Михаил Одинцов, Иван Черных
Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов»
Михаил Одинцов
Испытание огнем
Глава первая
В бой
Заканчивался второй день войны.
Бомбардировочный полк из-под Киева перелетел на фронтовой аэродром.
Командир полка майор Наконечный, его заместитель по политической части капитан Чумаков обошли новый аэродром – луг, окруженный лесом, проверили размещение техники и ее маскировку. Поговорили с летчиками, техниками, механиками и мотористами: хотели убедиться, что на данном этапе ими все сделано для того, чтобы завтра с рассветом полк мог вступить в бой.
Для Наконечного завтра начиналось уже сегодня с бритья и приведения себя в порядок: командир должен быть всегда командиром.
Гавриил Александрович, посматривая в маленькое зеркальце, давно заученными движениями, не торопясь, старательно намыливал себе щеки. Крупное лицо, большая рука с помазком одновременно в зеркальце не помещались, и от этого он еще больше ощущал свою медвежатость. Неудобство не злило, а пробудило в нем иронию, а затем и воспоминания о жене и ее словах: «Знаешь, ты иногда очень бываешь похож на Тараса Бульбу. Вот рожу тебе сына, и скажешь тогда ему: «…А ну, поворотись, сын, экий ты какой?»
«Да, сына не успели. Но есть Дашенька. Дашка-промокашка. Надо же так придумать. И откуда это Юрка взял. Видимо, всегда соседские дети и дружат, и ссорятся». Он улыбнулся, вспомнив, как Даша заливалась горькими слезами из-за этой присказки, применяла слезы, как оружие защиты. И помогало. Юрка сразу переходил на примирительный тон и уговаривал: «Ну не реви. Будь мужчиной». На этом инцидент исчерпывался, чтобы через день-другой повториться.
«И зачем я их отправил к сестре в гости? А ведь не хотел, сопротивлялся, но против двух женщин оказался бессилен, пришлось подчиниться большинству. Как там теперь, в Белоруссии? Надо написать, пусть срочно уезжают, только не в Киев, туда тоже возвращаться нельзя…»
Но семейные думы оборвались, а память начала выстраивать цепь событий предыдущего дня.
К своему удивлению, он не мог четко и подробно вспомнить картину первого налета немцев на Киев, так как в это время был занят делами по приведению полка в боевую готовность. Только когда «юнкерсы» уже шли обратно, он понял, что это война.
…Перед вечером фашистские самолеты повторили налет на Киев. Как и утром, «юнкерсы» шли плотным строем, девятка за девяткой, южнее шоссе Житомир – Киев, буквально над аэродромом полка. Не могло быть, чтобы они не видели более полусотни самолетов, стоявших на открытом месте без всякой маскировки. Видимо, немецкие летчики считали их аэродром ложным. Это спасло их и во второй раз.
А что с полком на новом месте?
Связи с постами воздушного наблюдения, оповещения и связи нет. На аэродроме ни одного зенитного орудия, ни одного зенитного пулемета. Одна надежда на турельные пулеметы своих самолетов, но они могут быть использованы только непосредственно над аэродромом. Утром начальнику штаба и командирам придется это разъяснить и заставить их хорошенько организовать собственное наблюдение и дежурство штурманов в кабинах самолетов. Главное, прятать самолеты и людей. Вырыть окопы, в которых можно будет прятаться при бомбежке.
Связь с дивизией пока только самолетом. Линия фронта точно неизвестна. Боевое расположение на завтра поступило в самом общем виде: «По данным своей воздушной разведки вести эшелонированные боевые действия по вражеским войскам. Напряжение максимальное. Донесения при наличии связи по телефону, при отсутствии – самолетом связи».
Что значит максимальное напряжение, если технический состав со старого аэродрома прибыл еще не полностью, а бензина и боеприпасов завезли всего на два вылета?
Как летать? Летчики-истребители не знают наш самолет Су-2[1].
Он вспомнил, как после утреннего налета фашистских самолетов на Киев полк получил приказ: «С самолетов двух эскадрилий снять бомбы и быть в готовности к отражению налета противника на город». Распоряжение вызвало у людей прилив энергии, и работа закипела: бомбы были быстро сняты, пулеметы еще раз проверены, летчики и штурманы с командирами двух эскадрилий изучали возможные варианты будущего воздушного боя. Боя абстрактного, так как ни у кого такой практики не было. Как атаковать – думали сообща. Надеясь на то, что немцы снова придут без сопровождающих истребителей. На второй немецкий налет взлететь эскадрильи не успели. И стали ждать утра.
Получилось же все по-иному…
Наконечный мысленным взором вновь увидел начало рассвета. День не успел вступить в свои права, а ему пришло сообщение: «Идут». Самолеты эскадрилий взлетели и ушли на восток, растаяв в приземной молочной дымке раннего утра.
Ни он, ни другие командиры, находящиеся на земле, не могли с земли руководить надвигающимся боем из-за отсутствия опыта применения радиосвязи легких бомбардировщиков в качестве истребителей, а на своих истребителях И-16 не было радио. Исход боя находился полностью во власти командиров эскадрилий, они будут принимать решения и вести летчиков в бой только по личному зрительному восприятию обстановки в воздухе.
Наконец южнее аэродрома появились на большой высоте обе эскадрильи Су-2, летевших курсом на запад. Решили атаковать врага в строю эскадрилий «девяткой», клином, так как немецкие самолеты имели построение групп тоже из девяти самолетов. Выбирать же цель для атаки командиры будут самостоятельно.
…Небо наполнилось высоким вибрирующим звуком вращающихся на больших оборотах воздушных винтов. Но и тут же к знакомому и привычному звуку своих моторов прибавился новый, более низкий тон. Это басовое и тяжелое у-у-у-у-у было чужим и грозным: приближались немецкие самолеты. В западной части неба в лучах поднявшегося над горизонтом солнца он увидел заблестевшие яркие точки – самолеты. И чуть позже стал различать, где свои, а где чужие. Самолеты начали сближаться, и в это время аэродром заполнился криком людей, наблюдавших за началом боя. Только он не понял слов и выражений, а потом уже и не слушал их, так как сам закричал что-то нелитературное, но потом спохватился и долго чувствовал себя неловко.
Кричали так, как будто это могли услышать летчики в воздухе и исправить ошибку.
