Страница:
– Не блажи, сучонок, – презрительно бросил Гейнц, убрал секатор и выпрямился. – Начал соображать, как это будет в натуре выглядеть? Я не садист, поэтому отстригу тебе ровно половинку окаянного отростка. Кровь Марго живенько остановит. Перекурим и повторим процедуру. Ее надолго можно растянуть… Ну, думай быстренько, я-то с тобой играть не буду… Зачем оно мне нужно? Ну что, снимаем Марго с твоей шлюхи и зовем сюда с полной аптечкой?
– Дай сигарету, – прохрипел Вадим, опять-таки ничуть не играя. – Поговорим…
– Дай ему, – распорядился Гейнц. – Одну руку можешь освободить. Все равно писать будем…
Эсэсовец, до сих пор игравший роль статиста без речей, в три секунды расстегнул грубые пряжки, сунул Вадиму сигарету и поднес огонек.
– Ну? – прикрикнул Гейнц.
– Гарантии…
– Не дури. Сам же видел: тот, кто не запирается, возвращается в барак в полном здравии.
– Вот только не получает всех прелестей, которые вы так красиво расписывали, всех этих яств и питий…
– Легко объяснить, – серьезно, без издевки сказал Гейнц. – Блага пойдут, когда проверим все, возьмем захоронку и убедимся, что клиент не назвиздел. Сам согласись, перевязали сегодня утром вашего подраненного интеллектуала? Со всем старанием, по мировым стандартам. И доброй жратвы с коньячком уже отнесли, вернешься в барак, увидишь. Так что вот: когда твои бывшие баксики будут у меня, станешь жить, по здешним меркам, что твой король. А пока, по крайней мере, будешь избавлен от грубого обращения… Ладно, я уж тебе авансом и сигарет подкину, и дам пожрать человеческой хаванинки. Но ты мое терпение больше не испытывай… Лады?
– Дайте еще, – сказал Вадим. – Курить хочется…
– А колоться будешь, сокол?
– Буду.
– Дай ему.
Из-за спины вновь появилась рука в засученном по локоть рукаве, державшая сигарету фильтром вперед. Потом мелькнула дешевенькая зажигалка.
– Ну?
– Только я вас честно предупреждаю, со всей откровенностью… – сказал Вадим. – Место я обрисую, но за последствия не отвечаю. Там, в доме, не бабуля – божий одуванчик и не драный совок… Если что-то пойдет не в цвет, не сваливайте на меня потом, сами должны понимать: куда попало такую сумму на сохранение не определят…
– Моя забота. Где?
– В коттедже на Красниковском плато. Хозяин там живет постоянно, по крайней мере – летом. Есть собака, в доме всегда охранник, парочка помповушек в прихожей, у хозяина легальный пистолет…
Гейнц проворно пересел за стол, придвинул бумагу и ручку:
– Фамилия хозяина?
– Цимбалюк. Сергей Антонович. В коттедже обычно – жена с дочкой, кухарка с горничной, охранник… а, про охранника я уже говорил…
– Кучеряво живете, твари… Подробно расскажи, как этот пряничный домик выглядит и как его найти без проблем, какой марки собака, что там за охранник…
Он тщательно писал, временами покрикивая:
– Не части, не части. Разговорился… Так. Хозяин знает, что в «дипломате»?
– Конечно, – усмехнулся Вадим. – Чтобы знал, за что ему придется отвечать, если, не дай бог…
– Если придет кто-то с запиской от тебя, отдаст угол?
– Не-ет… – Вадим покачал головой, улыбаясь вполне натурально. – Ни в коем случае. Я так понимаю, придет кто-то абсолютно ему незнакомый, а? Сомневаюсь, чтобы кто-то из наших общих знакомых был с вами в доле…
– Незнакомый, конечно.
– Говорю вам, и пытаться нечего, – сказал Вадим. – Он отдаст только мне.
– Предположим, ты сломал ногу? Крабами отравился?
– Да все равно, поймите вы! Насмотрелись дешевых боевичков о великосветской жизни… Так просто дела не делаются. Если я почему-либо не смогу приехать сам, любые посыльные и ссылки на меня бесполезны. Подаст незаметненько сигнал охраннику, тот и двинет сзади вашего человечка прикладом… А вымещать зло будете на мне!
– Перестраховщики… – в сердцах бросил Гейнц.
– Триста тысяч баксов, – значительно, с невольно прорвавшимся оттенком превосходства сказал Вадим. – Не хрен собачий. Забрать «дипломат» могу только я сам… или тесть. Но до тестя не пробуйте и добраться, сразу вас предупреждаю. Он человек умудренный жизнью, у него постоянная охрана, и приличная, профессиональная, чтобы до него добраться, нужно устроить налет со взводом автоматчиков, а вы на это вряд ли пойдете, а? И не пытайтесь придумать какую-нибудь комбинацию с Никой – тестюшка не пальцем делан, моментально просечет. В Шантарске у вас против него шансов нет…
– Не можешь ты жить просто, буржуй… – фыркнул Гейнц. – Ну, а если ты сам, собственной персоной, ему отсюда позвонишь? Он, конечно, и заподозрить не должен, что дело нечисто, иначе мигом останешься без яиц. Скажешь, что увяз в неотложных делах – убедительную версию придумаем – и за деньгами приедет твой человек…
– Спасибочки! – шутовски поклонился Вадим. – Вот тут все и полетит ко всем чертям. Через три минуты после подобного звоночка он под охраной перевезет денежки в местечко понадежнее, и я сам понятия не имею, куда. Никаких звонков, они не помогут, наоборот…
– Послушай, голубок! – прищурился Гейнц. – А не пытаешься ли ты меня тихонечко подвести к убеждению, будто непременно нужно взять тебя с собой в коттедж? Рассчитываешь по дороге что-нибудь придумать?
– Я к вам в попутчики не набиваюсь, – сказал Вадим. – Всего-навсего объясняю, как обстоят дела. Сами просили выложить все… Вот и выкладываю.
– Ладно, проехали… Итак… – Гейнц что-то напряженно прикидывал. – Значит, никакие доверенные лица и звонки не проскакивают… Усложняете вашу буржуйскую жизнь до предела, толстые…
– Дело не в том, чтобы быть богатым, – криво усмехнулся Вадим. – Главное – о с т а т ь с я богатым.
