вопросы.
Итак, они были квиты - старый учитель и глупый ученик. Это
повторялось через день.
А в те дни, когда не надо было идти в школу, Дундертак вместе с
другими мужчинами поселка отправлялся в замерзший залив ловить подо
льдом салаку.
В тот год зима стояла суровая, морозы прямо-таки лютые. Северный
ветер носился, кружа, над ледяными просторами и хлестал в лицо
стальным кнутом. Холод и снег царили в мире.
Рано утром на рассвете рыбаки пришли к берегу залива ставить
невод. Мерзли сидевшие на верхушках деревьев вороны. Мерзли на льду
люди.
Дундертак застегнул на все пуговицы толстую зимнюю куртку и не
спеша натянул рукавицы из лисьего меха.
Перед рыбаками простирался длинный белый прямоугольник замерзшего
залива. Сундстрем и лоцман Сэв отмерили площадку для невода - двести
шагов в длину, сто в ширину.
- Тут у нас рыбка, как в мешке, - заявил, потирая руки,
Все-Наверх.
Все-Наверх служил в молодости боцманом королевского флота, и,
хотя годы сделали его немощным старикашкой, он все еще любил
покомандовать. Итак, бывший боцман его величества поднатужился и отдал
приказ:
- Начинай, ребята!
Все разбрелись по площадке, чтобы при помощи топоров и ломов
проделать во льду лунки.
- Первоклассная площадочка! - заметил лоцман Сэв.
- Будь спокоен, - отозвался кто-то. - Может, подцепим самого
короля.
- Смотри, сглазишь!
Вообще-то они не были суеверны. Но на всякий случай сплюнули
трижды через левое плечо. Боцман Все-Наверх бросил на землю свой нож
так, что тот лег поперек обуха топора. Это была старая верная примета:
хочешь удачи в рыбной ловле - надо, чтобы сталь легла крестом.
- А кто это "король"? - спросил Дундертак.
- Король салак. Он раза в три больше любой обыкновенной салаки. У
него дважды раздвоенный хвост, а голова ярко-красного цвета. Похоже на
королевскую корону. Король салак идет во главе самой большой стаи во
всем Балтийском море.
Не успел лоцман Сэв выговорить эти слова, как все снова дружно
сплюнули три раза через левое плечо. От этих сплевываний на усах и
бородах уже начала образовываться ледяная корочка.
Через проделанную далеко от берега прорубь предстояло спустить в
море невод и растянуть его по лункам так, чтобы крылья невода
разошлись по меньшей мере на пятьдесят метров по обе стороны проруби -
тогда невод будет устойчиво стоять подо льдом, тихонько покачиваясь на
двадцатитрехсаженной глубине. Затем при помощи лебедки невод
помаленьку подтягивали через лунки к берегу. Стометровые крылья снова
сводились вместе, образуя своего рода мешок, и через вторую, пробитую
у берега прорубь, невод вытаскивали из воды.
Чтобы протянуть подо льдом такую штуковину, да еще на такое
большое расстояние, требуется попотеть как следует часа четыре. И
никогда точно неизвестно, какие будут результаты. Иногда в неводе
оказывалось столько рыбы, что вода в проруби кипела ключом. Но,
пожалуй, чаще случалось, что в ячейках невода поблескивала лишь темная
холодная вода.
На удачу мог рассчитывать только человек с большим опытом за
плечами, как свои пять пальцев знавший все подледные течения и все
направления ветра за последние сутки. В общем, прежде чем начать
выметывать невод, надо было не раз и не два подумать. Но, если уж
говорить откровенно, сколько ни рассчитывай да ни прикидывай,
подледный лов не что иное, как лотерея, с той только разницей, что
труда в него вкладываешь дай боже!
На опушенных инеем березах мерзли, сжавшись в черные комочки,
вороны. Жадно вытягивая шеи, они заглядывали вниз, на работающих
людей. Время от времени рыбаки останавливались, чтобы подтянуть
подборы, утирали потные лица и грозили воронам кулаками:
- Разбойничье отродье!
- Жулье!
- Прохвосты!..
Вороны разевали черные глотки и на все ругательства отвечали
голодным и промерзшим: "Карр! Карр! Карр!.."
Они терпеливо дожидались ухода людей, надеясь, что тогда им
кое-что достанется.
- Постреляем? - предложил Дундертак.
Как всегда, у Большого Сундстрема было с собой ружье. Без ружья
он и шагу никуда не делал. Бывалый охотник, лесной человек, он хорошо
знал, что на всякий случай надо всегда быть наготове - сотни раз
случалось, что он неожиданно наталкивался на лисицу, выдру или еще
какую дичь.
- Ну нет, - ответил он, - я стрелять не буду. Что говорить,
вороны - порядочные гадины, но чтоб я только из-за этого расходовал
порох на всякую мелочь! Дробь слишком уж дорогая, а премия за ворон
слишком маленькая.
- Премия?
- Ну да. За каждую пару вороньих лапок лесничество в Нючепинге
выплачивает премию.
- А сколько?
- Шестнадцать эре за пару. Притащишь пару - значит, отправил одну
ворону в лучший мир.
- А сколько можно приносить зараз?
- Да сколько угодно! Чем больше, тем лучше. В лесничестве-то
хорошо знают, сколько от ворон вреда - и лесу и полям. По ним, так
пусть этих самых ворон изничтожат хоть всех до единой. И правда, в
природе ведь пользы от них никакой. Некоторые говорят, что и вороны,
мол, себя оправдывают - ловят полевок и крыс. Вранье! Так крыса и
далась неуклюжей вороне! Нет, брат, больно уж эти твари пугливы и
хитры. Вороны только и умеют, что подбирать чужие объедки, таскать
яйца и цыплят. А полевок и крыс ловят по ночам совы и филины. Вот кого
вороны и впрямь заклевывают насмерть, так это полезных маленьких
пичуг, которые поедают гусениц и вообще очищают сады от всякой
гадости. Этих-то тружеников они уничтожают... Нет, ворона - это самый
настоящий бандит, разбойник с большой дороги! Какой тут может быть
разговор!
- А сколько стоит дробь? - спросил Дундертак.
- Двадцать девять эре на один заряд.
Усердно протаскивая свою часть невода от одной лунки к другой,
Дундертак взвешивал все "за" и "против". Наконец он собрался с духом:
- Если дробь стоит двадцать девять эре, мне бы хотелось купить на
один выстрел. Интересно, сколько я сумею подстрелить...
Большой Сундстрем распрямился, отер с лица пот.
- Ты что, и вправду хочешь поиграть в этой лотерее? Здесь ты за
четыре часа работы получаешь шестьдесят эре. Их хватит как раз на два
выстрела. Значит, что же? Хлоп - и нет двух часов труда! Не стоит игра
свеч!
- Но мне все-таки очень хочется. Хоть один выстрел! - сказал
упрямо Дундертак и покосился наверх, на ворон.
У Сундстрема не хватило духу отказать.
- Ладно уж. Другому бы ни за что не дал, а тебе дарю выстрел
бесплатно. Ты ведь знаешь, как с ружьем обращаться. Но все-таки скажу
тебе, как мне в твоем возрасте отец мой говорил: "Храни, боже,
охотника, а вороны и сами не пропадут".
Тогда Дундертак поделился с Сундстремом своим планом, который он
разработал для того, чтобы одним выстрелом добиться возможно лучших
результатов.
- Ловко, брат, придумано! - похвалил Сундстрем. - Выстрел твой! И
денежки тоже - если, конечно, удастся подстрелить сразу несколько
штук.
Между тем дело подвигалось к концу - невод подводили все ближе к
проруби. И, когда свели крылья, увидели, что прорубь бурлит рыбой.
Сплошная каша из салаки, щук, судаков.
- Самое меньшее - пятьдесят кило отличной рыбы! - прикинул лоцман
Сэв, удовлетворенно погладив непослушными пальцами обледеневшую
бороду.
Все-Наверх, наклонившись, вычерпывал рыбу в большие деревянные
ящики. Шея у боцмана была морщинистая, в мелкую клеточку, - такая кожа
бывает у старых ящериц.
Дундертак вопросительно посмотрел на Большого Сундстрема. Тот
понял его с одного взгляда.
- А не пора ли нам перекусить да хлебнуть горячего кофейку?
Все согласились, что предложение весьма дельное.
Погрузив ящики с рыбой на сани, рыбаки потащили их к берегу.
На льду осталась небольшая кучка рыбешек - подкаменщики и
красноперки. Эта рыба ни во что не ценилась, поэтому ее даже не
потрудились подобрать.
Вороны беспокойно закаркали. Они чуяли близкое пиршество. Там,
где побывали люди, всегда найдется чем поживиться. А у рыбаков шхер
был еще обычай - никогда ничего не выбрасывать обратно в море. Ни в
коем случае нельзя показывать, что пренебрегаешь хоть каким-нибудь из
его даров. Это значило бы оскорбить море и навсегда рассориться с
удачей.
Дундертак вытащил из кармана штанов длинную веревку и стал
нанизывать на нее валявшихся на льду подкаменщиков, красноперок и
плотвичек - примерно на расстоянии метра одну от другой. Покончив с
этим, он направился вслед за остальными к берегу, растягивая на ходу
веревку так, чтобы она легла посередине следа, оставленного санными
полозьями. Веревка была метров тридцати длиной.
Большой Сундстрем приладил тем временем свое ружье к саням,
которые стояли последними. Опустившись на одно колено, он проверил
правильность прицела. Так. Кажется, все хорошо.
Сундстрем прикрепил к спусковым крючкам веревку, взвел их и
насыпал в оба дула по мерке дроби. Веревку он передал подошедшему
Дундертаку:
- Изобретение-то твое. Сам, значит, и действуй.
Затем оба зашагали к прибрежным валунам, где уже расположилась
вся компания, поедая бутерброды и запивая их горячим кофе из термосов.
Дундертак был очень осторожен с веревкой - ведь другой конец ее был
привязан к спускам двустволки. Когда он шел, то все время следил,
чтобы она совсем свободно скользила в кулаке.
Увидев, что на льду никого не осталось, вороны всполошились. Вот
одна тяжело снялась с ветки и несколько раз пролетела туда и обратно
над покинутой ледяной площадкой.
Это был высланный вперед разведчик.
Установив, что все спокойно и опасность ниоткуда не грозит,
разведчик с хриплым карканьем опустился на лед и заторопился большими
прыжками к разбросанным на льду рыбешкам. Черный клюв торчал впереди,
как копье. Глаза алчно поблескивали.
Вороны больше не колебались, и большая черная стая с шумом
опустилась на лед.
Обычно ворона, быстро ухватив добычу, улетает подальше от
остальных и пирует в одиночку.
Не тут-то было! Как только какая-нибудь ворона, схватив рыбешку,
собиралась отлететь в сторону, рыбу будто кто-то вырывал из клюва.
Стараясь удержать добычу, вороны попробовали клевать сильнее, но
рыба все равно вырывалась из клюва.
Раз за разом повторялось одно и то же. Конечно, ни одной из них
не под силу было уволочь за собой всю связку.
Вороны яростно клевали, рвали, раздирали рыбу. Обычно столь
осторожные, они забыли от голода всякую осторожность.
Они каркали и кричали. Кончилось тем, что они переругались между
собой и, шипя и размахивая крыльями, пошли друг на друга. Забыв о
бдительности, о том, что на свете существует человек, вороны вступили
в драку.
На место происшествия слетались другие вороны с острова и недолго
думая ввязывались в общую свалку.
В конце концов на льду копошился один огромный, черный,
пронзительно кричащий клубок.
Внезапно воздух разорвали два трескучих залпа - сначала
выстрелило правое дуло, потом левое. По вороньему клубку хлестнул
ураган дроби. Последствия его были опустошительны. Вороны покатились
кто куда. Большинство, перекувырнувшись, так и остались лежать лапками
кверху. Другие беспомощно закружили на месте, кашляя кровью. Те же,
кто случайно уцелел, поднялись вверх, спеша улететь подальше от
опасного места.
Подстреленных птиц, которые не в состоянии были подняться в
воздух, тут же прикончили, свернув им шеи.
Сундстрем пересчитал безжизненные тушки:
- Двадцать три вороны одним выстрелом! Всем рекордам рекорд!
- Мне сразу заплатят за всех? - поинтересовался Дундертак.
- Еще бы! У лесничества денег столько, что нам с тобой считать не
пересчитать.
- Двадцать три вороны по шестнадцать эре минус два заряда дроби -
это получится... три кроны и десять эре.
- Дробь, считай, бесплатно, - возразил Сундстрем. - Выходит, ты
заработал три кроны шестьдесят восемь эре.
Дундертак потрогал ногой мертвых птиц. Перед глазами у него, как
живые, встали те две вороны, которых он накрыл в лесу, когда они
зажали с двух сторон бедную беззащитную гагу, стараясь согнать ее с
гнезда.
- Разбойничье отродье! - процедил он сквозь зубы. - Жулье. Гадины
противные!
Но боцман Все-Наверх раздраженно скреб свою буйную щетину.
- Ну вот, распугали своей пальбой всю хорошую рыбу! - проворчал
он.
Большой Сундстрем вовсе не собирался молча сносить хныканье
боцмана, который только и знал, что распоряжаться да отдавать приказы.
- Помолчи-ка! - сказал он. - Лучше о себе подумай! Вот возьмет
ворона и запутается в твоей щетине. А будешь сильно рот раскрывать и
орать, так она снесет свое грязное яйцо прямо тебе в глотку!
Дундертак подобрал ворон и аккуратно сложил их в кучку.
Пора было во второй раз ставить невод.
И лоцман Сэв пропел во всю силу своих легких:
- Е-е-ще ра-а-зик по-о-шел!..
