Страница:
Полковник улыбнулся:
— Ну, брат, это дело поправимое. — Взглянул на Надю и сказал: — Давайте, милые вы мои, сделаем так: вам, Кирьянова, в первую очередь я предоставляю трехдневный отпуск. После этого, — он посмотрел на Алексея, вы едете в Минск, устраиваетесь, ну и ждете ее. А мы за это время сделаем соответствующие запросы о переводе вашей жены в Минск. Так что порядок...
Наступил вечер. Надя и Алексей брели по лесной тропинке. Теплый ветерок нежно трепал ее волосы. Они вышли на поляну, пересекли ее и оказались в густых зарослях гибких берез и тонких елей. Алексей снял китель и расстелил его под кустом. Надя села на китель, а Алексей опустился рядом. Земля была теплой и сухой. Она посмотрела вверх и вдруг рассмеялась тихим, счастливым смехом:
— Лешенька, а показать, где ты?
— Как это, где я? — не понял Алексей.
Надя положила голову ему на плечо и показала рукой вверх на усыпанное звездами небо:
— Смотри. Я не знаю, как называется звезда — это та, которая рядом вон с той, яркой, чуть левее, видишь?
На небе звезд было много, и Алексей чистосердечно признался:
— Нет, Наденька, не вижу, там ведь столько звезд.
— А я вижу, и всегда, когда мне становилось грустно или было тяжело, я ждала вечера, отыскивала среди звезд тебя, и мне сразу же становилось легче, порой мне даже казалось, что и ты в этот миг смотришь на эту же звезду. Я даже разговаривала с тобой.
— Родная, славная моя. — Алексей обнял и заглянул в ее глаза.
Надя обхватила его шею обеими руками, прильнула горячими губами к его лицу и чуть слышно сказала:
— Я нашла тебя, моя звезда.
53
54
55
— Ну, брат, это дело поправимое. — Взглянул на Надю и сказал: — Давайте, милые вы мои, сделаем так: вам, Кирьянова, в первую очередь я предоставляю трехдневный отпуск. После этого, — он посмотрел на Алексея, вы едете в Минск, устраиваетесь, ну и ждете ее. А мы за это время сделаем соответствующие запросы о переводе вашей жены в Минск. Так что порядок...
Наступил вечер. Надя и Алексей брели по лесной тропинке. Теплый ветерок нежно трепал ее волосы. Они вышли на поляну, пересекли ее и оказались в густых зарослях гибких берез и тонких елей. Алексей снял китель и расстелил его под кустом. Надя села на китель, а Алексей опустился рядом. Земля была теплой и сухой. Она посмотрела вверх и вдруг рассмеялась тихим, счастливым смехом:
— Лешенька, а показать, где ты?
— Как это, где я? — не понял Алексей.
Надя положила голову ему на плечо и показала рукой вверх на усыпанное звездами небо:
— Смотри. Я не знаю, как называется звезда — это та, которая рядом вон с той, яркой, чуть левее, видишь?
На небе звезд было много, и Алексей чистосердечно признался:
— Нет, Наденька, не вижу, там ведь столько звезд.
— А я вижу, и всегда, когда мне становилось грустно или было тяжело, я ждала вечера, отыскивала среди звезд тебя, и мне сразу же становилось легче, порой мне даже казалось, что и ты в этот миг смотришь на эту же звезду. Я даже разговаривала с тобой.
— Родная, славная моя. — Алексей обнял и заглянул в ее глаза.
Надя обхватила его шею обеими руками, прильнула горячими губами к его лицу и чуть слышно сказала:
— Я нашла тебя, моя звезда.
53
ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВИЧ СЛАВИН
...Славина вызвал к себе начальник. Владимир постучал, вошел в кабинет. Мочалов сидел за своим столом. На стареньком потертом диване примостился секретарь райкома комсомола. Возле стола — Коротков. Славин со слов дежурного знал, что приехал Сергей Миронович, но еще не видел его. Золотистые новенькие погоны подполковника очень шли ему и даже молодили. Все трое поздоровались со Славиным за руку, и Коротков, загадочно улыбнувшись, спросил:
— Ну, товарищи, кто объявит?
— Давай уж ты. Ты ему вроде крестного, — ответил Мочалов.
Коротков подошел к Славину.
— Работал ты, Владимир Михайлович, хорошо. Мужественно и умело боролся с бандитами. Пройдет немного времени, и с этим злом будет покончено. Однако понадобится еще много лет, прежде чем удастся искоренить преступность. А это значит, Владимир, стране еще понадобятся люди, умеющие профессионально, грамотно обезвреживать тех, кто захочет поднять руку на народное добро, на честь и достоинство советского человека. Мы посоветовались и решили рекомендовать тебя на учебу в школу милиции. Как ты на это посмотришь?
— Я? Не думал об этом, но... если надо, — пойду!
— Вот и отлично! Готовься, запасайся литературой. Съездишь к матери. Знаю, как соскучился по ней. Ну, а потом и за учебу...
Славин, смущенно и радостно улыбаясь, вышел из кабинета. Коротков повернулся к Мочалову:
— Ну, а Крайнюку ты сам сообщишь. Он когда выписывается?
— Послезавтра.
Лицо Мочалова стало хмурым. Месяц назад Крайнюк и Бартошик участвовали в операции по обезвреживанию группы бандитов. Участок леса, где должна была находиться банда, окружили и начали проческу территории. Вскоре большинство преступников были задержаны, а кто оказывал сопротивление — уничтожены. В густом кустарнике заметили небольшой рубленый дом. В него вошли Бартошик и Славин. В доме было темно, и Бартошик зажег спичку. В это время из кустов один из засевших там бандитов, увидев в окне свет, выстрелил. Бартошик был убит. Крайнюк бросился к кустам, а второй бандит выстрелил в него. Антон, прежде чем потерять сознание, успел полоснуть из автомата по кустам. Один из бандитов был сражен наповал, а другой, раненый, продолжал отстреливаться. Обезумевший от горя, Славин выскочил из дома. Бандит побежал. При любых других условиях Славин догнал бы его и обезоружил, но тогда, припав к колену, он длинной очередью сразил бандита.
Мочалов даже не обратил внимания, что потухла папироса. Коротков чиркнул спичкой:
— Ну, а сам когда сдашь дела?
— Завтра приезжает новый начальник, сразу же начну сдавать. Мало я здесь поработал.
— Ничего, дорогой. Война кончилась, людей у нас будет побольше, управятся здесь и без тебя, тем более, тебя ждет не менее трудная работа в Минске. Кстати, как ты решил с Ольгой Ильиничной?
— А что тут решать. Остались мы с ней бобылями. Потеря родных стала нашим общим горем. Это горе и объединяет нас. Решили мы так: как только я сдам новому начальнику дела, она возьмет отпуск. Съездим в мои края. Посмотрим, что можно сделать там. Может, памятник Тане и детям поставить можно. Ну, а затем я останусь устраиваться, а она вернется сюда и будет оформлять перевод в один из госпиталей, расположенных в Минске.
— Правильно вы решили. Вы оба много горя испытали и должны теперь друг друга держаться и поддерживать.
— Ну, товарищи, кто объявит?
— Давай уж ты. Ты ему вроде крестного, — ответил Мочалов.
Коротков подошел к Славину.
— Работал ты, Владимир Михайлович, хорошо. Мужественно и умело боролся с бандитами. Пройдет немного времени, и с этим злом будет покончено. Однако понадобится еще много лет, прежде чем удастся искоренить преступность. А это значит, Владимир, стране еще понадобятся люди, умеющие профессионально, грамотно обезвреживать тех, кто захочет поднять руку на народное добро, на честь и достоинство советского человека. Мы посоветовались и решили рекомендовать тебя на учебу в школу милиции. Как ты на это посмотришь?
— Я? Не думал об этом, но... если надо, — пойду!
— Вот и отлично! Готовься, запасайся литературой. Съездишь к матери. Знаю, как соскучился по ней. Ну, а потом и за учебу...
Славин, смущенно и радостно улыбаясь, вышел из кабинета. Коротков повернулся к Мочалову:
— Ну, а Крайнюку ты сам сообщишь. Он когда выписывается?
