Страница:
– Он их гипнотизировал.
– Кого? – зачарованно спросил Комиссаров.
– Своих пациентов. И записывал на магнитофон, – пока они пребывали… гм, в бесконтрольном состоянии.
– Да как же они соглашались на такое?
– Они и не догадывались.
Борис помолчал, приводя в порядок собственные мысли.
– Они надеялись излечиться от своих недугов – кошмаров, комплексов, навязчивых идей… Марк давал им то, чего они жаждали: может быть, не исцеления, но забвения, пусть кратковременного… А потом, когда все уже было позади, предъявлял видеоматериалы – как счет к оплате. Кстати, надо поискать на стеллаже напротив кресла. Должна быть камера. То-то он Маргарите Павловне запрещал трогать мебель…
– Вы знали?
Экономка смотрела на стопку кассет с вялым любопытством.
– Нет.
– И даже не подозревали ни о чем таком? Ну понятно, он вас отсылал перед сеансами.
Преступник искал пленку, понял Борис, разглядывая кассеты по очереди, – все они были без опознавательных знаков, лишь в уголках угадывались нацарапанные карандашом числа – от одного до десяти. Трех кассет (2, 6 и 9) недоставало.
Играет она или нет? Борис тайком посмотрел на Ермашину, надеясь застать врасплох, прочесть что-то в ее лице… Но – то ли перед ним была превосходная актриса, то ли действительно человек почти посторонний (и не отдающий себе отчета, что на данный момент – кандидат номер один в убийцы).
– Вы меня подозреваете? – спросила она. Он тяжело вздохнул: подозревать было занятием не из приятных.
– Вы ушли от Бронцева через дверь на кухне?
– Да.
– И забыли ее запереть?
– Право, не знаю… Не может быть! – на ее лице отразилось беспокойство.
Она порывисто встала, вновь прошла на кухню, постояла у двери (даже, кажется, прикрыла глаза, словно пытаясь воскресить некие действия в мышечной памяти). Вот сделала движение, будто повесила на плечо хозяйственную сумку, вот в третий раз поправила несуществующий локон у правого виска…
– Вы недавно были в парикмахерской?
– Почему вы так решили?
Он улыбнулся и повторил ее жест.
– Ах это… Да, у меня раньше была другая прическа… Я вспомнила!
– Что?
– Я заперла дверь, – сказала она с облегчением и даже с некоторой гордостью. – Я вынула ключ из замка и уронила. Потом долго искала – наверное, с минуту. Темно было.
Борис задумчиво кивнул, толкнул дверь… Вышел на лестницу (правда, хоть глаз выколи).
– А дверь-то скрипит, – отметил он. – Маргарита Павловна, вы понимаете, что это означает?
Он наморщил лоб, стараясь удержать скользкую, как угорь, мысль. Да, чем бы экстрасенс ни был занят – готовился принять ванну, переодевался (а почему не в спальне?), прятал только что записанную кассету в хитрый тайничок над зеркалом, – он должен был услышать скрип двери и мелодию, которую играла шкатулка. Должен был как-то отреагировать, у него в распоряжении были те несколько секунд (это очень много!), пока убийца шел через гостиную, доставал пистолет, досылал патрон… Марк же продолжал спокойно (судя по выражению лица) заниматься своим делом. Вывод прозрачен: он хорошо знал своего убийцу… По крайней мере, он сам впустил его, а потом доверчиво повернулся спиной.
– Мог он повернуться к вам спиной?
– Мог, – покорно согласилась экономка. – Я взяла пистолет и выстрелила. Потом украла кассеты. Может быть, для отвода глаз, а может быть, я тоже была пациенткой Марка.
Она беспомощно улыбнулась и добавила:
– Но меня он не гипнотизировал. Я в лечении не нуждалась.
– Да, – с облегчением сказал Борис. – И вы бы не дотянулись до тайника – вам понадобилась бы табуретка.
На кухню вошел Слава Комиссаров и глазами указал на дверь в гостиную.
– Нашли видеокамеру. Не хочешь взглянуть?
Уже по дороге, явно довольный собой, он объяснил:
– Хитрая маскировка: объектив вмонтирован в корешок книги на стеллаже. Прям кино про шпионов, честное слово.
Действительно хитро, согласился Борис, разглядывая чудо инженерной мысли. Ничем любительским здесь и не пахло – камера была профессиональная, с широким фокусом и большим разрешением, но весьма компактная и снабженная мощным направленным микрофоном. Способ установки соответствовал: с расстояния в два метра объектив невозможно было заметить.
– Однако она заметила…
– Кто? – спросил Слава.
– Женщина со светлыми волосами. Увидела, почувствовала… Может быть, Бронцев себя выдал каким-то образом – должен же он был подойти, включить, а потом выключить… И она поняла, что ее пишут.
Поняла, надо думать, не сразу: вышла из гипноза, но задержалась в некоем пограничном состоянии, когда сознание раскрепощено и все окружающие детали воспринимаются необычайно остро… Потребовала объяснений – но Марк, уверенный в себе, только махнул рукой. Отвернулся, нисколько не опасаясь, прошел в ванную: «Вы не одна такая, голубушка. Возможно, это вас утешит». – «Да как вы могли…» – «Ну, не надо драматизировать. Кассетка пока побудет в надежном месте, а дальнейшее зависит от вашего благоразумия…» Выстрел. Убийца хватает пленку, бросает пистолет, бежит черной лестницей.
– Вы знаете, я вспомнила, – вдруг сказала Ермашина.
– Что?
– Перед моим уходом погас свет. Вылетели пробки. Вот, оказывается, почему горели свечи.
– Кто же их ввернул? В ванной была включена лампа…
– Только не Марк, – категорически заявила она. – Он прямо-таки по-детски боялся электричества. Говорил, будто много лет назад попал под удар тока, когда чинил розетку.
Возникла пауза. В голову лезли совершенно посторонние мысли типа: как бы эту мизансцену (отнюдь не гениальную) описал гениальный братец. «Ключевое слово: электричество. Реакция первая: недоумение, протест. Реакция вторая: сосредоточение на новой идее. Какой? Очень простой: свет в ванной комнате включил Марк. Незадолго до этого в гостиной он погрузил в транс светловолосую пациентку, настроил видеоаппаратуру, но – стечение обстоятельств – записать ничего не успел… И тем не менее вслед за этим последовал выстрел: значит, убийца взял ранее записанную кассету!»
– Слава, – тихо проговорил Анченко. – Кровь из носу, нужен электрик, который чинил пробки.