На глазах полка головная группа истребителей И-16 атаковала его Су-2, изготовившиеся для атаки немецких «юнкерсов». Он искусал в кровь все губы. От напряжения заболели туго сжатые кулаки. Если бы не заградительный огонь штурманов из турельных пулеметов, то могла эта ошибка закончиться плохо. Как бы там ни было, но пока разобрались, где кто, время было упущено. Су-2 разворотом вышли из боя, а истребители пошли догонять «юнкерсов».
Жаль! Если бы не путаница. Жаль! Всыпали бы немцам. Может, они и не добрались бы до Киева. Но они добрались. Когда самолеты врага развернулись на обратный курс, до аэродрома донесся глухой гул разрывов сброшенных на город бомб, чем-то напоминавший очень далекий, затухающий гром. Люди без команды побежали по укрытиям, потому что никто не знал, чем кончится обратный пролет этой армады. Часть бомб могла быть оставлена и на их долю.
В группе, которая теперь шла уже не единым строем, недоставало нескольких самолетов. Один «юнкерс» отстал. Шел низко над землей, и его атаковали два И-16. Слышались пулеметные очереди. Двухмоторный бомбардировщик «юнкерс» летел тяжело, с креном на правое крыло, а потом, перевернувшись, врезался в землю.
Наконечный вспомнил, как они расспрашивали летчиков с И-16, севших к ним после отражения налета на подбитых самолетах. Оказалось, что они не только не видели, но и ничего не слышали о Су-2, поэтому и приняли их за немецких истребителей.
Лагерный аэродром полка они считали ложным, а стали садиться к ним только потому, что увидели людей на земле и сигналы, разрешающие посадку.
Несостоявшийся бой эскадрилий с немцами обошелся полку в два поврежденных самолета и одного раненого штурмана.
Наконечный опять вернулся ко вчерашним мыслям: «Раз не знали этот самолет летчики-истребители, то, конечно, не знают и зенитчики, и пехотинцы. Поэтому будут нас бить не только немцы, но и свои… И об этом завтра надо будет еще раз обязательно сказать летному составу, чтобы были готовы к худшему. Будем применять сигнал: «Я – свой самолет», – может быть, это и поможет. Летать-то придется без прикрытия истребителями, хотя в Испании, Китае и на Халхин-Голе, где самому пришлось попотеть, да и в Финляндии, мы убедились, что это не самый лучший вариант. Ну что ж: «На бога надейся, а сам не плошай».
А потери? Информбюро передало, что за первый день войны было сбито семьдесят немецких самолетов. Сколько же потеряли мы в этой обстановке?
Тяжело будет. В полку всего несколько человек с монгольским и финским боевым опытом, а остальной летный состав молодой, прямо со школьной скамьи. Да и не все прошли полностью программу переучивания на новом самолете. Много смелости и желания бить врага. Все рвутся в бой. Это, пожалуй, самое главное. Ну, а опыт? Не боги горшки обжигают – придет и опыт. Раз надо воевать, значит, будем воевать. И не хуже других. Ох, как важно, чтобы завтра в первом вылете все прошло хорошо!
Подумал, с кого начинать боевые полеты, и решил послать эскадрилью Русанова. Она хоть в полку по счету и пятая, а завтра на вылет пойдет первой.
Мысли увели его в прошлое, к одному из самых памятных боев в Монголии, в котором в его самолет попал зенитный снаряд и ему пришлось сесть на территорию японцев. Когда он заметил вдалеке скачущих к нему всадников, то подумал: «Неужели конец?..» Но тут же увидел подруливающий к нему бомбардировщик. Степь есть степь… Открылся фонарь кабины, и летчик, пересиливая шум от работы двигателей, прокричал: «Все быстрее в заднюю кабину!» Только на аэродроме он рассмотрел своего спасителя: из пилотской кабины по стремянке спускался молодой человек с добродушной улыбкой на округлом лице. Это был лейтенант Русанов, только что прибывший в часть. На аэродроме он с олимпийским спокойствием подал тогда ему руку:
– С благополучным прибытием, товарищ капитан. А я, между прочим, Афанасием зовусь. Разрешите на доклад и чай пить.
Наконечный улыбнулся, вспомнив свою растерянность.
– А меня Гавриилом кличут, – только и смог сказать он, не избавившись еще от состояния неопределенности.
«Да, интересная штука жизнь: Афанасий успел побывать и на финской, а я в местах не столь отдаленных. И вот опять встретились».
Наконечный приостановил бритье. Задумался, сопоставляя доводы «за» и «против» в принимаемом на завтра решении. Потом глубоко вздохнул и вновь взялся за помазок.
Русановцы пойдут первыми. Он и другие поймут, почему именно он. Ну, а насчет истребителей придется решать так: всякий самолет в воздухе не нашей группы – чужой. Условно – самолет врага. Конечно, никто не спутает бочкообразный И-16 или «Чайку» с худощавым «мессершмиттом». И все же… Если по неразберихе даже свой истребитель будет заходить в хвост для атаки, не пускать, отсекать его заградительным огнем. Пусть не лезет… А там посмотрим…
Закончив бритье, Наконечный вытер лицо мокрым полотенцем, потом плеснул из пузырька на ладонь одеколону и, охнув, провел ею по лицу. Убрав принадлежности бритья в чемоданчик, посмотрел на постель: «Все равно ведь не усну, да и грех спать командиру в такую ночь. Надо жене написать. А потом пойду к начальнику штаба в палатку. Может быть, и новости какие-нибудь узнаю. Все пригодятся для раздумья». Снова присел к тумбочке, у которой брился. Взял из летного планшета ученическую тетрадку и вырвал из нее листок в клеточку. Достал конверт с заготовленным адресом. Прикрыл глаза в задумчивой сосредоточенности и размашисто написал:
«Здравствуйте, родные мои, Нюруша и Дашенька!
Пишу вам первое письмо с фронта, а кажется, что прошло много-много времени – целая вечность. Я по-новому сейчас воспринимаю свое нежелание отпускать вас и свою тревогу на вокзале. Наверное, предчувствовало беду мое сердце. А теперь и не знаю, что было бы лучше. Знаю, что война коснулась нас всех и уже разлучила тысячи семей. Бомбы летят и на Белоруссию. Если еще не уехали, примите все меры. Надо уезжать подальше, сестра тебе поможет. Береги себя. Если вы будете в безопасности, мне будет легче.
