Черкасова Екатерина
Маска, я тебя знаю
Екатерина ЧЕРКАСОВА
Маска, я тебя знаю
ЧАСТЬ I
ГЛАВА 1
Первое, что я увидела, был сероватый высокий потолок в потеках и трещинах, складывавшихся в причудливые узоры. Если сосредоточиться, можно разглядеть профили, силуэты животных. Почему-то очень больно поворачивать голову, любое движение отдавало в голове, в висках начинало стучать в унисон с биением сердца. Я осторожно и медленно оглядела помещение,
в котором находилась. Движения глазами тоже давались с трудом. По-видимому, это больница. Крашенные грязно-зеленой масляной краской стены местами облупились, большое помещение плотно заставлено старыми железными кроватями, половина из них занята. Я подняла руки и ощупала голову. Бинты охватили ее шапочкой. Я подумала, что у меня, наверно, жалкий вид.
- О, очухалась,- радостно воскликнул молодой голос.
Я осторожно повернула голову. На соседней койке лежала молодая растрепанная девица в темно-синем байковом халате больничного происхождения. В руках она держала карманного формата книгу в яркой потрепанной обложке.
- А что я здесь делаю?- спросила я, едва поворачивая языком. Во рту пересохло, я чувствовала отвратительный привкус.
- Да ты что, не помнишь?- удивилась девушка.- Три
дня назад тебя привезли. Сказали, что ты на лодке попала в шторм и
тебя здорово разбило о камни. Два дня тебя искали, нашли на диком
пляже. Тебя туда вынесло. Повезло еще, что нашли, какой-то полоумный
в такую погоду там купаться задумал. А так бы там и валялась с пробитой башкой. Болит?- участливо спросила собеседница.
- Ага,- вздохнула я, сжимая виски и пытаясь усмирить болезненный гул.
- Ну еще бы,- продолжила словоохотливая собеседница,
тебе ведь операцию делали на мозге. Сказали, иначе просто бы умерла.
Повезло еще. Кстати, меня зовут Аня. А тебя?
Я в ужасе уставилась на нее. Я не знала, как меня зовут.
Аня поняла мое молчание по-своему.
- Ну устала, и не говори. А я сюда по глупости попала.
Она продемонстрировала перевязанные запястья.- Вены себе порезала, от злости. С мамашей поссорилась. Докажи им теперь, что ты не верблюд, что вовсе умирать и не собиралась. Слушай, надо, наверное, кого-нибудь позвать, сказать, что ты пришла в себя. Тебя ведь только сегодня утром из реанимации перевели.
Аня вскочила и побежала в коридор. Пребывание в больнице явно тяготило ее.
Вернулась она в сопровождении пожилой полной медсестры, та с удовлетворением произнесла:
- Ну и ладненько, деточка, если что-нибудь понадобится, скажи.
А я доложу дежурному врачу, он зайдет попозже.
Я хотела ее спросить, как меня зовут, но вовремя поняла, что это нелепо.
Через минуту появилась уже другая медсестра, со штативом для капельницы.
Она ловко попала в вену и отрегулировала частоту капель в системе.
- Часа на два, Настя, как раз до ужина, - сказала она, убирая
в эмалированный лоток ватные тампоны и резиновый жгут.
Значит, Настя.
Поздно вечером пришел молоденький симпатичный доктор. Он взял единственный в палате ободранный клеенчатый стул, присел рядом со мной.
- Ну, Настя, как себя чувствуешь? Что-нибудь беспокоит?
спросил он, беря меня профессионально-участливо за руку.
- Очень голова болит, тошнит. И еще...- прошелестела я
сухими губами,- я не помню ничего.
- Не переживай, у тебя была операция на мозге, тяжелая травма, ничего удивительного. Но скоро все придет в норму, завтра появится твоя мама, ты все вспомнишь. А сейчас постарайся заснуть.
Голос доктора звучал так успокаивающе, так плавно, что вскоре я действительно провалилась в сон.
* * *
Меня разбудил не солнечный свет, не пение птиц в больничном парке, а грубое прикосновение чего-то скользкого и холодного, впихнутого мне под мышку. Через несколько секунд я осознала, что это градусник. Несмотря на раннее утро, из коридора доносились громкие голоса, хлопанье дверей, шарканье ног. Повсюду господствовал одуряющий запах дешевой дезинфекции. Мне отчаянно захотелось домой. На завтрак принесли застывшую безвкусную кашу в оловянной миске, кусок хлеба с крошечным кубиком масла, чай серовато-желтого цвета. Я брезгливо поморщилась и отвернулась.
Пришла ходячая Аня и назидательно сказала:
- Надо есть, не будешь есть, не выздоровеешь.
- Хочешь, съешь ты. Я не могу,- предложила я.
Аня с готовностью взяла миску. Лежащая в углу инсультная старуха недовольно заявила:
- Ух и здорова же ты, Анька, жрать, вон, какая кобыла. Да еще
соседей обираешь.
- Да заткнись ты,- беззлобно ответила Аня.- Видишь
же, она не хочет.
- Тогда отдала бы мне хоть хлеб с маслом, к тебе мать в обед
придет, принесет чего-нибудь. А ко мне никто не ходит.
- Счас, разбежалась,- откликнулась Аня, размазывая тонким
слоем масло и пытаясь сделать этот слой равномерным.
Старуха обиженно отвернулась.
Я лежала и пыталась вспомнить хоть что-нибудь о себе. Но это заканчивалось усилением головной боли и тошнотой.
После врачебного обхода- его провел завотделением, пожилой грузный человек в высокой белоснежной крахмальной шапке- в дверь бочком протиснулась невзрачная, преждевременно состарившаяся женщина в цветастом платье из грубой синтетики, вышедшем из моды лет двадцать назад. Она держала авоську с фруктами. Обитатели палаты, в том числе и я, дружно на нее посмотрели. Женщина нерешительно приблизилась ко мне, осторожно, бочком присела на край продавленной кровати, отогнув простыню. Выронила авоську и бросилась ко мне на грудь, всхлипывая:
- Настенька, доченька моя, господи, ведь и на себя-то непохожа!
Я отстранилась, хотя каждое движение причиняло ужасную боль.
- Ты знаешь, что случилось?- коротко спросила я.
- Так ведь шторм! Сама знаешь, какие шторма бывают осенью. И
прогноз ведь был, и ветер уже начинался, даже рыбаки в море не вышли.
А вы самые умные, видишь ли, лето кончается, надо последние деньки поймать!- Она не заметила, как ее жалостливые причитания перешли в раздражение.- Васька Иванченко да рыжий Мишка соседский. Только им хоть бы хны, лодка перевернулась, они-то до берега добрались. А ты сразу воды нахлебалась. Говорят, что пытались тебе помочь, но не смогли. Но кто их теперь знает. А тебя потом искали, искали...