Слава отошел к дверям и что-то сказал молодому оперативнику. Тот коротко кивнул и исчез.
Они снова остались вдвоем, словно сыграла некая режиссерская задумка (не к ночи будет помянуто): сцена утонула во мраке, рампа в упор освещает два лица, которые ведут диалог полушепотом, остальные персонажи вроде бы здесь, рядом, но из игры исключены, как тени за границей светового пятна. И она снова, более настойчиво спросила:
– Вы меня подозреваете?
– Я же сказал…
– Вы не сказали. Вы ответили вопросом на вопрос.
– А как вы думаете?
– Думаю, одни факты говорят в мою пользу, другие – против. Вы взвешиваете и не можете решить. Чего вам недостает?
– Записей покойного.
– О чем вы?
– О пациентах, черт возьми, – раздраженно пояснил Борис. – Не мог же Марк все имена и фамилии держать в голове! На кассетах проставлены только номера. Как он ориентировался в них? А самое главное: как ориентировался убийца? Неужели сидел по соседству с трупом и просматривал пленки по очереди?
Они как по команде повернули головы и рассеянно уставились на стопку черных кассет, высившуюся посреди стола. Картина представлялась ясная и недвусмысленная: съемка скрытой камерой – следовавший за этим шантаж (вульгарные деньги? Или что-то иное, загадочное и грязное?) – пуля из «вальтера» как закономерный итог… Лишь очередное маленькое несоответствие царапнуло взгляд – Борис почувствовал, но не успел зафиксировать мелькнувшую мысль. Что-то связанное с кассетами. Бархатная ленточка на полу. Пальма, которую экстрасенс так любил и которую почему-то не полил в день смерти. Встроенный в стену бар с роскошным зеркальным нутром… Все это вот-вот должно было соединиться в некую логическую цепочку, но… Какое-то звено выпало – или, точнее («найдите ошибку художника»), не желало укладываться в схему.
Итак, попробуем. Ошибки художника: первая – шум воды и мелодия музыкальной шкатулки (Моцарт: повеяло чем-то забытым и жутковатым, всплыла некая ассоциация). Вторая – слетевший с ноги покойного итальянский полуботинок. Третья – перегоревшие электрические пробки (Где же этот монтер проклятый? Неужели в бегах?).
И самое главное: хозяйский «вальтер». Тщательно подготовленное (даже отдающее «заказным») убийство, ни единого следа и ни одного живого свидетеля – и при этом преступник использует чужое оружие… Будь он хоть трижды «свой», пусть ему было известно о двойном дне проклятой шкатулочки – все равно огромный риск: вдруг пистолет не заряжен? Вдруг Марк придумал для своей игрушки новый тайник? Масса этих самых «вдруг»…
Электрик из домоуправления оказался высоким худым субъектом в засаленном халате, с длинными руками и ногами, печалью разочарованного несовершенством мира мыслителя во взоре и выдающимся малиновым носом. Он пребывал в легком подпитии, но это состояние, кажется, было для него естественным и привычным, как окружающий воздух. Его звали Ампер Станиславович Иванов (Борис, заподозрив подвох, заглянул в паспорт: все верно, расстарались гораздые на выдумку родители).
– А как вас звали в школе?
– Ампером и звали, – спокойно отозвался тот. – Принимали за армянина. Это папаша наградил. Я же не просто электрик, а – потомственный. И отец, и дед…
– Понятно.
– Чем же я, простите, заинтересовал нашу милицию?
– Вы сегодняшний вечер хорошо помните?
– Обижаете. Вот если бы вы пришли завтра утром – тогда я бы не гарантировал.
– В котором часу вы меняли пробки?
Он тяжело задумался, поднял руку вверх и почесал затылок (вторая рука при этом тоже поднялась, отчего халат на спине встал колом).
– Ну, мы как раз сели – я, Архипыч (наш сантехник-сан) и молодой, с соседнего участка. Расстелили газетку, молодого послали в ларек…
– Когда это было?
– Как положено, по окончании трудовой вахты.
– Ой ли?
Он ничуть не смутился.
– Ну, не так чтобы строго по окончании… Минут за сорок.
– А точнее?
– Уговорили. За час. По первой-то приняли в обеденный перерыв, вот душа и потребовала.
– Где расположились?
– На подоконнике, на черной лестнице. Летом-то мы все больше во дворе, под грибком, ну а в лютую стужу, как сегодня… Впрочем, сидели недолго – Архипыч засобирался (супруга у него – чистая кобра). По баночке усидеть только и успели. Смотрим – кончилось. Только молодого озадачили – бац, тьма кромешная, лишь буржуйский ресторан за окном отсвечивает. Что удивительно, пробки только недавно менял, ну да они ж того…
– Кто «того»?
– Да вурдалаки эти, колдуны-экстрасенсы. Без дыма адского творить не могут. Я на него, урода, как-нибудь домуправа нашлю…
– Это вряд ли, – вздохнул Борис и пояснил: – Скончался ваш экстрасенс. Буквально два часа назад.
Ампер икнул, испуганно обернулся кругом, длинные руки вновь совершили некое сложное движение.
– Скончался, – повторил он. – Надо же, прекрасный был человек… А от чего, простите?
– Вы бывали здесь?
– В квартире? Вообще-то… У него звонок испортился. Импортный, с десятью мелодиями. Поломка пустяковая, я за полминуты управился…
Далее следовал пространный рассказ о памятном событии, во время которого Борис слегка отключился, возвратясь в мыслях к «вальтеру» и кассетам. Без дыма адского… Без пистолетика жить не могут. Между тем «вальтер» был приобретен всего два месяца назад. А значит, можно предположить, что два месяца назад (или чуть больше) возникла угроза. И, надо думать, нешуточная, коли дело окончилось так плачевно (меловой контур на полу в ванной). Однако, кроме покупки оружия, Бронцев никаких мер не принял: как и прежде, вел обширную практику, каждый раз включал потайную видеокамеру и отсылал домработницу (ненужного свидетеля). Даже замок не сменил.
– А кроме звонка, покойный ничего не отдавал вам в починку? Видеоаппаратуру, например…
– Упаси боже! – Ампер истово перекрестился. – Неужто у меня рука бы поднялась? Подумал и закончил:
– Нет, не поднялась бы. Отец – тот все мог… По части электричества, я имею в виду. Приемник собрал в баночке из-под гуталина, а я, подлец, пропил в прошлом году.
– И с тех пор вы его не видели?
– Приемник?
– Экстрасенса.
– Не видел, не слышал, не знаю.
– Когда вы чинили звонок?