- Хорошо, если хоть плотвичку поймаем, - пробурчал Все-Наверх.
Старикан искренне переживал, что вся стоящая рыба удрала из этого
места.
Снова растянули подо льдом крылья невода. До ужина еще придется
как следует попотеть.
Было очень холодно. Низкое, зимнее небо тяжело давило на землю.
А завтра Дундертак снова будет сидеть за партой. И снова учитель
будет лупить его ивовым прутом. Что ж, самое обычное дело. В школе
Дундертак терял всякую способность быстро соображать и бойко отвечать
на разные сложные вопросы.
Летом, когда занятий в школе не было, Дундертак работал на
известковом заводе.
В этом не было ничего сложного. Ни думать, ни размышлять не
требовалось. Требовалось лишь поднатужиться и везти доверху груженную
тачку по деревянным настилам от карьера до обжигательных печей.
Острый, как лезвие ножа, известняк оставлял на руках и ногах глубокие
порезы, так что тем, кто прокладывал путь в самую глубь белого горного
массива, нежная кожа была абсолютно ни к чему. Летнее солнце лило
расплавленный жар в огромный "известняковый котел". Пот тек ручьем,
ломило спину.
Но Дундертак радовался, потому что до школы оставалось еще целых
два месяца. Куда приятнее было слышать гулкое эхо динамитных взрывов,
чем эхо ужасных вопросов, задававшихся с учительской кафедры.
Конец лета и ранняя осень приносили с собой новые впечатления. В
августе, сентябре и первой половине октября Дундертак ходил на
рыбачьей лодке в Трусу, Седертелье и Стокгольм. В его обязанности
входило продавать ту рыбу, что наловили на острове за неделю. Первое
время он часто ездил вместе с лоцманом Сэвом или же с Большим
Сундстремом.
Большой Сундстрем и в лодке не расставался со своим ружьем. Без
ружья он чувствовал бы себя как без рук - жалким и потерянным. Но
стрелял Сундстрем только в том случае, если был уверен, что попадет, и
только для того, чтобы дома было к обеду жаркое. Нередко, подстрелив
какую-нибудь морскую птицу, Сундстрем нарочно медлил вытаскивать ее из
воды.
- Погляди-ка! - говорил он Дундертаку, указывая на легонько
покачивавшуюся на воде птицу с затонувшей головой. - Учись, дружище,
пользоваться своими глазами, учись видеть! Видишь эти капельки воды на
спине? А какие чистые краски на перьях - смотри, вон на глазках,
видишь? Такое все нетронутое, красивое. Не верится, что она уже
мертвая, правда? А теперь я ее беру - и капельки скатываются, а перья
вон какие сразу некрасивые и взъерошенные. Краски потускнели стали
какие-то грязные. Возьми ее в руку - она неуклюжая, тяжелая, одним
словом - мертвая. Только когда до нее дотронешься, она становится
по-настоящему мертвой. А мертвое всегда отвратительно.
Дундертак слушал в пол-уха. Он смотрел голодными глазами на
ружье. Ему смертельно хотелось подержать его в руках, хоть раз
выстрелить по-настоящему. Тот случай с воронами в счет не шел. Он
ружья даже в руки не брал, оно уже было заряжено. И потом ему ужасно
хотелось подстрелить такую птицу, которую можно положить в кастрюлю и
сварить из нее настоящую вкусную еду.
Эти мысли давно уже одолевали Дундертака. И вот одним погожим
ранним утром, когда они, как обычно, шли под парусами в Трусе,
Сундстрем неожиданно причалил у лесистого островка около самого
Сермландского побережья, передал Дундертаку свое ружье и сказал:
- Ну что ж, попытай свое счастье, пока я буду ставить перемет.
Вон за той грядой валунов стоит высокая сосна. Я давно заприметил там
одного тетерева. Подкрадись к нему и попробуй снять, если сумеешь.
Такие вещи Дундертаку не надо было повторять дважды. Проворнее
ласки переметнулся он через борт и зашлепал к берегу, держа ружье
синевато-поблескивающим дулом вниз.
Дундертак хорошо знал и гряду валунов, о которой говорил
Сундстрем, и большую засохшую сосну, что росла там. Он с бесконечными
предосторожностями стал пробираться к этому месту, бесшумно погружая
босые ноги в шершавый кукушкин лен. Легкой тенью скользил он между
стволами сосен. Цель была все ближе. Вот и валуны. Из-за моря медленно
выплыло красное, теплое солнце. Солнечный луч упал на сосну - перед
Дундертаком сидел огромный тетерев. Да, конечно, это та самая сосна, о
которой говорил Сундстрем. Дундертак услышал гулкие удары своего
сердца. Он стиснул зубы. Медленно-медленно поднял ружье, выбирая
верный прицел. Наконец-то пришел час его первого настоящего выстрела!
Дундертак до того волновался, что совсем не думал о том, куда ставит
ноги, не видел перед собой ничего, кроме тетерева. И тотчас же был
наказан за свою неосторожность. Камень, на который он встал, лежал
очень неустойчиво. Вдруг он слегка покачнулся - и Дундертак ткнулся
носом в землю.
Он мигом вскочил. И тут из-за валунов поднялся какой-то огромный
зверь. Дундертак стоял лицом к лицу с самым настоящим живым лосем.
Потревоженный лось сердито тряс царственной головой и фыркал, как
разъяренный бык. Судя по всему, он готовился к прыжку, явно
намереваясь истолочь врага копытами в порошок. Потрясенный,
застигнутый врасплох, до смерти перепуганный, Дундертак, как держал в
этот миг ружье у бедра, так и нажал на спуски - раздались один за
другим два выстрела.
Пули настигли лося уже в воздухе, и он так и повис,
распластанный, на валунах. Длинные передние ноги неловко задергались в
воздухе, нащупывая опору, покрытая мохнатой шерстью шея вытянулась, и
голова с ветвистой короной бессильно свесилась набок.
Тетерева к тому времени и след простыл.
Но Дундертак даже не взглянул в ту сторону. Отбросив ружье, он
пулей понесся к берегу. Сундстрем возился в лодке с переметом.
- Ну как, дружище? Много ли перышек осталось от твоего тетерева?
- подразнил он, не отрываясь от работы.
Дундертак никак не мог отдышаться и только кивнул в ответ. Его
короткие жесткие волосенки растрепались и стояли дыбом, как только что
обрезанный бикфордов шнур. Лицо было белее свежевыстиранного носового
платка.
Наконец ему удалось выдавить:
- Я застрелил лося!
- Что-о?
- Честное слово!
Сундстрем вскочил на ноги. Казалось, он испугался не меньше
Дундертака.
- Где? Я слышал два выстрела.
- Там, у валунов. Он прыгнул прямо на меня!
Сундстрем не стал слушать объяснений. Он уже бежал к валунам
посмотреть, что натворил Дундертак.
Вернулся он расстроенный и встревоженный.
- Фу, черт, как неприятно! Оба выстрела прямо в сердце. Болтается
на камнях, как дохлая селедка.
Почесав, по своему обыкновению, в затылке, Сундстрем кратко
резюмировал сложившуюся ситуацию:
- Ленсман строго-настрого запретил стрелять лосей! Это разрешено
только графу, графине и графским сынкам, что живут в замке. Ты, Симон
Дундертак, - несчастнейший из людей! (Ленсман - в скандинавских
странах чиновник полиции.)
- Но ведь он чуть не проломил мне голову своими копытами!
- Это никого не интересует. Все равно, придут граф с ленсманом -
и тебе крышка. А меня за то, что я дал тебе ружье, посадят в тюрьму на
хлеб и на воду, и не видать мне, бедному, ни солнца, ни луны до тех
самых пор, пока я не выплачу им весь штраф. А штраф знаешь какой? Я,
может, таких денег за всю свою жизнь не имел.
Сундстрем мог бы и не говорить о таких ужасах. Дундертак и без
того был несчастен до отчаяния.
Рассеянно пощипывая длинный ус, Сундстрем продолжал размышлять
вслух:
- Можно бы, конечно, его потопить. Дотащить до моря, привязать
побольше камней - и дело с концом.
Дундертак просиял. Давно уже солнце не светило так ярко и птицы
не пели так замечательно, как в эту минуту.
- Но, - продолжал Сундстрем, - на что же это будет похоже, если
мы загубим столько вкусной еды? Ида с дочерью мяса в глаза не видят,
то же самое Серебряный или, например, боцман Все-Наверх. Да я и сам-то
не очень хорошо знаю, что такое кусок мяса зимой. А ведь при мне,
как-никак, ружье.
Вдруг на лице Сундстрема появилась довольная ухмылка.
- Ты молчать умеешь?
- Еще бы! - заверил Дундертак.
- Тогда ты, может, и не будешь несчастнейшим из людей только
оттого, что ухлопал этого лося. А я, пожалуй, не зачахну в сырой
тюрьме.
- А как же все вдруг устроится? - Дундертаку стало любопытно.
- Ну, насчет этого можешь не волноваться! Сейчас мы, не теряя
попусту времени, гоним в Трусу, продаем там салаку и покупаем дюжину
пустых бочек и кило пятьдесят серой соли. Потом, когда совсем
стемнеет, я заявлюсь сюда, и лось исчезнет в бочках, будто его никогда
и не было. Граф с семейством, будем надеяться, не помрут с голоду. Ты
не станешь несчастнейшим из людей. Я не сяду в тюрьму. Но одно
условие: ты нем, как могила. Слышишь? Если учуешь у кого-нибудь зимой
запах жаркого, и виду не подавай, что о чем-то знаешь! Ничего нет
плохого в том, что лось будет использован по своему прямому
назначению. Даже подумать не могу, что он пропадет где-то на дне моря!
В конце концов, я действую только на благо отечества и обеспечиваю
население едой. Иду с Утвассена, себя и еще кое-кого.
Дундертак торжественно поднял руку:
- Клянусь молчать до последнего своего вздоха!
- Хорошо сказано, дружище! - одобрил Сундстрем. - Теперь смотри
держись!
У Дундертака точно гора с плеч свалилась. Большой Сундстрем взял
дело в свои руки - значит, все будет хорошо. Ему хотелось только еще
раз объяснить, что он, собственно, не так уж виноват.
- Понимаете, я стрелял, чтобы спасти свою жизнь. Он ведь
собирался ударить меня копытами по голове!
- В порядке самозащиты или еще как - это меня не интересует! -
отрезал Сундстрем. - Но уж ружье я тебе дал в руки в последний раз!
Целишь в тетерева на дереве, а попадаешь в лося на земле. Нет, видать,
из тебя никогда не выйдет настоящего охотника. Сиди уж лучше в лодке -
здесь ты больших бед не натворишь!..
Вот как получилось, что Дундертак стал самостоятельно возить на
продажу рыбу в Трусу, Седертелье и Стокгольм - конечно, после того,
как мало-мальски освоился с парусами и более или менее прилично изучил
все важнейшие фарватеры.
Впрочем, нельзя сказать, что Дундертак выходил в море совсем
один. С ним всегда был Малыш Христофор. Они были неразлучными друзьями
и никогда не расставались, за исключением тех случаев, когда Дундертак
отправлялся в школу или работал в известняковом карьере, где
немилосердно пекло солнце, - тут Христофор почитал за лучшее идти
своей собственной дорогой.
Зато в лодке им было очень хорошо вдвоем. У Христофора было свое
излюбленное местечко: он всегда сидел на корме рядом с Дундертаком,
засунув нос дружку под мышку. Так они могли сидеть часами, обдуваемые
ночным ветерком, который нес лодку к ближайшей гавани.
Помимо всего прочего, для Христофора эти поездки были удобным
случаем заняться любимым видом спорта: походить на рыбку! Выдренок
беззвучно соскальзывал через борт, мягко, словно капля масла,
опускался в воду и одним резким ударом сильного хвоста уходил вглубь.
Иногда он отсутствовал очень подолгу. А появившись, наконец, на
поверхности, почти всегда держал в зубах какую-нибудь рыбешку. Одному
ему свойственным движением головы он перекидывал ее через борт в
лодку. Дундертаку оставалось только вспороть ей брюхо и почистить. Это
была их собственная рыба - Дундертака и Христофора. Она не
предназначалась для продажи. Голову и внутренности Дундертак
приберегал для Малыша, а все остальное зажаривал себе, предварительно
густо посолив. До чего же вкусна бывает жареная рыба в открытом море!
Христофор был совершенно неутомим. Он снова и снова нырял и
швырял Дундертаку одну рыбу за другой. Так закадычные друзья коротали
время, пока не наступало утро. Но, когда они входили в большой
фарватер и Седертелье или Стокгольм были уже не за горами, Дундертак
свистал Малыша наверх. Это значило, что веселому охотничьему раздолью
Христофора наступал конец. Приходилось вылезать из воды. Дундертак
запирал его в рубке, и Малыш вынужден был проводить время в обидном
одиночестве, облизывая мокрые усы. На какое-то время Малыш попадал под
арест, и длился он ровно столько, сколько лодка стояла на причале у
стокгольмской пристани.
Ничего не попишешь. Сойти на берег и посмотреть столицу? Ни под
каким видом! С Христофором могла произойти куча неприятностей. Благо,
выбор большой. Он мог, например, заблудиться в городской сутолоке. Его
мог переехать какой-нибудь сумасшедший автомобиль. А разве не могло
ему взбрести на ум, никого не предупреждая, вцепиться в горло
какой-нибудь выведенной на прогулку болонке - и только потому, что она
слишком высоко задрала нос? В конечном счете пострадала бы торговля,
чего Дундертак никак не мог допустить. Ведь это был чуть ли не
единственный источник денежных доходов на их острове. Дундертак
прекрасно сознавал лежавшую на нем ответственность. Он по опыту знал,
Итак, они были квиты - старый учитель и глупый ученик. Это
повторялось через день.
А в те дни, когда не надо было идти в школу, Дундертак вместе с
другими мужчинами поселка отправлялся в замерзший залив ловить подо
льдом салаку.
В тот год зима стояла суровая, морозы прямо-таки лютые. Северный
ветер носился, кружа, над ледяными просторами и хлестал в лицо
стальным кнутом. Холод и снег царили в мире.
Рано утром на рассвете рыбаки пришли к берегу залива ставить
невод. Мерзли сидевшие на верхушках деревьев вороны. Мерзли на льду
люди.
Дундертак застегнул на все пуговицы толстую зимнюю куртку и не
спеша натянул рукавицы из лисьего меха.
Перед рыбаками простирался длинный белый прямоугольник замерзшего
залива. Сундстрем и лоцман Сэв отмерили площадку для невода - двести
шагов в длину, сто в ширину.
- Тут у нас рыбка, как в мешке, - заявил, потирая руки,
Все-Наверх.
Все-Наверх служил в молодости боцманом королевского флота, и,
хотя годы сделали его немощным старикашкой, он все еще любил
покомандовать. Итак, бывший боцман его величества поднатужился и отдал
приказ:
- Начинай, ребята!
Все разбрелись по площадке, чтобы при помощи топоров и ломов
проделать во льду лунки.
- Первоклассная площадочка! - заметил лоцман Сэв.
- Будь спокоен, - отозвался кто-то. - Может, подцепим самого
короля.
- Смотри, сглазишь!
Вообще-то они не были суеверны. Но на всякий случай сплюнули
трижды через левое плечо. Боцман Все-Наверх бросил на землю свой нож
так, что тот лег поперек обуха топора. Это была старая верная примета:
хочешь удачи в рыбной ловле - надо, чтобы сталь легла крестом.
- А кто это "король"? - спросил Дундертак.
- Король салак. Он раза в три больше любой обыкновенной салаки. У
него дважды раздвоенный хвост, а голова ярко-красного цвета. Похоже на
королевскую корону. Король салак идет во главе самой большой стаи во
всем Балтийском море.
Не успел лоцман Сэв выговорить эти слова, как все снова дружно
сплюнули три раза через левое плечо. От этих сплевываний на усах и
бородах уже начала образовываться ледяная корочка.
Через проделанную далеко от берега прорубь предстояло спустить в
море невод и растянуть его по лункам так, чтобы крылья невода
разошлись по меньшей мере на пятьдесят метров по обе стороны проруби -
тогда невод будет устойчиво стоять подо льдом, тихонько покачиваясь на
двадцатитрехсаженной глубине. Затем при помощи лебедки невод
помаленьку подтягивали через лунки к берегу. Стометровые крылья снова
сводились вместе, образуя своего рода мешок, и через вторую, пробитую
у берега прорубь, невод вытаскивали из воды.
Чтобы протянуть подо льдом такую штуковину, да еще на такое
большое расстояние, требуется попотеть как следует часа четыре. И
никогда точно неизвестно, какие будут результаты. Иногда в неводе
оказывалось столько рыбы, что вода в проруби кипела ключом. Но,
пожалуй, чаще случалось, что в ячейках невода поблескивала лишь темная
холодная вода.
На удачу мог рассчитывать только человек с большим опытом за
плечами, как свои пять пальцев знавший все подледные течения и все
направления ветра за последние сутки. В общем, прежде чем начать
выметывать невод, надо было не раз и не два подумать. Но, если уж
говорить откровенно, сколько ни рассчитывай да ни прикидывай,
подледный лов не что иное, как лотерея, с той только разницей, что
труда в него вкладываешь дай боже!
На опушенных инеем березах мерзли, сжавшись в черные комочки,
вороны. Жадно вытягивая шеи, они заглядывали вниз, на работающих
людей. Время от времени рыбаки останавливались, чтобы подтянуть
подборы, утирали потные лица и грозили воронам кулаками:
- Разбойничье отродье!
- Жулье!
- Прохвосты!..
Вороны разевали черные глотки и на все ругательства отвечали
голодным и промерзшим: "Карр! Карр! Карр!.."
Они терпеливо дожидались ухода людей, надеясь, что тогда им
кое-что достанется.
- Постреляем? - предложил Дундертак.
Как всегда, у Большого Сундстрема было с собой ружье. Без ружья
он и шагу никуда не делал. Бывалый охотник, лесной человек, он хорошо
знал, что на всякий случай надо всегда быть наготове - сотни раз
случалось, что он неожиданно наталкивался на лисицу, выдру или еще
какую дичь.
- Ну нет, - ответил он, - я стрелять не буду. Что говорить,
вороны - порядочные гадины, но чтоб я только из-за этого расходовал
порох на всякую мелочь! Дробь слишком уж дорогая, а премия за ворон
слишком маленькая.
- Премия?
- Ну да. За каждую пару вороньих лапок лесничество в Нючепинге
выплачивает премию.
- А сколько?
- Шестнадцать эре за пару. Притащишь пару - значит, отправил одну
ворону в лучший мир.
- А сколько можно приносить зараз?
- Да сколько угодно! Чем больше, тем лучше. В лесничестве-то
хорошо знают, сколько от ворон вреда - и лесу и полям. По ним, так
пусть этих самых ворон изничтожат хоть всех до единой. И правда, в
природе ведь пользы от них никакой. Некоторые говорят, что и вороны,
мол, себя оправдывают - ловят полевок и крыс. Вранье! Так крыса и
далась неуклюжей вороне! Нет, брат, больно уж эти твари пугливы и
хитры. Вороны только и умеют, что подбирать чужие объедки, таскать
яйца и цыплят. А полевок и крыс ловят по ночам совы и филины. Вот кого
вороны и впрямь заклевывают насмерть, так это полезных маленьких
пичуг, которые поедают гусениц и вообще очищают сады от всякой
гадости. Этих-то тружеников они уничтожают... Нет, ворона - это самый
настоящий бандит, разбойник с большой дороги! Какой тут может быть
разговор!
- А сколько стоит дробь? - спросил Дундертак.
- Двадцать девять эре на один заряд.
Усердно протаскивая свою часть невода от одной лунки к другой,
Дундертак взвешивал все "за" и "против". Наконец он собрался с духом:
- Если дробь стоит двадцать девять эре, мне бы хотелось купить на
один выстрел. Интересно, сколько я сумею подстрелить...
Большой Сундстрем распрямился, отер с лица пот.
- Ты что, и вправду хочешь поиграть в этой лотерее? Здесь ты за
четыре часа работы получаешь шестьдесят эре. Их хватит как раз на два
выстрела. Значит, что же? Хлоп - и нет двух часов труда! Не стоит игра
свеч!
- Но мне все-таки очень хочется. Хоть один выстрел! - сказал
упрямо Дундертак и покосился наверх, на ворон.
У Сундстрема не хватило духу отказать.
- Ладно уж. Другому бы ни за что не дал, а тебе дарю выстрел
бесплатно. Ты ведь знаешь, как с ружьем обращаться. Но все-таки скажу
тебе, как мне в твоем возрасте отец мой говорил: "Храни, боже,
охотника, а вороны и сами не пропадут".
Тогда Дундертак поделился с Сундстремом своим планом, который он
разработал для того, чтобы одним выстрелом добиться возможно лучших
результатов.
- Ловко, брат, придумано! - похвалил Сундстрем. - Выстрел твой! И
денежки тоже - если, конечно, удастся подстрелить сразу несколько
штук.
Между тем дело подвигалось к концу - невод подводили все ближе к
проруби. И, когда свели крылья, увидели, что прорубь бурлит рыбой.
Сплошная каша из салаки, щук, судаков.
- Самое меньшее - пятьдесят кило отличной рыбы! - прикинул лоцман
Сэв, удовлетворенно погладив непослушными пальцами обледеневшую
бороду.
Все-Наверх, наклонившись, вычерпывал рыбу в большие деревянные
ящики. Шея у боцмана была морщинистая, в мелкую клеточку, - такая кожа
бывает у старых ящериц.
Дундертак вопросительно посмотрел на Большого Сундстрема. Тот
понял его с одного взгляда.
- А не пора ли нам перекусить да хлебнуть горячего кофейку?
Все согласились, что предложение весьма дельное.
Погрузив ящики с рыбой на сани, рыбаки потащили их к берегу.
На льду осталась небольшая кучка рыбешек - подкаменщики и
красноперки. Эта рыба ни во что не ценилась, поэтому ее даже не
потрудились подобрать.
Вороны беспокойно закаркали. Они чуяли близкое пиршество. Там,
где побывали люди, всегда найдется чем поживиться. А у рыбаков шхер
был еще обычай - никогда ничего не выбрасывать обратно в море. Ни в
коем случае нельзя показывать, что пренебрегаешь хоть каким-нибудь из
его даров. Это значило бы оскорбить море и навсегда рассориться с
удачей.
Дундертак вытащил из кармана штанов длинную веревку и стал
нанизывать на нее валявшихся на льду подкаменщиков, красноперок и
плотвичек - примерно на расстоянии метра одну от другой. Покончив с
этим, он направился вслед за остальными к берегу, растягивая на ходу
веревку так, чтобы она легла посередине следа, оставленного санными
полозьями. Веревка была метров тридцати длиной.
Большой Сундстрем приладил тем временем свое ружье к саням,
которые стояли последними. Опустившись на одно колено, он проверил
правильность прицела. Так. Кажется, все хорошо.
Сундстрем прикрепил к спусковым крючкам веревку, взвел их и
насыпал в оба дула по мерке дроби. Веревку он передал подошедшему
Дундертаку:
- Изобретение-то твое. Сам, значит, и действуй.
Затем оба зашагали к прибрежным валунам, где уже расположилась
вся компания, поедая бутерброды и запивая их горячим кофе из термосов.
Дундертак был очень осторожен с веревкой - ведь другой конец ее был
привязан к спускам двустволки. Когда он шел, то все время следил,
чтобы она совсем свободно скользила в кулаке.
Увидев, что на льду никого не осталось, вороны всполошились. Вот
одна тяжело снялась с ветки и несколько раз пролетела туда и обратно
над покинутой ледяной площадкой.
Это был высланный вперед разведчик.
Установив, что все спокойно и опасность ниоткуда не грозит,
разведчик с хриплым карканьем опустился на лед и заторопился большими
прыжками к разбросанным на льду рыбешкам. Черный клюв торчал впереди,
как копье. Глаза алчно поблескивали.
Вороны больше не колебались, и большая черная стая с шумом
опустилась на лед.
Обычно ворона, быстро ухватив добычу, улетает подальше от
остальных и пирует в одиночку.
Не тут-то было! Как только какая-нибудь ворона, схватив рыбешку,
собиралась отлететь в сторону, рыбу будто кто-то вырывал из клюва.
Стараясь удержать добычу, вороны попробовали клевать сильнее, но
рыба все равно вырывалась из клюва.
Раз за разом повторялось одно и то же. Конечно, ни одной из них
не под силу было уволочь за собой всю связку.
Вороны яростно клевали, рвали, раздирали рыбу. Обычно столь
осторожные, они забыли от голода всякую осторожность.
Они каркали и кричали. Кончилось тем, что они переругались между
собой и, шипя и размахивая крыльями, пошли друг на друга. Забыв о
бдительности, о том, что на свете существует человек, вороны вступили
в драку.
На место происшествия слетались другие вороны с острова и недолго
думая ввязывались в общую свалку.
В конце концов на льду копошился один огромный, черный,
пронзительно кричащий клубок.
Внезапно воздух разорвали два трескучих залпа - сначала
выстрелило правое дуло, потом левое. По вороньему клубку хлестнул
ураган дроби. Последствия его были опустошительны. Вороны покатились
кто куда. Большинство, перекувырнувшись, так и остались лежать лапками
кверху. Другие беспомощно закружили на месте, кашляя кровью. Те же,
кто случайно уцелел, поднялись вверх, спеша улететь подальше от
опасного места.
Подстреленных птиц, которые не в состоянии были подняться в
воздух, тут же прикончили, свернув им шеи.
Сундстрем пересчитал безжизненные тушки:
- Двадцать три вороны одним выстрелом! Всем рекордам рекорд!
- Мне сразу заплатят за всех? - поинтересовался Дундертак.
- Еще бы! У лесничества денег столько, что нам с тобой считать не
пересчитать.
- Двадцать три вороны по шестнадцать эре минус два заряда дроби -
это получится... три кроны и десять эре.
- Дробь, считай, бесплатно, - возразил Сундстрем. - Выходит, ты
заработал три кроны шестьдесят восемь эре.
Дундертак потрогал ногой мертвых птиц. Перед глазами у него, как
живые, встали те две вороны, которых он накрыл в лесу, когда они
зажали с двух сторон бедную беззащитную гагу, стараясь согнать ее с
гнезда.
- Разбойничье отродье! - процедил он сквозь зубы. - Жулье. Гадины
противные!
Но боцман Все-Наверх раздраженно скреб свою буйную щетину.
- Ну вот, распугали своей пальбой всю хорошую рыбу! - проворчал
он.
Большой Сундстрем вовсе не собирался молча сносить хныканье
боцмана, который только и знал, что распоряжаться да отдавать приказы.
- Помолчи-ка! - сказал он. - Лучше о себе подумай! Вот возьмет
ворона и запутается в твоей щетине. А будешь сильно рот раскрывать и
орать, так она снесет свое грязное яйцо прямо тебе в глотку!
Дундертак подобрал ворон и аккуратно сложил их в кучку.
Пора было во второй раз ставить невод.
И лоцман Сэв пропел во всю силу своих легких:
- Е-е-ще ра-а-зик по-о-шел!..
- Хорошо, если хоть плотвичку поймаем, - пробурчал Все-Наверх.
Старикан искренне переживал, что вся стоящая рыба удрала из этого
места.
Снова растянули подо льдом крылья невода. До ужина еще придется
как следует попотеть.
Было очень холодно. Низкое, зимнее небо тяжело давило на землю.
А завтра Дундертак снова будет сидеть за партой. И снова учитель
будет лупить его ивовым прутом. Что ж, самое обычное дело. В школе
Дундертак терял всякую способность быстро соображать и бойко отвечать
на разные сложные вопросы.
Летом, когда занятий в школе не было, Дундертак работал на
известковом заводе.
В этом не было ничего сложного. Ни думать, ни размышлять не
требовалось. Требовалось лишь поднатужиться и везти доверху груженную
тачку по деревянным настилам от карьера до обжигательных печей.
Острый, как лезвие ножа, известняк оставлял на руках и ногах глубокие
порезы, так что тем, кто прокладывал путь в самую глубь белого горного
массива, нежная кожа была абсолютно ни к чему. Летнее солнце лило
расплавленный жар в огромный "известняковый котел". Пот тек ручьем,
ломило спину.
Но Дундертак радовался, потому что до школы оставалось еще целых
два месяца. Куда приятнее было слышать гулкое эхо динамитных взрывов,
чем эхо ужасных вопросов, задававшихся с учительской кафедры.
Конец лета и ранняя осень приносили с собой новые впечатления. В
августе, сентябре и первой половине октября Дундертак ходил на
рыбачьей лодке в Трусу, Седертелье и Стокгольм. В его обязанности
входило продавать ту рыбу, что наловили на острове за неделю. Первое
время он часто ездил вместе с лоцманом Сэвом или же с Большим
Сундстремом.
Большой Сундстрем и в лодке не расставался со своим ружьем. Без
ружья он чувствовал бы себя как без рук - жалким и потерянным. Но
стрелял Сундстрем только в том случае, если был уверен, что попадет, и
только для того, чтобы дома было к обеду жаркое. Нередко, подстрелив
какую-нибудь морскую птицу, Сундстрем нарочно медлил вытаскивать ее из
воды.
- Погляди-ка! - говорил он Дундертаку, указывая на легонько
покачивавшуюся на воде птицу с затонувшей головой. - Учись, дружище,
пользоваться своими глазами, учись видеть! Видишь эти капельки воды на
спине? А какие чистые краски на перьях - смотри, вон на глазках,
видишь? Такое все нетронутое, красивое. Не верится, что она уже
мертвая, правда? А теперь я ее беру - и капельки скатываются, а перья
вон какие сразу некрасивые и взъерошенные. Краски потускнели стали
какие-то грязные. Возьми ее в руку - она неуклюжая, тяжелая, одним
словом - мертвая. Только когда до нее дотронешься, она становится
по-настоящему мертвой. А мертвое всегда отвратительно.
Дундертак слушал в пол-уха. Он смотрел голодными глазами на
ружье. Ему смертельно хотелось подержать его в руках, хоть раз
выстрелить по-настоящему. Тот случай с воронами в счет не шел. Он
ружья даже в руки не брал, оно уже было заряжено. И потом ему ужасно
хотелось подстрелить такую птицу, которую можно положить в кастрюлю и
сварить из нее настоящую вкусную еду.
Эти мысли давно уже одолевали Дундертака. И вот одним погожим
ранним утром, когда они, как обычно, шли под парусами в Трусе,
Сундстрем неожиданно причалил у лесистого островка около самого
Сермландского побережья, передал Дундертаку свое ружье и сказал:
- Ну что ж, попытай свое счастье, пока я буду ставить перемет.
Вон за той грядой валунов стоит высокая сосна. Я давно заприметил там
одного тетерева. Подкрадись к нему и попробуй снять, если сумеешь.
Такие вещи Дундертаку не надо было повторять дважды. Проворнее
ласки переметнулся он через борт и зашлепал к берегу, держа ружье
синевато-поблескивающим дулом вниз.
Дундертак хорошо знал и гряду валунов, о которой говорил
Сундстрем, и большую засохшую сосну, что росла там. Он с бесконечными
предосторожностями стал пробираться к этому месту, бесшумно погружая
босые ноги в шершавый кукушкин лен. Легкой тенью скользил он между
стволами сосен. Цель была все ближе. Вот и валуны. Из-за моря медленно
выплыло красное, теплое солнце. Солнечный луч упал на сосну - перед
Дундертаком сидел огромный тетерев. Да, конечно, это та самая сосна, о
которой говорил Сундстрем. Дундертак услышал гулкие удары своего
сердца. Он стиснул зубы. Медленно-медленно поднял ружье, выбирая
верный прицел. Наконец-то пришел час его первого настоящего выстрела!
Дундертак до того волновался, что совсем не думал о том, куда ставит
ноги, не видел перед собой ничего, кроме тетерева. И тотчас же был
наказан за свою неосторожность. Камень, на который он встал, лежал
очень неустойчиво. Вдруг он слегка покачнулся - и Дундертак ткнулся
носом в землю.
Он мигом вскочил. И тут из-за валунов поднялся какой-то огромный
зверь. Дундертак стоял лицом к лицу с самым настоящим живым лосем.
Потревоженный лось сердито тряс царственной головой и фыркал, как
разъяренный бык. Судя по всему, он готовился к прыжку, явно
намереваясь истолочь врага копытами в порошок. Потрясенный,
застигнутый врасплох, до смерти перепуганный, Дундертак, как держал в
этот миг ружье у бедра, так и нажал на спуски - раздались один за
другим два выстрела.
Пули настигли лося уже в воздухе, и он так и повис,
распластанный, на валунах. Длинные передние ноги неловко задергались в
воздухе, нащупывая опору, покрытая мохнатой шерстью шея вытянулась, и
голова с ветвистой короной бессильно свесилась набок.
Тетерева к тому времени и след простыл.
Но Дундертак даже не взглянул в ту сторону. Отбросив ружье, он
пулей понесся к берегу. Сундстрем возился в лодке с переметом.
- Ну как, дружище? Много ли перышек осталось от твоего тетерева?
- подразнил он, не отрываясь от работы.
Дундертак никак не мог отдышаться и только кивнул в ответ. Его
короткие жесткие волосенки растрепались и стояли дыбом, как только что
обрезанный бикфордов шнур. Лицо было белее свежевыстиранного носового
платка.
Наконец ему удалось выдавить:
- Я застрелил лося!
- Что-о?
- Честное слово!
Сундстрем вскочил на ноги. Казалось, он испугался не меньше
Дундертака.
- Где? Я слышал два выстрела.
- Там, у валунов. Он прыгнул прямо на меня!
Сундстрем не стал слушать объяснений. Он уже бежал к валунам
посмотреть, что натворил Дундертак.
Вернулся он расстроенный и встревоженный.
- Фу, черт, как неприятно! Оба выстрела прямо в сердце. Болтается
на камнях, как дохлая селедка.
Почесав, по своему обыкновению, в затылке, Сундстрем кратко
резюмировал сложившуюся ситуацию:
- Ленсман строго-настрого запретил стрелять лосей! Это разрешено
только графу, графине и графским сынкам, что живут в замке. Ты, Симон
Дундертак, - несчастнейший из людей! (Ленсман - в скандинавских
странах чиновник полиции.)
- Но ведь он чуть не проломил мне голову своими копытами!
- Это никого не интересует. Все равно, придут граф с ленсманом -
и тебе крышка. А меня за то, что я дал тебе ружье, посадят в тюрьму на
хлеб и на воду, и не видать мне, бедному, ни солнца, ни луны до тех
самых пор, пока я не выплачу им весь штраф. А штраф знаешь какой? Я,
может, таких денег за всю свою жизнь не имел.
Сундстрем мог бы и не говорить о таких ужасах. Дундертак и без
того был несчастен до отчаяния.
Рассеянно пощипывая длинный ус, Сундстрем продолжал размышлять
вслух:
- Можно бы, конечно, его потопить. Дотащить до моря, привязать
побольше камней - и дело с концом.
Дундертак просиял. Давно уже солнце не светило так ярко и птицы
не пели так замечательно, как в эту минуту.
- Но, - продолжал Сундстрем, - на что же это будет похоже, если
мы загубим столько вкусной еды? Ида с дочерью мяса в глаза не видят,
то же самое Серебряный или, например, боцман Все-Наверх. Да я и сам-то
не очень хорошо знаю, что такое кусок мяса зимой. А ведь при мне,
как-никак, ружье.
Вдруг на лице Сундстрема появилась довольная ухмылка.
- Ты молчать умеешь?
- Еще бы! - заверил Дундертак.
- Тогда ты, может, и не будешь несчастнейшим из людей только
оттого, что ухлопал этого лося. А я, пожалуй, не зачахну в сырой
тюрьме.
- А как же все вдруг устроится? - Дундертаку стало любопытно.
- Ну, насчет этого можешь не волноваться! Сейчас мы, не теряя
попусту времени, гоним в Трусу, продаем там салаку и покупаем дюжину
пустых бочек и кило пятьдесят серой соли. Потом, когда совсем
стемнеет, я заявлюсь сюда, и лось исчезнет в бочках, будто его никогда
и не было. Граф с семейством, будем надеяться, не помрут с голоду. Ты
не станешь несчастнейшим из людей. Я не сяду в тюрьму. Но одно
условие: ты нем, как могила. Слышишь? Если учуешь у кого-нибудь зимой
запах жаркого, и виду не подавай, что о чем-то знаешь! Ничего нет
плохого в том, что лось будет использован по своему прямому
назначению. Даже подумать не могу, что он пропадет где-то на дне моря!
В конце концов, я действую только на благо отечества и обеспечиваю
население едой. Иду с Утвассена, себя и еще кое-кого.
Дундертак торжественно поднял руку:
- Клянусь молчать до последнего своего вздоха!
- Хорошо сказано, дружище! - одобрил Сундстрем. - Теперь смотри
держись!
У Дундертака точно гора с плеч свалилась. Большой Сундстрем взял
дело в свои руки - значит, все будет хорошо. Ему хотелось только еще
раз объяснить, что он, собственно, не так уж виноват.
- Понимаете, я стрелял, чтобы спасти свою жизнь. Он ведь
собирался ударить меня копытами по голове!
- В порядке самозащиты или еще как - это меня не интересует! -
отрезал Сундстрем. - Но уж ружье я тебе дал в руки в последний раз!
Целишь в тетерева на дереве, а попадаешь в лося на земле. Нет, видать,
из тебя никогда не выйдет настоящего охотника. Сиди уж лучше в лодке -
здесь ты больших бед не натворишь!..
Вот как получилось, что Дундертак стал самостоятельно возить на
продажу рыбу в Трусу, Седертелье и Стокгольм - конечно, после того,
как мало-мальски освоился с парусами и более или менее прилично изучил
все важнейшие фарватеры.
Впрочем, нельзя сказать, что Дундертак выходил в море совсем
один. С ним всегда был Малыш Христофор. Они были неразлучными друзьями
и никогда не расставались, за исключением тех случаев, когда Дундертак
отправлялся в школу или работал в известняковом карьере, где
немилосердно пекло солнце, - тут Христофор почитал за лучшее идти
своей собственной дорогой.
Зато в лодке им было очень хорошо вдвоем. У Христофора было свое
излюбленное местечко: он всегда сидел на корме рядом с Дундертаком,
засунув нос дружку под мышку. Так они могли сидеть часами, обдуваемые
ночным ветерком, который нес лодку к ближайшей гавани.
Помимо всего прочего, для Христофора эти поездки были удобным
случаем заняться любимым видом спорта: походить на рыбку! Выдренок
беззвучно соскальзывал через борт, мягко, словно капля масла,
опускался в воду и одним резким ударом сильного хвоста уходил вглубь.
Иногда он отсутствовал очень подолгу. А появившись, наконец, на
поверхности, почти всегда держал в зубах какую-нибудь рыбешку. Одному
ему свойственным движением головы он перекидывал ее через борт в
лодку. Дундертаку оставалось только вспороть ей брюхо и почистить. Это
была их собственная рыба - Дундертака и Христофора. Она не
предназначалась для продажи. Голову и внутренности Дундертак
приберегал для Малыша, а все остальное зажаривал себе, предварительно
густо посолив. До чего же вкусна бывает жареная рыба в открытом море!
Христофор был совершенно неутомим. Он снова и снова нырял и
швырял Дундертаку одну рыбу за другой. Так закадычные друзья коротали
время, пока не наступало утро. Но, когда они входили в большой
фарватер и Седертелье или Стокгольм были уже не за горами, Дундертак
свистал Малыша наверх. Это значило, что веселому охотничьему раздолью
Христофора наступал конец. Приходилось вылезать из воды. Дундертак
запирал его в рубке, и Малыш вынужден был проводить время в обидном
одиночестве, облизывая мокрые усы. На какое-то время Малыш попадал под
арест, и длился он ровно столько, сколько лодка стояла на причале у
стокгольмской пристани.
Ничего не попишешь. Сойти на берег и посмотреть столицу? Ни под
каким видом! С Христофором могла произойти куча неприятностей. Благо,
выбор большой. Он мог, например, заблудиться в городской сутолоке. Его
мог переехать какой-нибудь сумасшедший автомобиль. А разве не могло
ему взбрести на ум, никого не предупреждая, вцепиться в горло
какой-нибудь выведенной на прогулку болонке - и только потому, что она
слишком высоко задрала нос? В конечном счете пострадала бы торговля,
чего Дундертак никак не мог допустить. Ведь это был чуть ли не
единственный источник денежных доходов на их острове. Дундертак
прекрасно сознавал лежавшую на нем ответственность. Он по опыту знал,