Нюронька, несколько мыслей для тебя: молодежь говорит о скорой победе. Я думаю, что это результат непонимания того, что происходит… Тяжело нам всем будет.
Поцелуй дочку. Пишу и думаю: где вы? как вы? найдет ли вас мое письмо?
Целую вас крепко и с нетерпением буду ждать от вас весточки. Будем надеяться. Ваш папка. Я очень люблю вас, родные мои женщины».
Наконечный запечатал письмо и, как бы отвечая на свои мысли, написал на обратной стороне конверта: «Коли адресат уехал, знающего о его месте нахождения прошу переслать письмо по новому адресу».
В темноте лесной опушки штабная палатка, разогретая внутренним светом, показалась Наконечному большим кристаллом. Он бесшумно вошел в нее и увидел в сизой паутине табачного дыма одиноко сидящего майора Сергеева – начальника штаба полка. Его большелобая, коротко стриженная голова в глубокой задумчивости склонилась над большим столом. Он что-то писал.
– Чем озабочен штаб?
– Да так, мысль одну оформляю, командир. Восстанавливаю на карте нашу государственную границу 1939 года. На этом рубеже, возможно, сохранились старые оборонительные укрепрайоны. Если они целы и войска смогут их занять, то тут у немца возможна серьезная заминка с наступлением. Поэтому мне думается, что разведку завтра нужно проводить по двум направлениям: первое – искать колонны врага, определить направление их движения и количество. Где их передовые части, чтобы посмотреть, как развиваются события. Второе – изучать район старой границы.
Наконечный улыбнулся и ответил:
– Молодец! Быть по сему. Командир не спит, и штаб работает. Давай вызывай разведчиков. Пора ставить задачу. Утро себя ждать уж долго не заставит.
Вошел заместитель по политчасти:
– Вижу, и командир, и штаб тоже не спят. Ходил я снова по стоянкам самолетов: ни в одном шалаше не спят. Люди накалены до предела. Разговаривают о жизни. О доме. О войне. И все ждут завтра, вернее, рассвета сегодняшнего дня… Я принес газетные стихи Малышко, может быть, их как призыв на КП повесим? Правда, пришлось их к нам приспосабливать.
Наконечный взял лист бумаги из рук Чумакова и вслух прочитал:
В шалаше у летчиков густая темнота пахла сеном. Матвей Осипов, сняв сапоги и положив ремень с пистолетом и летный планшет под голову, лежал на спине с закрытыми глазами. Плексиглас планшета приятно холодил высоко стриженный затылок, и от этого не спалось.
Настойчивые попытки Матвея сосредоточиться на завтрашнем дне были напрасными. Мысль рвалась: предстоящие боевые действия все время перекрывались картинами прошлого. То он видел себя маленьким, то вдруг студентом техникума, то курсантом аэроклуба, совершающим свой первый полет.
Чем выше поднимался самолет У-2[2] в дымчатый голубоватый воздух, тем больше было его удивление и восхищение бескрайностью, игрой светотеней внизу на всхолмленной невысокими зелено-синими горушками земле. А вверху кругом было еще более бирюзовое и глубокое небо.
Маленькая двукрылая стрекоза с блестящей пятиконечной головкой стосильного мотора, старательно вращая усиками пропеллера, не летела, а купалась в солнечной прозрачности. Душа его тогда до краев наполнилась неведомой доселе радостью, и он вспомнил певуче-задумчивые и величаво-гордые стихи, что учили в школе:
Первый самостоятельный полет. Он пришелся на середину лета и по времени совпал с боями у озера Хасан. Эти события и обстановка на Западе еще больше возвысили в его глазах значимость летного дела. Обстоятельства потребовали принятия окончательного решения: зачем и для чего он летает? Ради спортивного увлечения или это будет профессия на всю жизнь?
Всего три года, а сколько свершилось: техникум, завод, аэроклуб, военная школа летчиков, Вязьма, Киев. И вот – война.
Что же, Матвей, ты знаешь о войне? Ничего, кроме того, что слышал от командира за эти два дня.
Слышать – одно. Видеть – другое. Понимать – третье. Уметь – четвертое. Все эти понятия у тебя пока существуют отдельно. Да и врага ты пока не знаешь даже теоретически. У тебя четыре лобовых пулемета, есть стрелковый прицел. Но ведь ты, отлетав в школе последовательно на трех типах самолетов, с них на полигоне не стрелял. Учили только из винтовки три раза на стрельбище. У штурмана пулемет. Он из него не стрелял. Четыреста килограммов бомб. Бомбили на полигоне один раз, сбросив две бомбочки в двух заходах на учебную цель.
Как же оцениваешь ты сейчас себя и экипаж перед завтрашним первым боевым вылетом? Какой ты вояка?
А никакой! Я гражданский человек в военной форме. Человек, умеющий кое-как летать днем при солнышке. И не имеющий никакого понятия о войне…
Удастся ли мне научиться? Отведется ли мне для этого время? Полет – праздник. Завтра он заменится тяжелой и опасной работой.
Боится ли он? Пока нет… Неведомое сегодня не имеет цвета, запаха, звука, боли, горя и радости.
Я не ощущаю еще этих граней, как и не вижу рубежей между победой и поражением, между продолжением жизни и смертью. Повезет – буду учиться, стараться быстрее все понять.
В шалаш просочился серый рассвет. Совсем близко взревел мотор. Матвей сел, посмотрел на своих товарищей, которые молча лежали с открытыми глазами.
– Наверное, разведчик взлетел, – сказал Матвей, так и не поняв, спал ли он.
Начался третий день войны…
За предыдущие два дня майор Наконечный рассказал летчикам все, что увидел и прочувствовал в боевых полетах. Все, что удержала его память из рассказов о боевых действиях товарищей. Поясняя рисунком на листке бумаги ту или иную мысль, реально виденную им обстановку в воздухе, он передавал свой опыт без назойливых нравоучений, а иногда и шутил. Неудачи, гибель своих товарищей в боевых полетах объяснял спокойно, чисто профессиональным языком, не нажимая на эмоционально-психологическую сторону происшедшего. Разбирая удачи и промахи в боевых действиях, он просто доводил до сознания своих слушателей цену ошибки, где мерилом стоимости их были человеческие жизни, разбитые и сожженные самолеты. В этих тактических эпизодах летный состав полка видел свои будущие боевые полеты.