– Недели две назад, пожалуй.
– Вы проходили в тот раз в гостиную?
– Каюсь, заходил. Любопытство разобрало: как, мол, нынче вурдалаки живут – при всеобщем прогрессе. Ну, и бар был открыт, само собой (я еще из прихожей заметил). Зеркала и бутылочные горлышки из темного стекла с этикетками – я оторваться не мог от созерцания.
– Где был Бронцев в этот момент?
– Выпроваживал кого-то через дверь на кухне. Там выход на черную лестницу…
– Я в курсе. Кого он выпроваживал? Пациента?
Ампер страдальчески задумался.
– Он сказал: «На сегодня все, ты молодец. В общем, двадцатого жду…» А тот ответил: «Ладно, ладно, помню». И еще добавил что-то, не совсем почтительное, типа «не гунди». Кажется, так. – Он запнулся и удивленно посмотрел на собеседника. – А сегодня как раз двадцатое…
– Чей был голос? Мужской, женский?
Электрик совсем растерялся. На этот раз он думал долго – от непривычной нагрузки он покраснел, и из правого глаза выкатилась одинокая слезинка.
– Чистый такой голосок, звонкий. Ломаться еще не начал. Похож на женский, но… Словом, мне показалось, что это был ребенок.
Глава 7
– Кого? – зачарованно спросил Комиссаров.
– Своих пациентов. И записывал на магнитофон, – пока они пребывали… гм, в бесконтрольном состоянии.
– Да как же они соглашались на такое?
– Они и не догадывались.
Борис помолчал, приводя в порядок собственные мысли.
– Они надеялись излечиться от своих недугов – кошмаров, комплексов, навязчивых идей… Марк давал им то, чего они жаждали: может быть, не исцеления, но забвения, пусть кратковременного… А потом, когда все уже было позади, предъявлял видеоматериалы – как счет к оплате. Кстати, надо поискать на стеллаже напротив кресла. Должна быть камера. То-то он Маргарите Павловне запрещал трогать мебель…
– Вы знали?
Экономка смотрела на стопку кассет с вялым любопытством.
– Нет.
– И даже не подозревали ни о чем таком? Ну понятно, он вас отсылал перед сеансами.
Преступник искал пленку, понял Борис, разглядывая кассеты по очереди, – все они были без опознавательных знаков, лишь в уголках угадывались нацарапанные карандашом числа – от одного до десяти. Трех кассет (2, 6 и 9) недоставало.
Играет она или нет? Борис тайком посмотрел на Ермашину, надеясь застать врасплох, прочесть что-то в ее лице… Но – то ли перед ним была превосходная актриса, то ли действительно человек почти посторонний (и не отдающий себе отчета, что на данный момент – кандидат номер один в убийцы).
– Вы меня подозреваете? – спросила она. Он тяжело вздохнул: подозревать было занятием не из приятных.
– Вы ушли от Бронцева через дверь на кухне?
– Да.
– И забыли ее запереть?
– Право, не знаю… Не может быть! – на ее лице отразилось беспокойство.
Она порывисто встала, вновь прошла на кухню, постояла у двери (даже, кажется, прикрыла глаза, словно пытаясь воскресить некие действия в мышечной памяти). Вот сделала движение, будто повесила на плечо хозяйственную сумку, вот в третий раз поправила несуществующий локон у правого виска…
– Вы недавно были в парикмахерской?
– Почему вы так решили?
Он улыбнулся и повторил ее жест.
– Ах это… Да, у меня раньше была другая прическа… Я вспомнила!
– Что?
– Я заперла дверь, – сказала она с облегчением и даже с некоторой гордостью. – Я вынула ключ из замка и уронила. Потом долго искала – наверное, с минуту. Темно было.
Борис задумчиво кивнул, толкнул дверь… Вышел на лестницу (правда, хоть глаз выколи).
– А дверь-то скрипит, – отметил он. – Маргарита Павловна, вы понимаете, что это означает?
Он наморщил лоб, стараясь удержать скользкую, как угорь, мысль. Да, чем бы экстрасенс ни был занят – готовился принять ванну, переодевался (а почему не в спальне?), прятал только что записанную кассету в хитрый тайничок над зеркалом, – он должен был услышать скрип двери и мелодию, которую играла шкатулка. Должен был как-то отреагировать, у него в распоряжении были те несколько секунд (это очень много!), пока убийца шел через гостиную, доставал пистолет, досылал патрон… Марк же продолжал спокойно (судя по выражению лица) заниматься своим делом. Вывод прозрачен: он хорошо знал своего убийцу… По крайней мере, он сам впустил его, а потом доверчиво повернулся спиной.
– Мог он повернуться к вам спиной?
– Мог, – покорно согласилась экономка. – Я взяла пистолет и выстрелила. Потом украла кассеты. Может быть, для отвода глаз, а может быть, я тоже была пациенткой Марка.
Она беспомощно улыбнулась и добавила:
– Но меня он не гипнотизировал. Я в лечении не нуждалась.
– Да, – с облегчением сказал Борис. – И вы бы не дотянулись до тайника – вам понадобилась бы табуретка.
На кухню вошел Слава Комиссаров и глазами указал на дверь в гостиную.
– Нашли видеокамеру. Не хочешь взглянуть?
Уже по дороге, явно довольный собой, он объяснил:
– Хитрая маскировка: объектив вмонтирован в корешок книги на стеллаже. Прям кино про шпионов, честное слово.
Действительно хитро, согласился Борис, разглядывая чудо инженерной мысли. Ничем любительским здесь и не пахло – камера была профессиональная, с широким фокусом и большим разрешением, но весьма компактная и снабженная мощным направленным микрофоном. Способ установки соответствовал: с расстояния в два метра объектив невозможно было заметить.
– Однако она заметила…
– Кто? – спросил Слава.
– Женщина со светлыми волосами. Увидела, почувствовала… Может быть, Бронцев себя выдал каким-то образом – должен же он был подойти, включить, а потом выключить… И она поняла, что ее пишут.
Поняла, надо думать, не сразу: вышла из гипноза, но задержалась в некоем пограничном состоянии, когда сознание раскрепощено и все окружающие детали воспринимаются необычайно остро… Потребовала объяснений – но Марк, уверенный в себе, только махнул рукой. Отвернулся, нисколько не опасаясь, прошел в ванную: «Вы не одна такая, голубушка. Возможно, это вас утешит». – «Да как вы могли…» – «Ну, не надо драматизировать. Кассетка пока побудет в надежном месте, а дальнейшее зависит от вашего благоразумия…» Выстрел. Убийца хватает пленку, бросает пистолет, бежит черной лестницей.
