Страница:
– Сам разбудится, как брагу учует, – фыркнул Славик. – Все равно сейчас кататься начнет.
– Это точно, – кивнул Мухомор, пояснил Вадиму. – Манера у человека такая – когда вырубится, начинает по нарам кататься. Может, снится, что он трактор, кто его знает… В Парнухе вот так же взялся кататься, когда никого в хате не было, а Васька на нарах пилу забыл. Михалыч по ней лысиной и прошелся. Мы потом заходим – мамочки! Все спальники в кровище, смотреть жутко, а он дрыхнет себе. Паша вбил в голову, что это мы Михалыча били, так до сих пор и не верит, что он сам…
– Поговори, – довольно внятно отозвался Михалыч, не открывая глаз.
– А кто в Береше теленка трахал? Наливайте… Где моя большая кружка?
– Насчет теленка – брешет, – сообщил Мухомор, подсовывая Вадиму эмалированную кружку, до краев полную «какавой». – Дело там было совсем не так. Избушку бабка нам сдала, а теленок остался в загородке. Стоит себе и стоит, придет она, покормит и уйдет. Вот кто-то, то ли Славка, то ли Иисус, начал ему пальцы в рот совать. Остальные тоже подтянулись, все развлечение, потому что работы не было пять дней, дождь шел, пить и то надоело… Телок маленький, сосет пальцы, пасть у него жесткая, но кожу не сдирает. Стояли мы так, и тут спьяну пришло кому-то в голову – а ежели ему вместо пальца в рот чего другое засунуть? Ну, пошла дискуссия. Сошлись на том, что по дурости сосать будет. Ладно, идем дальше: возникает закономерный вопрос, кто ему свой сунет? Никто не хочет, все опасаются. Кто его знает, возьмет да отжует. Решили жребий бросать. Пока судили-рядили, пока обговаривали, орали на всю деревушку. Пошел какой-то абориген к бабке и орет: «Семеновна, беги скорей, твоего телка эти идолы трахать хотят!» Бабка бежит, аж кости стучат… Вот и вся история. Увела она телка от греха подальше. А этот тут клевету разводит. Михалыч, хоть штаны надень…
– На кой? – изумился Михалыч. – Пидарасов тут нету, как и дам. А Томке не в диковинку, если проснется. Наливай лучше…
И понеслось – с обычными бессмысленными разговорами, не вполне понятными свежему человеку шутками-воспоминаниями, без всяких романтических песен под гитару. Довольно быстро всплыл вопрос, кто такой Вадим и как здесь оказался. Мухомор быстренько изложил суть дела, над этим немного посмеялись и потеряли интерес. О происхождении и прошлой жизни Вадима уже не расспрашивали – стали приходить в кондицию. Веселье шло беззлобное, не скандальное, только Мухомор, всерьез разобидевшийся на Михалыча за грязные намеки на счет того теленка, орал Вадиму в ухо:
– Пусть лучше расскажет, как он в Линюхе сырого голубя жрал… Подстрелили они там пару голубей, поставили варить, а печка мигом потухла. Они тем временем уже спать упали. Просыпается Славик, подкинул пару поленьев, упал – печка опять потухла. За ним просыпается Иисус, кинул полешко, упал, печка потухла. Так они голубей до вечера варили. Вечером продирает глаза Михалыч – тут как раз и мы зашли – вытаскивает голубя из котелка… Этак гурмански его оглядел, пробормотал: «Хорошо утушился!» – и давай жрать за обе щеки, а голубь-то сырой…
Михалыч разобиделся, и они отправились драться во двор. Все отнеслись к этому философски – ив самом деле, дуэлянты появились в избе очень быстро, перемазанные землей по уши, но вновь ставшие лучшими друзьями.
Потом наступил провал в сознании. Продрав глаза, Вадим обнаружил себя лежащим на нарах кверху брюхом, а справа и слева – бесчувственных собутыльников. За окном смеркалось, посреди избы стояла фляга, дверь была закрыта изнутри на огромный крючок, а по ножке стола взбиралась вверх большая крыса, вертя хвостом для равновесия. Вадим попытался сообразить, снится это ему или нет, но мысли туманились, и он вновь прикрыл глаза.
Разлепил веки, заслышав, как громко стукнул сброшенный крючок, по полу застучали уверенные шаги, и внятный мужской голос принялся браниться. Непонятный гость расхаживал по комнате, погремел крышкой фляги, консервными банками на столе, возмущался учиненным беспорядком, пинал валявшиеся на полу кружки.
Вадим рывком сел – с нар спрыгнул Славик с финкой в руке, пошатываясь, направился к печке, за ним бросились Мухомор и Худой (больше никого в избе не оказалось, только Томка дрыхла на прежнем месте). Побуждаемый каким-то стадным инстинктом, Вадим тоже бросился к обступившим печку.
Не было никого ни за печкой, ни вообще в избе – кроме них четверых. А крючок оказался на прежнем месте, дверь по-прежнему была заперта изнутри…
– Ничего себе дела… – протянул Славик. – Я ж ясно слышал – крючок упал, по избе шляется мужик, матерится, посуду пинает…
– А я почему подхватился? – пожал плечами Худой. – Тоже в точности то же самое послышалось.
– И мне, – признался Мухомор.
– И мне, – упавшим голосом сказал Вадим: – Что за чертовщина? Не могло же сразу всем четырем привидеться, не бывает такой белой горячки…
– Да ладно вам, – подала голос Томка, выпростала из спальника пухлые руки и сладко потянулась. – Домовой бродил, всего и делов… А это кто? Я его не знаю, симпатичный такой…
– Ну, если домовой, тогда понятно… – почти равнодушно сказал Мухомор. – Говорил же, плесните ему бражки, в угол поставте… Обиделся, точно.
– Сейчас изобретем, – откликнулся Славик. – С полкружки тут на донышке наберется, а больше не выдоишь…
– Мы что, все выжрали? – охнул Мухомор.
– А то. Домовому только и осталось… – Славик легко опрокинул флягу кверху донышком, налил полкружки и понес поставить в дальний угол.
– Вы что, серьезно про домового? – изумился Вадим.
– А ты что, сам не слышал, как он по избе шастал? – похлопал его по плечу Мухомор. – Молодо-зелено, отпашешь пару сезонов, такого по деревушкам насмотришься… Мужики, надо чего-то изобретать, колотун бьет… Томка, ключи от магазина у тебя?
– Ага. Только хрен я вам без денег притащу, скоро ревизия нагрянет…
Принялись вытряхивать карманы – на сей раз Вадиму пришлось расстаться со всей наличностью, о чем он в похмельных судорогах ничуть не сожалел. Томку вытащили из спальника, кое-как одели, застегнули и в сопровождении Мухомора погнали отпирать магазин.
