Страница:
— Да я и не был болен в прямом смысле этого слова… Но нужда, лишения… Я едва держался на ногах. Вы приняли меня в вашей больнице и продержали три недели… Мне давали хлеб, бульон, мясо… Вы пичкали меня укрепляющими лекарствами… И еще — там было так тепло, и я спал на мягкой постели… Вы возродили к жизни мое бедное тело… Спасибо вам, господа! Благодарю от всего сердца!
Господин Гаро искоса поглядывал на бедолагу, словно изучая все закутки его злосчастной душонки, и, чувствуя, что тот говорит правду, все больше негодовал — как же он мог так попасть впросак!
Судейский же чиновник явно ничего не понимал.
Жермена и Михаил, оплакивая свое похищенное дитя, сочувственно слушали рассказ человека, лишенного семьи.
Судебный секретарь, невозмутимый, как машина, автоматически все записывал.
— Итак, — перебил господин Гаро, — вы не крали ребенка и не наносили ножевое ранение присутствующей здесь мадемуазель Роллен?
— Я этого не делал, месье.
— Так зачем же вы направили князю Березову лживое письмо с требованием пятисот или тысячи франков при соблюдении определенных условий?
— Затем, что я дошел до ручки. Подыхал от голода и нищеты…
— Таким образом, вы совершили кражу…
— Обыкновенный шантаж, месье Гаро.
— Кража… Шантаж… Невелика разница!
— Да, месье, невелика, но ведь суд карает не всякого шантажиста!
— Эге! — воскликнул господин Фрино, издавший немало указов о прекращении уголовных дел на очень уж известных виртуозов-шантажистов. — Вы усугубили свою вину, оскорбив правосудие. Арестовать!
— Я ничего другого и не желаю. Действуйте, господа.
— Что вы хотите этим сказать?
— Впаяйте мне несколько добрых годков тюрьмы и пожизненную ссылку. В кутузке я буду сыт и буду иметь крышу над головой. А что касается ссылки, то, говорят, Гвиана — отличная страна для тех, кто хорошо себя ведет. А уж я-то, клянусь вам, буду вести себя примерно.
— Поверьте, ваша просьба будет удовлетворена, — ядовито заметил судебный следователь. — Факт шантажа установлен. Учитывая вашу предыдущую деятельность, можете твердо верить, что дело выгорит.
Обменявшись несколькими словами с супругой, вмешался князь Березов.
— Месье, — обратился он к следователю, — я не подавал жалобы на этого человека. И был бы рад, если бы его отпустили на свободу.
— Однако это невозможно, князь.
— Но разве министерство общественного порядка станет его преследовать? Зачем? С какой целью? Этот человек жестоко страдал. И мы, княгиня и я, прощаем ему, что он увеличил нашу муку, подав нам в горе слабую надежду… Прошу вас, отпустите его.
— А-а, вот уж нет! — заорал бродяга Боско. — Только не это! Я подтверждаю свое правонарушение и требую, чтобы меня засадили за решетку. Хватит с меня этих мытарств, скитаний и нищеты, длящихся триста шестьдесят пять дней в году! По мне тюрьма плачет, господа, тюрьма, и, если вы меня не изолируете, я пойду по плохой дорожке! Видите ли, иногда в дурную минуту меня так и подмывает совершить преступление!
— Я позабочусь о вашей судьбе. В моем доме у вас будет и где жить, и что есть, — тихо промолвила Жермена.
— Вы что, хотите сказать, что станете заботиться о таком ничтожестве, как я?!
— Вы несчастливы, а значит, имеете право на наше сострадание.
— Согласны ли вы на то, что вам предлагает моя жена? — спросил князь Михаил.
— Но, господин хороший, здесь, в этом особняке, я буду выглядеть как слизняк на розе… А к тому же знали бы вы, как такому лихому парню, как я, хочется иногда кутнуть! Извините… Разболтался я…
И тут раздался голос Людовика:
— Так что, отпускаете вы на свободу этого сорванца?
— Нет, — в один голос заявили господин Гаро и следователь.
Их просила Жермена, их просила Мария… Постепенно судейские смягчились.
— После освобождения я возьму тебя на работу, — продолжал интерн. — Ты согласен, Боско, говори?
— Согласен, месье.
— Я буду отвечать за тебя перед правосудием. Следовательно, ты будешь вести себя прилично. Обещаешь?
— Клянусь!
— Отныне ты принадлежишь мне. Ты не желаешь жить в особняке Березовых? Во всяком случае, думаешь, что не желаешь… Ладно, будешь жить у меня.
— Что вы собираетесь с ним сотворить, милейший Монтиньи? — спросил профессор.
— Позвольте мне держать это в тайне. Я расскажу вам позже.
— Ну а пока мы водворим его в камеру предварительного заключения, — вмешался следователь. — Нам надобно задать вопросы многим чинам прокурорского надзора, сажавшим его за бродяжничество.
Сказано — сделано.
Полицейские и судейские чиновники покинули особняк, уводя Боско, еще более заключенного, чем прежде.
И тем не менее этот проходимец так и сиял от счастья. Он больше не строил саркастических гримас, придававших порой его на диво подвижной физиономии весьма устрашающее выражение.
Благородные сердца посочувствовали его несчастью. Ему обеспечили стол и дом.
Людовик, студент-медик, принял его в свою компанию. Говоря по чести, все это казалось Боско сном — он и надеяться не мог на такое счастье.
Со своей стороны, Людовик ломал себе голову: на кого же так удивительно похож его новый работник? Ему мерещилось, что он уже где-то видел подвижную физиономию этой продувной бестии, что где-то уже он слышал этот голос…
И вдруг Мария, изо всех сил напрягавшая память, воскликнула:
— Готово! Я вспомнила! Помнишь, Мишель, как-то в субботу мы были в цирке. И вспомни, как там какой-то пьяненький субъект учинил скандал. Он бросал артистам фразы, от которых публика каталась от хохота. Зрители думали, что это входит в программу представления. А когда его выпроваживали, он упирался и вопил: «Я Малыш-Прядильщик! Меня нельзя выгонять таким образом!»
— Ты права! — согласился князь Березов. — Этот бродяга поразительно похож на Гонтрана Ларами, Малыша-Прядильщика!
— Совершенно верно! — в свою очередь подтвердил Людовик. — Можно сказать — одно лицо. Однако бродяга крепче, коренастее, не такая образина и отнюдь не задохлик. Но ежели бы их одинаково одеть, то и впрямь можно было бы перепутать. Черт подери, трудно поверить, но они могут быть кровными родственниками, этот бродяга и мультимиллионер! Да, случается в жизни жестокая несправедливость! И настолько жестокая, что никто не в силах ее устранить!