– Вы знаете, я вспомнила, – вдруг сказала Ермашина.
– Что?
– Перед моим уходом погас свет. Вылетели пробки. Вот, оказывается, почему горели свечи.
– Кто же их ввернул? В ванной была включена лампа…
– Только не Марк, – категорически заявила она. – Он прямо-таки по-детски боялся электричества. Говорил, будто много лет назад попал под удар тока, когда чинил розетку.
Возникла пауза. В голову лезли совершенно посторонние мысли типа: как бы эту мизансцену (отнюдь не гениальную) описал гениальный братец. «Ключевое слово: электричество. Реакция первая: недоумение, протест. Реакция вторая: сосредоточение на новой идее. Какой? Очень простой: свет в ванной комнате включил Марк. Незадолго до этого в гостиной он погрузил в транс светловолосую пациентку, настроил видеоаппаратуру, но – стечение обстоятельств – записать ничего не успел… И тем не менее вслед за этим последовал выстрел: значит, убийца взял ранее записанную кассету!»
– Слава, – тихо проговорил Анченко. – Кровь из носу, нужен электрик, который чинил пробки.
Слава отошел к дверям и что-то сказал молодому оперативнику. Тот коротко кивнул и исчез.
Они снова остались вдвоем, словно сыграла некая режиссерская задумка (не к ночи будет помянуто): сцена утонула во мраке, рампа в упор освещает два лица, которые ведут диалог полушепотом, остальные персонажи вроде бы здесь, рядом, но из игры исключены, как тени за границей светового пятна. И она снова, более настойчиво спросила:
– Вы меня подозреваете?
– Я же сказал…
– Вы не сказали. Вы ответили вопросом на вопрос.
– А как вы думаете?
– Думаю, одни факты говорят в мою пользу, другие – против. Вы взвешиваете и не можете решить. Чего вам недостает?
– Записей покойного.
– О чем вы?
– О пациентах, черт возьми, – раздраженно пояснил Борис. – Не мог же Марк все имена и фамилии держать в голове! На кассетах проставлены только номера. Как он ориентировался в них? А самое главное: как ориентировался убийца? Неужели сидел по соседству с трупом и просматривал пленки по очереди?
Они как по команде повернули головы и рассеянно уставились на стопку черных кассет, высившуюся посреди стола. Картина представлялась ясная и недвусмысленная: съемка скрытой камерой – следовавший за этим шантаж (вульгарные деньги? Или что-то иное, загадочное и грязное?) – пуля из «вальтера» как закономерный итог… Лишь очередное маленькое несоответствие царапнуло взгляд – Борис почувствовал, но не успел зафиксировать мелькнувшую мысль. Что-то связанное с кассетами. Бархатная ленточка на полу. Пальма, которую экстрасенс так любил и которую почему-то не полил в день смерти. Встроенный в стену бар с роскошным зеркальным нутром… Все это вот-вот должно было соединиться в некую логическую цепочку, но… Какое-то звено выпало – или, точнее («найдите ошибку художника»), не желало укладываться в схему.
Итак, попробуем. Ошибки художника: первая – шум воды и мелодия музыкальной шкатулки (Моцарт: повеяло чем-то забытым и жутковатым, всплыла некая ассоциация). Вторая – слетевший с ноги покойного итальянский полуботинок. Третья – перегоревшие электрические пробки (Где же этот монтер проклятый? Неужели в бегах?).
И самое главное: хозяйский «вальтер». Тщательно подготовленное (даже отдающее «заказным») убийство, ни единого следа и ни одного живого свидетеля – и при этом преступник использует чужое оружие… Будь он хоть трижды «свой», пусть ему было известно о двойном дне проклятой шкатулочки – все равно огромный риск: вдруг пистолет не заряжен? Вдруг Марк придумал для своей игрушки новый тайник? Масса этих самых «вдруг»…
Электрик из домоуправления оказался высоким худым субъектом в засаленном халате, с длинными руками и ногами, печалью разочарованного несовершенством мира мыслителя во взоре и выдающимся малиновым носом. Он пребывал в легком подпитии, но это состояние, кажется, было для него естественным и привычным, как окружающий воздух. Его звали Ампер Станиславович Иванов (Борис, заподозрив подвох, заглянул в паспорт: все верно, расстарались гораздые на выдумку родители).
– А как вас звали в школе?
– Ампером и звали, – спокойно отозвался тот. – Принимали за армянина. Это папаша наградил. Я же не просто электрик, а – потомственный. И отец, и дед…
– Понятно.
– Чем же я, простите, заинтересовал нашу милицию?
– Вы сегодняшний вечер хорошо помните?
– Обижаете. Вот если бы вы пришли завтра утром – тогда я бы не гарантировал.
– В котором часу вы меняли пробки?
Он тяжело задумался, поднял руку вверх и почесал затылок (вторая рука при этом тоже поднялась, отчего халат на спине встал колом).
– Ну, мы как раз сели – я, Архипыч (наш сантехник-сан) и молодой, с соседнего участка. Расстелили газетку, молодого послали в ларек…
– Когда это было?
– Как положено, по окончании трудовой вахты.
– Ой ли?
Он ничуть не смутился.
– Ну, не так чтобы строго по окончании… Минут за сорок.
– А точнее?
– Уговорили. За час. По первой-то приняли в обеденный перерыв, вот душа и потребовала.
– Где расположились?
– На подоконнике, на черной лестнице. Летом-то мы все больше во дворе, под грибком, ну а в лютую стужу, как сегодня… Впрочем, сидели недолго – Архипыч засобирался (супруга у него – чистая кобра). По баночке усидеть только и успели. Смотрим – кончилось. Только молодого озадачили – бац, тьма кромешная, лишь буржуйский ресторан за окном отсвечивает. Что удивительно, пробки только недавно менял, ну да они ж того…
– Кто «того»?
– Да вурдалаки эти, колдуны-экстрасенсы. Без дыма адского творить не могут. Я на него, урода, как-нибудь домуправа нашлю…
– Это вряд ли, – вздохнул Борис и пояснил: – Скончался ваш экстрасенс. Буквально два часа назад.
Ампер икнул, испуганно обернулся кругом, длинные руки вновь совершили некое сложное движение.
– Скончался, – повторил он. – Надо же, прекрасный был человек… А от чего, простите?
– Вы бывали здесь?
– В квартире? Вообще-то… У него звонок испортился. Импортный, с десятью мелодиями. Поломка пустяковая, я за полминуты управился…
Далее следовал пространный рассказ о памятном событии, во время которого Борис слегка отключился, возвратясь в мыслях к «вальтеру» и кассетам. Без дыма адского… Без пистолетика жить не могут. Между тем «вальтер» был приобретен всего два месяца назад. А значит, можно предположить, что два месяца назад (или чуть больше) возникла угроза. И, надо думать, нешуточная, коли дело окончилось так плачевно (меловой контур на полу в ванной). Однако, кроме покупки оружия, Бронцев никаких мер не принял: как и прежде, вел обширную практику, каждый раз включал потайную видеокамеру и отсылал домработницу (ненужного свидетеля). Даже замок не сменил.
– А кроме звонка, покойный ничего не отдавал вам в починку? Видеоаппаратуру, например…
– Упаси боже! – Ампер истово перекрестился. – Неужто у меня рука бы поднялась? Подумал и закончил:
– Нет, не поднялась бы. Отец – тот все мог… По части электричества, я имею в виду. Приемник собрал в баночке из-под гуталина, а я, подлец, пропил в прошлом году.
– И с тех пор вы его не видели?
– Приемник?
– Экстрасенса.
– Не видел, не слышал, не знаю.
– Когда вы чинили звонок?
– Недели две назад, пожалуй.
– Вы проходили в тот раз в гостиную?
– Каюсь, заходил. Любопытство разобрало: как, мол, нынче вурдалаки живут – при всеобщем прогрессе. Ну, и бар был открыт, само собой (я еще из прихожей заметил). Зеркала и бутылочные горлышки из темного стекла с этикетками – я оторваться не мог от созерцания.
– Где был Бронцев в этот момент?
– Выпроваживал кого-то через дверь на кухне. Там выход на черную лестницу…
– Я в курсе. Кого он выпроваживал? Пациента?
Ампер страдальчески задумался.
– Он сказал: «На сегодня все, ты молодец. В общем, двадцатого жду…» А тот ответил: «Ладно, ладно, помню». И еще добавил что-то, не совсем почтительное, типа «не гунди». Кажется, так. – Он запнулся и удивленно посмотрел на собеседника. – А сегодня как раз двадцатое…
– Чей был голос? Мужской, женский?
Электрик совсем растерялся. На этот раз он думал долго – от непривычной нагрузки он покраснел, и из правого глаза выкатилась одинокая слезинка.
– Чистый такой голосок, звонкий. Ломаться еще не начал. Похож на женский, но… Словом, мне показалось, что это был ребенок.
Глава 7
ТИХИЕ РАДОСТИ
Дни бежали вперед ходко и плавно, наст поскрипывал под полозьями, и пушистые елочки приветливо кивали заснеженными головками. Княгиня лежала, укрытая двумя шубами, и прислушивалась к шуму в голове – будто призрачный перезвон колоколов в далеком уединенном монастыре. Судороги, сжимавшие все тело, отпустили, уступив место дурманящей тягучей слабости (последствия сильного испуга: вепря в северных краях недаром почитают за самого страшного зверя наряду с медведем-шатуном – при огромной силище и весе, при безрассудной свирепости он может двигаться с такой скоростью, что вводит человека в суеверный ужас, так что исчезает мужество даже бежать, а не то что драться).
Сзади, за спиной, дробно стучали копыта и бряцала сталь – ехал князь с ближайшими телохранителями. Те теперь не отставали ни на шаг, а один, с косым сабельным шрамом от виска к подбородку (давнему, белесому, только волосы не росли на том месте), с седыми вислыми усами и золотой гривной на шее, вообще примостился скакать рядом с господином стремя в стремя, сторожко поглядывая вокруг – не случится ли новой опасности (правда, подумала Елань со слабой улыбкой, точно няня при малом дитятке). Изредка она поглядывала назад. Со своего места, с приземистых саней, она видела широкую грудь серого коня. Теперь этот конь служил седоку вместо павшей в бою белой красавицы с нежным именем Луна… Потом взгляд Елани поднимался выше, к ладному крепкому телу князя, облаченному в легкую сарматскую броню и накинутый сверху меховой плащ. И лицо…
Она отвела глаза, почувствовав краску на щеках. Не заметил бы… А хоть бы и заметил, решит, что от мороза (мороза-то, если по совести, и не было. Так, четверть). А сама думала, думала о себе с немалым удивлением. Кто бы сказал ей, что когда-нибудь после смерти Василия она посмотрит на другого мужчину. Семь лет прошло… (А как она жила все это время? Будто мир потух, душевные силы оставили… Запершись в крошечной темной часовенке, она молилась день и ночь, не вставая с коленей перед древним почерневшим распятием.)
Она просила Господа, чтобы взял ее к себе пред светлые очи… Не сподобилась. Хотела уйти в монастырь (так и мнилось, как рано поутру в маленькое оконце кельи проникает серебряный луч и мать-настоятельница с красивым одухотворенным лицом и ласковыми руками подходит и кладет ладонь на пылающий лоб, даруя благословение. А потом выстригает крестообразно волосы на голове и покрывает платком…). Если бы не сыночек, совсем юный княжич Мишенька, – может быть, все так бы и свершилось. Но опять некие высшие силы воспротивились. И помыслы, и силы ее с того дня словно направлял неведомый ангел-хранитель, сосредоточивал на таинственных сюжетах и подручных средствах к нему: запахи, шорохи, тени, лица и листья на ветру, сверкающая рябь озера, детский смех – будто переливалось через край чаши жгучее вино, которое звалось жаждой жизни. Твой земной путь еще не завершен, сказали ей. У тебя еще есть ради кого жить. Наверно, ради Мишеньки, подумала она. И смирилась.
Ее отдали замуж в пятнадцать лет, едва подошел срок. Еще жива была матушка, когда молодой да пригожий князь из дальней волости прислал сватов с дорогими подарками – целых четыре торговых лодьи. Она, конечно, всплакнула, не без этого. Страшно было улетать из родного гнезда – маленького городка в устье Шексны с ласковым названием Новгород-Низовский – деревянная крепость с высокой, господствующей над окрестностями средней башней Вежей и длинной лестницей до самой Замковой горы, обнесенной двойным частоколом, а дальше, на вершине холма, по соседству с княжеским теремом – двуглавый собор Господа Вседержителя, построенный из резного желтоватого камня…
Там Еланюшка впервые вошла во Врата. Так почему-то это называлось – на самом-то деле ничего похожего на ворота она не увидела – лишь неприметная дверца сбоку от алтаря, в правом приделе, и комната за ней, где на гладком полу был высечен непонятный рисунок.
Там она впервые увидела Шар и даже коснулась его рукой – он был теплый на ощупь и показался ей живым – по крайней мере, у нее тут же возникло детское желание погладить его и спросить о чем-то самом-самом важном… Но Елань посмела лишь дотронуться до поверхности, и ее закружило, понесло куда-то сквозь миры (запомнилось яркое видение: бесконечное прозрачное поле, звезды над головой и под ногами, и сразу, без малейшего перехода, – чужой северный берег незнакомого фьорда, ледяные мокрые скалы, уродливо искривленная сосна, примостившаяся незнамо как в узкой расщелине, и распластанные в бешеной скачке всадники, похожие на больших хищных птиц).
Ее учили проникать в иные пространства – это оказалось делом нелегким и даже страшным поначалу, не всякий разум вынесет. Но Шар недаром избрал ее одной из своих Хранительниц.
И жизнь молодой девушки как бы разделилась надвое (ей было непонятно: как можно существовать одновременно в нескольких местах и временах? Она пыталась задавать вопросы, но ее остановили: охолонь. Смотри, слушай, учись. Исполняй предначертанное). А «земная» жизнь меж тем тоже была суровой и тревожной. На внешних границах царило еще относительное спокойствие, но все понимали: это – затишье перед бурей. От набегов воинственных кочевников Житнев прикрывали с юга Ростово-Суздальское и Рязанское княжества, а непроходимые болота и чащобы – с севера и востока. Два родных дяди князя Василия, братья его отца Константина Всеволодовича, правили Владимиром и Новгородом, самыми обширными русскими владениями. Их земли простирались от Старой Руси и Ладоги до дальнего Заволочья…
Еще силен был великий князь Константин, вознесшийся к вершинам власти после победы над младшими братьями Юрием и Ярославом. Еланюшка видела его единожды, когда Василий возил ее во Владимир…
Это путешествие, пожалуй, стало самым ярким ее воспоминанием юности. Она увидела город в пору высшего его расцвета, ранней осенью 1233 года. Деревья не успели пожелтеть, и трава по склонам горы Хоривицы была изумрудно-зеленой, сильной, лишь кое-где поблекшей от прямых солнечных лучей. Лодья под княжеским гербом на полосатом парусе подошла к гавани на реке Почайне – справа открывался Боричев спуск и Стрелецкая слобода, а слева высилась знаменитая златокудрая красавица – Десятинная церковь. У Елани дух захватило при виде такой красоты.
По склонам горы, насколько хватало глаз, раскинулось множество больших и малых усадеб. Когда-то мощные каменные стены окаймляли город, но постепенно он разросся, и домам стало тесно за укреплениями. И хорошо (не все богатырю щеголять в детской рубашонке), и худо: коли случится вражеский набег, много семей останутся в одночасье без крыши над головой.
Возле Софийских ворот молодых супругов встречал сам Константин Всеволодович со свитой. Князь был уже в летах. Волосы на голове побелели, а лицо – наоборот, сделалось темным и покрылось сухими морщинами. Только глаза остались прежними – умными и проницательными (глаза мудреца, рано познавшего предательство и обман и научившегося, когда необходимо, отвечать тем же). Что еще? Резкие складки вокруг губ и нос с еле заметной горбинкой… Вообще красивое лицо. Худощавая фигура, длинные тонкие пальцы, унизанные золотыми перстнями с самоцветами. Василий упоминал, что батюшка всегда был великий охотник до чтения книг. Сам принимал участие в летописании и строительстве городов. И конечно, он был прозорливый политик.
Его батюшка, Всеволод Большое Гнездо, при жизни прослыл мудрейшим из русских правителей, но под свою кончину сумел посеять такую вражду между сыновьями, что худших врагов трудно было придумать. Каждый тянул одеяло на себя, и северо-восточная Русь трещала, раздираемая кровавыми междуусобицами. Старшему брату Константину досталось плохое наследство. И он задался целью объединить северные земли под своим началом.
Прежде всего ему был необходим союзник. Им стал выходец из Смоленского княжеского дома Мстислав, прозванный Удалым, – тот много лет заглядывался втайне на новгородский престол. Ярослав и Юрий, младшие братья Константина, прознав о притязаниях чужака, встали на дыбы. Константин же немедленно обещал Мстиславу всякую поддержку.
Великий был спор. Такие редко (если уж очень повезет) решаются за столом переговоров. Только силой оружия…
Там, на болотистой реке Липице, между горой Авдовой и горой Юрьевой, сошлись дружины четырех князей. Преклонили воины колени. Помолились Пресвятой Деве Богородице. Сняли тяжелые брони – и по сигналу трубы бросились налегке, через болото, навстречу друг другу. Смоленские на псковских, новгородцы на суздальцев. Русские на русских… (А за тысячи верст отсюда, на другой реке с никому не известным названием Онона, курултай кочевых племен провозгласил степного вожака Бату, внука Чингисхана, своим верховным правителем. Страшная и злая звезда взошла на небесах… Да кабы все знать заранее.)
А пока Мстислав, недаром прозванный в народе Удалым, бился впереди дружины с топором в руке. Не считая ран, не жалея пролитой крови – своей и чужой. За таким князем дружина пошла бы хоть куда – хоть на пир, хоть на верную смерть. Наверное, это и решило дело. Юрий и Ярослав не выдержали натиска и начали отступать. А потом показали врагу спины…
Победа было полной. Ярослав тайно, без всякой свиты, лишь с двумя верными телохранителями, бежал в Переславль. Юрий признал над собой власть нового князя Владимирского Константина и стал его вассалом. Однако поражение суздальских князей вдруг обернулось для Мстислава неожиданной стороной. Он – главный герой битвы на Липице – сел наместником в Новгороде, где княжил и до этого. Коалиция двух князей распалась. Силы Мстислава были подорваны, он все больше терял свои позиции. А Константин Всеволодович встал во главе северо-восточной Руси.
Вот каков был отец Василия, правителя Житнева и прилегающих волостей. Еланюшка смотрела и не переставала удивляться их непохожести. Ее суженый, не в пример родителю, был широк в плечах, слегка косолап и очень силен. Она даже побаивалась его. Так, совсем чуть-чуть, не признаваясь себе самой. И это чувство, пополам с немым обожанием, не угасло и не потеряло жгучей прелести, когда родился наследник – его назвали в честь Михаила Заступника, в день которого, в самом конце месяца студня, он появился на свет.