– Ага! – Гейнц просиял. – Рассматриваем другой вариант… Ни о каких деньгах и речи не заходит. К твоему приятелю является элегантный и вежливый молодой человек с твоей рекомендацией. По предварительному звонку. Есть некое коммерческое дело, которым ты сам не намерен заниматься – занят, ниже твоего уровня, но паренек-то троюродный брат тети жены дяди твоего камердинера. И ты его послал к Цимбалюку, чтобы тот поспособствовал… И записочку накропал. Вполне возможно, что в записочке намекается: от этого чайника можно вежливо отделаться, ты не обидишься… Это уже детали. Как сам план?
– Вообще-то… – протянул Вадим, искренне раздумывая. – Может и проскочить, если все просчитать… Немножко странновато, не в нашей обычной практике… но подозрений, в общем, не вызовет. Только я ни за что не отвечаю…
– Слышал уже… – он вскочил. – Поскучай-ка минутку…
Но скучать пришлось, судя по настенным часам, восемь минут. Хорошо еще, торчавший за спиной питекантроп сговорчиво выдал очередную сигарету.
Гейнц вернулся с новеньким сотовым телефоном. Вынул из кобуры пистолет, передернул затвор, снял с предохранителя и упер Вадиму в лоб:
– Сейчас наберу номер и дам трубку тебе. Если нет в коттедже, брякнем в офис. Фамилия парнишки… хай будет Фролов. Только смотри у меня, если почую что-то неладное, мозги вышибу в секунду… Соберись, падло. Чтобы звучало как можно естественней…
Тихонько попискивали клавиши. Гейнц плавным движением поднес трубку к уху Вадима.
– Слушаю.
– Сергей Антонович? – как можно естественнее произнес Вадим. – День добрый, Баскаков…
– Вадим, день добрый… – отозвался Цимбалюк без неприязни, но и особой радости в его голосе не звучало. – Ты что, уже в Шантарске?
– Да нет пока, все еще в Манске, оттого и проблема… Дело не то что важное или сложное, но мне бы его хотелось решить…
Невозможно описать, что он испытывал, непринужденно беседуя под прижатым ко лбу пистолетным дулом – с человеком, пребывавшим на свободе и представления не имевшем, какое это счастье…
– Что там такое?
– Да пустяки, – сказал Вадим. – Есть один вьюноша, по фамилии Фролов, по имени-отчеству – Иван Аристархович. Честно говоря, то, что он предлагает, не совсем по моему профилю, но вполне может оказаться по вашему. Вообще, ситуация интересная и разговор не телефонный… Я вас не особенно обременю, если к вам его подошлю?
Разговор получился весьма уклончивый, обтекаемый – но, вот смех, частенько разговоры о серьезных делах по сотовику бывают именно такими, поскольку сотовик можно прослушать в два счета, располагая достаточно хорошей техникой. Так что Цимбалюк ничего не заподозрит, хотя, конечно, удивится про себя. Ну, мало ли что бывает…
– А это обязательно?
– Очень похоже, – сказал Вадим. – Он как раз едет в Шантарск, может заскочить прямо сегодня…
– Я сегодня в городе не буду.
– Я его могу и в коттедж направить. Право слово, интересный оборот может получиться…
– Ну, если необходимо, – чуть раздраженно откликнулся собеседник. – Если уж такая ситуация… Присылай.
– Спасибо! – радостно воскликнул Вадим. – Всего хорошего, отключаюсь, – у меня тут запарка…
По лицу ползли струйки пота, затекая в глаза. Гейнц отложил трубку и тыльной стороной ладони сильно хлестнул Вадима по лицу:
– За «Аристарховича». Не можешь не выделываться… Ладно. Сейчас у нас… полпервого. Обговорим всякие деталюшки, когда Марго надоест возиться с твоей блядью. Потом пойдете в барак. – Он порылся в столе, швырнул Вадиму на колени пачку сигарет. – И покормлю, хрен с тобой. Вроде бы старался. Но имей в виду: завтра, часикам к трем-четырем дня, будет совершенно точно известно, чем там в Шантарске кончилось. И если что-то ты наврал – мертвым позавидуешь…
– Я за ваших мальчиков не отвечаю… Если они там что-то напортачат…
– Не скули, – бросил Гейнц. – Я уж как-нибудь сумею отличить наш провал от последствий твоей брехни. – И всей пятерней взял Вадима за лицо. – Ну вот, а Марго плешь проела со своей психологией… И без психологии прекрасно работается, верно?
…Вадим, пожалуй, мог гордиться собой. Естественно, в коттедже у Цимбалюка никакого «дипломата» никогда не было, но эти скоты потратят уйму сил и времени, прежде чем сумеют неопровержимо установить сей печальный факт. Благо во всем остальном он им ни капельки не солгал, разве что умолчал о точном числе охранников: их у Цимбалюка три и все пребывают в коттедже. Откровенно говоря, Цимбалюк – человечишка поганый, никогда его Вадим не любил, хотя кое-какие общие дела и приходилось время от времени прокручивать.
В общем, Цимбалюка не жалко. Расклад простой и допускает лишь две возможности: либо цимбалюковские мальчики кончат нападающих, либо налетчики потеряют уйму времени, выпытывая у пленных, где же спрятаны эти триста тысяч, а поскольку Цимбалюк представления о них не имеет, любые его клятвы будут приняты за вульгарное запирательство. При любом варианте у Вадима есть в полном распоряжении сегодняшняя ночь – и лучше не думать, что вполне может возникнуть непредвиденное препятствие в виде, скажем, пьяных капо. Лучше не думать…
– Ну, покури, – сказал Гейнц. – Заслужил. А вечерком герр комендант собирается вам бал устроить, вот уж где повеселитесь…
Глава двенадцатая
– Дай сигарету, – прохрипел Вадим, опять-таки ничуть не играя. – Поговорим…
– Дай ему, – распорядился Гейнц. – Одну руку можешь освободить. Все равно писать будем…
Эсэсовец, до сих пор игравший роль статиста без речей, в три секунды расстегнул грубые пряжки, сунул Вадиму сигарету и поднес огонек.
– Ну? – прикрикнул Гейнц.
– Гарантии…
– Не дури. Сам же видел: тот, кто не запирается, возвращается в барак в полном здравии.
– Вот только не получает всех прелестей, которые вы так красиво расписывали, всех этих яств и питий…
– Легко объяснить, – серьезно, без издевки сказал Гейнц. – Блага пойдут, когда проверим все, возьмем захоронку и убедимся, что клиент не назвиздел. Сам согласись, перевязали сегодня утром вашего подраненного интеллектуала? Со всем старанием, по мировым стандартам. И доброй жратвы с коньячком уже отнесли, вернешься в барак, увидишь. Так что вот: когда твои бывшие баксики будут у меня, станешь жить, по здешним меркам, что твой король. А пока, по крайней мере, будешь избавлен от грубого обращения… Ладно, я уж тебе авансом и сигарет подкину, и дам пожрать человеческой хаванинки. Но ты мое терпение больше не испытывай… Лады?
