Страница:
этимсовпадениям вернемся по другим поводам…).
И народники, и революционные интеллигенты, и гитлеровцы – все вместе подходят под определение Бакунина, который, в силу своей биографии, знал проблему изнутри: «Особенно страшен деспотизм интеллигентного и потому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ. Во-первых, представители этого меньшинства попытаются во что бы то ни стало уложить в прокрустово ложе своего идеала жизни будущих поколений. Во-вторых, эти двадцать или тридцать ученых-интеллигентов перегрызутся между собой».
Еще в 1971 г. известный социолог и публицист Н.Я. Данилевский писал: «Без… народной основы так называемая интеллигенция не что иное, как более или менее многочисленное собрание довольно пустых личностей, получивших извне почерпнутое образование, не переваривших и не усвоивших его, а только перемалывающих в голове, перебалтывающих языком ходячие мысли, находящиеся в ходу в данное время под пошлою этикеткою современных».
Подведем итоги. Вдобавок ко всем прочим бедам и противоречиям в России перед революцией образовалась горластая и невежественная, неуемная и одержимая патологической жаждой разрушения прослойка,к сожалению, получившая возможность влиять на умы большинства. Без нее, без интеллигенции, очень может быть, и не произошло бы тех поистине космических потрясений, что долго потом терзали страну.
Можно сказать о ней словами из пьесы «Интеллигенция и революция», принадлежащей перу умного и язвительного Розанова: «Насладившись в полной мере великолепным зрелищем революции, наша интеллигенция приготовилась надеть свои мехом подбитые шубы и возвращаться обратно в свои уютные хоромы, но шубы оказались украденными, а хоромы были сожжены».
А можно еще воспользоваться отнюдь не академической, но метко бьющей не в бровь, а в глаз цитатой из Пикуля, пусть и относящейся к другим объектам иронии:
7. Не то чума, не то веселье на корабле…
И народники, и революционные интеллигенты, и гитлеровцы – все вместе подходят под определение Бакунина, который, в силу своей биографии, знал проблему изнутри: «Особенно страшен деспотизм интеллигентного и потому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ. Во-первых, представители этого меньшинства попытаются во что бы то ни стало уложить в прокрустово ложе своего идеала жизни будущих поколений. Во-вторых, эти двадцать или тридцать ученых-интеллигентов перегрызутся между собой».
Еще в 1971 г. известный социолог и публицист Н.Я. Данилевский писал: «Без… народной основы так называемая интеллигенция не что иное, как более или менее многочисленное собрание довольно пустых личностей, получивших извне почерпнутое образование, не переваривших и не усвоивших его, а только перемалывающих в голове, перебалтывающих языком ходячие мысли, находящиеся в ходу в данное время под пошлою этикеткою современных».
Подведем итоги. Вдобавок ко всем прочим бедам и противоречиям в России перед революцией образовалась горластая и невежественная, неуемная и одержимая патологической жаждой разрушения прослойка,к сожалению, получившая возможность влиять на умы большинства. Без нее, без интеллигенции, очень может быть, и не произошло бы тех поистине космических потрясений, что долго потом терзали страну.
Можно сказать о ней словами из пьесы «Интеллигенция и революция», принадлежащей перу умного и язвительного Розанова: «Насладившись в полной мере великолепным зрелищем революции, наша интеллигенция приготовилась надеть свои мехом подбитые шубы и возвращаться обратно в свои уютные хоромы, но шубы оказались украденными, а хоромы были сожжены».
А можно еще воспользоваться отнюдь не академической, но метко бьющей не в бровь, а в глаз цитатой из Пикуля, пусть и относящейся к другим объектам иронии:
«А назывались они все одинаково.
Кратко и выразительно.
Как на заборе!»
7. Не то чума, не то веселье на корабле…
Ну, а чем же занимались люди, которые по своему общественному положению и роду занятий к интеллигенции не принадлежали – купцы и фабриканты, чиновники и дворяне, инженеры и полицейские офицеры?
Да революцию финансировали!
Обычно, когда речь заходит о капиталистах, дававших деньги на революцию, в качестве «совершенно нетипичных примеров» упоминают лишь Савву Морозова и его родственника Николая Шмита – того самого, что неведомо по каким движениям души в 1905 г. организовал стачку на собственной фабрике…
Отщепенцы, говорят, белые вороны. Совершенно нетипичные.
Ага!
Деньги на революцию из карманов людей обеспеченных, отнюдь не пролетариев и не интеллигентов, текли могучим потоком. Большой знаток вопроса Леонид Красин вспоминал: «Считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивавших ежемесячные сборы от 5 до 25 рублей, бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков и чиновники государственных учреждений».
Ему вторит Троцкий: «До конституционного манифеста 1905 г. революционное движение финансировалось главным образом либеральной буржуазией и радикальной интеллигенцией. Это относится также и к большевикам, на которых либеральная оппозиция глядела тогда лишь как на более смелых революционных демократов».
Наверняка и после девятьсот пятого те же самые животворные источники не иссякали… Уже послечерез кассу большевиков прошли сотни тысяч рублей.
А где, кстати, хранилась «нелегальщина» – большевистская литература? Опять-таки не в бедняцких квартирках. Вот, например, перечень тех, кто разрешал складировать у себя нелегальщину в Москве: сын либерального фабриканта, один из «булочных королей», врач, инспектор училища, жена писателя, художница, генеральша и даже графиня Бобринская (по воспоминаниям члена Московского комитета РСДРП А. Шестакова).
