– Тебя бы оправдали, это же необходимая оборона, зачем все это было надо?
– Не сообразил от страха. Побежал домой.
– Так когда милиция и скорая приехали, ты дома сидел?
– Конечно, и руку бинтовал. Сильно он меня поранил. Кровь никак остановить не мог. Меланья позвонила в милицию, а чего говорить – от волнения не знает. Я говорю, скажи: убили Веткина, – сразу приедут. Она так и сказала. А потом поздно было.
– Понятно, зачем она пол на лестнице мыла.
– Конечно, капли крови вели прямо в квартиру. Только мы тогда ничего не соображали, думали, установят, что это кровь другого человека по ДНК.
– Поэтому она и показания давала у Пересовского в офисе. Дома ведь ты сидел.
– Да, все так и было. Сидел, свои похороны смотрел.
– Ну и как тебе? Я ведь сам там был и плакал.
– Ну прости, Паша, по-другому было нельзя. Пусть меня бы и оправдали, но это бы мне всю жизнь отравило. Пусть уж так: с друзьями общаюсь, в проектах участвую – живу значит. – Голос замолчал ненадолго. – Только телевидение – это жизнь.
Паше стало опять плохо, сознание уходило. Последнее, что он видел, – кружащееся московское небо над головой.
Маленькое заключение
В 15-й московской психиатрической больнице только что закончился профессорский обход. Профессор со своим аспирантом сели пить чай в ординаторской. Кружки были грязные и битые, чай в дешевых пакетиках.
– Вот что я вам скажу, коллега, обратите внимание на телевизионного режиссера – это интересный случай. Во-первых, посмотрите его записки, – профессор протянул общую тетрадь. – Вам это пригодится для научной работы. Вы ведь знаете, что психические заболевания не располагают к творчеству?
– Да, мы проходили.
– Проходили вы по учебникам, а тут на практике. Предположим, у вас болит нога, у вас уже нет желания писать «Я помню чудное мгновение». А тем более, если болит голова. Вообще никаких желаний. Творческих, я имею в виду. Во-вторых, он пишет о себе в третьем лице, как бы со стороны, это необычно для дневников. Посмотрите их внимательно, может быть, установите время начала заболевания. В-третьих, он еще и все названия зашифровал. Вообразил, знаете ли, себя на крыше гостиницы «Россия», как я понял, и решил полетать. Вообще, что ему не живется? Жена, дети, работа такая оплачиваемая. А он из окна своей девятиэтажки сиганул. Я вообще не помню случая, чтобы телевизионные режиссеры кончали жизнь самоубийством. Хорошо еще весна запоздала, и он попал в сугроб, а то бы прямо в морг. Так что вы посмотрите все случаи суицида с режиссерами, если они вообще есть. И у нас, и на Западе. – Профессор вздохнул. – Господи, да что же им не хватает? Если бы психиатры получали у нас, как телережиссеры, в России бы ни одного сумасшедшего не осталось!
Письмо с того света, о котором не знал Пушкин
А рассудим-ка еще вот как – велика ли надежда, что смерть есть благо?
Платон. «Апология Сократа»
Как и все москвичи, Парамон Чернота виделся с родственниками очень редко – с теми, что живут в Москве, не говоря уж о других. Суета столичной жизни не оставляет времени ни на что, некогда позвонить и спросить о здоровье. Своей любимой тетке он звонил два раза в год. Один раз – в ее день рождения, перед Новым годом, а второй – 6 июня, в день рождения Пушкина. Его тетка была литературоведом, и Паша справедливо считал этот день ее профессиональным праздником. Тетка, самостоятельная и одинокая, все время отдавала работе. Ее работа во многом повлияла и на Пашин выбор профессии. И хотя писателем, как хотела тетка, он не стал, литературоведом – не захотел, зато из него получился неплохой журналист. Под Новый год разговор ограничивался пожеланиями долгих лет и здоровья, а вот 6 июня каждый раз происходил примерно такой диалог:
– Здравствуй, тетя! Поздравляю тебя с Пушкиным.
