого дела… Вся эта «помощь и поддержка» осуществлялась строго дозированно, чтобы белые, не дай бог, не одержали по-настоящему серьезной победы. А попутно Ллойд-Джордж всю плешь белым генералам проел, требуя от них усесться за стол переговоров с Москвой и полюбовно договориться…
Вот его подлинные слова: «Традиции и жизненные интересы Англии требуют разрушения Российской империи, чтобы обезопасить английское господство в Индии и реализовать английские интересы в Закавказье и передней Азии».
Англичане, кроме всего прочего, не на шутку боялись, чтобы, не дай бог, не сомкнулисьрусские революционеры с германскими. Вот примечательный приказ английского адмирала, командовавшего эскадрой союзных сил на Белом море:
1. Топить без предупреждения все германские корабли, следующие под красным флагом.
2. Решительно топить корабли, находящиеся под командованием не офицеров, а депутатов-матросов.
3. Расстреливать экипажи, в числе которых обнаруживается хотя бы один большевик.
Не вчера сказано, что у Британии нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, а есть лишь постоянные интересы, которые островитяне всегда и защищали изо всех сил, не обращая внимания на абстрактные понятия вроде гуманизма, демократии, чести…
Французы, будем к ним справедливы, относились к борьбе с большевиками не в пример серьезнее. Правда, дело тут было не в душевном благородстве. Слишком много французских денежек было вложено в российскую экономику, и французы прекрасно понимали, что только единая сильная Россия может, во-первых, гарантировать возврат и сохранность этих денег, а во-вторых, послужить противовесом Германии.
Однако все французские усилия торпедировала та же Англия. Сначала французы, намеревавшиеся высадить в Крыму 12 дивизий, под нажимом Лондона вынуждены были ограничиться всего двумя. А там и их эвакуировать – не столько из-за разлагавшей войска пропаганды как красных агентов, так и французских левых вроде Жанны Лябурб (вопреки мифам, как иные утверждают, не расстрелянной французской контрразведкой, а попросту затраханной до смерти чернокожими зуавами), сколько из-за ультимативных требований Англии, опасавшейся усиления извечной соперницы Франции на юге России…
В свое время германские дипломаты вынуждены были признаться, что уже после свержения кайзера французский маршал Фош буквально с ножом у горла требовал от Германии развернуть широкомасштабные военные действия против Советской России. Тевтоны насилу втолковали бравому вояке, что Германия в нынешнем ее состоянии, сотрясаемая разрухой, инфляцией и двумя дюжинами революций сразу, не способна воевать, пожалуй, даже с африканскими зулусами…
Пожалуй, наиболее последовательно с коммунизмом как идеологией и большевиками как опасностью боролся лишь президент США Вудро Вильсон, человек незаурядный – крупный историк, религиозный, порядочный, честный, пытавшийся впоследствии реформировать «дикий», монополистический капитализм. За что его в родной стране и сожрали– а в СССР именно за последовательность и упорство в борьбе с большевизмом поливали грязью даже почище, чем любого из белогвардейских генералов. Однако Вильсон особых успехов не достиг – поскольку все его усилия сводил на нет американский же Сенат и «общественное мнение», отличавшееся невероятной левизной…
Кстати, именно Вильсон на Версальской мирной конференции не позволил премьеру Франции Клемансо прикарманить под видом «военных трофеев» те самые девяносто три с половиной тонны золота, отправленного большевиками в Германию. Он настоял, чтобы это золото было признано «конфискованным на временной основе» вплоть до разрешения вопроса всеми тремя заинтересованными странами – Францией, Россией и Германией. Клемансо очень обижался…
И, наконец, именно в США при Вильсоне перебравшиеся туда русские ветераны белого движения были полностью приравнены к американским ветеранам Первой мировой, получили военные пенсии, другие льготы, а в военный стаж им была включена служба в Сибири и на Дальнем Востоке.
Японцы… Ну, эти без затей – только и пытались захапать побольше, что им Сталин в сорок пятом и припомнил…
Три прибалтийских карлика, быстренько подписав мирные договоры с Москвой, разоружили на своей территории белые части.
Греки… Как я ни ломал голову, так и не смог понять, за каким чертом в Крым занесло греческие части. Не иначе играли в аргонавтов, комики.
Чехи? Не столько воевали с большевиками, сколько во исполнение секретной директивы своего новоиспеченного вождя Масарика старались нагрести побольше золота и вообще всего ценного, что могло пригодиться молодой республике. В обмен на разрешение вывезти без досмотра награбленное они и сдали Колчака Политцентру. Злые языки утверждают, что именно вывезенное из Сибири золото легло в подвалы созданного вскоре «Легия-банка», благодаря коему кукольная страна Чехословакия и просуществовала худо-бедно двадцать лет – а потом пришли немцы, цыкнули разок, и чехи послушно сбросили шапки перед новыми хозяевами.
Чехи, кстати, всегда оправдывались, что золота не воровали, но делали это как-то неубедительно. Как бы там ни было, память о себе они в Сибири оставили сквернейшую. В середине семидесятых (!) мне доводилось присутствовать в застольях, где еще, случалось, пели старую-престарую народную песню, сложенную в двадцатом:
Подобные народныепесни рождаются неспроста! Достоверно известно, как вели себя чехи во время всеобщего отступления белых на восток: силой отобрали паровозы и первыми кинулись драпать. На путях – лютой зимой – осталось примерно двестипоездов с беженцами, их семьями, ранеными. Погибли многие тысячи – не только русские, но жены, дети и раненые польской дивизии.
– Отца убили злые чехи,
А мать живьем в костре сожгли…
Кстати – вот парадокс! – поляки, никакой любви к русским не питавшие, были единственной иностранной воинской частью в Сибири, дравшейся с красными всерьез, самоотверженно и до самого конца. Впрочем, это большей частью были не «иностранцы», а сибиряки польского происхождения. Именно они потом сыграли большую роль и в обороне Варшавы от Тухачевского, и в перевороте Пилсудского, когда маршал наконец-то разогнал осточертевший всем парламент, где увлеченно бузили 112 (сто двенадцать!) политических партий…
Ну что же, очередной парадокс непростого времени. Поляки, записные русофобы, что уж там, себя в боях показали прекрасно – в отличие от чехов и сербов, неведомо с какого перепугу почитающихся у нас «братушками». Чехи с их поручиком Гайдой, самого себя назначившим в генералы, иного определения, чем «погань», не заслуживают. Сербы – не лучше. В Самаре, когда комучевцы захватили там власть, располагался так называемый Добровольческий полк сербов, хорватов и словенцев численностью в две с половиной тысячи человек. Означенные «братушки» обмундировались и вооружились с русских складов, заняли под казармы лучшие здания в городе, но на фронт против большевиков идти отказались, объясняя это «необходимостью сохранить солдат для обезлюдевшей во время войны Сербии». Нижние чины «братушек» спекулировали на самарских базарах чем попало, а часть офицеров организовала контрразведку, добавившую крови в комучевский террор. При первой возможности эта шатия убралась восвояси строить Великую Сербию…