— Послезавтра.
Лицо Мочалова стало хмурым. Месяц назад Крайнюк и Бартошик участвовали в операции по обезвреживанию группы бандитов. Участок леса, где должна была находиться банда, окружили и начали проческу территории. Вскоре большинство преступников были задержаны, а кто оказывал сопротивление — уничтожены. В густом кустарнике заметили небольшой рубленый дом. В него вошли Бартошик и Славин. В доме было темно, и Бартошик зажег спичку. В это время из кустов один из засевших там бандитов, увидев в окне свет, выстрелил. Бартошик был убит. Крайнюк бросился к кустам, а второй бандит выстрелил в него. Антон, прежде чем потерять сознание, успел полоснуть из автомата по кустам. Один из бандитов был сражен наповал, а другой, раненый, продолжал отстреливаться. Обезумевший от горя, Славин выскочил из дома. Бандит побежал. При любых других условиях Славин догнал бы его и обезоружил, но тогда, припав к колену, он длинной очередью сразил бандита.
Мочалов даже не обратил внимания, что потухла папироса. Коротков чиркнул спичкой:
— Ну, а сам когда сдашь дела?
— Завтра приезжает новый начальник, сразу же начну сдавать. Мало я здесь поработал.
— Ничего, дорогой. Война кончилась, людей у нас будет побольше, управятся здесь и без тебя, тем более, тебя ждет не менее трудная работа в Минске. Кстати, как ты решил с Ольгой Ильиничной?
— А что тут решать. Остались мы с ней бобылями. Потеря родных стала нашим общим горем. Это горе и объединяет нас. Решили мы так: как только я сдам новому начальнику дела, она возьмет отпуск. Съездим в мои края. Посмотрим, что можно сделать там. Может, памятник Тане и детям поставить можно. Ну, а затем я останусь устраиваться, а она вернется сюда и будет оформлять перевод в один из госпиталей, расположенных в Минске.
— Правильно вы решили. Вы оба много горя испытали и должны теперь друг друга держаться и поддерживать.
54
ТАТЬЯНА АНДРЕЕВНА МОЧАЛОВА
В деревню с фронта начали возвращаться первые солдаты. Кое-где уже был слышен визг пил и стук топоров. Люди потихоньку начинали новую жизнь.
Татьяна Андреевна и ее дети жили в небольшой землянке на краю деревни. Когда пришла Красная Армия, Татьяна сразу же написала в Москву. Попросила сообщить ей, жив ли муж, дать его адрес. Со слов бывшего командира партизанской бригады, а ныне секретаря райкома партии Глазкова, она уже знала о запросе, который поступил однажды в партизанский отряд в отношении ее, и о том ответе, который дали партизаны, считая, что Татьяна Андреевна и ее дети погибли. Поэтому и спешила разыскать мужа, обрадовать его.
Вся семья жила томительным ожиданием и надеждой. И вот спустя месяц в их землянку пришла страшная беда. Они получили похоронку. В этот момент Татьяна Андреевна решила, что кончились ее силы. Потеряв мужа, она потеряла веру в жизнь. У нее опустились руки. Дети ни на минуту не оставляли мать одну: готовили есть, занимались уборкой, ухаживали, как за ребенком.
Татьяна Андреевна хорошо запомнила тот августовский день, когда к ней в землянку пришли шестеро деревенских баб. У всех было свое горе: у троих погибли мужья, а у других — сыновья. В тот день Татьяна еще раз убедилась в щедрости и искренности человеческой души, в желании помочь друг другу. Эти женщины носили в сердце собственное горе, а пришли к ней, чтобы хоть как-нибудь ее успокоить. Они не охали и не вздыхали, а просто по-человечески, по-женски откровенно, душевно поговорили с ней. И Татьяна Андреевна вновь почувствовала желание жить, растить детей. Вечером, оставшись одна, она поклялась, что вырастит и воспитает детей, чтобы они были достойными отца.
Незадолго до Дня Победы Мочалову снова разыскал Глазков. Договорились, что в июне она вернется в свою сожженную деревню. «Мы тебе поможем дом построить, — говорил он, — осенью начнешь учить детей колхозников».
От мысли, что она нужна людям, Татьяна поверила еще больше в себя, поняла окончательно, что за жизнь надо бороться.
Мочалова решила съездить в Минск, похлопотать о пенсии на детей, а затем перебраться в свою деревню. Сердобольные женщины собрали сколько могли денег на билеты, отварили картошки «в мундире», дали — кто кусочек сала, кто — масла.
Когда вышла из землянки, глянула на детей Татьяна Андреевна и заплакала. Худые, истощенные Юля и Ваня были одеты в такие лохмотья, что трудно было понять, что за вещи на каждом из них. До железнодорожного полустанка было около сорока километров. Их согласился отвезти одинокий старик Михей. Зимой сорок третьего года у него умерла жена, а в конце сорок четвертого и начале сорок пятого получил извещения о гибели обоих своих детей.
Дед Михей запряг в старую телегу лошадь, и они поехали. Старик рассчитывал за день довезти Татьяну Андреевну и детей до железной дороги, переночевать где-нибудь, благо что теплынь стоит на дворе, и на следующий день вернуться домой. Он был словоохотливым человеком, а так как ехать пришлось целый день, да еще с остановками, то он успел многое рассказать за дорогу.
Татьяна Андреевна заметила, что дед Михей говорит не переставая, но он ни разу не упомянул своих погибших детей. «Может, этими разговорами он хочет притупить свою боль, уйти от тревожных дум?» И, поняв это, она старалась, как могла, поддерживать разговор.
Когда день уже начал клониться к вечеру, они подъехали к железной дороге. Дед Михей показал на стог сена, стоявший недалеко от дороги, и, улыбнувшись, сказал:
— Ну, вот и моя «гостиница». Отвезу вас до станции, вернусь сюда и переночую, а завтра — домой.
У полуразрушенного здания станции Татьяна Андреевна поблагодарила доброго старика и вошла туда. Внутри небольшой вокзальчик оказался кое-как отремонтированным. Народу в нем было много, особенно военных, Татьяну больно кольнула в сердце мысль: «Вот и мой Петя мог бы однажды приехать с фронта на этот вокзал. — Но сама себе возразила: — Почему на этот? Он же и не знает, где мы живем. Хотя если бы он действительно ехал, то приехал бы сюда. Отсюда до деревни, где мы с ним жили, ближе, чем до той, где сейчас наша землянка».
Она подошла к старичку-железнодорожнику с повязкой дежурного на рукаве и спросила, скоро ли будет поезд на Минск. Тот хмуро пояснил, что не раньше двадцати двух часов.
«Ну что ж, — решила она, — надо купить билеты». И направилась в противоположный угол вокзала, где у маленького оконца кассы толпились люди. И вдруг словно электрический ток ударил ее. Татьяне показалось, что она видит Петра: подтянутый капитан с орденами и медалями на груди о чем-то разговаривал с женщиной. Татьяна заставила себя отвернуться: «Ну вот, теперь он мне не только сниться будет, но и казаться в каждом офицере». Повернулась к детям и сказала:
— Встаньте в уголок, чтобы вас не затолкали, и подождите меня, я возьму билеты.
Но Юля потянула ее за рукав и, завороженно глядя мимо нее, прерывистым голосом, тихо сказала:
— Мама, посмотри, это не наш папа?
Татьяна Андреевна взглянула на дочь и ужаснулась: лицо у Юли было белым, глаза расширенными, испуганными. Это и заставило мать обернуться. Приближаясь к ним, в сторону выхода шел тот же капитан. Татьяна Андреевна схватилась за сердце и тихо, сдавленным голосом сказала:
— Господи, так это же Петр!
Она хотела окликнуть его, но во рту пересохло.
— Папа! — в один голос позвали Юля и Ваня.
Капитан остановился и посмотрел на них.
— Он! — выдохнула Таня и, не то вопросительно, не то утвердительно, произнесла: — Петя?!
Капитан словно от сильного удара покачнулся. Открыл рот, но сказать ничего не мог. Он развел руки и медленно пошел к ним. Наконец он смог прошептать:
— Таня, дети мои! — И, сделав еще несколько шагов, подхватил руками бросившихся к нему детей и жену.
В зале наступила тишина. Все молча смотрели на них.
К сидевшему на скамье майору подошла женщина и тронула его за плечо:
— Товарищ майор, я вас очень прошу, передайте, пожалуйста, капитану, который встретил своих детей и жену, его чемоданы, а я очень тороплюсь. — Она поставила рядом два чемодана и быстро вышла на улицу. Недалеко стоял крытый военный грузовик. Ольга Ильинична подошла к сидевшему на подножке лейтенанту. Они о чем-то переговорили, и через полминуты она уже была в кузове. Сидя на жесткой скамье, вся в слезах, она тихо сказала:
— Родной, как я рада, что хоть ты из нас двоих вернул свое счастье. Я напишу тебе позже, объясню...
Татьяна Андреевна и ее дети жили в небольшой землянке на краю деревни. Когда пришла Красная Армия, Татьяна сразу же написала в Москву. Попросила сообщить ей, жив ли муж, дать его адрес. Со слов бывшего командира партизанской бригады, а ныне секретаря райкома партии Глазкова, она уже знала о запросе, который поступил однажды в партизанский отряд в отношении ее, и о том ответе, который дали партизаны, считая, что Татьяна Андреевна и ее дети погибли. Поэтому и спешила разыскать мужа, обрадовать его.
Вся семья жила томительным ожиданием и надеждой. И вот спустя месяц в их землянку пришла страшная беда. Они получили похоронку. В этот момент Татьяна Андреевна решила, что кончились ее силы. Потеряв мужа, она потеряла веру в жизнь. У нее опустились руки. Дети ни на минуту не оставляли мать одну: готовили есть, занимались уборкой, ухаживали, как за ребенком.
Татьяна Андреевна хорошо запомнила тот августовский день, когда к ней в землянку пришли шестеро деревенских баб. У всех было свое горе: у троих погибли мужья, а у других — сыновья. В тот день Татьяна еще раз убедилась в щедрости и искренности человеческой души, в желании помочь друг другу. Эти женщины носили в сердце собственное горе, а пришли к ней, чтобы хоть как-нибудь ее успокоить. Они не охали и не вздыхали, а просто по-человечески, по-женски откровенно, душевно поговорили с ней. И Татьяна Андреевна вновь почувствовала желание жить, растить детей. Вечером, оставшись одна, она поклялась, что вырастит и воспитает детей, чтобы они были достойными отца.
Незадолго до Дня Победы Мочалову снова разыскал Глазков. Договорились, что в июне она вернется в свою сожженную деревню. «Мы тебе поможем дом построить, — говорил он, — осенью начнешь учить детей колхозников».
От мысли, что она нужна людям, Татьяна поверила еще больше в себя, поняла окончательно, что за жизнь надо бороться.
Мочалова решила съездить в Минск, похлопотать о пенсии на детей, а затем перебраться в свою деревню. Сердобольные женщины собрали сколько могли денег на билеты, отварили картошки «в мундире», дали — кто кусочек сала, кто — масла.
Когда вышла из землянки, глянула на детей Татьяна Андреевна и заплакала. Худые, истощенные Юля и Ваня были одеты в такие лохмотья, что трудно было понять, что за вещи на каждом из них. До железнодорожного полустанка было около сорока километров. Их согласился отвезти одинокий старик Михей. Зимой сорок третьего года у него умерла жена, а в конце сорок четвертого и начале сорок пятого получил извещения о гибели обоих своих детей.
Дед Михей запряг в старую телегу лошадь, и они поехали. Старик рассчитывал за день довезти Татьяну Андреевну и детей до железной дороги, переночевать где-нибудь, благо что теплынь стоит на дворе, и на следующий день вернуться домой. Он был словоохотливым человеком, а так как ехать пришлось целый день, да еще с остановками, то он успел многое рассказать за дорогу.
Татьяна Андреевна заметила, что дед Михей говорит не переставая, но он ни разу не упомянул своих погибших детей. «Может, этими разговорами он хочет притупить свою боль, уйти от тревожных дум?» И, поняв это, она старалась, как могла, поддерживать разговор.
Когда день уже начал клониться к вечеру, они подъехали к железной дороге. Дед Михей показал на стог сена, стоявший недалеко от дороги, и, улыбнувшись, сказал:
— Ну, вот и моя «гостиница». Отвезу вас до станции, вернусь сюда и переночую, а завтра — домой.
У полуразрушенного здания станции Татьяна Андреевна поблагодарила доброго старика и вошла туда. Внутри небольшой вокзальчик оказался кое-как отремонтированным. Народу в нем было много, особенно военных, Татьяну больно кольнула в сердце мысль: «Вот и мой Петя мог бы однажды приехать с фронта на этот вокзал. — Но сама себе возразила: — Почему на этот? Он же и не знает, где мы живем. Хотя если бы он действительно ехал, то приехал бы сюда. Отсюда до деревни, где мы с ним жили, ближе, чем до той, где сейчас наша землянка».
Она подошла к старичку-железнодорожнику с повязкой дежурного на рукаве и спросила, скоро ли будет поезд на Минск. Тот хмуро пояснил, что не раньше двадцати двух часов.
«Ну что ж, — решила она, — надо купить билеты». И направилась в противоположный угол вокзала, где у маленького оконца кассы толпились люди. И вдруг словно электрический ток ударил ее. Татьяне показалось, что она видит Петра: подтянутый капитан с орденами и медалями на груди о чем-то разговаривал с женщиной. Татьяна заставила себя отвернуться: «Ну вот, теперь он мне не только сниться будет, но и казаться в каждом офицере». Повернулась к детям и сказала:
— Встаньте в уголок, чтобы вас не затолкали, и подождите меня, я возьму билеты.
Но Юля потянула ее за рукав и, завороженно глядя мимо нее, прерывистым голосом, тихо сказала:
— Мама, посмотри, это не наш папа?
Татьяна Андреевна взглянула на дочь и ужаснулась: лицо у Юли было белым, глаза расширенными, испуганными. Это и заставило мать обернуться. Приближаясь к ним, в сторону выхода шел тот же капитан. Татьяна Андреевна схватилась за сердце и тихо, сдавленным голосом сказала:
— Господи, так это же Петр!
Она хотела окликнуть его, но во рту пересохло.
— Папа! — в один голос позвали Юля и Ваня.
Капитан остановился и посмотрел на них.
— Он! — выдохнула Таня и, не то вопросительно, не то утвердительно, произнесла: — Петя?!
Капитан словно от сильного удара покачнулся. Открыл рот, но сказать ничего не мог. Он развел руки и медленно пошел к ним. Наконец он смог прошептать:
— Таня, дети мои! — И, сделав еще несколько шагов, подхватил руками бросившихся к нему детей и жену.
В зале наступила тишина. Все молча смотрели на них.
К сидевшему на скамье майору подошла женщина и тронула его за плечо:
— Товарищ майор, я вас очень прошу, передайте, пожалуйста, капитану, который встретил своих детей и жену, его чемоданы, а я очень тороплюсь. — Она поставила рядом два чемодана и быстро вышла на улицу. Недалеко стоял крытый военный грузовик. Ольга Ильинична подошла к сидевшему на подножке лейтенанту. Они о чем-то переговорили, и через полминуты она уже была в кузове. Сидя на жесткой скамье, вся в слезах, она тихо сказала:
— Родной, как я рада, что хоть ты из нас двоих вернул свое счастье. Я напишу тебе позже, объясню...
55
СЛАВИН
Теплый, солнечный день. Славин, в светлой рубашке, держа перекинутый через левую руку пиджак, а в правой — видавший виды чемодан, входил в свою квартиру. Колотилось сердце в груди.
Хотелось броситься к матери. Но ведь уже не маленький, должен владеть собой. Открыл дверь, прошел длинный полутемный коридор, потянул на себя следующую дверь. В небольшой комнате стояла мать. Она находилась боком к вошедшему и не видела его. Постаревшая, с обильной сединой, она молча стояла около старого обшарпанного стола, на котором шумел примус, и думала о чем-то своем. Владимир некоторое время смотрел на нее, потом тихо позвал:
— Мама!
Анастасия Георгиевна повернула голову, уронила ложку.
— Вова! Володенька! — Она бессильно повисла у него на шее.
Из комнаты выскочила Женя.
— Володя!
И обе — мать и сестра — заплакали.
А потом сидели за столом, пили жиденький липовый чай и говорили, говорили. Анастасия Георгиевна теперь уже спокойно спросила:
— Сынок, что ты думаешь дальше делать? Куда пойдешь работать?
Владимир поднялся, обошел вокруг стола, остановился за спиной матери, молча обнял ее и только тогда ответил:
— В милицию, мама.
— В милицию? Так там же могут... убить?
Он прижался щекой к ее голове, улыбнулся:
— Не убьют.
Переубедить мать было не так просто. Владимиру в тот день стоило немало трудов получить материнское благословение. В самый последний момент Анастасия Георгиевна спохватилась:
— Постой, постой, сынок! Сегодня же пятница. Иди ты в эту милицию завтра.
Владимир рассмеялся, успокоил ее:
— Хорошо, мама! Пойду завтра.
И действительно, так уж получилось, что пятница для семьи Славиных была каким-то роковым днем. В пятницу умер дед. В такой же день скончалась бабушка. В пятницу фашисты арестовали Михаила Ивановича. В тот момент они не могли знать, что спустя десять лет, в пятницу, умрет Анастасия Георгиевна.
Владимир подошел к раскрытому окну, увидел нежно-зеленые листья и подумал: «Итак, начинается новая жизнь. Как она сложится?»
Да, для Славина, как и для всех наших людей, кончилась Великая Отечественная война. Однако о покое он пока не мог даже и помышлять. Впереди его ждали иные тревоги, иные волнения. Борьба продолжалась.
Конец первой книги
Хотелось броситься к матери. Но ведь уже не маленький, должен владеть собой. Открыл дверь, прошел длинный полутемный коридор, потянул на себя следующую дверь. В небольшой комнате стояла мать. Она находилась боком к вошедшему и не видела его. Постаревшая, с обильной сединой, она молча стояла около старого обшарпанного стола, на котором шумел примус, и думала о чем-то своем. Владимир некоторое время смотрел на нее, потом тихо позвал:
— Мама!
Анастасия Георгиевна повернула голову, уронила ложку.
— Вова! Володенька! — Она бессильно повисла у него на шее.
Из комнаты выскочила Женя.
— Володя!
И обе — мать и сестра — заплакали.
А потом сидели за столом, пили жиденький липовый чай и говорили, говорили. Анастасия Георгиевна теперь уже спокойно спросила:
— Сынок, что ты думаешь дальше делать? Куда пойдешь работать?
Владимир поднялся, обошел вокруг стола, остановился за спиной матери, молча обнял ее и только тогда ответил:
— В милицию, мама.
— В милицию? Так там же могут... убить?
Он прижался щекой к ее голове, улыбнулся:
— Не убьют.
Переубедить мать было не так просто. Владимиру в тот день стоило немало трудов получить материнское благословение. В самый последний момент Анастасия Георгиевна спохватилась:
— Постой, постой, сынок! Сегодня же пятница. Иди ты в эту милицию завтра.
Владимир рассмеялся, успокоил ее:
— Хорошо, мама! Пойду завтра.
И действительно, так уж получилось, что пятница для семьи Славиных была каким-то роковым днем. В пятницу умер дед. В такой же день скончалась бабушка. В пятницу фашисты арестовали Михаила Ивановича. В тот момент они не могли знать, что спустя десять лет, в пятницу, умрет Анастасия Георгиевна.
Владимир подошел к раскрытому окну, увидел нежно-зеленые листья и подумал: «Итак, начинается новая жизнь. Как она сложится?»
Да, для Славина, как и для всех наших людей, кончилась Великая Отечественная война. Однако о покое он пока не мог даже и помышлять. Впереди его ждали иные тревоги, иные волнения. Борьба продолжалась.
Конец первой книги