Видно, сани, в которых ехала княгиня, заметили издали. На городской стене забегали, кто-то замахал рукой, зазвонил колокол на центральной башне, и тяжело заскрипели открываемые ворота. Кортеж двинулся по деревянной мостовой – самой широкой и длинной улице, которая вела через боярские посады к княжескому терему, что стоял как раз возле собора великомучеников Бориса и Глеба. Простой люд останавливался и кланялся в пояс. Множество пар глаз внимательно следили за бегом саней и за незнакомым всадником явно очень знатного рода (посадский боярин, а может, и сам князь – ишь как гарцует серый конь под седоком: глаза косят, дробно бьют копыта о заледенелые доски, пар валит из ноздрей…). И седок под стать: широкоплечий, в богатом охотничьем кафтане и легкой броне, с малой дружиной – все воины как на подбор, высокие, жилистые, ладные. Не захочешь, а опустишь глаза долу и земно поклонишься…
Елань, почувствовав взгляды, превозмогла слабость и села ровнее. А навстречу, из терема, уже бежали встречать дворовые, няньки, служанки – целая толпа. Княгиня обрадовалась. Сейчас ей помогут выйти из саней, отведут наверх, в опочивальню… Ага, воевода несется через двор на взмыленной лошади, вид донельзя встревоженный: кто-то успел доложить о происшествии. Но это потом, а теперь – положить бы голову на лебяжью подушку и – спать, спать…
В горнице раздался топоток маленьких ножек, и влетел запыхавшийся княжич Мишенька – без шапки, волосы всклокочены, глаза едва не вылезают из орбит. Испугался за мать. Елань присела и ласково обняла мальчика, шепча что-то успокоительное.
Сзади, за спиной, дробно стучали копыта и бряцала сталь – ехал князь с ближайшими телохранителями. Те теперь не отставали ни на шаг, а один, с косым сабельным шрамом от виска к подбородку (давнему, белесому, только волосы не росли на том месте), с седыми вислыми усами и золотой гривной на шее, вообще примостился скакать рядом с господином стремя в стремя, сторожко поглядывая вокруг – не случится ли новой опасности (правда, подумала Елань со слабой улыбкой, точно няня при малом дитятке). Изредка она поглядывала назад. Со своего места, с приземистых саней, она видела широкую грудь серого коня. Теперь этот конь служил седоку вместо павшей в бою белой красавицы с нежным именем Луна… Потом взгляд Елани поднимался выше, к ладному крепкому телу князя, облаченному в легкую сарматскую броню и накинутый сверху меховой плащ. И лицо…
Она отвела глаза, почувствовав краску на щеках. Не заметил бы… А хоть бы и заметил, решит, что от мороза (мороза-то, если по совести, и не было. Так, четверть). А сама думала, думала о себе с немалым удивлением. Кто бы сказал ей, что когда-нибудь после смерти Василия она посмотрит на другого мужчину. Семь лет прошло… (А как она жила все это время? Будто мир потух, душевные силы оставили… Запершись в крошечной темной часовенке, она молилась день и ночь, не вставая с коленей перед древним почерневшим распятием.)
Она просила Господа, чтобы взял ее к себе пред светлые очи… Не сподобилась. Хотела уйти в монастырь (так и мнилось, как рано поутру в маленькое оконце кельи проникает серебряный луч и мать-настоятельница с красивым одухотворенным лицом и ласковыми руками подходит и кладет ладонь на пылающий лоб, даруя благословение. А потом выстригает крестообразно волосы на голове и покрывает платком…). Если бы не сыночек, совсем юный княжич Мишенька, – может быть, все так бы и свершилось. Но опять некие высшие силы воспротивились. И помыслы, и силы ее с того дня словно направлял неведомый ангел-хранитель, сосредоточивал на таинственных сюжетах и подручных средствах к нему: запахи, шорохи, тени, лица и листья на ветру, сверкающая рябь озера, детский смех – будто переливалось через край чаши жгучее вино, которое звалось жаждой жизни. Твой земной путь еще не завершен, сказали ей. У тебя еще есть ради кого жить. Наверно, ради Мишеньки, подумала она. И смирилась.
Ее отдали замуж в пятнадцать лет, едва подошел срок. Еще жива была матушка, когда молодой да пригожий князь из дальней волости прислал сватов с дорогими подарками – целых четыре торговых лодьи. Она, конечно, всплакнула, не без этого. Страшно было улетать из родного гнезда – маленького городка в устье Шексны с ласковым названием Новгород-Низовский – деревянная крепость с высокой, господствующей над окрестностями средней башней Вежей и длинной лестницей до самой Замковой горы, обнесенной двойным частоколом, а дальше, на вершине холма, по соседству с княжеским теремом – двуглавый собор Господа Вседержителя, построенный из резного желтоватого камня…
Там Еланюшка впервые вошла во Врата. Так почему-то это называлось – на самом-то деле ничего похожего на ворота она не увидела – лишь неприметная дверца сбоку от алтаря, в правом приделе, и комната за ней, где на гладком полу был высечен непонятный рисунок.
Там она впервые увидела Шар и даже коснулась его рукой – он был теплый на ощупь и показался ей живым – по крайней мере, у нее тут же возникло детское желание погладить его и спросить о чем-то самом-самом важном… Но Елань посмела лишь дотронуться до поверхности, и ее закружило, понесло куда-то сквозь миры (запомнилось яркое видение: бесконечное прозрачное поле, звезды над головой и под ногами, и сразу, без малейшего перехода, – чужой северный берег незнакомого фьорда, ледяные мокрые скалы, уродливо искривленная сосна, примостившаяся незнамо как в узкой расщелине, и распластанные в бешеной скачке всадники, похожие на больших хищных птиц).
Ее учили проникать в иные пространства – это оказалось делом нелегким и даже страшным поначалу, не всякий разум вынесет. Но Шар недаром избрал ее одной из своих Хранительниц.