Потом пили настойку «Стрелецкая», которая на геофизическом жаргоне именовалась «третий помощник младшего топографа». Но тут уж Вадим после пары стаканов почувствовал себя скверно и кое-как выбрался во двор.
И тут же понял, откуда взялась кличка Иисус – ее обладатель храпел посреди двора, лежа прямо-таки в классической позе распятого Иисуса: вытянутые ноги плотно сжаты, руки раскинуты под безукоризненными углами – девяносто градусов к телу…
Вадим долго оглядывался, ища сортир – и лишь потом понял, что эту функцию как раз и выполняет сложенная из плоского камня стеночка в виде буквы «П». Ни ямы, ни бумаги. Ничего, переживем, сказал он себе, спуская штаны и присаживаясь на корточки – будем сливаться с природой, коли уж пошел этакий руссоизм, здесь не так уж и плохо, и люди не самые скверные…
Облегчившись, почувствовал себя лучше. Постоял во дворе, пошатываясь – и, гонимый неисповедимой пьяной логикой, вывалился со двора, твердо решив отыскать Нику, сам плохо представляя, зачем. Вообще-то, он был не так уж и пьян, просто ноги заплетались и плевать было на все окружающее…
Над деревушкой сияла россыпь огромных звезд, сверкающим поясом протянулся Млечный Путь. Справа посверкивало озеро, на котором чернела парочка лодок. Вдали в два голоса орали незнакомую песню, голоса показались знакомыми – определенно кто-то из новых друзей.
Он побрел в ту сторону, откуда сегодня утром приехал. Кто-то мельком упоминал, что именно там, напротив магазина, и расположился Паша. Грузовик торчал на прежнем месте, наполовину загородив улочку, прочно прописавшись передними колесами в широкой колдобине.
Ага, все правильно. Во дворе стоял «уазик», в доме горел яркий свет. Вадим помнил, что в нынешнем своем положении не следует досаждать начальнику отряда, который здесь царь, бог и воинский начальник. Растерянно затоптался в тени, возле «уазика».
На крыльце послышались шаги. Судя по звукам, пробирался кто-то зело хмельной, цепляясь руками за стену, нашаривая ступеньки.
– Нет, ну я тоже хочу… – громко заныл Женя.
– Перебьешься, – послышался голос Паши, тоже не свободный от алкогольного влияния, но не в пример более уверенный. – Топай к Бакурину, Дон-Жуан, там и дрыхни…
– Пашка, что тебе, жалко? Нашел чего жалеть…
– Иди, говорю, не отсвечивай!
Они стояли по другую сторону «уазика», совсем рядом с Вадимом, торопливо подавшимся в тень, и он отчетливо слышал каждое слово, ломал голову, как бы понезаметнее отсюда убраться.
– Пашка!
– Иди, говорю!
– Надо же, какие мы культурные… Паш, я могу и обидеться.
– Обижайся.
– Я же, Паша, не дурак. Кое-что понимаю. А из лоскутков складывается картинка… Это Бакурин мозги пропил почище наших бичей, а я пью малость поменьше, да и родители всю жизнь в геологии, нахватался…
– Ну-ну, – голос Паши стал вовсе уж нехорошим. – И что ты там такое понимаешь, умник?
– Насчет нынешнего участка. И вэз-вэ-пэ, и магнитка… И кресты зачем-то растягивают… Паша, у тебя что, в кармане карта с крестиками, как у Билли Бонса?
Что-то шумно ударилось о стенку «уазика» – судя по всему, Паша, сграбастав собеседника за грудки, треснул им о борт фургона. Прошипел:
– Ты что мне тут вкручиваешь?
– Паша, ты только не держи меня за дурака, – почти трезво откликнулся Женя. – Тоже мне, Джон Сильвер выискался… Стал бы ты изощряться, не имей личного интереса… Первый раз вижу у тебя такое старание. Сколько помню похожие случаи – в два счета подчистили бы записи промеров и подались в Шантарск. А ты по второму кругу пошел со всем старанием… По совершенно бесперспективному участку… И Томка мне тут ляпнула кое-что…
– Что?
– А ты думал… Помнят. Я и сопоставил. Она сама значения не придала, да я-то начал сопоставлять… Может, возьмешь в долю?
– Какая тебе доля, пьяная морда? Из чего доля?
– Паша, не лепи горбатого…
– Ну вот что, – тихо, зловеще протянул Паша. – Если ты еще ко мне полезешь со всякой шизофренией – получишь по мозгам. А если начнешь звенеть языком – получишь вовсе уж качественно.
– Значит, в долю не берешь?
– Заткнись, говорю! И язык придержи.
– Паша, господь велел делиться… К чему тебе лишние разговоры в Шантарске?
– Пош-шел отсюда, выродок! И смотри у меня…
– Я-то пойду, – бубнил Женя, зигзагом направляясь к воротам. – Я-то пойду, да как бы и тебе не пойти…
Его в два прыжка догнал Паша, тряхнул за шиворот:
– Ключи от машины отдай! Кому говорю?
После короткой борьбы, судя по тихому металлическому звяканью, ключи перешли к Паше, а их бывший обладатель потащился куда-то в ночь, громко бормоча что-то угрожающе-жалкое. Паша вернулся в дом, там послышался женский голос.
Кажется, все было ясно… Тихонько подкравшись, Вадим встал в полосу тени и осторожно заглянул в окно. Зло прикусил губу – сладкая жизнь била ключом, вступая в предпоследнюю фазу… Ника в одной клетчатой рубашке, весьма вольно расстегнутой сверху, сидела на старомодном диване, закинув ногу на ногу – свеженькая, с пышными волосами, определенно после бани, в одной руке сигаретка, в другой стакан с «какавой». Паша присел рядом, отобрал у нее стакан, поставил на стол и бесцеремонно сгреб Нику в охапку, действуя руками предельно недвусмысленно, что никакого сопротивления не встречало. Попискивала, правда, для порядка, и только, но, как только верзила уложил ее на диван и расстегнул последние пуговицы, перестала дергаться и обхватила его за шею.
Вадим отпрянул от окна, зло сплюнул и выбрался со двора. В голове шумело, злость на молодую женушку, столь легко пошедшую по рукам, была уже какой-то устоявшейся, привычной: нашла свое место в этой жизни, стервочка…
Он брел в густой тени возле самых заборов. Споткнулся обо что-то непонятное и полетел на землю, вытянув руки. Рухнул на что-то огромное, теплое, живое, послышался шумный выдох. Чуть не заорал от страха, отталкиваясь ладонями от теплого, покрытого жестковатой шерстью бока. И успокоился, сообразив, что упал прямиком на устроившуюся отдыхать корову. Она восприняла происшедшее с философским спокойствием, даже не пошевелилась. Посмеявшись над собственным глупым страхом, Вадим побрел дальше.