Угрюмая, мрачная тоска снова воцарилась в особняке по улице Ош после того, как вновь угасла засиявшая было надежда.
Все поиски были тщетны, следовало ждать, пока неведомый похититель поставит свои условия.
А ожидание в подобных обстоятельствах — наихудшая из пыток.
Два смертельно тяжелых дня не принесли никаких изменений.
Затем среди почты князь Михаил обнаружил конверт, содержавший нечто плотное. Фотография? Письмо было немедленно распечатано. Все в один голос закричали. Это была фотография Жана, их дорогого малыша: он протягивал ручонки и внезапно замер, словно под влиянием какой-то мысли.
Что содержало в себе письмо, сопровождавшее портрет ребенка?
Это был незнакомый, но уверенный почерк человека, не стремившегося изменить ни свою орфографию, ни само начертание букв.
Они прочли несколько кратких и резких строчек:
«Князь!
Ваш корреспондент беден, а вы богаты. Он желает получить толику роскоши, в которой вы купаетесь. Ввиду этого он похитил вашего ребенка. Вы заплатите выкуп, который для него составит состояние. Сумма выкупа будет определена позднее, когда точно выяснятся размеры вашего состояния.
В данный момент его удовлетворит в качестве карманных денег чек на скромную сумму в сто тысяч франков.
Чек пошлите до востребования на инициалы Р. Н. 9. Его заберут завтра и предъявят в банк «Вайлд и Тернер», где у вас имеется кредит.
Вы не будете преследовать получателя ни на почте, ни в банке. Это бессмысленно и опасно.
Тот, кто похитил вашего ребенка и ударил ножом вашу свояченицу, не принадлежит к тем, кто угрожает всуе. Он прямо говорит вам: при первой же попытке слежки ребенок умрет. Стало быть, его жизнь в ваших руках. В данный момент Жан чувствует себя хорошо, у него всего вдоволь.
Прилагаю моментальную фотографию, сделанную вчера, во-первых, затем, чтобы вы убедились, что ребенок жив, во-вторых, затем, чтобы доказать вам, что вы — в моей власти.
Если это принесет вам удовлетворение, мы ежедневно будем вам посылать фотографии, а также бюллетени о здоровье ребенка вплоть до дня его освобождения. А покуда надеемся на то, что вы сохраните все в строжайшем секрете, иначе ваш ребенок будет безжалостно умерщвлен».
Князь Березов перечел послание без подписи. Несчастная мать также пробежала взглядом сей безжалостный ультиматум. А потом зарыдала, увидев фотографию Жана. Это было по меньшей мере сомнительное произведение неопытного фотографа-любителя.
Однако личико ребенка сохраняло присущее ему выражение, изображение было подлинным. Жан сидел в кресле, одетый лишь в длинную ночную рубашку, и смеялся.
Не заботясь о том, через какие нечистые руки прошло это изображение, да и вообще откуда появилась фотография малыша, несчастная мать припала к ней губами, шепча сорванным голосом:
— Жан, любовь моя, бедняжка мой, где же ты?
Затем, сквозь застилавшие глаза слезы, она рассмотрела каждую черту его лица — уж не похудел ли, не ввалились ли у него щечки? Она изучила также кресло, прикинув, богата и удобна ли меблировка, желая, чтобы она была богата и комфортабельна, чтобы ее дитя ни в чем не нуждалось — пусть они, по крайней мере, будут богаты, эти люди…
И все же супруги хоть в какой-то степени успокоились.
Они уже не испытывали тех сомнений, прежде терзавших и почти убивавших их.
Да, велико было несчастье. Однако оно начинало обретать черты реальности. Теперь они знали, в чем дело — бандиты жаждали заполучить их деньги.
Но как мало значило для них богатство по сравнению с плодом их любви — только бы его им вернули!
Что касается денег, то ни он, ни она не испытывали ни малейшего сомнения. Князь без промедления вынул чековую книжку и выписал чек на сто тысяч франков. Вложил чек в конверт вместе с листком бумаги, на котором написал:
«Ежедневно посылайте фотографию ребенка и известия о нем. Но сжальтесь, сообщите, чего вы хотите».
Он написал на конверте адрес: «Р. Н. 9., до востребования» и лично отнес письмо на почту, не доверяя больше никому, ибо из-за чьего-то промедления пострадал бы в первую очередь малыш.
Когда князь Михаил вернулся, он увидел, что Жермена все еще рассматривает фотографию.
Она была спокойна и решительна.
Супруги пришли к обоюдному согласию, что не проронят ни звука ни доктору Перрье, ни Людовику Монтиньи, и даже Марии они рассказали о письме только несколько дней спустя.
Оба чувствовали — ужасная угроза бандита — не «утка», это тот человек, который, не колеблясь, приведет свой замысел в исполнение. Значит, жизнь Жана зависит от того, насколько они будут держать язык за зубами, нельзя позволить себе ни слова, ни одного лишнего движения.
Мария чувствовала себя день ото дня лучше.
Она начала есть, а рана ее зарубцовывалась. Состояние ее здоровья уже не требовало постоянного присутствия студента-медика.
Он приходил теперь только дважды в день. Снова стал посещать лекции, но все время изыскивал время, чтобы заняться поисками ребенка.
Он понимал, какие трудности ждут его на этом пути. Но, верный своей любви и клятве, данной Марии, не переставал надеяться…
ГЛАВА 18
Господин Гаро искоса поглядывал на бедолагу, словно изучая все закутки его злосчастной душонки, и, чувствуя, что тот говорит правду, все больше негодовал — как же он мог так попасть впросак!
Судейский же чиновник явно ничего не понимал.
Жермена и Михаил, оплакивая свое похищенное дитя, сочувственно слушали рассказ человека, лишенного семьи.
Судебный секретарь, невозмутимый, как машина, автоматически все записывал.
— Итак, — перебил господин Гаро, — вы не крали ребенка и не наносили ножевое ранение присутствующей здесь мадемуазель Роллен?
— Я этого не делал, месье.
— Так зачем же вы направили князю Березову лживое письмо с требованием пятисот или тысячи франков при соблюдении определенных условий?
— Затем, что я дошел до ручки. Подыхал от голода и нищеты…
— Таким образом, вы совершили кражу…
— Обыкновенный шантаж, месье Гаро.