И вот теория закончилась.
Осипов шел к самолету, не ощущая в себе привычной легкости, и повторял Носову полученные указания на вылет. Пересказывал для того, чтобы еще раз убедиться, что оба запомнили их одинаково и не допустят ошибок.
Матвей ощущал в себе какое-то необычное возбуждение, приподнятость и понял, что это и есть волнение, которое испытывает боец перед атакой или боксер перед началом боя. Это самое главное. Не напрасно так много и подробно об этом волнении говорил командир. Это «нечто» могло помочь в бою мгновенно оценить обстановку, предугадать возможный ход в действиях врага и подсказать целесообразное, неожиданное для противника, твое, именно твое, правильное и разумное решение. Но это «нечто» может перерасти в страх и победить в общем-то решительного, нетрусливого человека, превратить его в убегающего или парализованного зверя, который, кроме спасения своей жизни, ничего уже перед собой не видит и не понимает.
Чтобы справиться с этим волнением, Матвей начал старательно проверять готовность самолета к вылету.
И техник не торопил его. Иванов успел побывать на финской, и ему лучше, чем летчику, были известны состояния людей перед боевым полетом: пришлось видеть и подбитые самолеты, раненых и погибших людей. Отвечая на вопросы Осипова, он думал о том, какая судьба ждет их экипаж…
Летчик – совсем мальчик, нет и двадцати лет. Если бы не военная форма, студент-первокурсник, вытянувшийся юноша, начавший набирать мужскую силу. В меру грамотный и общительный. Но для войны этого мало. Как-то будет?.. Когда они сообща осматривали штурманский турельный пулемет, он как бы между прочим проговорил:
– Главное, командир, не отрывайся от ведущего и никогда не возвращайся с пустым пулеметом домой. Оставляй в ленте хотя бы на одну очередь – она может долгой жизнью обернуться.
В работе волнение понемногу улеглось. Самолет был в идеальном порядке. Все на своих местах: пулеметы готовы к бою, бомбы в кассетах. Перед тем как надеть парашют, Осипов в шутку спросил штурмана:
– Саша, что-то ты уж очень внимательно рассматриваешь свое спасательное средство. Думаешь, на нем к земле добираться придется?
Носов шутку не принял:
– На самолете нужно добираться, товарищ командир. И на свой аэродром. Такой способ надежный и узаконенный.
– Ну, хорошо. Постараемся. А то инженерная служба на нас обидится. Давай садиться. Командир полка уже в самолете…
Зеленая ракета.
…В первый боевой вылет экипаж Осипова пошел левым ведомым у Наконечного, а второе звено вел в бой старший лейтенант Русанов. Самолеты шли на запад на высоте сто-триста метров, шли над лесами, вдали от шоссейных дорог. Командир то снижал группу к земле, чтобы ее не было видно издалека, то набирал несколько сотен метров для лучшей ориентировки на местности. По расчетам, сейчас где-то слева должно быть шоссе, идущее с запада к Луцку. Это прямая и самая ближняя дорога на Киев. По этой дороге фашистские войска устремились в глубь Украины.
Наконец, слева на горизонте появилась пыль. Значит, там идет движение. Сейчас будет разворот на цель… Верно.
Командир развернул группу и пошел с набором высоты на шоссе. Осипов отошел влево от командира, увеличив дистанцию и интервал между самолетами до тридцати метров. Он опустил свой самолет ниже командирской машины метров на пять, так, чтобы были видны бомболюки. Когда они откроются на командирской машине, нужно будет открыть люки и своего самолета. Штурман эскадрильи будет один прицеливаться за всех. Когда он сбросит бомбы, нужно сбросить свои.
Носов не смотрел на самолет ведущего, а был занят своим турельным пулеметом и осматривал воздух сзади группы – искал самолеты врага и разрывы зенитных снарядов.
Вот справа впереди с дороги поднялся разноцветный веер, который оборвался правее, впереди самолетов. Он впервые увидел зенитный огонь, но понял: дистанция до самолетов еще велика. Немцы, видимо, сделали поправку, а может, самолеты вышли на пристрелянную дальность, и грязная вата разрывов оказалась внутри группы. Ведущий самолет довернулся влево градусов до пятнадцати, и сразу открылись бомболюки.
– Саша, люки!
Самолет вздрогнул, стало слышно, как забурлил воздух в открытых створках бомбоотсеков. Даже на ручке управления появилась новая вибрация.
– Бомбы!
Запахло порохом. Контрольные лампы на приборной доске Матвея погасли, значит, бомбы ушли. Люки закрылись, и в самолете снова стало тише, а мелкая дрожь на управлении пропала.
Теперь не отстать. Сейчас командир будет пикировать вдоль колонны, начнется штурмовка.
Самолет ведущего с левым разворотом пошел вниз. Прямо в прицеле – шоссе, на нем машины и машины. Это враги.
Наконечный открыл огонь. Выдерживая место в боевом порядке, идя рядом у крыла ведущего, Осипов повторял все действия своего майора. Командир открывал огонь, и Матвей тоже нажимал на гашетки своих пулеметов, в ответ на это четыре ШКАСа послушно рычали, выплевывая лавину раскаленного металла – сто двадцать пуль в секунду. Наблюдение за командирской машиной не позволяло Матвею все внимание сосредоточить на цели. Но он видел по трассам пуль, что огонь из их звена полностью перекрывал дорогу, где был враг.
Эскадрилья вернулась из своего первого боевого задания без потерь. Два самолета в звене Русанова имели пробоины от зенитного огня противника. Когда экипажи докладывали майору Наконечному о выполнении задания, об исправности авиационной техники, он, как именинников, каждого летчика и штурмана поздравил с первым успешным выполнением боевой задачи. После доклада последнего экипажа командир торжественно произнес:
– Сегодня вы с честью выдержали первое боевое испытание. Но не забывайте, что воевать – это значит непрерывно учиться.
Командир сделал небольшую паузу, еще раз окинул взором каждого и продолжал:
Бомбардировочный полк из-под Киева перелетел на фронтовой аэродром.
Командир полка майор Наконечный, его заместитель по политической части капитан Чумаков обошли новый аэродром – луг, окруженный лесом, проверили размещение техники и ее маскировку. Поговорили с летчиками, техниками, механиками и мотористами: хотели убедиться, что на данном этапе ими все сделано для того, чтобы завтра с рассветом полк мог вступить в бой.
