Страница:
— По-моему, я могу позволить себе поставить небольшой домик, — сказал Дик. Его голос дразнил, глаза горели дьявольским огнем. Казалось, расстояние между ними неумолимо сокращается, и Пэт Бенатар неожиданно для себя обнаружила, что пятится.
Латхам поймал пальцами медную цепочку, обвивавшуюся вокруг шеи девушки. Она тщетно пыталась спрятать иыражение глаз, потупив их. Но он уже успел прочитать в ее глазах главное.
«Сердцеед», — понял он.
— А вы, Пэт Бенатар, разве не разбиваете сердца? — сладким голосом спросил Дик, вложив в вопрос нечто иное, требовательное, что могло бы вывести разговор за рамки обычной светской беседы.
— Да, но только неисправимым фантазерам. И вам, если вы хотите заняться кинобизнесом, следует отрешиться от всех иллюзий, — отрезала рок-звезда.
На секунду-другую она испугалась — ей показалось, что за обаятельной улыбкой проступило что-то очень сильное и жестокое, но она отогнала мрачные мысли. Она имела определенные виды и совсем не бескорыстно тратила время на этого миллионера. Дик все это очень хорошо понял, понял, что им пытаются как-то манипулировать, а этого он не терпел ни от кого, даже от рок-звезды. Но было уже поздно, он попался как мальчишка.
— Поверьте, мне жаль, что вы не в кинобизнесе, и я не могу вам помочь. Но я могу вам кое-что предложить, — сказал он. Какая жалость, что я еще не овладел тобой, говорили его глаза. — В моем журнале «Нью селебрити» можно было бы разместить рекламу вашего нового альбома. Я могу замолвить за вас словечко главному редактору. Пусть ваш коммерческий агент свяжется с ней.
Раздался смех — смеялась не реальная Пэт Джиральдо, а ее сценический образ — Пэт Бенатар. Миллионер Латхам хочет ее! Вот так-так! Это, что называется, атака на «ура». Все старо как мир. Надо только узнать, что требуется в данную минуту конкретным людям и затем предложить им желаемое. А уж потом можно вовсю пожинать плоды любви и признательности. Но Пэт вовсе не собиралась клюнуть на Латхама. Не нужен был ей и этот чертов журнал. И сам Латхам не нужен был ей как мужчина. Этот миллионер явно недооценивает людей. Пора поставить его на место, решила девушка.
— Я слышала, что с вашим журналом произошла какая-то неприятность. И это после стольких хлопот и затрат на него! — невинным голосом произнесла рок-певица.
От неожиданности Латхам даже пошатнулся. Удар, что называется, ниже пояса. Глаза его сузились, пульс бешено забился, кулаки сжались до боли в пальцах. Милый флирт неожиданно обернулся сильнейшим ударом по его самолюбию. Дик очень любил женщин, порой он ими даже бредил… Но еще больше он любил свое дело, бизнес. В детстве Дику постоянно пеняли, что он несообразительный, неразвитый, хилый ребенок. Что вряд ли он сможет заработать деньги хотя бы на кусок хлеба. Никогда, мол, ему не стать гордостью семьи, не приумножить наследственных миллионов. И перед молодым Диком встала дилемма: согласиться с упреками и погибнуть или же расти, набираясь сил, мужать, пробиваться своим умом и своим трудом в жизни, чтобы никто даже и предположить не смог, каким слабым он когда-то был. Дик выбрал второй путь. И отцовское состояние теперь казалось мелочью по сравнению с капиталами, которые принадлежали только ему, были только его заслугой. Такова была видимая сторона жизни Латхама. О той, другой жизни, что таилась глубоко в его душе, не знал никто. Душевные травмы детства все-таки оставили глубокий след в его психике. Он никогда не мог забыть отцовских упреков и до конца поверить в себя, хотя тщательно скрывал свою слабость от всех.
Поэтому любая заминка, пусть непреднамеренная, всегда страшно беспокоила Дика. В его раненной психике любая мелкая потеря порой автоматически становилась предвестником катастрофы. Латхаму начинало чудиться, что кто-то уже почти добрался до него, что кто-то готов сбросить его с пьедестала, который он сам себе с таким трудом воздвиг. Журнал был его детищем. Он его задумал, создал и следил за первыми успехами. Все остальные лишь скептически морщились, предрекая журналу скорую смерть. Разве Америке нужен новый журнал, наподобие уже ставших широко известными «Пипл», «Ю.С.» и «Интервью»? Дик считал, что нужен, и поставил на карту свою репутацию. Все его помощники, агенты по рекламе, словом, все, чье мнение имело хоть какой-то вес в деловых кругах, были против. Сейчас журнал был раздавлен, он умирал. Дик отдал журналу все, но деньги не смогли помочь переломить ситуацию к лучшему. Это было видно, и журнал не брали даже бесплатно. Да, все это так. Но Дик не отказался от планов возобновить выпуск журнала и для этого нанял самого лучшего редактора, причем не где-нибудь, а в самой Англии, чтобы под руководством Эммы Гиннес поправить дела. Очевидно, что рок-звезда всего этого не знала, поэтому так грубо напомнила ему о его неудаче. Дика это сейчас просто взбесило.
— Это временные трудности, все наладится, — буркнул он сквозь зубы и быстро оглянулся по сторонам.
В Малибу был острый нюх на неудачников. Кое-кто уже с недоумением и интересом начинал прислушиваться к их беседе. Дик резко оборвал разговор и стремительно отошел от рок-звезды, оставив ее в некоторой растерянности размышлять, какая муха укусила этого сумасброда-миллионера.
То общество, в которое нырнул Дик Латхам, разительно отличалось по манере одеваться от остальных гостей. Здесь не было фрачных костюмов, роскошных вечерних туалетов — от модных и дорогих портных. Здесь был мир маек, теннисных юбочек, шорт, сандалий и пляжных шлепанцев. Украшений почти не было. Кое-что можно было найти в виде стилизации под Валентино, Билли Блэсса и Оскара де ла Рента. Но таких было совсем немного. Особо держалась группа девушек в нарядах от Рифата Узбека. Рядом с ними Дик углядел юную обладательницу неимоверно длинных и стройных ножек, едва прикрытых чисто символическим мини. Дик увидел ее и оттаял. Ринулся к ней сквозь группу чопорно стоящих людей. Пока он пробирался, Дик буквально ощутил, как собраны и внимательны эти люди. От них не дождешься опрометчивого шага, свои действия эти люди рассчитывают на много ходов вперед. И они явно готовили себя к покорению вершин делового мира. Что же, если Калифорния идет впереди Америки, то Малибу идет первым в Калифорнии. Берегись, Америка!