– Здравствуй, Паша. Сколько раз я тебе говорила, что Пушкин – это наше, но не все! И до Пушкина, и после него были в России великие писатели. Русская литература – это великая литература. До Пушкина был Державин. Ты хоть знаешь, что его стихи стали народными песнями?
Паша знал. Он знал, что дальше она расскажет про песню «Пчелочка златая, что же ты жужжишь» на стихи Державина. А дальше перейдет к «Коньку-горбунку» Ершова.
– А про «Федота-стрельца» Леонида Филатова?
– Ты зря смеешься, и сейчас есть масса прекрасных русских писателей.
Паша знал, что из современных писателей великим она считает только Савелия Макаровича Сушкина, с которым была знакома. Говорить о нем она не любила. Это предполагалось само собой.
– А знаешь ли ты, как сильно повлияли на Лопе де Вега события в России?
Паша знал. Он знал, что слова «Великая революция» были впервые в мире написаны про выборы русского царя после Смутного времени. Знал, что на Вольтера повлияла переписка с Екатериной и многое другое, о чем знают литературоведы. От западной литературы разговор плавно возвращался к Пушкину. В свое время тетя писала за Пашу курсовую по «Маленьким трагедиям». Паша вел тогда разгульную студенческую жизнь, и на курсовую не хватало времени. Тетка не хотела, чтобы Паша вылетел из университета. Работа была великолепной. Ему оставалось только прочитать и сдать курсовую. Известный литературовед Зинаида Чернота получила «тройку», но Паша никогда ей про это не рассказывал. «Тройка» не «двойка» – за нее из университета не выгоняют.
Затем были прощания и пожелания. И так, практически без изменений, из года в год. Поэтому Паша не мог не удивиться, когда тетка позвонила ему сама в сентябре.
– Паша, у меня к тебе просьба.
– Конечно, тетя Зина, а что такое?
– Приходи ко мне завтра, надо поговорить.
– Хорошо, приду, – ответил озадаченный Паша.
– С утра, пожалуйста, не поздно.
– Приду, конечно, ты же знаешь, у журналистов свободный график. Приду пораньше. А в чем дело?
– Придешь, тогда и поговорим.
– Хорошо, до завтра.
– До завтра.
Паша понимал, что рано или поздно, но такой звонок будет. Тетка была совершенно одинока, и Паша был ее ближайшим и единственным родственником. Она жила в академическом доме, в центре Москвы, в тихом переулке. Окна выходили во двор, и с трудом верилось, что всего в ста метрах шумит и грохочет днем и ночью Ленинский проспект. Утром, не слишком рано, но и не поздно, Паша нажал на звонок квартиры. Тетка открыла быстро и решительно, как будто стояла за дверью и ждала.
– Здравствуй, Паша! Целоваться не будем. Не надо.
– Здравствуй! Что случилось?
Без лишних слов и сантиментов тетка перешла к делу:
– Паша, я сегодня ложусь в больницу, откуда, наверное, уже больше не выйду.
– Что ты, тетя Зина!
– Не надо дежурных фраз. Если все будет хорошо, то пусть так и будет. Я на всякий случай. Пойдем.
Квартира была двухкомнатная. Посреди большой, почти пустой комнаты с эркером стояли стол и четыре стула, другая – рабочий кабинет – была завалена книгами и одинаковыми папками. Паша помнил, что и курсовую она отдала точно в такой же папке. Тетка подошла к секретеру и открыла верхний ящик.
– Вот тут документы не квартиру. Все как следует, заполнено на тебя.
– Да не надо мне…
– Молчи и слушай. Тут, в ящике пониже, деньги и сберкнижка. Если на лечение понадобятся деньги мне в больницу – вот здесь.
– Да не надо, у меня есть.
– Вот кончатся эти, тогда свои и трать, а не потратишь – на похороны сгодятся.
