– Ну, с такого расстояния номер разглядеть невозможно.
– Вы не забывайте, что у меня был оптический прибор.
– Ну да.
– Теперь, Арнольд Иванович, напишите вот здесь своей рукой: с моих слов записано верно, число и подпись. От себя, не для протокола, я бы посоветовал вам на недельку уехать из города. Свидетели в таком деле нам очень нужны, и нужны живыми.
– А что, Геморроев и Волков – подозреваемые?
– Пока картина не ясна. Подозреваемых много.
– Но я больше ничего не видел. И никого не видел.
– Зато кто-то вас видел. Подумайте, откуда этот писака мог узнать, что вы были на крыше Темки с биноклем?
– Вы знаете, я с Алексеем Живуном знаком и могу его спросить, откуда такая информация.
– Живуна мы допросим, это само собой. Я о другом. Кто-то видел, что вы сидели на крыше Темки с биноклем. Это как в анекдоте – кто-то наблюдал за наблюдающим.
– Я об этом не подумал.
– Поэтому тот, кто вас видел, может думать, что и вы его видели. Вы теперь приманка для киллера. Для него вы единственный свидетель. Поэтому все, что вы вспомните про ту ночь, сразу сообщайте мне. Вот визитка. И никому больше!
– Да, вы сказали об этом в самом начале.
– Ну тогда всего доброго!
– До свидания.
Как только дверь закрылась за Шварцем, Гурченко вызвал Иванова.
– Ну, выяснили, где был Волков во время убийства?
– Нет, не выяснили. Его нигде не было.
– Эх, Иванов, где-то он был. Тяжело мне с тобой. Ладно, иди, свободен.
Иван Гурченко понял, что допроса Волкова ему не избежать. Надо было собраться с силами для борьбы с серьезным врагом.
– Иван Алексеевич, а с «шестеркой» что делать?
– С какой «шестеркой»?
– С проходящей по убийству машиной. У нас места нет ее держать, отправить бы ее куда-нибудь.
– А отпечатки все сняли?
– Все, еще тогда.
– И под капотом?
– Нет, а под капотом вы не говорили.
– Иванов, я убью тебя! Я сто раз говорил, чтобы сняли отпечатки везде, и под капотом в первую очередь. Бегом иди к экспертам и снимай все, что там внутри. Да смотри, чтобы все бумажки были оформлены как надо. Я не хочу на суде слушать, что улики добыты незаконным путем.
Гурченко погрузился в размышление о завтрашней встрече с Волковым. Что он скажет о том, где был? У бабы? Всегда есть свидетели, соседи, камеры наблюдения и прочая ерунда. Даже если ее научат болтать как по писаному протоколу, где-то что-то не сойдется. А дальше дело техники, как колоть. У своих коллег из ГИБДД Иван знал, что в поселок Войлоки Волков не уезжал. Друзья из ГИБДД завели видеонаблюдение, но не очень-то об этом распространяются, потому что не совсем законно. В первый же день коллеги поделились незаконной информацией. Но тогда, значит, Волков оставался в ночь убийства где-то в городе, как раз в той его части, где жил покойный мэр. Размышления прервал влетевший счастливый Иванов.
– Иван Алексеевич, вы были правы, есть отпечатки под капотом.
– Тех, кто за рулем, или те, что на канистре?
– Другие, и тоже свежие.
– Ну, это какая-нибудь автомастерская. Их тут тысячи в округе. Пойди найди. Но все-таки кое-что.
– Уже ищем по базе, – доложил довольный Иванов.
– Действуй, и копию мне, лично.
– Будет сделано.
Копия отпечатков пальцев быстро нашлась в компьютере «не для всех». Иван нисколько не удивился, только обрадовался. То, что в городе работают врачи-убийцы – это странно, такое он видел лишь в американском кино. А вот то, что есть люди, которых советское государство выучило профессии убивать, и такому человеку хочется работать по специальности – это не странно. Максимов, конечно, был в картотеке Гурченко. Странно другое: два таджика, фотороботы которых висят по всему городу, – Геморроев и Максимов? Оба явно имеют отношение к этой «шестерке».