Неожиданно его стремительное продвижение к желанной цели — длинноногому чуду — было грубо остановлено. Чьи-то пальцы вцепились ему в локоть и потащилк в сторону. Их владелец не был ни чопорен, ни холоден, в отличие от высшего света Малибу. Он был неимоверно толст, невысок и бородат. Незнакомец всучил свою ладонь в руку Латхаму и, не отпуская его локоть, буквально впился в него глазами.
— Я — Фэйрхевен, — произнес незнакомец заговорщицким тоном. — Я работаю с Филом Струтерсом, Грейс Харкорт и Фритцем Силвербергом. — Он буднично перечислил эти имена, словно они были его закадычными приятелями. — Мы с вами соседи, я обитаю тут неподалеку. Хочу засвидетельствовать вам свое почтение и поздравить с успехом. У вас такой потрясающий дом! — тараторил, не умолкая, толстяк.
Наконец Латхаму удалось отцепиться от его рук.
— Ну что вы, это всего лишь пляжный домик, — вежливо и холодно произнес Дик, явно надеясь таким способом избавиться от неожиданного и не совсем желанного собеседника. В этот момент длинноногая красотка, к которой он так и не пробился, увидела его.
— Эй, ты! Пляжный домик! А скажи, кто будет директором вашей новой студии? Кстати, у меня есть с собой кое-какие сценарии. Ты можешь стать первым, кто нарушит их невинность и прочитает. А как насчет завтрака? Я бы мог зайти по-соседски.
Фэйрхевен схватился за бокал с шампанским, словно это был спасательный круг. Уткнувшись носом в пенящееся шампанское, он издавал хлюпающие звуки. А у Латхама сразу заныл желудок.
— Мы не обсуждаем здесь кадровые вопросы. И кинобизнес тоже, — резко бросил Дик.
В отдалении девушка вытянула ноги вперед — мини не могло скрыть белизну трусиков, подчеркиваемую загаром стройных ног.
Фейрхевен понял, что его невежливо «отшили», и не остался в долгу.
— Послушайте, Латхам. Вы здесь новичок. А я перебрался сюда уже целых пять лет назад. Вы богач, вы стали владельцем киностудии. У вас действительно все в порядке. Но когда вы начинаете произносить все эти слова об общем благе — вы становитесь просто смешным. Вы разве не понимаете, что ваши слова просто летят на ветер? И еще: обычно весь подобный вздор может до конца выслушать только один человек в Малибу — Бен Алабама. — Фейрхевен невольно оглянулся. — А его сегодня как раз и нет здесь! — Толстяк посмотрел на Латхама, желая убедиться, что достал этого странного человека. Но, как ни старался, не смог ничего определить по лицу хозяина дома. Сам же Латхам уже во второй раз за последние десять минут чувствовал себя полным идиотом. Неиз-вестно, кто имел наглость в его доме отзываться об Алабаме! О хранителе традиций в искусстве, мотоциклисте, о наиболее известном в Америке профессиональном фотографе! Алабама стал живой легендой, явлением. Он был так, же велик в своем мастерстве, как горы, среди которых он жил, которые любил и защищал. Алабама унаследовал после смерти своего друга Анселя Адамса известный «Сьерра-клуб», в котором собирался местный интеллектуальный и спортивный цвет общества. Помимо этого, Алабама стал президентом Общества сохранения культурного наследия округа «Санта-Моника». Если Алабама не гонял по горам у Рок-Хауса, что в Семиноле, округ Хот-Спрингс, вместе со своими обожаемыми любителями велосипедной езды, то, значит, он был на приеме в Белом доме. И каждый конгрессмен от демократов, каждый сенатор с Капитолийского холма в Вашингтоне знал его лично и считал своим долгом пожать ему руку. А. еще Алабама иногда продавал свои знаменитые фотопейзажи дикой природы по несколько тысяч долларов за экземпляр. А принесшие ему широкую славу фотопортреты стоили и того дороже. Бену Алабаме было уже шестьдесят, но, невзирая на возраст, он был крепок и мускулист…
Конечно же, Алабама получил приглашение на вечер Латхама, Дик был в этом абсолютно уверен. Однако этот проклятый фотограф так и не пришел. А без него, без его влияния на жителей Малибу, все попытки добиться чего-то осязаемого, были заранее обречены на провал.
Провал. Снова это слово огненными буквами вспыхнуло в воспаленном мозгу богача. В ушах забили барабанные тревоги. Черт! Он снова сорвался и во второй раз бросил своего гостя, оставив Фэйрхевена в полном изумлении догадываться о том, чем же он оскорбил хозяина вечера. Ну и вечерок! Сначала ему ткнули в нос, что он не в состоянии справиться с трудностями, переживаемыми его любимым детищем — журналом. Теперь этот чертов Алабама просто взял и проигнорировал его, Латхама, приглашение. А он так сейчас нужен! Без участия Алабамы все природозащитное движение экологистов было стадом, потерявшим своего вожака.
Так размышлял Латхам, глядя на продолжающееся веселье в своем доме. Впрочем, Латхам уже догадывался, почему не пришел Алабама. Это все произошло давно, двадцать пять лет назад, в Париже. Латхам надеялся, что время излечило старые обиды, но, судя по всему, Алабама ничего не забыл. И сейчас все начинает выглядеть так, словно их прошлая вражда, нисколько не уменьшившись за прошедшие годы, грозит продлиться и в будущем.
Внезапно ему стало тошно от его приема. И это в то время, когда любой газетный репортер мог бы поклясться здоровьем своей мамы, что никогда еще не видел такой роскоши, что устроил Дик Латхам в Малибу. А знаменитому Джорджу Кристи, ведущему репортеру из «Интервью», показалось, что он уже умер и снова воскрес где-то в раю… И только Дику Латхаму было плохо во всем этом великолепии красок, буйстве танцев и смеха. Не обращая внимания на призывно полуоткрытые губы калифорнийских красавиц с мировыми именами, провожающих его взглядами, Дик вырвался на воздух. Сбросил модельные ботинки, ожесточенно стащил скандинавскке носки, сорвал с себя тысячедолларовый пиджак и швырнул его оземь так, словно разбивал вдребезги сердце самой красивой девушки в мире. Латхам молча, ожесточенно шагал по песчаным дюнам, сбивая их гребешки. Шел в мареве зноя, не разбирая куда идет, не жалея ни своих ног, ни брюк.