– Дайте еще, – сказал Вадим. – Курить хочется…
– А колоться будешь, сокол?
– Буду.
– Дай ему.
Из-за спины вновь появилась рука в засученном по локоть рукаве, державшая сигарету фильтром вперед. Потом мелькнула дешевенькая зажигалка.
– Ну?
– Только я вас честно предупреждаю, со всей откровенностью… – сказал Вадим. – Место я обрисую, но за последствия не отвечаю. Там, в доме, не бабуля – божий одуванчик и не драный совок… Если что-то пойдет не в цвет, не сваливайте на меня потом, сами должны понимать: куда попало такую сумму на сохранение не определят…
– Моя забота. Где?
– В коттедже на Красниковском плато. Хозяин там живет постоянно, по крайней мере – летом. Есть собака, в доме всегда охранник, парочка помповушек в прихожей, у хозяина легальный пистолет…
Гейнц проворно пересел за стол, придвинул бумагу и ручку:
– Фамилия хозяина?
– Цимбалюк. Сергей Антонович. В коттедже обычно – жена с дочкой, кухарка с горничной, охранник… а, про охранника я уже говорил…
– Кучеряво живете, твари… Подробно расскажи, как этот пряничный домик выглядит и как его найти без проблем, какой марки собака, что там за охранник…
Он тщательно писал, временами покрикивая:
– Не части, не части. Разговорился… Так. Хозяин знает, что в «дипломате»?
– Конечно, – усмехнулся Вадим. – Чтобы знал, за что ему придется отвечать, если, не дай бог…
– Если придет кто-то с запиской от тебя, отдаст угол?
– Не-ет… – Вадим покачал головой, улыбаясь вполне натурально. – Ни в коем случае. Я так понимаю, придет кто-то абсолютно ему незнакомый, а? Сомневаюсь, чтобы кто-то из наших общих знакомых был с вами в доле…
– Незнакомый, конечно.
– Говорю вам, и пытаться нечего, – сказал Вадим. – Он отдаст только мне.
– Предположим, ты сломал ногу? Крабами отравился?
– Да все равно, поймите вы! Насмотрелись дешевых боевичков о великосветской жизни… Так просто дела не делаются. Если я почему-либо не смогу приехать сам, любые посыльные и ссылки на меня бесполезны. Подаст незаметненько сигнал охраннику, тот и двинет сзади вашего человечка прикладом… А вымещать зло будете на мне!
– Перестраховщики… – в сердцах бросил Гейнц.
– Триста тысяч баксов, – значительно, с невольно прорвавшимся оттенком превосходства сказал Вадим. – Не хрен собачий. Забрать «дипломат» могу только я сам… или тесть. Но до тестя не пробуйте и добраться, сразу вас предупреждаю. Он человек умудренный жизнью, у него постоянная охрана, и приличная, профессиональная, чтобы до него добраться, нужно устроить налет со взводом автоматчиков, а вы на это вряд ли пойдете, а? И не пытайтесь придумать какую-нибудь комбинацию с Никой – тестюшка не пальцем делан, моментально просечет. В Шантарске у вас против него шансов нет…
– Не можешь ты жить просто, буржуй… – фыркнул Гейнц. – Ну, а если ты сам, собственной персоной, ему отсюда позвонишь? Он, конечно, и заподозрить не должен, что дело нечисто, иначе мигом останешься без яиц. Скажешь, что увяз в неотложных делах – убедительную версию придумаем – и за деньгами приедет твой человек…
– Спасибочки! – шутовски поклонился Вадим. – Вот тут все и полетит ко всем чертям. Через три минуты после подобного звоночка он под охраной перевезет денежки в местечко понадежнее, и я сам понятия не имею, куда. Никаких звонков, они не помогут, наоборот…
– Послушай, голубок! – прищурился Гейнц. – А не пытаешься ли ты меня тихонечко подвести к убеждению, будто непременно нужно взять тебя с собой в коттедж? Рассчитываешь по дороге что-нибудь придумать?
– Я к вам в попутчики не набиваюсь, – сказал Вадим. – Всего-навсего объясняю, как обстоят дела. Сами просили выложить все… Вот и выкладываю.
– Ладно, проехали… Итак… – Гейнц что-то напряженно прикидывал. – Значит, никакие доверенные лица и звонки не проскакивают… Усложняете вашу буржуйскую жизнь до предела, толстые…
– Дело не в том, чтобы быть богатым, – криво усмехнулся Вадим. – Главное – о с т а т ь с я богатым.
– Ага! – Гейнц просиял. – Рассматриваем другой вариант… Ни о каких деньгах и речи не заходит. К твоему приятелю является элегантный и вежливый молодой человек с твоей рекомендацией. По предварительному звонку. Есть некое коммерческое дело, которым ты сам не намерен заниматься – занят, ниже твоего уровня, но паренек-то троюродный брат тети жены дяди твоего камердинера. И ты его послал к Цимбалюку, чтобы тот поспособствовал… И записочку накропал. Вполне возможно, что в записочке намекается: от этого чайника можно вежливо отделаться, ты не обидишься… Это уже детали. Как сам план?
– Вообще-то… – протянул Вадим, искренне раздумывая. – Может и проскочить, если все просчитать… Немножко странновато, не в нашей обычной практике… но подозрений, в общем, не вызовет. Только я ни за что не отвечаю…
– Слышал уже… – он вскочил. – Поскучай-ка минутку…
Но скучать пришлось, судя по настенным часам, восемь минут. Хорошо еще, торчавший за спиной питекантроп сговорчиво выдал очередную сигарету.
Гейнц вернулся с новеньким сотовым телефоном. Вынул из кобуры пистолет, передернул затвор, снял с предохранителя и упер Вадиму в лоб:
– Сейчас наберу номер и дам трубку тебе. Если нет в коттедже, брякнем в офис. Фамилия парнишки… хай будет Фролов. Только смотри у меня, если почую что-то неладное, мозги вышибу в секунду… Соберись, падло. Чтобы звучало как можно естественней…
Тихонько попискивали клавиши. Гейнц плавным движением поднес трубку к уху Вадима.
– Слушаю.
– Сергей Антонович? – как можно естественнее произнес Вадим. – День добрый, Баскаков…
– Вадим, день добрый… – отозвался Цимбалюк без неприязни, но и особой радости в его голосе не звучало. – Ты что, уже в Шантарске?
