Чаковский Александр Борисович. Блокада (Книга 4)

   Воронов понимал, что аргументы летчика не лишены основания. Но что он мог сделать, если самолеты прикрытия приказал направить сам Сталин и отказаться от этого не удалось?
   - Ничего не могу изменить, - твердо сказал Воронов, - полетим с прикрытием. - И, чтобы летчик не подумал, что он просто трусит, добавил: Таков категорический приказ!
   Он нетерпеливо посмотрел на часы и направился к трапу.
   ...Уже через полчаса самолет попал в полосу сплошного тумана. Время от времени он проваливался в воздушные ямы, в тогда Воронов, не отдавая себе отчета в бесполезности этого движения, хватался рукой - не за подлокотник, а за внутренний карман кителя, в котором лежал боевой приказ Ставки, на этот раз уместившийся в обычном, почтового размера конверте.
   До Ленинграда оставалось еще не менее двух с половиной - трех часов лета.
   Зная, как настаивает Сталин на соблюдении секретности, Воронов не был уверен, что Военный совет Ленфронта извещен о его прибытии. Он подумал о том, что в этом случае неизбежна проволочка, связанная с вызовом машины. Скорей бы попасть в Смольный!
   Он представил себе, как войдет в кабинет Жданова, как сообщит о цели, с которой приехал. Представил себе, с какой радостью встретят ленинградцы приказ Ставки. Все это будет. А пока он попытался сосредоточиться на том, что необходимо немедленно предпринять для подготовки предстоящей операции.
   Воронов хорошо знал положение на Ленинградском фронте, особенно состояние артиллерийской обороны. Несколько хуже представлял он ситуацию в 54-й армии, находящейся по внешнюю сторону кольца блокады. До недавнего времени ею командовал Кулик. Доверие, которым этот человек пользовался в последние предвоенные годы у Сталина, давало ему возможность вести себя несколько независимо, тем более что его армия подчинялась непосредственно Ставке. Правда, после того как стало ясно, что армия проявляет слабую активность и все попытки предпринять наступление для прорыва блокады извне заканчиваются безрезультатно, Жуков со свойственной ему решительностью потребовал у Ставки убрать Кулика, а саму армию включить в состав Ленинградского фронта.
   Это и было сделано. Сейчас, после отъезда Жукова в Москву, 54-й стал командовать опытный генерал Хозин, бывший при Жукове начальником штаба фронта.
   Но чего удалось Хозину добиться за этот короткий срок? Какова реальная боеспособность армии?
   Всего этого Воронов знать еще не мог. Однако не сомневался, что от состояния именно этой армии, ее кадров, материально-технической оснащенности во многом зависит успех предстоящей операции.
   Он взглянул на часы, стараясь определить, сколько еще осталось до Ленинграда. Потом посмотрел в окно. Но ничего не было видно. Туман, сплошной туман.
   "Истребители-то и в самом деле были ни к чему", - подумал Воронов. Он заставил себя снова сосредоточиться на предстоящем и распланировать свои первые по прибытии дела.
   Прежде всего необходимо информировать Жданова о беседе со Сталиным, передать пакет. Затем созвать заседание Военного совета. Поручить штабу фронта на основании директивы Ставки разработать боевой приказ. Затем, очевидно, надо вылетать в расположение 54-й. Потом... Потом все пойдет так, как обычно заведено: почти круглосуточная работа. Постановка боевых задач командующим армиями, выезды в войска...
   И все это надо проделать "в темпе", четко, помня, что до начала операции остаются не месяцы, не недели, а всего лишь дни...
   Воронову показалось, что он вновь слышит слова Сталина: "Или мы прорвем блокаду, или в городе начнется голод..."
   Тогда, вглядываясь в карту, внимательно вдумываясь в план предстоящей операции, Воронов как-то не придал особого значения этому слову "голод". Во время его сентябрьской командировки в Ленинград вопрос о снабжении города продовольствием еще не стоял так остро.
   Все внимание и Ставки и командования Ленинградского фронта было привлечено в ту пору к задаче чисто военной: остановить противника на подступах к городу. А когда эту задачу выполнить не удалось, встала другая: защищать сам город от врага, не дать ему ворваться на ленинградские улицы.
   И хотя понятия "блокада" и "голод" были между собой логически взаимосвязаны, тем не менее Воронов, находясь в Москве, не отдавал еще себе отчета в том, как в Ленинграде обстоит дело с продовольствием...