Эта безголосая певичка Пэт Бенатар считает его журнал пыльной рухлядью, вытащенной неизвестно для чего на свет Божий. Его мысли об общем благе кажутся окружающим прихотью сумасброда-богача. Его тщательно продуманная затея покорения Малибу начинала рассыпаться в прах из-за упрямства старого маразматика Алабамы. А сам этот чертов Алабама торчал где-то рядом…
Алабама не просто был где-то рядом. Он гордо восседал за рулем спортивного велосипеда фирмы «Харлей». Он всегда любил эту надежную и красивую машину. С любовью проводил по хромированному рулю, по свежей, несмотря на довольно солидный возраст велосипеда, краске. Алабама пригнулся и заложил такой крутой вираж, что казалось, еще немного, и расплавленный жарой газон обожжет его пальцы. На ветру гордо развевалась прославленная бородка-эспаньолка Алабамы, как бы оправдывая его претензию на звание самого быстрого ездока в округе. Алабама обернулся назад к своему спутнику:
— Эй, Кинг, а ведь мы могли бы сейчас сидеть на вечеринке у Латхама и попивать пиво, развалясь на каком-нибудь мягком канапе, а?
Спутник Алабамы выглядел внушительно. Глядя на него, на ум приходил единственный эпитет, точно отражающий картину — гора мускулов. Впечатление было таким, словно ожил знаменитый анатомический рисунок Леонардо да Винчи. В медицинском колледже он мог бы служить наглядным пособием. А Кинг к тому же знал свои мышцы наперечет и мог правильно их все назвать. Он наклонился вперед и прокричал в ухо Алабаме:
— Что из себя представляет этот Латхам?
Кинг был помощником и другом Алабамы и был единственным человеком, которому знаменитый фотограф дозволял чуть короче произносить свое имя — с тремя «а», а не с четырьмя — «Алабам».
— Он просто засранец.
— Богатый засранец.
— Да, вонючий и богатый засранец.
Далее двое друзей продолжили свой путь в молчании, поскольку продолжать дискуссию во время подъема в гору на горячем ветру было довольно трудно. Они проезжали поворот за поворотом, и во время очередного виража Алабама припомнил, когда он впервые встретился с Латхамом. Тогда он жил в Париже у своих друзей Джульетты и Мэна Рэй в их маленькой квартирке на Монпарнасе. Алабама тогда только решил освоить новое направление своего творчества — фотопортреты и немного отдохнуть от фотопейзажей. Тогда же в Париже появился и Дик Латхам. Как и все богатые американские плэйбои, он целовал красивых девушек, заставляя сильно биться их маленькие сердечки, затем бросал их, разбивая хрупкие надежды парижанок на семейное счастье. Для Алабамы в тот период его творчества американский бонвиван Латхам представлял настоящий интерес как объект для фотоисследования. И он запечатлел американца, но так, как он видел его, и, вполне возможно, таким, каким Дик Латхам, в действительности и был. Алабама подметил его стремление выдать себя за нечто большее, чем он был. Трудно, даже после стольких лет, объяснить как и почему они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Как бы там ни было, Алабама отснял американца и напечатал его снимки. Когда же герой фотопортрета увидел себя в исполнении Бена Алабамы, то в ярости разорвал фотографии и не пожелал ничего за них платить. Случись подобное в обычное время, Алабама не стал бы и обращать внимания на это, в крайнем случае — послал бы куда-нибудь подальше. Алабама не позволил бы себе унизиться до просьб. Но вся беда заключалась в том, что как раз тогда Алабама был крайне стеснен в средствах и уже успел до этого занять у своего друга Мэна Рэя сотню долларов и истратить их. Кроме того, он потратился на проявление пленки и печатание снимков. Наступило время возвращать друзьям долги, и Алабама, наступив себе на горло, вновь на правился к Дику Латхаму и снова попросил его оплатить расходы. Но высокомерный выскочка, плэйбой грубо отверг его вежливую просьбу, да еще и посмеялся над ним. Двадцать пять лет минуло с той поры, но память об этом унижении порой возвращалась к Алабаме, и тогда он терял над собой контроль. Так отнестись к его тонкой художественной работе само по себе было оскорблением. А заставить его унизиться до просьбы, почти до мольбы, а потом отказать — хуже этого на свете для Алабамы ничего не было. Подобное унижение невозможно ни забыть, ни простить.
Алабама тогда взял реванш по-своему. Как-то Латхам познакомился с одной нз наиболее эффектных моделей Алабамы — с длинноногой Евой Вентура и успел в нее влюбиться без памяти. Ева прослышала о непростых отношениях Латхама с ее другом Алабамой и решила помочь им разобраться в ситуации. Спеша к Латхаму, она бурей влетела в номер в самый разгар любовной сцены Дика с одной из прежних возлюбленных. Будучи девушкой с сильным характером и железной волей, Ева ни секунды не колебалась. Измена вкупе с жестоким поведением в отношении Алабамы решили дело. Она исчезла. Латхам искал ее всюду, нанимал частных детективов, помещал объявления в газетах, даже готов был пойти к своему недругу Алабаме — только бы узнать, где Ева Вентура. Но все было напрасно. Ева бесследно исчезла. В конце концов Латхам прекратил поиски и возвратился в Америку подавленный и несчастный, с разбитым сердцем.
Алабама не видел его с тех пор, однако много слышал о нем и старался держать его в поле зрения. Из молодого повесы Дик Латхам превратился в матерого промышленника Ричарда Латхама. Недавно он объявился в Малибу и вознамерился оттяпать у Алабамы приличный кусок его любимых гор. Более того, Латхам пытается заманить его на главную роль в своем спектакле — роль друга Латхама, стоящего во главе сил защитников природы округа Малибу. Ради этого он буквально осаждал его телефонными звонками, приглашая стать гостем его праздника. Но Париж не забыт! Сейчас ему все воздастся сторицей. Однажды Латхам не оплатил счет в какую-то сотню долларов. Теперь речь пойдет уже о миллионах!
— Эй, коктейли, холодное пиво! Вы ждете меня? — прокричал на ветру Алабама.
— Только не перебарщивай, а то ты заказываешь двойной коктейль, а в итоге получается, что он тройной! — крикнул в ответ Кинг, и Алабама, широко улыбаясь, подтвердил эту истину.