– Не надо этого всего…
– Это я на всякий случай тебя загружаю. Есть и просьба.
– Это пожалуйста.
– Через два дня семьдесят пять лет Савелию Сушкину. Будет отмечать вся страна. На конференцию о творчестве я не прошу тебя ходить, а на могилку его на Спасо-Преганьковском кладбище обещай мне, что две гвоздички отнесешь.
– Обязательно, ты не волнуйся.
– Ну тогда, кажется, все. Да, там, где деньги, еще и побрякушки от моей бабушки, твоей прабабушки. Они твои по праву. Сама я золота не покупала. Там все старинное. Вот комплект ключей от квартиры, возьми. Вроде все. Иди домой, не мешай мне собраться, я все-таки женщина.
– Скажи хоть, в какую больницу. Я приходить буду.
– В третью, онкологическую. Там моя школьная подруга стала главврачом, я буду спокойна, что в обиду меня не дадут.
– Как ее зовут?
– Я и сама не знаю. Для меня она просто Люся. Отчества ее не помню, а фамилии она раза три меняла, какая теперь, и не знаю.
Паша вертел в руках связку ключей, не зная, чем закончить разговор, и понимая только одно – у него началась новая жизнь. Тетка не садилась ему на шею. Гораздо хуже было бы, если бы она помирала дома. Надо было бы круглосуточно дежурить. С ее стороны это было очень благородно, тем более никто не знал, сколько времени эта болезнь продлится. То, что она не пошла на юбилей своего кумира, означало, что дела совсем плохи.
– Все я вроде бы сделала, ни о чем не жалею, только вот одно жалко! Я так и не нашла последнего рассказа Сушкина.
Тетка знала, что говорила. Если бы она сказала: «Паша, выполни мою последнюю волю, найди рассказ Сушкина», – Паша поклялся бы, а потом бы каждый год терзался мыслью, что было некогда и он так ничего и не сделал. Но если один Чернота говорит другому, что он что-то недоделал, то их фамильная гордость поднимет и больного, и неходячего. Паша понял, что обречен искать этот рассказ.
Тетка взглянула в его глаза и прочитала в них то, что и ожидала.
– Вот, для тебе я оставила папку, в ней все, что известно об этом последнем рассказе.
– Да, хорошо, – без лишних слов Паша поправил завязки у папки и положил ее сверху на стол.
– Ну, иди, – тетка не сдержалась, она молча плакала и не хотела, чтобы Паша видел, как текут слезы.
Паша молча ткнулся в теткину щеку, потому что тоже не хотел показывать свои слезы, навернувшиеся на глаза.
Больничные дни
На следующий день Паша отправился в третью больницу. В российских больницах он еще не бывал. Последний раз он навещал кого-то еще при Советском Союзе. Сам, к счастью, не болел. Внешне почти ничего не изменилось. Те же обшарпанные стены чудовищного цвета, темные коридоры и щербатые лестницы. Но при входе вместо вахтера сидел охранник с нашивками «Security». Поплутав по этажам, коридорам, проходам из корпуса в корпус, куда его направляли старенькие санитарки, Паша наконец увидел единственную новую и красивую дверь во всей больнице. Табличка на двери гласила: «Людмила Александровна Мосалова, доктор медицинских наук, главврач». Главврача на месте, конечно, не было. Прождав почти час, Паша догадался передать через сестру, которая выполняла роль секретарши, что пришел племянник Зинаиды Чернота, которая вчера легла в больницу. Через пять минут красивая дверь раскрылась.
– Здравствуйте, Людмила Александровна!
За столом сидела типичная профессорша. Сколько ей лет, Паша ни за что бы не отгадал, если бы точно не знал, что она ровесница тетки.
– Здравствуйте, молодой человек. Вы племянник Зины?
– Да, я Парамон, тоже Чернота, как и тетя Зина. Как она?
