Страница:
Стук в дверь прервал излияния Эммы на полуслове. Дверь открылась и в комнату вошла, не дожидаясь приглашения секретарь Латхама. В руках у нее был объемистый пакет.
— Мистер Латхам поручил доставить это вам, — произнесла прехорошенькая секретарша, положив пакет прямо перед Эммой Гиннес.
— Благодарю вас, — в ответ произнесла Эмма со всей вежливой холодностью, что была у нее всегда наготове для женщин красивее ее, но стоящих ниже на социальной лестнице.
Эмма взяла в руки конверт, вытащила скрепки и вынула содержимое. Она предполагала, что там могло быть, но реальность всегда страшнее самых жутких ожиданий. Его лицо бесстрастно взирало на Эмму с полированного редакционного стола. Его лицо, его тело, его… О Боже! Она смотрела на его мужскую стать и, не могла оторвать глаз. Да, фотографии сумели передать всю его страстную натуру сильной личности. Игра света и тени была безукоризненной. Снимки действительно сделал большой мастер. Но… Эмма судорожно сглотнула, пытаясь заглушить нахлынувшие воспоминания. В горле у нее запершило, глаза начала застилать пелена. Сердце бешено ухало. Эмма всеми силами старалась забыть этого красавца, загоняла мысли о нем в самые отдаленные уголки сознания. Она не хотела ничего о нем знать, ничего о нем слышать, а уж тем более — видеть! И вот сейчас он лежал у нее на столе и взирал на нее абсолютно безразличный к ее чувствам. Этот Тони Валентино, который растоптал и унизил ее на выпускном вечере в театральной школе Джуллиарда, теперь появится в первом номере ее журнала! Такое трудно было себе даже представить. И тем не менее это случилось.
— Что, не подходят? — спросил с надеждой Майкл. Он все еще верил, что ситуация изменится и примут его заготовки, тем более, что, глядя на побелевшую, словно привидение, Эмму, на ее трясущиеся руки, он по-другому и думать-то не мог.
А Эмма смотрела на это злосчастное лицо невидящими глазами и решала свою дилему. Если она сейчас отдаст это художественному редактору для оформления в номер — она будет абсолютно права. Эти снимки были проявлением подлинного высокого искусства, профессионализма и вкуса… Если, рассуждала дальше Эмма, она их напечатает в первом номере «Нью селебрити», они создадут ей идеальную возможность для привлечения внимания к журналу. Они просто сделают знаменитым журнал. Но. Тут начиналась оборотная сторона медали. Если журнал станет знаменитым, то он прославит и этого проклятого Тони Валентино. Этого допустить она никак не могла. Даже если Дик Латхам прикажет ей поставить их в номер. Даже если Пэт Паркер будет требовать безоговорочного выполнения ее контракта, по которому она имеет право представить свою работу в журнал без предварительного обсуждения и настаивать на ее публикации. Даже если они объединят свои усилия, то смогут добиться своего только через ее, Эммы Гиннес, труп. Сейчас, глядя на великолепный шедевр фотоискусства Пэт Паркер, Эмма Гиннес снова мучилась в приступе острой ревности. Она понимала, что нельзя передать образ другого человека, оставаясь к нему равнодушным. Здесь же был просто праздник чувственности, нежности и взаимопонимания. Да, Тони Валентино и Пэт Паркер были любовниками, сделала окончательный вывод Эмма Гиннес.
— Ух ты! Вот это да! — выдохнул Майкл, когда фотографии попали к нему в руки.
Все вскочили со своих мест и столпились у него за спиной, заглядывая через его плечи, выхватывая снимки у него из рук, гомоня, толкаясь… Всех их подобрала по своему вкусу Эмма Гиннес, которая знала, как выискивать и распознавать таланты. И они поступали точно так же, потому что были профессионалами. Сейчас они все объединились вместе против нее. Спор мог разрешить только, третейский судья. А он, Дик Латхам, был сейчас у себя в кабинете наверху.
— Слишком сильно… Обнаженный мужчина… Это шокирует… — попробовала Эмма.
— Ничего подобного!.. — хором возразили они.
— Только не в первом номере журнала… Это создаст непредсказуемый прецедент… спугнет традиционных читателей… — старалась Эмма. Согласные с мнением Эммы в обычных условиях, эти люди сейчас объединились вместе, противостояли ей, отстаивая свое мнение. Эмма пожала плечами, глубоко вздохнула, подошла к телефону и набрала номер.
— Эмма Гиннес к мистеру Латхаму, — сказала она в трубку секретарше.
Эмма вошла в кабинет Дика Латхама бессильной походкой смертельно уставшего человека. Дик сидел за столом и приветливо улыбался ей. Он просто великолепно выглядел, жизнь прямо-таки била ключом в нем, несмотря на перевязанную руку и длинный шрам над бровями.
— Садись, Эмма, — бодро произнес он, вежливо поднимаясь и предлагая своей собеседнице кресло. — Ты уже просмотрела фотографии? Тебе они понравились? Ведь правда они отлично получились? Это как раз то, что нам нужно для первого номера. Я даже не мог мечтать о такой удаче. Пэт отлично постаралась! — беспрерывно говорил Дик.
— Именно поэтому я и пришла с тобой переговорить, — вставила наконец слово Эмма. — Да, я знаю, что с профессиональной точки зрения фотографии сделаны безупречно. Но я не уверена, что выбран правильный акцент для первого номера. К тому же этот парень смахивает на мулата или цыгана… Немного дешевый у него вид, вид пляжного мальчика из Малибу… Ну ты понимаешь, что я имею в виду? Я думаю, что Пэт еще может постараться и показать нам кое-что и получше. Мое мнение, что этот красавчик имеет право быть, но только не в первом номере нашего журнала.
Эмма начала бессвязно нести какую-то чушь о долге перед читателями, о вкусе редактора и так далее. Всю свою жизнь Эмма всегда находила нужные слова для решающего боя. Сейчас она впервые не могла с блеском применить свое прославленное оружие.
— Эмма! Да ты в своем уме? Что с тобой случилось? Ты что, наглоталась таблеток или еще что? — в изумлении воскликнул Дик Латхам.
— Фотографии, — упорно твердила Эмма. — Я не считаю, что они годятся для нашего журнала.
— А его зовут Тони Валентино, — медленно вдруг произнес Латхам, оторвав свой взор от объемных грудей Эммы и глядя ей прямо в глаза…
Эмма растерялась. Дик никак не мог знать о ее приключении с Тони Валентино. И как вообще эти фотографии оказались у него, в обход мнения главного редактора журнала Эммы Гиннес? Почему Пэт предоставила снимки прямо Латхаму? Все должно было бы идти своим обычным путем. Тогда такого безобразия бы не было, подумала Эмма.
— Не знаю, как его зовут, но знаю, что для «Нью селебрити» этот материал не годится. Ни его лицо, ни тело, ни мужские достоинства, — произнесла упавшим голосом Эмма, отводя глаза в сторону.
— А я слышал, что ты уже встречалась с ним, — небрежно обронил Латхам.
— С Тони Валентино? Не думаю, чтобы мы с ним встречались. Он тот тип мужчин, который у меня вызывает лишь опасения. Но, может быть, я его встречала, когда он позировал как модель? А может, он бывал в Англии?
Эмма откинулась в кресле. Она знала, что ее лицо выдает ее с головой. Ее щеки просто пылали. Она ничего не могла скрыть. Да, он все знал. Он знал! Может, он не будет дальше ее мучить? — мелькнула в ее голове мысль. Но он не отстал от нее.
— Он был актером в театральной школе Джуллиарда. Говорят, что ты была на выпускном представлении пьесы «Трамвай Желание». Он играл роль Стэнли. Странно, что ты не помнишь его лицо. Его трудно забыть, не так ли? — методично добивал ее Латхам.
— Я сейчас с трудом соображаю, сколько будет дважды два, а ты хочешь, чтобы я вспомнила что-то об этом парне… — пробормотала в полном отчаянии Эмма.
— Ты знаешь, я упомянул обо всем этом только по одной причине. Пэт прознала, что у тебя с Тони была какая-то стычка, и это может повлиять на твое решение брать фотографии в номер или не брать. Я успокоил Пэт, что ты настолько профессиональна, что подобные мелочи не могут повлиять на твое решение. В моей компании бизнес стоит выше личных эмоций, и я сказал Пэт что никто лучше Эммы Гиннес этого не понимает.
Латхам сделал паузу. Улыбка слетела с его лица, теперь оно было волевым и жестким.
— Скажи, Эмма, я прав или нет? — мягко, но решительно спросил Латхам.
Эмма Гиннес судорожно сглотнула и Перевела дыхание. Был один-единственный возможный ответ. Она громко расхохоталась и признала, что Латхам был абсолютно прав. Но она сама решила перейти в наступление и перехватить инициативу.
— А как ты познакомился с Тони Валентино? Неужели через Пэт?
Латхам пропустил ее вопрос мимо ушей.
— Ну а теперь что ты думаешь по поводу этих фотографий?
— Я должна признать, что на второй взгляд они полны драматизма и; несомненно, прекрасно подойдут для нашего журнала. Возможно, мое первое впечатление было слишком эмоционально окрашенным неприятием обнаженного мужского тела в первом номере журнала. Теперь я вижу, что заблуждалась. Благодарю вас, мистер Латхам за то, что открыли мне глаза. Благодарю мисс Пэт Паркер тоже. Ну разве не умница эта девочка! Чем больше я над всем этим думаю…
Эмма продолжала лепетать подобным образом, но внутри у нее все окаменело. Она умерла. Ее душа была смертельно ранена и истекала последними каплями крови… Этот проклятый Тони снова посмеялся над ней Она предлагала сделать его звездой, поместить в рубрику «Звезды завтрашнего дня» в обмен на сущий пустяк с его стороны. Он грубо ее отверг, публично унизил и оскорбил. Теперь этот повеса вновь будет на страницах ее журнала, но уже без всякой с ее стороны помощи напротив, сломив ее сопротивление… Она была вновь полностью раздавлена…
Но Дик Латхам добивался вовсе не ее нового унижения. Он предвидел ее сопротивление и решил показать кто здесь хозяин. Когда все было достигнуто, он сменил гнев на милость и был готов ответить на вопрос Эммы Гиннес.
— Ты спросила меня, как я познакомился с Тони Валентино? Сейчас ты узнаешь. А впрочем, может догадаешься?
Но Эмме сейчас было не до разгадывания загадок.
— Он спас мне жизнь, — коротко и емко объяснил Дик Латхам.
Пэт поджала ноги и перевернулась на бок на необъятной софе, обдумывая, что ответить. Да, она была несчастна. Она страдала. Она чувствовала себя словно апельсин, из которого выжали сок, оставив лишь сморщенную кожу.
Все последние дни Пэт жила в каком-то тумане, с трудом воспринимая действительность, вяло реагируя на все попытки Алабамы как-то ее растормошить. Он пытался убедить ее, что неразделенная или отвергнутая любовь не самая редкая вещь в мире. Но как обычно бывает в случае с влюбленными, все увещевания были тщетны. Пэт продолжала страдать.
— Да у меня сейчас не самый радужный период, — пробуя через силу улыбнуться, наконец произнесла Пэт.
— Не расстраивайся, ты все сделала правильно. Когда слава найдет Тони, он будет благодарен тебе, не сомневайся в этом.
— Но он считает, что я предала его!
— Да, это действительно так, но ты сделала все по принципу — «цель оправдывает средства». Ты поступила точно так же, как Арнольд Ньюмэн, когда создавал портрет Круппа. Немец был уверен, что выглядит благообразно и назидательно. Ньюмэн своим искусством увековечил в его портрете образ дьявола. Прекрати себя терзать и принимайся за работу. Нечего поливать окрестные кусты своими горючими слезами. Сосредоточься на работе, открой свою душу большому искусству, и все пройдет!
— Знаменитый «хэппи энд»? — горько рассмеялась Пэт.
— Я видел и гораздо худшие ситуации, которые счастливо оканчивались, — серьезно заверил ее Алабама.
— Брось, Адабама! Жена Тони Валентино должна быть так же морально чиста и сильна, как Жанна д`Арк…
— По-моему, девчонка, была просто ненормальная… Ладно, а не пойти ли нам сегодня погулять по горам? Не испить ли нам холодного пивка в Рок-Хаусе, закусывая велобургерами, а, Пэт? — неожиданно предложил хитрый старикашка.
— Значит, попить пивка?
— Вот именно! — широко улыбаясь, пророкотал Алабама.
— Не-а! Не пойду никуда. Я вся в растрепанных чувствах и не хочу никого пугать своим видом. Расскажи мне лучше свои знаменитые фотобайки про Кертича. — И Пэт поуютнее уселась на широкой софе, словно маленькая девочка, ждущая, когда ее дедушка расскажет сказку на ночь… В роли доброго дедушки выступает Алабама. Кто бы мог представить себе этого крепкого мужчину, вовсе не любителя сентиментальных бесед, убаюкивающего и успокаивающего несмышленыша-девчушку…
— Однажды, не помню когда точно, но все было так на самом деле. Все признали, что Кертич лучше, чем Стейчен, Стеглич и Вестон. Кертич мог обнаружить красоту в самых обыденных вещах, там, где ее уже никто и не замечал. В этом проявлялся его гениальный дар. Я всех обманывал тем, что брал красивый объект и делал его немного лучше. Андре показывал красоту листка, кружащегося на ветру, пятно белоснежного снега посреди убого грязного двора, творил чудеса. У него снимки значили больше, чем просто регистрация красоты. Они уже жили своей жизнью, и каждый мог найти в них то, что было ближе по сердцу. Картье-Брессон и Брассай, оба признали превосходство Кертича в искусстве фотографии. Но жестокий мир не знал его гениального дара вплоть до той знаменитой фотовыставки Марковского. Бедный старый Андре так никогда и не простил миру свою обиду на него. Он был одним из наиболее одаренных людей, которых я когда-либо встречал. Его трагедия заключалась в том, что он стал родоначальником нового стиля в фотографии, но так и не дождался признания, хотя многие пользовались его приемами.
— Как я его понимаю. Трудно даже представить себе горе мастера, сотворившего шедевр, который никто не может увидеть. Так и Тони чувствует, — снова всхлипнула Пэт. Она не могла ни о чем другом говорить, кроме Тони.
— Послушай, Пэт. Эмоциями надо научиться управлять. Они могут помочь создать шедевр, но могут и одним махом испортить многолетнюю подготовительную работу. Нельзя идти у них на поводу. Вспомни того же Андре Кертича. Он не смог простить американцам, что они не признали его таланта. Он так и страдал до конца своих дней, — сказал Алабама.
— Ты сам все усложняешь в своем искусстве и мастерстве. Ты судишь слишком строго о своей работе. Мне кажется, что в конце концов ты настолько переусердствуешь, что весь твой труд, весь жизненный путь покажется никчемным, пустым занятием. Все дело в том, что надо избегать таких крайностей.
Туг же Пэт пожалела о своих словах. Алабама снова повернулся к окну и стал созерцать любимые горы.. Она вовсе не хотела обидеть старого мастера. Но так уж получилось, что она его больно задела. Она действительно хотела бы сейчас убедиться в том, что Алабама бросил занятие фотографией потому, что сегодня этим занимается всякий, кому не лень.
— Послушай, Пэт. Для меня был трудный путь. Всем нравились мои работы, и я себя чувствовал просто отменно. То, что люди творили с природой, тогда меня мало трогало. А они срывали горы, загрязняли реки, выкорчевывали леса. И это в то время, как по всему свету продавались мои фотопейзажи, картины чудесной дикой природы, которая безжалостно истреблялась. Похоже, что это была дурная шутка: мне платили за фотографии деньгами, вырученными за истребление природы…
— Алабама, сделай мой портрет.
— Что?
— Пожалуйста, сделай мой портрет, — вскочила в возбуждении Пэт. — Я хочу, чтобы ты снова начал работать. Ну пожалуйста, для меня, ради меня! Всего трлько один портрет! Это все, что я прошу. Ну сделай, а? Пожалуйста, пожалуйста, ну, Алабама!
И Пэт бросилась к нему, хватая за рукава пиджака и непрестанно теребя…
— Пэт, это не так просто… — начал он.
— Я знаю, знаю! Ты очень напуган и нервничаешь. Ты боишься, что портрет может не получиться и ты опозоришься?
Пэт слишком хорошо узнала Алабаму. Он даже вздрогнул от ее слов, но нашел в себе мужество ответить.
— Черт побери! Ты о чем это здесь несешь небылицы? Я нервничаю? Я боюсь сделать фотографию? Я? Боже! Ты что, забыла, кто я такой?! — непрерывно говорил Алабама, пытаясь унять охватившую дрожь.
— Так сделаешь мой портрет?
— Послушай, я никогда не стремился работать в духе Пикассо — «рисуй, пока ты жив как художник». Я бросил фотографию потому, что она мне надоела. Она стала раздражать меня. Но если я вновь захочу ею заняться, то, уверяю тебя, я смогу сделать такой портрет, какой тебе и не снился!
— Ну так докажи это и сделай!
— Мне не надо никому и ничего доказывать.
— Я вовсе не говорила, что надо кому-то что-то доказывать. Докажи это самому себе.
Алабама метался по комнате, не находя себе места. Противоречивые чувства обуревали его. Наконец он остановился рядом с Пэт и спросил ее:
— А какого черта тебе потребовался твой портрет?
— Я хочу послать его Тони, — просто ответила Пэт.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— Мистер Латхам поручил доставить это вам, — произнесла прехорошенькая секретарша, положив пакет прямо перед Эммой Гиннес.
— Благодарю вас, — в ответ произнесла Эмма со всей вежливой холодностью, что была у нее всегда наготове для женщин красивее ее, но стоящих ниже на социальной лестнице.
Эмма взяла в руки конверт, вытащила скрепки и вынула содержимое. Она предполагала, что там могло быть, но реальность всегда страшнее самых жутких ожиданий. Его лицо бесстрастно взирало на Эмму с полированного редакционного стола. Его лицо, его тело, его… О Боже! Она смотрела на его мужскую стать и, не могла оторвать глаз. Да, фотографии сумели передать всю его страстную натуру сильной личности. Игра света и тени была безукоризненной. Снимки действительно сделал большой мастер. Но… Эмма судорожно сглотнула, пытаясь заглушить нахлынувшие воспоминания. В горле у нее запершило, глаза начала застилать пелена. Сердце бешено ухало. Эмма всеми силами старалась забыть этого красавца, загоняла мысли о нем в самые отдаленные уголки сознания. Она не хотела ничего о нем знать, ничего о нем слышать, а уж тем более — видеть! И вот сейчас он лежал у нее на столе и взирал на нее абсолютно безразличный к ее чувствам. Этот Тони Валентино, который растоптал и унизил ее на выпускном вечере в театральной школе Джуллиарда, теперь появится в первом номере ее журнала! Такое трудно было себе даже представить. И тем не менее это случилось.
— Что, не подходят? — спросил с надеждой Майкл. Он все еще верил, что ситуация изменится и примут его заготовки, тем более, что, глядя на побелевшую, словно привидение, Эмму, на ее трясущиеся руки, он по-другому и думать-то не мог.
А Эмма смотрела на это злосчастное лицо невидящими глазами и решала свою дилему. Если она сейчас отдаст это художественному редактору для оформления в номер — она будет абсолютно права. Эти снимки были проявлением подлинного высокого искусства, профессионализма и вкуса… Если, рассуждала дальше Эмма, она их напечатает в первом номере «Нью селебрити», они создадут ей идеальную возможность для привлечения внимания к журналу. Они просто сделают знаменитым журнал. Но. Тут начиналась оборотная сторона медали. Если журнал станет знаменитым, то он прославит и этого проклятого Тони Валентино. Этого допустить она никак не могла. Даже если Дик Латхам прикажет ей поставить их в номер. Даже если Пэт Паркер будет требовать безоговорочного выполнения ее контракта, по которому она имеет право представить свою работу в журнал без предварительного обсуждения и настаивать на ее публикации. Даже если они объединят свои усилия, то смогут добиться своего только через ее, Эммы Гиннес, труп. Сейчас, глядя на великолепный шедевр фотоискусства Пэт Паркер, Эмма Гиннес снова мучилась в приступе острой ревности. Она понимала, что нельзя передать образ другого человека, оставаясь к нему равнодушным. Здесь же был просто праздник чувственности, нежности и взаимопонимания. Да, Тони Валентино и Пэт Паркер были любовниками, сделала окончательный вывод Эмма Гиннес.
— Ух ты! Вот это да! — выдохнул Майкл, когда фотографии попали к нему в руки.
Все вскочили со своих мест и столпились у него за спиной, заглядывая через его плечи, выхватывая снимки у него из рук, гомоня, толкаясь… Всех их подобрала по своему вкусу Эмма Гиннес, которая знала, как выискивать и распознавать таланты. И они поступали точно так же, потому что были профессионалами. Сейчас они все объединились вместе против нее. Спор мог разрешить только, третейский судья. А он, Дик Латхам, был сейчас у себя в кабинете наверху.
— Слишком сильно… Обнаженный мужчина… Это шокирует… — попробовала Эмма.
— Ничего подобного!.. — хором возразили они.
— Только не в первом номере журнала… Это создаст непредсказуемый прецедент… спугнет традиционных читателей… — старалась Эмма. Согласные с мнением Эммы в обычных условиях, эти люди сейчас объединились вместе, противостояли ей, отстаивая свое мнение. Эмма пожала плечами, глубоко вздохнула, подошла к телефону и набрала номер.
— Эмма Гиннес к мистеру Латхаму, — сказала она в трубку секретарше.
Эмма вошла в кабинет Дика Латхама бессильной походкой смертельно уставшего человека. Дик сидел за столом и приветливо улыбался ей. Он просто великолепно выглядел, жизнь прямо-таки била ключом в нем, несмотря на перевязанную руку и длинный шрам над бровями.
— Садись, Эмма, — бодро произнес он, вежливо поднимаясь и предлагая своей собеседнице кресло. — Ты уже просмотрела фотографии? Тебе они понравились? Ведь правда они отлично получились? Это как раз то, что нам нужно для первого номера. Я даже не мог мечтать о такой удаче. Пэт отлично постаралась! — беспрерывно говорил Дик.
— Именно поэтому я и пришла с тобой переговорить, — вставила наконец слово Эмма. — Да, я знаю, что с профессиональной точки зрения фотографии сделаны безупречно. Но я не уверена, что выбран правильный акцент для первого номера. К тому же этот парень смахивает на мулата или цыгана… Немного дешевый у него вид, вид пляжного мальчика из Малибу… Ну ты понимаешь, что я имею в виду? Я думаю, что Пэт еще может постараться и показать нам кое-что и получше. Мое мнение, что этот красавчик имеет право быть, но только не в первом номере нашего журнала.
Эмма начала бессвязно нести какую-то чушь о долге перед читателями, о вкусе редактора и так далее. Всю свою жизнь Эмма всегда находила нужные слова для решающего боя. Сейчас она впервые не могла с блеском применить свое прославленное оружие.
— Эмма! Да ты в своем уме? Что с тобой случилось? Ты что, наглоталась таблеток или еще что? — в изумлении воскликнул Дик Латхам.
— Фотографии, — упорно твердила Эмма. — Я не считаю, что они годятся для нашего журнала.
— А его зовут Тони Валентино, — медленно вдруг произнес Латхам, оторвав свой взор от объемных грудей Эммы и глядя ей прямо в глаза…
Эмма растерялась. Дик никак не мог знать о ее приключении с Тони Валентино. И как вообще эти фотографии оказались у него, в обход мнения главного редактора журнала Эммы Гиннес? Почему Пэт предоставила снимки прямо Латхаму? Все должно было бы идти своим обычным путем. Тогда такого безобразия бы не было, подумала Эмма.
— Не знаю, как его зовут, но знаю, что для «Нью селебрити» этот материал не годится. Ни его лицо, ни тело, ни мужские достоинства, — произнесла упавшим голосом Эмма, отводя глаза в сторону.
— А я слышал, что ты уже встречалась с ним, — небрежно обронил Латхам.
— С Тони Валентино? Не думаю, чтобы мы с ним встречались. Он тот тип мужчин, который у меня вызывает лишь опасения. Но, может быть, я его встречала, когда он позировал как модель? А может, он бывал в Англии?
Эмма откинулась в кресле. Она знала, что ее лицо выдает ее с головой. Ее щеки просто пылали. Она ничего не могла скрыть. Да, он все знал. Он знал! Может, он не будет дальше ее мучить? — мелькнула в ее голове мысль. Но он не отстал от нее.
— Он был актером в театральной школе Джуллиарда. Говорят, что ты была на выпускном представлении пьесы «Трамвай Желание». Он играл роль Стэнли. Странно, что ты не помнишь его лицо. Его трудно забыть, не так ли? — методично добивал ее Латхам.
— Я сейчас с трудом соображаю, сколько будет дважды два, а ты хочешь, чтобы я вспомнила что-то об этом парне… — пробормотала в полном отчаянии Эмма.
— Ты знаешь, я упомянул обо всем этом только по одной причине. Пэт прознала, что у тебя с Тони была какая-то стычка, и это может повлиять на твое решение брать фотографии в номер или не брать. Я успокоил Пэт, что ты настолько профессиональна, что подобные мелочи не могут повлиять на твое решение. В моей компании бизнес стоит выше личных эмоций, и я сказал Пэт что никто лучше Эммы Гиннес этого не понимает.
Латхам сделал паузу. Улыбка слетела с его лица, теперь оно было волевым и жестким.
— Скажи, Эмма, я прав или нет? — мягко, но решительно спросил Латхам.
Эмма Гиннес судорожно сглотнула и Перевела дыхание. Был один-единственный возможный ответ. Она громко расхохоталась и признала, что Латхам был абсолютно прав. Но она сама решила перейти в наступление и перехватить инициативу.
— А как ты познакомился с Тони Валентино? Неужели через Пэт?
Латхам пропустил ее вопрос мимо ушей.
— Ну а теперь что ты думаешь по поводу этих фотографий?
— Я должна признать, что на второй взгляд они полны драматизма и; несомненно, прекрасно подойдут для нашего журнала. Возможно, мое первое впечатление было слишком эмоционально окрашенным неприятием обнаженного мужского тела в первом номере журнала. Теперь я вижу, что заблуждалась. Благодарю вас, мистер Латхам за то, что открыли мне глаза. Благодарю мисс Пэт Паркер тоже. Ну разве не умница эта девочка! Чем больше я над всем этим думаю…
Эмма продолжала лепетать подобным образом, но внутри у нее все окаменело. Она умерла. Ее душа была смертельно ранена и истекала последними каплями крови… Этот проклятый Тони снова посмеялся над ней Она предлагала сделать его звездой, поместить в рубрику «Звезды завтрашнего дня» в обмен на сущий пустяк с его стороны. Он грубо ее отверг, публично унизил и оскорбил. Теперь этот повеса вновь будет на страницах ее журнала, но уже без всякой с ее стороны помощи напротив, сломив ее сопротивление… Она была вновь полностью раздавлена…
Но Дик Латхам добивался вовсе не ее нового унижения. Он предвидел ее сопротивление и решил показать кто здесь хозяин. Когда все было достигнуто, он сменил гнев на милость и был готов ответить на вопрос Эммы Гиннес.
— Ты спросила меня, как я познакомился с Тони Валентино? Сейчас ты узнаешь. А впрочем, может догадаешься?
Но Эмме сейчас было не до разгадывания загадок.
— Он спас мне жизнь, — коротко и емко объяснил Дик Латхам.
* * *
— Пэт, ты не совсем счастлива, так ведь? — спросил Алабама, оторвавшись от созерцания своих любимых гор. Он говорил, не оборачиваясь.Пэт поджала ноги и перевернулась на бок на необъятной софе, обдумывая, что ответить. Да, она была несчастна. Она страдала. Она чувствовала себя словно апельсин, из которого выжали сок, оставив лишь сморщенную кожу.
Все последние дни Пэт жила в каком-то тумане, с трудом воспринимая действительность, вяло реагируя на все попытки Алабамы как-то ее растормошить. Он пытался убедить ее, что неразделенная или отвергнутая любовь не самая редкая вещь в мире. Но как обычно бывает в случае с влюбленными, все увещевания были тщетны. Пэт продолжала страдать.
— Да у меня сейчас не самый радужный период, — пробуя через силу улыбнуться, наконец произнесла Пэт.
— Не расстраивайся, ты все сделала правильно. Когда слава найдет Тони, он будет благодарен тебе, не сомневайся в этом.
— Но он считает, что я предала его!
— Да, это действительно так, но ты сделала все по принципу — «цель оправдывает средства». Ты поступила точно так же, как Арнольд Ньюмэн, когда создавал портрет Круппа. Немец был уверен, что выглядит благообразно и назидательно. Ньюмэн своим искусством увековечил в его портрете образ дьявола. Прекрати себя терзать и принимайся за работу. Нечего поливать окрестные кусты своими горючими слезами. Сосредоточься на работе, открой свою душу большому искусству, и все пройдет!
— Знаменитый «хэппи энд»? — горько рассмеялась Пэт.
— Я видел и гораздо худшие ситуации, которые счастливо оканчивались, — серьезно заверил ее Алабама.
— Брось, Адабама! Жена Тони Валентино должна быть так же морально чиста и сильна, как Жанна д`Арк…
— По-моему, девчонка, была просто ненормальная… Ладно, а не пойти ли нам сегодня погулять по горам? Не испить ли нам холодного пивка в Рок-Хаусе, закусывая велобургерами, а, Пэт? — неожиданно предложил хитрый старикашка.
— Значит, попить пивка?
— Вот именно! — широко улыбаясь, пророкотал Алабама.
— Не-а! Не пойду никуда. Я вся в растрепанных чувствах и не хочу никого пугать своим видом. Расскажи мне лучше свои знаменитые фотобайки про Кертича. — И Пэт поуютнее уселась на широкой софе, словно маленькая девочка, ждущая, когда ее дедушка расскажет сказку на ночь… В роли доброго дедушки выступает Алабама. Кто бы мог представить себе этого крепкого мужчину, вовсе не любителя сентиментальных бесед, убаюкивающего и успокаивающего несмышленыша-девчушку…
— Однажды, не помню когда точно, но все было так на самом деле. Все признали, что Кертич лучше, чем Стейчен, Стеглич и Вестон. Кертич мог обнаружить красоту в самых обыденных вещах, там, где ее уже никто и не замечал. В этом проявлялся его гениальный дар. Я всех обманывал тем, что брал красивый объект и делал его немного лучше. Андре показывал красоту листка, кружащегося на ветру, пятно белоснежного снега посреди убого грязного двора, творил чудеса. У него снимки значили больше, чем просто регистрация красоты. Они уже жили своей жизнью, и каждый мог найти в них то, что было ближе по сердцу. Картье-Брессон и Брассай, оба признали превосходство Кертича в искусстве фотографии. Но жестокий мир не знал его гениального дара вплоть до той знаменитой фотовыставки Марковского. Бедный старый Андре так никогда и не простил миру свою обиду на него. Он был одним из наиболее одаренных людей, которых я когда-либо встречал. Его трагедия заключалась в том, что он стал родоначальником нового стиля в фотографии, но так и не дождался признания, хотя многие пользовались его приемами.
— Как я его понимаю. Трудно даже представить себе горе мастера, сотворившего шедевр, который никто не может увидеть. Так и Тони чувствует, — снова всхлипнула Пэт. Она не могла ни о чем другом говорить, кроме Тони.
— Послушай, Пэт. Эмоциями надо научиться управлять. Они могут помочь создать шедевр, но могут и одним махом испортить многолетнюю подготовительную работу. Нельзя идти у них на поводу. Вспомни того же Андре Кертича. Он не смог простить американцам, что они не признали его таланта. Он так и страдал до конца своих дней, — сказал Алабама.
— Ты сам все усложняешь в своем искусстве и мастерстве. Ты судишь слишком строго о своей работе. Мне кажется, что в конце концов ты настолько переусердствуешь, что весь твой труд, весь жизненный путь покажется никчемным, пустым занятием. Все дело в том, что надо избегать таких крайностей.
Туг же Пэт пожалела о своих словах. Алабама снова повернулся к окну и стал созерцать любимые горы.. Она вовсе не хотела обидеть старого мастера. Но так уж получилось, что она его больно задела. Она действительно хотела бы сейчас убедиться в том, что Алабама бросил занятие фотографией потому, что сегодня этим занимается всякий, кому не лень.
— Послушай, Пэт. Для меня был трудный путь. Всем нравились мои работы, и я себя чувствовал просто отменно. То, что люди творили с природой, тогда меня мало трогало. А они срывали горы, загрязняли реки, выкорчевывали леса. И это в то время, как по всему свету продавались мои фотопейзажи, картины чудесной дикой природы, которая безжалостно истреблялась. Похоже, что это была дурная шутка: мне платили за фотографии деньгами, вырученными за истребление природы…
— Алабама, сделай мой портрет.
— Что?
— Пожалуйста, сделай мой портрет, — вскочила в возбуждении Пэт. — Я хочу, чтобы ты снова начал работать. Ну пожалуйста, для меня, ради меня! Всего трлько один портрет! Это все, что я прошу. Ну сделай, а? Пожалуйста, пожалуйста, ну, Алабама!
И Пэт бросилась к нему, хватая за рукава пиджака и непрестанно теребя…
— Пэт, это не так просто… — начал он.
— Я знаю, знаю! Ты очень напуган и нервничаешь. Ты боишься, что портрет может не получиться и ты опозоришься?
Пэт слишком хорошо узнала Алабаму. Он даже вздрогнул от ее слов, но нашел в себе мужество ответить.
— Черт побери! Ты о чем это здесь несешь небылицы? Я нервничаю? Я боюсь сделать фотографию? Я? Боже! Ты что, забыла, кто я такой?! — непрерывно говорил Алабама, пытаясь унять охватившую дрожь.
— Так сделаешь мой портрет?
— Послушай, я никогда не стремился работать в духе Пикассо — «рисуй, пока ты жив как художник». Я бросил фотографию потому, что она мне надоела. Она стала раздражать меня. Но если я вновь захочу ею заняться, то, уверяю тебя, я смогу сделать такой портрет, какой тебе и не снился!
— Ну так докажи это и сделай!
— Мне не надо никому и ничего доказывать.
— Я вовсе не говорила, что надо кому-то что-то доказывать. Докажи это самому себе.
Алабама метался по комнате, не находя себе места. Противоречивые чувства обуревали его. Наконец он остановился рядом с Пэт и спросил ее:
— А какого черта тебе потребовался твой портрет?
— Я хочу послать его Тони, — просто ответила Пэт.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Тони взглянул на свое отражение в зеркале и нахмурился. Но не зеркало было тому причиной. Это следовало сделать в соответствии с ролью, которую ему предстояло сыграть. Сейчас он должен стать жестким и грубым. Тони старался поймать именно те эмоции, которые были присущи Кэлу. Затем ему следовало их закрепить, усвоить и преподать зрителям так, чтобы все было естественным и органичным. Каждый должен был пережить весь ужас мира, в котором не было места любви. Он дюжину раз перечитал Стейнбека, походил по местам, где жили его герои, даже припал к чернозему, как бы ощущая объятия теплых материнских рук.
«Мама», — пронеслось понятие в мозгу у Тони, когда он репетировал роль Кэла Траска, вспоминающего свою мать. И он уже не чувствовал себя в тесной гримерной театра на Бродвее. Он уже не был актером, ожидающим, когда поднимется занавес, и он предстанет перед публикой. Он уже не был и Тони Валентино Он был Кэлом. Он был Каином Стейнбека, на котором Господь поставил свою печать. Он был сыном Адама и первенцем Евы… Ручка двери нетерпеливо задергалась.
— Второй звонок, мистер Валентино, — раздался бесцветный голос.
Все еще полный своими творческими помыслами, Тони медленно побрел к двери, отпер ее, выглянул в длинный пустой коридор, ведущий на сцену. Он передернул плечами, словно бы поежился от человеческой ненависти, готовой обрушиться на него по ходу пьесы. На всякий случай суеверно скрестил пальцы, отгоняя возможный сглаз. И тут он криво ухмыльнулся, поймал свое выражение в зеркале и очень остался доволен. Вот сейчас то, что нужно. Вся его натура просто возликовала. Да, таким должен быть его герой. За жестокость и решительность любили его женщины. Люди его боялись и боготворили. Они в ужасе ожидали его неожиданных поступков и готовы были пойти на самую низкую подлость, чтобы заслужить одобрение тирана. Но никто из них не любил его. И Кэл знал это еще со времен своего трудного детства. Но не это его волновало. Он боялся, что кто-нибудь раскроет его секрет, обнаружит глубоко внутри надежно спрятанные простые человеческие чувства… Те, кто превозносил его сейчас, ждали лишь удобного случая, чтобы смертельным ударом поразить его. Это была роль Тони, которую он играл в театре на Бродвее.
Пэт Паркер, сидя в первом ряду, смотрела на сцену, затаив дыхание. Иногда у нее просто мурашки ползли по телу. Эту роль уже играли многие артисты в кино, в том числе и Джеймс Дин. Только сейчас Пэт полностью поняла, почему после смерти этого великого актера многие женщины от горя кончали жизнь самоубийством. А игра Тони Валентино была еще глубже, еще ярче! И это вовсе не потому, что она была пристрастным судьей, а не просто зрителем. Нет. В игре Дина была видна и вся ранимость и беззащитность несчастного мальчугана, волею судеб ставшего жестоким и грубым в мире, где не было места любви. В игре Тони было одно отличие: его герой не сражался с этим враждебным миром, он сражался с самим собой. В своей борьбе он полагался только на свои силы, не вдаваясь в объяснения своих поступков. Он считал, что так надо поступить, и поступал именно так, как считал нужным. Пэт именно это нравилось в игре Тони. Именно это она подметила и как зритель. Она старалась быть объективной к этому молодому актеру, с которым у нее была незабываемая прогулка на необитаемый остров и который резко порвал все отношения с ней, почти не оставив Пэт надежды…
— Ну и что вы на это скажете? — спросил тоном исповедника Латхам.
— Погодите, дайте собраться с мыслями, я пока еще не могу все осознать, но все, кажется, очень здорово!
Пэт закатила глаза к потолку и сложила руки в жесте, который должен был выражать наивысший восторг.
Латхам довольно заулыбался. Роль Тони Валентино произвела настоящий фурор. Мужья напрочь забыли о своих женах, мальчишки о своих друзьях, женщины забыли обо всем на свете, кроме этого красавца… Успех был ошеломляющим. Латхам смотрел на все окружающее со снисходительной улыбкой. Он уже успел примерить для себя обличье доброго ангела и с удовольствием эту роль исполнял. После памятных событий в глубине океана подле Каталины, когда Тони спас ему жизнь, Латхам резко пересмотрел свое отношение к этому человеку, не испугавшемуся смертельной опасности и выстоявшего в поединке со смертью. В Нью-Йорке Латхам разузнал, в каком театре на Бродвее будет играть Тони, и постарался попасть, на спектакль. Посмотрев на репетицию, он часом позже скупил постановку, что называется, на корню. Затем он поручил своему личному коммерческому агенту Джэю Рубинштейну подготовить смету на рекламный проспект молодого актера Тони Валентино. При этом он велел не скупиться. В этот вечер все известные театральные критики и светские львы были в театре. Мэйлер, Видал, Вольф, Плимптон, Дидион и Доминик Дан — все они рукоплескали новой знаменитости.
— Он играл самого себя, так ведь? — спросил Латхам. Пэт покачала головой, но как-то нерешительно, немного вопросительно, да, скорее вопросительно, чем отрицательно. Сейчас ей было очень трудно определить самой, какое же впечатление оставил Тони своей игрой. Играя Кэла Траска, Тони использовал свой собственный стиль игры, ко он не был Кэлом. Проститутка-мать Кэла предала сына, бросив его. Мать Тони берегла и любила свое дитя до самой последней минуты. Кэл сражался, чтобы заслужить одобрение своего отца, который держался от него на расстоянии. Тони же познал безотцовщину. Да, отличия были, но, несмотря на них, Латхам был прав. Она тоже находила их схожесть, заставившую ее просидеть весь спектакль, затаив дыхание. Тони точно так же, как и его герой, жаждал любви, боролся за нее, а в итоге оказался в одиночестве, покинутый всеми…
Но было и еще что-то общее у этих людей, одного театрального героя, другого реального. Они так же трудно находили общий язык с окружающими их людьми. Более того, чем сильнее окружающие стремились сблизиться с ними, тем сильнее они отталкивали их попытки. Пэт знала это очень хорошо по своему опыту. Ладно, пусть она поступила дурно. Но разве она заслужила, чтобы ее вот просто так выкинули из жизни любимого человека? Что это, как не извращенная логика человека, который ставит моральные абстракции выше жизни. Тут в мысли Пэт закрались кое-какие сомнения. Разве мог ее Тони использовать свои высокоморальные принципы для прикрытия того постыдного факта, что он просто вышвырнул ее из своей жизни? Так обычно поступали многие мужчины. Но нет. Она не могла допустить и мысли о том, что это мог сделать и Тони. На такое способны лишь слабаки. А он не такой, он сильный! И любила она Тони именно за силу. Она даже втайне от самой себя восхищалась, как решительно поступил Тони, узнав о ее предательстве. Он не стал разбираться, что и как. Она не подошла под его высокий уровень стандарта, и он отрекся от нее именно по этой причине. Она уважала его за такую прямоту, но это не облегчало ей жизнь. Так не могло долго продолжаться, тем более, что сейчас она могла в любой момент столкнуться с ним нос к носу в «Канал-Баре». И что она ему скажет? Как ей следует себя повести в таком случае? И что она, черт возьми, при этом будет ощущать? Такого рода мысли роились в голове у Пэт, она совсем растерялась и решила переключить внимание Латхама на Эмму.
— А что вы думаете по этому поводу, Эмма? — мягко спросила она. К тому же она считала, что чем больше людей примет участие в обсуждении, тем будет лучше для успеха Тони.
— Не знаю, право, что вам и сказать. Это все мне напоминает пятидесятые годы в Англии. Тогда тоже в моде были театральные изыски в духе героя-искателя правды в навозе. Ну, вы помните те попытки, когда неприятные люди на ваших глазах творили отвратительные дела на грязных задворках… Если ваше восхищение базируется на той основе, с какой герой ныряет в самую глубокую пропасть грязи и, смакуя, копается в ней, то роль удалась.
— Ей не нравится пьеса! — резко бросила Пэт Паркер, невольно подставляя Эмму под удар.
— Что? — насупился Дик Латхам.
Эмма покраснела как вареный рак, взглянула на Пэт и возвышающегося у нее за плечами Дика Латхама и залепетала.
— В общем-то я имела в виду другое. Это мое чисто эмоционально личное восприятие пьесы и ее мрачного героя. А так игра Тони была выше всех похвал. Это очень впечатляет, Он заслужил свой успех на все сто. Да, игра в театре, дуэт Пэт и Тони на страницах журнала «Нью селебрити», без сомнения, сделают Тони Валентино героем дня, — крепко сжав губы, буквально процедила последние слова Эмма.
«Мама», — пронеслось понятие в мозгу у Тони, когда он репетировал роль Кэла Траска, вспоминающего свою мать. И он уже не чувствовал себя в тесной гримерной театра на Бродвее. Он уже не был актером, ожидающим, когда поднимется занавес, и он предстанет перед публикой. Он уже не был и Тони Валентино Он был Кэлом. Он был Каином Стейнбека, на котором Господь поставил свою печать. Он был сыном Адама и первенцем Евы… Ручка двери нетерпеливо задергалась.
— Второй звонок, мистер Валентино, — раздался бесцветный голос.
Все еще полный своими творческими помыслами, Тони медленно побрел к двери, отпер ее, выглянул в длинный пустой коридор, ведущий на сцену. Он передернул плечами, словно бы поежился от человеческой ненависти, готовой обрушиться на него по ходу пьесы. На всякий случай суеверно скрестил пальцы, отгоняя возможный сглаз. И тут он криво ухмыльнулся, поймал свое выражение в зеркале и очень остался доволен. Вот сейчас то, что нужно. Вся его натура просто возликовала. Да, таким должен быть его герой. За жестокость и решительность любили его женщины. Люди его боялись и боготворили. Они в ужасе ожидали его неожиданных поступков и готовы были пойти на самую низкую подлость, чтобы заслужить одобрение тирана. Но никто из них не любил его. И Кэл знал это еще со времен своего трудного детства. Но не это его волновало. Он боялся, что кто-нибудь раскроет его секрет, обнаружит глубоко внутри надежно спрятанные простые человеческие чувства… Те, кто превозносил его сейчас, ждали лишь удобного случая, чтобы смертельным ударом поразить его. Это была роль Тони, которую он играл в театре на Бродвее.
Пэт Паркер, сидя в первом ряду, смотрела на сцену, затаив дыхание. Иногда у нее просто мурашки ползли по телу. Эту роль уже играли многие артисты в кино, в том числе и Джеймс Дин. Только сейчас Пэт полностью поняла, почему после смерти этого великого актера многие женщины от горя кончали жизнь самоубийством. А игра Тони Валентино была еще глубже, еще ярче! И это вовсе не потому, что она была пристрастным судьей, а не просто зрителем. Нет. В игре Дина была видна и вся ранимость и беззащитность несчастного мальчугана, волею судеб ставшего жестоким и грубым в мире, где не было места любви. В игре Тони было одно отличие: его герой не сражался с этим враждебным миром, он сражался с самим собой. В своей борьбе он полагался только на свои силы, не вдаваясь в объяснения своих поступков. Он считал, что так надо поступить, и поступал именно так, как считал нужным. Пэт именно это нравилось в игре Тони. Именно это она подметила и как зритель. Она старалась быть объективной к этому молодому актеру, с которым у нее была незабываемая прогулка на необитаемый остров и который резко порвал все отношения с ней, почти не оставив Пэт надежды…
— Ну и что вы на это скажете? — спросил тоном исповедника Латхам.
— Погодите, дайте собраться с мыслями, я пока еще не могу все осознать, но все, кажется, очень здорово!
Пэт закатила глаза к потолку и сложила руки в жесте, который должен был выражать наивысший восторг.
Латхам довольно заулыбался. Роль Тони Валентино произвела настоящий фурор. Мужья напрочь забыли о своих женах, мальчишки о своих друзьях, женщины забыли обо всем на свете, кроме этого красавца… Успех был ошеломляющим. Латхам смотрел на все окружающее со снисходительной улыбкой. Он уже успел примерить для себя обличье доброго ангела и с удовольствием эту роль исполнял. После памятных событий в глубине океана подле Каталины, когда Тони спас ему жизнь, Латхам резко пересмотрел свое отношение к этому человеку, не испугавшемуся смертельной опасности и выстоявшего в поединке со смертью. В Нью-Йорке Латхам разузнал, в каком театре на Бродвее будет играть Тони, и постарался попасть, на спектакль. Посмотрев на репетицию, он часом позже скупил постановку, что называется, на корню. Затем он поручил своему личному коммерческому агенту Джэю Рубинштейну подготовить смету на рекламный проспект молодого актера Тони Валентино. При этом он велел не скупиться. В этот вечер все известные театральные критики и светские львы были в театре. Мэйлер, Видал, Вольф, Плимптон, Дидион и Доминик Дан — все они рукоплескали новой знаменитости.
— Он играл самого себя, так ведь? — спросил Латхам. Пэт покачала головой, но как-то нерешительно, немного вопросительно, да, скорее вопросительно, чем отрицательно. Сейчас ей было очень трудно определить самой, какое же впечатление оставил Тони своей игрой. Играя Кэла Траска, Тони использовал свой собственный стиль игры, ко он не был Кэлом. Проститутка-мать Кэла предала сына, бросив его. Мать Тони берегла и любила свое дитя до самой последней минуты. Кэл сражался, чтобы заслужить одобрение своего отца, который держался от него на расстоянии. Тони же познал безотцовщину. Да, отличия были, но, несмотря на них, Латхам был прав. Она тоже находила их схожесть, заставившую ее просидеть весь спектакль, затаив дыхание. Тони точно так же, как и его герой, жаждал любви, боролся за нее, а в итоге оказался в одиночестве, покинутый всеми…
Но было и еще что-то общее у этих людей, одного театрального героя, другого реального. Они так же трудно находили общий язык с окружающими их людьми. Более того, чем сильнее окружающие стремились сблизиться с ними, тем сильнее они отталкивали их попытки. Пэт знала это очень хорошо по своему опыту. Ладно, пусть она поступила дурно. Но разве она заслужила, чтобы ее вот просто так выкинули из жизни любимого человека? Что это, как не извращенная логика человека, который ставит моральные абстракции выше жизни. Тут в мысли Пэт закрались кое-какие сомнения. Разве мог ее Тони использовать свои высокоморальные принципы для прикрытия того постыдного факта, что он просто вышвырнул ее из своей жизни? Так обычно поступали многие мужчины. Но нет. Она не могла допустить и мысли о том, что это мог сделать и Тони. На такое способны лишь слабаки. А он не такой, он сильный! И любила она Тони именно за силу. Она даже втайне от самой себя восхищалась, как решительно поступил Тони, узнав о ее предательстве. Он не стал разбираться, что и как. Она не подошла под его высокий уровень стандарта, и он отрекся от нее именно по этой причине. Она уважала его за такую прямоту, но это не облегчало ей жизнь. Так не могло долго продолжаться, тем более, что сейчас она могла в любой момент столкнуться с ним нос к носу в «Канал-Баре». И что она ему скажет? Как ей следует себя повести в таком случае? И что она, черт возьми, при этом будет ощущать? Такого рода мысли роились в голове у Пэт, она совсем растерялась и решила переключить внимание Латхама на Эмму.
— А что вы думаете по этому поводу, Эмма? — мягко спросила она. К тому же она считала, что чем больше людей примет участие в обсуждении, тем будет лучше для успеха Тони.
— Не знаю, право, что вам и сказать. Это все мне напоминает пятидесятые годы в Англии. Тогда тоже в моде были театральные изыски в духе героя-искателя правды в навозе. Ну, вы помните те попытки, когда неприятные люди на ваших глазах творили отвратительные дела на грязных задворках… Если ваше восхищение базируется на той основе, с какой герой ныряет в самую глубокую пропасть грязи и, смакуя, копается в ней, то роль удалась.
— Ей не нравится пьеса! — резко бросила Пэт Паркер, невольно подставляя Эмму под удар.
— Что? — насупился Дик Латхам.
Эмма покраснела как вареный рак, взглянула на Пэт и возвышающегося у нее за плечами Дика Латхама и залепетала.
— В общем-то я имела в виду другое. Это мое чисто эмоционально личное восприятие пьесы и ее мрачного героя. А так игра Тони была выше всех похвал. Это очень впечатляет, Он заслужил свой успех на все сто. Да, игра в театре, дуэт Пэт и Тони на страницах журнала «Нью селебрити», без сомнения, сделают Тони Валентино героем дня, — крепко сжав губы, буквально процедила последние слова Эмма.