Страница:
Латанина и раньше заходила к Славиным, впрочем, как и к другим соседям, по какому-нибудь делу, а то и просто поболтать. Но в последнее время соседи начали относиться к ней с некоторой настороженностью. Володя вместе с ребятами несколько раз видел ее возле старого заброшенного кладбища. Латанина там встречалась с неизвестным мужчиной, одетым в гражданскую одежду и приезжавшим туда на легковушке. Эти встречи не были похожи на любовные свидания. Они, часто оглядываясь, за ходили на кладбище, прогуливались по пустынной дорожке минут десять-пятнадцать, а затем уходили по одному.
Обычно после таких встреч на следующий день во многих домах производились обыски, нередко кто-либо был арестован.
Правда, в квартире Славиных обысков еще не было, но приход Светланы наводил на грустные размышления.
Анастасия Георгиевна спокойно и даже доброжелательно пригласила соседку в комнату и предложила садиться.
Светлана тоже вела себя непринужденно. Глядя на Володю смеющимися глазами, сказала:
— Тетя Стася, а у вас Володя через несколько лет жених на всю округу будет.
— Брось ты, Света, — махнула рукой Анастасия Георгиевна, — ему еще далеко до женихов-то, да и война идет, разве до этого теперь?
— Да, вы правы, — сделала Латанина грустное лицо, — война проклятая... Эти немцы много нам горя принесли. Хоть бы весточку какую получить, как там на фронте наши держатся, хоть бы устояли перед ихними танками да самолетами. Я вот только удивляюсь, чего мы без дела сидим? Мы тоже могли бы нашим помочь.
— Э, милая, — испуганно сказала Анастасия Георгиевна, — послушай моего совета — не лезь ты в это дело. Мы же с тобой мирное население, а немцы таких не трогают. Они же берут только тех, кто им вредит. Вот и тебе я советую: нечего в драчку лезть, у них вон сколько солдат да орудий разных, что ты им сделаешь? Только голову потеряешь. Поэтому, послушай меня, выбрось такие мысли из головы и другим об этом не говори, а то придет времечко — пожалеешь.
Латанина улыбнулась:
— Что, тетя Стася, пойдете на меня в гестапо доносить?
— Да ну тебя! Чего это я пойду, будто я не вижу, что не всерьез все это мелешь. Расскажи-ка ты лучше, как дела дома, все здоровы?
— Да, слава богу. Я, кстати, чего к вам забежала? Не одолжите ли вы мне терки, хочу оладей картофельных приготовить.
— Почему же не одолжу. — Хозяйка вышла на кухню и принесла терку. — На, бери, делай себе оладьи и ешь на здоровье.
Светлана взяла терку и ушла. Анастасия Георгиевна долго смотрела ей в спину, когда она шла по двору к калитке. Владимир глухо сказал:
— Ну, завтра надо ждать гостей. Вот увидишь, мама, после обеда немцы как штык явятся к нам.
Когда пришел Михаил Иванович, мать, сын и дочь, дополняя друг друга, сообщили ему о «гостье». Это взволновало Михаила Ивановича, и он долго о чем-то думал. Затем посмотрел на жену и детей:
— Ладно, огорчаться не следует. Во-первых, может, мы зря Светлану подозреваем, во-вторых, как стемнеет, мы с тобой, Володя, кое-что перепрячем в огороде. — Михаил Иванович встал со стула, прошелся по комнате и неожиданно улыбнулся. — И в-третьих, завтра воскресенье, и вы вдвоем снесете все это на базар и отдадите одному человеку, ну, а как это сделать, я скажу завтра, а сейчас я хочу есть, и если ты, мать, меня сию же минуту не накормишь, я умру с голоду...
Воскресное утро выдалось солнечным и морозным. Отец попросил Володю покараулить, а сам направился с лопатой в огород, где ночью они закопали в ведре все то, что надо было сегодня передать партизанской связной.
Позавтракав, Анастасия Георгиевна и Володя направились на базар. Возле калитки они столкнулись с женщиной из соседнего дома. Она тоже шла на базар, и они пошли втроем. А вот и он — Комаровский рынок, расположенный у самого болота, через которое летом пройти было невозможно, а сейчас люди подходили к базару со всех направлений.
Мать делала вид, что приценивается к продуктам, а сама глазами искала нужного ей человека. Соседка, которая уже успела выменять довоенную шерстяную кофту на небольшой кусочек сала и десяток яиц, начала поторапливать Анастасию Георгиевну.
Славина ломала голову над тем, как избавиться от соседки. Но вдруг началась паника, послышались крики: «Облава! Облава!»
Мать взяла сына за руку:
— Остаемся на месте. Документы у нас в порядке.
Володя удивился. Он хорошо знал, что у матери в сумке лежат ровные стопки писчей бумаги, копирка и, самое главное, фотоаппарат. Все это они должны передать женщине, партизанской связной, которая скажет: «Нет ли у вас в продаже сапог и дамской шубы, желательно черного цвета?» Мама и соседку позвала с собой для прикрытия, а тут, на тебе, — облава! Он наклонился к матери и тихо, чтобы соседка не слышала, проговорил:
— Мама! Но у тебя же в сумке...
Мать посмотрела на сына умными добрыми глазами и неожиданно улыбнулась:
— Ох, как ты у меня, сынок, вырос! Чтобы сказать маме что-то на ухо, уже нагибаться стал.
Володя стоял озадаченный, смотрел на мать и думал: «Вот это мама! В такой момент так держится да еще шутит!»
В это время гестаповцы и полицаи начали гнать толпу через площадь в сторону улицы Цнянской. Там они образовали пропускной пункт. Толпа оттеснила от Славиных соседку. Мать, проходя мимо воза, обратилась к сидящему на нем старику:
— Дедушка! Продай десяток яиц!
Дед удивленно посмотрел на женщину, которая решила покупать яйца в такой момент.
— Я, дочка, не продаю. Меняю.
— Дедушка, милый, а ты продай. Вот тебе марки, дай — хотя бы десяток. Пойми — очень надо! — и, помолчав, глядя прямо в глаза старику, добавила: — Для жизни надо!
Старик перевел взгляд туда, где толпились у пропускного пункта люди, и начал дрожащими руками, не считая, перекладывать в корзину Славиной яйца.
— Бери, родная, раз для жизни надо.
Когда он положил в корзину десятка полтора яиц, мать сказала:
— Хватит, спасибо.
Но дед продолжал перекладывать яйца, штук тридцать положил и проговорил:
— Ну, с богом. Идите, люди добрые.