В избушке продолжалось веселье. Томка вновь забралась в спальник, к ней пытался присоседиться Худой, но получал по рукам и обиженно пыхтел. Славик с Мухомором, устроившись на краешке нар, взахлеб делились какими-то неизвестными Вадиму, а потому лично для него ничуть не смешными воспоминаниями.
Мухомор тут же сунул ему кружку:
– Вмажь «Стервецкой». Ты где пропадал?
– Да так… – удрученно вздохнул Вадим, держа кружку с рыжей жидкостью так, чтобы ненароком не нюхнуть. Собрался внутренне и осушил до донышка, передернулся, борясь с тошнотой, торопливо сцапал протянутый Славиком плавленый сырок, прожевал.
– Что смурной? Пашка, поди, твою ляльку фантазирует?
– Иди ты…
– Пабло у нас таковский. А бабы – суки известные, им позарез необходимо к самому обстоятельному приклеиться… Плюнь. Иди вон к Томке, она тут на тебя глаз положила…
– Ва-адик! – позвала Томка. – Освободи ты меня от этого аспида, спасу нет!
Теперь Вадим рассмотрел ее как следует – девица, конечно, вульгарная до предела, но, в общем, симпатичненькая и на потасканную не особенно похожа. Худой без особых протестов отодвинулся, давая ему место.
– Валяй, – фыркнул он. – Только ты у нас эту пашенку не пахал… Остальные давненько побратались, еще с прошлого сезона, даже Пабло отметился…
– Давай-давай, – поддержал Мухомор. – Тут, в глуши, никаких спидов не водится, про них и не слыхивали… Вмажь еще для бодрости, а мы отвернемся…
Вадим глотнул из кружки, отставил ее не глядя, и она звонко кувыркнулась с нар. Покопавшись в себе, не нашел никаких особенных моральных преград: если уж сливаться с новой жизнью, то без ненужного чистоплюйства. Да и воспоминания о том, что сейчас происходит в Пашиной штаб-квартире на старомодном диване, придавали решимости и злости. Думала, стерва, я стану печально изливать тоску под звездами, воя на луну? А вот те шиш, как пишет классик!
Он неуклюже – раньше этого делать не приходилось – залез в спальный мешок, тесный сам по себе, а из-за присутствия Томки и вовсе напоминавший автобус в час пик. Они оказались лицом к лицу. Вадим подумал, что девочка не столь уж и плоха. Оказавшиеся под ладонями тугие округлости на пуританский лад как-то и не настраивали.
– Ну, чего лежишь? – фыркнула она ему в ухо, проворно действуя опытными ручками пониже талии.
За спиной позвякивали кружки – на них, в общем, уже и не обращали внимания. Вадим неуклюже стянул с себя штаны в тесноте спальника – а на Томке, кроме легкой блузочки, ничего и не оказалось, так что особо возиться и не пришлось. Они слились в одно так ловко и незатейливо, что Вадим ощутил нешуточный прилив сил – и понеслось под хмельные разговоры, звучавшие в метре от них. Первое время зрители еще цинично подбадривали и ржали, но вскоре отправились куда-то в ночную тьму.
Т а к а я жизнь и в самом деле начинала нравиться.
Глава третья
– Это точно, – кивнул Мухомор, пояснил Вадиму. – Манера у человека такая – когда вырубится, начинает по нарам кататься. Может, снится, что он трактор, кто его знает… В Парнухе вот так же взялся кататься, когда никого в хате не было, а Васька на нарах пилу забыл. Михалыч по ней лысиной и прошелся. Мы потом заходим – мамочки! Все спальники в кровище, смотреть жутко, а он дрыхнет себе. Паша вбил в голову, что это мы Михалыча били, так до сих пор и не верит, что он сам…
– Поговори, – довольно внятно отозвался Михалыч, не открывая глаз.
– А кто в Береше теленка трахал? Наливайте… Где моя большая кружка?
– Насчет теленка – брешет, – сообщил Мухомор, подсовывая Вадиму эмалированную кружку, до краев полную «какавой». – Дело там было совсем не так. Избушку бабка нам сдала, а теленок остался в загородке. Стоит себе и стоит, придет она, покормит и уйдет. Вот кто-то, то ли Славка, то ли Иисус, начал ему пальцы в рот совать. Остальные тоже подтянулись, все развлечение, потому что работы не было пять дней, дождь шел, пить и то надоело… Телок маленький, сосет пальцы, пасть у него жесткая, но кожу не сдирает. Стояли мы так, и тут спьяну пришло кому-то в голову – а ежели ему вместо пальца в рот чего другое засунуть? Ну, пошла дискуссия. Сошлись на том, что по дурости сосать будет. Ладно, идем дальше: возникает закономерный вопрос, кто ему свой сунет? Никто не хочет, все опасаются. Кто его знает, возьмет да отжует. Решили жребий бросать. Пока судили-рядили, пока обговаривали, орали на всю деревушку. Пошел какой-то абориген к бабке и орет: «Семеновна, беги скорей, твоего телка эти идолы трахать хотят!» Бабка бежит, аж кости стучат… Вот и вся история. Увела она телка от греха подальше. А этот тут клевету разводит. Михалыч, хоть штаны надень…
– На кой? – изумился Михалыч. – Пидарасов тут нету, как и дам. А Томке не в диковинку, если проснется. Наливай лучше…
И понеслось – с обычными бессмысленными разговорами, не вполне понятными свежему человеку шутками-воспоминаниями, без всяких романтических песен под гитару. Довольно быстро всплыл вопрос, кто такой Вадим и как здесь оказался. Мухомор быстренько изложил суть дела, над этим немного посмеялись и потеряли интерес. О происхождении и прошлой жизни Вадима уже не расспрашивали – стали приходить в кондицию. Веселье шло беззлобное, не скандальное, только Мухомор, всерьез разобидевшийся на Михалыча за грязные намеки на счет того теленка, орал Вадиму в ухо:
– Пусть лучше расскажет, как он в Линюхе сырого голубя жрал… Подстрелили они там пару голубей, поставили варить, а печка мигом потухла. Они тем временем уже спать упали. Просыпается Славик, подкинул пару поленьев, упал – печка опять потухла. За ним просыпается Иисус, кинул полешко, упал, печка потухла. Так они голубей до вечера варили. Вечером продирает глаза Михалыч – тут как раз и мы зашли – вытаскивает голубя из котелка… Этак гурмански его оглядел, пробормотал: «Хорошо утушился!» – и давай жрать за обе щеки, а голубь-то сырой…
Михалыч разобиделся, и они отправились драться во двор. Все отнеслись к этому философски – ив самом деле, дуэлянты появились в избе очень быстро, перемазанные землей по уши, но вновь ставшие лучшими друзьями.