Гурченко нажал на селектор.
– Иванов, на завтра приглашай Волкова, а Максимова прямо сейчас, побыстрее.
– А когда Волков придет, с невидимой краской попробуем?
– Я должен официально снять отпечатки с его ботинок, чтобы все было готово. Слышал?
– Так точно. Выполняю.
Максимов очнулся в больнице, утыканный иголками и обвитый трубками. Был солнечный майский день. Симпатичная медсестра читала какую-то медицинскую книгу. «Сестренка умная, – решил про себя Максимов, – не глянцевый журнал читает, а медицину учит».
– Сестра, давно я здесь? – поинтересовался пришедший в себя Максимов.
– Вы очнулись, как хорошо! И в мою смену.
– Как я сюда попал?
– Скорая привезла. – Сестра посмотрела какие-то бумажки. – А вы здесь прямо с того дня, как убили мэра.
– Мэра убили???
– Да, вы ведь не знаете. Застрелили его.
Максимов удивился, что мэра убили без него. Сестра-практикантка подумала, что есть чему удивляться. Не каждый день мэров убивают.
– А как третья школа?
– Работает прямо с того дня. Завтра последний звонок.
– Ну и слава богу, – сказал Максимов и снова отключился.
Иванов вбежал к Гурченко в кабинет, не забыв для порядка постучаться.
– Иван Алексеевич, а Максимов в больнице, в реанимации. С того дня.
– Что, нервный срыв?
– Что-то вроде, я не разбираюсь. Он же контуженный. Только он убить никак не мог. Он в реанимацию попал часов в пять утра.
– Час от часу не легче. Если так, то у тебя сегодня все меняется. Что с пулей?
– Вот, как раз из Москвы ответ пришел. Пуля от «макарова», нигде не значится. Но пуля особая. Во-первых, с мнимовского завода, а во-вторых, из пробной партии.
– Это уже кое-что. Прямо сейчас договаривайся и езжай в Мнимовск. Тут ехать-то двадцать минут.
Мнимовск встретил Иванова приветливо, даже, можно сказать, любезно. Директор завода, по некоторым сведениям, и хозяин, встретил машину Иванова на проходной. За директорской машиной Иванов легко проехал по территории огромного завода, когда-то крупнейшего в мире по производству патронов. В директорском корпусе несколько сотрудников занимались своими делами и совершенно не мешали разговору.
Директор завода был плодом любви южноамериканца и сотрудницы советского посольства. Звали его Алексей Фернандес. По-русски он говорил не хуже Иванова, но и по-испански говорить умел. Расположив Иванова поудобней, он налил ему крепкого душистого чая и только тогда спросил:
– Что привело к нам лейтенанта милиции?
– Вопрос вот по этим пулям. – Иванов достал увеличенные панорамные снимки пуль.
Фернандес внимательно рассмотрел фотографии. Сказал: «Не может быть!» Позвал кого-то по телефону. Появился заслуженный дядечка с протертой книгой в синем халате и очках. Вместе с Фернандесом они склонились над книгой, обмениваясь загадочными словами «три риски, три риски». Затем служащий оставил книгу, сказал, что за ней зайдет, и ушел.
– Вот в чем дело! Сначала о патронах. По технологии, в каждой партии мы должны брать определенное количество патронов и отстреливать их. Когда отстреливать – работа, людей стрелять не заставишь. Тогда я и вспомнил, как Том Сойер покрасил забор, и решил превратить наказание в развлечение. Я приглашаю людей пострелять в тир. Судя по рискам на пулях, это предновогодняя партия. 30 декабря выпущена. Я тогда позвал компанию знаменитых людей – там был главный редактор газеты «Столичный юнкер» Уткин, певец Блесняков-младший, депутат ваш, Бездриско, приехал.
– Он ваш, а не наш. Мы за него не голосовали.