Небольшой перечень тех, кто финансировал революционеров по крупной – только род занятий, поскольку фамилии совершенно не играют роли. Владимирская губерния – фабрикант, Воронеж – совладелец Товарищества механических заводов, Дальний Восток – рыбопромышленник, Казань – один из владельцев торгового дома, Калуга – владелец писчебумажной фабрики и лесопромышленник с ним за компанию, Нижний Новгород – хлеботорговец, купец 1-й гильдии, Пермь – вдова пароходовладельца, Рига, Ростов-на-Дону, Смоленск – купцы, Тверь – семья помещиков, Урал – золотопромышленник, Уфа – князьКугушев (!)…
Финляндия – отдельной строкой, потому что это вообще песня. Купец и… председатель правления «Нурдиска Ференнигебанкен» граф Маннергейм. Несомненно, родственник будущего маршала – Маннергеймы в Финляндии люди пришлые, не финны, а шведы, фамилия редкая…
Приводящий эти факты А. Островский уточняет, что подобных имен у него в картотеке около трехсот…
В Баку огромные суммы вносили представители крупнейших нефтедобывающих фирм. Будущий тесть Сталина, С.Я. Аллилуев вспоминал, что денежная помощь шла «из несгораемых стальных касс королей нефти: Гукасова, Манташева, Зубалова, Кокорева, Ротшильда, Нобеля и многих других миллионеров». Он тут же оговаривается, что деньги эти получали исключительно меньшевики, но слишком много примеров, что и большевики тем же источником не брезговали…
И на Кавказе имело место пикантное сращивание революционного подполья с крупными коммерческими структурами вроде Совета съезда марганцепромышленников и Совета съезда нефтепромышленников. Десятаячасть служащих Азово-Донского банка состояла, по секретному докладу Департамента полиции, из лиц, на которых имелись «неблагоприятные в политическом отношении сведения». Автор доклада далее писал: «По-видимому, лица с политическим прошлым находят в названном банке при определении их на службу чью-либо поддержку со стороны местной банковской администрации».
Профессиональное чутье полицейского чина не обмануло – но он тогда вряд ли знал, что «неблагонадежные связи» имеются и у члена совета банка Манташева, а член правления банка и один из его директоров Дармолотов регулярно получает из-за границы для дальнейшего распространения тиражи газеты под названием «Искра»…
Кстати, канцелярией помянутого Совета съезда нефтепромышленников чуть ли не четверть века заведовали люди, сами в прошлом участвовавшие в революционном подполье и до последних дней царизма сохранявшие с этим подпольем связь…
Председатель Петербургского Совета рабочих депутатов Хрусталев-Носарь в свое время открыто утверждал, что всеобщая октябрьская стачка 1905 г. была оплачена капиталистами. Поневоле начинаешь задумываться над скоропалительным расстрелом большевиками означенного Хрусталева в 1918 г. В его адрес выдвигались довольно невнятные обвинения в связях с охранным отделением – но, быть может, его смерть должна была оборвать следы каких-то другихсвязей?
В чем тут причина? В первую очередь, поводы были чисто коммерческие. Например, в Грузии, в Чиатури, забастовку рабочих в 1905 г. профинансировал Тифлисский коммерческий банк. Марганцепромышленник Мосеишвили бесхитростно написал в своих мемуарах: «Банк это делал из коммерческих соображений, так как с победой рабочих была поднята цена на марганец». Точно так же знаменитый московский «булочный король» Филиппов… стал инициатором всеобщей забастовки московских хлебопеков! И гарантировал всем своим бастующим, что будет платить им зарплату полностью, сколько бы ни бастовали. Это он таким манером наносил удар по конкурентам…
А потому ничего удивительного, что частенько и большевики, и меньшевики занимались вульгарным рэкетом – к фабриканту или хозяину нефтепромысла приходил вежливый господин при галстуке, кто-нибудь вроде инженера Красина, и душевно предлагал: или деньги на бочку, или будет долгая забастовка… Свидетельств предостаточно. Следует отметить, что это выглядело форменным джентльменством по сравнению с поведением других революционных партий. Эсеры или анархисты попросту подбрасывали записочки вроде: «Или положишь тыщу руб. под третью слева скамейку, или взорвем твой магазин на хрен!»
И ведь взрывали… И ведь платили…
Но добровольно«сочувствующие» выплачивали неизмеримо больше, нежели удавалось вырвать с помощью банального вымогательства. На этихденьгах, а не на полумифическом «германском золоте», революция и жирела, и крепла, и набиралась силенок.
Небольшая экскурсия по полицейским учреждениям Грузии. Кутаиси. Пристав Заречного полицейского участка Тер-Антонов преспокойно подписался под петицией с требованием созыва Учредительного Собрания (дело было в 1905 г.). Остался в должности и даже делал карьеру. А впрочем, что тут удивительного – его начальник, пристав всегоКутаиси и Кутаисского уезда Махарадзе, поддерживал связи с революционным подпольем. Как и уездный начальник Келбакиани.
А вот колоритнейшая фигура – горийский уездный начальник Давид Бакрадзе, из дворян. Брат – учитель вел революционную пропаганду среди солдат. Входил в руководство Военного союза партии эсеров, как и его сестры – Александра и Елена. Еще один брат Бакрадзе, приставДушетского уезда, арестован за хранение прокламаций и нелегальной литературы. Дело замяли, но из полиции все же уволили.
Хороша семейка? Кончилось все тем, что будучи на посту уездного начальника Бакрадзе создал абсолютно незаконный вооруженный отряд из двадцати человек, а во главе поставил некоего Васо Немсадзе, числившегося в розыске за то, что был командиром «боевой дружины Боржомской организации социал-демократов». Именно этой теплой компании отдельные циники из полиции приписывали ограбление Душетского казначейства – а иные добавляли, что руководил этим сам Давид Бакрадзе. Коего все же поперли со службы, сослали на три года в Тобольск, но потом помиловали.
Одним словом, не семейка, а доска почета из Музея революции. Единственным приличным человеком в этом буйном семействе был зять Бакрадзе Хелаев – он никакой политикой не занимался, а, сколотив шайку разбойников, совершенно безыдейно грабил на дорогах кого ни попадя..
А вот вам князь Леван Джандиери: тифлисский уездный начальник, потом полицмейстер Тифлиса, начальник Сухумского окружного полицейского управления в чине генерал-майора, после отставки – член правления Тифлисского дворянского банка. На всех этапах карьеры свой человек для революционного подполья. И не он один. 1908 г. Тифлисское охранное отделение получает донесение агента: «Помощник полицмейстера Канделаки состоит в партии социал-демократов и укрывает революционеров». Канделаки оставался в прежней должности до 1917 г. – оттого, что донос был ложным? Или по другим причинам?