Я прямо поседела вся. Хорошо еще, какой-то курортник на дикий пляж
в такую даль отправился, там ведь сейчас пустынно. И нашел тебя, непонятно, как тебя аж туда принесло. Ой, господи,- заголосила она опять, сама я тебя не видела, меня уже в больницу позвали. Но говорят, вся в крови, от одежды одни клочки остались, едва дышала. Привезли сюда, сказали, если операцию не сделать, умереть можешь: кровь в голове
у тебя скопилась, так врач объяснил. Ой, прихожу я,- запричитала мать на всю палату, чувствуя на себе заинтересованные взгляды зрителей, и это определенно придавало ей сил.- Прихожу я, а ты... Головку обрили, вся в синяках и царапинах, а лицо-то, лицо!
- А что лицо,- прервала я ее, с ужасом думая, что еще
не видела себя в зеркале.
- Ой, лежишь вся белая, на лице кровоподтеки, нос сломан
об камни разбило.
- Дайте зеркало,- потребовала я.
Аня услужливо протянула пудреницу. Дрожащими руками я едва справилась с замочком. На меня взглянуло нечто, упакованное в белые бинты. Все остальное не поддавалось описанию. Последнее, что я запомнила, был отвратительный запах жженых перьев.
Я пришла в себя, когда кто-то поднес к моему носу ватку с нашатырем. Вокруг стояли люди в белых халатах. Сестра протирала тампоном, смоченным спиртом, локтевой сгиб, врач с тревогой смотрел мне в лицо. Он сказал подошедшему заведующему:
- У нее только что был судорожный припадок. Посттравматический эписиндром, кроме того, ретроградная амнезия. Она узнала вас?- обратился он к испуганной женщине.
- Ну я же ее мать... Не знаю,- растерялась она.
Они вели себя так, будто меня здесь нет. Яразозлилась и закричала:
- Я не узнала! Я никого не узнала! Я себя не узнаю!
* * *
Время в больнице тянулось мучительно медленно. Обходы врачей, уколы, процедуры, долгие разговоры соседок по палате- в них я никогда не принимала участия- все угнетало меня. На голове, изуродованной багровым шрамом, постепенно отрастал полупрозрачный ежик волос. Отеки на лице спали, синяки и ссадины сошли. В зеркало на меня смотрело худенькое девичье личико с запавшими серыми глазами, тонким, упрямо сжатым ртом и носом с заметной горбинкой после перелома. Мать приходила часто нетрезвая, плакала, хватала меня за худые, покрытые голубыми венами руки. Она причитала, просила за что-то прощения, качала головой, всматриваясь в мое лицо. Громко, с надрывом обращалась к соседкам по палате, объясняя, как ее доченьку, ее кровинушку изменила болезнь. Ее послушать, так до этого я была и умница, и красавица,
и певунья-веселунья, и душа компании. Если все это правда, то я действительно сильно изменилась. Красавицей меня не назовешь: кожа да кости, остриженный наголо череп. А уж о веселье и речи быть не может. Явсе силилась что-то вспомнить, но все казалось мне чужим: и эта воющая пьяная женщина, моя мать, и я сама.
Мать рассказывала, что учебный год начался, что ей тяжело справляться по хозяйству одной, без моей помощи, что курортники разъезжаются. Ни на рынке, ни сдачей койки денег теперь не заработать. Она все причитала, спрашивала, когда же меня наконец выпишут. Она приносила крупный фиолетовый виноград "кардинал", арбузы, но я ела все, только чтобы ее не обидеть. Она пыталась кормить меня сама, я видела ее черные, заскорузлые от работы руки
с черными ногтями, и меня поташнивало.
Приходил психиатр, простецкий пожилой толстяк в халате, заляпанном чернилами. Он пытался что-то выяснить у меня про мои припадки. Мне прописали какие-то порошки, от них я тупела и меня тянуло в сон.
Когда наконец меня выписали, мать принесла джинсы, кроссовки,
майку с дурацкой вампирской картинкой и ветровку. Видимо, я здорово
похудела за время болезни, и джинсы противно съезжали на бедра.
- Мам, я зайду попрощаться с доктором.
- А как же, деточка,- сказала мать, предусмотрительно
оставшись в коридоре. Она ничем не могла отблагодарить врача и поэтому смущалась.
Когда я вошла в ординаторскую, Сергей Васильевич оторвал голову от бумаг.
- А, Настенька, проходи, проходи.
- Вот, попрощаться зашла. Спасибо вам за все.
- Не болей, принимай порошки. Да, кстати,- он подошел к сейфу и открыл его.- Когда тебя привезли, это было у тебя на руке,- он протянул мне браслет. Пластинка на грубой цепи с толстыми звеньями. На таких обычно гравируют имя либо группу крови.
- Спасибо,- я с безразличием взяла браслет,
все равно ведь ничего не помнила, перевернула его: на пластинке с обратной стороны выбиты цифры. Я положила его в карман ветровки и вышла. Мать стояла в коридоре, прижавшись к стенке.
* * *
Мы вышли на заплеванной автобусной остановке и протащились вверх по узкой улочке частных домов. Это далеко от моря, и курортники снимают здесь жилье неохотно. Потому домики тут бедные, жители кормятся в основном продажей фруктов. Мы открыли перекосившуюся, давно не крашенную калитку и по вымощенной плитками дорожке прошли к дому. Навстречу выскочил маленький черный песик и злобно на меня залаял.
- Да ты что, Саддамушка, своих не признаешь,- возмутилась мать, но тут же с гордостью добавила:- Мал, да удал, вон сколько от него шума! Любого отпугнет!
Саддам, названный так, видимо, в честь иракского диктатора, подскочил ко мне и принялся подозрительно обнюхивать. Затем успокоился и отвлекся на пробегавшую по улице большую дворнягу.
В доме чисто, прохладно и бедно. Мебель куплена еще бабкой и дедом.
На дощатом полу лежали тканые половики, напоминавшие о крестьянском быте начала века. Как в деревенских домах, на стенах висело множество фотографий: молодые мужчина и женщина в одежде довоенной поры. Женщина в кокетливой каракулевой шапочке, сдвинутой набок, в пальто с огромными плечами. Мужчина с усами а ля Буденный, с военной выправкой. Следующее поколение- это мои родители: мать, молодая, веселая, в коротком белом платье и туфлях на платформе, отец, коренастый крепыш в костюме с неумело повязанным галстуком. Свадебная фотография. Я сама, упитанная крошка, улыбаюсь беззубым ротиком. И я же на фотографии, сделанной в первом классе: худенькая шейка, косички мышиного цвета, серьезные серые глаза.
- Да что ты там рассматриваешь, тысячу раз все это видела. Присаживайся к столу.
Я обернулась и увидела на столе миску с салатом, быстро и ловко нарезанным матерью, вареный дымящийся картофель, посыпанный укропом, грубые толстые ломти серого хлеба. Посреди стола возвышалась бутылка водки.