– Странно, а у нас считают, что за этого козла голосовали не у нас, а в Покровске. Хитрый, как лис. И злой всегда, наверное, потому что не пьет. Так вот, история такая. Все отстрелялись, взяли на память по пустой гильзе, а ваш Бездриско…
– Это он ваш, Бездриско.
– А наш Бездриско говорит: а не дадите ли на память маленькую коробочку патронов, она как раз осталась. Я говорю: это подсудное дело – хранение боеприпасов. А он мне: у меня же депутатская неприкосновенность. Мне, мол, можно. Ну, дал я ему коробочку. Остальные расстреляли еще тогда. Значит, это пули из той коробочки. По журналу так выходит.
– Это вы в суде подтвердите?
– Нет, не подтвержу. У меня на суды аллергия.
Ходили слухи, что Фернандес, приехав в СССР, быстро попал в тюрьму за буржуазную пропаганду. Парень никак не мог смириться с совковой системой.
– Нет, в суды я не хожу. А в остальном – милости просим. Пострелять в тир приходите, как новая партия патронов выйдет.
– Непременно приду. Зовите, как надо будет отстрелять пробную партию. Вот моя визитка. Всего хорошего.
Фернандес проводил гостя до машины и позвонил на проходную, чтобы его выпустили с завода.
Задумчивый ехал Иванов назад. Про коробочку патронов на столе у Бездриско слышал весь город. В своем кабинете в Покровске он всем посетителям показывал патроны и говорил, что из-за большой любви к нему мнимовцы подарили ему патроны, для чего даже нарушили закон. Хоть он и козел, но не такой уж дурак, чтобы убивать мэра патронами со своего стола! Может быть, он не знал, что патроны помечены? Иванов представлял себе, что скажет его начальник, когда он привезет еще одного подозреваемого.
– Ну, Иванов, ты кого-нибудь попроще найти не мог? Этого мы даже толком допросить не можем! Сам и пойдешь к нему узнавать, где патроны.
Подумав, и еще раз подумав, Иванов решил отложить свой отчет о поездке в Мнимовск до поры до времени. А к депутату сходить самому.
Последний звонок
На следующий день город проснулся рано, веселый и праздничный. Было утро последнего звонка, нарядные дети шли в школу. В школьных дворах играла музыка. Погода радовала покровцев.
Но Волков чистил ботинки не для того, чтобы идти в школу. Идти надо было в милицию. Он давно ждал этого вызова и ломал голову над тем, что накопали менты. Кое-что он, конечно, знал, по мере возможности контролируя обстановку, то есть подглядывая и подслушивая через оставшуюся в его распоряжении аппаратуру. Но за всем-то не уследишь. И небольшое волнение все-таки было.
Гурченко сам вышел встречать Волкова. Был предельно вежлив и внимателен, насколько вообще может быть таковым милиционер.
– Проходите, пожалуйста. Садитесь, то есть присаживайтесь. Извините, некоторые формальности. Распишитесь здесь и здесь. Предупреждать о даче ложных показаний не буду, вы ведь оперативник, все и так знаете.
– Да, пришлось поработать.
– Тогда я сразу к делу. Где вы были в ночь на 15 мая?
– У нас с друзьями традиция: отмечаем день получения погон. Собираются те, кто в этот день получил погоны в высшей школе КГБ – теперь академии. Перебрал немного и решил за руль не садиться. До обеда.
– Это похвально. Так где конкретно вы отмечали, и кто может это подтвердить?
– Если я всех назову, половина нашей резидентуры рассекретится. А вот несколько телефонов таких, как я, бывших сотрудников дам с удовольствием.
– Вот листочек, напишите. А сейчас еще один вопрос: вы были в подвале дома Потерянова?
«Нарыли все-таки, черти, – подумал Волков. – Не пойму, как».
– Да, был. И не один раз.
– Когда это было? При каких обстоятельствах?
– Я помимо обязанностей первого зама занимался и безопасностью. Так сказать, неформально, по прежней специальности. Вот я и проверял подвал дома мэра. Тогда все боролись с терроризмом. Взрывы домов, помните?