– Вот что я вам скажу, молодой человек. Надо готовиться к худшему. У нас не принято так говорить, но родственникам можно, тем более таким близким. Ультразвуковое обследование показало, что метастазы кругом. Слава богу, болей нет.
– А так бывает? Я думал, рак – это всегда страшные боли.
– Бывает, а бывает и совершенно без боли.
– А что же предпринять?
– Операция бесполезна. Лучевая не подходит. Химеотерапия отпадает. Можно попробовать иммунотерапию. Но, честно, это только продлит мучения. Я вас познакомлю с лечащим врачом, он хороший специалист. Все текущие дела лучше решать с ним, он ближе к больному. А я буду заходить, когда смогу. Дел полно. А тут еще у студентов-практикантов семестр начался. Просто дурдом.
В подтверждение этих слов из двери высунулась голова и закричала:
– Людмила Александровна, опять в подвале трубу прорвало!
– Без паники, – ответила профессорша. – Не первый раз.
– Так сегодня операционный день. Может свет закоротить.
– Сейчас разберемся.
Паша понял, что сейчас не до него, что лекция по онкологии закончена, и теперь ему предстоит общаться с лечащим врачом. Из разговора с ним Паша сделал вывод, что единственная задача этого врача – провожать пациентов на тот свет комфортно, насколько это возможно.
На душе было так тоскливо, что он вышел из больницы, побродил по старым московским улочкам, зашел в Елоховскую церковь, что находилась неподалеку, поставил свечки тем святым, которых он знал, и Христу как их начальнику. Потом вернулся к метро, выбрал небольшой букетик цветов и вернулся в больницу. Изображать энтузиазм и надежду было нелегко, особенно если ты не актер и играешь первый раз в жизни.
Аккуратно постучав в палату, Паша услышал дружное «Да!» Он вошел: на него глядело шесть пар несчастных женских глаз.
– Тетя Зина, здравствуй, как ты?
– Я хорошо, лежу тут, анализы сдаю, чувствую себя ничего.
Тетка лежала на самом неудобном месте: и не у окна, и не у двери, а посредине, у стенки.
– А ты почему не в отдельной палате?
– Сама попросилась с народом. Так веселее. И мы друг другу помогаем. А то лежишь одна, скучно.
Скучно не было. Одна больная храпела, задрав голову в потолок, другая что-то бормотала, создавая у неспециалиста впечатление, что ей лечиться надо в другом месте.
Паша поставил цветы в банку на столик к тетке.
– Тетя, чего тебе принести?
– Да пока ничего. Все я взяла с собой, вот когда моя любимая вода и сок кончатся, тогда принесешь.
– А вам что-нибудь надо? – Паша обратился к палате.
Палата сначала промолчала, потом стала благодарить, и только со второго раза женщина у окна робко сказала:
– Мне соку апельсинового не могли бы принести?
Весь ее стол и тумбочка были заставлены пакетами апельсинового сока.
– Мне все несут апельсиновый, а я пью только «J7», а его мне не дают.
– Хорошо, принесу.
– А мне капустки кочан, небольшой. Так, чтобы листочком шов прикрывать, он тогда не так болит.
– Надежда Степановна у нас после операции, поправляется. Ей на рану посоветовали капустные листья класть, – объяснила тетя.
– Хорошо, мигом слетаю.
– Летай, возвращайся, но про завтра не забудь! Можешь завтра не приходить, но уж на могилу Сушкина сходи.
– Я помню.
– Ну вот и хорошо.
Паша сбегал в ближайший супермаркет, купил фирменного сока, забежал на рынок, выбрал с видом знатока кочан, подходящий для изготовления повязки. В Москве еще стояло бабье лето, было нежарко, но он, весь мокрый, вернулся в больницу, раздал передачи и еще раз пообещал завтра сходить к Сушкину.
Вечером дома Паша начал обзванивать своих старых друзей. Володя со школы имел страсть к математике и сейчас уже был доцентом на математическом факультете университета.
– Володь, здравствуй, сразу скажи, что завтра делаешь?