— Кража… Шантаж… Невелика разница!
— Да, месье, невелика, но ведь суд карает не всякого шантажиста!
— Эге! — воскликнул господин Фрино, издавший немало указов о прекращении уголовных дел на очень уж известных виртуозов-шантажистов. — Вы усугубили свою вину, оскорбив правосудие. Арестовать!
— Я ничего другого и не желаю. Действуйте, господа.
— Что вы хотите этим сказать?
— Впаяйте мне несколько добрых годков тюрьмы и пожизненную ссылку. В кутузке я буду сыт и буду иметь крышу над головой. А что касается ссылки, то, говорят, Гвиана — отличная страна для тех, кто хорошо себя ведет. А уж я-то, клянусь вам, буду вести себя примерно.
— Поверьте, ваша просьба будет удовлетворена, — ядовито заметил судебный следователь. — Факт шантажа установлен. Учитывая вашу предыдущую деятельность, можете твердо верить, что дело выгорит.
Обменявшись несколькими словами с супругой, вмешался князь Березов.
— Месье, — обратился он к следователю, — я не подавал жалобы на этого человека. И был бы рад, если бы его отпустили на свободу.
— Однако это невозможно, князь.
— Но разве министерство общественного порядка станет его преследовать? Зачем? С какой целью? Этот человек жестоко страдал. И мы, княгиня и я, прощаем ему, что он увеличил нашу муку, подав нам в горе слабую надежду… Прошу вас, отпустите его.
— А-а, вот уж нет! — заорал бродяга Боско. — Только не это! Я подтверждаю свое правонарушение и требую, чтобы меня засадили за решетку. Хватит с меня этих мытарств, скитаний и нищеты, длящихся триста шестьдесят пять дней в году! По мне тюрьма плачет, господа, тюрьма, и, если вы меня не изолируете, я пойду по плохой дорожке! Видите ли, иногда в дурную минуту меня так и подмывает совершить преступление!
— Я позабочусь о вашей судьбе. В моем доме у вас будет и где жить, и что есть, — тихо промолвила Жермена.
— Вы что, хотите сказать, что станете заботиться о таком ничтожестве, как я?!
— Вы несчастливы, а значит, имеете право на наше сострадание.
— Согласны ли вы на то, что вам предлагает моя жена? — спросил князь Михаил.
— Но, господин хороший, здесь, в этом особняке, я буду выглядеть как слизняк на розе… А к тому же знали бы вы, как такому лихому парню, как я, хочется иногда кутнуть! Извините… Разболтался я…
И тут раздался голос Людовика:
— Так что, отпускаете вы на свободу этого сорванца?
— Нет, — в один голос заявили господин Гаро и следователь.
Их просила Жермена, их просила Мария… Постепенно судейские смягчились.
— После освобождения я возьму тебя на работу, — продолжал интерн. — Ты согласен, Боско, говори?
— Согласен, месье.
— Я буду отвечать за тебя перед правосудием. Следовательно, ты будешь вести себя прилично. Обещаешь?
— Клянусь!
— Отныне ты принадлежишь мне. Ты не желаешь жить в особняке Березовых? Во всяком случае, думаешь, что не желаешь… Ладно, будешь жить у меня.
— Что вы собираетесь с ним сотворить, милейший Монтиньи? — спросил профессор.
— Позвольте мне держать это в тайне. Я расскажу вам позже.
— Ну а пока мы водворим его в камеру предварительного заключения, — вмешался следователь. — Нам надобно задать вопросы многим чинам прокурорского надзора, сажавшим его за бродяжничество.
Сказано — сделано.
Полицейские и судейские чиновники покинули особняк, уводя Боско, еще более заключенного, чем прежде.
И тем не менее этот проходимец так и сиял от счастья. Он больше не строил саркастических гримас, придававших порой его на диво подвижной физиономии весьма устрашающее выражение.
Благородные сердца посочувствовали его несчастью. Ему обеспечили стол и дом.
Людовик, студент-медик, принял его в свою компанию. Говоря по чести, все это казалось Боско сном — он и надеяться не мог на такое счастье.
Со своей стороны, Людовик ломал себе голову: на кого же так удивительно похож его новый работник? Ему мерещилось, что он уже где-то видел подвижную физиономию этой продувной бестии, что где-то уже он слышал этот голос…
И вдруг Мария, изо всех сил напрягавшая память, воскликнула:
— Готово! Я вспомнила! Помнишь, Мишель, как-то в субботу мы были в цирке. И вспомни, как там какой-то пьяненький субъект учинил скандал. Он бросал артистам фразы, от которых публика каталась от хохота. Зрители думали, что это входит в программу представления. А когда его выпроваживали, он упирался и вопил: «Я Малыш-Прядильщик! Меня нельзя выгонять таким образом!»
— Ты права! — согласился князь Березов. — Этот бродяга поразительно похож на Гонтрана Ларами, Малыша-Прядильщика!
— Совершенно верно! — в свою очередь подтвердил Людовик. — Можно сказать — одно лицо. Однако бродяга крепче, коренастее, не такая образина и отнюдь не задохлик. Но ежели бы их одинаково одеть, то и впрямь можно было бы перепутать. Черт подери, трудно поверить, но они могут быть кровными родственниками, этот бродяга и мультимиллионер! Да, случается в жизни жестокая несправедливость! И настолько жестокая, что никто не в силах ее устранить!
Угрюмая, мрачная тоска снова воцарилась в особняке по улице Ош после того, как вновь угасла засиявшая было надежда.
Все поиски были тщетны, следовало ждать, пока неведомый похититель поставит свои условия.
А ожидание в подобных обстоятельствах — наихудшая из пыток.
Два смертельно тяжелых дня не принесли никаких изменений.
Затем среди почты князь Михаил обнаружил конверт, содержавший нечто плотное. Фотография? Письмо было немедленно распечатано. Все в один голос закричали. Это была фотография Жана, их дорогого малыша: он протягивал ручонки и внезапно замер, словно под влиянием какой-то мысли.
Что содержало в себе письмо, сопровождавшее портрет ребенка?
Это был незнакомый, но уверенный почерк человека, не стремившегося изменить ни свою орфографию, ни само начертание букв.
Они прочли несколько кратких и резких строчек:
«Князь!
Ваш корреспондент беден, а вы богаты. Он желает получить толику роскоши, в которой вы купаетесь. Ввиду этого он похитил вашего ребенка. Вы заплатите выкуп, который для него составит состояние. Сумма выкупа будет определена позднее, когда точно выяснятся размеры вашего состояния.