Мать протянула ему все марки, которые были у нее, но старик отшатнулся:
— Не нужны эти бумажки, у нас с тобой, дочка, есть только одни деньги. Придет время — будем ими рассчитываться!
— Спасибо, дедушка! Счастливо оставаться, добрый человек!
Дальше они шли молча. Все ближе двойное оцепление. Стоят офицеры, проверяют документы, отводят в сторону, под особую охрану, тех, у кого документов нет. Почти через одного человека — обыск. Володя исподтишка взглянул на мать. Лицо чуть побледнело, но спокойно. Уже совсем близко контроль.
В этот момент Володя подумал: «Интересно, сколько здесь людей, которые не хотят, чтобы их обыскивали?» И вдруг он заметил знакомое лицо: «Черт возьми, где я видел этого полицейского?.. Наконец-то вспомнил! Это же он... приносил три пишущие машинки». Володя тронул мать за руку:
— Мама! Иди за мной! Только не волнуйся.
И он, держа мать за руку, подошел к полицейскому:
— Господин полицейский, здравствуйте! Я Володя. Помните, пишущие машинки ремонтировал? Вы еще благодарили...
Полицейский узнал парня, и на его лице промелькнуло некое подобие улыбки.
— Помню, помню. Что ты хочешь?
— Понимаете, опаздываю, а шеф не любит, когда опаздывают. Сегодня он приказал выйти на работу. Необходимо отремонтировать машинку для гестапо, а тут облава. Пока я с мамой дождусь очереди, пока нас пропустят, опоздаю. Документы у нас в порядке. Вот, смотрите — мой аусвайс. У мамы тоже есть. — Он повернулся к матери: — Мам, покажи. — Мать достала пропуск, а Володя продолжал: — Вы же все можете! Пропустите нас без очереди. А я за это всегда буду без очереди ремонтировать ваши машинки.
Полицейский расправил тощие плечи, заглянул в сумку и сказал:
— Ладно. Идите за мной.
И он провел их сначала через одну цепь, затем через вторую, где стояли только немцы. Здесь он, подобострастно улыбаясь, несколько раз проговорил: «Аусвайс, аусвайс!»
Володя и мать были свободны. Но Анастасия Георгиевна не уходила. Она настороженно смотрела назад.
— Что ты так смотришь, мама?
— Володя, видишь, вон стоят три немца — офицеры, а с ними Светлана Латанина.
Володя взглянул и тут же узнал соседку.
— Интересно, что она здесь делает? — тихо спросила мать.
А Латанина не заставила долго ждать ответа. Она наклонилась к одному из офицеров и что-то сказала ему, показывая пальцем на одного мужчину, уже прошедшего контроль. Офицер сделал знак солдатам. Двое из них подскочили к мужчине и, подталкивая его в спину дулами автоматов, отвели в группу людей, охраняемую отдельно. Ничего не сказала мать, но глаза ее говорили о многом.
Думать о встрече с партизанской связной теперь уже не приходилось. Сильно беспокоясь за ее судьбу, мать и сын отправились домой. Но не прошли они и квартала, как их догнала девушка. Запыхавшись от быстрой ходьбы, она спросила:
— Нет ли у вас в продаже сапог и дамской шубы, желательно черного цвета?
Мать улыбнулась и ответила:
— Сапоги есть, но только мужские, сорок пятый размер. Шубами покамест не торгуем.
Дальше они пошли втроем. Свернули в маленький безлюдный переулок, и мать быстро передала девушке драгоценный груз. Поблагодарив Славиных, та быстро скрылась из виду.
Мать с облегчением вздохнула, ласково посмотрела на сына:
— Ну что, Вова? Пойдем яичницу дармовую готовить. Ох и ужин закачу — пальчики оближете!
Домой пришли довольные. Отец и Женя готовили обед.
Рассказывая мужу о походе на базар, о добром старике, который выручил ее и Володю в тяжелую минуту, Анастасия Георгиевна рассказала и о поведении Латаниной.
Густые брови Михаила Ивановича сошлись на переносице. Он долго молчал, глядя в окно, потом подошел к жене и обнял ее:
— Анастасия, давай договоримся: если случится самое страшное и меня схватят, то о чем бы тебя ни спрашивали, чего бы ни говорили, даже о том, что я якобы признался, даже если назовут имена тех, кого ты действительно знаешь, отрицай все. Ты должна говорить, что ничего не знаешь, что никто к нам домой не приходил.
— Ты что, Миша, думаешь, что тебя могут схватить?
— Трудно сказать, по-моему, не должны. Дома у нас ничего подозрительного нет, и впредь сюда приносить не будем, но, понимаешь, листовки изготавливаются печатным способом, гестаповцы не дураки и в первую очередь, конечно, интересуются теми, кто работает в типографии. Если Латанина — предательница, а это, видно, действительно так, то она наверняка получила задание прощупать нас. С ней надо вести себя как обычно, пусть думает, что мы ни о чем не догадываемся. — Михаил Иванович улыбнулся. — Знаешь, я придумал, как сегодня эту Светку проверить. И сделает это Женя.
Анастасия Георгиевна испуганно проговорила:
— Ой, Миша, боюсь я за детей. Скажи, что ты придумал?
— Ты заметила, что на нашей улице обыск не делали только в пяти домах, в том числе у нас и Латаниных?
— Да, об этом вчера мы с Женей говорили.
— Так вот, если сегодня они придут к нам, то даю голову на отсечение, не обойдут они и Латаниных. Если Светка работает на гестапо, а я повторяю, они — не дураки, то они сделают обыск и у нее. Но какой им смысл у своего лакея все вверх дном переворачивать, как это они обычно делают в других домах? И я уверен, что у Светки они придут, посидят и через полчаса выйдут на улицу, чтобы соседи видели, что и Латанину не обошли. А это значит, что подозрений на эту вертихвостку не будет.
— Это-то так, но я не пойму, что ты хочешь от Жени?
— Ты же сама говорила, что Светка взяла у нас терку. Так вот, когда немцы войдут к ней в дом, минут через десять-пятнадцать зайдет Женя и попросит нашу терку, скажет, что мы тоже решили драники печь, а заодно увидит, делают ли немцы у них обыск.
Анастасия Георгиевна мягко улыбнулась:
— Ну и стратег ты у меня. Не пойму только, для чего это тебе? Я считаю, что Женю нельзя посылать, чтобы она лишний раз на глаза этим иродам не попадалась. Она у нас уже девушка, и ты сам знаешь, сколько разных подлостей делают немцы, особенно гестаповцы.
Михаил Иванович подошел к окну, помолчал, а затем сел на диван:
— Да, в отношении Жени ты права. Пошлем Вову, а для чего мне это надо, то я скажу тебе вот что: это надо всем нам, моим товарищам. Разобраться, кто есть кто, собрать доказательства вины предателя тоже важное дело. Наступит время, и таким людям будет предъявлен счет за все.
Анастасия Георгиевна согласно кивнула и сказала:
— Хорошо, тогда я картошки начищу.
— А это зачем?
— Ну, не будем же мы врать соседям и действительно оладей нажарим.
Михаил Иванович улыбнулся:
— Молодчина ты у меня!
— Видел же, небось, кого выбирал, когда женился.
— Это точно.
Жизнь в оккупации уже научила этих людей ждать неприятностей и готовиться к ним. Вот и сейчас они говорили между собой так, как будто не немцы, а они сами решили провести обыск. И они не ошиблись. Через полтора часа во двор ворвались гестаповцы. Застучали кованные сапоги по деревянным ступеням лестницы, и в квартиру ворвались пятеро. Один из них на ломаном русском языке крикнул:
— Все стоят на один место! Ваши документ!
Один гестаповец с автоматом остался у дверей, офицер — подавал команды, просматривал документы и спрашивал, есть ли в доме оружие, радиоприемник; остальные, словно волки на жертву, набросились на шкаф, сундук. Немцы разбросали вещи по всей квартире, перевернули диван, шкаф кухонный, переворошили кровати. Вытащили все из кладовки, осмотрели сарай. Но ничего не нашли и направились к соседям.
Михаил Иванович молча взглянул на сына, и Володя, натянув на себя шапку и пальто, шмыгнул за дверь. Женя взяла в выдвижном ящике нож и подсела в кухне к матери, которая начала чистить картошку.
Володя перешел улицу и не спеша начал прогуливаться по тротуару. Он видел, как из калиток и ворот соседних дворов выглядывают люди.
Всех их, конечно, интересовал один и тот же вопрос: какой будет следующий дом у гестаповцев.
Наконец немцы вошли в дом Латаниных. Володя понимал, что самое лучшее время попасть во двор дома Латаниных сейчас. Хозяева будут встречать гестаповцев и следить из окон за двором не будут. Он быстро подошел к калитке и, выждав, пока последний немец скроется за дверью, проскользнул во двор. Заходить в дом было еще рано, Володя прошел в глубь двора к сараю и спрятался за него. Теперь он появится в доме Латаниных неожиданно. Окон в эту сторону нет, и никто не увидит его, когда он будет приближаться к дому.
Оставалось ждать. Парень прижался спиной к бревенчатой стене сарая и задумался. Как быстро меняются люди во время войны, вернее, как быстро взрослеют. Казалось, прошло совсем немного времени с того момента, когда Володя вместе с мальчишками со своей улицы бросали в кузовы немецких машин бутылки с карбидом и думали, что они, если не воюют, то, по крайней мере, вредят фашистам. А сейчас Володе было стыдно за эти мальчишеские выходки. Даже еще сравнительно недавний его «налет» с рогаткой на офицерские казармы выглядел теперь не более чем детской забавой. Ему еще не было и шестнадцати, а он чувствовал себя гораздо старше. Приучил себя прежде, чем что-либо предпринимать, тщательно обдумывать каждый шаг. Что это, обостренное чувство опасности? А может, чувство ответственности перед родителями, многими людьми, которые поверили ему и доверили пусть маленькое, но настоящее дело? Володя мечтал о том времени, когда ему доведется сражаться против врага с оружием в руках. Ну, а пока надо ждать и, конечно, не попасться на чем-нибудь.
Владимир оторвался от стены сарая: «Пора! Прошло не менее пятнадцати минут». И он быстрым шагом направился к дому. Дверь, ведущая в сени, открылась бесшумно. Володя перевел дыхание, глядя на обшитую войлоком дверь, ведущую в комнату. Что ждет его там? Как встретят его хозяева? Как посмотрят немцы?
Володя посчитал до трех и потянул дверь на себя.
Он оказался в кухне, до его слуха донесся голос того же офицера, который делал обыск у них дома. Володя еще не разобрался, о чем говорил гестаповец, но тон его голоса был спокойным. Парень двинулся к дверям, ведущим в комнату, и в этот момент услыхал Светкин смех. Володя открыл дверь. В глаза сразу же бросилось, что два немца сидят слева от дверей на диване, два других — на стульях около печи. Уже знакомый офицер и Светка сидели у стола.
В комнате стало тихо. Владимир поймал на себе взгляд офицера и испуганный — Светкин. Почему-то подумалось о ее родителях: «Раз их нет здесь, значит, они или в другой комнате или их нет дома».
— Здравствуйте! — хмуро сказал Володя. — Меня мама за теркой послала, сейчас блины будем печь.
Как злобно теперь смотрели на него голубые глаза этой красавицы. В них уже прошел испуг, и загоралась злоба, досада на этого парня.
Офицер спросил у Светки:
— Кто это?
— Сосед... — сквозь зубы процедила Светка и двинулась к дверям. — Идем, забери свою терку, нашел время приходить, видишь, и ко мне пришли.
Офицер поднялся со стула и приказал Владимиру:
— Стоять на один место.
Сам же, слегка подталкивая перед собой Латанину, вместе с ней вышел в кухню. Володя услышал, как хлопнула и вторая дверь. «Пошли в сени, — догадался он, — советоваться будут».
Прошло минуты три, прежде чем они вернулись в комнату. Латанина надела пальто, завязала вязаный платок и сказала:
— Володенька, я пойду с тобой, поблагодарю сама родителей за терку.
Она взяла терку, и они вышли на улицу. Пока шли, Светка, еще не совсем оправившись от смущения, пояснила:
— Ты вошел как раз, когда они меня допрашивали. Все выясняли, нет ли у меня оружия или радиоприемника, а сейчас, наверное, обыск уже начали.
Владимир слушал, а сам думал: «Бреши, бреши, зараза продажная! Тебя-то я уж давно раскусил».
Через несколько минут они вошли в квартиру Славиных. Светка облегченно вздохнула: она своими глазами видела, что люди чистят картошку, и, значит, парень действительно прибегал за теркой. Сказала несколько слов благодарности и ушла. А Славины весело переглянулись между собой. Володя рассказал все, что видел у Латаниных дома, и вдруг, улыбнувшись, обратился к Анастасии Георгиевне:
— Мама, ты же, когда шла с базара, обещала накормить яичницей. А сама оладьи картофельные готовишь?
Мать рассмеялась:
— Ишь ты чего захотел! Ну ладно, будут вам сегодня и яичница, и оладьи!
И она потянулась за следующей картофелиной.
12
Обычно после таких встреч на следующий день во многих домах производились обыски, нередко кто-либо был арестован.
Правда, в квартире Славиных обысков еще не было, но приход Светланы наводил на грустные размышления.
Анастасия Георгиевна спокойно и даже доброжелательно пригласила соседку в комнату и предложила садиться.
Светлана тоже вела себя непринужденно. Глядя на Володю смеющимися глазами, сказала:
— Тетя Стася, а у вас Володя через несколько лет жених на всю округу будет.
— Брось ты, Света, — махнула рукой Анастасия Георгиевна, — ему еще далеко до женихов-то, да и война идет, разве до этого теперь?
— Да, вы правы, — сделала Латанина грустное лицо, — война проклятая... Эти немцы много нам горя принесли. Хоть бы весточку какую получить, как там на фронте наши держатся, хоть бы устояли перед ихними танками да самолетами. Я вот только удивляюсь, чего мы без дела сидим? Мы тоже могли бы нашим помочь.
— Э, милая, — испуганно сказала Анастасия Георгиевна, — послушай моего совета — не лезь ты в это дело. Мы же с тобой мирное население, а немцы таких не трогают. Они же берут только тех, кто им вредит. Вот и тебе я советую: нечего в драчку лезть, у них вон сколько солдат да орудий разных, что ты им сделаешь? Только голову потеряешь. Поэтому, послушай меня, выбрось такие мысли из головы и другим об этом не говори, а то придет времечко — пожалеешь.
Латанина улыбнулась:
— Что, тетя Стася, пойдете на меня в гестапо доносить?
— Да ну тебя! Чего это я пойду, будто я не вижу, что не всерьез все это мелешь. Расскажи-ка ты лучше, как дела дома, все здоровы?
— Да, слава богу. Я, кстати, чего к вам забежала? Не одолжите ли вы мне терки, хочу оладей картофельных приготовить.
— Почему же не одолжу. — Хозяйка вышла на кухню и принесла терку. — На, бери, делай себе оладьи и ешь на здоровье.
Светлана взяла терку и ушла. Анастасия Георгиевна долго смотрела ей в спину, когда она шла по двору к калитке. Владимир глухо сказал:
— Ну, завтра надо ждать гостей. Вот увидишь, мама, после обеда немцы как штык явятся к нам.
Когда пришел Михаил Иванович, мать, сын и дочь, дополняя друг друга, сообщили ему о «гостье». Это взволновало Михаила Ивановича, и он долго о чем-то думал. Затем посмотрел на жену и детей:
— Ладно, огорчаться не следует. Во-первых, может, мы зря Светлану подозреваем, во-вторых, как стемнеет, мы с тобой, Володя, кое-что перепрячем в огороде. — Михаил Иванович встал со стула, прошелся по комнате и неожиданно улыбнулся. — И в-третьих, завтра воскресенье, и вы вдвоем снесете все это на базар и отдадите одному человеку, ну, а как это сделать, я скажу завтра, а сейчас я хочу есть, и если ты, мать, меня сию же минуту не накормишь, я умру с голоду...
Воскресное утро выдалось солнечным и морозным. Отец попросил Володю покараулить, а сам направился с лопатой в огород, где ночью они закопали в ведре все то, что надо было сегодня передать партизанской связной.
Позавтракав, Анастасия Георгиевна и Володя направились на базар. Возле калитки они столкнулись с женщиной из соседнего дома. Она тоже шла на базар, и они пошли втроем. А вот и он — Комаровский рынок, расположенный у самого болота, через которое летом пройти было невозможно, а сейчас люди подходили к базару со всех направлений.
Мать делала вид, что приценивается к продуктам, а сама глазами искала нужного ей человека. Соседка, которая уже успела выменять довоенную шерстяную кофту на небольшой кусочек сала и десяток яиц, начала поторапливать Анастасию Георгиевну.
Славина ломала голову над тем, как избавиться от соседки. Но вдруг началась паника, послышались крики: «Облава! Облава!»
Мать взяла сына за руку:
— Остаемся на месте. Документы у нас в порядке.
Володя удивился. Он хорошо знал, что у матери в сумке лежат ровные стопки писчей бумаги, копирка и, самое главное, фотоаппарат. Все это они должны передать женщине, партизанской связной, которая скажет: «Нет ли у вас в продаже сапог и дамской шубы, желательно черного цвета?» Мама и соседку позвала с собой для прикрытия, а тут, на тебе, — облава! Он наклонился к матери и тихо, чтобы соседка не слышала, проговорил:
— Мама! Но у тебя же в сумке...
Мать посмотрела на сына умными добрыми глазами и неожиданно улыбнулась:
— Ох, как ты у меня, сынок, вырос! Чтобы сказать маме что-то на ухо, уже нагибаться стал.
Володя стоял озадаченный, смотрел на мать и думал: «Вот это мама! В такой момент так держится да еще шутит!»
В это время гестаповцы и полицаи начали гнать толпу через площадь в сторону улицы Цнянской. Там они образовали пропускной пункт. Толпа оттеснила от Славиных соседку. Мать, проходя мимо воза, обратилась к сидящему на нем старику:
— Дедушка! Продай десяток яиц!
Дед удивленно посмотрел на женщину, которая решила покупать яйца в такой момент.
— Я, дочка, не продаю. Меняю.
— Дедушка, милый, а ты продай. Вот тебе марки, дай — хотя бы десяток. Пойми — очень надо! — и, помолчав, глядя прямо в глаза старику, добавила: — Для жизни надо!
Старик перевел взгляд туда, где толпились у пропускного пункта люди, и начал дрожащими руками, не считая, перекладывать в корзину Славиной яйца.
— Бери, родная, раз для жизни надо.
Когда он положил в корзину десятка полтора яиц, мать сказала:
— Хватит, спасибо.
Но дед продолжал перекладывать яйца, штук тридцать положил и проговорил:
— Ну, с богом. Идите, люди добрые.
Мать протянула ему все марки, которые были у нее, но старик отшатнулся:
— Не нужны эти бумажки, у нас с тобой, дочка, есть только одни деньги. Придет время — будем ими рассчитываться!
— Спасибо, дедушка! Счастливо оставаться, добрый человек!
Дальше они шли молча. Все ближе двойное оцепление. Стоят офицеры, проверяют документы, отводят в сторону, под особую охрану, тех, у кого документов нет. Почти через одного человека — обыск. Володя исподтишка взглянул на мать. Лицо чуть побледнело, но спокойно. Уже совсем близко контроль.