– Да-да, конечно.
– Я осмотрел подвал, проверил входы в него, поменял замок: прежний гвоздиком открывался, отдал ключ в ДЭЗ. Все.
– Так у вас был ключ от подвала?
– Нет, зачем он мне. Ключ у дежурного в ДЭЗе.
– Необходима одна формальность. Чтобы отличить отпечатки ваших подошв от остальных, в том числе и убийцы, я вынужден попросить вашу обувь.
– Пожалуйста. – Волков быстро снял ботинки.
Иванов, как будто подслушивал в коридоре, сразу после звонка селектора прибежал к Гурченко.
– Да, Иван Алексеевич!
– Вот, быстро отснимите подошвы. Сидеть без ботинок неудобно.
Обращаясь к Волкову, он еще раз извинился.
– Простите, но это необходимо. Так когда вы вернулись в город?
– Это было уже часов в двенадцать дня. Я услышал про убийство по радио, сразу рванул на место. Но было уже поздно.
– По дороге вы куда-нибудь заезжали или поехали прямо в больницу?
– Нет, никуда не заезжал, позвонил по мобильнику и все понял.
Гурченко осенило, что ему не хватает распечаток звонков с мобильного. Пометил это в своем ежедневнике и продолжил.
– Может быть, вы встретили кого-то или заметили что-то подозрительное? Все-таки профессиональный взгляд.
– К сожалению, с утра я был не в форме и ничего такого не заметил. Если всплывет что-то в памяти, я вам сразу доложу.
В дверь постучался Иванов и принес ботинки.
– Готово.
– Ну вот и хорошо. На сегодня все. Распишитесь и можете быть свободны.
Волков и Гурченко снова раскланялись, прощаясь, а Иванов стоял, переминаясь с ноги на ногу. Дотерпев, пока Волков не закрыл дверь и его шаги не стихли в коридоре, Иванов выпалил:
– Это не те ботинки!
– Как не те?
– На вид те, а не те.
– Иванов, приказываю прийти в себя и объяснить нормальным человеческим языком.
Иванов немного отдышался и начал объяснять, сбиваясь и путаясь:
– На вид это те самые ботинки, с долдомской фабрики. Не отличишь. Только у гроба на нем были точно такие, но другие. Я, извините, проявил инициативу и снял отпечатки с того места, где Волков стоял в почетном карауле у гроба. Те совпадали с подвалом, а сегодняшние не совпадают. Брака на подошве нет. Это другие ботинки!
– Иванов, сколько раз я тебе говорил: нельзя скрывать результаты следствия от начальства! И что теперь с твоими отпечатками следов у гроба? Куда это пришьешь? Любой судья тебя пошлет с такими доказательствами. Доведет тебя такая самодеятельность до того, что сам под следствие попадешь, попомни мои слова!
Гурченко и сам не знал, насколько пророческой окажется эта мысль.
Волков ушел от Гурченко удивленный. Они даже не посмотрели распечатки разговоров по мобильной связи – это не помещалось в голове! Было досадно, что сам подсказал этому дебилу на свою голову. С ботинками фокус вроде бы удался, судя по виду лейтенанта Иванова, когда он принес ботинки обратно. Волков сразу приметил, что ботинки, которые принесла теща с распродажи, и ботинки в дорогом московском магазине – близнецы-братья. Разница была только в подметке. Поскольку, кроме ментов, на подошвы никто смотреть не будет, все остальные подтвердят, что он был в тех же ботинках, а следы не его.
Единственное, чего не знал Волков, – любовь к чистоте подвела его. На кладбище месить майскую грязь он надел те ботинки, которые все равно собирался выбрасывать на бесконечной помойке, называемой Москвой. Волков знал: выбросить там надежнее, чем сжечь, никто никогда не найдет.