Кстати, прокурора Кутаисского окружного суда Толпыго всерьез обвиняли в том, что в декабре 1905 г. он участвовал в постройке баррикад. Служебное расследование этого факта не подтвердило, но констатировало, что прокурор все же «полевел». И что? Да ничего. Оставили на службе. Если увольнять по таким поводам, как левизна и сотрудничество с революционерами, останешься вовсе без чиновников…
Но это далекий Кавказ с его горячим народом. А что у нас, в прохладной столице? И вообще, в России?
Да то же самое, только почище!
Кто это там у нас руководит действиями боевой дружины киевских эсеров? А Мария Платоновна Рейнбот, супружница действительного статского советника, члена совета при министре финансов.
Кто это там у нас финансирует издание большевистской «Искры», да вдобавок 2-й съезд РСДРП? А Калмыкова, супруга сенатора.
Кто это там у нас среди анархистов блистает, браунингом помахивая и бомбы кидая? Да князь Хилков… А кто у нас среди руководства эсеров? Да Алексей Устинов, племянник Столыпина…
1903 г. Кто получает из-за границы нелегальные транспорты с «Искрой» и передает ее далее? А.Н. Пургольд, директор правления АО Московско-Виндавско-Рыбинской железной дороги (перечитал написанное и спохватился: тьфу ты, ведь этот тип над моим прадедом начальствовал! Тесен мир…) и – В.Э. Дандре, статский советник, секретарь при обер-прокуроре Правительствующего Сената.
1905 г. Товарищ (заместитель) министра внутренних дел князь Урусов по должности своей принимает все надлежащие меры, чтобы раздавить гидру революции. Вот только в это самое время в его доме скрываются от полиции две родственницы его жены, которых как раз ищут за революционные дела. И не находят, конечно: кто ж их в доме товарища министра МВД искать станет?!
1905 г. В Петербурге – внушительный склад нелегальной литературы, типографского шрифта и оружия. Но не в каморке пресловутого «рабочего Василия», в квартире статского советника Фан-дер-Флита…
В свое время Начальнику Петербургского охранного отделения генералу Герасимову «бросилась в глаза совершенно исключительная осведомленность Азефа относительно всех передвижений царя. Все изменения, которые вносились в план царской поездки, в каком бы секрете они ни держались, немедленно становились известными Азефу, который обо всех них получал извещения путем условных телеграмм». А сам Герасимов «этого рода новости» узнавал позднее Азефа, хотя по своему положению должен был быть в курсе всех этих вопросов, так как именно на нем лежала основная забота о безопасности царя.
Другими словами, в ближайшем окружении царя у боевой организации эсеров был источник!И это не выдумка: Герасимов, втихомолку проведя расследование, на этого человека вышел. Но тот оказался столь высокопоставленным лицом, что генерал и начальник Петербургского охранного отделения не смог самолично, под свою ответственность, принять против него какие бы то ни было меры. Пошел к Столыпину. Столыпин поначалу не поверил, услышав фамилию. Назначил дополнительную проверку. Результат был тот же: «Означенное высокопоставленное лицо, судя по всему, действительно вполне сознательно оказывало содействие террористам в подготовке цареубийства». И тем не менее Столыпин отчего-то распорядился никакого хода этому делу не давать…
Сейчас бы и самое время эффектно назвать читателю фамилию этого «крота» эсеров в ближайшем окружении царя. Но я ее не знаю. И никто не знает. Даже после революции, усевшись в эмиграции писать воспоминания, Герасимов этой фамилии так и не назвал, ограничившись одним-единственным туманным уточнением: «… почти член Совета министров». Когда-нибудь, будет время, непременно попробую вычислить…
А впрочем, вряд ли получится. Поскольку список титулованной знати, имевшей тесные связи с революционным подпольем, длиннейший: камер-юнкер Сабуров (финансировал «Искру»), камергер императорского двора граф Нессельроде (аналогично), граф Орлов-Давыдов (был близок к Керенскому), баронесса Икскуль (на ее квартире собиралась подпольная организация «Офицерский союз»), князь Барятинский (аналогично)…
Интереснейшую запись оставила в дневнике генеральша А.В. Богданович в декабре 1906 г., после смерти дворцового коменданта Д.Ф. Трепова: «Мадемуазель Клейгельс говорила, что в бумагах покойного Трепова нашли документы, из которых ясно, что он собирался уничтожить всю царскую семью с царем во главе и на престол посадить великого князя Дмитрия Павловича, а регентшей великую княгиню Елизавету Федоровну».
Очередная придворная сплетня, дурацкий слух? А как нам быть с мемуарами знаменитого графа Игнатьева, военного атташе в Париже, впоследствии перешедшего к большевикам?
Отец Игнатьева Алексей Павлович в свое время занимал довольно высокие посты в Российской империи, побывав и товарищем министра внутренних дел, и генерал-губернатором, носил звание генерал-адъютанта (то есть причислен к царской свите), до самой смерти был членом Государственного Совета, имел обширные связи при дворе. После русско-японской войны, позорно проигранной Россией, граф-отец неожиданно признался графу-сыну, что, сознавая ничтожество Николая, всерьез намеревается пойти в Царское с военной силой и потребовать реформ.
Реформы эти, правда, не имели ничего общего с либерализмом – наоборот, Игнатьев-старший был ярым монархистом и мечтал не революцию устроить, не парламент образовать, а всего-навсего заменить Николая «сильным царем», способным укрепить и вывести из кризиса пошатнувшуюся монархию. Спасение он видел в возрождении «старинных русских форм управления», с неограниченной ничем самодержавной властью царя и губернаторами, в своей деятельности зависимыми исключительно от монарха.
Дело, похоже, зашло довольно далеко. По утверждению Игнатьева-младшего, отец даже показал ему список будущего кабинета министров и рассказал о некоторых деталях – граф всерьез рассчитывал на воинские части, с командирами и офицерами которых был давно знаком и пользовался у них авторитетом: вторую гвардейскую дивизию, кавалергардов, гусар, кирасир, казаков. Какие именно гусары и казаки имелись в виду, сегодня уже не установить.
А вот состав второй гвардейской дивизии известен точно – четыре лейб-гвардии полка: Московский, Гренадерский, Павловский и Финляндский. Возможно, имеет смысл поднять архивы, посмотреть, кто тогда полками командовал, что за офицеры там служили, одним словом, «покачать на косвенных». Результаты, быть может, получатся интересные…
В том, что все там было довольно серьезно, заставляет подозревать дальнейшая участь Игнатьева-старшего. В декабре 1906 г., когда граф участвовал в дворянских выборах в Твери, местная полиция вдруг отозвала с постов обычно охранявших его агентов (невразумительно ссылаясь потом на некий приказ свыше). Ближе к вечеру в буфет преспокойно вошел некий террорист из партии эсеров и высадил в графа всю обойму. Террориста схватили и быстренько повесили без особого расследования – на основании закона о «столыпинских галстуках». Концов не осталось. Любопытно, что вдова Игнатьева отчего-то не стала проклинать эсеров, а тут же заявила, что убийство «организовано свыше», и отправила царю довольно дерзкую телеграмму, по отзывам современников, недвусмысленно намекавшую на причастность Николая к убийству. Что ж, опасное это дело – устраивать дворцовые перевороты, не всякий граф справится…
В воспоминаниях видного большевика Гусева-Драбкина приведен не менее интересный эпизод. Если ему верить, (а почему, собственно, мы должны ему не верить?!) в апреле 1905 г. в петербургском ресторане «Контан» состоялась весьма странная встреча: за одним столом оказались представители социал-демократов и гвардейского офицерства. Последних возглавлял некто Мстиславский-Масловский. Он и рассказал революционерам, что представляет тайную организацию гвардейских офицеров «Лига красного орла», цель которой – свержение императора и установление конституции. План офицеров существовал в двух вариантах. По первому, когда на Пасху войска поведут в церковь (естественно, без оружия), заговорщики захватят в казармах их оружие и арестуют царя. Согласно второму варианту, предполагалось объявить в столичном гарнизоне, что Николай II желает ввести конституцию, но некие противники такого шага захватили его в Гатчине в плен. Под предлогом освобождения обожаемого монарха следовало поднять войска, арестовать всех, кто мог оказать сопротивление, в том числе под шумок и самого Николая…
Эти задумки, по Драбкину, обсуждались вполне серьезно. Не сошлись в главном – в планах на будущее. Гвардейцы предлагали после захвата царя созвать по старинной традиции Земский собор, социал-демократы, конечно же, горой стояли за Учредительное собрание. Так и разошлись ни с чем.
Спрашивается, зачем графу Игнатьеву и Гусеву-Драбкину эти истории выдумывать? В них нет ничего странного, из ряда вон выходящего, учитывая дальнейшее поведение армии и генералитета (о чем поговорим подробнее в следующей главе).
Вообще-то, с практической точки зрения план «Лиги красного орла» выглядит авантюрой, если вспомнить, сколь многочисленной была охрана Николая: собственный его императорского величества конвой, куда входили сводный пехотный полк, рота дворцовых гренадер и четыре сотни лейб-казаков; особый железнодорожный полк; 300 агентов охранной службы из команды жандармского генерала Спиридовича; 300 охранников дворцового коменданта Воейкова; несколько сотен охранников дворцовой полиции генерала Герарди. Однако если какой-то план с посторонней точки зрения кажется авантюрой, это еще не значит, что его творцы не намерены его проводить в жизнь…
В конце концов, не так уж важно, могли все эти планы осуществиться, или нет. Гораздо важнее другое: абсолютно все слои общества, от безземельного мужика до сиятельных графьев, находились в примечательном состоянии: если не на деле, то в мыслях и на словах совершенно смирились с тем, что однажды государь император слетит с трона, как пьяный со стремянки. Все жаждали перемен – и кое-кто жертвовал на эти перемены деньги, а кто-то заходил и дальше.
Это было всеобщееповетрие! Если не считать кучки особо упертых консерваторов, вся странаждала перемен! Плевать, что под этим каждый понимал что-то сугубо свое – состояние умов, ожидание бури делало возможным любые резкие повороты! Коли уж все были внутренне готовы: вот-вот что-то этакое грянет… не германские деньги, не большевистские листовки, не эсеровские бомбы, а именно эта всеобщая внутренняя готовность к сломуи стала похоронным звоном по империи…
С этой точки зрения бесценным историческим источником является непритязательная вроде бы, мягкая и лиричная детская книжка Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания». Сейчас она почти забыта, но тот, кто ее помнит, быть может, со мной согласится.
А тем, кто ее не читал, напомню, в чем там дело. Где-то в южнорусском городке живет доктор, и у него два сына – Ося и Лева (будущий писатель Кассиль). Доктор вообще-то еврей – но исключительно по происхождению. Он – самый натуральный «ассимилянт», как это в свое время называлось, не имеет уже никакого отношения ни к еврейским национальным традициям, ни к иудаизму, вообще ни в какого бога не верит, атеист и вольнодумец. Ведет он жизнь классического русского интеллигента – и, между прочим, благодаря профессии отнюдь не бедствует: у него свой дом, прислуга, экипаж с лошадьми. Выражаясь по-современному, доктор входит в местный истеблишмент. Во всей книге – ни тени каких бы то ни было упоминаний об антисемитизме.
Дети доктора – гимназисты. Благополучные, воспитанные, сытые, образованные мальчики. Средний класс. Но в том-то и штука, что юные Лева и Ося – этакие неосознанные революционеры. Они яростно ждут того самого «очистительного ветра», перемен, ломки. Их еврейское происхождение тут абсолютно ни при чем: за исключением одного очень отрицательного помещичьего сынка, точно так же настроены их многочисленные соученики по гимназии – русские, как на подбор. И когда все же придет Февраль, а за Февралем – Октябрь, эта горластая компания шумит на всех митингах, поддерживает самую теплую дружбу с местным матросом – большевиком, любую контрреволюцию готова порвать, как фуфайку. Несмотря даже на то, что персонально докторской семье от революции стало только хуже – их быстренько «уплотнили», пианино, как буржуазную роскошь, конфисковали, прислуга ушла, лошадок и экипажа лишились. И все равно – даешь революцию!
Напоминаю, это не крестьянские дети и не рабочие. Это – гимназия.Куда попадали отнюдь не «кухаркины» дети (которых как раз запрещал туда допускать циркуляр министра Делянова). А годовое обучение в гимназии, между прочим, стоило для родителей шестьдесят пять рублей золотом, а кое-где и побольше. Гимназист – представитель, учено говоря, определенного социального слоя. Вьюнош из среднего класса, никак не пролетарий и не крестьянин. И тем не менее – даешь освежающую бурю!