   Он снова нетерпеливо взглянул на часы. Опять посмотрел в окно. Плексиглас по-прежнему прикрывала непроницаемая белесая завеса. Туман, туман, туман...
   ...Когда Воронов появился на пороге кабинета Жданова, тот быстрыми шагами направился ему навстречу.
   Они обменялись крепким рукопожатием.
   - Нас не предупредили о вашем прилете, иначе... - начал было говорить Жданов, но Воронов поспешно сказал:
   - Да, да, я так и понял.
   Голос Жданова доносился до него как бы издалека: уши все еще были заложены после утомительного путешествия.
   - Летели благополучно? - спросил Жданов. - По метеосводке почти на всей трассе туман... Проходите, садитесь, я сейчас скажу, чтобы принесли крепкого чая...
   Он легким движением дотронулся до плеча Воронова, увлекая его к стоящим перед столом кожаным креслам.
   - Все в порядке, - ответил Воронов, опускаясь в кресло и с удовольствием вытягивая ноги.
   - Рад видеть вас снова, - сказал Жданов, садясь в кресло напротив. - С каким поручением прибыли?
   - С очень важным, Андрей Александрович.
   С этими словами Воронов расстегнул две пуговицы на своем кителе, просунул руку во внутренний карман и, вынув ставший теплым конверт, протянул его Жданову.
   Жданов торопливо взял, почти выхватил конверт, достал из стола ножницы и стал осторожно срезать край...
   Воронов окинул взглядом этот хорошо знакомый ему кабинет. Здесь ничего не изменилось. Портрет Сталина на стене, у которой стоял письменный стол, застекленные книжные шкафы и над ними портреты Ленина, Маркса и Энгельса. Все те же знакомые вещи на столе: письменный прибор из уральского камня подарок рабочих Кировского завода, раскрытая коробка "Северной Пальмиры", недопитый стакан крепкого, почти черного чая.
   Только сам Жданов в чем-то изменился. Его карие глаза по-прежнему были живыми и зоркими, однако мешки под ними явно увеличились, кожа на щеках пожелтела еще больше, и на лице лежал отпечаток страшной усталости.
   Воронов внимательно следил, как Жданов осторожно вскрывал конверт, а затем, уже не скрывая своего нетерпения, разворачивал тонкие листки папиросной бумаги.
   По мере того как Жданов читал напечатанное, в лице его происходила зримая перемена. Казалось, он на глазах молодеет. Щеки слегка порозовели, морщины на широком лбу разгладились.
   Прочитав, он провел рукой по лицу и с чувством огромного облегчения произнес:
   - Наконец-то!..
   Потом откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
   О чем думал он в этот миг? О тех ли роковых часах, когда ожидал сообщения о том, что бои уже идут на территории Кировского завода, или о том, что врагу удалось захватить главную Пулковскую высоту и прорваться на Международный проспект? Или, наоборот, перед ним вставали картины ликующего, освобожденного от блокады Ленинграда?
   Так или иначе, но какое-то время Жданов молчал, опустив свои покрасневшие от бессонных ночей веки.
   Потом открыл глаза, как-то настороженно посмотрел на Воронова и спросил:
   - Как дела на Западном фронте, Николай Николаевич? Как Москва? Ведь вы только что оттуда!
   - Утешительного мало, Андрей Александрович, - сказал Воронов, понижая голос. - Немцы рвутся вперед. В полосе сорок третьей армии Резервного фронта им удалось овладеть Спас-Деменском и Юхновом, охватив нашу вяземскую группировку. Танковые соединения противника заняли Карачев и Брянск, - таким образом, армии Брянского фронта оказались рассеченными.
   - Это мы знаем, - с горечью произнес Жданов.
   - Ничего нового добавить не могу. Разве только то, что товарищ Сталин придает большое значение операции по деблокированию Ленинграда. Он убежден, что она, помимо всего прочего, скует значительные силы немцев и не даст Гитлеру возможности перебросить их под Москву.
   Сказав это, Воронов умолк, размышляя, передать ли ему и другие слова Сталина - о том, что, если прорвать блокаду не удастся, в городе начнется голод. Но он не повторил этих слов, решив, что здесь, в стенах Смольного, напоминать об этом излишне.
   - А каково положение в городе, Андрей Александрович? - спросил он.
   - Тяжелое. Очень тяжелое! - сказал Жданов. - Особенно с продовольствием. Вы потом встретитесь с Павловым, он расскажет подробнее. Скажу лишь, что мы приняли решение снова снизить нормы выдачи продовольствия. В третий раз! В город ведь съехались десятки тысяч людей из оккупированных районов области... Что же касается военной обстановки, то основные бои идут на "пятачке" у Невской Дубровки. Плацдарм на левом берегу мы держим, но уже ясно, что имеющимися там силами прорвать блокаду невозможно. Трасса, по которой мы получаем продовольствие и эвакуируем население, сейчас действует с большими перебоями: на Ладоге непрерывные штормы, не говоря уже об обстрелах и бомбежках. Враг хочет задушить нас голодом, это всем ясно. Но теперь... - Жданов резко встал и потряс листками бумаги, которые так и держал в руке. - Теперь все будет иначе!
   - Я бы хотел доложить некоторые подробности планируемой операции, сказал Воронов.
   - Да, да, конечно! - воскликнул Жданов. - Впрочем... одну минуту.
   Он нажал кнопку звонка и сказал появившемуся секретарю:
   - Срочно попросите ко мне Федюнинского, Васнецова - словом, всех членов Военного совета, кто на месте. И чаю, - крикнул он уже вдогонку секретарю, - всем морского, крепкого чая!
   4
   Через несколько минут находившиеся в Смольном члены Военного совета фронта собрались в кабинете Жданова.
   Едва дождавшись, пока все расселись за длинным столом, на котором лежали карты, и официантка из смольнинской столовой, расставив стаканы с чаем, ушла, Жданов с необычным для него в последнее время подъемом, звонким, как в былые времена, голосом сказал:
   - Товарищи! Генерал Воронов, которого все вы хорошо знаете, прибыл к нам в качестве представителя Ставки. Перед вылетом он виделся с товарищем Сталиным и привез приказ... Впрочем, товарищ Воронов сейчас все расскажет сам. Вам слово, Николай Николаевич!
   Воронов встал. Взгляды всех присутствующих были устремлены теперь на этого высокого человека с генеральскими звездами в ромбообразных петлицах.
   - Товарищи, - сказал он, - Ставка приказывает...
   Воронов на мгновение умолк, потому что ему показалось, что голос его звучит неуместно торжественно, и повторил уже спокойнее, суше, но делая ударение на каждом слове:
   - Ставка приказывает провести большую наступательную операцию с целью прорвать блокаду Ленинграда... Разрешите карту юго-восточной части фронта.
   Руки сидевших за столом людей устремились к картам, отыскивая требуемую.
   Когда карта оказалась перед Вороновым, все склонились над ней. Несколько мгновений Воронов молча смотрел на карту, точно заново изучая ее.
   - Прорыв блокады предполагается осуществить здесь, на востоке, в районе Синявина. - Воронов очертил указательным пальцем участок южнее Ладожского озера. - Этот район, как известно, сейчас занят противником. Но в то же время пространство, разделяющее наши блокированные войска и пятьдесят четвертую армию, здесь минимальное - всего двенадцать - четырнадцать километров. Задача заключается в том, чтобы окружить и уничтожить шлиссельбургско-синявинскую группировку немцев, прорвать юго-восточную дугу окружения и тем самым вернуть сухопутные коммуникации, соединяющие Ленинград с остальной частью страны. Начало операции Ставка назначила на двадцатое октября. Сегодня, как известно, уже четырнадцатое...
   Теперь, - после короткой паузы снова заговорил Воронов, - я хотел бы задать вопрос командующему. Иван Иванович, - обратился он к Федюнинскому, - по данным разведупра, противник к началу текущего месяца располагая на Северо-Западном направлении примерно пятьюдесятью тремя дивизиями. Сколько из них находится непосредственно под Ленинградом?
   Федюнинский по военной привычке встал и быстро ответил:
   - Полагаю, что непосредственно под Ленинградом находится не менее половины немецких войск, сосредоточенных на Северо-Западном направлении. И добавил: - Во всяком случае, товарищ Жуков считал, что дело обстоит именно так.
   - Каковы задачи, поставленные сейчас перед вашими войсками?
   - Мы продолжаем вести оборонительные бои на левом берегу Невы. Противник усиливает нажим на этом участке с целью сбросить наши части в Неву. На Карельском перешейке и в районе Ораниенбаума войска заняты совершенствованием обороны. На юге положение стабилизировалось. Что же касается пятьдесят четвертой армии, которая теперь подчинена нам, то она пытается своими главными силами вести наступательные операции в районе Синявина. Правда, пока безуспешно.
   - Ясно, - сказал Воронов. - Еще один вопрос: что представляет собой на сегодняшний день полоса, которую нам предстоит прорвать?
   - Гнусная полоса, Николай Николаевич, - нахмурившись, проговорил Федюнинский. - Леса и болота. По данным нашей разведки - воздушной и наземной, немцы хорошо укрепили этот участок. Огневая система тщательно разработана. Между болотами - минные поля.
   - Так... ясно, - задумчиво произнес Воронов. - А какими силами располагает там противник?
   - Полагаю, что не менее чем тремя полнокровными дивизиями, - ответил Федюнинский. - Но дело не только в этом.
   - А в чем же?
   - В том, что на каждую дивизию, к тому же усиленную артиллерией РГК, приходится, по сведениям, полученным от захваченных "языков", не более двенадцати - пятнадцати километров фронта.
   - А не врут "языки", не пугают?
   - Пугать им нечего, для них война кончилась, - сказал Федюнинский, да, кроме того, одному "языку" мы бы и не поверили. Больше десятка фрицев наши бойцы на своих спинах перетаскали. И все одно и то же подтверждают.
   Воронов молчал, что-то обдумывая. И в наступившей тишине до него донеслись едва слышные, равномерные удары, точно кто-то постукивал по столу. Стук этот раздражал Воронова, мешая ему сосредоточиться. Он посмотрел на Жданова, но тот сидел неподвижно, положив обе руки на стол. Воронов взглянул на остальных. Они тоже сидели спокойно.
   Наконец он догадался. Мерное, едва слышное постукивание доносилось из небольшого коричневого ящичка, установленного на письменном столе.
   Жданов первый перехватил недоуменно-ищущий взгляд Воронова и объяснил:
   - Это метроном, Николай Николаевич! Даем людям в городе знать, что обстрела сейчас нет. Ввели это, когда вы уже улетели.
   - Да-да, я понимаю, - проговорил Воронов, внутренне недовольный тем, что позволил себе отвлечься от главного. - Из того, что было доложено командующим, я делаю вывод, что войска, предназначенные для прорыва, должны иметь по крайней мере тройное превосходство над занимающим оборону противником...
   - На какие подкрепления Ставки мы можем рассчитывать, товарищ Воронов? - спросил молчавший до сих пор Васнецов.
   - Подкреплений не будет, Сергей Афанасьевич, - ответил Воронов. Ситуация под Москвой вам, я думаю, известна. Ставка принимает срочные меры, чтобы стабилизировать положение на Западном направлении, и все резервы ей необходимы именно там... Нет, товарищи, - продолжал он, обращаясь на этот раз уже ко всем присутствующим, - мы должны рассчитывать только на собственные силы.
   Наступило молчание.
   - Насколько я понимаю, - произнес наконец Жданов, - мы можем создать требуемое превосходство на Невской Дубровке только за счет других участков нашего фронта?
   - Вот именно, Андрей Александрович! - наклонил голову Воронов. - Я знаю, товарищи, что это будет нелегко. Несомненно, если врагу станет известно, что мы снимаем часть войск с каких-то направлений, он может попытаться прорвать там нашу оборону. И все же другого выхода у нас нет.
   Он обвел глазами людей, сидевших за столом, точно спрашивая, может ли кто-нибудь предложить иное решение. Все молчали.
   - Таким образом, - как бы подводя итог, снова заговорил Воронов, задача командования состоит сейчас в том, чтобы определить, какие части и с каких участков мы должны будем снять... Если нет возражений, то мы и займемся этим вместе с командующим и начальником штаба. Так, Андрей Александрович? - обратился он к Жданову.
   Тот молча кивнул.
   - Тогда, - сказал Воронов, - я предлагаю собраться у вас, Иван Иванович, скажем, через полчаса. Вы, я, начальник штаба и начальники оперативного и разведывательного отделов.
   ...Когда Воронов и Жданов остались одни, Воронов сказал:
   - Я прекрасно понимаю, Андрей Александрович, что мы идем на риск, однако еще раз хочу подчеркнуть, что без тройного превосходства над занимающим столь сильную оборону противником начинать наступление было бы непростительным легкомыслием.
   - Сколько времени, по-вашему, займет операция по прорыву? - опросил Жданов.
   Воронов чуть заметно пожал плечами.
   - Я смогу ответить вам после того, как переговорю с Хозиным. Исход операции в значительной степени зависит от действий пятьдесят четвертой армии. Во всяком случае, рассчитываю добиться успеха за два-три дня.
   - Два-три дня... - задумчиво повторил Жданов. - Это значит к двадцать второму - двадцать третьему октября. - Он помолчал и закончил уже как бы про себя: - Что ж, еще недели две мы выдержим.
   - Вы имеете в виду...
   - Я имею в виду продовольственное положение в городе. Переговорите с Павловым, и вам все станет ясно.
   Комната, где работал Павлов, находилась здесь же, на втором этаже Смольного, напротив кабинета председателя исполкома Ленсовета Попкова.
   Воронову приходилось встречаться с наркомом торговли Российской Федерации Дмитрием Васильевичем Павловым, в сейчас, войдя в кабинет, он сразу же узнал его. А Павлов, сидевший за столом склонившись над бумагами, не тотчас понял, кто перед ним, поскольку приезд Воронова в Ленинград был для него столь же неожиданным, как и для Жданова.
   Однако уже в следующую минуту Павлов узнал генерала, вышел ему навстречу и сердечно пожал протянутую Вороновым руку.
   - Какими судьбами, Николай Николаевич? - спросил Павлов, когда они сели в кресла.
   - Прибыл в качестве уполномоченного Ставки. А вы? Когда и как вы оказались здесь?
   "Как я оказался здесь?.." - мысленно повторил Павлов вопрос Воронова и, пожалуй, в первый раз с того момента, как месяц назад прибыл в Ленинград, мыслями своими на какие-то короткие мгновения вернулся к прошлому...
   Поздним сентябрьским вечером, еще за две с половиной недели до начала массированного наступления немцев на Западном направлении, в Ставку пришла тревожная шифрограмма: председатель исполкома Ленсовета Попков сообщал, что продовольствия в блокированном Ленинграде осталось только на шесть-семь дней.
   Сталин тут же позвонил Микояну, сказал, что сейчас перешлет ему шифровку, и потребовал принять экстренные меры для дополнительной переброски в Ленинград продовольствия не только ладожским водным путем, но и по воздуху, используя для этого гражданскую и военную авиацию.
   - Соедините меня с Любимовым и Павловым, - сказал Микоян своему секретарю, прочитав телеграмму.
   Союзный и республиканский наркоматы торговли были заняты в те дни трудоемкой и кропотливой работой, связанной с переходом на карточную систему снабжения городского населения, учетом продовольственных ресурсов, созданием карточных бюро, разработкой соответствующих инструкций. Пока что карточки на продовольственные и промышленные товары были введены лишь в Москве, Ленинграде и в отдельных городах и пригородных районах Московской и Ленинградской областей. Однако готовилось введение карточной системы по всей стране.
   В масштабах Российской Федерации этой работой руководил нарком торговли республики Павлов.
   Когда Микоян сказал ему по телефону: "Приезжайте", Павлов решил, что дело, по которому его вызывают, связано именно с введением карточной системы. Он вызвал помощника, велел ему быстро собрать необходимые материалы и через тридцать минут был уже в Кремле, в приемной Микояна.
   Встретив там наркома торговли СССР Любимова, Павлов на всякий случай спросил его о причине вызова, но тот лишь пожал плечами.
   Увидев входящих наркомов, Микоян встал, взял со стопа листок папиросной бумаги и, не отвечая на приветствие, сказал:
   - Вот. Читайте.
   Это была шифровка Попкова.
   Любимов взял листок и, держа его так, чтобы одновременно мог читать и Павлов, быстро пробежал глазами короткие строки.
   - Ваше мнение? - отрывисто спросил Микоян.
   Несколько секунд длилось молчание.
   - Странно... - произнес наконец Любимов. - По нашим расчетам, продовольствия в Ленинграде должно быть несколько больше.
   Он вопросительно посмотрел на Павлова. Тот согласно кивнул.
   - Да? Вы оба так считаете? - настойчиво переспросил Микоян, и по голосу его чувствовалось, что он не просто интересуется мнением наркомов, но очень, очень хочет, чтобы они оказались правы.
   - Я, Анастас Иванович, - сказал Павлов, - тоже уверен, что продовольствия в Ленинграде больше, чем утверждает Попков. У меня нет при себе материалов, я полагал, что речь пойдет о...
   - Срочно подготовьте все данные, - прервал его Микоян. - Ставка обеспокоена продовольственным положением Ленинграда. - И добавил: - Не исключено, что одному из вас придется выехать туда.
   - Мы готовы! - решительно ответил Любимов.
   - Направьте меня, товарищ Микоян! - быстро проговорил Павлов. Товарищу Любимову покидать Москву сейчас нельзя.
   - Почему? - внимательно посмотрел на него Микоян.
   - Анастас Иванович, в стране вводится карточная система... Я убежден, что союзный нарком торговли в такое время должен быть на месте! - ответил Павлов, игнорируя обращенный на него сердито-недоуменный взгляд Любимова.
   Любимов начал было возражать, но Микоян остановил его:
   - Хорошо. Этот вопрос мы решим. Поезжайте оба к себе и ждите звонка.
   И без предупреждения Микояна Любимов я Павлов направились бы из Кремля в свои наркоматы. В коридор они вышли все вместе. Микоян повернул налево. Любимов и Павлов смотрели ему вслед до тех пор, пока он не открыл дверь, за которой, как они оба знали, находилась приемная Сталина.
   Если и в мирное время из-за привычки Сталина работать до глубокой ночи ответственные работники партийного в государственного аппарата обычно не покидали своих кабинетов раньше двух-трех часов ночи, то теперь, во время войны, находясь на казарменном положении, они проводила в них фактически круглые сутки, используя для короткого отдыха диваны или раскладушки.
   Приехав к себе, Павлов распорядился срочно подготовить имеющиеся в наркомате данные о наличии продовольствия в Ленинграде и занялся очередными делами, то есть вызывал людей, звонил по ВЧ в областные центры и по "вертушке" в Моссовет и в облисполком. И ему звонили - из других наркоматов, из МК партии... Павлов спрашивал иди отвечал на вопросы, требовал, соглашался, настаивал, запрещал, разрешал, но думал только об одном, ждал только одного звонка...
   В те дни тяга на фронт была всеобщей. Рапорты о направлении в действующую армию подавали все: подростки и старики, не подлежащие призыву по возрасту, руководители учреждений, рабочие и специалисты, находившиеся на броне, "белобилетники", вообще святые с воинского учета, курсанты военных училищ, бойцы и командиры резервных частей - все требовали отправить их на фронт... К этому времени Ленинград уже стал фронтом: на его улицах рвались вражеские снаряды. Естественно, что тридцатишестилетний нарком считал для себя делом чести работать там, в Ленинграде.
   Микоян позвонил в три часа утра:
   - Приезжайте.
   В приемной никого, кроме сидевшего за столом секретаря, не было.
   - А Любимов тоже вызван? - спросил Павлов, стараясь понять, как решен вопрос, кто из них едет. Может быть, его вызвали только для того, чтобы передать часть дел Любимова?
   - Любимов? - переспросил секретарь. - А что, разве он должен...
   - Нет, нет, - прервал его Павлов. И уже более спокойно спросил: Анастас Иванович у себя?
   - Да. Проводит совещание.
   - Ждать?
   - Нет, заходите. Анастас Иванович сказал, как прибудете - сразу заходить.
   Микоян сидел во главе длинного стола, по обе стороны которого расположились люди - гражданские и военные.
   Рядом с Микояном Павлов увидел Малышева, заместителя Председателя Совнаркома, ведавшего вопросами оборонной промышленности. Незнакомый Павлову генерал, держа в руках блокнот, что-то докладывал.
   Микоян наклонился к Малышеву, сказал ему несколько слов шепотом, встал и, попросив замолчавшего генерала продолжать, кивком головы пригласил Павлова в дальний конец кабинета.
   - Решено, что поедете вы, - сказал он тихо.
   - Когда? - тщетно пытаясь унять волнение, спросил Павлов.
   - Завтра.
   - Я привез имеющиеся у нас данные о запасах продовольствия в Ленинграде.
   - Не надо. Мы хотим верить не бумагам, а глазам. Разберетесь на месте и немедленно доложите, как в действительности обстоит дело. И в дальнейшем поможете ленинградцам в вопросах продовольствия. Передайте товарищу Жданову сердечный привет. И...
   Микоян обернулся, убедился в том, что заседание идет своим чередом, и продолжал уже совсем тихо:
   - ...скажи, - он перешел на "ты", - что все мы озабочены положением под Ленинградом и товарищ Сталин принимает необходимые меры к деблокаде города. Ясно?
   Павлов не стал задавать никаких вопросов. Не потому, что у него их не было, а потому, что последняя фраза Микояна в эти минуты заслонила, вытеснила из его сознания все остальное.