Для Наконечного завтра начиналось уже сегодня с бритья и приведения себя в порядок: командир должен быть всегда командиром.
Гавриил Александрович, посматривая в маленькое зеркальце, давно заученными движениями, не торопясь, старательно намыливал себе щеки. Крупное лицо, большая рука с помазком одновременно в зеркальце не помещались, и от этого он еще больше ощущал свою медвежатость. Неудобство не злило, а пробудило в нем иронию, а затем и воспоминания о жене и ее словах: «Знаешь, ты иногда очень бываешь похож на Тараса Бульбу. Вот рожу тебе сына, и скажешь тогда ему: «…А ну, поворотись, сын, экий ты какой?»
«Да, сына не успели. Но есть Дашенька. Дашка-промокашка. Надо же так придумать. И откуда это Юрка взял. Видимо, всегда соседские дети и дружат, и ссорятся». Он улыбнулся, вспомнив, как Даша заливалась горькими слезами из-за этой присказки, применяла слезы, как оружие защиты. И помогало. Юрка сразу переходил на примирительный тон и уговаривал: «Ну не реви. Будь мужчиной». На этом инцидент исчерпывался, чтобы через день-другой повториться.
«И зачем я их отправил к сестре в гости? А ведь не хотел, сопротивлялся, но против двух женщин оказался бессилен, пришлось подчиниться большинству. Как там теперь, в Белоруссии? Надо написать, пусть срочно уезжают, только не в Киев, туда тоже возвращаться нельзя…»
Но семейные думы оборвались, а память начала выстраивать цепь событий предыдущего дня.
К своему удивлению, он не мог четко и подробно вспомнить картину первого налета немцев на Киев, так как в это время был занят делами по приведению полка в боевую готовность. Только когда «юнкерсы» уже шли обратно, он понял, что это война.
…Перед вечером фашистские самолеты повторили налет на Киев. Как и утром, «юнкерсы» шли плотным строем, девятка за девяткой, южнее шоссе Житомир – Киев, буквально над аэродромом полка. Не могло быть, чтобы они не видели более полусотни самолетов, стоявших на открытом месте без всякой маскировки. Видимо, немецкие летчики считали их аэродром ложным. Это спасло их и во второй раз.
А что с полком на новом месте?
Связи с постами воздушного наблюдения, оповещения и связи нет. На аэродроме ни одного зенитного орудия, ни одного зенитного пулемета. Одна надежда на турельные пулеметы своих самолетов, но они могут быть использованы только непосредственно над аэродромом. Утром начальнику штаба и командирам придется это разъяснить и заставить их хорошенько организовать собственное наблюдение и дежурство штурманов в кабинах самолетов. Главное, прятать самолеты и людей. Вырыть окопы, в которых можно будет прятаться при бомбежке.
Связь с дивизией пока только самолетом. Линия фронта точно неизвестна. Боевое расположение на завтра поступило в самом общем виде: «По данным своей воздушной разведки вести эшелонированные боевые действия по вражеским войскам. Напряжение максимальное. Донесения при наличии связи по телефону, при отсутствии – самолетом связи».
Что значит максимальное напряжение, если технический состав со старого аэродрома прибыл еще не полностью, а бензина и боеприпасов завезли всего на два вылета?
Как летать? Летчики-истребители не знают наш самолет Су-2[1].
Он вспомнил, как после утреннего налета фашистских самолетов на Киев полк получил приказ: «С самолетов двух эскадрилий снять бомбы и быть в готовности к отражению налета противника на город». Распоряжение вызвало у людей прилив энергии, и работа закипела: бомбы были быстро сняты, пулеметы еще раз проверены, летчики и штурманы с командирами двух эскадрилий изучали возможные варианты будущего воздушного боя. Боя абстрактного, так как ни у кого такой практики не было. Как атаковать – думали сообща. Надеясь на то, что немцы снова придут без сопровождающих истребителей. На второй немецкий налет взлететь эскадрильи не успели. И стали ждать утра.
Получилось же все по-иному…
Наконечный мысленным взором вновь увидел начало рассвета. День не успел вступить в свои права, а ему пришло сообщение: «Идут». Самолеты эскадрилий взлетели и ушли на восток, растаяв в приземной молочной дымке раннего утра.
Ни он, ни другие командиры, находящиеся на земле, не могли с земли руководить надвигающимся боем из-за отсутствия опыта применения радиосвязи легких бомбардировщиков в качестве истребителей, а на своих истребителях И-16 не было радио. Исход боя находился полностью во власти командиров эскадрилий, они будут принимать решения и вести летчиков в бой только по личному зрительному восприятию обстановки в воздухе.
Наконец южнее аэродрома появились на большой высоте обе эскадрильи Су-2, летевших курсом на запад. Решили атаковать врага в строю эскадрилий «девяткой», клином, так как немецкие самолеты имели построение групп тоже из девяти самолетов. Выбирать же цель для атаки командиры будут самостоятельно.
…Небо наполнилось высоким вибрирующим звуком вращающихся на больших оборотах воздушных винтов. Но и тут же к знакомому и привычному звуку своих моторов прибавился новый, более низкий тон. Это басовое и тяжелое у-у-у-у-у было чужим и грозным: приближались немецкие самолеты. В западной части неба в лучах поднявшегося над горизонтом солнца он увидел заблестевшие яркие точки – самолеты. И чуть позже стал различать, где свои, а где чужие. Самолеты начали сближаться, и в это время аэродром заполнился криком людей, наблюдавших за началом боя. Только он не понял слов и выражений, а потом уже и не слушал их, так как сам закричал что-то нелитературное, но потом спохватился и долго чувствовал себя неловко.
Кричали так, как будто это могли услышать летчики в воздухе и исправить ошибку.
На глазах полка головная группа истребителей И-16 атаковала его Су-2, изготовившиеся для атаки немецких «юнкерсов». Он искусал в кровь все губы. От напряжения заболели туго сжатые кулаки. Если бы не заградительный огонь штурманов из турельных пулеметов, то могла эта ошибка закончиться плохо. Как бы там ни было, но пока разобрались, где кто, время было упущено. Су-2 разворотом вышли из боя, а истребители пошли догонять «юнкерсов».