– Да нет пока, все еще в Манске, оттого и проблема… Дело не то что важное или сложное, но мне бы его хотелось решить…
Невозможно описать, что он испытывал, непринужденно беседуя под прижатым ко лбу пистолетным дулом – с человеком, пребывавшим на свободе и представления не имевшем, какое это счастье…
– Что там такое?
– Да пустяки, – сказал Вадим. – Есть один вьюноша, по фамилии Фролов, по имени-отчеству – Иван Аристархович. Честно говоря, то, что он предлагает, не совсем по моему профилю, но вполне может оказаться по вашему. Вообще, ситуация интересная и разговор не телефонный… Я вас не особенно обременю, если к вам его подошлю?
Разговор получился весьма уклончивый, обтекаемый – но, вот смех, частенько разговоры о серьезных делах по сотовику бывают именно такими, поскольку сотовик можно прослушать в два счета, располагая достаточно хорошей техникой. Так что Цимбалюк ничего не заподозрит, хотя, конечно, удивится про себя. Ну, мало ли что бывает…
– А это обязательно?
– Очень похоже, – сказал Вадим. – Он как раз едет в Шантарск, может заскочить прямо сегодня…
– Я сегодня в городе не буду.
– Я его могу и в коттедж направить. Право слово, интересный оборот может получиться…
– Ну, если необходимо, – чуть раздраженно откликнулся собеседник. – Если уж такая ситуация… Присылай.
– Спасибо! – радостно воскликнул Вадим. – Всего хорошего, отключаюсь, – у меня тут запарка…
По лицу ползли струйки пота, затекая в глаза. Гейнц отложил трубку и тыльной стороной ладони сильно хлестнул Вадима по лицу:
– За «Аристарховича». Не можешь не выделываться… Ладно. Сейчас у нас… полпервого. Обговорим всякие деталюшки, когда Марго надоест возиться с твоей блядью. Потом пойдете в барак. – Он порылся в столе, швырнул Вадиму на колени пачку сигарет. – И покормлю, хрен с тобой. Вроде бы старался. Но имей в виду: завтра, часикам к трем-четырем дня, будет совершенно точно известно, чем там в Шантарске кончилось. И если что-то ты наврал – мертвым позавидуешь…
– Я за ваших мальчиков не отвечаю… Если они там что-то напортачат…
– Не скули, – бросил Гейнц. – Я уж как-нибудь сумею отличить наш провал от последствий твоей брехни. – И всей пятерней взял Вадима за лицо. – Ну вот, а Марго плешь проела со своей психологией… И без психологии прекрасно работается, верно?
…Вадим, пожалуй, мог гордиться собой. Естественно, в коттедже у Цимбалюка никакого «дипломата» никогда не было, но эти скоты потратят уйму сил и времени, прежде чем сумеют неопровержимо установить сей печальный факт. Благо во всем остальном он им ни капельки не солгал, разве что умолчал о точном числе охранников: их у Цимбалюка три и все пребывают в коттедже. Откровенно говоря, Цимбалюк – человечишка поганый, никогда его Вадим не любил, хотя кое-какие общие дела и приходилось время от времени прокручивать.
В общем, Цимбалюка не жалко. Расклад простой и допускает лишь две возможности: либо цимбалюковские мальчики кончат нападающих, либо налетчики потеряют уйму времени, выпытывая у пленных, где же спрятаны эти триста тысяч, а поскольку Цимбалюк представления о них не имеет, любые его клятвы будут приняты за вульгарное запирательство. При любом варианте у Вадима есть в полном распоряжении сегодняшняя ночь – и лучше не думать, что вполне может возникнуть непредвиденное препятствие в виде, скажем, пьяных капо. Лучше не думать…
– Ну, покури, – сказал Гейнц. – Заслужил. А вечерком герр комендант собирается вам бал устроить, вот уж где повеселитесь…
Глава двенадцатая
Бал сатаны
Когда их загнали в клуб, Вадим вновь непроизвольно покосился на заднюю стену – ничего не изменилось, заветная доска оставалась на прежнем месте. Со сцены пропал фанерный щит, вместо него красовалось прикрепленное к темному заднику, старательно расправленное красное знамя с густой и длинной золотой бахромой, украшенное огромным изображением былого пионерского значка и оптимистическим лозунгом: «Вперед, к торжеству ленинских идей!»
Под знаменем восседал на старомодном стуле герр комендант, помахивал сигаретой, словно дирижерской палочкой, а стоявший у краешка сцены черный бумбокс во всю ивановскую наяривал прочно забытую песню:
Потом это, правда, исчезло, как утренний туман, когда на сцене появилась Маргарита и присела на свободный стул. А поднявшийся следом с баяном на плече Гейнц браво раздвинул меха и сыграл нечто среднее меж маршем Мендельсона и музыкальной заставкой к программе «Время».
Комендант, такое впечатление, вернулся из иного, неведомого мира, бодро вскочил со стула и, выйдя к рампе, возгласил:
– Добрейший всем вечерок! Итак, продолжает функционировать наша крохотная уютная преисподняя, и я, ваш добрый старый дьявол, делаю все, чтобы вы не заскучали! Надеюсь, вы цените мою отеческую заботу? Овации не слышу, пробляди позорные!
Почти мгновенно, будто нажали кнопку, грянула овация – бурная и нескончаемая. Затянулась она настолько, что Вадим стал ощущать боль в ладонях – как, наверняка, и остальные. Прошло добрых три-четыре минуты, прежде чем комендант подал знак прекратить. Растроганно смахнул согнутым указательным пальцем невидимую слезинку:
– Если бы вы знали, как мне дорого это признание моих скромных заслуг… Век бы с вами не расставался, золотые мои, брильянтовые и яхонтовые. Вы, конечно, уже в большинстве своем не золотые, да и брильянтов поубавилось после моих трудов, но это метафора, как вы, быть может, догадываетесь… Главное, продолжается наше небывалое единение, вам хорошо и весело со мной, а мне приятно с вами. Настолько, что решил я устроить вам бал. Будет у нас и художественная самодеятельность, и торжественная часть, а на закуску обещаю вам самый настоящий триллер! Честью клянусь! – Он полез в карман черного френча, извлек шоколадный батончик и поднял над головой: – Вот здесь у меня шоколадка, господа «полосатики»! Вкусная шоколадка! Сам бы ел, да о вас забочусь! Найдется среди вас такой, который сможет, выйдя на эту сцену, спеть нам еще какую-нибудь хорошую ностальгическую песню – про юных пионеров, про былые советские идеалы и героические свершения? Кто хочет в два счета заработать вкусную шоколадку? Нет здесь никакого подвоха, судари мои. Думайте быстрее, а то осерчаю и внесу в культурную программу нехорошие изменения…
В первом ряду обреченно встал кто-то незнакомый.