Вряд ли Кассиль лукавил, описывая общие умонастроения. Скорее всего, так и было – потому что его воспоминания о детстве прекрасно сочетаются с тем, что нам известно из других источников. Это «предвкушение шторма», кстати, великолепно передает и Аркадий Гайдар в «Школе». Детские писатели, мемуаристы дворянских кровей, генералы, даже великие князья – все говорят об одном и том же: «ожидание бури» было всеобщим. Всем попросту надоело жить по-старому, и они истово стремились к переменам.
Другое дело, что перемены оказались совсем не такими, как многим представлялось, что многие ждали совершенно не того, и плоды своих усилий представляли абсолютно иначе – но это уже другой нюанс, другая тема…
Российская империя была обречена.
Попробуйте представить ее в виде корабля. Это будет очень странный, совершенно шизофренический корабль, более всего напоминающий алкогольную галлюцинацию. Многочисленные матросы с пустыми желудками и поротыми задницами – на грани бессмысленного и беспощадного бунта. Они кое-как ворочают парусами, в трюме полно воды, но никто ее уже не откачивает – и лень, и забыли, как это делается. Офицеры разделились на несколько партий: одна тайком сверлит дыры в днище, другая, махнув на все рукой, заперлась в каюте и хлещет шампанское с омарами, третья, прекрасно понимая, что этак и ко дну пойти недолго, составляет заговоры против капитана, но опять-таки лениво и неумело. Сам капитан регулярно торчит на мостике, сверкая аксельбантами и делая вид, будто он знает, как надо – но на деле не способен управлять не только кораблем, но даже шлюпкой. Время от времени к штурвалу прорывается кто-то толковый – но капитан с женой его быстренько сталкивают с капитанского мостика, чтобы «не заслонял». И штурвал большую часть времени вертится сам по себе.
Да революцию финансировали!
Обычно, когда речь заходит о капиталистах, дававших деньги на революцию, в качестве «совершенно нетипичных примеров» упоминают лишь Савву Морозова и его родственника Николая Шмита – того самого, что неведомо по каким движениям души в 1905 г. организовал стачку на собственной фабрике…
Отщепенцы, говорят, белые вороны. Совершенно нетипичные.
Ага!
Деньги на революцию из карманов людей обеспеченных, отнюдь не пролетариев и не интеллигентов, текли могучим потоком. Большой знаток вопроса Леонид Красин вспоминал: «Считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивавших ежемесячные сборы от 5 до 25 рублей, бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков и чиновники государственных учреждений».
Ему вторит Троцкий: «До конституционного манифеста 1905 г. революционное движение финансировалось главным образом либеральной буржуазией и радикальной интеллигенцией. Это относится также и к большевикам, на которых либеральная оппозиция глядела тогда лишь как на более смелых революционных демократов».
Наверняка и после девятьсот пятого те же самые животворные источники не иссякали… Уже послечерез кассу большевиков прошли сотни тысяч рублей.
А где, кстати, хранилась «нелегальщина» – большевистская литература? Опять-таки не в бедняцких квартирках. Вот, например, перечень тех, кто разрешал складировать у себя нелегальщину в Москве: сын либерального фабриканта, один из «булочных королей», врач, инспектор училища, жена писателя, художница, генеральша и даже графиня Бобринская (по воспоминаниям члена Московского комитета РСДРП А. Шестакова).
Небольшой перечень тех, кто финансировал революционеров по крупной – только род занятий, поскольку фамилии совершенно не играют роли. Владимирская губерния – фабрикант, Воронеж – совладелец Товарищества механических заводов, Дальний Восток – рыбопромышленник, Казань – один из владельцев торгового дома, Калуга – владелец писчебумажной фабрики и лесопромышленник с ним за компанию, Нижний Новгород – хлеботорговец, купец 1-й гильдии, Пермь – вдова пароходовладельца, Рига, Ростов-на-Дону, Смоленск – купцы, Тверь – семья помещиков, Урал – золотопромышленник, Уфа – князьКугушев (!)…
Финляндия – отдельной строкой, потому что это вообще песня. Купец и… председатель правления «Нурдиска Ференнигебанкен» граф Маннергейм. Несомненно, родственник будущего маршала – Маннергеймы в Финляндии люди пришлые, не финны, а шведы, фамилия редкая…
Приводящий эти факты А. Островский уточняет, что подобных имен у него в картотеке около трехсот…
В Баку огромные суммы вносили представители крупнейших нефтедобывающих фирм. Будущий тесть Сталина, С.Я. Аллилуев вспоминал, что денежная помощь шла «из несгораемых стальных касс королей нефти: Гукасова, Манташева, Зубалова, Кокорева, Ротшильда, Нобеля и многих других миллионеров». Он тут же оговаривается, что деньги эти получали исключительно меньшевики, но слишком много примеров, что и большевики тем же источником не брезговали…
И на Кавказе имело место пикантное сращивание революционного подполья с крупными коммерческими структурами вроде Совета съезда марганцепромышленников и Совета съезда нефтепромышленников. Десятаячасть служащих Азово-Донского банка состояла, по секретному докладу Департамента полиции, из лиц, на которых имелись «неблагоприятные в политическом отношении сведения». Автор доклада далее писал: «По-видимому, лица с политическим прошлым находят в названном банке при определении их на службу чью-либо поддержку со стороны местной банковской администрации».
Профессиональное чутье полицейского чина не обмануло – но он тогда вряд ли знал, что «неблагонадежные связи» имеются и у члена совета банка Манташева, а член правления банка и один из его директоров Дармолотов регулярно получает из-за границы для дальнейшего распространения тиражи газеты под названием «Искра»…
Кстати, канцелярией помянутого Совета съезда нефтепромышленников чуть ли не четверть века заведовали люди, сами в прошлом участвовавшие в революционном подполье и до последних дней царизма сохранявшие с этим подпольем связь…
Председатель Петербургского Совета рабочих депутатов Хрусталев-Носарь в свое время открыто утверждал, что всеобщая октябрьская стачка 1905 г. была оплачена капиталистами. Поневоле начинаешь задумываться над скоропалительным расстрелом большевиками означенного Хрусталева в 1918 г. В его адрес выдвигались довольно невнятные обвинения в связях с охранным отделением – но, быть может, его смерть должна была оборвать следы каких-то другихсвязей?
В чем тут причина? В первую очередь, поводы были чисто коммерческие. Например, в Грузии, в Чиатури, забастовку рабочих в 1905 г. профинансировал Тифлисский коммерческий банк. Марганцепромышленник Мосеишвили бесхитростно написал в своих мемуарах: «Банк это делал из коммерческих соображений, так как с победой рабочих была поднята цена на марганец». Точно так же знаменитый московский «булочный король» Филиппов… стал инициатором всеобщей забастовки московских хлебопеков! И гарантировал всем своим бастующим, что будет платить им зарплату полностью, сколько бы ни бастовали. Это он таким манером наносил удар по конкурентам…
А потому ничего удивительного, что частенько и большевики, и меньшевики занимались вульгарным рэкетом – к фабриканту или хозяину нефтепромысла приходил вежливый господин при галстуке, кто-нибудь вроде инженера Красина, и душевно предлагал: или деньги на бочку, или будет долгая забастовка… Свидетельств предостаточно. Следует отметить, что это выглядело форменным джентльменством по сравнению с поведением других революционных партий. Эсеры или анархисты попросту подбрасывали записочки вроде: «Или положишь тыщу руб. под третью слева скамейку, или взорвем твой магазин на хрен!»
И ведь взрывали… И ведь платили…
Но добровольно«сочувствующие» выплачивали неизмеримо больше, нежели удавалось вырвать с помощью банального вымогательства. На этихденьгах, а не на полумифическом «германском золоте», революция и жирела, и крепла, и набиралась силенок.
Небольшая экскурсия по полицейским учреждениям Грузии. Кутаиси. Пристав Заречного полицейского участка Тер-Антонов преспокойно подписался под петицией с требованием созыва Учредительного Собрания (дело было в 1905 г.). Остался в должности и даже делал карьеру. А впрочем, что тут удивительного – его начальник, пристав всегоКутаиси и Кутаисского уезда Махарадзе, поддерживал связи с революционным подпольем. Как и уездный начальник Келбакиани.
А вот колоритнейшая фигура – горийский уездный начальник Давид Бакрадзе, из дворян. Брат – учитель вел революционную пропаганду среди солдат. Входил в руководство Военного союза партии эсеров, как и его сестры – Александра и Елена. Еще один брат Бакрадзе, приставДушетского уезда, арестован за хранение прокламаций и нелегальной литературы. Дело замяли, но из полиции все же уволили.
Хороша семейка? Кончилось все тем, что будучи на посту уездного начальника Бакрадзе создал абсолютно незаконный вооруженный отряд из двадцати человек, а во главе поставил некоего Васо Немсадзе, числившегося в розыске за то, что был командиром «боевой дружины Боржомской организации социал-демократов». Именно этой теплой компании отдельные циники из полиции приписывали ограбление Душетского казначейства – а иные добавляли, что руководил этим сам Давид Бакрадзе. Коего все же поперли со службы, сослали на три года в Тобольск, но потом помиловали.
Одним словом, не семейка, а доска почета из Музея революции. Единственным приличным человеком в этом буйном семействе был зять Бакрадзе Хелаев – он никакой политикой не занимался, а, сколотив шайку разбойников, совершенно безыдейно грабил на дорогах кого ни попадя..
А вот вам князь Леван Джандиери: тифлисский уездный начальник, потом полицмейстер Тифлиса, начальник Сухумского окружного полицейского управления в чине генерал-майора, после отставки – член правления Тифлисского дворянского банка. На всех этапах карьеры свой человек для революционного подполья. И не он один. 1908 г. Тифлисское охранное отделение получает донесение агента: «Помощник полицмейстера Канделаки состоит в партии социал-демократов и укрывает революционеров». Канделаки оставался в прежней должности до 1917 г. – оттого, что донос был ложным? Или по другим причинам?
Кстати, прокурора Кутаисского окружного суда Толпыго всерьез обвиняли в том, что в декабре 1905 г. он участвовал в постройке баррикад. Служебное расследование этого факта не подтвердило, но констатировало, что прокурор все же «полевел». И что? Да ничего. Оставили на службе. Если увольнять по таким поводам, как левизна и сотрудничество с революционерами, останешься вовсе без чиновников…
Но это далекий Кавказ с его горячим народом. А что у нас, в прохладной столице? И вообще, в России?
Да то же самое, только почище!
Кто это там у нас руководит действиями боевой дружины киевских эсеров? А Мария Платоновна Рейнбот, супружница действительного статского советника, члена совета при министре финансов.
Кто это там у нас финансирует издание большевистской «Искры», да вдобавок 2-й съезд РСДРП? А Калмыкова, супруга сенатора.
Кто это там у нас среди анархистов блистает, браунингом помахивая и бомбы кидая? Да князь Хилков… А кто у нас среди руководства эсеров? Да Алексей Устинов, племянник Столыпина…
1903 г. Кто получает из-за границы нелегальные транспорты с «Искрой» и передает ее далее? А.Н. Пургольд, директор правления АО Московско-Виндавско-Рыбинской железной дороги (перечитал написанное и спохватился: тьфу ты, ведь этот тип над моим прадедом начальствовал! Тесен мир…) и – В.Э. Дандре, статский советник, секретарь при обер-прокуроре Правительствующего Сената.
1905 г. Товарищ (заместитель) министра внутренних дел князь Урусов по должности своей принимает все надлежащие меры, чтобы раздавить гидру революции. Вот только в это самое время в его доме скрываются от полиции две родственницы его жены, которых как раз ищут за революционные дела. И не находят, конечно: кто ж их в доме товарища министра МВД искать станет?!