Потом наступил провал в сознании. Продрав глаза, Вадим обнаружил себя лежащим на нарах кверху брюхом, а справа и слева – бесчувственных собутыльников. За окном смеркалось, посреди избы стояла фляга, дверь была закрыта изнутри на огромный крючок, а по ножке стола взбиралась вверх большая крыса, вертя хвостом для равновесия. Вадим попытался сообразить, снится это ему или нет, но мысли туманились, и он вновь прикрыл глаза.
Разлепил веки, заслышав, как громко стукнул сброшенный крючок, по полу застучали уверенные шаги, и внятный мужской голос принялся браниться. Непонятный гость расхаживал по комнате, погремел крышкой фляги, консервными банками на столе, возмущался учиненным беспорядком, пинал валявшиеся на полу кружки.
Вадим рывком сел – с нар спрыгнул Славик с финкой в руке, пошатываясь, направился к печке, за ним бросились Мухомор и Худой (больше никого в избе не оказалось, только Томка дрыхла на прежнем месте). Побуждаемый каким-то стадным инстинктом, Вадим тоже бросился к обступившим печку.
Не было никого ни за печкой, ни вообще в избе – кроме них четверых. А крючок оказался на прежнем месте, дверь по-прежнему была заперта изнутри…
– Ничего себе дела… – протянул Славик. – Я ж ясно слышал – крючок упал, по избе шляется мужик, матерится, посуду пинает…
– А я почему подхватился? – пожал плечами Худой. – Тоже в точности то же самое послышалось.
– И мне, – признался Мухомор.
– И мне, – упавшим голосом сказал Вадим: – Что за чертовщина? Не могло же сразу всем четырем привидеться, не бывает такой белой горячки…
– Да ладно вам, – подала голос Томка, выпростала из спальника пухлые руки и сладко потянулась. – Домовой бродил, всего и делов… А это кто? Я его не знаю, симпатичный такой…
– Ну, если домовой, тогда понятно… – почти равнодушно сказал Мухомор. – Говорил же, плесните ему бражки, в угол поставте… Обиделся, точно.
– Сейчас изобретем, – откликнулся Славик. – С полкружки тут на донышке наберется, а больше не выдоишь…
– Мы что, все выжрали? – охнул Мухомор.
– А то. Домовому только и осталось… – Славик легко опрокинул флягу кверху донышком, налил полкружки и понес поставить в дальний угол.
– Вы что, серьезно про домового? – изумился Вадим.
– А ты что, сам не слышал, как он по избе шастал? – похлопал его по плечу Мухомор. – Молодо-зелено, отпашешь пару сезонов, такого по деревушкам насмотришься… Мужики, надо чего-то изобретать, колотун бьет… Томка, ключи от магазина у тебя?
– Ага. Только хрен я вам без денег притащу, скоро ревизия нагрянет…
Принялись вытряхивать карманы – на сей раз Вадиму пришлось расстаться со всей наличностью, о чем он в похмельных судорогах ничуть не сожалел. Томку вытащили из спальника, кое-как одели, застегнули и в сопровождении Мухомора погнали отпирать магазин.
Потом пили настойку «Стрелецкая», которая на геофизическом жаргоне именовалась «третий помощник младшего топографа». Но тут уж Вадим после пары стаканов почувствовал себя скверно и кое-как выбрался во двор.
И тут же понял, откуда взялась кличка Иисус – ее обладатель храпел посреди двора, лежа прямо-таки в классической позе распятого Иисуса: вытянутые ноги плотно сжаты, руки раскинуты под безукоризненными углами – девяносто градусов к телу…
Вадим долго оглядывался, ища сортир – и лишь потом понял, что эту функцию как раз и выполняет сложенная из плоского камня стеночка в виде буквы «П». Ни ямы, ни бумаги. Ничего, переживем, сказал он себе, спуская штаны и присаживаясь на корточки – будем сливаться с природой, коли уж пошел этакий руссоизм, здесь не так уж и плохо, и люди не самые скверные…
Облегчившись, почувствовал себя лучше. Постоял во дворе, пошатываясь – и, гонимый неисповедимой пьяной логикой, вывалился со двора, твердо решив отыскать Нику, сам плохо представляя, зачем. Вообще-то, он был не так уж и пьян, просто ноги заплетались и плевать было на все окружающее…
Над деревушкой сияла россыпь огромных звезд, сверкающим поясом протянулся Млечный Путь. Справа посверкивало озеро, на котором чернела парочка лодок. Вдали в два голоса орали незнакомую песню, голоса показались знакомыми – определенно кто-то из новых друзей.
Он побрел в ту сторону, откуда сегодня утром приехал. Кто-то мельком упоминал, что именно там, напротив магазина, и расположился Паша. Грузовик торчал на прежнем месте, наполовину загородив улочку, прочно прописавшись передними колесами в широкой колдобине.
Ага, все правильно. Во дворе стоял «уазик», в доме горел яркий свет. Вадим помнил, что в нынешнем своем положении не следует досаждать начальнику отряда, который здесь царь, бог и воинский начальник. Растерянно затоптался в тени, возле «уазика».
На крыльце послышались шаги. Судя по звукам, пробирался кто-то зело хмельной, цепляясь руками за стену, нашаривая ступеньки.
– Нет, ну я тоже хочу… – громко заныл Женя.
– Перебьешься, – послышался голос Паши, тоже не свободный от алкогольного влияния, но не в пример более уверенный. – Топай к Бакурину, Дон-Жуан, там и дрыхни…
– Пашка, что тебе, жалко? Нашел чего жалеть…
– Иди, говорю, не отсвечивай!
Они стояли по другую сторону «уазика», совсем рядом с Вадимом, торопливо подавшимся в тень, и он отчетливо слышал каждое слово, ломал голову, как бы понезаметнее отсюда убраться.
– Пашка!
– Иди, говорю!
– Надо же, какие мы культурные… Паш, я могу и обидеться.
– Обижайся.
– Я же, Паша, не дурак. Кое-что понимаю. А из лоскутков складывается картинка… Это Бакурин мозги пропил почище наших бичей, а я пью малость поменьше, да и родители всю жизнь в геологии, нахватался…
– Ну-ну, – голос Паши стал вовсе уж нехорошим. – И что ты там такое понимаешь, умник?
– Насчет нынешнего участка. И вэз-вэ-пэ, и магнитка… И кресты зачем-то растягивают… Паша, у тебя что, в кармане карта с крестиками, как у Билли Бонса?
Что-то шумно ударилось о стенку «уазика» – судя по всему, Паша, сграбастав собеседника за грудки, треснул им о борт фургона. Прошипел:
– Ты что мне тут вкручиваешь?