– Прошу на сцену! – оживился комендант. – Живенько-живенько!
Вызвавшийся поднялся на сцену так медленно, словно ничуть не сомневался, что его там должны расстрелять. Повернулся лицом к залу – в недавнем прошлом он, как почти все здесь присутствующие, был импозантен и вальяжен, но теперь скорее смахивал на статского советника в константинопольской эмиграции: давно нечесаные седины сбились в колтун, отросла реденькая щетина, щеки обвисли, в глазах здешняя неизгладимая печать, смесь ужаса и сумасшествия. Вадим передернулся, подумав, что у него самого, не исключено, такие же испуганно-безумные глаза…
Бесшумно подкравшийся Гейнц над самым ухом у седого во всю ширь растянул меха, нажав всеми пальцами клавиши. Баян издал неописуемый вопль. Седой шарахнулся так, что едва не полетел со сцены.
– Да что вы, батенька! – завопил комендант. – Это шарфюрер, он у нас забавник, спать не сможет, если что-нибудь этакое не отчебучит над вами, вибрионами… Он больше не будет, так что успокойтесь и побыстрее входите в творческий экстаз… Вошли или как?
Седой торопливо закивал, подобрался и вдруг заорал что есть мочи, немелодично и жутко:
Завороженно внимавший комендант, едва песня кончилась, ударил в ладоши:
– Биц-биц-биц! Я вами восхищен, юное дарование! Ведь было же в вашей жизни что-то большое и светлое – целину героически осваивали, приветствие комсомольскому съезду зачитывали, сам Никита Сергеич вам руку жал… Что там еще в вашем досье? Ага, с китайским ревизионизмом боролись, с чехословацкой контрреволюцией, линию проводили, за развитой социализм бились, аки лев… У вас же великолепная биография, старина! Вам бог велел торчать сейчас возле губернской управы, прижимая к тощим персям портретик Владимира Ильича, корявый плакатик воздевая! А вы вместо всего этого? А вы – цветными металлами торговать и технический спирт продавать любому, кто только попросит… Господи, какая скука! Но ведь все это в прошлом, голуба моя? В невозвратном прошлом? Ась?
Седой отчаянно закивал, заливаясь слезами.
– Вот видите, – похлопал его по плечу комендант. – Пришел я, ваш веселый старый дьявол, и очистил вашу душу от шелухи первоначального накопления. Вернул вас к незамутненным истокам, к незапятнанным идеалам. А давайте-ка вместе: едем мы, друзья, в дальние края, будем новоселами и ты, и я… Хорошо вам теперь, признайтесь честно?
– Х-хорошо… – выдавил седой.
– Громче, веселее!
– Хорошо! – истошно завопил седой.
– Я рад, – умиленно сказал, комендант. – Вот, держите вкусную шоколадку и можете ее невозбранно съесть. Ну-ну, не надо, не благодарите, чем богаты…
Похлопывая по плечу, он выпроводил седого со сцены и, когда тот шагнул на низенькую лестничку, наподдал под зад сапогом. Седой, конечно же, споткнулся и шумно рухнул на пол. Тут же вскочил и, кривясь от боли, зажав в кулаке сломавшийся батончик, побежал на свое место.
– Торжественная часть! – объявил комендант. – На сцену приглашается наша краса и гордость – бывший господин Илья Петрович Косов! Поаплодируем!
Под аплодисменты на сцену поднялся лысоватый. По всему лицу у него красовались начавшие желтеть синяки – последствия той самой стычки в карцере-сортире.
– Как уже говорилось, перед вами – наш маяк и светоч! – возвестил комендант. – Дражайший Илья Петрович чуть ли не с первой минуты проникся высокими идеалами нестяжательства и полного искупления грехов. Как послушно, как умилительно он отвечал на вопросы! Как поразительно точно указывал места, где таились неправедно нажитые ценности! Честное слово, скупая слеза наворачивалась на глаза, когда Илья Петрович свою грешную душу выворачивал до самого донышка… После всего этого лишь предельно зачерствевший душой человек не проникся бы к нему самым искренним расположением. Нет у меня более слов, чтобы описать происшедшую метаморфозу, а посему передаю слово самому Илье Петровичу, который горит желанием наставить на путь истинный заблудшие души… Есть еще среди вас, скоты, заблудшие души… Прошу!
Лысоватый Илья Петрович шагнул к рампе. В глазах у него горело то же самое устоявшееся безумие.
– Братья и сестры! – возгласил он надрывно. – Я жил грешно и неправедно! Вместо того, чтобы служить духовному и культурному возрождению человечества, я вступил на скользкую…
– Стезю… – охотно подсказал комендант.
– Я вступил на скользкую стезю частного бизнеса. Я основал на своем предприятии несколько частных фирм и хитрыми махинациями перекачивал туда материальные ценности. Я скупал ваучеры и акции и даже строил финансовую пирамиду с красивым названием «Индигирка», которая…
– Ах ты сука! – взревел Браток, не сдержавшись. – Вот где мои три штуки баксов зависли!
– А ну-ка, ну-ка! – оживился комендант. – А поднимитесь-ка на сцену, молодой человек и дайте ему в ухо, только непременно вполсилы!
Браток, ничего уже не помня от злости, шустро взбежал на сцену и с ходу залепил кающемуся в ухо. Тот, держа руки по швам, пошатнулся, но устоял.
– Хватит! – рявкнул комендант. – Пошел на место! Перед нами, друзья, прелюбопытнейшая сцена на тему «вор у вора дубинку украл»… Продолжайте, милый…
– Ну… Я купил себе красивую иностранную машину, построил трехэтажную дачу, обедал исключительно в «Золоте Шантары»… Евроремонт в новой квартире сделал…
– А налоги платили? – вкрадчиво поинтересовался комендант.
– Не платил, – упавшим голосом сознался Илья Петрович. – Вернее, платил какой-то мизер, а от настоящих налогов годами уворачивался и увиливал. Потому что…
– Потому – что?
– Потому что исправно платил нужным людям, – после не столь уж короткой паузы признался кающийся. – И в мэрии, и в налоговой инспекции… Вот, ну…
– А состояли ли вы, голубчик, в демократических партиях? – прищурился комендант. – Материально поддерживали?
– В демократических партиях я не состоял, – отчеканил Илья Петрович. – Материально не поддерживал.
– А нет ли у вас сожалений по поводу вашего морального облика?
– Есть, – признался Илья Петрович. – Я постоянно возил в сауны девочек, где вступал с ними в интимные отношения самыми разными способами. А также регулярно вступал в интимные отношения с собственной секретаршей, которую иногда использовал прямо в кабинете, щедро отделанном на украденные у народа деньги. Из этих же народных денег я и оплачивал сексуальные услуги… вообще все оплачивал. Я долго обкрадывал народ, но в качестве смягчающего обстоятельства прошу суд учесть… – сбился и оторопело замолчал.
– Ага! – обрадовался комендант, тихонько похлопывая в ладоши. – Это у вас, дорогой мой, непроизвольно выскочило, сценарием не было предусмотрено… Подсознание вещует. И на какой же высокой ноте вы хотите закончить свое блестящее выступление?
Илья Петрович передернулся, подошел вплотную к рампе и возгласил:
– От всей души призываю последовать моему примеру, очистить совесть чистосердечным раскаянием и полной выдачей всех неправедно нажитых денег и прочих ценностей!
– Аплодисментов не слышу! – взревел комендант.
И вновь он затянул овацию на несколько мучительных минут, сладострастно жмурясь и помахивая в такт сигаретой. Гейнц сыграл на баяне что-то бравурное. Лысоватый Илья Петрович уже направился было к лесенке, но комендант удержал:
– Вы куда это, мил человек? Нехорошо, вы же у нас нынче звезда… форменная этуаль. Задержитесь.
Достал из кармана френча толстую пачку сложенных вдвое бумажек, в которых присутствующий здесь народ моментально опознал доллары, которые на самом деле никакие не зеленые, а скорее сероватые. Развернув веером, продемонстрировал со сцены, наклонившись к первому ряду:
– Всем знакомо? Не слышу? Да или нет?
– Да-а… – нестройно раздалось в зале.
– Ну, еще бы… Что в них такого ценного и приятного, в этих прямоугольных бумажках? Из-за чего вы, чудаки, уродовали себе жизнь, чтобы в конце концов угодить в преисподнюю? Ради этой пухлощекой физиономии и цифирки «сто»? Дети малые, честное слово… Послушайте авторитетное мнение маяка и светоча. Илья Петрович, что это у меня в руке?
– Бумага! – браво отчеканил Илья Петрович.
– Самая настоящая бумага, и не более того, – поддержал комендант, спрятал всю пачку в карман, оставив одну сотку. – Ни на что не пригодная… Разве что съесть? Илья Петрович, хороший мой, скушайте, душевно прошу! Не спешите, жуйте с расстановкой, не хватало еще, чтобы вы подавились, светоч наш и пример…
Почти без промедления лысоватый взял у него бумажку, стал отрывать зубами по кусочку, тщательно разжевывать и глотать судорожными рывками кадыка, временами непроизвольно выпучивая глаза. Гейнц тем временем наяривал на баяне нечто смутно напоминавшее «Мани, мани, мани» в вольной интерпретации.
Комендант следил за кающимся, как кот за мышкой. Едва тот прожевал последний уголок, подпрыгнул на месте, воздевая руки:
– Уау! Приятного аппетита! Убедились, поганцы, что это не более чем бумага? Правда, судя по воодушевленному лицу Ильи Петровича, приятная на вкус… Мотайте в зал, Илья Петрович!
Лысоватый пошел к лесенке, на первой ступеньке замер, опасливо оглянулся, видимо, вспомнив, что совсем недавно случилось с певцом. Но комендант, стоя на прежнем месте, замахал руками:
– Господь с вами, Илья Петрович, не буду ж я маяка нашего и светоча сапогом под жопу пинать. Как уже говорилось – я веселое и жизнерадостное существо, и ничто человеческое мне не чуждо. А посему – во весь голос об интимном! На сцену приглашается наша очаровательная флейтистка Вероника Баскакова, прошу любить и жаловать!
Вероника поднялась на сцену. Нерешительно потопталась.
– Подайте даме стульчик! – заорал комендант, и эсэсовец шустро выскочил из-за кулис, подцепив широкой пятерней спинку стула. – Садитесь, прелесть моя, ножку на ножку… Расслабьтесь, успокойтесь, попробуйте, как ни трудно, представить, что я вовсе и не я, а Юлечка Меньшова… Ток-шоу «Поблядушечки!» Уау Аплодисменты! Все, отставить! Перед нами еще одна кающаяся душа, только гораздо более очаровательная, да простит меня Илья Петрович! Итак, драгоценная моя… Расскажите вашему старому, веселому дьяволу: на блядки от законного мужа бегали?
– Бегала, – сказала Ника довольно громко, глядя куда-то в потолок.
– И когда начали? Уж не сразу ли после свадьбы?
– Нет, началось с полгода назад…
– Как интересно! Как интересно! Сдохнет от зависти Юлька Меньшова, верно вам говорю! Какая ситуация, дамы и господа! Молодая светская красавица через годик после свадьбы со столь же светским львом начинает, пардон, блядовать! И сколько ж у вас было любовников, драгоценная?
Под знаменем восседал на старомодном стуле герр комендант, помахивал сигаретой, словно дирижерской палочкой, а стоявший у краешка сцены черный бумбокс во всю ивановскую наяривал прочно забытую песню:
Герр штандартенфюрер, из второго ряда видно было, получал нешуточное эстетическое удовольствие, жмурился, словно котище возле горшка со сметаной, мечтательно подпевал, беззвучно шевеля губами, вообще ненадолго стал походить на нормального человека.
Я теперь вспоминаю, как песню,
пионерии первый отряд,
вижу снова рабочую Пресню
и знакомые лица ребят…
Пой песню, как бывало,
отрядный запевала,
а я ее тихонько подхвачу!
И молоды мы снова,
и к подвигу готовы,
и нам любое дело по плечу!
Потом это, правда, исчезло, как утренний туман, когда на сцене появилась Маргарита и присела на свободный стул. А поднявшийся следом с баяном на плече Гейнц браво раздвинул меха и сыграл нечто среднее меж маршем Мендельсона и музыкальной заставкой к программе «Время».
Комендант, такое впечатление, вернулся из иного, неведомого мира, бодро вскочил со стула и, выйдя к рампе, возгласил:
– Добрейший всем вечерок! Итак, продолжает функционировать наша крохотная уютная преисподняя, и я, ваш добрый старый дьявол, делаю все, чтобы вы не заскучали! Надеюсь, вы цените мою отеческую заботу? Овации не слышу, пробляди позорные!