1905 г. В Петербурге – внушительный склад нелегальной литературы, типографского шрифта и оружия. Но не в каморке пресловутого «рабочего Василия», в квартире статского советника Фан-дер-Флита…
В свое время Начальнику Петербургского охранного отделения генералу Герасимову «бросилась в глаза совершенно исключительная осведомленность Азефа относительно всех передвижений царя. Все изменения, которые вносились в план царской поездки, в каком бы секрете они ни держались, немедленно становились известными Азефу, который обо всех них получал извещения путем условных телеграмм». А сам Герасимов «этого рода новости» узнавал позднее Азефа, хотя по своему положению должен был быть в курсе всех этих вопросов, так как именно на нем лежала основная забота о безопасности царя.
Другими словами, в ближайшем окружении царя у боевой организации эсеров был источник!И это не выдумка: Герасимов, втихомолку проведя расследование, на этого человека вышел. Но тот оказался столь высокопоставленным лицом, что генерал и начальник Петербургского охранного отделения не смог самолично, под свою ответственность, принять против него какие бы то ни было меры. Пошел к Столыпину. Столыпин поначалу не поверил, услышав фамилию. Назначил дополнительную проверку. Результат был тот же: «Означенное высокопоставленное лицо, судя по всему, действительно вполне сознательно оказывало содействие террористам в подготовке цареубийства». И тем не менее Столыпин отчего-то распорядился никакого хода этому делу не давать…
Сейчас бы и самое время эффектно назвать читателю фамилию этого «крота» эсеров в ближайшем окружении царя. Но я ее не знаю. И никто не знает. Даже после революции, усевшись в эмиграции писать воспоминания, Герасимов этой фамилии так и не назвал, ограничившись одним-единственным туманным уточнением: «… почти член Совета министров». Когда-нибудь, будет время, непременно попробую вычислить…
А впрочем, вряд ли получится. Поскольку список титулованной знати, имевшей тесные связи с революционным подпольем, длиннейший: камер-юнкер Сабуров (финансировал «Искру»), камергер императорского двора граф Нессельроде (аналогично), граф Орлов-Давыдов (был близок к Керенскому), баронесса Икскуль (на ее квартире собиралась подпольная организация «Офицерский союз»), князь Барятинский (аналогично)…
Интереснейшую запись оставила в дневнике генеральша А.В. Богданович в декабре 1906 г., после смерти дворцового коменданта Д.Ф. Трепова: «Мадемуазель Клейгельс говорила, что в бумагах покойного Трепова нашли документы, из которых ясно, что он собирался уничтожить всю царскую семью с царем во главе и на престол посадить великого князя Дмитрия Павловича, а регентшей великую княгиню Елизавету Федоровну».
Очередная придворная сплетня, дурацкий слух? А как нам быть с мемуарами знаменитого графа Игнатьева, военного атташе в Париже, впоследствии перешедшего к большевикам?
Отец Игнатьева Алексей Павлович в свое время занимал довольно высокие посты в Российской империи, побывав и товарищем министра внутренних дел, и генерал-губернатором, носил звание генерал-адъютанта (то есть причислен к царской свите), до самой смерти был членом Государственного Совета, имел обширные связи при дворе. После русско-японской войны, позорно проигранной Россией, граф-отец неожиданно признался графу-сыну, что, сознавая ничтожество Николая, всерьез намеревается пойти в Царское с военной силой и потребовать реформ.
Реформы эти, правда, не имели ничего общего с либерализмом – наоборот, Игнатьев-старший был ярым монархистом и мечтал не революцию устроить, не парламент образовать, а всего-навсего заменить Николая «сильным царем», способным укрепить и вывести из кризиса пошатнувшуюся монархию. Спасение он видел в возрождении «старинных русских форм управления», с неограниченной ничем самодержавной властью царя и губернаторами, в своей деятельности зависимыми исключительно от монарха.
Дело, похоже, зашло довольно далеко. По утверждению Игнатьева-младшего, отец даже показал ему список будущего кабинета министров и рассказал о некоторых деталях – граф всерьез рассчитывал на воинские части, с командирами и офицерами которых был давно знаком и пользовался у них авторитетом: вторую гвардейскую дивизию, кавалергардов, гусар, кирасир, казаков. Какие именно гусары и казаки имелись в виду, сегодня уже не установить.
А вот состав второй гвардейской дивизии известен точно – четыре лейб-гвардии полка: Московский, Гренадерский, Павловский и Финляндский. Возможно, имеет смысл поднять архивы, посмотреть, кто тогда полками командовал, что за офицеры там служили, одним словом, «покачать на косвенных». Результаты, быть может, получатся интересные…
В том, что все там было довольно серьезно, заставляет подозревать дальнейшая участь Игнатьева-старшего. В декабре 1906 г., когда граф участвовал в дворянских выборах в Твери, местная полиция вдруг отозвала с постов обычно охранявших его агентов (невразумительно ссылаясь потом на некий приказ свыше). Ближе к вечеру в буфет преспокойно вошел некий террорист из партии эсеров и высадил в графа всю обойму. Террориста схватили и быстренько повесили без особого расследования – на основании закона о «столыпинских галстуках». Концов не осталось. Любопытно, что вдова Игнатьева отчего-то не стала проклинать эсеров, а тут же заявила, что убийство «организовано свыше», и отправила царю довольно дерзкую телеграмму, по отзывам современников, недвусмысленно намекавшую на причастность Николая к убийству. Что ж, опасное это дело – устраивать дворцовые перевороты, не всякий граф справится…
В воспоминаниях видного большевика Гусева-Драбкина приведен не менее интересный эпизод. Если ему верить, (а почему, собственно, мы должны ему не верить?!) в апреле 1905 г. в петербургском ресторане «Контан» состоялась весьма странная встреча: за одним столом оказались представители социал-демократов и гвардейского офицерства. Последних возглавлял некто Мстиславский-Масловский. Он и рассказал революционерам, что представляет тайную организацию гвардейских офицеров «Лига красного орла», цель которой – свержение императора и установление конституции. План офицеров существовал в двух вариантах. По первому, когда на Пасху войска поведут в церковь (естественно, без оружия), заговорщики захватят в казармах их оружие и арестуют царя. Согласно второму варианту, предполагалось объявить в столичном гарнизоне, что Николай II желает ввести конституцию, но некие противники такого шага захватили его в Гатчине в плен. Под предлогом освобождения обожаемого монарха следовало поднять войска, арестовать всех, кто мог оказать сопротивление, в том числе под шумок и самого Николая…
Эти задумки, по Драбкину, обсуждались вполне серьезно. Не сошлись в главном – в планах на будущее. Гвардейцы предлагали после захвата царя созвать по старинной традиции Земский собор, социал-демократы, конечно же, горой стояли за Учредительное собрание. Так и разошлись ни с чем.
Спрашивается, зачем графу Игнатьеву и Гусеву-Драбкину эти истории выдумывать? В них нет ничего странного, из ряда вон выходящего, учитывая дальнейшее поведение армии и генералитета (о чем поговорим подробнее в следующей главе).
Вообще-то, с практической точки зрения план «Лиги красного орла» выглядит авантюрой, если вспомнить, сколь многочисленной была охрана Николая: собственный его императорского величества конвой, куда входили сводный пехотный полк, рота дворцовых гренадер и четыре сотни лейб-казаков; особый железнодорожный полк; 300 агентов охранной службы из команды жандармского генерала Спиридовича; 300 охранников дворцового коменданта Воейкова; несколько сотен охранников дворцовой полиции генерала Герарди. Однако если какой-то план с посторонней точки зрения кажется авантюрой, это еще не значит, что его творцы не намерены его проводить в жизнь…
В конце концов, не так уж важно, могли все эти планы осуществиться, или нет. Гораздо важнее другое: абсолютно все слои общества, от безземельного мужика до сиятельных графьев, находились в примечательном состоянии: если не на деле, то в мыслях и на словах совершенно смирились с тем, что однажды государь император слетит с трона, как пьяный со стремянки. Все жаждали перемен – и кое-кто жертвовал на эти перемены деньги, а кто-то заходил и дальше.
Это было всеобщееповетрие! Если не считать кучки особо упертых консерваторов, вся странаждала перемен! Плевать, что под этим каждый понимал что-то сугубо свое – состояние умов, ожидание бури делало возможным любые резкие повороты! Коли уж все были внутренне готовы: вот-вот что-то этакое грянет… не германские деньги, не большевистские листовки, не эсеровские бомбы, а именно эта всеобщая внутренняя готовность к сломуи стала похоронным звоном по империи…
С этой точки зрения бесценным историческим источником является непритязательная вроде бы, мягкая и лиричная детская книжка Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания». Сейчас она почти забыта, но тот, кто ее помнит, быть может, со мной согласится.
А тем, кто ее не читал, напомню, в чем там дело. Где-то в южнорусском городке живет доктор, и у него два сына – Ося и Лева (будущий писатель Кассиль). Доктор вообще-то еврей – но исключительно по происхождению. Он – самый натуральный «ассимилянт», как это в свое время называлось, не имеет уже никакого отношения ни к еврейским национальным традициям, ни к иудаизму, вообще ни в какого бога не верит, атеист и вольнодумец. Ведет он жизнь классического русского интеллигента – и, между прочим, благодаря профессии отнюдь не бедствует: у него свой дом, прислуга, экипаж с лошадьми. Выражаясь по-современному, доктор входит в местный истеблишмент. Во всей книге – ни тени каких бы то ни было упоминаний об антисемитизме.
Дети доктора – гимназисты. Благополучные, воспитанные, сытые, образованные мальчики. Средний класс. Но в том-то и штука, что юные Лева и Ося – этакие неосознанные революционеры. Они яростно ждут того самого «очистительного ветра», перемен, ломки. Их еврейское происхождение тут абсолютно ни при чем: за исключением одного очень отрицательного помещичьего сынка, точно так же настроены их многочисленные соученики по гимназии – русские, как на подбор. И когда все же придет Февраль, а за Февралем – Октябрь, эта горластая компания шумит на всех митингах, поддерживает самую теплую дружбу с местным матросом – большевиком, любую контрреволюцию готова порвать, как фуфайку. Несмотря даже на то, что персонально докторской семье от революции стало только хуже – их быстренько «уплотнили», пианино, как буржуазную роскошь, конфисковали, прислуга ушла, лошадок и экипажа лишились. И все равно – даешь революцию!
Напоминаю, это не крестьянские дети и не рабочие. Это – гимназия.Куда попадали отнюдь не «кухаркины» дети (которых как раз запрещал туда допускать циркуляр министра Делянова). А годовое обучение в гимназии, между прочим, стоило для родителей шестьдесят пять рублей золотом, а кое-где и побольше. Гимназист – представитель, учено говоря, определенного социального слоя. Вьюнош из среднего класса, никак не пролетарий и не крестьянин. И тем не менее – даешь освежающую бурю!
Вряд ли Кассиль лукавил, описывая общие умонастроения. Скорее всего, так и было – потому что его воспоминания о детстве прекрасно сочетаются с тем, что нам известно из других источников. Это «предвкушение шторма», кстати, великолепно передает и Аркадий Гайдар в «Школе». Детские писатели, мемуаристы дворянских кровей, генералы, даже великие князья – все говорят об одном и том же: «ожидание бури» было всеобщим. Всем попросту надоело жить по-старому, и они истово стремились к переменам.
Другое дело, что перемены оказались совсем не такими, как многим представлялось, что многие ждали совершенно не того, и плоды своих усилий представляли абсолютно иначе – но это уже другой нюанс, другая тема…
Российская империя была обречена.
Попробуйте представить ее в виде корабля. Это будет очень странный, совершенно шизофренический корабль, более всего напоминающий алкогольную галлюцинацию. Многочисленные матросы с пустыми желудками и поротыми задницами – на грани бессмысленного и беспощадного бунта. Они кое-как ворочают парусами, в трюме полно воды, но никто ее уже не откачивает – и лень, и забыли, как это делается. Офицеры разделились на несколько партий: одна тайком сверлит дыры в днище, другая, махнув на все рукой, заперлась в каюте и хлещет шампанское с омарами, третья, прекрасно понимая, что этак и ко дну пойти недолго, составляет заговоры против капитана, но опять-таки лениво и неумело. Сам капитан регулярно торчит на мостике, сверкая аксельбантами и делая вид, будто он знает, как надо – но на деле не способен управлять не только кораблем, но даже шлюпкой. Время от времени к штурвалу прорывается кто-то толковый – но капитан с женой его быстренько сталкивают с капитанского мостика, чтобы «не заслонял». И штурвал большую часть времени вертится сам по себе.