Чаковский Александр Борисович. Блокада (Книга 4)

   Берия покинул кабинет Верховного, убежденный, что упоминание о врагах, притаившихся в штабе МВО, сыграло свою роль. Он уже мысленно прикидывал, какими должны быть показания этих врагов и, в частности, что скажет командующий ВВС округа полковник Сбытов после того, как им займется Абакумов.
   Но на этот раз Берия ошибся.
   Он не учел, что Сталин тех дней во многом отличался от Сталина предвоенных лет.
   На горьком опыте познавший в первые дни войны страшную цену самоуверенности и просчета, он хорошо теперь понимал, чем грозит пренебрежение к сообщению воздушной разведки...
   И вот он сидел в своем домашнем кабинете, время от времени поглядывая на часы и мучительно ощущая медленный ход времени.
   Подумал, не вернуться ли ему наверх, но усилием воли заставил себя остаться на месте. Все распоряжения, которые он мог отдать, были уже отданы. Если связь с Коневым и Буденным будет восстановлена, ему немедленно дадут знать сюда. Если позвонят из штаба МВО, ему тоже сразу же доложат об этом...
   Правда, оставался один ожидавший его окончательного решения вопрос.
   Уже на второй день немецкого наступления Сталин приказал командованию Забайкальского военного округа подготовить несколько дивизий для переброски на Западный фронт. Элементарная логика подсказывала, что было бы лучше, если бы эти дивизии уже находились на пути к Москве. Но кроме военной арифметики существовала еще и высшая математика. Сталин не сомневался, что переброска войск с Дальнего Востока не останется не замеченной Японией и что лучшего момента для нападения она выбрать не может.
   С другой стороны, Сталина не покидала мысль, что тактика выжидания, промедление с переброской войск могут привести к трагедии, подобной той, что произошла в ночь на 22 июня. И эта ненавистная ему мысль не давала покоя...
   Он решил все же прилечь на кушетке в кабинете, подремать, пока не будут получены новые данные воздушной разведки или пока восстановится связь с Коневым и Буденным. Но снова сделал инстинктивное движение, чтобы подняться обратно, в свой служебный кабинет. И опять заставил себя остаться на месте.
   Он понимал, что не насущная необходимость влекла его сейчас наверх, а тревога и желание быть ближе к телефонам, к напряженно работающим там, на втором этаже, людям.
   Будучи замкнутым, обычно ни словом, ни жестом не выдающим своих чувств человеком, Сталин тем не менее не терпел одиночества. Он никогда не обедал, не ужинал один. И при этом почти всегда занимался делами. В кремлевской квартире. За обеденным столом. За ужином. На кунцевской даче. На Кавказе, в Сочи. Всюду... И люди, которые окружали Сталина, считали естественным в его присутствии говорить только о делах. Эти люди менялись. Исчезали одни, появлялись другие. Он сам выбирал их - тех, кто должен был находиться рядом с ним...
   "Я обязан заставить себя отдохнуть, - мысленно произнес Сталин, - хотя бы два часа, хотя бы час, пока мое присутствие там, наверху, не является необходимым".
   Посмотрел на стоявшую у стены кушетку, но не двинулся с места. Вспомнил, что ничего не ел с утра. Разумеется, ему достаточно было снять телефонную трубку, и через десять минут ужин стоял бы в столовой на столе. Но есть не хотелось.
   Стараясь хоть на какое-то время отвлечься от дел, дать необходимый отдых мозгу, Сталин подумал: хорошо было бы с кем-нибудь поговорить. Поговорить просто так, не отдавая приказов и не выслушивая докладов.
   Но таких людей вокруг него не было.
   И вдруг в памяти всплыло имя, которое как будто ничего ему не напоминало: Баканидзе. Распространенная грузинская фамилия.
   Три дня назад он, не раздумывая, вычеркнул эту фамилию из списка, который передал ему Поскребышев. Но она не исчезла из памяти окончательно, задержавшись где-то в ее глубинах.