– Паша, ты только не держи меня за дурака, – почти трезво откликнулся Женя. – Тоже мне, Джон Сильвер выискался… Стал бы ты изощряться, не имей личного интереса… Первый раз вижу у тебя такое старание. Сколько помню похожие случаи – в два счета подчистили бы записи промеров и подались в Шантарск. А ты по второму кругу пошел со всем старанием… По совершенно бесперспективному участку… И Томка мне тут ляпнула кое-что…
– Что?
– А ты думал… Помнят. Я и сопоставил. Она сама значения не придала, да я-то начал сопоставлять… Может, возьмешь в долю?
– Какая тебе доля, пьяная морда? Из чего доля?
– Паша, не лепи горбатого…
– Ну вот что, – тихо, зловеще протянул Паша. – Если ты еще ко мне полезешь со всякой шизофренией – получишь по мозгам. А если начнешь звенеть языком – получишь вовсе уж качественно.
– Значит, в долю не берешь?
– Заткнись, говорю! И язык придержи.
– Паша, господь велел делиться… К чему тебе лишние разговоры в Шантарске?
– Пош-шел отсюда, выродок! И смотри у меня…
– Я-то пойду, – бубнил Женя, зигзагом направляясь к воротам. – Я-то пойду, да как бы и тебе не пойти…
Его в два прыжка догнал Паша, тряхнул за шиворот:
– Ключи от машины отдай! Кому говорю?
После короткой борьбы, судя по тихому металлическому звяканью, ключи перешли к Паше, а их бывший обладатель потащился куда-то в ночь, громко бормоча что-то угрожающе-жалкое. Паша вернулся в дом, там послышался женский голос.
Кажется, все было ясно… Тихонько подкравшись, Вадим встал в полосу тени и осторожно заглянул в окно. Зло прикусил губу – сладкая жизнь била ключом, вступая в предпоследнюю фазу… Ника в одной клетчатой рубашке, весьма вольно расстегнутой сверху, сидела на старомодном диване, закинув ногу на ногу – свеженькая, с пышными волосами, определенно после бани, в одной руке сигаретка, в другой стакан с «какавой». Паша присел рядом, отобрал у нее стакан, поставил на стол и бесцеремонно сгреб Нику в охапку, действуя руками предельно недвусмысленно, что никакого сопротивления не встречало. Попискивала, правда, для порядка, и только, но, как только верзила уложил ее на диван и расстегнул последние пуговицы, перестала дергаться и обхватила его за шею.
Вадим отпрянул от окна, зло сплюнул и выбрался со двора. В голове шумело, злость на молодую женушку, столь легко пошедшую по рукам, была уже какой-то устоявшейся, привычной: нашла свое место в этой жизни, стервочка…
Он брел в густой тени возле самых заборов. Споткнулся обо что-то непонятное и полетел на землю, вытянув руки. Рухнул на что-то огромное, теплое, живое, послышался шумный выдох. Чуть не заорал от страха, отталкиваясь ладонями от теплого, покрытого жестковатой шерстью бока. И успокоился, сообразив, что упал прямиком на устроившуюся отдыхать корову. Она восприняла происшедшее с философским спокойствием, даже не пошевелилась. Посмеявшись над собственным глупым страхом, Вадим побрел дальше.
В избушке продолжалось веселье. Томка вновь забралась в спальник, к ней пытался присоседиться Худой, но получал по рукам и обиженно пыхтел. Славик с Мухомором, устроившись на краешке нар, взахлеб делились какими-то неизвестными Вадиму, а потому лично для него ничуть не смешными воспоминаниями.
Мухомор тут же сунул ему кружку:
– Вмажь «Стервецкой». Ты где пропадал?
– Да так… – удрученно вздохнул Вадим, держа кружку с рыжей жидкостью так, чтобы ненароком не нюхнуть. Собрался внутренне и осушил до донышка, передернулся, борясь с тошнотой, торопливо сцапал протянутый Славиком плавленый сырок, прожевал.
– Что смурной? Пашка, поди, твою ляльку фантазирует?
– Иди ты…
– Пабло у нас таковский. А бабы – суки известные, им позарез необходимо к самому обстоятельному приклеиться… Плюнь. Иди вон к Томке, она тут на тебя глаз положила…
– Ва-адик! – позвала Томка. – Освободи ты меня от этого аспида, спасу нет!
Теперь Вадим рассмотрел ее как следует – девица, конечно, вульгарная до предела, но, в общем, симпатичненькая и на потасканную не особенно похожа. Худой без особых протестов отодвинулся, давая ему место.
– Валяй, – фыркнул он. – Только ты у нас эту пашенку не пахал… Остальные давненько побратались, еще с прошлого сезона, даже Пабло отметился…
– Давай-давай, – поддержал Мухомор. – Тут, в глуши, никаких спидов не водится, про них и не слыхивали… Вмажь еще для бодрости, а мы отвернемся…
Вадим глотнул из кружки, отставил ее не глядя, и она звонко кувыркнулась с нар. Покопавшись в себе, не нашел никаких особенных моральных преград: если уж сливаться с новой жизнью, то без ненужного чистоплюйства. Да и воспоминания о том, что сейчас происходит в Пашиной штаб-квартире на старомодном диване, придавали решимости и злости. Думала, стерва, я стану печально изливать тоску под звездами, воя на луну? А вот те шиш, как пишет классик!
Он неуклюже – раньше этого делать не приходилось – залез в спальный мешок, тесный сам по себе, а из-за присутствия Томки и вовсе напоминавший автобус в час пик. Они оказались лицом к лицу. Вадим подумал, что девочка не столь уж и плоха. Оказавшиеся под ладонями тугие округлости на пуританский лад как-то и не настраивали.
– Ну, чего лежишь? – фыркнула она ему в ухо, проворно действуя опытными ручками пониже талии.
За спиной позвякивали кружки – на них, в общем, уже и не обращали внимания. Вадим неуклюже стянул с себя штаны в тесноте спальника – а на Томке, кроме легкой блузочки, ничего и не оказалось, так что особо возиться и не пришлось. Они слились в одно так ловко и незатейливо, что Вадим ощутил нешуточный прилив сил – и понеслось под хмельные разговоры, звучавшие в метре от них. Первое время зрители еще цинично подбадривали и ржали, но вскоре отправились куда-то в ночную тьму.
Т а к а я жизнь и в самом деле начинала нравиться.
Глава третья
Будни
Он бежал трусцой, обеими руками держа перед собой электрод – примерно полуметровый медный прут толщиной в мизинец, с удобной треугольной ручкой. Обмотанный вокруг электрода черный провод на взгляд постороннего неизвестно где и кончался, уходя за пределы видимости, но Вадим-то прекрасно знал, что провод шустро сматывается с катушки, оставшейся метрах в шестистах отсюда, за лесочком.