Почти мгновенно, будто нажали кнопку, грянула овация – бурная и нескончаемая. Затянулась она настолько, что Вадим стал ощущать боль в ладонях – как, наверняка, и остальные. Прошло добрых три-четыре минуты, прежде чем комендант подал знак прекратить. Растроганно смахнул согнутым указательным пальцем невидимую слезинку:
– Если бы вы знали, как мне дорого это признание моих скромных заслуг… Век бы с вами не расставался, золотые мои, брильянтовые и яхонтовые. Вы, конечно, уже в большинстве своем не золотые, да и брильянтов поубавилось после моих трудов, но это метафора, как вы, быть может, догадываетесь… Главное, продолжается наше небывалое единение, вам хорошо и весело со мной, а мне приятно с вами. Настолько, что решил я устроить вам бал. Будет у нас и художественная самодеятельность, и торжественная часть, а на закуску обещаю вам самый настоящий триллер! Честью клянусь! – Он полез в карман черного френча, извлек шоколадный батончик и поднял над головой: – Вот здесь у меня шоколадка, господа «полосатики»! Вкусная шоколадка! Сам бы ел, да о вас забочусь! Найдется среди вас такой, который сможет, выйдя на эту сцену, спеть нам еще какую-нибудь хорошую ностальгическую песню – про юных пионеров, про былые советские идеалы и героические свершения? Кто хочет в два счета заработать вкусную шоколадку? Нет здесь никакого подвоха, судари мои. Думайте быстрее, а то осерчаю и внесу в культурную программу нехорошие изменения…
В первом ряду обреченно встал кто-то незнакомый.
– Прошу на сцену! – оживился комендант. – Живенько-живенько!
Вызвавшийся поднялся на сцену так медленно, словно ничуть не сомневался, что его там должны расстрелять. Повернулся лицом к залу – в недавнем прошлом он, как почти все здесь присутствующие, был импозантен и вальяжен, но теперь скорее смахивал на статского советника в константинопольской эмиграции: давно нечесаные седины сбились в колтун, отросла реденькая щетина, щеки обвисли, в глазах здешняя неизгладимая печать, смесь ужаса и сумасшествия. Вадим передернулся, подумав, что у него самого, не исключено, такие же испуганно-безумные глаза…
Бесшумно подкравшийся Гейнц над самым ухом у седого во всю ширь растянул меха, нажав всеми пальцами клавиши. Баян издал неописуемый вопль. Седой шарахнулся так, что едва не полетел со сцены.
– Да что вы, батенька! – завопил комендант. – Это шарфюрер, он у нас забавник, спать не сможет, если что-нибудь этакое не отчебучит над вами, вибрионами… Он больше не будет, так что успокойтесь и побыстрее входите в творческий экстаз… Вошли или как?
Седой торопливо закивал, подобрался и вдруг заорал что есть мочи, немелодично и жутко:
Гейнц принялся ему старательно подыгрывать, но седой орал, не обращая внимания на мелодию. По его щекам катились крупные слезы, он весь трясся.
Завывает метель
за холодными стенами окон.
Милый друг мой, теперь
наша юность далёко-далёко.
Поседели виски
в непрерывных боях и походах,
мы с тобой старики,
мы с тобой старики,
комсомольцы двадцатого года…
Завороженно внимавший комендант, едва песня кончилась, ударил в ладоши:
– Биц-биц-биц! Я вами восхищен, юное дарование! Ведь было же в вашей жизни что-то большое и светлое – целину героически осваивали, приветствие комсомольскому съезду зачитывали, сам Никита Сергеич вам руку жал… Что там еще в вашем досье? Ага, с китайским ревизионизмом боролись, с чехословацкой контрреволюцией, линию проводили, за развитой социализм бились, аки лев… У вас же великолепная биография, старина! Вам бог велел торчать сейчас возле губернской управы, прижимая к тощим персям портретик Владимира Ильича, корявый плакатик воздевая! А вы вместо всего этого? А вы – цветными металлами торговать и технический спирт продавать любому, кто только попросит… Господи, какая скука! Но ведь все это в прошлом, голуба моя? В невозвратном прошлом? Ась?
Седой отчаянно закивал, заливаясь слезами.
– Вот видите, – похлопал его по плечу комендант. – Пришел я, ваш веселый старый дьявол, и очистил вашу душу от шелухи первоначального накопления. Вернул вас к незамутненным истокам, к незапятнанным идеалам. А давайте-ка вместе: едем мы, друзья, в дальние края, будем новоселами и ты, и я… Хорошо вам теперь, признайтесь честно?
– Х-хорошо… – выдавил седой.
– Громче, веселее!
– Хорошо! – истошно завопил седой.
– Я рад, – умиленно сказал, комендант. – Вот, держите вкусную шоколадку и можете ее невозбранно съесть. Ну-ну, не надо, не благодарите, чем богаты…
Похлопывая по плечу, он выпроводил седого со сцены и, когда тот шагнул на низенькую лестничку, наподдал под зад сапогом. Седой, конечно же, споткнулся и шумно рухнул на пол. Тут же вскочил и, кривясь от боли, зажав в кулаке сломавшийся батончик, побежал на свое место.
– Торжественная часть! – объявил комендант. – На сцену приглашается наша краса и гордость – бывший господин Илья Петрович Косов! Поаплодируем!
Под аплодисменты на сцену поднялся лысоватый. По всему лицу у него красовались начавшие желтеть синяки – последствия той самой стычки в карцере-сортире.
– Как уже говорилось, перед вами – наш маяк и светоч! – возвестил комендант. – Дражайший Илья Петрович чуть ли не с первой минуты проникся высокими идеалами нестяжательства и полного искупления грехов. Как послушно, как умилительно он отвечал на вопросы! Как поразительно точно указывал места, где таились неправедно нажитые ценности! Честное слово, скупая слеза наворачивалась на глаза, когда Илья Петрович свою грешную душу выворачивал до самого донышка… После всего этого лишь предельно зачерствевший душой человек не проникся бы к нему самым искренним расположением. Нет у меня более слов, чтобы описать происшедшую метаморфозу, а посему передаю слово самому Илье Петровичу, который горит желанием наставить на путь истинный заблудшие души… Есть еще среди вас, скоты, заблудшие души… Прошу!
Лысоватый Илья Петрович шагнул к рампе. В глазах у него горело то же самое устоявшееся безумие.
– Братья и сестры! – возгласил он надрывно. – Я жил грешно и неправедно! Вместо того, чтобы служить духовному и культурному возрождению человечества, я вступил на скользкую…
– Стезю… – охотно подсказал комендант.