В данный момент его удовлетворит в качестве карманных денег чек на скромную сумму в сто тысяч франков.
Чек пошлите до востребования на инициалы Р. Н. 9. Его заберут завтра и предъявят в банк «Вайлд и Тернер», где у вас имеется кредит.
Вы не будете преследовать получателя ни на почте, ни в банке. Это бессмысленно и опасно.
Тот, кто похитил вашего ребенка и ударил ножом вашу свояченицу, не принадлежит к тем, кто угрожает всуе. Он прямо говорит вам: при первой же попытке слежки ребенок умрет. Стало быть, его жизнь в ваших руках. В данный момент Жан чувствует себя хорошо, у него всего вдоволь.
Прилагаю моментальную фотографию, сделанную вчера, во-первых, затем, чтобы вы убедились, что ребенок жив, во-вторых, затем, чтобы доказать вам, что вы — в моей власти.
Если это принесет вам удовлетворение, мы ежедневно будем вам посылать фотографии, а также бюллетени о здоровье ребенка вплоть до дня его освобождения. А покуда надеемся на то, что вы сохраните все в строжайшем секрете, иначе ваш ребенок будет безжалостно умерщвлен».
Князь Березов перечел послание без подписи. Несчастная мать также пробежала взглядом сей безжалостный ультиматум. А потом зарыдала, увидев фотографию Жана. Это было по меньшей мере сомнительное произведение неопытного фотографа-любителя.
Однако личико ребенка сохраняло присущее ему выражение, изображение было подлинным. Жан сидел в кресле, одетый лишь в длинную ночную рубашку, и смеялся.
Не заботясь о том, через какие нечистые руки прошло это изображение, да и вообще откуда появилась фотография малыша, несчастная мать припала к ней губами, шепча сорванным голосом:
— Жан, любовь моя, бедняжка мой, где же ты?
Затем, сквозь застилавшие глаза слезы, она рассмотрела каждую черту его лица — уж не похудел ли, не ввалились ли у него щечки? Она изучила также кресло, прикинув, богата и удобна ли меблировка, желая, чтобы она была богата и комфортабельна, чтобы ее дитя ни в чем не нуждалось — пусть они, по крайней мере, будут богаты, эти люди…
И все же супруги хоть в какой-то степени успокоились.
Они уже не испытывали тех сомнений, прежде терзавших и почти убивавших их.
Да, велико было несчастье. Однако оно начинало обретать черты реальности. Теперь они знали, в чем дело — бандиты жаждали заполучить их деньги.
Но как мало значило для них богатство по сравнению с плодом их любви — только бы его им вернули!
Что касается денег, то ни он, ни она не испытывали ни малейшего сомнения. Князь без промедления вынул чековую книжку и выписал чек на сто тысяч франков. Вложил чек в конверт вместе с листком бумаги, на котором написал:
«Ежедневно посылайте фотографию ребенка и известия о нем. Но сжальтесь, сообщите, чего вы хотите».
Он написал на конверте адрес: «Р. Н. 9., до востребования» и лично отнес письмо на почту, не доверяя больше никому, ибо из-за чьего-то промедления пострадал бы в первую очередь малыш.
Когда князь Михаил вернулся, он увидел, что Жермена все еще рассматривает фотографию.
Она была спокойна и решительна.
Супруги пришли к обоюдному согласию, что не проронят ни звука ни доктору Перрье, ни Людовику Монтиньи, и даже Марии они рассказали о письме только несколько дней спустя.
Оба чувствовали — ужасная угроза бандита — не «утка», это тот человек, который, не колеблясь, приведет свой замысел в исполнение. Значит, жизнь Жана зависит от того, насколько они будут держать язык за зубами, нельзя позволить себе ни слова, ни одного лишнего движения.
Мария чувствовала себя день ото дня лучше.
Она начала есть, а рана ее зарубцовывалась. Состояние ее здоровья уже не требовало постоянного присутствия студента-медика.
Он приходил теперь только дважды в день. Снова стал посещать лекции, но все время изыскивал время, чтобы заняться поисками ребенка.
Он понимал, какие трудности ждут его на этом пути. Но, верный своей любви и клятве, данной Марии, не переставал надеяться…
ГЛАВА 18
В тот момент, когда мы начали это повествование, положение молодого барона де Валь-Пюизо, или, если хотите, Бамбоша, было довольно шатким. Азартные игры, скачки, ночные красавицы почти полностью растрясли его мошну.
А так как единственным способом существования негодяя был грабеж, он и собирался поправить свои дела, снова применив испытанный способ.
В его распоряжении было значительное количество прохвостов-подручных, безгранично ему преданных, — он не скупясь оплачивал их услуги, а кроме того, его боялись.
Некоторые из приспешников были наделены хорошими манерами и могли появиться в приличном доме.
Задумав очередное славное дельце, Бамбош под разными предлогами внедрял их в ту или иную семью и быстро выведывал домашние тайны — ведь его подручные всегда держали ухо востро, поднаторев в распечатывании и запечатывании чужих писем, подслушивании под дверью, слежке за людьми, коллекционировании скандалов. Нетрудно догадаться, какими прекрасными помощниками были эти люди для молодого, смелого и лишенного предрассудков главаря, одержимого ненасытными, все возрастающими желаниями.
Таким же образом Бамбош получил информацию и о безумной выходке Гонтрана Ларами, заказавшего у ювелира в Пале-Руайяль колье стоимостью пятьсот тысяч франков, предназначенное для Франсины д'Аржан.
Бамбош сказал себе: «Колье будет моим».
Один из его сообщников, Соленый Клюв, поступил на службу к даме легкого поведения в качестве посыльного лакея и ежедневно докладывал обо всем, происходившем в доме.
Об остальном нетрудно догадаться.
Бамбош узнал, что ювелир доставил готовое колье, и, зная, что в особняке назначен большой праздник, решил, что Малыш-Прядильщик именно в этот вечер подарит драгоценность своей содержанке.
Будучи человеком этого круга и обладая к тому же дьявольской предприимчивостью, Бамбош непременно должен был оказаться в числе приглашенных.
Отвергнув классические методы грабежа, требующие взламывания дверей, похищения или вскрытия сейфов, боясь осложнить дело револьверной пальбой или поножовщиной, он прибегнул к иному, весьма хитроумному способу.
Соленый Клюв свободно перемещался по дому, имея доступ в любые помещения, где к тому же сновало множество людей, а хозяйка не вникала в бытовые подробности. Должным образом проинструктированный Бамбошем, он при желании мог без труда понижать накал или полностью выключать электричество.
Пока колье двигалось вокруг стола, а электрический свет усиливал сверкание бриллиантов, у Бамбоша вдруг начался неожиданный приступ кашля. В этот миг его рука коснулась колье. Внезапно освещение потускнело. Раздалось несколько удивленных вскриков и возгласов. Накал вновь повысился, но тут разом наступила тьма.
Бамбош выхватил драгоценность у своей соседки и передал ее Соленому Клюву, примчавшемуся в столовую сразу же после того, как он вырубил ток. Мнимый лакей опрометью выскочил на улицу и вручил кольесвоему дружку Черному Редису, кучеру господина барона де Валь-Пюизо.
Таким образом, путь исчезновения подарка милашке Малыша-Прядильщика проследить было абсолютно невозможно.
На следующий же день колье было разъято на звенья, а бриллианты распроданы разным скупщикам краденого. Бамбош получил от этой сделки восемьдесят тысяч франков и был очень доволен. Эта сумма подоспела вовремя, чтобы заткнуть брешь в бюджете повесы и восстановить его кредитоспособность.
Теперь он не торопясь мог ждать результатов наглого похищения маленького Жана, за которого, не без основания, надеялся получить громадный куш.
Однако вскоре с училось так, что предметом его вожделений вдруг стал отнюдь не выкуп.
Благодаря сведениям, полученным от бедняжки Фанни, в голове у бандита зародился другой смелый план. Да, и притом план не так уж трудно выполнимый и могущий принести ему не только состояние, но и официальное положение в самых почтенных и знатных кругах высшего света.
В ожидании этого момента он, с присущей ему наглостью, решил прозондировать почву и, пока суд да дело, вытянуть из князя Березова путем вымогательства большой выкуп.
Недельки за три он выдоит из него не менее шестисот тысяч франков!
И это вполне понятно!
Будучи людьми очень богатыми и обожая свое дитя, Жермена и Мишель ничего не жалели, лишь бы получать фотографии малыша и сведения о его здоровье. И несмотря на то, что каждое письмо содержало требование выплатить значительную сумму, они бы заплатили в десять раз больше, лишь бы испытать эти мимолетные радостные мгновения…
Кроме того, события развивались таким образом, что чета Березовых не теряла надежды рано или поздно воссоединиться со своим сыном.
Они были готовы ко всему, чем угодно согласны были пренебречь, лишь бы им вернули Жана.
Со времен произошедшего двойного несчастья супруги Березовы никуда не выезжали и никого не принимали. Прежде такой веселый, особняк был теперь холоден и мрачен, как склеп. Кроме доктора и интерна, бывавших ежедневно, кроме начальника сыскной полиции, приходившего время от времени, чтобы узнать, нет ли чего нового, никто не переступал порога княжеской резиденции по авеню Ош.
Людовик Монтиньи, все более терявший голову от любви к Марии, ринулся на поиски со всем пылом влюбленного. Однако, не имея никаких навыков вести следствие, он не двигался с места.
Напрасно молодой человек гонял по всему Парижу своего подопечного Боско, ставшего его правой рукой. Получив стол и дом, этот бедолага, вне себя от счастья, развил бешеную деятельность. С усердием и рвением ищейки он рыскал повсюду, но, естественно, ничего не обнаружил.
Мария больше не решалась задавать интерну какие-либо вопросы, когда он являлся к ней. А тот, случайно оставшись с девушкой наедине, не смел говорить о своей любви…
Иногда на секунду руки их встречались, пальцы сплетались, но и только…
У юноши это означало: «Я продолжаю борьбу и люблю вас».
А у Марии: «Держитесь и надейтесь! Я с вами».
И вот, почти через месяц после драмы, едва не лишившей девушку жизни, перед монументальной оградой особняка Березовых остановилась низкая карета барона господина Валь-Пюизо. Молодой барон неторопливо вылез из нее и велел доложить о себе их сиятельству.
Напрасно швейцар доказывал, что никого пускать не велено. Барон настаивал. Он достал визитную карточку с гербами и написал карандашом:
«Настоятельно прошу князя Березова уделить мне одну минуту по делу, не терпящему отлагательств».
Швейцар, с угрюмым видом человека, готового получить нахлобучку, все же дважды нажал кнопку электрического звонка Появился посыльный лакей и, взяв визитную карточку барона, препроводил последнего в просторный вестибюль, служащий в приемные дни залом ожидания. Пять минут спустя он появился снова и произнес:
— Их сиятельство ожидают господина барона.
Бледный, измученный, худой, с заострившимися чертами лица, князь Березов являл собою лишь тень того богатыря — косая сажень в плечах, — каким был раньше.
Усталым движением он протянул барону холодную влажную руку и молча указал на кресло.
Тот, изобразив на лице соответствующее случаю выражение сострадания и уверенный в том впечатлении, которое произведут его слова, безо всяких околичностей приступил к делу:
— Князь, вы извините мою настойчивость, когда узнаете, какие обстоятельства привели меня к вам.
Князь медленно поднял глаза, как бы говоря: «Меня не интересует ничего, что не касалось бы…»
Как будто читая мысли хозяина дома, де Валь-Пюизо продолжал:
— Речь идет о вашем сыне.
При этих словах князь так и подскочил от волнения.
— У вас есть новости о Жане?! У вас?! Но каким образом…
— Позвольте мне сказать вам два слова. Как вы знаете, постигшее вас несчастье вызвало широкий резонанс и возбудило глубочайшее сочувствие. Об этом писали все газеты… Некоторые из них печатали фотографии вашего малютки.
— Да, да, знаю.
— Я имел счастье дважды видеть прелестного карапуза в вашем доме… То есть я достаточно хорошо помню черты его личика для того, чтобы опознать.
Князь Михаил почувствовал, как дрожь охватила его с головы до ног. У него так стучали зубы, что он едва сумел вымолвить:
— Вы видели его!
— Да, видел! — воскликнул барон, заранее рассчитав, какую бурю эмоций вызовет его ответ.
Князь не в силах был больше сдерживаться. Забыв обо всяких церемониях, даже не расспросив толком собеседника, уверен ли тот в сказанном или стал жертвой ошибки, он как сумасшедший кинулся вон из комнаты и помчался на половину жены, крича:
— Жермена, Жермена, иди сюда! Наш ребенок! Скорей, скорей! Ты только послушай! Он видел ребенка! Ты понимаешь, он его видел!
— Кто?! Кто его видел? — Жермена едва не лишилась чувств, ей показалось, что муж потерял рассудок.
— Де Валь-Пюизо… Ну, ты его знаешь… Он сам пришел… Мария, хотя и слабая, была уже на ногах. Она поспешила на крики сестры и шурина.
Втроем они побежали через анфиладу комнат, двери хлопали у них за спиной, и влетели в курительную, где де Валь-Пюизо обдумывал приличествующую случаю манеру поведения.
При виде Марии этот мерзавец, отличавшийся чудовищной несдержанностью страстей, почувствовал сильный толчок в сердце. Его жертва стала еще прекраснее, чем в день покушения. На ее все еще бледном личике появилось выражение томности и грусти, и главарь шайки созерцал ее, стараясь скрыть восхищение, дабы не выказать охватившего его бешеного желания.
К тому же к его грубой страсти, тем более неудержимой, что зародилась она в день покушения, примешивался оттенок той извращенной чувственности, которая приносит садистам самые высшие наслаждения.
Перед его мысленным взором пронеслись картины — вот она умоляет его, вот, как львица, борется с ним… Он вспоминал, как разметались ее роскошные волосы, как в разорванном корсаже мелькнула обнажившаяся грудь… Казалось, он воочию видел, как она порозовела от стыда и возмущения, как по лилейным плечам разлилась краска, ощущал, испытывая чудовищный восторг, как пронзает ножом ее плоть, как кровь обагряет его руки… «О, я заполучу ее! Она нужна мне!» — думал он, трепеща всем телом. Губы его пересохли, лоб оросил обильный пот.
Девушка, заинтригованная, взволнованная, во все глаза глядела на него, глубокие чувства, которые она не могла и не пыталась скрыть, делали ее личико еще выразительнее.
Валь-Пюизо почтительно поклонился и, осаждаемый шквалом вопросов, срывавшихся с губ Жермены, приготовился на них отвечать.
— Вы видели его? Вы его узнали? — налетела на него несчастная мать. — Вы не ошиблись? Это действительно был он?
— Да, княгиня. Я совершенно убежден, это действительно он.
— О, месье, — вмешалась Мария. — Скажите же нам, каким образом… в каком месте…
— Это произошло вчера вечером, на бульваре Инкерман в Нёйи…[59] Еще не стемнело, я верхом проезжал этот бульвар, возвращаясь из Булонского леса…
— Продолжайте же. — Жермена жадно ловила каждое слово гостя.
— Какой-то ребенок высунулся из окна экипажа. Женский голос из глубины кареты позвал его: «Жан! Жан!», и ребенка отстранили от окна. Это имя вызвало у меня еще большее любопытство, я сразу же вспомнил о постигшем вас горе… Обо всех вас… И особенно о вас, мадемуазель, оказавшей мне честь вальсировать со мной за три недели до покушения. Все случается, даже самое невероятное, даже невозможное… Экипаж мчался быстрой рысью. Я приблизился к карете и, заглянув внутрь, увидел ребенка, сидевшего рядом с молодой женщиной, странным образом похожей на гувернантку вашего ангела. Она, помнится, не то немка, не то англичанка, словом, та особа, которая вывела Жана к гостям во время вашего последнего бала, когда он пожелал увидеть праздник.
— Фанни! Боже праведный, Фанни! — воскликнула Жермена.
— Я была права! — вскричала Мария. — Значит, она и есть сообщница убийцы!
— Да, ты все время это предполагала.
— Она покинула нас три недели тому назад, сбежала к нашим мучителям…
— В таком случае полагаю, что не ошибся.
— Но почему же, — живо вмешалась Жермена, — вы не поскакали следом за экипажем, не кричали, не звали на помощь, не требовали, чтобы этих людей арестовали?!
— Я собирался именно так и поступить, не сомневайтесь. Однако, несмотря на то что бульвар в этот момент был пуст, со мной приключился несчастный случай, помешавший исполнить мое намерение. Кучер, которого я немного обогнал, со всего маху огрел кнутом мою лошадь по крупу. От удара она закусила удила и понесла. Карета круто повернула, и, когда я наконец совладал со своим скакуном, проклятый экипаж уже пропал из виду. Вернее, я смутно видел его издалека и не уверен, что он направился в сторону Парижа.
— Что вы говорите! Значит, малыша прячут в Нёйи?
— Это более чем вероятно.
— Боже мой, Боже милосердный! Как увидеть его снова?!
— О, если б я осмелился просить вас!.. — Казалось, Валь-Пюизо говорил под влиянием неукротимого порыва.
Он пылко посмотрел на Марию, и та опустила глаза, не в силах выдержать этот горящий взгляд.
— То что бы вы сделали? — спросила Жермена.
— Поверьте, меня тяготит жизнь бездельника… Немыслимо и дальше влачить это пустое и абсурдное существование, в котором нет места не только великим деяниям, но даже поступкам, идущим на пользу ближнему. Дайте мне восемь суток… Нет, неделю, чтобы я посвятил ее неутомимым, терпеливым, самым усердным поискам. О, я был бы счастлив даже больше, чем вы можете подозревать, всем существом отдаться поискам и освобождению малыша! У меня предчувствие, что это мне удастся… Что я смогу вернуть вам счастье, душевный покой, возвратив ангела, вами оплакиваемого.
— И вы действительно сделаете это для нас?! — Князь укорял себя, что до сегодняшнего дня считал барона пустым кутилой, которыми кишмя кишит так называемый «высший свет».
А так как единственным способом существования негодяя был грабеж, он и собирался поправить свои дела, снова применив испытанный способ.
В его распоряжении было значительное количество прохвостов-подручных, безгранично ему преданных, — он не скупясь оплачивал их услуги, а кроме того, его боялись.
Некоторые из приспешников были наделены хорошими манерами и могли появиться в приличном доме.
Задумав очередное славное дельце, Бамбош под разными предлогами внедрял их в ту или иную семью и быстро выведывал домашние тайны — ведь его подручные всегда держали ухо востро, поднаторев в распечатывании и запечатывании чужих писем, подслушивании под дверью, слежке за людьми, коллекционировании скандалов. Нетрудно догадаться, какими прекрасными помощниками были эти люди для молодого, смелого и лишенного предрассудков главаря, одержимого ненасытными, все возрастающими желаниями.
Таким же образом Бамбош получил информацию и о безумной выходке Гонтрана Ларами, заказавшего у ювелира в Пале-Руайяль колье стоимостью пятьсот тысяч франков, предназначенное для Франсины д'Аржан.
Бамбош сказал себе: «Колье будет моим».
Один из его сообщников, Соленый Клюв, поступил на службу к даме легкого поведения в качестве посыльного лакея и ежедневно докладывал обо всем, происходившем в доме.
Об остальном нетрудно догадаться.
Бамбош узнал, что ювелир доставил готовое колье, и, зная, что в особняке назначен большой праздник, решил, что Малыш-Прядильщик именно в этот вечер подарит драгоценность своей содержанке.
Будучи человеком этого круга и обладая к тому же дьявольской предприимчивостью, Бамбош непременно должен был оказаться в числе приглашенных.
Отвергнув классические методы грабежа, требующие взламывания дверей, похищения или вскрытия сейфов, боясь осложнить дело револьверной пальбой или поножовщиной, он прибегнул к иному, весьма хитроумному способу.
Соленый Клюв свободно перемещался по дому, имея доступ в любые помещения, где к тому же сновало множество людей, а хозяйка не вникала в бытовые подробности. Должным образом проинструктированный Бамбошем, он при желании мог без труда понижать накал или полностью выключать электричество.
Пока колье двигалось вокруг стола, а электрический свет усиливал сверкание бриллиантов, у Бамбоша вдруг начался неожиданный приступ кашля. В этот миг его рука коснулась колье. Внезапно освещение потускнело. Раздалось несколько удивленных вскриков и возгласов. Накал вновь повысился, но тут разом наступила тьма.
Бамбош выхватил драгоценность у своей соседки и передал ее Соленому Клюву, примчавшемуся в столовую сразу же после того, как он вырубил ток. Мнимый лакей опрометью выскочил на улицу и вручил кольесвоему дружку Черному Редису, кучеру господина барона де Валь-Пюизо.
Таким образом, путь исчезновения подарка милашке Малыша-Прядильщика проследить было абсолютно невозможно.
На следующий же день колье было разъято на звенья, а бриллианты распроданы разным скупщикам краденого. Бамбош получил от этой сделки восемьдесят тысяч франков и был очень доволен. Эта сумма подоспела вовремя, чтобы заткнуть брешь в бюджете повесы и восстановить его кредитоспособность.
Теперь он не торопясь мог ждать результатов наглого похищения маленького Жана, за которого, не без основания, надеялся получить громадный куш.
Однако вскоре с училось так, что предметом его вожделений вдруг стал отнюдь не выкуп.
Благодаря сведениям, полученным от бедняжки Фанни, в голове у бандита зародился другой смелый план. Да, и притом план не так уж трудно выполнимый и могущий принести ему не только состояние, но и официальное положение в самых почтенных и знатных кругах высшего света.
В ожидании этого момента он, с присущей ему наглостью, решил прозондировать почву и, пока суд да дело, вытянуть из князя Березова путем вымогательства большой выкуп.
Недельки за три он выдоит из него не менее шестисот тысяч франков!
И это вполне понятно!
Будучи людьми очень богатыми и обожая свое дитя, Жермена и Мишель ничего не жалели, лишь бы получать фотографии малыша и сведения о его здоровье. И несмотря на то, что каждое письмо содержало требование выплатить значительную сумму, они бы заплатили в десять раз больше, лишь бы испытать эти мимолетные радостные мгновения…
Кроме того, события развивались таким образом, что чета Березовых не теряла надежды рано или поздно воссоединиться со своим сыном.
Они были готовы ко всему, чем угодно согласны были пренебречь, лишь бы им вернули Жана.
Со времен произошедшего двойного несчастья супруги Березовы никуда не выезжали и никого не принимали. Прежде такой веселый, особняк был теперь холоден и мрачен, как склеп. Кроме доктора и интерна, бывавших ежедневно, кроме начальника сыскной полиции, приходившего время от времени, чтобы узнать, нет ли чего нового, никто не переступал порога княжеской резиденции по авеню Ош.
Людовик Монтиньи, все более терявший голову от любви к Марии, ринулся на поиски со всем пылом влюбленного. Однако, не имея никаких навыков вести следствие, он не двигался с места.
Напрасно молодой человек гонял по всему Парижу своего подопечного Боско, ставшего его правой рукой. Получив стол и дом, этот бедолага, вне себя от счастья, развил бешеную деятельность. С усердием и рвением ищейки он рыскал повсюду, но, естественно, ничего не обнаружил.
Мария больше не решалась задавать интерну какие-либо вопросы, когда он являлся к ней. А тот, случайно оставшись с девушкой наедине, не смел говорить о своей любви…
Иногда на секунду руки их встречались, пальцы сплетались, но и только…
У юноши это означало: «Я продолжаю борьбу и люблю вас».
А у Марии: «Держитесь и надейтесь! Я с вами».
И вот, почти через месяц после драмы, едва не лишившей девушку жизни, перед монументальной оградой особняка Березовых остановилась низкая карета барона господина Валь-Пюизо. Молодой барон неторопливо вылез из нее и велел доложить о себе их сиятельству.
Напрасно швейцар доказывал, что никого пускать не велено. Барон настаивал. Он достал визитную карточку с гербами и написал карандашом:
«Настоятельно прошу князя Березова уделить мне одну минуту по делу, не терпящему отлагательств».
Швейцар, с угрюмым видом человека, готового получить нахлобучку, все же дважды нажал кнопку электрического звонка Появился посыльный лакей и, взяв визитную карточку барона, препроводил последнего в просторный вестибюль, служащий в приемные дни залом ожидания. Пять минут спустя он появился снова и произнес:
— Их сиятельство ожидают господина барона.
Бледный, измученный, худой, с заострившимися чертами лица, князь Березов являл собою лишь тень того богатыря — косая сажень в плечах, — каким был раньше.
Усталым движением он протянул барону холодную влажную руку и молча указал на кресло.
Тот, изобразив на лице соответствующее случаю выражение сострадания и уверенный в том впечатлении, которое произведут его слова, безо всяких околичностей приступил к делу:
— Князь, вы извините мою настойчивость, когда узнаете, какие обстоятельства привели меня к вам.
Князь медленно поднял глаза, как бы говоря: «Меня не интересует ничего, что не касалось бы…»
Как будто читая мысли хозяина дома, де Валь-Пюизо продолжал:
— Речь идет о вашем сыне.
При этих словах князь так и подскочил от волнения.