И жизнь молодой девушки как бы разделилась надвое (ей было непонятно: как можно существовать одновременно в нескольких местах и временах? Она пыталась задавать вопросы, но ее остановили: охолонь. Смотри, слушай, учись. Исполняй предначертанное). А «земная» жизнь меж тем тоже была суровой и тревожной. На внешних границах царило еще относительное спокойствие, но все понимали: это – затишье перед бурей. От набегов воинственных кочевников Житнев прикрывали с юга Ростово-Суздальское и Рязанское княжества, а непроходимые болота и чащобы – с севера и востока. Два родных дяди князя Василия, братья его отца Константина Всеволодовича, правили Владимиром и Новгородом, самыми обширными русскими владениями. Их земли простирались от Старой Руси и Ладоги до дальнего Заволочья…
Еще силен был великий князь Константин, вознесшийся к вершинам власти после победы над младшими братьями Юрием и Ярославом. Еланюшка видела его единожды, когда Василий возил ее во Владимир…
Это путешествие, пожалуй, стало самым ярким ее воспоминанием юности. Она увидела город в пору высшего его расцвета, ранней осенью 1233 года. Деревья не успели пожелтеть, и трава по склонам горы Хоривицы была изумрудно-зеленой, сильной, лишь кое-где поблекшей от прямых солнечных лучей. Лодья под княжеским гербом на полосатом парусе подошла к гавани на реке Почайне – справа открывался Боричев спуск и Стрелецкая слобода, а слева высилась знаменитая златокудрая красавица – Десятинная церковь. У Елани дух захватило при виде такой красоты.
По склонам горы, насколько хватало глаз, раскинулось множество больших и малых усадеб. Когда-то мощные каменные стены окаймляли город, но постепенно он разросся, и домам стало тесно за укреплениями. И хорошо (не все богатырю щеголять в детской рубашонке), и худо: коли случится вражеский набег, много семей останутся в одночасье без крыши над головой.
Возле Софийских ворот молодых супругов встречал сам Константин Всеволодович со свитой. Князь был уже в летах. Волосы на голове побелели, а лицо – наоборот, сделалось темным и покрылось сухими морщинами. Только глаза остались прежними – умными и проницательными (глаза мудреца, рано познавшего предательство и обман и научившегося, когда необходимо, отвечать тем же). Что еще? Резкие складки вокруг губ и нос с еле заметной горбинкой… Вообще красивое лицо. Худощавая фигура, длинные тонкие пальцы, унизанные золотыми перстнями с самоцветами. Василий упоминал, что батюшка всегда был великий охотник до чтения книг. Сам принимал участие в летописании и строительстве городов. И конечно, он был прозорливый политик.
Его батюшка, Всеволод Большое Гнездо, при жизни прослыл мудрейшим из русских правителей, но под свою кончину сумел посеять такую вражду между сыновьями, что худших врагов трудно было придумать. Каждый тянул одеяло на себя, и северо-восточная Русь трещала, раздираемая кровавыми междуусобицами. Старшему брату Константину досталось плохое наследство. И он задался целью объединить северные земли под своим началом.
Прежде всего ему был необходим союзник. Им стал выходец из Смоленского княжеского дома Мстислав, прозванный Удалым, – тот много лет заглядывался втайне на новгородский престол. Ярослав и Юрий, младшие братья Константина, прознав о притязаниях чужака, встали на дыбы. Константин же немедленно обещал Мстиславу всякую поддержку.
Великий был спор. Такие редко (если уж очень повезет) решаются за столом переговоров. Только силой оружия…
Там, на болотистой реке Липице, между горой Авдовой и горой Юрьевой, сошлись дружины четырех князей. Преклонили воины колени. Помолились Пресвятой Деве Богородице. Сняли тяжелые брони – и по сигналу трубы бросились налегке, через болото, навстречу друг другу. Смоленские на псковских, новгородцы на суздальцев. Русские на русских… (А за тысячи верст отсюда, на другой реке с никому не известным названием Онона, курултай кочевых племен провозгласил степного вожака Бату, внука Чингисхана, своим верховным правителем. Страшная и злая звезда взошла на небесах… Да кабы все знать заранее.)
А пока Мстислав, недаром прозванный в народе Удалым, бился впереди дружины с топором в руке. Не считая ран, не жалея пролитой крови – своей и чужой. За таким князем дружина пошла бы хоть куда – хоть на пир, хоть на верную смерть. Наверное, это и решило дело. Юрий и Ярослав не выдержали натиска и начали отступать. А потом показали врагу спины…
Победа было полной. Ярослав тайно, без всякой свиты, лишь с двумя верными телохранителями, бежал в Переславль. Юрий признал над собой власть нового князя Владимирского Константина и стал его вассалом. Однако поражение суздальских князей вдруг обернулось для Мстислава неожиданной стороной. Он – главный герой битвы на Липице – сел наместником в Новгороде, где княжил и до этого. Коалиция двух князей распалась. Силы Мстислава были подорваны, он все больше терял свои позиции. А Константин Всеволодович встал во главе северо-восточной Руси.
Вот каков был отец Василия, правителя Житнева и прилегающих волостей. Еланюшка смотрела и не переставала удивляться их непохожести. Ее суженый, не в пример родителю, был широк в плечах, слегка косолап и очень силен. Она даже побаивалась его. Так, совсем чуть-чуть, не признаваясь себе самой. И это чувство, пополам с немым обожанием, не угасло и не потеряло жгучей прелести, когда родился наследник – его назвали в честь Михаила Заступника, в день которого, в самом конце месяца студня, он появился на свет.
Видно, сани, в которых ехала княгиня, заметили издали. На городской стене забегали, кто-то замахал рукой, зазвонил колокол на центральной башне, и тяжело заскрипели открываемые ворота. Кортеж двинулся по деревянной мостовой – самой широкой и длинной улице, которая вела через боярские посады к княжескому терему, что стоял как раз возле собора великомучеников Бориса и Глеба. Простой люд останавливался и кланялся в пояс. Множество пар глаз внимательно следили за бегом саней и за незнакомым всадником явно очень знатного рода (посадский боярин, а может, и сам князь – ишь как гарцует серый конь под седоком: глаза косят, дробно бьют копыта о заледенелые доски, пар валит из ноздрей…). И седок под стать: широкоплечий, в богатом охотничьем кафтане и легкой броне, с малой дружиной – все воины как на подбор, высокие, жилистые, ладные. Не захочешь, а опустишь глаза долу и земно поклонишься…
Елань, почувствовав взгляды, превозмогла слабость и села ровнее. А навстречу, из терема, уже бежали встречать дворовые, няньки, служанки – целая толпа. Княгиня обрадовалась. Сейчас ей помогут выйти из саней, отведут наверх, в опочивальню… Ага, воевода несется через двор на взмыленной лошади, вид донельзя встревоженный: кто-то успел доложить о происшествии. Но это потом, а теперь – положить бы голову на лебяжью подушку и – спать, спать…
В горнице раздался топоток маленьких ножек, и влетел запыхавшийся княжич Мишенька – без шапки, волосы всклокочены, глаза едва не вылезают из орбит. Испугался за мать. Елань присела и ласково обняла мальчика, шепча что-то успокоительное.