Из милиции Волков сразу направился в больницу. Чешуев донес, что Максимов очнулся. Волков не хотел, чтобы Максимов наболтал чего-нибудь лишнего. Больница пустовала. Все постарались выздороветь в эти майские дни. Оставшихся было мало, лежали они тихо, в разных палатах и особенно никого не беспокоили. Волков шел по пустой больнице и удивлялся, куда подевался народ: и врачи, и больные, и посетители.
В залитой солнцем палате лежал Максимов в окружении капельниц, трубок и каких-то мигавших приборов.
– Это ты! – радостно воскликнул Максимов. Он дышал неровно и говорил отрывистыми фразами. – Как я рад.
– Пришел проведать, мне сказали, ты очнулся.
– Это здорово. Я все понял. Мы здесь одни?
– Никого нет, я проверял. Можешь говорить, но помни, чему меня в академии КГБ учили, – и стены слушают.
– Ты не волнуйся. Я так рад. Так это ты? Из-за меня. Скажи честно. Ведь за два часа ты же никого не нашел бы. Скажи правду. Сам, ради меня. Я так тебе благодарен. Ты настоящий герой. Таких теперь нет.
– Не болтай. Велико дело.
– Нет, не скажи. Я в Афгане скольких убил – и ничего. А тут волновался. Особенно, когда твои дружки бензина пожалели. Я чуть не поседел.
Глядя на седого Максимова, Волков отечески улыбался, хотя и поглядывал за дверь, не слышно ли кого-нибудь. Но стояла мертвая тишина.
– Ты, Волков, не бойся. Я, видно, долго не протяну. Скоро все с собой унесу. Так что со мной, как в могиле, – попытался пошутить Максимов.
– Ничего, подлечим, будешь еще в футбол играть.
– Да ты меня не утешай. Я ведь знаю. Ты его сразу, с первой. Ты же не хуже меня стреляешь.
– Да уж, нас научили не хуже вашего.
– Ну и хорошо – не мучился. Господь с ним. Редкая сволочь был. Теперь о покойнике только хорошо.
– Ты отдыхай, поправляйся. Если нужно что – Чешуева зови, он мне все передаст.
– А таджиков не поймали? Я все боялся, им бензина не хватит.
– Куда ментам поймать! Ты слышал хоть раз, чтобы по плану «перехват» кого-нибудь поймали?
Максимов отрицательно покачал головой.
– Вот и опять не поймали. Забудь. Сил набирайся и выздоравливай.
– Спасибо, что зашел. Мне и вправду лучше стало.
– Пока. И помни: как только чего надо, любая мелочь, – зови Чешуева.
– Я его в ту ночь видел.
– Чешуева? А он тебя?
– Вроде нет. Он странный какой-то был – пьяный, что ли. Качало его из стороны в сторону.
Держать на крючке Чешуева – это одно дело, но если Чешуев все знает, то неизвестно, кто кого будет держать на крючке. Волков хотел попросить Чешуева ускорить прохождение земного пути Максимовым-старшим, а теперь задумался. Если анестезиолога вызывали в милицию, то что он наплел там? Или еще вызовут? Тепло попрощавшись с Максимовым, Волков снова погрузился в тяжелые мысли.
Гурченко с Ивановым были завалены распечатками телефонных разговоров Покровска. В ночь перед убийством все говорили со всеми. Все подозреваемые говорили между собой.
Зазвонил городской телефон. Хозяин кабинета взял трубку.
– Гурченко слушает.
– Это Шварц из Саратова.
– Слушаю вас, Арнольд Иванович.
– Я забыл вам одну вещь сказать. Вы говорили, вспомните что-нибудь, позвоните. Вот я и звоню. Волков под утро вернулся в город. Я видел его «Волгу» на рассвете.
– Когда, не помните?
– Когда луна покидала земную полутень. Это получается 5 часов 17 минут по московскому времени.
– Спасибо вам, Арнольд Иванович.
– Как расследование?
– Продвигается.
– Сколько мне еще в Саратове сидеть?
– Да уж посидите пока. Там уж на Волге жара, поди?
– Загораем.
– Ну и чудесно, всего доброго!
– До свидания.
Хитрый Шварц, начитавшись детективов, знал, что верить никому нельзя, и поэтому назвал не тот город, откуда звонил. Шварц сидел не на солнечном волжском берегу, а в дождливом и холодном Санкт-Петербурге у тетки.
– Ну, Иванов, посмотри, кто у нас звонил в 5:17.
– В 5:17 никто, зато в 5:16 звонил Максимов Волкову.
– Вот теперь вся картина сходится!
– Не вся, товарищ подполковник. Я еще не доложил вам про пулю.
И Иванов рассказал про свою поездку в Мнимовск.
– Да, Иванов, подкинул ты задачку. Помнишь ведь, Бездриско у нас – главный подозреваемый. Он был на месте преступления. Может, корректировал огонь. Или давал знак тому, кто сидел в подвале. Просто заговор какой-то в городе.
Иванов, услышавший одобрительные слова начальства вместо привычной ругани, достал трубку и молча начал набивать ее табаком. Потом с задумчивым видом раскурил трубку. После поездки в Мнимовск Иванов бросил курить дешевые и вонючие сигареты. Как настоящий сыщик, какой-нибудь Холмс или Мегрэ, он перешел на трубку. Теперь в покровском ОВД вкусно пахло голландским трубочным табаком. На всем этаже.
В дверь постучали.
– Да-да, – ответил хозяин кабинета.
Вошла практикантка Люся. Лейтенант Иванов захлебнулся дымом. Гурченко любезно предложил ей сесть.
– Иванов, иди покури, не смущай девушку своей трубкой.
Когда дверь за растерянным Ивановым захлопнулась, Гурченко спросил:
– Что-нибудь новое в медицине?
– Я знаю, кто убил Потерянова.
– Люся, два раза одно убийство не раскрывала даже мисс Марпл у Агаты Кристи. Кстати, могу показать заключение московского Института травматологии. Вот, пожалуйста, у Потерянова были ранения, несовместимые с жизнью. Приезжали московские врачи, бог знает сколько денег потратили на экспертизу – и вот вам результат.
– Но я ведь сама видела, что Денисов ничего не предпринимал. Видела отношение к больному!
– Отношение к делу не пришьешь. У Денисова не один Потерянов на счету. У него полкладбища на шестьдесят третьем километре.
– Бог с ним, с Денисовым, я по другому поводу пришла. Сегодня в одиннадцать часов, – перешла на официальный тон Люся Белова, – в больницу пришел Волков.
Гурченко прикинул по времени. Получалось, что сразу от него Волков поехал в больницу.
– Я была в ординаторской. Там в реанимационной палате фанерная перегородка, на вид как сплошная стена, но все слышно. Я спала на диване после ночной смены и услышала, как говорили Волков и Максимов. Должен был стрелять в Потерянова Максимов, но ему стало плохо, и стрелял сам Волков.
– Они так и сказали?
– Примерно так, я только проснулась.
– Кто говорил: Волков или Максимов?
– Оба.
Гурченко почему-то изменил свое отношение к Люсе. Сейчас он смотрел на нее, как смотрит старый коллекционер на редкую красивую вещь. Чувство, знакомое только коллекционерам, овладело Иваном: он хотел сохранить эту сказочную красоту. Причем не для себя. Он прекрасно понимал, что Волкову продырявить эту прекрасную головку ничего не стоит. Какого-то плана действий он еще не выработал, поэтому начал с того, с чего начал бы любой мужчина, – с логики.
– Вот что, Люся. Это в кино злодеев вызывают в милицию или полицию, и там они за пять минут раскалываются. Волкова пять лет учили не раскалываться перед самыми опытными спецслужбами мира. Это не покровские менты!
– Но ведь… – пыталась возразить Люся.
– Помолчи и послушай меня. Реально на Волкова у меня ничего нет. Одни намеки.
– Но ведь я сама слышала.
– Они от всего откажутся. И что твои слова против слов Волкова? Как здоровье Максимова?
– Честно, не жилец. Хоть нас и учили так не говорить.
– Ну вот видишь. Один уже и так, считай, в могиле. Другого ничто не берет. Я уж не говорю про то, что он может начать активно защищаться. Убрать свидетеля, к примеру. Вот Шварц из Института затмений – всего лишь видел Волкова на дороге в утро убийства, так уже сидит в Саратове и трясется. А он умный мужик.
– Так что же, пусть убийца останется безнаказанным?
– Люся, бог его накажет, а тебе жить надо. Учиться, замуж выйти, детей родить.
Гурченко сам себя слушал и удивлялся. В нем проснулся какой-то отцовский инстинкт.
– А ты… то есть, а вы?
Ваня погладил свою комиссарскую кожанку, поправил на боку наган.
– Я? Мое дело – с такими бороться. Всю жизнь. Я должен найти что-то посерьезней разговоров за фанерной стенкой. Пистолет, например, или деньги. Все ведь из-за денег.
– И что мне теперь – в Саратов, к Шварцу?
– Не обязательно в Саратов. Но пока надо с Покровском расстаться. На время. У тебя есть куда?
– А практику как закончить?
– Не волнуйся – справку получишь. Я постараюсь. Так есть куда сбежать?
– Найду.
– И я тебя найду и расскажу, когда поймаю эту сволочь. Сейчас на милицейском «газике» едем прямо к тебе. Мухой собираешься, и везу тебя в Москву. Там черта потерять можно, а не только девушку.
Гурченко нажал на селектор.
– Иванов, зайди.
Когда Иванов испугано выглянул из-за двери, Гурченко строго сказал:
– Иванов, остаешься за меня. Все следственные действия по плану. Ясно?
– Ясно, товарищ подполковник.
– Исполняй.
Гурченко с Люсей вышли во двор отдела внутренних дел. Милицейский «газик» ждал их.
Люся была не только красива, но и умна. Она собралась мгновенно. Вернувшись во двор милиции, они пересели на скромную «Ауди» Ивана и рванули в сторону столицы. Там, на большом проспекте, они расстались навсегда и даже не поцеловались на прощание. Радость спасения красоты в памяти Ивана потом всю жизнь соседствовала с горечью неудовлетворенной страсти.
В сказке про Аладдина обладатель лампы любил повторять: «В доме нет темнее места, чем то, на котором стоит лампа». Аладдин знал, о чем говорил. Профессиональные шпионы, в отличие от киношных, не ходят на явки в кафе, где видеокамеры одной разведки следят за видеокамерами другой. Не встречаются они и в других дурацких местах – ради красоты кадра в фильме. Администрация Покровска – белый дом, стандартное здание, три этажа, две лестницы. С одной лестницы на другую вы пройдете и по первому этажу, и по второму, но по третьему насквозь вы не пройдете. Дело в том, что в советское время там сидел городской отдел КГБ. Занимал этот отдел несколько комнат, одна из которых была секретная, без окошек, без дверей. Больше того —еще и железная, как сейф, чтобы нельзя было установить разные подслушивающие и подглядывающие устройства. Делали тогда хорошо. В этом сразу убедился Волков, когда включил свой мобильный телефон. Связь не работала. Совсем. Часов в одиннадцать, когда все чиновники бывают обычно на местах, Волков брал ключ и шел этажом ниже в городской совет. Кивал головой Качеру, и тот с деловым видом отправлялся на третий этаж.
Сегодня все должно было быть как всегда, но вмешался Стоянов. Он вздумал проводить какое-то совещание по инвестициям в науку с приглашением областных министров и депутатов Государственной думы. Волков дал ему ключ от пустого кабинета Потерянова – самого большого помещения в администрации. Кроме всего прочего, это была и проверка. Только-только девять дней прошло. Волков, конечно, не мог предположить, что Стоянов – настоящий рыцарь, который борется не только с реальными демонами, но и с мифическими химерами.
На совещание пришли странные люди: академик, два министра из области, пара болтливых профессоров, журналист Живун, друг Стоянова из Москвы Желтко.