- Ну зачем, мама, - укоризненно сказала я.
- Да что же теперь, и за возвращение моей доченьки из больницы
не выпить?- обиделась мать. - Да и дядя Валера сейчас
придет.
- Кто такой дядя Валера?
- Да ты что, и его не помнишь?- воскликнула мать.
А ведь он тебе, почитай, отец.
- А где же мой отец?- поинтересовалась я.
- Да кто ж его знает, бросил он нас, когда тебе и годика не было.
Мать вздохнула и налила рюмку.
- Ну, с возвращением,- она ловко опрокинула в рот рюмку, задержала дыхание, аккуратно отломила корочку хлеба. Да, видно, по этой части у нее немалый опыт.
Открылась дверь, и вошел мужчина лет сорока в замасленной одежде, похоже, механик или автослесарь. Он довольно улыбался:
- А вот и наша девочка, Настена,- он взял меня за плечи, повернул лицом к свету.
- Боже, как ты осунулась, как изменилась! Ну ничего, отъешься, волосики отрастут, все будет как раньше,- он крепко прижал меня к своей груди, обдавая запахом пота, дешевых сигарет и пива.
- А ты, Валентина, что же меня не дождалась?- обратился он к матери, имея в виду початую бутылку водки.
* * *
Всю ночь я ворочалась на узеньком неудобном диванчике в проходной комнате, с отвращением прислушиваясь к звукам, доносящимся из материнской спальни. Я не понимала, как жила здесь раньше. И даже после того, как все стихло, я не могла уснуть.
В проеме показался силуэт. Стараясь не скрипеть половицами, дядя Валера тихонько направился в сторону кухни. Я услышала, как он открывает кран, как льется вода. Через мгновение он оказался у моего диванчика и шепотом спросил:
- Не спишь? Я знаю, что не спишь, милая, ждешь, когда я тебя приласкаю. Истосковалась, поди...- он осторожно присел на край дивана.
Я замерла и старалась дышать ровно, как спящая. Сердце глухо бухало, опять стала болеть голова. Он уселся поудобнее и запустил руку под одеяло, нащупав мою грудь под старенькой футболкой. Я вздрогнула и отодвинулась, прижимаясь к холодной стене. Но он воспринял это как приглашение лечь рядом. Резким движением он сдернул с меня одеяло и прижался плотным массивным телом.
- Уходите,- отчаянно зашептала я, - что вы себе позволяете? Я сейчас разбужу мать!
- Да ладно, она приняла, ее теперь пушками не разбудишь,- ухмыльнулся дядя Валера, пытаясь стащить с меня трусики. Я чувствовала его жесткую грубую руку, несвежее дыхание с перегаром.
- Ты что, маленькая, все забыла, а ведь раньше тебе нравилось.
Или ты притворяешься?
Он предпринял очередную попытку и коленом раздвинул мне ноги, одновременно задирая футболку. Но я еще слишком слаба, чтобы всерьез сопротивляться, поэтому из последних сил вывернулась и ударила его в пах. Он застонал, откатился, затем тихо выругался и встал.
- Ну ладно, маленькая сучка...
Когда он ушел, я заплакала. Я не могла поверить, что спала с этим отвратительным, дурно пахнущим чудовищем.
Утром все сели за стол. Мать хлопотала вокруг меня, приговаривая, что мне надо побольше есть, чтобы я на себя стала похожа. Валерий сидел молча и громко прихлебывал чай, на меня он не смотрел. Затем резко встал и громко задвинул стул. Мать бросилась к нему и протянула пакет, видно, с бутербродами.
- Когда придешь, Валерочка?- заискивающе спросила мать, поправляя ему воротничок ковбойки.
- Не знаю, на днях,- буркнул он, сильно хлопнув напоследок дверью.
Мать села и огорченно сложила на животе руки.
- И что это с ним? Ты знаешь, у них там на автобазе столько молоденьких крутится... Уж и не знаю, как ему угодить...
- Да зачем он тебе, мама?- разозлилась я и сразу же осеклась.
Все равно ничего не изменишь.
Потом мы собирали фрукты на рынок. На центральный рынок пробиться невозможно, поэтому мать сидела на лавочке у военного санатория, да и торговала недорого. Вечером я, раздеваясь, нащупала в кармане браслет и вынула его.
- Что это у тебя?- поинтересовалась мать.
- Не помню, доктор сказал, что он был у меня на руке, когда меня привезли.
Мать повертела его в руках.
- Похоже на золото. Украла у кого-нибудь?- хмуро спросила
она.
- Нет,- отрезала я, вырывая из ее рук браслет.
- Тогда откуда он? Знаю, украла. Ох, горе мое, ведь тебя уже
задерживали. Сказали, в следующий раз посадят!
- Я не воровка!- закричала я и хлопнула дверью.
* * *
В классе меня приняли дружелюбно, сочувственно посматривали на мое исхудавшее лицо, перебитый нос, страшный шрам под ежиком серых волос. Казалось, этот шрам притягивал взгляды. Учителя меня пока не трогали, да и я мало что понимала на уроках. Правда, оказалось, что я вполне сносно говорю по-английски, чем немало удивила учительницу. Ко мне подошел высокий крепкий парень и с виноватыми нотками в голосе сказал:
- Насть, ты не думай, что мы тебя бросили. Ты сразу воды хлебнула и камнем на дно. Ашторм такой был, что сами еле спаслись.
- Да ладно, не переживай, я все понимаю,- успокоила я
его. В общем, парень мне понравился, только я не знала, что у меня
с ним за отношения.
Потащились дни промозглой осени и сырой зимы. Ветры, тучи, непрекращающийся моросящий дождь- это мертвый сезон в Крыму. Постепенно отросли волосы, я перестала быть похожей на пленницу концлагеря. Учителя меня жалели, внезапно для себя и неожиданно для них я почувствовала вкус к учебе и по вечерам ходила заниматься на дом. Выпускной класс, надо сдавать экзамены. Я на удивление быстро усваивала материал, чем радовала учителей. Мне все говорили, что после случившегося я очень изменилась, и не только внешне. Я не прогуливала уроки, не шлялась по ночам с окрестной шпаной, не курила. Может, я просто забыла вкус сигарет?
Несколько раз появлялся дядя Валера, злобно посматривал на меня, но больше не приставал.
Жизнь налаживалась, вот только я не могла ничего вспомнить.
Как-то мать хотела продать мой браслет, но я его спрятала. Был скандал, но внутренний голос мне говорил, что это мой талисман и он должен быть со мной.
После очередного родительского собрания мать пришла довольная.
- Уж так тебя хвалили, так хвалили. Наконец-то за ум взялась. Нет худа без добра,- философски заметила она.- Говорят, в институт тебе надо, учиться дальше. Сама-то что думаешь? Мне ведь помощница нужна, одна не управлюсь.
- В медицинский поступать буду. В Москве.
ГЛАВА 2
Поступить в институт оказалось не слишком трудно. Приехав в Москву,
я почти одновременно подала документы в Московскую медицинскую академию и сняла дешевую страшную комнатенку в районе Мытищ, где целыми днями повторяла сложные классификации, писала шпаргалки, заранее зная, что не буду ими пользоваться, решала длинные задачи по химии с многочисленными валентностями, зубрила формулы. Я практически не выходила из дома, вставала в семь часов утра и начинала готовиться к экзаменам. Ложилась около двух часов ночи и видела во сне бензольные кольца, решетки Пинета и сумчатые грибы, которые наваливались на меня своей огромной скользкой массой. В ужасе я просыпалась посреди ночи и долго не могла определить, где нахожусь.
Однако сами экзамены прошли почти спокойно, письменные- сочинение и химию- я сдала на "отлично", а на биологии дама с узким и тонким лицом, хмурясь, долго спрашивала меня о строении печеночного ацинуса, отчего я громко хлопала глазами и мямлила что-то маловразумительное. Только мои рассказы о грибах- такой вопрос все же попался мне в билете- были встречены более благосклонно, и после короткого совещания преподавателей я поняла, что получила "хорошо" и прошла по конкурсу.
Читая через неделю свою фамилию в списке поступивших в институт,
я испытывала сильное облегчение и гордость одновременно.
С этого момента начались "приятные хлопоты". Я оформилась
в общежитие, причем почти случайно попала в так называемое "общежитие
для иностранцев", находившееся на Малой Пироговской улице,
почти в самом центре Москвы. В этом, наверно, помогло и то, что незадолго
до оформления мудрая матушка прислала мне со знакомой проводницей
целый ящик персиков и винограда, половину всего я, сложив в красивый
пакет и глупо улыбаясь, отдала нашей комендантше.
После этого мне выдали маленький ключик от комнаты, и я почувствовала себя одинаково счастливой и униженной. Поблагодарив комендантшу, я вышла из ее так называемого кабинета, больше похожего на старый чулан, которому усиленно пытаются придать вид приличного помещения.
Ощущая противную дрожь в ногах, я присела на стоящие около двери коробки, чтобы не упасть.
- Не надо было у нее ничего брать,- раздался голос комендантши из-за двери.
- Это еще почему?- удивился кто-то молодой и незнакомый.
- Уж больно она страшненькая, и вся какая-то...
- Ладно тебе, мама, скажешь тоже- "страшненькая".
У нее только шрам и нос перебитый, зато глаза видела какие? Как у Собаки Баскервилей.
Женщины за дверью начали смеяться.
Я стала медленно отползать от двери, чтобы не слышать продолжения их беседы. Поднявшись, повернула за угол, чтобы выйти к лестнице, и в этот момент на меня налетел какой-то горбоносый парень. Я испуганно отпрянула в сторону, упала, больно ударившись локтем об пол, но продолжая сжимать в руке заветный ключ от комнаты.
- Извините, больно ушиблись?- парень протянул
мне руку, но я, забившись в угол, только молча смотрела на него.
- Давайте я помогу,- он поманил меня пальцами,
словно приглашая взять его за руку.
Внезапно меня охватил приступ дикого, какого-то животного
страха, я видела, как шевелятся его короткие, толстые пальцы, будто живут отдельной жизнью. Я точно знала, что он смотрит на меня без улыбки своими черно-синими, как виноград, глазами, и у меня не было сил даже, чтобы кричать. Перед глазами все померкло, и я с облегчением отпустила от себя сознание.
Когда я пришла в себя, мозг подал мне команду, что я лежу
в горизонтальном положении на чем-то очень твердом и холодном, возможно, даже на полу. Я попыталась, не открывая глаз, подняться, но это не удалось. Тогда я медленно открыла один глаз и стала осматриваться.
Я действительно лежала на полу. Не успела я как следует рассмотреть помещение, в котором находилась, как меня неаккуратно приподняли за шею и прислонили к кровати.
- Ну что, все в порядке?- нетерпеливо спросил писклявый женский голос.
- Кажется, да,- сказала я и окончательно отрыла глаза,- а где я?
- Ты в нашей комнате, твоей и моей.
Я только собралась открыть рот для дальнейших расспросов, как девушка сказала:
- Меня зовут Мила, я здесь с тобой сидела, пока ты была
без сознания. Так вот, я сейчас опаздываю, поэтому побегу. Ты пока
тут осматривайся. Если хочешь есть, в холодильнике увидишь немного
сыра. Я приду вечером и все тебе тут покажу, сортир прямо по коридору
и направо, а кухня с другой стороны. Пока!
Не утруждая более себя банальными объяснениями, Мила подхватила
сумочку и выбежала из комнаты, послав мне напоследок воздушный поцелуй.
Я бегло осмотрела комнату, она под стать заросшему потолку:
две старые кровати и рядом с ними кривые тумбочки, одна книжная
полка, стоящая на полу, обеденный стол, где разбросаны тетради, а
на тарелочке в углу засохший и скрюченный бутерброд с сыром. Грязные
занавески, захватанные жирными пальцами, следы от них просвечивали
на солнце. Цветная тряпка, по-видимому, служила ширмой, разделявшей
комнату на две не слишком равные половины. Маленький холодильник
"Морозко" с отвалившейся ручкой, почему-то весь переклеенный
старым синим скотчем, большое потрескавшееся зеркало. Рядом с зеркалом
пожелтевший от времени плакат, изображавший по пояс голого Арнольда
Шварценеггера, обвешанного патронами. В левой его руке- автомат размером с самого Шварценеггера.
Оглядевшись, я переползла с пола на кровать, обернула ноги стареньким, протершимся пледом и, уткнувшись лицом в несвежую наволочку, стала думать о превратностях судьбы. И незаметно для себя уснула. Во сне за мной бежал Шварценеггер и стрелял мне вслед из всего имевшегося на нем арсенала оружия. Наконец он схватил меня за ногу, я упала и, увидев перед своим лицом его зубодробильные кулаки, поняла, что сейчас умру. И проснулась. В голове гудело, очень хотелось пить. Япотерла виски, сполоснула лицо противной теплой водой из графина. Провела мокрыми руками по волосам. Будильник, стоящий на тумбочке у Милы, показывал 7 часов вечера, на улице еще светило солнце, и я решила, что пройдусь, чтобы освежиться. Тщательно заперев дверь, я положила ключ в карман джинсов и, даже что-то напевая про себя, стала спускаться по лестнице.
Сердце громко стучало, когда я думала о том, что это моя первая, настоящая, самостоятельная прогулка по городу. Я вышла на освещенную мягким вечерним солнцем улицу и, оглядевшись по сторонам, направилась в сторону призывно блестящих золотых куполов Новодевичьего монастыря.
Маска, я тебя знаю
ЧАСТЬ I
ГЛАВА 1
Первое, что я увидела, был сероватый высокий потолок в потеках и трещинах, складывавшихся в причудливые узоры. Если сосредоточиться, можно разглядеть профили, силуэты животных. Почему-то очень больно поворачивать голову, любое движение отдавало в голове, в висках начинало стучать в унисон с биением сердца. Я осторожно и медленно оглядела помещение,
в котором находилась. Движения глазами тоже давались с трудом. По-видимому, это больница. Крашенные грязно-зеленой масляной краской стены местами облупились, большое помещение плотно заставлено старыми железными кроватями, половина из них занята. Я подняла руки и ощупала голову. Бинты охватили ее шапочкой. Я подумала, что у меня, наверно, жалкий вид.
- О, очухалась,- радостно воскликнул молодой голос.
Я осторожно повернула голову. На соседней койке лежала молодая растрепанная девица в темно-синем байковом халате больничного происхождения. В руках она держала карманного формата книгу в яркой потрепанной обложке.
- А что я здесь делаю?- спросила я, едва поворачивая языком. Во рту пересохло, я чувствовала отвратительный привкус.
- Да ты что, не помнишь?- удивилась девушка.- Три
дня назад тебя привезли. Сказали, что ты на лодке попала в шторм и
тебя здорово разбило о камни. Два дня тебя искали, нашли на диком
пляже. Тебя туда вынесло. Повезло еще, что нашли, какой-то полоумный
в такую погоду там купаться задумал. А так бы там и валялась с пробитой башкой. Болит?- участливо спросила собеседница.
- Ага,- вздохнула я, сжимая виски и пытаясь усмирить болезненный гул.
- Ну еще бы,- продолжила словоохотливая собеседница,
тебе ведь операцию делали на мозге. Сказали, иначе просто бы умерла.
Повезло еще. Кстати, меня зовут Аня. А тебя?
Я в ужасе уставилась на нее. Я не знала, как меня зовут.
Аня поняла мое молчание по-своему.
- Ну устала, и не говори. А я сюда по глупости попала.
Она продемонстрировала перевязанные запястья.- Вены себе порезала, от злости. С мамашей поссорилась. Докажи им теперь, что ты не верблюд, что вовсе умирать и не собиралась. Слушай, надо, наверное, кого-нибудь позвать, сказать, что ты пришла в себя. Тебя ведь только сегодня утром из реанимации перевели.
Аня вскочила и побежала в коридор. Пребывание в больнице явно тяготило ее.
Вернулась она в сопровождении пожилой полной медсестры, та с удовлетворением произнесла:
- Ну и ладненько, деточка, если что-нибудь понадобится, скажи.
А я доложу дежурному врачу, он зайдет попозже.
Я хотела ее спросить, как меня зовут, но вовремя поняла, что это нелепо.
Через минуту появилась уже другая медсестра, со штативом для капельницы.
Она ловко попала в вену и отрегулировала частоту капель в системе.
- Часа на два, Настя, как раз до ужина, - сказала она, убирая
в эмалированный лоток ватные тампоны и резиновый жгут.
Значит, Настя.
Поздно вечером пришел молоденький симпатичный доктор. Он взял единственный в палате ободранный клеенчатый стул, присел рядом со мной.
- Ну, Настя, как себя чувствуешь? Что-нибудь беспокоит?
спросил он, беря меня профессионально-участливо за руку.
- Очень голова болит, тошнит. И еще...- прошелестела я
сухими губами,- я не помню ничего.
- Не переживай, у тебя была операция на мозге, тяжелая травма, ничего удивительного. Но скоро все придет в норму, завтра появится твоя мама, ты все вспомнишь. А сейчас постарайся заснуть.
Голос доктора звучал так успокаивающе, так плавно, что вскоре я действительно провалилась в сон.
* * *
Меня разбудил не солнечный свет, не пение птиц в больничном парке, а грубое прикосновение чего-то скользкого и холодного, впихнутого мне под мышку. Через несколько секунд я осознала, что это градусник. Несмотря на раннее утро, из коридора доносились громкие голоса, хлопанье дверей, шарканье ног. Повсюду господствовал одуряющий запах дешевой дезинфекции. Мне отчаянно захотелось домой. На завтрак принесли застывшую безвкусную кашу в оловянной миске, кусок хлеба с крошечным кубиком масла, чай серовато-желтого цвета. Я брезгливо поморщилась и отвернулась.
Пришла ходячая Аня и назидательно сказала:
- Надо есть, не будешь есть, не выздоровеешь.
- Хочешь, съешь ты. Я не могу,- предложила я.
Аня с готовностью взяла миску. Лежащая в углу инсультная старуха недовольно заявила:
- Ух и здорова же ты, Анька, жрать, вон, какая кобыла. Да еще
соседей обираешь.
- Да заткнись ты,- беззлобно ответила Аня.- Видишь
же, она не хочет.
- Тогда отдала бы мне хоть хлеб с маслом, к тебе мать в обед
придет, принесет чего-нибудь. А ко мне никто не ходит.
- Счас, разбежалась,- откликнулась Аня, размазывая тонким
слоем масло и пытаясь сделать этот слой равномерным.
Старуха обиженно отвернулась.
Я лежала и пыталась вспомнить хоть что-нибудь о себе. Но это заканчивалось усилением головной боли и тошнотой.
После врачебного обхода- его провел завотделением, пожилой грузный человек в высокой белоснежной крахмальной шапке- в дверь бочком протиснулась невзрачная, преждевременно состарившаяся женщина в цветастом платье из грубой синтетики, вышедшем из моды лет двадцать назад. Она держала авоську с фруктами. Обитатели палаты, в том числе и я, дружно на нее посмотрели. Женщина нерешительно приблизилась ко мне, осторожно, бочком присела на край продавленной кровати, отогнув простыню. Выронила авоську и бросилась ко мне на грудь, всхлипывая:
- Настенька, доченька моя, господи, ведь и на себя-то непохожа!
Я отстранилась, хотя каждое движение причиняло ужасную боль.
- Ты знаешь, что случилось?- коротко спросила я.
- Так ведь шторм! Сама знаешь, какие шторма бывают осенью. И
прогноз ведь был, и ветер уже начинался, даже рыбаки в море не вышли.
А вы самые умные, видишь ли, лето кончается, надо последние деньки поймать!- Она не заметила, как ее жалостливые причитания перешли в раздражение.- Васька Иванченко да рыжий Мишка соседский. Только им хоть бы хны, лодка перевернулась, они-то до берега добрались. А ты сразу воды нахлебалась. Говорят, что пытались тебе помочь, но не смогли. Но кто их теперь знает. А тебя потом искали, искали...
Я прямо поседела вся. Хорошо еще, какой-то курортник на дикий пляж
в такую даль отправился, там ведь сейчас пустынно. И нашел тебя, непонятно, как тебя аж туда принесло. Ой, господи,- заголосила она опять, сама я тебя не видела, меня уже в больницу позвали. Но говорят, вся в крови, от одежды одни клочки остались, едва дышала. Привезли сюда, сказали, если операцию не сделать, умереть можешь: кровь в голове
у тебя скопилась, так врач объяснил. Ой, прихожу я,- запричитала мать на всю палату, чувствуя на себе заинтересованные взгляды зрителей, и это определенно придавало ей сил.- Прихожу я, а ты... Головку обрили, вся в синяках и царапинах, а лицо-то, лицо!
- А что лицо,- прервала я ее, с ужасом думая, что еще
не видела себя в зеркале.
- Ой, лежишь вся белая, на лице кровоподтеки, нос сломан
об камни разбило.
- Дайте зеркало,- потребовала я.
Аня услужливо протянула пудреницу. Дрожащими руками я едва справилась с замочком. На меня взглянуло нечто, упакованное в белые бинты. Все остальное не поддавалось описанию. Последнее, что я запомнила, был отвратительный запах жженых перьев.
Я пришла в себя, когда кто-то поднес к моему носу ватку с нашатырем. Вокруг стояли люди в белых халатах. Сестра протирала тампоном, смоченным спиртом, локтевой сгиб, врач с тревогой смотрел мне в лицо. Он сказал подошедшему заведующему:
- У нее только что был судорожный припадок. Посттравматический эписиндром, кроме того, ретроградная амнезия. Она узнала вас?- обратился он к испуганной женщине.
- Ну я же ее мать... Не знаю,- растерялась она.
Они вели себя так, будто меня здесь нет. Яразозлилась и закричала:
- Я не узнала! Я никого не узнала! Я себя не узнаю!
* * *
Время в больнице тянулось мучительно медленно. Обходы врачей, уколы, процедуры, долгие разговоры соседок по палате- в них я никогда не принимала участия- все угнетало меня. На голове, изуродованной багровым шрамом, постепенно отрастал полупрозрачный ежик волос. Отеки на лице спали, синяки и ссадины сошли. В зеркало на меня смотрело худенькое девичье личико с запавшими серыми глазами, тонким, упрямо сжатым ртом и носом с заметной горбинкой после перелома. Мать приходила часто нетрезвая, плакала, хватала меня за худые, покрытые голубыми венами руки. Она причитала, просила за что-то прощения, качала головой, всматриваясь в мое лицо. Громко, с надрывом обращалась к соседкам по палате, объясняя, как ее доченьку, ее кровинушку изменила болезнь. Ее послушать, так до этого я была и умница, и красавица,
и певунья-веселунья, и душа компании. Если все это правда, то я действительно сильно изменилась. Красавицей меня не назовешь: кожа да кости, остриженный наголо череп. А уж о веселье и речи быть не может. Явсе силилась что-то вспомнить, но все казалось мне чужим: и эта воющая пьяная женщина, моя мать, и я сама.
Мать рассказывала, что учебный год начался, что ей тяжело справляться по хозяйству одной, без моей помощи, что курортники разъезжаются. Ни на рынке, ни сдачей койки денег теперь не заработать. Она все причитала, спрашивала, когда же меня наконец выпишут. Она приносила крупный фиолетовый виноград "кардинал", арбузы, но я ела все, только чтобы ее не обидеть. Она пыталась кормить меня сама, я видела ее черные, заскорузлые от работы руки
с черными ногтями, и меня поташнивало.
Приходил психиатр, простецкий пожилой толстяк в халате, заляпанном чернилами. Он пытался что-то выяснить у меня про мои припадки. Мне прописали какие-то порошки, от них я тупела и меня тянуло в сон.
Когда наконец меня выписали, мать принесла джинсы, кроссовки,
майку с дурацкой вампирской картинкой и ветровку. Видимо, я здорово
похудела за время болезни, и джинсы противно съезжали на бедра.
- Мам, я зайду попрощаться с доктором.
- А как же, деточка,- сказала мать, предусмотрительно
оставшись в коридоре. Она ничем не могла отблагодарить врача и поэтому смущалась.
Когда я вошла в ординаторскую, Сергей Васильевич оторвал голову от бумаг.
- А, Настенька, проходи, проходи.
- Вот, попрощаться зашла. Спасибо вам за все.
- Не болей, принимай порошки. Да, кстати,- он подошел к сейфу и открыл его.- Когда тебя привезли, это было у тебя на руке,- он протянул мне браслет. Пластинка на грубой цепи с толстыми звеньями. На таких обычно гравируют имя либо группу крови.
- Спасибо,- я с безразличием взяла браслет,
все равно ведь ничего не помнила, перевернула его: на пластинке с обратной стороны выбиты цифры. Я положила его в карман ветровки и вышла. Мать стояла в коридоре, прижавшись к стенке.
* * *
Мы вышли на заплеванной автобусной остановке и протащились вверх по узкой улочке частных домов. Это далеко от моря, и курортники снимают здесь жилье неохотно. Потому домики тут бедные, жители кормятся в основном продажей фруктов. Мы открыли перекосившуюся, давно не крашенную калитку и по вымощенной плитками дорожке прошли к дому. Навстречу выскочил маленький черный песик и злобно на меня залаял.
- Да ты что, Саддамушка, своих не признаешь,- возмутилась мать, но тут же с гордостью добавила:- Мал, да удал, вон сколько от него шума! Любого отпугнет!
Саддам, названный так, видимо, в честь иракского диктатора, подскочил ко мне и принялся подозрительно обнюхивать. Затем успокоился и отвлекся на пробегавшую по улице большую дворнягу.
В доме чисто, прохладно и бедно. Мебель куплена еще бабкой и дедом.
На дощатом полу лежали тканые половики, напоминавшие о крестьянском быте начала века. Как в деревенских домах, на стенах висело множество фотографий: молодые мужчина и женщина в одежде довоенной поры. Женщина в кокетливой каракулевой шапочке, сдвинутой набок, в пальто с огромными плечами. Мужчина с усами а ля Буденный, с военной выправкой. Следующее поколение- это мои родители: мать, молодая, веселая, в коротком белом платье и туфлях на платформе, отец, коренастый крепыш в костюме с неумело повязанным галстуком. Свадебная фотография. Я сама, упитанная крошка, улыбаюсь беззубым ротиком. И я же на фотографии, сделанной в первом классе: худенькая шейка, косички мышиного цвета, серьезные серые глаза.
- Да что ты там рассматриваешь, тысячу раз все это видела. Присаживайся к столу.
Я обернулась и увидела на столе миску с салатом, быстро и ловко нарезанным матерью, вареный дымящийся картофель, посыпанный укропом, грубые толстые ломти серого хлеба. Посреди стола возвышалась бутылка водки.
- Ну зачем, мама, - укоризненно сказала я.
- Да что же теперь, и за возвращение моей доченьки из больницы
не выпить?- обиделась мать. - Да и дядя Валера сейчас
придет.
- Кто такой дядя Валера?
- Да ты что, и его не помнишь?- воскликнула мать.
А ведь он тебе, почитай, отец.
- А где же мой отец?- поинтересовалась я.
- Да кто ж его знает, бросил он нас, когда тебе и годика не было.
Мать вздохнула и налила рюмку.
- Ну, с возвращением,- она ловко опрокинула в рот рюмку, задержала дыхание, аккуратно отломила корочку хлеба. Да, видно, по этой части у нее немалый опыт.
Открылась дверь, и вошел мужчина лет сорока в замасленной одежде, похоже, механик или автослесарь. Он довольно улыбался:
- А вот и наша девочка, Настена,- он взял меня за плечи, повернул лицом к свету.
- Боже, как ты осунулась, как изменилась! Ну ничего, отъешься, волосики отрастут, все будет как раньше,- он крепко прижал меня к своей груди, обдавая запахом пота, дешевых сигарет и пива.
- А ты, Валентина, что же меня не дождалась?- обратился он к матери, имея в виду початую бутылку водки.
* * *
Всю ночь я ворочалась на узеньком неудобном диванчике в проходной комнате, с отвращением прислушиваясь к звукам, доносящимся из материнской спальни. Я не понимала, как жила здесь раньше. И даже после того, как все стихло, я не могла уснуть.
В проеме показался силуэт. Стараясь не скрипеть половицами, дядя Валера тихонько направился в сторону кухни. Я услышала, как он открывает кран, как льется вода. Через мгновение он оказался у моего диванчика и шепотом спросил:
- Не спишь? Я знаю, что не спишь, милая, ждешь, когда я тебя приласкаю. Истосковалась, поди...- он осторожно присел на край дивана.
Я замерла и старалась дышать ровно, как спящая. Сердце глухо бухало, опять стала болеть голова. Он уселся поудобнее и запустил руку под одеяло, нащупав мою грудь под старенькой футболкой. Я вздрогнула и отодвинулась, прижимаясь к холодной стене. Но он воспринял это как приглашение лечь рядом. Резким движением он сдернул с меня одеяло и прижался плотным массивным телом.
- Уходите,- отчаянно зашептала я, - что вы себе позволяете? Я сейчас разбужу мать!
- Да ладно, она приняла, ее теперь пушками не разбудишь,- ухмыльнулся дядя Валера, пытаясь стащить с меня трусики. Я чувствовала его жесткую грубую руку, несвежее дыхание с перегаром.
- Ты что, маленькая, все забыла, а ведь раньше тебе нравилось.
Или ты притворяешься?
Он предпринял очередную попытку и коленом раздвинул мне ноги, одновременно задирая футболку. Но я еще слишком слаба, чтобы всерьез сопротивляться, поэтому из последних сил вывернулась и ударила его в пах. Он застонал, откатился, затем тихо выругался и встал.
- Ну ладно, маленькая сучка...
Когда он ушел, я заплакала. Я не могла поверить, что спала с этим отвратительным, дурно пахнущим чудовищем.
Утром все сели за стол. Мать хлопотала вокруг меня, приговаривая, что мне надо побольше есть, чтобы я на себя стала похожа. Валерий сидел молча и громко прихлебывал чай, на меня он не смотрел. Затем резко встал и громко задвинул стул. Мать бросилась к нему и протянула пакет, видно, с бутербродами.
- Когда придешь, Валерочка?- заискивающе спросила мать, поправляя ему воротничок ковбойки.
- Не знаю, на днях,- буркнул он, сильно хлопнув напоследок дверью.
Мать села и огорченно сложила на животе руки.
- И что это с ним? Ты знаешь, у них там на автобазе столько молоденьких крутится... Уж и не знаю, как ему угодить...
- Да зачем он тебе, мама?- разозлилась я и сразу же осеклась.
Все равно ничего не изменишь.
Потом мы собирали фрукты на рынок. На центральный рынок пробиться невозможно, поэтому мать сидела на лавочке у военного санатория, да и торговала недорого. Вечером я, раздеваясь, нащупала в кармане браслет и вынула его.
- Что это у тебя?- поинтересовалась мать.
- Не помню, доктор сказал, что он был у меня на руке, когда меня привезли.
Мать повертела его в руках.
- Похоже на золото. Украла у кого-нибудь?- хмуро спросила
она.
- Нет,- отрезала я, вырывая из ее рук браслет.
- Тогда откуда он? Знаю, украла. Ох, горе мое, ведь тебя уже
задерживали. Сказали, в следующий раз посадят!
- Я не воровка!- закричала я и хлопнула дверью.
* * *
В классе меня приняли дружелюбно, сочувственно посматривали на мое исхудавшее лицо, перебитый нос, страшный шрам под ежиком серых волос. Казалось, этот шрам притягивал взгляды. Учителя меня пока не трогали, да и я мало что понимала на уроках. Правда, оказалось, что я вполне сносно говорю по-английски, чем немало удивила учительницу. Ко мне подошел высокий крепкий парень и с виноватыми нотками в голосе сказал:
- Насть, ты не думай, что мы тебя бросили. Ты сразу воды хлебнула и камнем на дно. Ашторм такой был, что сами еле спаслись.
- Да ладно, не переживай, я все понимаю,- успокоила я
его. В общем, парень мне понравился, только я не знала, что у меня
с ним за отношения.
Потащились дни промозглой осени и сырой зимы. Ветры, тучи, непрекращающийся моросящий дождь- это мертвый сезон в Крыму. Постепенно отросли волосы, я перестала быть похожей на пленницу концлагеря. Учителя меня жалели, внезапно для себя и неожиданно для них я почувствовала вкус к учебе и по вечерам ходила заниматься на дом. Выпускной класс, надо сдавать экзамены. Я на удивление быстро усваивала материал, чем радовала учителей. Мне все говорили, что после случившегося я очень изменилась, и не только внешне. Я не прогуливала уроки, не шлялась по ночам с окрестной шпаной, не курила. Может, я просто забыла вкус сигарет?
Несколько раз появлялся дядя Валера, злобно посматривал на меня, но больше не приставал.
Жизнь налаживалась, вот только я не могла ничего вспомнить.
Как-то мать хотела продать мой браслет, но я его спрятала. Был скандал, но внутренний голос мне говорил, что это мой талисман и он должен быть со мной.
После очередного родительского собрания мать пришла довольная.
- Уж так тебя хвалили, так хвалили. Наконец-то за ум взялась. Нет худа без добра,- философски заметила она.- Говорят, в институт тебе надо, учиться дальше. Сама-то что думаешь? Мне ведь помощница нужна, одна не управлюсь.
- В медицинский поступать буду. В Москве.
ГЛАВА 2
Поступить в институт оказалось не слишком трудно. Приехав в Москву,
я почти одновременно подала документы в Московскую медицинскую академию и сняла дешевую страшную комнатенку в районе Мытищ, где целыми днями повторяла сложные классификации, писала шпаргалки, заранее зная, что не буду ими пользоваться, решала длинные задачи по химии с многочисленными валентностями, зубрила формулы. Я практически не выходила из дома, вставала в семь часов утра и начинала готовиться к экзаменам. Ложилась около двух часов ночи и видела во сне бензольные кольца, решетки Пинета и сумчатые грибы, которые наваливались на меня своей огромной скользкой массой. В ужасе я просыпалась посреди ночи и долго не могла определить, где нахожусь.
Однако сами экзамены прошли почти спокойно, письменные- сочинение и химию- я сдала на "отлично", а на биологии дама с узким и тонким лицом, хмурясь, долго спрашивала меня о строении печеночного ацинуса, отчего я громко хлопала глазами и мямлила что-то маловразумительное. Только мои рассказы о грибах- такой вопрос все же попался мне в билете- были встречены более благосклонно, и после короткого совещания преподавателей я поняла, что получила "хорошо" и прошла по конкурсу.
Читая через неделю свою фамилию в списке поступивших в институт,
я испытывала сильное облегчение и гордость одновременно.
С этого момента начались "приятные хлопоты". Я оформилась
в общежитие, причем почти случайно попала в так называемое "общежитие
для иностранцев", находившееся на Малой Пироговской улице,
почти в самом центре Москвы. В этом, наверно, помогло и то, что незадолго
до оформления мудрая матушка прислала мне со знакомой проводницей
целый ящик персиков и винограда, половину всего я, сложив в красивый
пакет и глупо улыбаясь, отдала нашей комендантше.
После этого мне выдали маленький ключик от комнаты, и я почувствовала себя одинаково счастливой и униженной. Поблагодарив комендантшу, я вышла из ее так называемого кабинета, больше похожего на старый чулан, которому усиленно пытаются придать вид приличного помещения.
Ощущая противную дрожь в ногах, я присела на стоящие около двери коробки, чтобы не упасть.
- Не надо было у нее ничего брать,- раздался голос комендантши из-за двери.
- Это еще почему?- удивился кто-то молодой и незнакомый.
- Уж больно она страшненькая, и вся какая-то...
- Ладно тебе, мама, скажешь тоже- "страшненькая".
У нее только шрам и нос перебитый, зато глаза видела какие? Как у Собаки Баскервилей.
Женщины за дверью начали смеяться.
Я стала медленно отползать от двери, чтобы не слышать продолжения их беседы. Поднявшись, повернула за угол, чтобы выйти к лестнице, и в этот момент на меня налетел какой-то горбоносый парень. Я испуганно отпрянула в сторону, упала, больно ударившись локтем об пол, но продолжая сжимать в руке заветный ключ от комнаты.
- Извините, больно ушиблись?- парень протянул
мне руку, но я, забившись в угол, только молча смотрела на него.
- Давайте я помогу,- он поманил меня пальцами,
словно приглашая взять его за руку.
Внезапно меня охватил приступ дикого, какого-то животного
страха, я видела, как шевелятся его короткие, толстые пальцы, будто живут отдельной жизнью. Я точно знала, что он смотрит на меня без улыбки своими черно-синими, как виноград, глазами, и у меня не было сил даже, чтобы кричать. Перед глазами все померкло, и я с облегчением отпустила от себя сознание.
Когда я пришла в себя, мозг подал мне команду, что я лежу
в горизонтальном положении на чем-то очень твердом и холодном, возможно, даже на полу. Я попыталась, не открывая глаз, подняться, но это не удалось. Тогда я медленно открыла один глаз и стала осматриваться.
Я действительно лежала на полу. Не успела я как следует рассмотреть помещение, в котором находилась, как меня неаккуратно приподняли за шею и прислонили к кровати.
- Ну что, все в порядке?- нетерпеливо спросил писклявый женский голос.
- Кажется, да,- сказала я и окончательно отрыла глаза,- а где я?
- Ты в нашей комнате, твоей и моей.
Я только собралась открыть рот для дальнейших расспросов, как девушка сказала:
- Меня зовут Мила, я здесь с тобой сидела, пока ты была
без сознания. Так вот, я сейчас опаздываю, поэтому побегу. Ты пока
тут осматривайся. Если хочешь есть, в холодильнике увидишь немного
сыра. Я приду вечером и все тебе тут покажу, сортир прямо по коридору
и направо, а кухня с другой стороны. Пока!
Не утруждая более себя банальными объяснениями, Мила подхватила
сумочку и выбежала из комнаты, послав мне напоследок воздушный поцелуй.
Я бегло осмотрела комнату, она под стать заросшему потолку:
две старые кровати и рядом с ними кривые тумбочки, одна книжная
полка, стоящая на полу, обеденный стол, где разбросаны тетради, а
на тарелочке в углу засохший и скрюченный бутерброд с сыром. Грязные
занавески, захватанные жирными пальцами, следы от них просвечивали
на солнце. Цветная тряпка, по-видимому, служила ширмой, разделявшей
комнату на две не слишком равные половины. Маленький холодильник
"Морозко" с отвалившейся ручкой, почему-то весь переклеенный
старым синим скотчем, большое потрескавшееся зеркало. Рядом с зеркалом
пожелтевший от времени плакат, изображавший по пояс голого Арнольда
Шварценеггера, обвешанного патронами. В левой его руке- автомат размером с самого Шварценеггера.
Оглядевшись, я переползла с пола на кровать, обернула ноги стареньким, протершимся пледом и, уткнувшись лицом в несвежую наволочку, стала думать о превратностях судьбы. И незаметно для себя уснула. Во сне за мной бежал Шварценеггер и стрелял мне вслед из всего имевшегося на нем арсенала оружия. Наконец он схватил меня за ногу, я упала и, увидев перед своим лицом его зубодробильные кулаки, поняла, что сейчас умру. И проснулась. В голове гудело, очень хотелось пить. Япотерла виски, сполоснула лицо противной теплой водой из графина. Провела мокрыми руками по волосам. Будильник, стоящий на тумбочке у Милы, показывал 7 часов вечера, на улице еще светило солнце, и я решила, что пройдусь, чтобы освежиться. Тщательно заперев дверь, я положила ключ в карман джинсов и, даже что-то напевая про себя, стала спускаться по лестнице.
Сердце громко стучало, когда я думала о том, что это моя первая, настоящая, самостоятельная прогулка по городу. Я вышла на освещенную мягким вечерним солнцем улицу и, оглядевшись по сторонам, направилась в сторону призывно блестящих золотых куполов Новодевичьего монастыря.