– Как раз ничего – у меня библиотечный день.
– Ты писателя Сушкина любишь?
– Не так чтобы очень. Он ведь еще и актер был.
– А актера Сушкина?
– Актер он был, честно, так себе.
– Ладно, сдаюсь. Мне нужен свидетель, сходить на могилу Сушкина и положить десяток гвоздик. Потом помянем Сушкина, ему завтра семьдесят пять.
– Ну, раз надо, тогда другое дело. Говори, когда и где.
– На Преганьках. С утра. Вечером на кладбище не ходят. Потом посидим, пивка попьем.
– Часов в десять?
– Давай в одиннадцать. Это ты привык на лекции в такую рань вставать. Для меня это выше сил.
– Так в одиннадцать. У выхода из метро, что ближе к кладбищу.
– Я там не был никогда.
– Ничего, найдешь.
Утром, встретив у метро Володю, после коротких приветствий и объятий Паша подошел к цветочному ларьку. Он привык, еще с похорон родителей, что на кладбище и травинки не купишь.
– Пошли, там купим.
– А вдруг там не будет, тогда возвращаться придется.
– Ладно, действуй.
Паша взял два десятка белых гвоздик, упакованных прямо на плантации и перевязанных резиночкой. Вот, оказывается, где новые русские берут резинки перевязывать пачки баксов! Паша разделил пополам вязанку гвоздик и пересчитал. Количество должно быть четным. Это он точно знал. Десять оставил себе, десять дал Володе. Подойдя к воротам кладбища, друзья обнаружили огромное количество цветочных ларьков и продавцов искусственных цветов и венков. Володя подошел и приценился.
– Паш, я говорил тебе, что здесь цветы лучше и дешевле.
– Буду знать.
Паша поймал себя на мысли, которую раньше старательно отгонял: теперь на это кладбище придется ходить регулярно.
– Пойдем.
– А куда?
– Я и сам здесь первый раз. Говорят, где-то справа, как войдешь.
Действительно, сразу от ворот нельзя было не заметить могилу Сушкина. Стояло солнечное сентябрьское утро. На кладбище царило праздничное оживление. Народ, который кормился за счет кладбища, был в предвкушении торжеств в честь Сушкина. Уже с утра вокруг могилы стояли поклонницы его таланта. На вид они все были юбилейного возраста, ровесницы Сушкина. У Паши возникло ощущение, что он не на кладбище, а на арене цирка. Он положил цветы, поправил их, пробормотал что-то от имени своей тетки и отошел. Володя просто положил цветы. Со скорбным выражением лиц они прошли дальше по первому ряду могил. Сразу за Сушкиным лежал знаменитый журналист Жарков, за ним следом спортсмен, чемпион мира Гургенидзе, а потом его брат, вор в законе Гургенидзе-младший.
Приятели развернулись. Миссия выполнена. Времени было потрачено пять минут. Чтобы не уходить так быстро, они сделали круг чуть больше. Справа, прямо на проезжей части, была могила сына композитора Мылова – жуткое переплетение больших золоченных ангелов и черных кладбищенских решеток.
– У этого Мылова нет вкуса, это просто кич какой-то, – не выдержал Володя.
– А зачем композитору вкус, он ведь не дизайнер.
– Вот он и пишет безвкусную музыку.
– Потише ты, про Мылова говорят, у него такие связи…
– Мне-то что, надеюсь, на должность доцента математики он не претендует.
– Мало ли что.
– Давай в церковь зайдем, поставим свечки и долой отсюда.
По пути к церкви им встречались могилы известных спортсменов, чьи имена знал весь мир, актеров, режиссеров, писателей. Толпа с цветами шла в одну сторону, толпа, уже положившая цветы, – в другую. И в церкви было не протолкнуться. Поставив свечки за упокой раба Божьего Савелия, друзья вышли на воздух. Понимая, что сегодня последний день, когда можно расслабиться, Паша глубоко вдохнул осенний воздух, пахнущий желтыми листьями, и произнес:
– Пошли по пиву.