   "Баканидзе... Баканидзе..." - повторял сейчас Сталин. Нет, он не знал члена ЦК, наркома или генерала с такой фамилией. Этот человек был ему незнаком. Но какое-то подсознательное чувство мешало выкинуть эту фамилию из головы...
   Наконец Сталин снял телефонную трубку и набрал номер Поскребышева. Услышав густой бас своего помощника, спросил:
   - Что слышно?
   - Пока ничего нового, товарищ Сталин, - ответил Поскребышев. - Связь с Коневым еще не восстановлена. Шапошников направил на Западный двух делегатов связи. Люди Пересыпкина работают на линии.
   Сталин промолчал.
   - Это все, Иосиф Виссарионович? - спросил после паузы Поскребышев.
   - Подожди. Этот... Баканидзе... Он не назвал своего имени?
   - Кто?
   - Ба-ка-ни-дзе! - раздраженно, по слогам произнес Сталин. - Человек, который звонил три дня назад. Его имя!
   - Одну минуту, товарищ Сталин, - торопливо ответил Поскребышев, - я сейчас подниму списки...
   Наступило короткое молчание. Потом снова раздался голос:
   - Его зовут Реваз. Реваз Баканидзе.
   "Реваз Баканидзе... - повторил про себя Сталин. - Реваз... Резо... Ну конечно!"
   Сталин машинально опустил трубку на колени. Он вспомнил, вспомнил этого человека! Он всегда звал его просто Резо и никогда по фамилии. Если бы кто-нибудь спросил его, как фамилия Резо, ему и раньше надо было бы приложить усилие, чтобы вспомнить. Но Резо!..
   Более сорока лет прошло с тех пор, как они встретились впервые! Они вместе учились в Тифлисской семинарии. Резо был младше года, кажется, на три или четыре. Их сдружили книги. Отец Баканидзе работал в публичной библиотеке, и Резо мог брать там на день-другой книги для Сосо.
   Толстой и Достоевский, Гоголь и Щедрин были раз и навсегда изгнаны из семинарии. Ректор отец Гермоген вместе с инспектором Абашидзе охотились за любителями запрещенного чтения. Однажды они поймали Резо, когда тот проносил в семинарию два тома Писарева, и досадили его в карцер, пообещав выпустить не раньше, чем тот признается, кто кроме него читает подобную литературу. Резо просидел пять дней, повторяя: "Только я. Я один".
   Потом они оба жили в Батуми, где исключенный в конце концов из семинарии Резо работал токарем на Манташевском заводе. Он был одним из организаторов забастовки рабочих, а Иосиф Джугашвили - руководителем демонстрации в защиту брошенных в тюрьму забастовщиков...
   Через несколько лет они случайно встретились в Сибири, на пересыльном пункте, и тому и другому предстояло отбывать ссылку, только в разных местах... И снова жизнь свела их в Батуми, но уже в 1904 году...
   Что же потом?.. Потом советский нарком по делам национальностей Сталин, прибывший по поручению Ленина на раздираемый классовой борьбой Кавказ, встретил Реваза в Тифлисе, где тот работал то ли в ревкоме, то ли в Чека.
   В последний раз они виделись в Сочи, кажется, в тридцать пятом году. Это была короткая, почти мимолетная встреча. Сталин смутно догадывался, что начальник его охраны заботится о том, чтобы ему "не надоедали" бывшие друзья. Да и сам Сталин старался теперь избегать их. С тех пор прошло много лет, и он забыл Реваза, как забыл многих, кого знал в те далекие годы...
   ...Сталин прислушался. Ему показалось, что откуда-то доносится чей-то приглушенный голос.
   Он не сразу понял, что голос звучал в телефонной трубке, которую он по-прежнему держал в руке.
   Резким движением поднес трубку к уху, сказал:
   - Да?..
   - Это я, Иосиф Виссарионович, - услышал он голос Поскребышева.
   - Что тебе надо? - недовольно спросил Сталин.
   - Мне показалось, что вы не повесили трубку.
   - Тогда повесь ее ты и занимайся делом! - грубо сказал Сталин. Но тут же добавил: - Нет, подожди! Привезите ко мне Баканидзе. Сюда. На квартиру.
   - Но, товарищ Сталин, - раздался неуверенный бас, - я же не знаю, где его искать! По телефону он говорил, что находится под Москвой со своей частью на переформировавшей в дня через три направится на фронт...
   - Найти и привезти! - повторил Сталин. - Ясно?
   И, не дожидаясь ответа, повесил трубку.
   Был четвертый час утра, когда он поднялся на второй этаж. Прошел в свой кабинет через особую дверь, минуя приемную, в которой сидел Поскребышев. Но на столе у Поскребышева тотчас же зажглась и погасла лампочка: сотрудник охраны на первом этаже нажал сигнальную кнопку.
   Все мысли Сталина вновь были сосредоточены на ожидании сообщений о результатах воздушной разведки. Про Баканидзе он снова забыл, но если бы и помнил, то не стал бы спрашивать, выполняется ли его распоряжение: Сталин никогда не повторял распоряжений дважды.
   - Артемьева! - приказал он вошедшему по звонку Поскребышеву.
   Через минуту тот снова появился в кабинете и доложил, что Артемьев выехал в Тулу. У аппарата его заместитель.
   Сняв телефонную трубку, Сталин спросил:
   - Есть результаты воздушной разведки?
   - Так точно, товарищ Сталин, - услышал он торопливый ответ, - мы только что доложили Генштабу.
   - Что видели на этот раз ваши летчики?
   Он уже был прежним Сталиным и задавал вопросы спокойно и не спеша.
   - То же самое, что и в прошлый, товарищ Сталин, - ответил генерал на другом конце провода, тщетно стараясь подавить волнение, звучащее в его голосе. - По шоссе движется колонна танков и мотопехоты противника.
   - Откуда и куда?
   - Со стороны Спас-Деменска на Юхнов.
   - Какова длина колонны?
   - Примерно двадцать пять километров, товарищ Верховный главнокомандующий, - поспешно ответил генерал и тихо добавил: - Наших войск перед ней не обнаружено.
   - Какие вы приняли меры? - спросил Сталин после короткого молчания.
   - В Подольск выехал помощник командующего комбриг Елисеев для быстрейшего приведения в боевую готовность пехотного и артиллерийского училищ. Ему дано задание вывести курсантов на рубеж Малоярославецкого укрепрайона, чтобы любой ценой задержать противника. Кроме того, приказано поднять по тревоге училище имени Верховного Совета и Военно-политическую академию. Они находятся сейчас в подмосковных лагерях. Кроме того...
   - Подождите, - сказал Сталин. Он положил на стол телефонную трубку, взял карандаш и что-то записал на листке бумаги. Затем встал, подошел к столу заседаний. Карты, убиравшиеся на время совещаний с иностранцами, теперь вновь были разложены по всей длине стола.
   Сталин выбрал одну из них, сделал на ней пометку карандашом, вернулся к письменному столу, не опускаясь в кресло, снова взял трубку и, услышав в ней частое и шумное дыхание, сказал:
   - Продолжайте.
   - Помимо частей, о которых я только что доложил, - раздалось в трубке, - по боевой тревоге поднимается Военно-политическое училище и части тридцать третьей запасной стрелковой бригады.
   - У вас все? - спросил Сталин.
   - Да, товарищ Верховный главнокомандующий, - ответил генерал после короткой паузы.
   Именно эта пауза насторожила Сталина. Вместо того чтобы повесить трубку, он сказал, произнося слова медленно, почти по слогам:
   - Я спрашиваю: это все, что вы можете доложить? - И, не дожидаясь ответа, добавил: - Я хочу знать все.
   - Товарищ Сталин, - нерешительно, с явно ощутимой робостью в голосе произнес генерал, - если верить командиру эскадрильи и летчикам, вылетавшим для проверки первоначальных данных воздушной разведки, танки противника... уже вошли в Юхнов.
   Какое-то мгновение Сталин молчал. Он почувствовал вдруг, как во рту у него пересохло. Немцы в Юхнове! Значит, Ржевско-Вяземский оборонительный рубеж обойден противником...
   - Товарищ Сталин, разрешите доложить, - снова заговорил генерал, - мы только что сообщили данные разведки в Генштаб, но там о прорыве ничего не известно. Командующего ВВС округа полковника Сбытова вызвал в НКВД Абакумов, и Сбытов не возвращается уже более двух часов!
   Генерал говорил все торопливее, точно опасаясь, что его не выслушают до конца. И внезапно умолк, будто испугавшись собственных слов.
   - Вы поступили правильно, что доложили. Нам нужна правда, - произнес Сталин еще спокойнее, чем прежде. - И меры приняли правильные. Надо во что бы то ни стало задержать врага перед Можайским рубежом. Вы понимаете меня? Собрать все, что есть, и задержать во что бы то ни стало. Необходимо выиграть пять - семь дней, пока не подойдут резервы Ставки. Вы меня поняли?
   - Так точно, товарищ Сталин! - громко ответил генерал.
   - И еще. Передайте Артемьеву мое указание, чтобы возвращался в Москву. Товарищи в Туле сами знают, что надо делать. И Сбытову передайте, чтобы возвращался на свой КП. Сейчас не время для бесед с Абакумовым.
   - Но, товарищ Сталин, ведь его...
   - Передайте, чтобы возвращался! - чуть повысив голос, сказал Сталин и повесил трубку.
   Затем он снял трубку другого, без наборного диска телефона и, не называя себя, резко произнес:
   - Где Сбытов?
   Несколько мгновений он слушал знакомый голос. Затем сухо сказал:
   - Пусть Абакумов занимается своими делами. - И уже гневно, с нескрываемым упреком бросил: - Немцы в Юхнове!
   Положив трубку, вызвал Поскребышева и приказал ему еще раз попытаться соединиться с командующими Западным и Резервным фронтами.
   Однако Поскребышев почти тотчас же вернулся и доложил, что связи с Коневым и Буденным по-прежнему нет.
   ...Несколько минут Сталин молча ходил по кабинету. В ушах его все еще звучали слова: "Танки противника... уже вошли в Юхнов".
   Ему не надо было снова смотреть на карту для того, чтобы оценить значение происшедшего. И хотя около ста километров еще отделяло Юхнов от Можайской линии обороны и свыше двухсот - от Москвы, Сталин не утешал себя этим: ведь и от Спас-Деменска до Юхнова было почти сто километров.
   Он позвонил в Генеральный штаб. Несмотря на раннее утро, Шапошников был на месте.
   - Вам известно, что немцы в Юхнове? - сухо спросил Сталин.
   - Да, Иосиф Виссарионович, - ответил начальник Генерального штаба, и в этом коротком его ответе содержалось все: и признание катастрофичности случившегося, и чувство личной вины, и страшная усталость уже далеко не молодого и не крепкого здоровьем человека.
   - Как вы расцениваете ситуацию?
   - Полагаю, что противнику удалось прорвать фронт Конева. Видимо, Конев этого и опасался, когда настаивал на отводе его войск на новые рубежи.
   - Он вам звонил?
   - Никак нет. Разговор состоялся по "Бодо". Однако я, зная, что подобного разрешения от Ставки не поступало, определенного ответа не дал. После этого прервалась и телеграфная связь.
   - Борис Михайлович, ответьте на один вопрос, - медленно, чувствуя, что ему все труднее говорить спокойно, произнес Сталин, - вы можете мне сообщить хотя бы приблизительно, где в настоящее время находятся командные пункты Конева и Буденного?
   То напряжение воли, на которое был способен Сталин, понимающий, что обязан во что бы то ни стало сохранять спокойствие, было не под силу Шапошникову.
   - Нет, Иосиф Виссарионович, - глухо ответил он. - В настоящую минуту я не знаю... Я не могу доложить вам об этом... У нас... все еще нет связи с командными пунктами этих фронтов.
   Сталин повесил трубку. Потом подошел к столику у стены, на котором стоял графин, налил воды и сделал несколько глотков. Глотать было нестерпимо больно. Только сейчас ощутил жар и легкий озноб. Очевидно, он заболевал.
   Передернул плечами и провел рукой по липу, как бы пытаясь сбросить с себя так не ко времени начинающуюся болезнь. Снял трубку аппарата междугородной правительственной связи, вызвал к телефону командующего Забайкальским военным округом Ковалева и сказал:
   - Прикажите поднять по боевой тревоге дивизии, намеченные для отправки в Москву, и срочно начинайте погрузку.
   Взял со стола большую лупу и линейку и склонился над картами. Через несколько минут выпрямился, сделал несколько медленных шагов взад и вперед по кабинету, нажал кнопку звонка и снова вернулся к картам. Не оборачиваясь, приказал вошедшему Поскребышеву:
   - Ленинград. Жукова. Если нет на месте, предупредить, чтобы был у аппарата через два часа.
   - Будет сделано, товарищ Сталин, - сказал Поскребышев.
   - Что еще? - недовольно спросил Сталин, почувствовав, что тот не уходит, и на этот раз обернулся.
   - Товарищ Баканидзе у вас на квартире, - ответил Поскребышев.
   Несколько мгновений Сталин пристально глядел на стоявшего перед ним уже немолодого, но еще черноволосого, без проблеска седины, начинающего полнеть человека. Тот был в военной форме с полевыми, защитного цвета петлицами без окантовки.
   Ни бурные встречи, ни долгие прощания не были в характере Сталина. Случалось, что с людьми, с которыми не виделся уже давно, он встречался так, будто продолжал только что прерванный разговор. А прощаясь с собеседником, особенно если тот принадлежал к его ближайшему окружению, обычно лишь кивал головой или попросту переходил к другим, очередным делам.
   Однако сейчас в лице Сталина что-то дрогнуло, и он глухо проговорил:
   - Ну... Здравствуй, Резо!
   - Здравствуй, Коба! - негромко, с чуть заметной улыбкой на смуглом, уже изрезанном морщинами лице отозвался Баканидзе.
   Он было протянул Сталину руку, но тот подошел и обнял его.
   - Мы давно не виделись, - сказал Сталин. - Очень давно.
   - Да. Давно.
   - Может, поужинаем или, точнее, - усмехнулся Сталин, - позавтракаем? Ты, наверное, голоден?
   Баканидзе покачал головой:
   - Через сорок минут я должен быть на Белорусском вокзале. Начнется погрузка моей дивизии.
   - Ты командуешь дивизией? - спросил Сталин.
   - Нет. Я комиссар, - Баканидзе кивнул на звезду на рукаве своей гимнастерки.
   "Надо спросить, как он жил все эти годы, - подумал Сталин, - как здоровье его жены и сына, ведь у него, кажется, был сын..."
   Но не смог. Он полагал, что с приходом Резо его на какие-то минуты покинет война. А она вошла сюда в образе этого человека в военной форме, которому предстояло через сорок минут отправиться на фронт.
   - Сядем, - сказал Сталин.
   Они сели на кушетку.
   - Как жена?
   Сталин запнулся перед словом "жена", потому что давно забыл, как ее зовут. Собственно, в этом не было ничего удивительного - он не видел жену Баканидзе с середины двадцатых годов.
   Баканидзе чуть удивленно взглянул на него и ответил:
   - Кето умерла в двадцать девятом.
   Ему хотелось добавить: "Я ведь рассказывал тебе об этом", - но он промолчал.
   - Да, да, - нахмурился Сталин. Потом спросил: - А сын? Ведь у тебя был сын!
   - Он погиб, Коба. Его призвали в первый день войны. Он был убит ровно через месяц, двадцать второго июля, под Лугой. Так написано в похоронке.
   Сталин едва удержался от того, чтобы не воскликнуть: "Как, он же был совсем мальчиком!.."
   Но тут же вспомнил: годы. Годы!
   - Почему ты так долго не давал о себе знать - почти десять лет? задумчиво сказал Сталин. - Жалко, что тебя не было рядом со мной все это время.
   "А ты уверен, Коба, что так было бы лучше? - хотелось спросить Баканидзе. - Разве всем, кто был рядом с тобой, это принесло счастье?.." Но он промолчал.
   - Ну... как сложилась твоя жизнь? - снова спросил Сталин.
   Реваз пожал плечами:
   - Служил в армии, это ты знаешь. В тридцать седьмом демобилизовали. Заметив, что в глазах Сталина мгновенно появилась настороженность, поспешно добавил: - Нет, нет! По здоровью. Туберкулез. Ты ведь знаешь... Открылся старый процесс в легких.
   Да, это Сталин знал. Многие ссыльные из теплых краев заболевали в сибирских снегах туберкулезом. В том числе и он сам. Правда, ему удалось справиться с болезнью.
   - А теперь?.. - спросил он, вглядываясь в лицо старого друга.
   - Сейчас я совершенно здоров, - твердо ответил тот. - Прошел переосвидетельствование в первый день войны. Признан годным по всем статьям. А как ты, Коба?
   Он задал этот вопрос и тут же понял всю его нелепость. Чуть смешавшись, поспешно спросил:
   - Как дети? Как Яков?
   - Якова нет, - сумрачно ответил Сталин. - Наверное, погиб.
   Снова наступило молчание.
   Глядя на осунувшееся, похудевшее лицо Сталина, на поседевшие его волосы, Баканидзе, казалось бы, только сейчас до конца осознал, каково приходится этому человеку.
   - Трудно, Коба? - тихо спросил он.
   - Да. Трудно, - не сразу ответил Сталин, глядя куда-то в пространство. Потом неожиданно повернулся к Ревазу и, глядя на него в упор, сказал: Немцы в Юхнове.
   Он произнес эти слова резко, отчетливо, не отрывая при этом своего взгляда от лица Реваза, точно желая проверить, какое впечатление произведут они на него.
   Однако ни один мускул не дрогнул в лице Баканидзе.
   "Он всегда был таким, - с каким-то особым удовлетворением подумал Сталин. - Сдержанным, молчаливым, закаленным. Он не изменился".
   Услышав страшную новость, Реваз не произнес ни слова. Лишь посмотрел на ручные часы, как бы говоря тем самым: "Раз так, мне надо спешить".
   - Не торопись, - сказал Сталин, - успеешь. Тебя доставят вовремя.
   - Но у тебя дела. Я, наверное, мешаю тебе.
   - Ты не мешаешь мне. Посиди, - ответил Сталин, хотя уже чувствовал, что ему не о чем больше говорить с Ревазом, что все то, что не имеет прямого отношения к событиям на фронте, сейчас не интересует его. Любой вопрос, заданный им или Ревазом, потянул бы за собой пить воспоминаний, а ему было не до воспоминаний.
   И тем не менее Сталину не хотелось, чтобы Реваз уходил. Хотелось несколько минут посидеть рядом молча.
   - Значит, немцы приближаются к Москве? - тихо спросил Реваз.
   - Да, - жестко ответил Сталин, - и очень крупными силами.
   Он снова пристально посмотрел в лицо Ревазу. Но тот только понимающе кивнул головой.
   Потом спросил:
   - А... под Ленинградом?
   - Они в четырех километрах от Путиловского завода. И если мы в ближайшее время не прорвем блокаду, в городе начнется голод.
   Сталин говорил по-прежнему жестко, резко, точно находил какое-то горькое удовлетворение в обнажении страшной правды.
   - А на юге? - уже совсем тихо произнес Реваз.
   - Рвутся к Донбассу, - как-то поспешно, точно боясь, что Реваз не успеет узнать всей правды, ответил Сталин.
   Реваз опустил голову.
   - У тебя есть еще вопросы? - с каким-то вызовом в голосе произнес Сталин.
   Реваз поднял голову и посмотрел на него внимательно, точно заново узнавая. Наконец сказал:
   - Да, Коба, вопрос есть. В другой обстановке я бы, наверное, долго колебался, прежде чем задать его. Но теперь мы торопимся - и ты и я. И если я уйду, не спросив, то буду клясть себя за трусость... Коба, ответь мне, как все это могло произойти? Как случилось, что немцы под Ленинградом и приближаются к Москве?!
   Наступило молчание. Потом Сталин медленно поднялся. Подошел к письменному столу. Теперь Баканидзе видел только его спину. Всегда державшийся прямо, Сталин стоял ссутулившись, и серая куртка на спине его натянулась.
   Но вот он выпрямился, повернулся, и Баканидзе увидел недобрый блеск в его глазах.
   - Ты пришел звать меня к ответу? - медленно, с затаенной угрозой в голосе проговорил он по-грузински.
   - Нет, Коба, нет! - по-прежнему по-русски, но с явным волнением ответил Реваз и тоже встал. - Я просто хотел спросить тебя. По-человечески! Как друга... Как коммунист коммуниста... - добавил он уже тише.
   И Сталин вдруг понял, что подсознательно ждал этого вопроса, что, наверное, именно поэтому с такой ожесточенной резкостью обнажал перед Ревазом положение на фронтах...
   И тем не менее, когда вопрос был задан вслух и с такой прямотой, он прозвучал для Сталина неожиданно.
   Не глядя на стоявшего Реваза, он заходил взад и вперед, потом снова остановился у письменного стола.
   - Хорошо, - глухо произнес он, - я понял твой вопрос и не уйду от него. Но прежде я хочу тоже спросить тебя... Знаешь ли ты, какая сила обрушилась на нас?
   - Я слушал твою речь по радио...
   - В ней была сказана только часть правды. Но сейчас я могу тебе сказать всю. По данным разведки, против нас сражаются не менее ста девяноста вышколенных, имеющих опыт войны в Европе немецких дивизий. У них на вооружении пять тысяч самолетов, около четырех тысяч танков!..
   - А у нас? - быстро спросил Баканидзе.
   - Меньше. Гораздо меньше, - тихо ответил Сталин.
   - Но почему?!
   - Почему? - повышая голос, повторил Сталин. - А тебе известно, как росла оборонная промышленность в предвоенные годы?
   - Нет, конечно. Это секретные данные.
   - Да, секретные, - с какой-то внутренней яростью повторил Сталин. - Но теперь в этом нет секрета. На тридцать девять процентов ежегодно. Мало?!
   - Значит... значит, мало, Коба, - неуверенно проговорил Реваз.
   - Мало?! - снова с необычайной для него страстью воскликнул Сталин. Более двух с половиной тысяч новых самолетов только за половину нынешнего года - это, по-твоему, мало?! По сравнению с чем? С Германией, на которую работает вся Европа? Или с тем, что мы выпускали всего десять лет назад? Отвечай! Теперь я хочу слышать твой ответ!
   Несколько мгновений Реваз молчал.
   - Значит, сама история обрекла нас?.. - проговорил он, но Сталин прервал его:
   - Нет! Глупости! История за нас, а не против нас! Ни одно государство в мире не выдержало бы удара такой силы, который обрушился на Советский Союз. А мы выдержали!
   Он резко взмахнул рукой, перевел дыхание и уже спокойнее продолжал:
   - Только за первые три недели войны враг потерял почти сто тысяч человек убитыми и ранеными. Уничтожены сотни немецких танков, самолетов, орудий. - Помолчал и тихо добавил: - А теперь... если желаешь, можешь повторить свой вопрос.
   - Да, я повторю его, - твердо сказал Баканидзе. - Только на этот раз несколько иначе. Ты прав, мы не могли прыгнуть выше головы, мы сделали все, что было в наших силах! Но почему столько советских самолетов погибло в первые часы войны? Ведь они были расстреляны на аэродромах, потому что летчики не получили приказа поднять их в воздух. И об этом знаю не только я, Коба, это теперь известно многим! Я встречался не с одним командиром...