Алабама был доволен своей жизнью и не скрывал того. Ему. было уже шестьдесят, но сейчас ему все казалось таким простым и приятным, что сердце радовалось. В его жизни было место велосипедам, пиву, любимой работе, а теперь еще и горам — его последней страсти. За десять лет Алабама не сделал ни одного снимка. Но об этом никто не знал — он тщательно хранил свои тайны. За тридцать лет, отданных фотографии, Алабама наделал столько фотографий дикой природы, которую очень любил, что ему хватило запасов на много лет. Он продал лишь малую толику этого несметного богатства, но и этой малости было вполне достаточно для того, чтобы прожить безбедно и поддержать репутацию фотографа экстра-класса. Когда Алабаме требовались деньги, чтобы покрыть расходы в бесконечных и бесчисленных войнах в защиту природы, он просто запускал руку в свой орхив и вытаскивал пятьдесят-шестьдесят негативов, которые Кинг превращал в великолепные отпечатки. Восход солнца в 1960 году выглядел точно так же, как восход солнца, но уже в нынешнем году. А если на отпечатке еще стоял и автограф Бена Алабамы, то этот снимок смело можно было использовать в любой день недели в любом году. Критики иногда обнаруживали следы его творчества и разных журналах типа «Арт-форум». Читая их глубокомысленные рассуждения о новых тенденциях в своем, творчестве, Алабама хохотал до слез и колик в животе.
Закладывая новый вираж, Алабама припомнил и другое. Он вспомнил день, когда его посетила знаменательная мысль. Где-то он прочитал, что в мире есть фотографы, которые считают себя больше чем просто фотографами. Тогда эта мысль поразила его. Он вдруг понял, что все, что он делал до этого, было лишь фиксацией, отражение красоты в наиболее доступной и привлекательной форме Но он знал и другое: дикая природа, последний источник подлинной красоты, истощалась. Ее безжалостно уничтожали люди, не признающие ничего, кроме прибыли. настоящие художники-ценители красоты, к коим Алабам себя причислял, должны были сделать больше, чем регистрировать на пленке исчезающую прелесть мира, И с этого момента, десять лет назад, Алабама не сделал боль-ше ни одного снимка. Зато он стал покровителем каждой букашки, каждой зверушки или птички, живущих в его любимых горах Санта-Моника. Это стало главным смыслом его жизни. Но было и еще кое-что, что также было мило его сердцу.
Сейчас был уик-энд. В графстве Лос-Анджелес жара превысила среднестатистический уровень, и Алабама точно знал, что он будет делать в этот жаркий летний день. Он собирался появиться в своем Рок-Хаусе на тусовке с любителями велосипедной езды. Он предвкушал, как будет попивать с ними холодное пиво, закусывая его «чили» в прожаренном солнцем каньоне Малибу. «Харлей» с двумя седоками одолел очередной вираж, и перед взором Алабамы и Кинга предстала замечательная картина. Примерно двести велосипедов выстроились вдоль разделительной линии по одну сторону шоссе и около сотни — по другую. Солнце отражалось в хромированных деталях велосипедов, заполняя все вокруг сиянием. Справа чуть поодаль от дороги, стояли несколько деревянных построек, образующих дворик, в центре которого ролос громадное дерево сикомор. Алабама подкатил поближе Вокруг дерева колебалось черное море велосипедных кожаных курток. Сами же велосипедисты роились, слов мухи, вокруг мночисленных столов. Жестикулируя, споря между собой, веселясь, они лихо опустошали пивные банки. При всем кажущемся внешнем беспорядке и хаосе было одно обстоятельство, которое невозможно было не заметить: на площадке было абсолютно чисто! Никто не сорил, на земле не было ни окурков, ни пустых пивных банок или баночек из-под соуса… Все это прямиком летелои три больших контейнера, установленных в наиболее людных частях площадки. Толпа, завидев приближающегося Алабаму, восторженно загудела.
— Уаа! Мужик приехал! Привет хозяину гор — Алабаме! — отовсюду слышались приветственные возгласы.
Алабама воздел руки в ответном приветствии и, правя только ногами, лихо подрулил прямо ко входу в ресторан. Албма оставил «Харлей» прямо под знаком «Парковка запрещена». Это был его стиль с тех пор, когда Алабама унидел как-то в Детройте, что глава «Дженерал моторе» сделал так же. Если это может сделать кто-то, то почему нельзя Алабаме?
— Ну вот, Кинг, мы и добрались. Я пойду выпью Дос-кио, а ты что хочешь? Пойдешь и подкрепишься? Я слышал, что у вас в почете велобургер?
Произнеся такую тираду, Алабама ввалился в ресторан, Книг направился в соседний зал, где продавали холодное пиво.
При виде Алабамы посетители разразились приветственными воплями. Здесь все его знали и любили. Это был его мир, и он был одним из них. Скоро прерванное появлением Алабамы веселье продолжилось с новой силой. Любители велосипедной езды и холодного пива продолжили хвастаться, поддразнивать и подзуживать друг друга. За одним из столов Алабама заметил Мика Рурка в окружении незнакомцев, с которыми знаменитый актер держал себя на равных. Гари Баси, Лиф Гаррет и Юстин Чэмэн в едином порыве выдохнули «привет» в его честь и запили вином. Все здесь было как всегда. Трудно было поверить, что все это находилось в каких-то тридцати километрах от Лос-Анджелеса. Частенько этот ресторанчик арендовали для съемок или всевозможных юбилеев. Но всё же большинство приезжало сюда для того, чтобы насладиться солнцем и обществом людей, которые жили и любили друг друга.
Едва Алабама потянулся за меню, как к нему подскочил некто с «Никоном» на шее.
— Привет, Алабама! Я слышал, ты мастер делать хорошие снимки. Взгляни-ка на мой аппарат! Какой объектив! Нравится? — спросил он, любовно поглаживая корпус аппарата.
— Выброси его к чертовой матери! Попробуй на все мотреть своими собственными глазами, а не через объектив, — ответил Алабама очень вежливым тоном.
— Алабама, но я же серьезно говорю!
— Я тоже совершенно серьезно отвечаю. Поснимай с мое — и разучишься вообще видеть, что вокруг тебя. Это стало бедой нынешних японцев. Живую природу они не замечают, просто не умеют заметить, если вернее. Восхищаются лишь той, что видят в фотоальбоме.
На столе появился жирненький сандвич-чизбургер, который здесь именовался «велобургер». Затем последовал знаменитый «чили», в состав которого входили лук, сыр, перец. Алабама сгрёб все это к себе.
— Но я действительно хочу заняться серьезным искусством, Алабама, — не отставал незнакомец. Но все, что он подразумевал под занятием серьезным искусством, означало лишь возможность зарабатывать столько же, сколько знаменитый Алабама.
— Искусство, говоришь, — улыбаясь, произнес Алабама, с вожделением взирая на стоявший перед ним велобургер. — Нет, только Господь Бог может стать настоящим художником. Не думаю, что человек когда нибудь сможет сравниться с ним в мастерстве. Парень, оглянись вокруг. Жизнь Так прекрасна! Сделай-ка лучше вот что. Продай свой «Никон» и пришли деньги мне. А уж я отсниму такую прекрасную натуру, что дух захватит.
Латхам поймал пальцами медную цепочку, обвивавшуюся вокруг шеи девушки. Она тщетно пыталась спрятать иыражение глаз, потупив их. Но он уже успел прочитать в ее глазах главное.
«Сердцеед», — понял он.
— А вы, Пэт Бенатар, разве не разбиваете сердца? — сладким голосом спросил Дик, вложив в вопрос нечто иное, требовательное, что могло бы вывести разговор за рамки обычной светской беседы.
— Да, но только неисправимым фантазерам. И вам, если вы хотите заняться кинобизнесом, следует отрешиться от всех иллюзий, — отрезала рок-звезда.
На секунду-другую она испугалась — ей показалось, что за обаятельной улыбкой проступило что-то очень сильное и жестокое, но она отогнала мрачные мысли. Она имела определенные виды и совсем не бескорыстно тратила время на этого миллионера. Дик все это очень хорошо понял, понял, что им пытаются как-то манипулировать, а этого он не терпел ни от кого, даже от рок-звезды. Но было уже поздно, он попался как мальчишка.
— Поверьте, мне жаль, что вы не в кинобизнесе, и я не могу вам помочь. Но я могу вам кое-что предложить, — сказал он. Какая жалость, что я еще не овладел тобой, говорили его глаза. — В моем журнале «Нью селебрити» можно было бы разместить рекламу вашего нового альбома. Я могу замолвить за вас словечко главному редактору. Пусть ваш коммерческий агент свяжется с ней.
Раздался смех — смеялась не реальная Пэт Джиральдо, а ее сценический образ — Пэт Бенатар. Миллионер Латхам хочет ее! Вот так-так! Это, что называется, атака на «ура». Все старо как мир. Надо только узнать, что требуется в данную минуту конкретным людям и затем предложить им желаемое. А уж потом можно вовсю пожинать плоды любви и признательности. Но Пэт вовсе не собиралась клюнуть на Латхама. Не нужен был ей и этот чертов журнал. И сам Латхам не нужен был ей как мужчина. Этот миллионер явно недооценивает людей. Пора поставить его на место, решила девушка.
— Я слышала, что с вашим журналом произошла какая-то неприятность. И это после стольких хлопот и затрат на него! — невинным голосом произнесла рок-певица.
От неожиданности Латхам даже пошатнулся. Удар, что называется, ниже пояса. Глаза его сузились, пульс бешено забился, кулаки сжались до боли в пальцах. Милый флирт неожиданно обернулся сильнейшим ударом по его самолюбию. Дик очень любил женщин, порой он ими даже бредил… Но еще больше он любил свое дело, бизнес. В детстве Дику постоянно пеняли, что он несообразительный, неразвитый, хилый ребенок. Что вряд ли он сможет заработать деньги хотя бы на кусок хлеба. Никогда, мол, ему не стать гордостью семьи, не приумножить наследственных миллионов. И перед молодым Диком встала дилемма: согласиться с упреками и погибнуть или же расти, набираясь сил, мужать, пробиваться своим умом и своим трудом в жизни, чтобы никто даже и предположить не смог, каким слабым он когда-то был. Дик выбрал второй путь. И отцовское состояние теперь казалось мелочью по сравнению с капиталами, которые принадлежали только ему, были только его заслугой. Такова была видимая сторона жизни Латхама. О той, другой жизни, что таилась глубоко в его душе, не знал никто. Душевные травмы детства все-таки оставили глубокий след в его психике. Он никогда не мог забыть отцовских упреков и до конца поверить в себя, хотя тщательно скрывал свою слабость от всех.
Поэтому любая заминка, пусть непреднамеренная, всегда страшно беспокоила Дика. В его раненной психике любая мелкая потеря порой автоматически становилась предвестником катастрофы. Латхаму начинало чудиться, что кто-то уже почти добрался до него, что кто-то готов сбросить его с пьедестала, который он сам себе с таким трудом воздвиг. Журнал был его детищем. Он его задумал, создал и следил за первыми успехами. Все остальные лишь скептически морщились, предрекая журналу скорую смерть. Разве Америке нужен новый журнал, наподобие уже ставших широко известными «Пипл», «Ю.С.» и «Интервью»? Дик считал, что нужен, и поставил на карту свою репутацию. Все его помощники, агенты по рекламе, словом, все, чье мнение имело хоть какой-то вес в деловых кругах, были против. Сейчас журнал был раздавлен, он умирал. Дик отдал журналу все, но деньги не смогли помочь переломить ситуацию к лучшему. Это было видно, и журнал не брали даже бесплатно. Да, все это так. Но Дик не отказался от планов возобновить выпуск журнала и для этого нанял самого лучшего редактора, причем не где-нибудь, а в самой Англии, чтобы под руководством Эммы Гиннес поправить дела. Очевидно, что рок-звезда всего этого не знала, поэтому так грубо напомнила ему о его неудаче. Дика это сейчас просто взбесило.
— Это временные трудности, все наладится, — буркнул он сквозь зубы и быстро оглянулся по сторонам.
В Малибу был острый нюх на неудачников. Кое-кто уже с недоумением и интересом начинал прислушиваться к их беседе. Дик резко оборвал разговор и стремительно отошел от рок-звезды, оставив ее в некоторой растерянности размышлять, какая муха укусила этого сумасброда-миллионера.
То общество, в которое нырнул Дик Латхам, разительно отличалось по манере одеваться от остальных гостей. Здесь не было фрачных костюмов, роскошных вечерних туалетов — от модных и дорогих портных. Здесь был мир маек, теннисных юбочек, шорт, сандалий и пляжных шлепанцев. Украшений почти не было. Кое-что можно было найти в виде стилизации под Валентино, Билли Блэсса и Оскара де ла Рента. Но таких было совсем немного. Особо держалась группа девушек в нарядах от Рифата Узбека. Рядом с ними Дик углядел юную обладательницу неимоверно длинных и стройных ножек, едва прикрытых чисто символическим мини. Дик увидел ее и оттаял. Ринулся к ней сквозь группу чопорно стоящих людей. Пока он пробирался, Дик буквально ощутил, как собраны и внимательны эти люди. От них не дождешься опрометчивого шага, свои действия эти люди рассчитывают на много ходов вперед. И они явно готовили себя к покорению вершин делового мира. Что же, если Калифорния идет впереди Америки, то Малибу идет первым в Калифорнии. Берегись, Америка!
Неожиданно его стремительное продвижение к желанной цели — длинноногому чуду — было грубо остановлено. Чьи-то пальцы вцепились ему в локоть и потащилк в сторону. Их владелец не был ни чопорен, ни холоден, в отличие от высшего света Малибу. Он был неимоверно толст, невысок и бородат. Незнакомец всучил свою ладонь в руку Латхаму и, не отпуская его локоть, буквально впился в него глазами.
— Я — Фэйрхевен, — произнес незнакомец заговорщицким тоном. — Я работаю с Филом Струтерсом, Грейс Харкорт и Фритцем Силвербергом. — Он буднично перечислил эти имена, словно они были его закадычными приятелями. — Мы с вами соседи, я обитаю тут неподалеку. Хочу засвидетельствовать вам свое почтение и поздравить с успехом. У вас такой потрясающий дом! — тараторил, не умолкая, толстяк.
Наконец Латхаму удалось отцепиться от его рук.
— Ну что вы, это всего лишь пляжный домик, — вежливо и холодно произнес Дик, явно надеясь таким способом избавиться от неожиданного и не совсем желанного собеседника. В этот момент длинноногая красотка, к которой он так и не пробился, увидела его.
— Эй, ты! Пляжный домик! А скажи, кто будет директором вашей новой студии? Кстати, у меня есть с собой кое-какие сценарии. Ты можешь стать первым, кто нарушит их невинность и прочитает. А как насчет завтрака? Я бы мог зайти по-соседски.
Фэйрхевен схватился за бокал с шампанским, словно это был спасательный круг. Уткнувшись носом в пенящееся шампанское, он издавал хлюпающие звуки. А у Латхама сразу заныл желудок.
— Мы не обсуждаем здесь кадровые вопросы. И кинобизнес тоже, — резко бросил Дик.
В отдалении девушка вытянула ноги вперед — мини не могло скрыть белизну трусиков, подчеркиваемую загаром стройных ног.
Фейрхевен понял, что его невежливо «отшили», и не остался в долгу.
— Послушайте, Латхам. Вы здесь новичок. А я перебрался сюда уже целых пять лет назад. Вы богач, вы стали владельцем киностудии. У вас действительно все в порядке. Но когда вы начинаете произносить все эти слова об общем благе — вы становитесь просто смешным. Вы разве не понимаете, что ваши слова просто летят на ветер? И еще: обычно весь подобный вздор может до конца выслушать только один человек в Малибу — Бен Алабама. — Фейрхевен невольно оглянулся. — А его сегодня как раз и нет здесь! — Толстяк посмотрел на Латхама, желая убедиться, что достал этого странного человека. Но, как ни старался, не смог ничего определить по лицу хозяина дома. Сам же Латхам уже во второй раз за последние десять минут чувствовал себя полным идиотом. Неиз-вестно, кто имел наглость в его доме отзываться об Алабаме! О хранителе традиций в искусстве, мотоциклисте, о наиболее известном в Америке профессиональном фотографе! Алабама стал живой легендой, явлением. Он был так, же велик в своем мастерстве, как горы, среди которых он жил, которые любил и защищал. Алабама унаследовал после смерти своего друга Анселя Адамса известный «Сьерра-клуб», в котором собирался местный интеллектуальный и спортивный цвет общества. Помимо этого, Алабама стал президентом Общества сохранения культурного наследия округа «Санта-Моника». Если Алабама не гонял по горам у Рок-Хауса, что в Семиноле, округ Хот-Спрингс, вместе со своими обожаемыми любителями велосипедной езды, то, значит, он был на приеме в Белом доме. И каждый конгрессмен от демократов, каждый сенатор с Капитолийского холма в Вашингтоне знал его лично и считал своим долгом пожать ему руку. А. еще Алабама иногда продавал свои знаменитые фотопейзажи дикой природы по несколько тысяч долларов за экземпляр. А принесшие ему широкую славу фотопортреты стоили и того дороже. Бену Алабаме было уже шестьдесят, но, невзирая на возраст, он был крепок и мускулист…
Конечно же, Алабама получил приглашение на вечер Латхама, Дик был в этом абсолютно уверен. Однако этот проклятый фотограф так и не пришел. А без него, без его влияния на жителей Малибу, все попытки добиться чего-то осязаемого, были заранее обречены на провал.
Провал. Снова это слово огненными буквами вспыхнуло в воспаленном мозгу богача. В ушах забили барабанные тревоги. Черт! Он снова сорвался и во второй раз бросил своего гостя, оставив Фэйрхевена в полном изумлении догадываться о том, чем же он оскорбил хозяина вечера. Ну и вечерок! Сначала ему ткнули в нос, что он не в состоянии справиться с трудностями, переживаемыми его любимым детищем — журналом. Теперь этот чертов Алабама просто взял и проигнорировал его, Латхама, приглашение. А он так сейчас нужен! Без участия Алабамы все природозащитное движение экологистов было стадом, потерявшим своего вожака.
Так размышлял Латхам, глядя на продолжающееся веселье в своем доме. Впрочем, Латхам уже догадывался, почему не пришел Алабама. Это все произошло давно, двадцать пять лет назад, в Париже. Латхам надеялся, что время излечило старые обиды, но, судя по всему, Алабама ничего не забыл. И сейчас все начинает выглядеть так, словно их прошлая вражда, нисколько не уменьшившись за прошедшие годы, грозит продлиться и в будущем.
Внезапно ему стало тошно от его приема. И это в то время, когда любой газетный репортер мог бы поклясться здоровьем своей мамы, что никогда еще не видел такой роскоши, что устроил Дик Латхам в Малибу. А знаменитому Джорджу Кристи, ведущему репортеру из «Интервью», показалось, что он уже умер и снова воскрес где-то в раю… И только Дику Латхаму было плохо во всем этом великолепии красок, буйстве танцев и смеха. Не обращая внимания на призывно полуоткрытые губы калифорнийских красавиц с мировыми именами, провожающих его взглядами, Дик вырвался на воздух. Сбросил модельные ботинки, ожесточенно стащил скандинавскке носки, сорвал с себя тысячедолларовый пиджак и швырнул его оземь так, словно разбивал вдребезги сердце самой красивой девушки в мире. Латхам молча, ожесточенно шагал по песчаным дюнам, сбивая их гребешки. Шел в мареве зноя, не разбирая куда идет, не жалея ни своих ног, ни брюк.
Эта безголосая певичка Пэт Бенатар считает его журнал пыльной рухлядью, вытащенной неизвестно для чего на свет Божий. Его мысли об общем благе кажутся окружающим прихотью сумасброда-богача. Его тщательно продуманная затея покорения Малибу начинала рассыпаться в прах из-за упрямства старого маразматика Алабамы. А сам этот чертов Алабама торчал где-то рядом…
Алабама не просто был где-то рядом. Он гордо восседал за рулем спортивного велосипеда фирмы «Харлей». Он всегда любил эту надежную и красивую машину. С любовью проводил по хромированному рулю, по свежей, несмотря на довольно солидный возраст велосипеда, краске. Алабама пригнулся и заложил такой крутой вираж, что казалось, еще немного, и расплавленный жарой газон обожжет его пальцы. На ветру гордо развевалась прославленная бородка-эспаньолка Алабамы, как бы оправдывая его претензию на звание самого быстрого ездока в округе. Алабама обернулся назад к своему спутнику:
— Эй, Кинг, а ведь мы могли бы сейчас сидеть на вечеринке у Латхама и попивать пиво, развалясь на каком-нибудь мягком канапе, а?
Спутник Алабамы выглядел внушительно. Глядя на него, на ум приходил единственный эпитет, точно отражающий картину — гора мускулов. Впечатление было таким, словно ожил знаменитый анатомический рисунок Леонардо да Винчи. В медицинском колледже он мог бы служить наглядным пособием. А Кинг к тому же знал свои мышцы наперечет и мог правильно их все назвать. Он наклонился вперед и прокричал в ухо Алабаме:
— Что из себя представляет этот Латхам?
Кинг был помощником и другом Алабамы и был единственным человеком, которому знаменитый фотограф дозволял чуть короче произносить свое имя — с тремя «а», а не с четырьмя — «Алабам».
— Он просто засранец.
— Богатый засранец.
— Да, вонючий и богатый засранец.
Далее двое друзей продолжили свой путь в молчании, поскольку продолжать дискуссию во время подъема в гору на горячем ветру было довольно трудно. Они проезжали поворот за поворотом, и во время очередного виража Алабама припомнил, когда он впервые встретился с Латхамом. Тогда он жил в Париже у своих друзей Джульетты и Мэна Рэй в их маленькой квартирке на Монпарнасе. Алабама тогда только решил освоить новое направление своего творчества — фотопортреты и немного отдохнуть от фотопейзажей. Тогда же в Париже появился и Дик Латхам. Как и все богатые американские плэйбои, он целовал красивых девушек, заставляя сильно биться их маленькие сердечки, затем бросал их, разбивая хрупкие надежды парижанок на семейное счастье. Для Алабамы в тот период его творчества американский бонвиван Латхам представлял настоящий интерес как объект для фотоисследования. И он запечатлел американца, но так, как он видел его, и, вполне возможно, таким, каким Дик Латхам, в действительности и был. Алабама подметил его стремление выдать себя за нечто большее, чем он был. Трудно, даже после стольких лет, объяснить как и почему они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Как бы там ни было, Алабама отснял американца и напечатал его снимки. Когда же герой фотопортрета увидел себя в исполнении Бена Алабамы, то в ярости разорвал фотографии и не пожелал ничего за них платить. Случись подобное в обычное время, Алабама не стал бы и обращать внимания на это, в крайнем случае — послал бы куда-нибудь подальше. Алабама не позволил бы себе унизиться до просьб. Но вся беда заключалась в том, что как раз тогда Алабама был крайне стеснен в средствах и уже успел до этого занять у своего друга Мэна Рэя сотню долларов и истратить их. Кроме того, он потратился на проявление пленки и печатание снимков. Наступило время возвращать друзьям долги, и Алабама, наступив себе на горло, вновь на правился к Дику Латхаму и снова попросил его оплатить расходы. Но высокомерный выскочка, плэйбой грубо отверг его вежливую просьбу, да еще и посмеялся над ним. Двадцать пять лет минуло с той поры, но память об этом унижении порой возвращалась к Алабаме, и тогда он терял над собой контроль. Так отнестись к его тонкой художественной работе само по себе было оскорблением. А заставить его унизиться до просьбы, почти до мольбы, а потом отказать — хуже этого на свете для Алабамы ничего не было. Подобное унижение невозможно ни забыть, ни простить.
Алабама тогда взял реванш по-своему. Как-то Латхам познакомился с одной нз наиболее эффектных моделей Алабамы — с длинноногой Евой Вентура и успел в нее влюбиться без памяти. Ева прослышала о непростых отношениях Латхама с ее другом Алабамой и решила помочь им разобраться в ситуации. Спеша к Латхаму, она бурей влетела в номер в самый разгар любовной сцены Дика с одной из прежних возлюбленных. Будучи девушкой с сильным характером и железной волей, Ева ни секунды не колебалась. Измена вкупе с жестоким поведением в отношении Алабамы решили дело. Она исчезла. Латхам искал ее всюду, нанимал частных детективов, помещал объявления в газетах, даже готов был пойти к своему недругу Алабаме — только бы узнать, где Ева Вентура. Но все было напрасно. Ева бесследно исчезла. В конце концов Латхам прекратил поиски и возвратился в Америку подавленный и несчастный, с разбитым сердцем.
Алабама не видел его с тех пор, однако много слышал о нем и старался держать его в поле зрения. Из молодого повесы Дик Латхам превратился в матерого промышленника Ричарда Латхама. Недавно он объявился в Малибу и вознамерился оттяпать у Алабамы приличный кусок его любимых гор. Более того, Латхам пытается заманить его на главную роль в своем спектакле — роль друга Латхама, стоящего во главе сил защитников природы округа Малибу. Ради этого он буквально осаждал его телефонными звонками, приглашая стать гостем его праздника. Но Париж не забыт! Сейчас ему все воздастся сторицей. Однажды Латхам не оплатил счет в какую-то сотню долларов. Теперь речь пойдет уже о миллионах!
— Эй, коктейли, холодное пиво! Вы ждете меня? — прокричал на ветру Алабама.
— Только не перебарщивай, а то ты заказываешь двойной коктейль, а в итоге получается, что он тройной! — крикнул в ответ Кинг, и Алабама, широко улыбаясь, подтвердил эту истину.
Алабама был доволен своей жизнью и не скрывал того. Ему. было уже шестьдесят, но сейчас ему все казалось таким простым и приятным, что сердце радовалось. В его жизни было место велосипедам, пиву, любимой работе, а теперь еще и горам — его последней страсти. За десять лет Алабама не сделал ни одного снимка. Но об этом никто не знал — он тщательно хранил свои тайны. За тридцать лет, отданных фотографии, Алабама наделал столько фотографий дикой природы, которую очень любил, что ему хватило запасов на много лет. Он продал лишь малую толику этого несметного богатства, но и этой малости было вполне достаточно для того, чтобы прожить безбедно и поддержать репутацию фотографа экстра-класса. Когда Алабаме требовались деньги, чтобы покрыть расходы в бесконечных и бесчисленных войнах в защиту природы, он просто запускал руку в свой орхив и вытаскивал пятьдесят-шестьдесят негативов, которые Кинг превращал в великолепные отпечатки. Восход солнца в 1960 году выглядел точно так же, как восход солнца, но уже в нынешнем году. А если на отпечатке еще стоял и автограф Бена Алабамы, то этот снимок смело можно было использовать в любой день недели в любом году. Критики иногда обнаруживали следы его творчества и разных журналах типа «Арт-форум». Читая их глубокомысленные рассуждения о новых тенденциях в своем, творчестве, Алабама хохотал до слез и колик в животе.
Закладывая новый вираж, Алабама припомнил и другое. Он вспомнил день, когда его посетила знаменательная мысль. Где-то он прочитал, что в мире есть фотографы, которые считают себя больше чем просто фотографами. Тогда эта мысль поразила его. Он вдруг понял, что все, что он делал до этого, было лишь фиксацией, отражение красоты в наиболее доступной и привлекательной форме Но он знал и другое: дикая природа, последний источник подлинной красоты, истощалась. Ее безжалостно уничтожали люди, не признающие ничего, кроме прибыли. настоящие художники-ценители красоты, к коим Алабам себя причислял, должны были сделать больше, чем регистрировать на пленке исчезающую прелесть мира, И с этого момента, десять лет назад, Алабама не сделал боль-ше ни одного снимка. Зато он стал покровителем каждой букашки, каждой зверушки или птички, живущих в его любимых горах Санта-Моника. Это стало главным смыслом его жизни. Но было и еще кое-что, что также было мило его сердцу.
Сейчас был уик-энд. В графстве Лос-Анджелес жара превысила среднестатистический уровень, и Алабама точно знал, что он будет делать в этот жаркий летний день. Он собирался появиться в своем Рок-Хаусе на тусовке с любителями велосипедной езды. Он предвкушал, как будет попивать с ними холодное пиво, закусывая его «чили» в прожаренном солнцем каньоне Малибу. «Харлей» с двумя седоками одолел очередной вираж, и перед взором Алабамы и Кинга предстала замечательная картина. Примерно двести велосипедов выстроились вдоль разделительной линии по одну сторону шоссе и около сотни — по другую. Солнце отражалось в хромированных деталях велосипедов, заполняя все вокруг сиянием. Справа чуть поодаль от дороги, стояли несколько деревянных построек, образующих дворик, в центре которого ролос громадное дерево сикомор. Алабама подкатил поближе Вокруг дерева колебалось черное море велосипедных кожаных курток. Сами же велосипедисты роились, слов мухи, вокруг мночисленных столов. Жестикулируя, споря между собой, веселясь, они лихо опустошали пивные банки. При всем кажущемся внешнем беспорядке и хаосе было одно обстоятельство, которое невозможно было не заметить: на площадке было абсолютно чисто! Никто не сорил, на земле не было ни окурков, ни пустых пивных банок или баночек из-под соуса… Все это прямиком летелои три больших контейнера, установленных в наиболее людных частях площадки. Толпа, завидев приближающегося Алабаму, восторженно загудела.
— Уаа! Мужик приехал! Привет хозяину гор — Алабаме! — отовсюду слышались приветственные возгласы.
Алабама воздел руки в ответном приветствии и, правя только ногами, лихо подрулил прямо ко входу в ресторан. Албма оставил «Харлей» прямо под знаком «Парковка запрещена». Это был его стиль с тех пор, когда Алабама унидел как-то в Детройте, что глава «Дженерал моторе» сделал так же. Если это может сделать кто-то, то почему нельзя Алабаме?
— Ну вот, Кинг, мы и добрались. Я пойду выпью Дос-кио, а ты что хочешь? Пойдешь и подкрепишься? Я слышал, что у вас в почете велобургер?
Произнеся такую тираду, Алабама ввалился в ресторан, Книг направился в соседний зал, где продавали холодное пиво.
При виде Алабамы посетители разразились приветственными воплями. Здесь все его знали и любили. Это был его мир, и он был одним из них. Скоро прерванное появлением Алабамы веселье продолжилось с новой силой. Любители велосипедной езды и холодного пива продолжили хвастаться, поддразнивать и подзуживать друг друга. За одним из столов Алабама заметил Мика Рурка в окружении незнакомцев, с которыми знаменитый актер держал себя на равных. Гари Баси, Лиф Гаррет и Юстин Чэмэн в едином порыве выдохнули «привет» в его честь и запили вином. Все здесь было как всегда. Трудно было поверить, что все это находилось в каких-то тридцати километрах от Лос-Анджелеса. Частенько этот ресторанчик арендовали для съемок или всевозможных юбилеев. Но всё же большинство приезжало сюда для того, чтобы насладиться солнцем и обществом людей, которые жили и любили друг друга.
Едва Алабама потянулся за меню, как к нему подскочил некто с «Никоном» на шее.
— Привет, Алабама! Я слышал, ты мастер делать хорошие снимки. Взгляни-ка на мой аппарат! Какой объектив! Нравится? — спросил он, любовно поглаживая корпус аппарата.
— Выброси его к чертовой матери! Попробуй на все мотреть своими собственными глазами, а не через объектив, — ответил Алабама очень вежливым тоном.
— Алабама, но я же серьезно говорю!
— Я тоже совершенно серьезно отвечаю. Поснимай с мое — и разучишься вообще видеть, что вокруг тебя. Это стало бедой нынешних японцев. Живую природу они не замечают, просто не умеют заметить, если вернее. Восхищаются лишь той, что видят в фотоальбоме.
На столе появился жирненький сандвич-чизбургер, который здесь именовался «велобургер». Затем последовал знаменитый «чили», в состав которого входили лук, сыр, перец. Алабама сгрёб все это к себе.
— Но я действительно хочу заняться серьезным искусством, Алабама, — не отставал незнакомец. Но все, что он подразумевал под занятием серьезным искусством, означало лишь возможность зарабатывать столько же, сколько знаменитый Алабама.
— Искусство, говоришь, — улыбаясь, произнес Алабама, с вожделением взирая на стоявший перед ним велобургер. — Нет, только Господь Бог может стать настоящим художником. Не думаю, что человек когда нибудь сможет сравниться с ним в мастерстве. Парень, оглянись вокруг. Жизнь Так прекрасна! Сделай-ка лучше вот что. Продай свой «Никон» и пришли деньги мне. А уж я отсниму такую прекрасную натуру, что дух захватит.