— У вас есть новости о Жане?! У вас?! Но каким образом…
— Позвольте мне сказать вам два слова. Как вы знаете, постигшее вас несчастье вызвало широкий резонанс и возбудило глубочайшее сочувствие. Об этом писали все газеты… Некоторые из них печатали фотографии вашего малютки.
— Да, да, знаю.
— Я имел счастье дважды видеть прелестного карапуза в вашем доме… То есть я достаточно хорошо помню черты его личика для того, чтобы опознать.
Князь Михаил почувствовал, как дрожь охватила его с головы до ног. У него так стучали зубы, что он едва сумел вымолвить:
— Вы видели его!
— Да, видел! — воскликнул барон, заранее рассчитав, какую бурю эмоций вызовет его ответ.
Князь не в силах был больше сдерживаться. Забыв обо всяких церемониях, даже не расспросив толком собеседника, уверен ли тот в сказанном или стал жертвой ошибки, он как сумасшедший кинулся вон из комнаты и помчался на половину жены, крича:
— Жермена, Жермена, иди сюда! Наш ребенок! Скорей, скорей! Ты только послушай! Он видел ребенка! Ты понимаешь, он его видел!
— Кто?! Кто его видел? — Жермена едва не лишилась чувств, ей показалось, что муж потерял рассудок.
— Де Валь-Пюизо… Ну, ты его знаешь… Он сам пришел… Мария, хотя и слабая, была уже на ногах. Она поспешила на крики сестры и шурина.
Втроем они побежали через анфиладу комнат, двери хлопали у них за спиной, и влетели в курительную, где де Валь-Пюизо обдумывал приличествующую случаю манеру поведения.
При виде Марии этот мерзавец, отличавшийся чудовищной несдержанностью страстей, почувствовал сильный толчок в сердце. Его жертва стала еще прекраснее, чем в день покушения. На ее все еще бледном личике появилось выражение томности и грусти, и главарь шайки созерцал ее, стараясь скрыть восхищение, дабы не выказать охватившего его бешеного желания.
К тому же к его грубой страсти, тем более неудержимой, что зародилась она в день покушения, примешивался оттенок той извращенной чувственности, которая приносит садистам самые высшие наслаждения.
Перед его мысленным взором пронеслись картины — вот она умоляет его, вот, как львица, борется с ним… Он вспоминал, как разметались ее роскошные волосы, как в разорванном корсаже мелькнула обнажившаяся грудь… Казалось, он воочию видел, как она порозовела от стыда и возмущения, как по лилейным плечам разлилась краска, ощущал, испытывая чудовищный восторг, как пронзает ножом ее плоть, как кровь обагряет его руки… «О, я заполучу ее! Она нужна мне!» — думал он, трепеща всем телом. Губы его пересохли, лоб оросил обильный пот.
Девушка, заинтригованная, взволнованная, во все глаза глядела на него, глубокие чувства, которые она не могла и не пыталась скрыть, делали ее личико еще выразительнее.
Валь-Пюизо почтительно поклонился и, осаждаемый шквалом вопросов, срывавшихся с губ Жермены, приготовился на них отвечать.
— Вы видели его? Вы его узнали? — налетела на него несчастная мать. — Вы не ошиблись? Это действительно был он?
— Да, княгиня. Я совершенно убежден, это действительно он.
— О, месье, — вмешалась Мария. — Скажите же нам, каким образом… в каком месте…
— Это произошло вчера вечером, на бульваре Инкерман в Нёйи…[59] Еще не стемнело, я верхом проезжал этот бульвар, возвращаясь из Булонского леса…
— Продолжайте же. — Жермена жадно ловила каждое слово гостя.
— Какой-то ребенок высунулся из окна экипажа. Женский голос из глубины кареты позвал его: «Жан! Жан!», и ребенка отстранили от окна. Это имя вызвало у меня еще большее любопытство, я сразу же вспомнил о постигшем вас горе… Обо всех вас… И особенно о вас, мадемуазель, оказавшей мне честь вальсировать со мной за три недели до покушения. Все случается, даже самое невероятное, даже невозможное… Экипаж мчался быстрой рысью. Я приблизился к карете и, заглянув внутрь, увидел ребенка, сидевшего рядом с молодой женщиной, странным образом похожей на гувернантку вашего ангела. Она, помнится, не то немка, не то англичанка, словом, та особа, которая вывела Жана к гостям во время вашего последнего бала, когда он пожелал увидеть праздник.
— Фанни! Боже праведный, Фанни! — воскликнула Жермена.
— Я была права! — вскричала Мария. — Значит, она и есть сообщница убийцы!
— Да, ты все время это предполагала.
— Она покинула нас три недели тому назад, сбежала к нашим мучителям…
— В таком случае полагаю, что не ошибся.
— Но почему же, — живо вмешалась Жермена, — вы не поскакали следом за экипажем, не кричали, не звали на помощь, не требовали, чтобы этих людей арестовали?!
— Я собирался именно так и поступить, не сомневайтесь. Однако, несмотря на то что бульвар в этот момент был пуст, со мной приключился несчастный случай, помешавший исполнить мое намерение. Кучер, которого я немного обогнал, со всего маху огрел кнутом мою лошадь по крупу. От удара она закусила удила и понесла. Карета круто повернула, и, когда я наконец совладал со своим скакуном, проклятый экипаж уже пропал из виду. Вернее, я смутно видел его издалека и не уверен, что он направился в сторону Парижа.
— Что вы говорите! Значит, малыша прячут в Нёйи?
— Это более чем вероятно.
— Боже мой, Боже милосердный! Как увидеть его снова?!
— О, если б я осмелился просить вас!.. — Казалось, Валь-Пюизо говорил под влиянием неукротимого порыва.
Он пылко посмотрел на Марию, и та опустила глаза, не в силах выдержать этот горящий взгляд.
— То что бы вы сделали? — спросила Жермена.
— Поверьте, меня тяготит жизнь бездельника… Немыслимо и дальше влачить это пустое и абсурдное существование, в котором нет места не только великим деяниям, но даже поступкам, идущим на пользу ближнему. Дайте мне восемь суток… Нет, неделю, чтобы я посвятил ее неутомимым, терпеливым, самым усердным поискам. О, я был бы счастлив даже больше, чем вы можете подозревать, всем существом отдаться поискам и освобождению малыша! У меня предчувствие, что это мне удастся… Что я смогу вернуть вам счастье, душевный покой, возвратив ангела, вами оплакиваемого.
— И вы действительно сделаете это для нас?! — Князь укорял себя, что до сегодняшнего дня считал барона пустым кутилой, которыми кишмя кишит так называемый «высший свет».