– Я вступил на скользкую стезю частного бизнеса. Я основал на своем предприятии несколько частных фирм и хитрыми махинациями перекачивал туда материальные ценности. Я скупал ваучеры и акции и даже строил финансовую пирамиду с красивым названием «Индигирка», которая…
– Ах ты сука! – взревел Браток, не сдержавшись. – Вот где мои три штуки баксов зависли!
– А ну-ка, ну-ка! – оживился комендант. – А поднимитесь-ка на сцену, молодой человек и дайте ему в ухо, только непременно вполсилы!
Браток, ничего уже не помня от злости, шустро взбежал на сцену и с ходу залепил кающемуся в ухо. Тот, держа руки по швам, пошатнулся, но устоял.
– Хватит! – рявкнул комендант. – Пошел на место! Перед нами, друзья, прелюбопытнейшая сцена на тему «вор у вора дубинку украл»… Продолжайте, милый…
– Ну… Я купил себе красивую иностранную машину, построил трехэтажную дачу, обедал исключительно в «Золоте Шантары»… Евроремонт в новой квартире сделал…
– А налоги платили? – вкрадчиво поинтересовался комендант.
– Не платил, – упавшим голосом сознался Илья Петрович. – Вернее, платил какой-то мизер, а от настоящих налогов годами уворачивался и увиливал. Потому что…
– Потому – что?
– Потому что исправно платил нужным людям, – после не столь уж короткой паузы признался кающийся. – И в мэрии, и в налоговой инспекции… Вот, ну…
– А состояли ли вы, голубчик, в демократических партиях? – прищурился комендант. – Материально поддерживали?
– В демократических партиях я не состоял, – отчеканил Илья Петрович. – Материально не поддерживал.
– А нет ли у вас сожалений по поводу вашего морального облика?
– Есть, – признался Илья Петрович. – Я постоянно возил в сауны девочек, где вступал с ними в интимные отношения самыми разными способами. А также регулярно вступал в интимные отношения с собственной секретаршей, которую иногда использовал прямо в кабинете, щедро отделанном на украденные у народа деньги. Из этих же народных денег я и оплачивал сексуальные услуги… вообще все оплачивал. Я долго обкрадывал народ, но в качестве смягчающего обстоятельства прошу суд учесть… – сбился и оторопело замолчал.
– Ага! – обрадовался комендант, тихонько похлопывая в ладоши. – Это у вас, дорогой мой, непроизвольно выскочило, сценарием не было предусмотрено… Подсознание вещует. И на какой же высокой ноте вы хотите закончить свое блестящее выступление?
Илья Петрович передернулся, подошел вплотную к рампе и возгласил:
– От всей души призываю последовать моему примеру, очистить совесть чистосердечным раскаянием и полной выдачей всех неправедно нажитых денег и прочих ценностей!
– Аплодисментов не слышу! – взревел комендант.
И вновь он затянул овацию на несколько мучительных минут, сладострастно жмурясь и помахивая в такт сигаретой. Гейнц сыграл на баяне что-то бравурное. Лысоватый Илья Петрович уже направился было к лесенке, но комендант удержал:
– Вы куда это, мил человек? Нехорошо, вы же у нас нынче звезда… форменная этуаль. Задержитесь.
Достал из кармана френча толстую пачку сложенных вдвое бумажек, в которых присутствующий здесь народ моментально опознал доллары, которые на самом деле никакие не зеленые, а скорее сероватые. Развернув веером, продемонстрировал со сцены, наклонившись к первому ряду:
– Всем знакомо? Не слышу? Да или нет?
– Да-а… – нестройно раздалось в зале.
– Ну, еще бы… Что в них такого ценного и приятного, в этих прямоугольных бумажках? Из-за чего вы, чудаки, уродовали себе жизнь, чтобы в конце концов угодить в преисподнюю? Ради этой пухлощекой физиономии и цифирки «сто»? Дети малые, честное слово… Послушайте авторитетное мнение маяка и светоча. Илья Петрович, что это у меня в руке?
– Бумага! – браво отчеканил Илья Петрович.
– Самая настоящая бумага, и не более того, – поддержал комендант, спрятал всю пачку в карман, оставив одну сотку. – Ни на что не пригодная… Разве что съесть? Илья Петрович, хороший мой, скушайте, душевно прошу! Не спешите, жуйте с расстановкой, не хватало еще, чтобы вы подавились, светоч наш и пример…
Почти без промедления лысоватый взял у него бумажку, стал отрывать зубами по кусочку, тщательно разжевывать и глотать судорожными рывками кадыка, временами непроизвольно выпучивая глаза. Гейнц тем временем наяривал на баяне нечто смутно напоминавшее «Мани, мани, мани» в вольной интерпретации.
Комендант следил за кающимся, как кот за мышкой. Едва тот прожевал последний уголок, подпрыгнул на месте, воздевая руки:
– Уау! Приятного аппетита! Убедились, поганцы, что это не более чем бумага? Правда, судя по воодушевленному лицу Ильи Петровича, приятная на вкус… Мотайте в зал, Илья Петрович!
Лысоватый пошел к лесенке, на первой ступеньке замер, опасливо оглянулся, видимо, вспомнив, что совсем недавно случилось с певцом. Но комендант, стоя на прежнем месте, замахал руками:
– Господь с вами, Илья Петрович, не буду ж я маяка нашего и светоча сапогом под жопу пинать. Как уже говорилось – я веселое и жизнерадостное существо, и ничто человеческое мне не чуждо. А посему – во весь голос об интимном! На сцену приглашается наша очаровательная флейтистка Вероника Баскакова, прошу любить и жаловать!
Вероника поднялась на сцену. Нерешительно потопталась.
– Подайте даме стульчик! – заорал комендант, и эсэсовец шустро выскочил из-за кулис, подцепив широкой пятерней спинку стула. – Садитесь, прелесть моя, ножку на ножку… Расслабьтесь, успокойтесь, попробуйте, как ни трудно, представить, что я вовсе и не я, а Юлечка Меньшова… Ток-шоу «Поблядушечки!» Уау Аплодисменты! Все, отставить! Перед нами еще одна кающаяся душа, только гораздо более очаровательная, да простит меня Илья Петрович! Итак, драгоценная моя… Расскажите вашему старому, веселому дьяволу: на блядки от законного мужа бегали?
– Бегала, – сказала Ника довольно громко, глядя куда-то в потолок.
– И когда начали? Уж не сразу ли после свадьбы?
– Нет, началось с полгода назад…
– Как интересно! Как интересно! Сдохнет от зависти Юлька Меньшова, верно вам говорю! Какая ситуация, дамы и господа! Молодая светская красавица через годик после свадьбы со столь же светским львом начинает, пардон, блядовать! И сколько ж у вас было любовников, драгоценная?