Тащить провод было не столь уж и тяжело, но последняя стометровка, как всегда, казалась бесконечной. Ну, наконец… Провод взлетел с земли, натянулся с тихим звоном – далеко отсюда Иисус притормозил катушку. Вадим торопливо вбил острие электрода в мягкую землю, убрал руку – промешкаешь, может и током стукнуть, легонько, но все равно неприятно.
Не прошло и минуты, как на том конце провода Паша сделал все замеры. Провод вновь натянулся, задергался, вырывая электрод из земли. Вадим торопливо выдернул контакт и той же трусцой побрел за концом провода, к которому для пущего удобства был привязан бантик из белой пластиковой ленты – чтобы не потерять из виду черный провод на черной пашне. Теперь основная работа ложилась на Иисуса, которому придется намотать на катушку несколько сот метров провода…
Шел двенадцатый день с тех пор, как закончилась веселая гулянка и началась настоящая работа.
…Наутро в избе появился Паша, сам явно похмельный, но исполненный трудовой непреклонности. Безжалостно согнал всех с нар, громогласно напоминая, что уговор был железный – с завтрашнего дня отходят праздники и начинаются будни. Бригада из четырех человек поохала, но послушно поплелась в летнюю кухоньку через два дома отсюда.
Паша тем временем извлек откуда-то инженера Бакурина, тридцатилетнего похмельного субъекта с кротким взглядом спаниеля, и долго, отведя подальше от работяг, воспитывал с применением непарламентской лексики. Вадим, неплохо разбиравшийся в деловых качествах людей, быстро опознал в Бакурине примитивную тряпку.
Позавтракав, отправились на извлеченном из колдобины «газике» занимать боевые позиции – похмельный Вася, как оказалось, уже ни свет ни заря успел обернуться в Шкарытово, куда увез Женю: красавчик, бродивший ночью по деревне, спьяну где-то приложился затылком так, что в сознание не пришел, по словам Васи, и в Шкарытово. Новость приняли с некоторым удивлением – как объяснил Вадиму Мухомор, пьяных геофизиков хранит некая Фортуна, и лично он просто не помнит за последние десять лет второго такого случая, чтобы кто-то из-за бухалова покалечился настолько серьезно, но, в общем, особой печали не было. Вадим лишний раз убедился, что Женя особой любовью сослуживцев не пользовался.
Вадим – слава богу, не дурак – в первый же день освоил все нехитрые детали будущей работы, а попутно из разговоров узнал достаточно, чтобы построить картину.
Электроразведка, которой им предстояло заниматься, была не столь уж сложным предприятием. Предварительно некий район словно бы оказывается покрытым правильной прямоугольной сетью – топографы («топики») забивают на местности несколько десятков «пикетов» – самых обычных плоских колышков, через каждые сто метров. Два километра, он же «профиль» – двадцать пикетов. Бывает и подлиннее. Этих профилей, тянущихся параллельно друг другу, штук двадцать.
И начинается работа. У пикета устанавливают две катушки с проводом, двое работяг подсоединяют электроды и начинают отматывать провод на заранее установленную дистанцию – сначала пять, десять, двадцать пять метров, потом интервалы растут, и так – до семисот пятидесяти. В каждой точке электрод быстренько втыкается в землю, Паша пропускает разряд, делает замер и гонит работяг дальше. Потом переход на сто метров до соседнего пикета с размотанными катушками – и все начинается по новой. Время от времени меняются ролями – один садится на катушку, другой бежит с проводом. Вот и все хитрости.
Главная веселуха тут в другом – это занятие под скучным названием ВЭЗ (вертикальное электрическое зондирование) требует строжайшего соблюдения прямой линии и разрывов в линии профилей не допускает. Посему пикет может оказаться в самом неожиданном месте – посреди болотца, на крутом склоне, в лесной чащобе. И человек с проводом вынужденно шпарит, куда забросила судьба, карабкаясь на склоны, проламываясь сквозь чащобу, и утешает его один-единственный отрадный факт: он-то бежит налегке, а вот напарник тащит по тем же кручам-болотам свою катушку, весящую не столь уж мало. Мухомор рассказывал, случалось прокладывать профиля прямо через деревню – и тогда по идеальной прямой долго носились люди в брезенте, топоча прямо по грядкам и пересекая подворья в самых неожиданных местах.
Такая вот работа. Начальство никаких привилегий не имеет – само гнется под тяжестью батареи и прибора. Электроразведка испокон веков считается не в пример более аристократическим занятием, нежели геология – геолог сплошь и рядом бродит по вовсе уж диким краям, волоча все свое добро на себе, зато геофизика, требующая изрядного количества аппаратуры, украшает своим присутствием не столь глухие места, куда можно добраться на машине или в крайнем случае на вертолете. Вадиму уже успели поведать проникнутый здоровым шовинизмом профессиональный анекдот: „Собака – друг человека“, – сказал геолог. И, преданно виляя хвостом, посмотрел на геофизика».
В общем, ничего особо страшного для человека, у которого целы руки-ноги, а возраст далек от пенсионного. В иные дни приходилось трудненько, но они выпадали не так уж часто – в основном проходили по равнинным местам. Вовсе уж легким занятием оказалась процедура под названием ВП – четыре человека без всяких катушек тянут по профилю стометровый провод, останавливаясь на каждом пикете. В сто раз легче, а оплачивается точно так же. Довелось изведать и некое сочетание под названием ВЭЗ-ВП – выполняется, как обычные ВЭЗы, но провод отматывается на гораздо меньшее расстояние, в земле выкапываются ямки и туда, налив сначала воды, суют другие электроды, очень похожие на игрушечные пластмассовые грибы, и батареи в этом случае применяются другие – не Пашин рюкзак, а те самые деревянные ящички, занимающие чуть ли не половину «уазика».
Так что никак нельзя сказать, чтобы Вадим изнемогал под гнетом непосильного труда, – отнюдь. Разве что пахать приходилось от рассвета до заката. Смешно, но он пару раз ловил себя на шокирующей мысли, что о т д ы х а е т. Работа была нетяжелая и несложная, кормежка – неплохая, весь день на свежем таежном воздухе, в местах, не знающих промышленных выбросов. Именно здесь он впервые попробовал н а с т о я щ е е молоко, из коровы, – еще теплое, вызывавшее неописуемые ощущения, ничуть не похожее на городское молоко. Первый раз его едва не стошнило, но потом привык, а уж когда попробовал настоящую сметану, не имевшую ничего общего ни с городской, ни с той, что подавали в пятизвездочных отелях Западной Европы… В ней, без преувеличений, стояла ложка. Вадим даже стал замечать за собой, что самую малость раздобрел и уж определенно окреп – стрессов в окружающей действительности попросту не имелось. Сам он ни за что не согласился бы променять свою жизнь на этакое вот бытие, но теперь прекрасно понимал сослуживцев и уже не удивлялся, что «зашанхаенный» некогда Иисус четвертый год добровольно тянет лямку. Для людей определенного склада здесь был рай земной – кормит начальство, думает за тебя начальство, нет ни бюрократов в галстучках, ни милиции, ни признаков какой бы то ни было власти, ни светофоров, ни многолюдства. Другая планета, право слово…
С Никой, само собой разумеется, все пошло наперекосяк. Вернее, не шло никак. Словно они были совершенно чужими, незнакомыми людьми. Вадим ее видел только за завтраком и за ужином, в крохотной летней кухоньке – держалась блудная супруга крайне естественно и непринужденно, нисколечко не выделяя среди других мужа-рогоносца, будто никогда прежде не знала и впервые встретилась с ним в этой деревушке. Ни капельки виноватости или раскаяния во взоре, хоть бы бровью повела… Паша успел ее немного приодеть, раздобыл где-то новенькие джинсы, косметику – правда, на людях никаких нежностей сладкая парочка себе не позволяла, но весь отряд, естественно, знал, как обстоят дела. Вот единственное, что здесь портило Вадиму жизнь, хотя никто и не пробовал как бы то ни было его подначивать. Больше всего его бесила не очередная измена, совершенная с поразительной по сравнению с прошлыми временами легкостью, а именно эта непринужденность происходящего. Какие уж тут постельные права – человек посторонний, впервые угодивший в отряд, мог так и остаться в неведении относительно истинного положения дел. Что до Паши Соколова, он за эти дни так и не предпринял ни единой попытки как-то объясниться с Вадимом – тоже держался с бесившей естественностью. Се ля ви, и все тут…
Конечно, он считал дни. И, уже разобравшись в деталях, видел, как растет число пройденных профилей, знал, что вскоре окажется на свободе, в Шантарске. Понемногу начинал ломать голову: что о нем там думают, считают ли мертвым, если история каким-то образом всплыла? Вот будет номер, если той белобрысой дуре удалось спастись. Фирма, конечно, не развалится за считанные дни и даже не особенно заботит, но, чего доброго, запишут сгоряча в покойники…
Зато с д р у г о й стороны неприятностей не ожидалось. Первые дня три он боялся, что, вернувшись вечером в деревню, увидит там милицейскую машину и местных пинкертонов – но время шло, а пинкертоны так и не появились. Чрезвычайно похоже, никто его с Никой не искал ни в связи с первым убийством, ни со вторым. Проскользнули незамеченными для ока карающих органов. Вадим успокоился и отмяк душой настолько, что временами начинал всерьез прикидывать, какую бы неприятность, и покрупнее, устроить в Шантарске Паше после возвращения. С его нехилыми возможностями можно позволить себе многое, волосатый амбал, возникни такое желание, долго будет ползать на коленях, проклиная тот день и час… Быть может, и не устраивать ничего из того, что шеф службы безопасности деликатно именует «твердыми акциями»? Попросту пригласить волосатика в гости, к себе в офис, привезти его туда на «мерседесе», усадить у себя в кабинете в кресло за две тысячи баксов, налить коньячку из той бутылки, что стоит две Пашиных месячных зарплаты (Вадим уже знал, какие слезки получает инженер-геофизик, раза в четыре меньше собственных работяг, сидящих на сдельщине), непринужденно угостить дорогущей сигаретой, а потом, когда окончательно дойдет, пустить дым в потолок, отработанным, снисходительным тоном небрежно бросить:
Тащить провод было не столь уж и тяжело, но последняя стометровка, как всегда, казалась бесконечной. Ну, наконец… Провод взлетел с земли, натянулся с тихим звоном – далеко отсюда Иисус притормозил катушку. Вадим торопливо вбил острие электрода в мягкую землю, убрал руку – промешкаешь, может и током стукнуть, легонько, но все равно неприятно.
Не прошло и минуты, как на том конце провода Паша сделал все замеры. Провод вновь натянулся, задергался, вырывая электрод из земли. Вадим торопливо выдернул контакт и той же трусцой побрел за концом провода, к которому для пущего удобства был привязан бантик из белой пластиковой ленты – чтобы не потерять из виду черный провод на черной пашне. Теперь основная работа ложилась на Иисуса, которому придется намотать на катушку несколько сот метров провода…
Шел двенадцатый день с тех пор, как закончилась веселая гулянка и началась настоящая работа.
…Наутро в избе появился Паша, сам явно похмельный, но исполненный трудовой непреклонности. Безжалостно согнал всех с нар, громогласно напоминая, что уговор был железный – с завтрашнего дня отходят праздники и начинаются будни. Бригада из четырех человек поохала, но послушно поплелась в летнюю кухоньку через два дома отсюда.
Паша тем временем извлек откуда-то инженера Бакурина, тридцатилетнего похмельного субъекта с кротким взглядом спаниеля, и долго, отведя подальше от работяг, воспитывал с применением непарламентской лексики. Вадим, неплохо разбиравшийся в деловых качествах людей, быстро опознал в Бакурине примитивную тряпку.
Позавтракав, отправились на извлеченном из колдобины «газике» занимать боевые позиции – похмельный Вася, как оказалось, уже ни свет ни заря успел обернуться в Шкарытово, куда увез Женю: красавчик, бродивший ночью по деревне, спьяну где-то приложился затылком так, что в сознание не пришел, по словам Васи, и в Шкарытово. Новость приняли с некоторым удивлением – как объяснил Вадиму Мухомор, пьяных геофизиков хранит некая Фортуна, и лично он просто не помнит за последние десять лет второго такого случая, чтобы кто-то из-за бухалова покалечился настолько серьезно, но, в общем, особой печали не было. Вадим лишний раз убедился, что Женя особой любовью сослуживцев не пользовался.
Вадим – слава богу, не дурак – в первый же день освоил все нехитрые детали будущей работы, а попутно из разговоров узнал достаточно, чтобы построить картину.
Электроразведка, которой им предстояло заниматься, была не столь уж сложным предприятием. Предварительно некий район словно бы оказывается покрытым правильной прямоугольной сетью – топографы («топики») забивают на местности несколько десятков «пикетов» – самых обычных плоских колышков, через каждые сто метров. Два километра, он же «профиль» – двадцать пикетов. Бывает и подлиннее. Этих профилей, тянущихся параллельно друг другу, штук двадцать.
И начинается работа. У пикета устанавливают две катушки с проводом, двое работяг подсоединяют электроды и начинают отматывать провод на заранее установленную дистанцию – сначала пять, десять, двадцать пять метров, потом интервалы растут, и так – до семисот пятидесяти. В каждой точке электрод быстренько втыкается в землю, Паша пропускает разряд, делает замер и гонит работяг дальше. Потом переход на сто метров до соседнего пикета с размотанными катушками – и все начинается по новой. Время от времени меняются ролями – один садится на катушку, другой бежит с проводом. Вот и все хитрости.
Главная веселуха тут в другом – это занятие под скучным названием ВЭЗ (вертикальное электрическое зондирование) требует строжайшего соблюдения прямой линии и разрывов в линии профилей не допускает. Посему пикет может оказаться в самом неожиданном месте – посреди болотца, на крутом склоне, в лесной чащобе. И человек с проводом вынужденно шпарит, куда забросила судьба, карабкаясь на склоны, проламываясь сквозь чащобу, и утешает его один-единственный отрадный факт: он-то бежит налегке, а вот напарник тащит по тем же кручам-болотам свою катушку, весящую не столь уж мало. Мухомор рассказывал, случалось прокладывать профиля прямо через деревню – и тогда по идеальной прямой долго носились люди в брезенте, топоча прямо по грядкам и пересекая подворья в самых неожиданных местах.
Такая вот работа. Начальство никаких привилегий не имеет – само гнется под тяжестью батареи и прибора. Электроразведка испокон веков считается не в пример более аристократическим занятием, нежели геология – геолог сплошь и рядом бродит по вовсе уж диким краям, волоча все свое добро на себе, зато геофизика, требующая изрядного количества аппаратуры, украшает своим присутствием не столь глухие места, куда можно добраться на машине или в крайнем случае на вертолете. Вадиму уже успели поведать проникнутый здоровым шовинизмом профессиональный анекдот: „Собака – друг человека“, – сказал геолог. И, преданно виляя хвостом, посмотрел на геофизика».
В общем, ничего особо страшного для человека, у которого целы руки-ноги, а возраст далек от пенсионного. В иные дни приходилось трудненько, но они выпадали не так уж часто – в основном проходили по равнинным местам. Вовсе уж легким занятием оказалась процедура под названием ВП – четыре человека без всяких катушек тянут по профилю стометровый провод, останавливаясь на каждом пикете. В сто раз легче, а оплачивается точно так же. Довелось изведать и некое сочетание под названием ВЭЗ-ВП – выполняется, как обычные ВЭЗы, но провод отматывается на гораздо меньшее расстояние, в земле выкапываются ямки и туда, налив сначала воды, суют другие электроды, очень похожие на игрушечные пластмассовые грибы, и батареи в этом случае применяются другие – не Пашин рюкзак, а те самые деревянные ящички, занимающие чуть ли не половину «уазика».
Так что никак нельзя сказать, чтобы Вадим изнемогал под гнетом непосильного труда, – отнюдь. Разве что пахать приходилось от рассвета до заката. Смешно, но он пару раз ловил себя на шокирующей мысли, что о т д ы х а е т. Работа была нетяжелая и несложная, кормежка – неплохая, весь день на свежем таежном воздухе, в местах, не знающих промышленных выбросов. Именно здесь он впервые попробовал н а с т о я щ е е молоко, из коровы, – еще теплое, вызывавшее неописуемые ощущения, ничуть не похожее на городское молоко. Первый раз его едва не стошнило, но потом привык, а уж когда попробовал настоящую сметану, не имевшую ничего общего ни с городской, ни с той, что подавали в пятизвездочных отелях Западной Европы… В ней, без преувеличений, стояла ложка. Вадим даже стал замечать за собой, что самую малость раздобрел и уж определенно окреп – стрессов в окружающей действительности попросту не имелось. Сам он ни за что не согласился бы променять свою жизнь на этакое вот бытие, но теперь прекрасно понимал сослуживцев и уже не удивлялся, что «зашанхаенный» некогда Иисус четвертый год добровольно тянет лямку. Для людей определенного склада здесь был рай земной – кормит начальство, думает за тебя начальство, нет ни бюрократов в галстучках, ни милиции, ни признаков какой бы то ни было власти, ни светофоров, ни многолюдства. Другая планета, право слово…
С Никой, само собой разумеется, все пошло наперекосяк. Вернее, не шло никак. Словно они были совершенно чужими, незнакомыми людьми. Вадим ее видел только за завтраком и за ужином, в крохотной летней кухоньке – держалась блудная супруга крайне естественно и непринужденно, нисколечко не выделяя среди других мужа-рогоносца, будто никогда прежде не знала и впервые встретилась с ним в этой деревушке. Ни капельки виноватости или раскаяния во взоре, хоть бы бровью повела… Паша успел ее немного приодеть, раздобыл где-то новенькие джинсы, косметику – правда, на людях никаких нежностей сладкая парочка себе не позволяла, но весь отряд, естественно, знал, как обстоят дела. Вот единственное, что здесь портило Вадиму жизнь, хотя никто и не пробовал как бы то ни было его подначивать. Больше всего его бесила не очередная измена, совершенная с поразительной по сравнению с прошлыми временами легкостью, а именно эта непринужденность происходящего. Какие уж тут постельные права – человек посторонний, впервые угодивший в отряд, мог так и остаться в неведении относительно истинного положения дел. Что до Паши Соколова, он за эти дни так и не предпринял ни единой попытки как-то объясниться с Вадимом – тоже держался с бесившей естественностью. Се ля ви, и все тут…
Конечно, он считал дни. И, уже разобравшись в деталях, видел, как растет число пройденных профилей, знал, что вскоре окажется на свободе, в Шантарске. Понемногу начинал ломать голову: что о нем там думают, считают ли мертвым, если история каким-то образом всплыла? Вот будет номер, если той белобрысой дуре удалось спастись. Фирма, конечно, не развалится за считанные дни и даже не особенно заботит, но, чего доброго, запишут сгоряча в покойники…
Зато с д р у г о й стороны неприятностей не ожидалось. Первые дня три он боялся, что, вернувшись вечером в деревню, увидит там милицейскую машину и местных пинкертонов – но время шло, а пинкертоны так и не появились. Чрезвычайно похоже, никто его с Никой не искал ни в связи с первым убийством, ни со вторым. Проскользнули незамеченными для ока карающих органов. Вадим успокоился и отмяк душой настолько, что временами начинал всерьез прикидывать, какую бы неприятность, и покрупнее, устроить в Шантарске Паше после возвращения. С его нехилыми возможностями можно позволить себе многое, волосатый амбал, возникни такое желание, долго будет ползать на коленях, проклиная тот день и час… Быть может, и не устраивать ничего из того, что шеф службы безопасности деликатно именует «твердыми акциями»? Попросту пригласить волосатика в гости, к себе в офис, привезти его туда на «мерседесе», усадить у себя в кабинете в кресло за две тысячи баксов, налить коньячку из той бутылки, что стоит две Пашиных месячных зарплаты (Вадим уже знал, какие слезки получает инженер-геофизик, раза в четыре меньше собственных работяг, сидящих на сдельщине), непринужденно угостить дорогущей сигаретой, а потом, когда окончательно дойдет, пустить дым в потолок, отработанным, снисходительным тоном небрежно бросить: