Чандлер Рэймонд. Сестричка

   Своего любимого Моцарта. Я это понимал.
   Было около половины шестого, небо за окном с противомоскитной сеткой начало светлеть. Шведская конторка в углу была закрыта. Накануне днем я находился в этой же комнате. На краю конторки лежал восьмигранный плотницкий карандаш: кто-то поднял его и положил туда после того, как лейтенант Мэглешен запустил им в стену. Разложенная конторка, за которой сидел Кристи Френч, была усыпана пеплом. На самом краю стеклянной пепельницы лежал окурок сигары. Возле свисающей с потолка лампы с бело-зеленым абажуром, какие до сих пор висят в захолустных отелях, летал мотылек.
   – Устали? – спросил мой собеседник.
   – До изнеможения.
   – Зря ввязались в эти запутанные дела. Я не вижу в этом никакого смысла.
   – Не видите смысла кого-то убивать?
   Он тепло улыбнулся.
   – Вы же никого не убивали.
   – Почему вы так думаете?
   – Здравый смысл и большой опыт сидения здесь с людьми. Это ночная работа. Зато я имею возможность музицировать днем. Я тут уже двенадцать лет. Повидал много любопытных людей.
   Он вытащил еще одного туза, и очень кстати. Мы были почти блокированы.
   – Вы добились многих признаний?
   – Я не выслушиваю признаний, – ответил собеседник. – Только настраиваю на них.
   – Почему вы раскрываете это мне?
   Он откинулся назад и легонько постукал картами о край стола. Снова улыбнулся.
   – Я ничего не раскрываю. Нам давно ясна ваша роль в этом деле.
   – Тогда зачем же меня задерживают?
   Собеседник не ответил. Оглянулся на часы на стене.
   – Теперь, думаю, можно перекусить.
   Он встал и подошел к двери. Приоткрыл ее и что-то негромко сказал кому-то снаружи. Потом вернулся, сел и поглядел на карты.
   – Бесполезно, – вздохнул он. – Поднять еще три, и мы блокированы.
   Согласны начать снова?
   – Я был бы согласен не начинать совсем. Не люблю карт. Шахматы – другое дело.
   Собеседник бросил на меня быстрый взгляд.
   – Что же вы не сказали об этом сразу? Я бы тоже предпочел шахматы.
   Сейчас принесут поесть. Правда, не обещаю, что кофе будет таким, к какому вы привыкли.
   – Черт возьми, я питаюсь где придется... Ладно, если не я застрелил его, то кто же?
   – По-моему, это и выводит их из себя.
   – Им бы радоваться, что он убит.
   – Возможно, они и радуются, – ответил собеседник. – Только им не нравится, как это сделано.
   – Лично я считаю это очень аккуратной работой.
   Собеседник молча глянул на меня. В руках у него была колода карт. Он выровнял ее и стал быстро раздавать на двоих. Карты лились из его рук сплошным потоком.
   – Если вы так же быстры с пистолетом... – начал было я.
   Поток карт внезапно прекратился. Их место занял пистолет. Собеседник легко держал его в правой руке, ствол глядел в дальний угол комнаты. Потом пистолет исчез, и карты заструились снова.
   – Вы губите здесь свои способности, – сказал я. – Ваше место в Лас-Вегасе.
   Собеседник взял одну из стопок, слегка потасовал ее и сдал мне флеш-рояль из пик.
   – Со «стейнвеем» мне безопаснее, – улыбнулся он.
   Отворилась дверь и вошел полицейский с подносом.
   Мы ели тушенку с овощами и пили горячий, но некрепкий кофе. Уже окончательно рассвело.
   В восемь пятнадцать вошел Кристи Френч в сбитой на затылок шляпе, с темными пятнами под глазами, и встал у двери.
   Я перевел взгляд на сидевшего напротив меня маленького человека. Но его уже не было. Карт не было тоже. Не было ничего, кроме аккуратно подвинутого к столу стула и составленных на поднос тарелок, с которых мы ели. У меня даже мурашки побежали по коже.
   Кристи Френч зашел за стол, резко отодвинул стул, сел и потер подбородок. Снял шляпу и взъерошил волосы. Угрюмо, жестко уставился на меня. Я снова был в полицейской цитадели.

Глава 31

   – Окружной прокурор ждет тебя в девять, – сказал Френч. – А потом, что ж, отправляйся домой. Если только он не арестует тебя. Извини, что тебе пришлось всю ночь просидеть на этом стуле.
   – Ничего, – сказал я. – Мне нужно было попрактиковаться.
   – Да, снова войти в колею, – пробурчал Френч и угрюмо глянул на поднос с тарелками.
   – Лагарди взяли? – спросил я.
   – Нет. Кстати, он в самом деле врач. – Френч глянул мне в глаза. – Практиковал в Кливленде.
   – Не нравится мне, что здесь все слишком четко, – сказал я.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Молодой Квест подбирается к Стилгрейву. И по чистой случайности находит единственного в Бэй-Сити человека, который может Стилгрейва опознать. Вот это и кажется мне слишком четким.
   – А ты ничего не забываешь?
   – От усталости я способен забыть собственное имя.
   – Я тоже, – кивнул Френч. – Он ведь должен был еще от кого-то узнать, Кто такой Стилгрейв. Когда делался этот снимок, Моу Стейн был еще жив. Что проку в этой фотографии, если не было известно, что за птица этот Стилгрейв.
   – Мисс Уэлд, по-моему, знала, – сказал я. – А Квест был ее братом.
   – Ты говоришь ерунду, приятель, – устало усмехнулся Френч. – Стала бы она помогать брату шантажировать любовника, да и себя тоже?
   – Сдаюсь. Может, этот снимок оказался внезапной удачей. Другая его сестра – моя бывшая клиентка – говорила, что он любил делать внезапные снимки. Чем внезапней, тем лучше. Не погибни он, вам пришлось бы взять его за вмешательство в личную жизнь.
   – За убийство, – равнодушно уточнил Френч.
   – Вот как?
   – Мэглешен нашел ту пешню. Только не сказал при тебе.
   – Одной пешни мало.
   – Он раскопал еще кое-что, но это пустяки. Клозен и Неуловимый Марстон отбывали срок. Квеста нет в живых. У него респектабельная семья. Он был слегка неуравновешен и связался с дурной компанией. Не стоит марать его семью только ради показа, что полиция способна раскрыть какое-то дело.
   – Благородно с вашей стороны. А как со Стилгрейвом?
   – Меня это не касается. – Он стал подниматься. – Долго ли длится расследование, когда гангстер получает свое?
   – Пока о нем пишут в газетах, – сказал я. – Но тут стоит вопрос об установлении личности.
   – Нет.
   Я уставился на Френча.
   – Как это нет?
   – А так. Мы знаем наверняка. – Френч уже был на ногах. Пригладил волосы, поправил галстук, надел шляпу и негромко проговорил одной стороной рта:
   – Строго между нами – мы всегда знали это наверняка. Только у нас не было ни единой улики.
   – Спасибо, – поблагодарил я. – Болтать об этом не буду. А как насчет пистолетов?
   Френч опустил взгляд на стол. Потом медленно поднял голову и глянул мне в глаза.
   – Оба принадлежали Стилгрейву. Более того, у него было разрешение на ношение оружия. Полученное в другом округе. Не спрашивай, почему. Из одного пистолета... – он сделал паузу и уставился на стену поверх моей головы, – был убит Квест. И Стейн, кстати, из того же.
   – Какой это пистолет?
   Френч слабо улыбнулся.
   – Будет черт знает что, если эксперт их перепутал, а мы об этом не узнали.
   Он ждал, не скажу ли я еще чего-нибудь. Но мне говорить было нечего. Он помахал рукой.
   – Ну ладно, пока. Не обижайся, но я надеюсь, что прокурор сдерет с тебя шкуру, причем узкими длинными полосками.
   Потом он повернулся и вышел.
   Я тоже мог бы уйти, однако сидел и глядел на стену, словно разучился вставать. Вскоре дверь отворилась, и вошла оранжевая красотка. Отперла свою конторку, сняла со своих невероятных волос шляпу, повесила на голый крючок в голой стене жакет, открыла ближайшее к себе окно, сняла с машинки чехол и вставила в нее лист бумаги. Потом поглядела на меня.
   – Кого-нибудь ждете?
   – Я снял тут жилье и провел в нем всю ночь.
   Она присмотрелась ко мне.
   – Вы были здесь вчера днем. Я помню.
   Повернулась к машинке, и пальцы ее заплясали по клавишам. Из раскрытого окна за ее спиной доносилось рычание въезжающих на стоянку машин. Небо было ясное, почти без смога. День обещал быть жарким.
   На конторке оранжевой красотки зазвонил телефон. Она что-то неслышно проговорила в трубку и снова посмотрела на меня.
   – Мистер Эндикотт у себя в кабинете. Знаете, как туда пройти?
   – Я когда-то работал там. Еще до Эндикотта. Меня уволили.
   Она посмотрела на меня с ничего не выражающим, как и у всех муниципальных служащих, видом. Голос, казалось, шедший откуда угодно, только не из ее рта, произнес:
   – Двиньте ему по роже мокрой перчаткой.
   Я подошел к ней поближе и взглянул на ее оранжевые волосы. Многие из них были у корней седыми.
   – Кто это сказал?
   – Стена. Она говорит. Это голоса мертвецов, проходивших сквозь нее в ад.
   Я тихо вышел и бесшумно затворил за собой дверь.

Глава 32

   Входишь в двойные двери. За дверями комбинация частной телефонной станции со столом справок, где сидит одна из тех женщин неопределенного возраста, каких видишь в муниципальных учреждениях по всему миру. Они никогда не были молодыми и никогда не будут старыми. У них нет ни красоты, ни обаяния, ни шика. Им не нужно никому нравиться. Они надежны и корректны, хотя и не вполне учтивы, умны и эрудированы, хотя ничем, в сущности, не интересуются. Они представляют собой то, во что превращаются люди, меняющие жизнь на существование и честолюбие на обеспеченность.
   За этим столом по одной стороне очень длинного коридора тянется ряд застекленных комнатушек. Другая сторона – это зал ожидания, представляющий собой ряд жестких стульев, обращенных «лицом» к комнатушкам.
   Примерно половина стульев была занята. Судя по лицам сидящих, они ждали долго и полагали, что придется ждать еще дольше. Большинство из них было одето в старье. Один был привезен из тюрьмы в хлопчатобумажном костюме и находился при охраннике. Бледнолицый парнишка, крепко сложенный, но с пустым взглядом.
   На двери в конце коридора было написано: «СЕВЕЛ ЭНДИКОТТ, ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР». Постучав, я вошел в просторную, полную воздуха угловую комнату.
   Вполне уютную, со старомодными, обитыми кожей креслами, с портретами бывших прокуроров и губернаторов на стенах. Ветерок развевал тюлевые занавески на четырех окнах. Вентилятор на высокой полке негромко жужжал, медленно описывая дугу.
   Севел Эндикотт сидел за темным столом и смотрел, как я приближаюсь.
   Указал на стул напротив. Я сел. Прокурор был высоким, худощавым, смуглым, с непричесанными волосами и длинными пальцами.
   – Вы Марлоу? – спросил он. В его голосе слышался легкий южный акцент.
   Я решил, что отвечать не обязательно. И молча ждал.
   – Вы попали в скверное положение, Марлоу. Дело ваше плохо. Вы скрывали важные для расследования убийства улики. Это – препятствие отправлению правосудия. Вас могут за это посадить.
   – Какие улики? – спросил я.
   Эндикотт взял со стола фотографию и хмуро воззрился на нее. Я глянул на двух других посетителей, находившихся в комнате. Одной была Мэвис Уэлд. В темных очках с широкой белой оправой. Глаз ее не было видно, но, должно быть, она смотрела на меня. Без улыбки. И сидела совершенно неподвижно.
   Рядом с ней расположился мужчина в светло-сером фланелевом костюме с небольшой гвоздикой в петлице. Он курил сигарету с монограммой и, не обращая внимания на стоящую рядом пепельницу, стряхивал пепел на пол. Я узнал его по фотографиям в газетах. Ли Фаррелл, один из лучших адвокатов в стране. Седой, но с молодо блестящими глазами. Сильно загорелый. Держался он так, словно одна только возможность пожать ему руку стоила пять тысяч долларов.
   Эндикотт откинулся назад и своими длинными пальцами стал постукивать по подлокотнику. Затем с вежливым почтением он обратился к Мэвис Уэлд.
   – Мисс Уэлд, вы хорошо знали Стилгрейва?
   – Близко. Во многих отношениях он был весьма очаровательным человеком.
   Мне с трудом верится... – она умолкла и пожала плечами.
   – Вы готовы показать под присягой, где и когда был сделан этот снимок?
   Он показал ей фотографию.
   – Минутку, – остановил его Фаррелл. – Это и есть та улика, которую мог утаивать мистер Марлоу?
   – Вопросы задаю я, – резко сказал Эндикотт.
   Фаррелл улыбнулся:
   – Ну что ж, если ответ – да, то могу сказать, что эта фотография не является уликой.
   – Вы ответите на мой вопрос, мисс Уэлд? – мягко спросил Эндикотт.
   Она ответила легко и непринужденно:
   – Нет, мистер Эндикотт, я не могу показать под присягой, где и когда был сделан этот снимок. Я не видела, как он был сделан.
   – Все, что вам нужно, – это взглянуть на него.
   – Все, что я знаю, – это то, что видно на этом снимке, – сказала она.
   Я усмехнулся. Фаррелл с огоньком в глазах поглядел на меня. Эндикотт краем глаза заметил мою усмешку.
   – Вам что-то кажется смешным? – рявкнул он.
   – Я не спал всю ночь. И не могу справиться со своей мимикой, – ответил я.
   Он бросил на меня суровый взгляд и снова повернулся к мисс Уэлд.
   – Прошу вас ответить подробнее.
   – Меня много фотографировали, мистер Эндикотт. В разных местах, с разными людьми. В ресторане «Танцоры» я обедала и ужинала и с мистером Стилгрейвом, и со многими другими мужчинами. Не знаю, что вы хотите от меня услышать.
   – Насколько я понимаю, – вкрадчиво сказал Фаррелл, – вы хотите с помощью показаний мисс Уэлд приобщить эту фотографию к делу в качестве улики. На каком процессе?
   – Это мое дело, – сухо ответил Эндикотт. – Вчера вечером кто-то застрелил Стилгрейва. Возможно, женщина. Возможно, даже мисс Уэлд. Мне неприятно говорить подобное, но это более чем вероятно.
   Мэвис Уэлд слегка опустила голову. Она вертела в руках белую перчатку.
   – Что ж, представим себе процесс, – сказал Фаррелл, – на котором этот снимок будет фигурировать в качестве улики – если, конечно, вам удастся приобщить его к делу. Но вам не удастся этого сделать. Мисс Уэлд вам в этом не поможет. Она знает о фотографии только то, что на ней видно. То, что может увидеть каждый. Вам придется приобщить ее к делу с помощью свидетеля, который сможет показать под присягой, где и когда был сделан этот снимок. В противном случае, если окажусь защитником на процессе, я буду протестовать. Могу даже представить экспертов, которые под присягой покажут, что фотография сфабрикована.
   – Не сомневаюсь, – сухо сказал Эндикотт.
   – Единственный, кто мог бы вам помочь, – это человек, сделавший снимок, – неторопливо и спокойно продолжал Фаррелл. – Насколько я понимаю, он мертв. Подозреваю, что именно из-за этого его и убили.
   – Фотография, – сказал Эндикотт, – явно свидетельствует о том, что в определенное время Стилгрейв находился не в тюрьме, а в другом месте, и, следовательно, не имеет алиби в отношении убийства Стейна.
   – Она станет уликой, – возразил Фаррелл, – только в том случае, если вы докажете, что это улика. Черт возьми, Эндикотт, я не собираюсь объяснять вам закон. Вы его знаете. Забудьте об этом снимке. Он ничего не доказывает. Ни одна газета не решится его напечатать. Ни один судья не примет его к рассмотрению, потому что ни один компетентный свидетель не сможет дать по его поводу никаких показаний. И если Марлоу утаивал эту улику, та в юридическом смысле он не утаивал никаких улик.
   – Я не собирался преследовать Стилгрейва за убийство Стейна, – сухо проговорил Эндикотт. – Но меня слегка интересует, кто убил его самого. Как ни странно, управление полиции тоже этим интересуется. Надеюсь, наш интерес вас не оскорбляет.
   – Меня ничто не оскорбляет, – заверил его Фаррелл. – Потому-то я и нахожусь здесь. Вы уверены, что Стилгрейв был убит?
   Эндикотт молча уставился на него. Фаррелл непринужденно добавил:
   – Насколько я понимаю, там было обнаружено два пистолета, и оба принадлежали Стилгрейву.
   – Откуда у вас такие сведения? – резко спросил Эндикотт, подался вперед и нахмурился.
   Фаррелл бросил сигарету в пепельницу и пожал плечами.
   – Черт возьми, такие вещи становятся известными. Из одного пистолета убиты Квест и Стейн. Из другого – Стилгрейв. Притом с близкого расстояния.
   Я признаю, что такие люди, как правило, не кончают с собой. И тем не менее, это могло случиться.
   – Несомненно, – серьезно сказал Эндикотт. – Спасибо за предположение.
   Оно ошибочно.
   Фаррелл слегка улыбнулся и промолчал. Эндикотт медленно повернулся к Мэвис Уэлд.
   – Мисс Уэлд, это учреждение – или, по крайней мере, его нынешний руководитель – не ищет рекламы за счет людей, для которых определенная реклама может оказаться роковой. Долг требует от меня только решения о том, следует ли привлекать кого-либо к суду за эти убийства. И, если улики дают к тому основания, выступать обвинителем. Долг не требует от меня портить вам карьеру за то, что вы имели несчастье или неосторожность сблизиться с человеком, который, хотя и не судился и даже не был обвинен ни в каком преступлении, когда-то, несомненно, был членом преступной группы. Сомневаюсь, что вы были вполне откровенны со мной относительно данной фотографии. Но возвращаться к этому мы больше не будем. Спрашивать вас, не вы ли убили Стилгрейва, нет смысла. Но я спрашиваю, есть ли у вас сведения, могущие навести правосудие на след возможного убийцы?
   – Сведения, мисс Уэлд, – торопливо сказал Фаррелл, – а не просто подозрения.
   Она взглянула Эндикотту прямо в лицо.
   – Нет.
   Эндикотт встал и поклонился.
   – В таком случае, у меня все. Спасибо, что приехали.
   Фаррелл и Мэвис Уэлд поднялись. Я не шевельнулся. Фаррелл спросил:
   – Вы созовете пресс-конференцию?
   – Пожалуй, я предоставлю это вам, мистер Фаррелл. Вы всегда мастерски управлялись с прессой.
   Фаррелл кивнул и пошел к двери. Они вышли. Мисс Уэлд, выходя, не смотрела на меня, но что-то слегка коснулось моего затылка. Ее рукав.
   Может, случайно?
   Когда дверь закрылась, Эндикотт перевел взгляд на меня.
   – Фаррелл представляет и вас? Я забыл спросить у него.
   – Мне он не по карману, так что я беззащитен.
   Эндикотт слегка улыбнулся.
   – Я позволил им пустить в ход все их уловки, а потом, чтобы спасти свое достоинство, решил отыграться на вас, так-то ли?
   – Помешать вам я не могу.
   – Вы не особенно гордитесь образом своих действий, а, Марлоу?
   – Я оплошал, взявшись за это дело. А потом уже не имел выбора.
   – Вы не считаете, что кое-чем обязаны полицейским?
   – Считал бы – если б они поступили, как вы.
   Эндикотт длинными белыми пальцами провел по взъерошенным волосам.
   – На это я бы мог дать много ответов, – сказал он. – Все они сводились бы к одному и тому же. Полиция защищает граждан. В этой стране еще не дожили до понимания этого. Мы смотрим на полицейского как на врага. Мы нация ненавистников полиции.
   – Чтобы изменить это, потребуется многое, – произнес я. – С обеих сторон.
   Прокурор подался вперед и нажал кнопку звонка.
   – Да, – согласился он. – Многое. Но кто-то должен начать. Спасибо, что пришли.
   Когда я выходил, в другую дверь с толстой папкой в руке вошла одна из секретарш.

Глава 33

   После бритья и второго завтрака ощущение, будто во рту ночевал козел, слегка прошло. Я поднялся к себе в контору, отпер дверь, и в нос мне ударили затхлость и запах пыли. Открыв окно, я вдохнул аромат жареного кофе из соседней кофейни. Сел за стол, ощутив на нем кончиками пальцев соринки. Набил трубку, разжег ее, откинулся назад и огляделся вокруг.
   – Привет, – сказал я, обращаясь к обстановке, к трем зеленым ящикам с картотекой, к стоящему напротив креслу для клиентов, старому коврику и светильнику под потолком, в котором, по крайней мере, полгода валялись три дохлых мотылька. Обращаясь к матовому стеклу, грязным деревянным вещицам, к набору ручек на столе, к усталому, усталому телефону. Обращаясь к панцирю на аллигаторе. Имя аллигатора – Марлоу, это частный детектив в нашем маленьком преуспевающем обществе. Не самый мозговитый парень на свете, зато дешевый. Начал дешевым, а кончил еще дешевле.
   Я полез в тумбу стола и выставил бутылку «Старого лесничего». Там оставалась примерно треть содержимого. Кто преподнес ее тебе, приятель?
   Это высший сорт. Ты такого не покупаешь. Должно быть, кто-то из клиентов.
   Когда-то у меня была клиентка.
   Так я стал думать об Орфамэй, и... может быть, мысли мои обладают какой-то таинственной силой: зазвонил телефон, и странный четкий голосок прозвучал в точности так же, как и при первом ее звонке.
   – Звоню из той самой кабины, – сказала она. – Если вы один, я поднимусь.
   – Угу.
   – Вы, небось, злитесь на меня.
   – Я не злюсь ни на кого. Просто устал.
   – Злитесь, злитесь, – сдавленно произнес голосок. – Но я все равно поднимусь. Злы вы или нет, мне безразлично.
   Она повесила трубку. Я откупорил и понюхал бутылку. Содрогнулся. Этим все было решено. Когда я не могу нюхать виски без содрогания, я не пью.
   Убрав бутылку, я поднялся. Тут послышались шажки по коридору. Четкие, мелкие, я узнал бы их где угодно. Я открыл дверь, Орфамэй вошла и робко посмотрела на меня.
   Все исчезло. Раскосые очки, новая прическа, маленькая элегантная шляпка, запах духов и косметика, украшения на костюме и румяна. Исчезло все. Она была точно такой же, как в то первое утро. Тот же коричневый, шитый на заказ костюм, та же квадратная сумочка, те же очки без оправы, та же легкая, чопорная, глуповатая улыбка.
   – Это я, – заявила Орфамэй. – Возвращаюсь домой.
   Она последовала за мной в мой частный мыслительный салон и чопорно уселась на стуле. Я же, по обыкновению, сел небрежно и уставился на нее.
   – Обратно в Манхеттен, – сказал я. – Удивляюсь, что вас отпустили.
   – Возможно, придется приехать еще.
   – Сможете позволить себе это?
   Орфамэй издала торопливый, неуверенный смешок.
   – Это мне не будет ничего стоить, – проговорила она, подняла руку и коснулась очков без оправы. – Теперь я себя чувствую в них непривычно. Мне нравятся другие. Но доктору Загсмиту они совершенно не понравятся.
   Она поставила сумочку на стол и, как и в первый свой приход, провела по нему кончиком пальца.
   – Не помню, вернул ли я вам двадцать долларов, – сказал я. – Мы столько раз передавали их из рук в руки, что я сбился со счета.
   – Да, вернули, – кивнула она. – Спасибо.
   – Вы уверены?
   – Я никогда не ошибаюсь в денежных делах. Как вы себя чувствуете? Вас не били?
   – Полицейские? Нет. И никогда еще им не было так трудно не сделать этого.
   На лице Орфамэй отразилось простодушное удивление. Потом глаза ее вспыхнули.
   – Вы, должно быть, ужасно смелый, – сказала она.
   – Просто повезло, – ответил я, взял карандаш и пальцем потрогал его кончик. Заточен остро – если, конечно, кому-то нужно что-то писать. Мне было не нужно. Протянув руку, я просунул карандаш в ремешок квадратной сумочки и подтянул ее к себе.
   – Не трогайте, – торопливо проговорила Орфамэй и потянулась в мою сторону.
   Я усмехнулся и отодвинул сумочку еще дальше, чтобы она не могла да нее дотянуться.
   – Ладно. Но эта сумочка такая миловидная. Совсем, как вы.
   Орфамэй откинулась назад. В глазах у нее было смутное беспокойство, но она улыбалась.
   – По-вашему, я миловидна... Филип? Я очень заурядна.
   – Вот уж не сказал бы.
   – Не сказали бы?
   – Ни в коем случае, вы одна из самых необыкновенных девушек, каких я только встречал.
   Держа сумочку за ремешок, я покачал ее и поставил на угол стола. Глаза Орфамэй устремились туда же, но она облизнула губы и продолжала улыбаться мне.
   – Держу пари, вы знали очень многих девушек, – сказала она. – Почему...
   – она потупилась и вновь провела кончиком пальца по столу, – почему вы так и не женились?
   Я подумал о всех вариантах ответа на этот вопрос. Вспомнил всех женщин, которые нравились мне настолько, что я бы мог пожелать на них жениться.
   Нет, не всех. Но некоторых.
   – Очевидно, я знаю ответ, – выговорил я. – Но прозвучит он банально.
   Те, на ком я, может, и хотел бы жениться, не нашли во мне того, что им нужно. На других женщинах жениться незачем. Их просто соблазняешь – если они сами не склоняют тебя к этому.
   Орфамэй покраснела до корней своих мышиного цвета волос.
   – Вы отвратительны, когда говорите так.
   – Это относится и к некоторым жеманницам, – прибавил я. – Не ваши слова. Мои. Заполучить вас было б не очень трудно.
   – Не говорите так, прошу вас!
   – Разве я не прав?
   Орфамэй опустила взгляд на стол.
   – Скажите мне, пожалуйста, – неторопливо произнесла она, – что случилось с Оррином? Я в полном недоумении.
   – Я говорил вам, что, возможно, он сбился с пути, – сказал я. – Когда вы пришли впервые. Помните?
   Она неторопливо кивнула, все еще заливаясь краской.
   – Ненормальная жизнь в семье, – продолжал я. – Очень замкнутый парень с очень преувеличенным мнением о собственной значимости. Это было видно по фотографии, которую вы мне дали. Не собираюсь разыгрывать из себя психолога, но я понял, что если он начнет терять голову, то потеряет ее полностью. К тому же ужасная жадность к деньгам, царящая в вашей семье – исключая одного ее члена...
   Тут Орфамэй заулыбалась. Если она сочла, что я говорю о ней, мне это было на руку.
   – У меня есть к вам один вопрос, – сказал я. – Ваша мать – не первая жена у отца?
   Орфамэй кивнула.
   – Теперь понятно. У Лейлы другая мать. Я так и думал. Скажите мне еще кое-что. Как-никак я проделал для вас большую работу, но не получил ни цента.
   – Получили, – резко перебила она. – И немало. От Лейлы. Не ждите, что я буду называть ее Мэвис Уэлд. Ни за что.