В этот момент Володя подумал: «Интересно, сколько здесь людей, которые не хотят, чтобы их обыскивали?» И вдруг он заметил знакомое лицо: «Черт возьми, где я видел этого полицейского?.. Наконец-то вспомнил! Это же он... приносил три пишущие машинки». Володя тронул мать за руку:
— Мама! Иди за мной! Только не волнуйся.
И он, держа мать за руку, подошел к полицейскому:
— Господин полицейский, здравствуйте! Я Володя. Помните, пишущие машинки ремонтировал? Вы еще благодарили...
Полицейский узнал парня, и на его лице промелькнуло некое подобие улыбки.
— Помню, помню. Что ты хочешь?
— Понимаете, опаздываю, а шеф не любит, когда опаздывают. Сегодня он приказал выйти на работу. Необходимо отремонтировать машинку для гестапо, а тут облава. Пока я с мамой дождусь очереди, пока нас пропустят, опоздаю. Документы у нас в порядке. Вот, смотрите — мой аусвайс. У мамы тоже есть. — Он повернулся к матери: — Мам, покажи. — Мать достала пропуск, а Володя продолжал: — Вы же все можете! Пропустите нас без очереди. А я за это всегда буду без очереди ремонтировать ваши машинки.
Полицейский расправил тощие плечи, заглянул в сумку и сказал:
— Ладно. Идите за мной.
И он провел их сначала через одну цепь, затем через вторую, где стояли только немцы. Здесь он, подобострастно улыбаясь, несколько раз проговорил: «Аусвайс, аусвайс!»
Володя и мать были свободны. Но Анастасия Георгиевна не уходила. Она настороженно смотрела назад.
— Что ты так смотришь, мама?
— Володя, видишь, вон стоят три немца — офицеры, а с ними Светлана Латанина.
Володя взглянул и тут же узнал соседку.
— Интересно, что она здесь делает? — тихо спросила мать.
А Латанина не заставила долго ждать ответа. Она наклонилась к одному из офицеров и что-то сказала ему, показывая пальцем на одного мужчину, уже прошедшего контроль. Офицер сделал знак солдатам. Двое из них подскочили к мужчине и, подталкивая его в спину дулами автоматов, отвели в группу людей, охраняемую отдельно. Ничего не сказала мать, но глаза ее говорили о многом.
Думать о встрече с партизанской связной теперь уже не приходилось. Сильно беспокоясь за ее судьбу, мать и сын отправились домой. Но не прошли они и квартала, как их догнала девушка. Запыхавшись от быстрой ходьбы, она спросила:
— Нет ли у вас в продаже сапог и дамской шубы, желательно черного цвета?
Мать улыбнулась и ответила:
— Сапоги есть, но только мужские, сорок пятый размер. Шубами покамест не торгуем.
Дальше они пошли втроем. Свернули в маленький безлюдный переулок, и мать быстро передала девушке драгоценный груз. Поблагодарив Славиных, та быстро скрылась из виду.
Мать с облегчением вздохнула, ласково посмотрела на сына:
— Ну что, Вова? Пойдем яичницу дармовую готовить. Ох и ужин закачу — пальчики оближете!
Домой пришли довольные. Отец и Женя готовили обед.
Рассказывая мужу о походе на базар, о добром старике, который выручил ее и Володю в тяжелую минуту, Анастасия Георгиевна рассказала и о поведении Латаниной.
Густые брови Михаила Ивановича сошлись на переносице. Он долго молчал, глядя в окно, потом подошел к жене и обнял ее:
— Анастасия, давай договоримся: если случится самое страшное и меня схватят, то о чем бы тебя ни спрашивали, чего бы ни говорили, даже о том, что я якобы признался, даже если назовут имена тех, кого ты действительно знаешь, отрицай все. Ты должна говорить, что ничего не знаешь, что никто к нам домой не приходил.
— Ты что, Миша, думаешь, что тебя могут схватить?
— Трудно сказать, по-моему, не должны. Дома у нас ничего подозрительного нет, и впредь сюда приносить не будем, но, понимаешь, листовки изготавливаются печатным способом, гестаповцы не дураки и в первую очередь, конечно, интересуются теми, кто работает в типографии. Если Латанина — предательница, а это, видно, действительно так, то она наверняка получила задание прощупать нас. С ней надо вести себя как обычно, пусть думает, что мы ни о чем не догадываемся. — Михаил Иванович улыбнулся. — Знаешь, я придумал, как сегодня эту Светку проверить. И сделает это Женя.
Анастасия Георгиевна испуганно проговорила:
— Ой, Миша, боюсь я за детей. Скажи, что ты придумал?
— Ты заметила, что на нашей улице обыск не делали только в пяти домах, в том числе у нас и Латаниных?
— Да, об этом вчера мы с Женей говорили.
— Так вот, если сегодня они придут к нам, то даю голову на отсечение, не обойдут они и Латаниных. Если Светка работает на гестапо, а я повторяю, они — не дураки, то они сделают обыск и у нее. Но какой им смысл у своего лакея все вверх дном переворачивать, как это они обычно делают в других домах? И я уверен, что у Светки они придут, посидят и через полчаса выйдут на улицу, чтобы соседи видели, что и Латанину не обошли. А это значит, что подозрений на эту вертихвостку не будет.
— Это-то так, но я не пойму, что ты хочешь от Жени?
— Ты же сама говорила, что Светка взяла у нас терку. Так вот, когда немцы войдут к ней в дом, минут через десять-пятнадцать зайдет Женя и попросит нашу терку, скажет, что мы тоже решили драники печь, а заодно увидит, делают ли немцы у них обыск.
Анастасия Георгиевна мягко улыбнулась:
— Ну и стратег ты у меня. Не пойму только, для чего это тебе? Я считаю, что Женю нельзя посылать, чтобы она лишний раз на глаза этим иродам не попадалась. Она у нас уже девушка, и ты сам знаешь, сколько разных подлостей делают немцы, особенно гестаповцы.
Михаил Иванович подошел к окну, помолчал, а затем сел на диван:
— Да, в отношении Жени ты права. Пошлем Вову, а для чего мне это надо, то я скажу тебе вот что: это надо всем нам, моим товарищам. Разобраться, кто есть кто, собрать доказательства вины предателя тоже важное дело. Наступит время, и таким людям будет предъявлен счет за все.
Анастасия Георгиевна согласно кивнула и сказала:
— Хорошо, тогда я картошки начищу.
— А это зачем?
— Ну, не будем же мы врать соседям и действительно оладей нажарим.
Михаил Иванович улыбнулся:
— Молодчина ты у меня!
— Видел же, небось, кого выбирал, когда женился.
— Это точно.
Жизнь в оккупации уже научила этих людей ждать неприятностей и готовиться к ним. Вот и сейчас они говорили между собой так, как будто не немцы, а они сами решили провести обыск. И они не ошиблись. Через полтора часа во двор ворвались гестаповцы. Застучали кованные сапоги по деревянным ступеням лестницы, и в квартиру ворвались пятеро. Один из них на ломаном русском языке крикнул:
— Все стоят на один место! Ваши документ!
Один гестаповец с автоматом остался у дверей, офицер — подавал команды, просматривал документы и спрашивал, есть ли в доме оружие, радиоприемник; остальные, словно волки на жертву, набросились на шкаф, сундук. Немцы разбросали вещи по всей квартире, перевернули диван, шкаф кухонный, переворошили кровати. Вытащили все из кладовки, осмотрели сарай. Но ничего не нашли и направились к соседям.
Михаил Иванович молча взглянул на сына, и Володя, натянув на себя шапку и пальто, шмыгнул за дверь. Женя взяла в выдвижном ящике нож и подсела в кухне к матери, которая начала чистить картошку.
Володя перешел улицу и не спеша начал прогуливаться по тротуару. Он видел, как из калиток и ворот соседних дворов выглядывают люди.
Всех их, конечно, интересовал один и тот же вопрос: какой будет следующий дом у гестаповцев.
Наконец немцы вошли в дом Латаниных. Володя понимал, что самое лучшее время попасть во двор дома Латаниных сейчас. Хозяева будут встречать гестаповцев и следить из окон за двором не будут. Он быстро подошел к калитке и, выждав, пока последний немец скроется за дверью, проскользнул во двор. Заходить в дом было еще рано, Володя прошел в глубь двора к сараю и спрятался за него. Теперь он появится в доме Латаниных неожиданно. Окон в эту сторону нет, и никто не увидит его, когда он будет приближаться к дому.
Оставалось ждать. Парень прижался спиной к бревенчатой стене сарая и задумался. Как быстро меняются люди во время войны, вернее, как быстро взрослеют. Казалось, прошло совсем немного времени с того момента, когда Володя вместе с мальчишками со своей улицы бросали в кузовы немецких машин бутылки с карбидом и думали, что они, если не воюют, то, по крайней мере, вредят фашистам. А сейчас Володе было стыдно за эти мальчишеские выходки. Даже еще сравнительно недавний его «налет» с рогаткой на офицерские казармы выглядел теперь не более чем детской забавой. Ему еще не было и шестнадцати, а он чувствовал себя гораздо старше. Приучил себя прежде, чем что-либо предпринимать, тщательно обдумывать каждый шаг. Что это, обостренное чувство опасности? А может, чувство ответственности перед родителями, многими людьми, которые поверили ему и доверили пусть маленькое, но настоящее дело? Володя мечтал о том времени, когда ему доведется сражаться против врага с оружием в руках. Ну, а пока надо ждать и, конечно, не попасться на чем-нибудь.
Владимир оторвался от стены сарая: «Пора! Прошло не менее пятнадцати минут». И он быстрым шагом направился к дому. Дверь, ведущая в сени, открылась бесшумно. Володя перевел дыхание, глядя на обшитую войлоком дверь, ведущую в комнату. Что ждет его там? Как встретят его хозяева? Как посмотрят немцы?
Володя посчитал до трех и потянул дверь на себя.
Он оказался в кухне, до его слуха донесся голос того же офицера, который делал обыск у них дома. Володя еще не разобрался, о чем говорил гестаповец, но тон его голоса был спокойным. Парень двинулся к дверям, ведущим в комнату, и в этот момент услыхал Светкин смех. Володя открыл дверь. В глаза сразу же бросилось, что два немца сидят слева от дверей на диване, два других — на стульях около печи. Уже знакомый офицер и Светка сидели у стола.
В комнате стало тихо. Владимир поймал на себе взгляд офицера и испуганный — Светкин. Почему-то подумалось о ее родителях: «Раз их нет здесь, значит, они или в другой комнате или их нет дома».
— Здравствуйте! — хмуро сказал Володя. — Меня мама за теркой послала, сейчас блины будем печь.
Как злобно теперь смотрели на него голубые глаза этой красавицы. В них уже прошел испуг, и загоралась злоба, досада на этого парня.
Офицер спросил у Светки:
— Кто это?
— Сосед... — сквозь зубы процедила Светка и двинулась к дверям. — Идем, забери свою терку, нашел время приходить, видишь, и ко мне пришли.
Офицер поднялся со стула и приказал Владимиру:
— Стоять на один место.
Сам же, слегка подталкивая перед собой Латанину, вместе с ней вышел в кухню. Володя услышал, как хлопнула и вторая дверь. «Пошли в сени, — догадался он, — советоваться будут».
Прошло минуты три, прежде чем они вернулись в комнату. Латанина надела пальто, завязала вязаный платок и сказала:
— Володенька, я пойду с тобой, поблагодарю сама родителей за терку.
Она взяла терку, и они вышли на улицу. Пока шли, Светка, еще не совсем оправившись от смущения, пояснила:
— Ты вошел как раз, когда они меня допрашивали. Все выясняли, нет ли у меня оружия или радиоприемника, а сейчас, наверное, обыск уже начали.
Владимир слушал, а сам думал: «Бреши, бреши, зараза продажная! Тебя-то я уж давно раскусил».
Через несколько минут они вошли в квартиру Славиных. Светка облегченно вздохнула: она своими глазами видела, что люди чистят картошку, и, значит, парень действительно прибегал за теркой. Сказала несколько слов благодарности и ушла. А Славины весело переглянулись между собой. Володя рассказал все, что видел у Латаниных дома, и вдруг, улыбнувшись, обратился к Анастасии Георгиевне:
— Мама, ты же, когда шла с базара, обещала накормить яичницей. А сама оладьи картофельные готовишь?
Мать рассмеялась:
— Ишь ты чего захотел! Ну ладно, будут вам сегодня и яичница, и оладьи!
И она потянулась за следующей картофелиной.
12
КОМАНДИР РОТЫ
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ МОЧАЛОВ
Когда батальон майора Гридина вышел из окружения, бойцов в нем было не больше, чем в роте. Мочалов думал, что самое тяжелое время у них уже позади. Однако судьба готовила для него новые испытания.
Здесь, на фронте, батальон вел тяжелые изнурительные бои. Тоненькая змейка окопов с редкой цепочкой красноармейцев встала на пути вооруженного танками, бронетранспортерами и самолетами, превосходящего по численности, атакующего врага. Были моменты, когда старший лейтенант мысленно прощался с жизнью, считая, что из такого ада уже не выбраться. Пришлось испытать обыкновенный человеческий страх, позор отступления и даже бегства, потери дорогих сердцу людей.
Но вот наступил и наш черед. Успешное наступление под Москвой показало всему миру, что фашистский план молниеносной войны провалился. Немцы тогда потеряли более полумиллиона солдат, пятнадцать тысяч машин, тысячу триста танков, две с половиной тысяч орудий и много другой техники. Гитлеровцы были вынуждены бежать на сто пятьдесят — триста километров от Москвы. Это была победа не только нашего оружия, это было свидетельство высокого морального духа красноармейцев и командиров Красной Армии.
Мочалов гордился, что и его рота находилась на передовой.
После того памятного наступления пришел приказ перейти к обороне. Мочалов помнил, как возмущались тогда бойцы и командиры, все рвались в бой. Но было приказано рыть окопы, минировать подступы к переднему краю, ставить проволочные заграждения, строить блиндажи.
Вскоре батальон майора Гридина был снят с передовой и направлен в тыл для отдыха и пополнения.
Сколько стоило сил Мочалову, чтобы выпросить на роту хотя бы пять автоматов. Как-то в дом, где находился Мочалов, заглянул командир полка. Мочалов, не стесняясь, что вместе с подполковником находился и Гридин, обратился к нему:
— Товарищ подполковник, помогите мне! — И, заметив, как у командира полка удивленно, изгибаясь дугой, поползли вверх брови, пояснил: — Судите сами, дали мне в роту пополнение, а из сорока двух человек — тридцать девять новичков. А чего я прошу? Мизер всего пять автоматов. А мне — кукиш, не дают.
— Так где же я тебе возьму эти автоматы? — вмешался Гридин.
— Если захотите, товарищ майор, то найдете! Гранат почти нет. Просил, дайте хоть одно противотанковое ружье — тоже нет. Как же я буду воевать?
Подполковник грустно улыбнулся. Он понимал волнение этого высокого, с горящими от возбуждения глазами старшего лейтенанта, опытного и смелого командира. Но как объяснить ему, что сейчас еще нет в армии в достаточном количестве боеприпасов. Артиллерия, например, получила приказ расходовать ежедневно по одному два снаряда на орудие. Не хватало мин и противотанковых орудий. Но об этом даже своему подчиненному проверенному в боях командиру, не мог сказать подполковник. Только два часа назад он с болью в сердце приказал приданную его полку батарею реактивных минометов отвести в тыл, так как не было снарядов.
Подполковник посмотрел на командира батальона:
— Леон Кондратьевич, выдели старшему лейтенанту пять ППШ. — Заметив, что комбат хочет возразить, строго сказал: — Без разговоров! — И уже потеплевшим голосом добавил: — Я тебе компенсирую.
Мочалов так обрадовался, что сначала хотел почему-то крикнуть: «Служу Советскому Союзу!» — но вовремя спохватился и, радостно блестя глазами, сказал:
— Спасибо, товарищ подполковник!
Командир полка направился к дверям, за ним Гридин.
Уже у самого выхода майор Гридин повернулся и молча показал Мочалову кулак, но старший лейтенант невинно улыбнулся. Главное было сделано: только начавшие поступать на вооружение автоматы он добыл. Петр разыскал старшину и приказал ему немедленно получить автоматы.
Оказалось, что сделал это Мочалов вовремя, так как командир полка на следующий день отбыл в дивизию на повышение, а майор Гридин был назначен на его место.
Комплектование заканчивалось, и по всему было видно, что вскоре опять на переднюю линию фронта. Командиры готовили новичков к предстоящим боям. Мочалов попросил опытных бойцов психологически подготовить новобранцев к тем условиям, в которых они окажутся.
В хлопотах и волнующем ожидании прошло еще два дня. И вот поступил приказ выдвинуться на боевые позиции. Сборы были недолгими, а путь к линии фронта коротким. Вечером недавно назначенный командир батальона вызвал к себе командиров рот, ознакомил их с обстановкой, сложившейся на их участке фронта, и взглянул на Мочалова:
— Вам поручается сменить вот на этом участке, — он острием карандаша указал место, — роту батальона, которая отводится в тыл для отдыха и пополнения. На месте с помощью командира этой роты ознакомитесь с обстановкой и местностью. Завтра в одиннадцать ноль-ноль жду вашего доклада. Вопросы есть?
— Никак нет, товарищ капитан! — ответил Мочалов, а сам внимательно взглянул на комбата.
Тарасов казался полной противоположностью Гридину. Высокий, рослый, он как-то подозрительно и настороженно смотрел на собеседника из-под полуопущенных длинных ресниц, словно ждал, что ему тут же станут возражать. Несмотря на утомительный переход к линии фронта он был чисто выбрит и одет в аккуратно подогнанную, тщательно отутюженную форму.
«Ничего, передовая научит тебя больше внимания уделять не своему обмундированию, а людям, с которыми тебе придется воевать», — подумал Мочалов, направляясь к выходу. На улице он посмотрел на небо, оно было затянуто облаками. Шагая к своей роте, Мочалов успел подумать, что зима упорно не хочет сдавать своих позиций. Днем на дорогах по ледяным желобам текли весенние ручейки, ярко и тепло светило солнце, а сейчас все подмерзло, дул холодный ветер.
Командиры взводов собрались и ждали прихода Мочалова. Когда входил он, они над чем-то громко смеялись. Петр Петрович сообщил о приказе и развернул на столе карту:
— Обстановку изучите на месте. В разговоре с командирами взводов, которых будете сменять, обязательно выясните о минных полях, танкоопасных направлениях, о характере сил противника, его поведении и огневых средствах. Обо всем этом доложите мне завтра в девять тридцать. Людей надо вывести в первые траншеи сегодня ночью. Обязательно разъясните, особенно новеньким, как надо вести себя на передней линии. Наверняка каждая кочка и каждый бугорок немцами пристрелян. Высунут днем голову ради любопытства и — готовы! На первое время в дозоре держите опытных красноармейцев, им в помощь можно выделить и новичков, пусть учатся. Проверьте, как окопы приспособлены к отражению атак противника: есть ли норы, укреплены ли брустверы не затекает ли дно.
После инструктажа старший лейтенант спросил:
— Ну, а теперь скажите, чего ржали, как жеребцы, перед моим приходом, даже немцы и те, наверное, реши ли, что к нам артисты приехали?
Здесь, на фронте, батальон вел тяжелые изнурительные бои. Тоненькая змейка окопов с редкой цепочкой красноармейцев встала на пути вооруженного танками, бронетранспортерами и самолетами, превосходящего по численности, атакующего врага. Были моменты, когда старший лейтенант мысленно прощался с жизнью, считая, что из такого ада уже не выбраться. Пришлось испытать обыкновенный человеческий страх, позор отступления и даже бегства, потери дорогих сердцу людей.
Но вот наступил и наш черед. Успешное наступление под Москвой показало всему миру, что фашистский план молниеносной войны провалился. Немцы тогда потеряли более полумиллиона солдат, пятнадцать тысяч машин, тысячу триста танков, две с половиной тысяч орудий и много другой техники. Гитлеровцы были вынуждены бежать на сто пятьдесят — триста километров от Москвы. Это была победа не только нашего оружия, это было свидетельство высокого морального духа красноармейцев и командиров Красной Армии.
Мочалов гордился, что и его рота находилась на передовой.
После того памятного наступления пришел приказ перейти к обороне. Мочалов помнил, как возмущались тогда бойцы и командиры, все рвались в бой. Но было приказано рыть окопы, минировать подступы к переднему краю, ставить проволочные заграждения, строить блиндажи.
Вскоре батальон майора Гридина был снят с передовой и направлен в тыл для отдыха и пополнения.
Сколько стоило сил Мочалову, чтобы выпросить на роту хотя бы пять автоматов. Как-то в дом, где находился Мочалов, заглянул командир полка. Мочалов, не стесняясь, что вместе с подполковником находился и Гридин, обратился к нему:
— Товарищ подполковник, помогите мне! — И, заметив, как у командира полка удивленно, изгибаясь дугой, поползли вверх брови, пояснил: — Судите сами, дали мне в роту пополнение, а из сорока двух человек — тридцать девять новичков. А чего я прошу? Мизер всего пять автоматов. А мне — кукиш, не дают.
— Так где же я тебе возьму эти автоматы? — вмешался Гридин.
— Если захотите, товарищ майор, то найдете! Гранат почти нет. Просил, дайте хоть одно противотанковое ружье — тоже нет. Как же я буду воевать?
Подполковник грустно улыбнулся. Он понимал волнение этого высокого, с горящими от возбуждения глазами старшего лейтенанта, опытного и смелого командира. Но как объяснить ему, что сейчас еще нет в армии в достаточном количестве боеприпасов. Артиллерия, например, получила приказ расходовать ежедневно по одному два снаряда на орудие. Не хватало мин и противотанковых орудий. Но об этом даже своему подчиненному проверенному в боях командиру, не мог сказать подполковник. Только два часа назад он с болью в сердце приказал приданную его полку батарею реактивных минометов отвести в тыл, так как не было снарядов.
Подполковник посмотрел на командира батальона:
— Леон Кондратьевич, выдели старшему лейтенанту пять ППШ. — Заметив, что комбат хочет возразить, строго сказал: — Без разговоров! — И уже потеплевшим голосом добавил: — Я тебе компенсирую.
Мочалов так обрадовался, что сначала хотел почему-то крикнуть: «Служу Советскому Союзу!» — но вовремя спохватился и, радостно блестя глазами, сказал:
— Спасибо, товарищ подполковник!
Командир полка направился к дверям, за ним Гридин.
Уже у самого выхода майор Гридин повернулся и молча показал Мочалову кулак, но старший лейтенант невинно улыбнулся. Главное было сделано: только начавшие поступать на вооружение автоматы он добыл. Петр разыскал старшину и приказал ему немедленно получить автоматы.
Оказалось, что сделал это Мочалов вовремя, так как командир полка на следующий день отбыл в дивизию на повышение, а майор Гридин был назначен на его место.
Комплектование заканчивалось, и по всему было видно, что вскоре опять на переднюю линию фронта. Командиры готовили новичков к предстоящим боям. Мочалов попросил опытных бойцов психологически подготовить новобранцев к тем условиям, в которых они окажутся.
В хлопотах и волнующем ожидании прошло еще два дня. И вот поступил приказ выдвинуться на боевые позиции. Сборы были недолгими, а путь к линии фронта коротким. Вечером недавно назначенный командир батальона вызвал к себе командиров рот, ознакомил их с обстановкой, сложившейся на их участке фронта, и взглянул на Мочалова:
— Вам поручается сменить вот на этом участке, — он острием карандаша указал место, — роту батальона, которая отводится в тыл для отдыха и пополнения. На месте с помощью командира этой роты ознакомитесь с обстановкой и местностью. Завтра в одиннадцать ноль-ноль жду вашего доклада. Вопросы есть?
— Никак нет, товарищ капитан! — ответил Мочалов, а сам внимательно взглянул на комбата.
Тарасов казался полной противоположностью Гридину. Высокий, рослый, он как-то подозрительно и настороженно смотрел на собеседника из-под полуопущенных длинных ресниц, словно ждал, что ему тут же станут возражать. Несмотря на утомительный переход к линии фронта он был чисто выбрит и одет в аккуратно подогнанную, тщательно отутюженную форму.
«Ничего, передовая научит тебя больше внимания уделять не своему обмундированию, а людям, с которыми тебе придется воевать», — подумал Мочалов, направляясь к выходу. На улице он посмотрел на небо, оно было затянуто облаками. Шагая к своей роте, Мочалов успел подумать, что зима упорно не хочет сдавать своих позиций. Днем на дорогах по ледяным желобам текли весенние ручейки, ярко и тепло светило солнце, а сейчас все подмерзло, дул холодный ветер.
Командиры взводов собрались и ждали прихода Мочалова. Когда входил он, они над чем-то громко смеялись. Петр Петрович сообщил о приказе и развернул на столе карту:
— Обстановку изучите на месте. В разговоре с командирами взводов, которых будете сменять, обязательно выясните о минных полях, танкоопасных направлениях, о характере сил противника, его поведении и огневых средствах. Обо всем этом доложите мне завтра в девять тридцать. Людей надо вывести в первые траншеи сегодня ночью. Обязательно разъясните, особенно новеньким, как надо вести себя на передней линии. Наверняка каждая кочка и каждый бугорок немцами пристрелян. Высунут днем голову ради любопытства и — готовы! На первое время в дозоре держите опытных красноармейцев, им в помощь можно выделить и новичков, пусть учатся. Проверьте, как окопы приспособлены к отражению атак противника: есть ли норы, укреплены ли брустверы не затекает ли дно.
После инструктажа старший лейтенант спросил:
— Ну, а теперь скажите, чего ржали, как жеребцы, перед моим приходом, даже немцы и те, наверное, реши ли, что к нам артисты приехали?