Жаль! Если бы не путаница. Жаль! Всыпали бы немцам. Может, они и не добрались бы до Киева. Но они добрались. Когда самолеты врага развернулись на обратный курс, до аэродрома донесся глухой гул разрывов сброшенных на город бомб, чем-то напоминавший очень далекий, затухающий гром. Люди без команды побежали по укрытиям, потому что никто не знал, чем кончится обратный пролет этой армады. Часть бомб могла быть оставлена и на их долю.
В группе, которая теперь шла уже не единым строем, недоставало нескольких самолетов. Один «юнкерс» отстал. Шел низко над землей, и его атаковали два И-16. Слышались пулеметные очереди. Двухмоторный бомбардировщик «юнкерс» летел тяжело, с креном на правое крыло, а потом, перевернувшись, врезался в землю.
Наконечный вспомнил, как они расспрашивали летчиков с И-16, севших к ним после отражения налета на подбитых самолетах. Оказалось, что они не только не видели, но и ничего не слышали о Су-2, поэтому и приняли их за немецких истребителей.
Лагерный аэродром полка они считали ложным, а стали садиться к ним только потому, что увидели людей на земле и сигналы, разрешающие посадку.
Несостоявшийся бой эскадрилий с немцами обошелся полку в два поврежденных самолета и одного раненого штурмана.
Наконечный опять вернулся ко вчерашним мыслям: «Раз не знали этот самолет летчики-истребители, то, конечно, не знают и зенитчики, и пехотинцы. Поэтому будут нас бить не только немцы, но и свои… И об этом завтра надо будет еще раз обязательно сказать летному составу, чтобы были готовы к худшему. Будем применять сигнал: «Я – свой самолет», – может быть, это и поможет. Летать-то придется без прикрытия истребителями, хотя в Испании, Китае и на Халхин-Голе, где самому пришлось попотеть, да и в Финляндии, мы убедились, что это не самый лучший вариант. Ну что ж: «На бога надейся, а сам не плошай».
А потери? Информбюро передало, что за первый день войны было сбито семьдесят немецких самолетов. Сколько же потеряли мы в этой обстановке?
Тяжело будет. В полку всего несколько человек с монгольским и финским боевым опытом, а остальной летный состав молодой, прямо со школьной скамьи. Да и не все прошли полностью программу переучивания на новом самолете. Много смелости и желания бить врага. Все рвутся в бой. Это, пожалуй, самое главное. Ну, а опыт? Не боги горшки обжигают – придет и опыт. Раз надо воевать, значит, будем воевать. И не хуже других. Ох, как важно, чтобы завтра в первом вылете все прошло хорошо!
Подумал, с кого начинать боевые полеты, и решил послать эскадрилью Русанова. Она хоть в полку по счету и пятая, а завтра на вылет пойдет первой.
Мысли увели его в прошлое, к одному из самых памятных боев в Монголии, в котором в его самолет попал зенитный снаряд и ему пришлось сесть на территорию японцев. Когда он заметил вдалеке скачущих к нему всадников, то подумал: «Неужели конец?..» Но тут же увидел подруливающий к нему бомбардировщик. Степь есть степь… Открылся фонарь кабины, и летчик, пересиливая шум от работы двигателей, прокричал: «Все быстрее в заднюю кабину!» Только на аэродроме он рассмотрел своего спасителя: из пилотской кабины по стремянке спускался молодой человек с добродушной улыбкой на округлом лице. Это был лейтенант Русанов, только что прибывший в часть. На аэродроме он с олимпийским спокойствием подал тогда ему руку:
– С благополучным прибытием, товарищ капитан. А я, между прочим, Афанасием зовусь. Разрешите на доклад и чай пить.
Наконечный улыбнулся, вспомнив свою растерянность.
– А меня Гавриилом кличут, – только и смог сказать он, не избавившись еще от состояния неопределенности.
«Да, интересная штука жизнь: Афанасий успел побывать и на финской, а я в местах не столь отдаленных. И вот опять встретились».
Наконечный приостановил бритье. Задумался, сопоставляя доводы «за» и «против» в принимаемом на завтра решении. Потом глубоко вздохнул и вновь взялся за помазок.
Русановцы пойдут первыми. Он и другие поймут, почему именно он. Ну, а насчет истребителей придется решать так: всякий самолет в воздухе не нашей группы – чужой. Условно – самолет врага. Конечно, никто не спутает бочкообразный И-16 или «Чайку» с худощавым «мессершмиттом». И все же… Если по неразберихе даже свой истребитель будет заходить в хвост для атаки, не пускать, отсекать его заградительным огнем. Пусть не лезет… А там посмотрим…
Закончив бритье, Наконечный вытер лицо мокрым полотенцем, потом плеснул из пузырька на ладонь одеколону и, охнув, провел ею по лицу. Убрав принадлежности бритья в чемоданчик, посмотрел на постель: «Все равно ведь не усну, да и грех спать командиру в такую ночь. Надо жене написать. А потом пойду к начальнику штаба в палатку. Может быть, и новости какие-нибудь узнаю. Все пригодятся для раздумья». Снова присел к тумбочке, у которой брился. Взял из летного планшета ученическую тетрадку и вырвал из нее листок в клеточку. Достал конверт с заготовленным адресом. Прикрыл глаза в задумчивой сосредоточенности и размашисто написал:
«Здравствуйте, родные мои, Нюруша и Дашенька!
Пишу вам первое письмо с фронта, а кажется, что прошло много-много времени – целая вечность. Я по-новому сейчас воспринимаю свое нежелание отпускать вас и свою тревогу на вокзале. Наверное, предчувствовало беду мое сердце. А теперь и не знаю, что было бы лучше. Знаю, что война коснулась нас всех и уже разлучила тысячи семей. Бомбы летят и на Белоруссию. Если еще не уехали, примите все меры. Надо уезжать подальше, сестра тебе поможет. Береги себя. Если вы будете в безопасности, мне будет легче.
Нюронька, несколько мыслей для тебя: молодежь говорит о скорой победе. Я думаю, что это результат непонимания того, что происходит… Тяжело нам всем будет.
Поцелуй дочку. Пишу и думаю: где вы? как вы? найдет ли вас мое письмо?
Целую вас крепко и с нетерпением буду ждать от вас весточки. Будем надеяться. Ваш папка. Я очень люблю вас, родные мои женщины».