– Пошли, – поддержал его Володя.
За воротами Паша почувствовал, будто что-то с плеч свалилось. Еще когда шли сюда, он заметил в переулочке пивную вывеску и небольшое кафе на несколько столиков, туда они и направились.
– Ну что, по кружочке светленького?
– А почему бы и нет?
Приятели уселись за столик летнего кафе, которое в этот час было почти пустым.
– Скажи честно, что тебя понесло к могиле Сушкина?
– А я разве не говорил? У меня тетка заболела, она литературовед, вот и просила зайти на кладбище.
– Сильно болеет?
– Рак.
– Тогда понятно. Зачем ты меня позвал?
– Чтобы ты мог подтвердить, что, мол, были, поклонились, цветы положили.
– Тебе что, так не верят? – спросил Володя, отхлебывая холодное пиво из кружки.
– Верят, конечно, верят. Скучно одному идти, и потом, я первый раз на этом кладбище, – Паша понял, что и сам не может толком объяснить, зачем упросил Володю сходить с ним. Поэтому, чтобы поменять тему, он тоже хлебнул пива и спросил:
– Вот ты специалист по логическим задачам. Мы сейчас проходили мимо главных, самых первых у входа могил. Не могу отделаться от чувства, что их что-то объединяет. Интуиция подсказывает, что они связаны. Хотя профессии разные, годы жизни не совпадают, даже эпохи, я бы сказал. И национальности тоже разные. Не знаю, но чувствую, что есть что-то общее.
Володя отхлебнул вкусное утреннее пиво и прищурился. Еще со школьных лет он любил логические задачки. Паша тоже глотал пиво и ждал. Минуты через две Володя изрек:
– Все они умерли неестественной смертью. Не считая сына Мылова, я про него ничего не знаю.
– А какая смерть естественная?
– Это другой вопрос. Ты меня спросил про покойников, я ответил.
– Сушкин погиб на съемочной площадке.
– А что, это естественно? На съемочной площадке снимают кино, а не убивают актеров.
– А если бы он погиб на поле боя, это было бы естественно?
– Естественно.
– Так он и снимался в кино про сражение.
– Кино – это кино, это не настоящий бой.
– Хорошо, тогда скажи, журналист Жарков открыл свой дипломат, а тот взорвался – это естественно?
– Нет, неестественно. Ты работаешь в редакции. У вас дипломаты часто взрываются?
– Тьфу, тьфу, тьфу – пока бог миловал. В дипломатах бумаги носят, еще в кино баксы пачками, а чтобы бомбу – в жизни такого не бывает.
– Значит, это ненормально?
– Естественно!
– Не передразнивай!
Друзья допили по первой кружке и попросили еще. Погода стояла солнечная, листья золотились. Все располагало к умственному разговору.
– Гургенидзе, который чемпион, погиб в перестрелке, это неестественно, даже если бы он занимался стрелковым спортом.
– Не спорю. В стрелковом спорте перестрелка – это когда результаты равные, и надо стрелять еще раз.
– А Гургенидзе-бандит вышел из бани и его шлепнул снайпер.
– Это неестественно. После бани!
– Все это происходило, между прочим, в двух шагах отсюда. Может быть, на этом доме снайпер на крыше сидел. – Володя показал на соседний дом.
– А ты откуда все знаешь?
– Газеты читаю. Память пока – не жалуюсь. И логически домысливаю. Этого, брат, не запретишь ни при какой власти.
– Ну, тогда за здоровье. – Паша сдвинул принесенные полные кружки. – Так расскажи, что ты про Жаркова домыслил. Коллега все-таки. Очень интересно.
– Ерунда, почти ничего. Одно могу точно сказать: официальная версия, что он нес бумаги, а вместо них оказалась бомба, – это полная чушь.
– Но ведь бомба была!
– Ты отличишь, несешь в дипломате бутылку пива или папку бумаг?
– Спрашиваешь. Рука сама чувствует!
– Так вот, он не мог час ходить по Москве с бомбой, думая, что это листки бумаги. Значит, знал.
– Что знал?
– Что несет.
– Ты уверен, что он знал, что несет бомбу?
– Сам говоришь, что чувствуешь, если в портфеле не бумаги, а бутылка. Я, с научной точки зрения, сказал бы, что у дипломата с бомбой смещенный центр тяжести, и рука это воспринимает, а у дипломата с листами бумаги тяжесть распределена равномерно. Не отличить этого невозможно!
– И куда же он нес бомбу? Если знал?
– Не знаю, только этот вопрос меня не интересует. Мало ли куда!
– Ну ты даешь! Ты просто клад для журналистских расследований. Получается, что герой Жарков сам собирался кого-то взорвать и не такой уж он герой.
– Нет, не так. Ты, если бы пошел кого-нибудь взрывать, показал бы для начала бомбу всей редакции?
– Нет, конечно!
– Паша, напряги всю свою логику. Если в портфеле нет ничего, кроме бомбы, – значит, интерес представляет сама бомба. Он нес сдавать бомбу, это и был компромат.
– Компромат – сама бомба?
– Самый лучший компромат. Приносишь и говоришь – вот мне предложили для расследования материальчик. Веский аргумент. Сильнее не придумаешь!
– Ну, тут у тебя нестыковка. Если он знал, что там бомба, не стал бы открывать. Ведь он сам открыл, а портфель взорвался. Нелогично.
– Да, нелогично. Но я этим не занимаюсь. Зачем голову ломать?
Древние говорили: меняется время, и вместе с ним меняемся мы. Изменились и Паша с Володей. Еще лет десять назад они перешли бы из этой пивной в другую, потом в третью. Потом вспомнили бы кого-то из друзей, позвонили и зашли, и пьянка продолжалась бы всю ночь. Но время было другое. Володе завтра предстояли лекции, над Пашей висели больница, работа, семья. Друзья расстались рано, и каждый побежал по своим делам.
На следующий день началась другая жизнь. Утром на работу, днем в больницу, потом по магазинам и рынкам. Почему-то для онкологических больных надо готовить специфические зелья. Например, сок свежей свеклы, смешанный с соком клюквы и граната. Вся эта бурда должна настаиваться в холодильнике в темноте два дня. Или отвар из чаги. Кроме того, существуют и просто традиционные медицинские глупости, вроде бульона из парного цыпленка. Все это Паша с женой делали вечером, чтобы утром, забежав на работу, идти в больницу и поить тетю приготовленными пойлами, которые не всякий здоровый человек способен выпить.
Все, что знал Паша про рак, он почерпнул из газет. Паша читал много статей своих коллег о победах над раком и успехах онкологии – успехах огромных и блестящих, как вершины Гималаев. И так же, как сами Гималайские горы, передовые технологии борьбы с раком были далеки от лежащих в третьей больнице.
Дни проходили за днями. Ощущение было такое, как будто бежишь по туннелю, нельзя свернуть влево и вправо, нельзя оглянуться или повернуть назад. Куда ни посмотришь – только какая-то серая масса пролетает мимо. Ничего не помогало. Тетя Зина худела на глазах. Скоро она уже не могла есть ничего, кроме бульона, да и то с трудом. А в один несчастный день в палате на месте тети Паша нашел только застеленную кровать.
– Идите в морг, – сказала добрая медсестра.
Не успел Паша подойти к моргу, как зазвонил его мобильный. Разные фирмы ритуальных услуг наперебой предлагали свою помощь. Паша подивился тому, как быстро работники морга продают информацию: его мобильный телефон знает вся похоронная Москва. От всех предложений Паша вежливо отказался. В редакции был свой ритуальный агент, которым был очень доволен даже главный редактор, недавно похоронивший тещу. Поэтому Паша набрал номер своей редакции. После обычных слов соболезнования секретарша директора дала телефон.