Наконечный запечатал письмо и, как бы отвечая на свои мысли, написал на обратной стороне конверта: «Коли адресат уехал, знающего о его месте нахождения прошу переслать письмо по новому адресу».
В темноте лесной опушки штабная палатка, разогретая внутренним светом, показалась Наконечному большим кристаллом. Он бесшумно вошел в нее и увидел в сизой паутине табачного дыма одиноко сидящего майора Сергеева – начальника штаба полка. Его большелобая, коротко стриженная голова в глубокой задумчивости склонилась над большим столом. Он что-то писал.
– Чем озабочен штаб?
– Да так, мысль одну оформляю, командир. Восстанавливаю на карте нашу государственную границу 1939 года. На этом рубеже, возможно, сохранились старые оборонительные укрепрайоны. Если они целы и войска смогут их занять, то тут у немца возможна серьезная заминка с наступлением. Поэтому мне думается, что разведку завтра нужно проводить по двум направлениям: первое – искать колонны врага, определить направление их движения и количество. Где их передовые части, чтобы посмотреть, как развиваются события. Второе – изучать район старой границы.
Наконечный улыбнулся и ответил:
– Молодец! Быть по сему. Командир не спит, и штаб работает. Давай вызывай разведчиков. Пора ставить задачу. Утро себя ждать уж долго не заставит.
Вошел заместитель по политчасти:
– Вижу, и командир, и штаб тоже не спят. Ходил я снова по стоянкам самолетов: ни в одном шалаше не спят. Люди накалены до предела. Разговаривают о жизни. О доме. О войне. И все ждут завтра, вернее, рассвета сегодняшнего дня… Я принес газетные стихи Малышко, может быть, их как призыв на КП повесим? Правда, пришлось их к нам приспосабливать.
Наконечный взял лист бумаги из рук Чумакова и вслух прочитал:
– Ну что ж! Стихи не очень, но по существу. Годятся. Давайте пишите.
Враг посягнул на землю, на границы,
Зажег войны пылающий пожар.
Народ, в ружье! В полет, стальные птицы!
Врагу ответим ударом на удар!
В шалаше у летчиков густая темнота пахла сеном. Матвей Осипов, сняв сапоги и положив ремень с пистолетом и летный планшет под голову, лежал на спине с закрытыми глазами. Плексиглас планшета приятно холодил высоко стриженный затылок, и от этого не спалось.
Настойчивые попытки Матвея сосредоточиться на завтрашнем дне были напрасными. Мысль рвалась: предстоящие боевые действия все время перекрывались картинами прошлого. То он видел себя маленьким, то вдруг студентом техникума, то курсантом аэроклуба, совершающим свой первый полет.
Чем выше поднимался самолет У-2[2] в дымчатый голубоватый воздух, тем больше было его удивление и восхищение бескрайностью, игрой светотеней внизу на всхолмленной невысокими зелено-синими горушками земле. А вверху кругом было еще более бирюзовое и глубокое небо.
Маленькая двукрылая стрекоза с блестящей пятиконечной головкой стосильного мотора, старательно вращая усиками пропеллера, не летела, а купалась в солнечной прозрачности. Душа его тогда до краев наполнилась неведомой доселе радостью, и он вспомнил певуче-задумчивые и величаво-гордые стихи, что учили в школе:
Однако самое непонятное для него началось, когда инструктор начал выполнять пилотаж. Руки намертво вцепились в борта кабины, широко раскрытые глаза ничего не могли ему дать для мысли. Откуда-то издалека слышались слова инструктора, но смысл сказанного голова отказывалась понимать. Сначала земля показывалась ему то одним, то другим боком, и его прижимало к сиденью. Затем, как в какой-то пляске, перед глазами, меняясь местами, проносились земля – небо, земля – небо… И с этого момента время начало отсчитывать его летные часы.
Кавказ подо мною, один в вышине
Стою над снегами у края стремнины.
Орел, с одинокой поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Первый самостоятельный полет. Он пришелся на середину лета и по времени совпал с боями у озера Хасан. Эти события и обстановка на Западе еще больше возвысили в его глазах значимость летного дела. Обстоятельства потребовали принятия окончательного решения: зачем и для чего он летает? Ради спортивного увлечения или это будет профессия на всю жизнь?
Всего три года, а сколько свершилось: техникум, завод, аэроклуб, военная школа летчиков, Вязьма, Киев. И вот – война.
Что же, Матвей, ты знаешь о войне? Ничего, кроме того, что слышал от командира за эти два дня.
Слышать – одно. Видеть – другое. Понимать – третье. Уметь – четвертое. Все эти понятия у тебя пока существуют отдельно. Да и врага ты пока не знаешь даже теоретически. У тебя четыре лобовых пулемета, есть стрелковый прицел. Но ведь ты, отлетав в школе последовательно на трех типах самолетов, с них на полигоне не стрелял. Учили только из винтовки три раза на стрельбище. У штурмана пулемет. Он из него не стрелял. Четыреста килограммов бомб. Бомбили на полигоне один раз, сбросив две бомбочки в двух заходах на учебную цель.
Как же оцениваешь ты сейчас себя и экипаж перед завтрашним первым боевым вылетом? Какой ты вояка?
А никакой! Я гражданский человек в военной форме. Человек, умеющий кое-как летать днем при солнышке. И не имеющий никакого понятия о войне…
Удастся ли мне научиться? Отведется ли мне для этого время? Полет – праздник. Завтра он заменится тяжелой и опасной работой.
Боится ли он? Пока нет… Неведомое сегодня не имеет цвета, запаха, звука, боли, горя и радости.
Я не ощущаю еще этих граней, как и не вижу рубежей между победой и поражением, между продолжением жизни и смертью. Повезет – буду учиться, стараться быстрее все понять.
В шалаш просочился серый рассвет. Совсем близко взревел мотор. Матвей сел, посмотрел на своих товарищей, которые молча лежали с открытыми глазами.
– Наверное, разведчик взлетел, – сказал Матвей, так и не поняв, спал ли он.
Начался третий день войны…
За предыдущие два дня майор Наконечный рассказал летчикам все, что увидел и прочувствовал в боевых полетах. Все, что удержала его память из рассказов о боевых действиях товарищей. Поясняя рисунком на листке бумаги ту или иную мысль, реально виденную им обстановку в воздухе, он передавал свой опыт без назойливых нравоучений, а иногда и шутил. Неудачи, гибель своих товарищей в боевых полетах объяснял спокойно, чисто профессиональным языком, не нажимая на эмоционально-психологическую сторону происшедшего. Разбирая удачи и промахи в боевых действиях, он просто доводил до сознания своих слушателей цену ошибки, где мерилом стоимости их были человеческие жизни, разбитые и сожженные самолеты. В этих тактических эпизодах летный состав полка видел свои будущие боевые полеты.
И вот теория закончилась.
Осипов шел к самолету, не ощущая в себе привычной легкости, и повторял Носову полученные указания на вылет. Пересказывал для того, чтобы еще раз убедиться, что оба запомнили их одинаково и не допустят ошибок.
Матвей ощущал в себе какое-то необычное возбуждение, приподнятость и понял, что это и есть волнение, которое испытывает боец перед атакой или боксер перед началом боя. Это самое главное. Не напрасно так много и подробно об этом волнении говорил командир. Это «нечто» могло помочь в бою мгновенно оценить обстановку, предугадать возможный ход в действиях врага и подсказать целесообразное, неожиданное для противника, твое, именно твое, правильное и разумное решение. Но это «нечто» может перерасти в страх и победить в общем-то решительного, нетрусливого человека, превратить его в убегающего или парализованного зверя, который, кроме спасения своей жизни, ничего уже перед собой не видит и не понимает.
Чтобы справиться с этим волнением, Матвей начал старательно проверять готовность самолета к вылету.
И техник не торопил его. Иванов успел побывать на финской, и ему лучше, чем летчику, были известны состояния людей перед боевым полетом: пришлось видеть и подбитые самолеты, раненых и погибших людей. Отвечая на вопросы Осипова, он думал о том, какая судьба ждет их экипаж…
Летчик – совсем мальчик, нет и двадцати лет. Если бы не военная форма, студент-первокурсник, вытянувшийся юноша, начавший набирать мужскую силу. В меру грамотный и общительный. Но для войны этого мало. Как-то будет?.. Когда они сообща осматривали штурманский турельный пулемет, он как бы между прочим проговорил:
– Главное, командир, не отрывайся от ведущего и никогда не возвращайся с пустым пулеметом домой. Оставляй в ленте хотя бы на одну очередь – она может долгой жизнью обернуться.
В работе волнение понемногу улеглось. Самолет был в идеальном порядке. Все на своих местах: пулеметы готовы к бою, бомбы в кассетах. Перед тем как надеть парашют, Осипов в шутку спросил штурмана:
– Саша, что-то ты уж очень внимательно рассматриваешь свое спасательное средство. Думаешь, на нем к земле добираться придется?
Носов шутку не принял:
– На самолете нужно добираться, товарищ командир. И на свой аэродром. Такой способ надежный и узаконенный.
– Ну, хорошо. Постараемся. А то инженерная служба на нас обидится. Давай садиться. Командир полка уже в самолете…
Зеленая ракета.
…В первый боевой вылет экипаж Осипова пошел левым ведомым у Наконечного, а второе звено вел в бой старший лейтенант Русанов. Самолеты шли на запад на высоте сто-триста метров, шли над лесами, вдали от шоссейных дорог. Командир то снижал группу к земле, чтобы ее не было видно издалека, то набирал несколько сотен метров для лучшей ориентировки на местности. По расчетам, сейчас где-то слева должно быть шоссе, идущее с запада к Луцку. Это прямая и самая ближняя дорога на Киев. По этой дороге фашистские войска устремились в глубь Украины.
Наконец, слева на горизонте появилась пыль. Значит, там идет движение. Сейчас будет разворот на цель… Верно.
Командир развернул группу и пошел с набором высоты на шоссе. Осипов отошел влево от командира, увеличив дистанцию и интервал между самолетами до тридцати метров. Он опустил свой самолет ниже командирской машины метров на пять, так, чтобы были видны бомболюки. Когда они откроются на командирской машине, нужно будет открыть люки и своего самолета. Штурман эскадрильи будет один прицеливаться за всех. Когда он сбросит бомбы, нужно сбросить свои.
Носов не смотрел на самолет ведущего, а был занят своим турельным пулеметом и осматривал воздух сзади группы – искал самолеты врага и разрывы зенитных снарядов.
Вот справа впереди с дороги поднялся разноцветный веер, который оборвался правее, впереди самолетов. Он впервые увидел зенитный огонь, но понял: дистанция до самолетов еще велика. Немцы, видимо, сделали поправку, а может, самолеты вышли на пристрелянную дальность, и грязная вата разрывов оказалась внутри группы. Ведущий самолет довернулся влево градусов до пятнадцати, и сразу открылись бомболюки.
– Саша, люки!
Самолет вздрогнул, стало слышно, как забурлил воздух в открытых створках бомбоотсеков. Даже на ручке управления появилась новая вибрация.
– Бомбы!
Запахло порохом. Контрольные лампы на приборной доске Матвея погасли, значит, бомбы ушли. Люки закрылись, и в самолете снова стало тише, а мелкая дрожь на управлении пропала.
Теперь не отстать. Сейчас командир будет пикировать вдоль колонны, начнется штурмовка.
Самолет ведущего с левым разворотом пошел вниз. Прямо в прицеле – шоссе, на нем машины и машины. Это враги.
Наконечный открыл огонь. Выдерживая место в боевом порядке, идя рядом у крыла ведущего, Осипов повторял все действия своего майора. Командир открывал огонь, и Матвей тоже нажимал на гашетки своих пулеметов, в ответ на это четыре ШКАСа послушно рычали, выплевывая лавину раскаленного металла – сто двадцать пуль в секунду. Наблюдение за командирской машиной не позволяло Матвею все внимание сосредоточить на цели. Но он видел по трассам пуль, что огонь из их звена полностью перекрывал дорогу, где был враг.
Эскадрилья вернулась из своего первого боевого задания без потерь. Два самолета в звене Русанова имели пробоины от зенитного огня противника. Когда экипажи докладывали майору Наконечному о выполнении задания, об исправности авиационной техники, он, как именинников, каждого летчика и штурмана поздравил с первым успешным выполнением боевой задачи. После доклада последнего экипажа командир торжественно произнес:
– Сегодня вы с честью выдержали первое боевое испытание. Но не забывайте, что воевать – это значит непрерывно учиться.
Командир сделал небольшую паузу, еще раз окинул взором каждого и продолжал: