Страница:
— Ты говоришь так, словно собираешься идти, — промолвил он. — И все же тебя привело сюда какое-то дело. Могу я спросить о нем?
— Не надо.
Она провела пальцем по краю чаши и взглянула на Мурну, которая бросилась наполнять ее. И ее движения странно тронули Арафель, как и искренность карих человеческих глаз, угадывавших чужую нужду. Она благословила и Мурну, одарив ту своей милостью, когда кувшин коснулся чаши, и тут же забыла о ней, как забывала о поверженном дереве в цвету… воистину ее мысли блуждали и кружили, и вновь возвращались к детям, а от детей к Барку, который смотрел на нее не мигая, на что был способен редкий человек. Он боялся, и она это видела. Верность и страх его простирались далеко в темное будущее. Дрожь охватила ее — совершенно не свойственная ей слабость. Она перевела взгляд на Донала, чья душа была прозрачнее всех, и на Ризи, в ком хоронился мрак, но такой же, как в эльфах, и наконец на Кирана, к чьему постаревшему виду она никак не могла привыкнуть.
— Я буду открыта, — сказала она. — Рядом с вами ходит беда. Я не могу сказать, какая, ибо я просто не знаю. Когда-то я говорила тебе о равновесии вещей, теперь оно нарушено. Мев и Келли повстречали лишь случайного путника в твоих землях и не стали причинять ему вреда. Он и не заслуживал этого. Но есть вещи и пострашнее. Ты их не знаешь. Но часть Элда погрузилась во тьму, и сам Элд стал шире и темнее, чем прежде. Проснулось то, что спало. Я стояла на страже и сдерживала их, ты понимаешь, о, господин людей? И так я стерегла все это и впредь буду стеречь. Вы — моя слабость и моя сила, вы, Кер Велл, этот круг света от очага, горящего во тьме. А тьма сгущается. И скоро грянет ночь. Молитесь, чтобы за нею наступил рассвет.
И полено рассыпалось угольями в очаге. И дети вздрогнули, и вскрикнула Бранвин. Огонь взметнулся, и тени заплясали и опали. И все неловко поежились на своих местах.
— Война? — спросил Барк хриплым грубым голосом. — Ты говоришь о войне? С Ан Бегом?
— Война, — она приложила руку к камню у своего сердца и почувствовала, как трудно ей оставаться здесь. Все вдруг показалось ей нереальным, словно серая паутина была наброшена на лик истины. А потом снова все встало на свои места. — Я уже спрашивала вас. Имеете ли вы мир?
— С Ан Бегом и Кер Давом? — переспросил Киран. — Дурной мир, но такова воля короля.
Она неопределенно указала рукой на запад.
— Там нет света.
— Там правит король, — ответил Киран. — Он — господин Дун-на-Хейвина.
— А Кер Донн?
— Свободен.
— На западе нет света — я говорю. Следите за своими пределами.
— В Кер Донне правит мой брат.
— Я уже сказала то, что сказала. И война слишком простое слово.
— Король не обращает внимания на Кер Велл, — внезапно промолвила Бранвин. — Мы не в чести. Мы верны ему, как немногие даже из тех, кто сражался за него у наших стен. Что до Кер Донна…
— Он — мой брат, — оборвал ее Киран.
На мгновение мелькнула тень, и Арафель вздрогнула, заморгав от света огней. И снова она прикоснулась к камню и пробудила напевы, звучавшие в этих стенах много лет тому назад. Они звучали вовсю даже сейчас. Арфа была разбита, но музыка продолжала звучать. Она встала, и в смущении все поднялись вслед за Кираном, и тот протянул руку, моля ее еще остаться. Она с трудом поборола объявший ее холод. Все более черная тоска наваливалась на нее, и она сопротивлялась ей, как всякому оружию мрака.
— Проводи меня, — сказала она Кирану, — недалеко, до наружного зала.
Он предложил ей руку, вероятно, смущенный, ибо места никогда ничего не значили для нее. Но иные пути были опасны, и она избрала дорогу людей, пройдя в деревянную дверь вместе с Кираном.
— Закрой дверь, — сказала она, когда они вышли в зал перед лестницей. — То, что я скажу сейчас, предназначено лишь для твоих ушей. И что ты скажешь им потом, выберешь сам.
Он послушался ее, господин Кер Велла, и снова повернулся к ней лицом. Одинокий затухающий факел разбрасывал тени вокруг, обостряя черты лица Кирана. Он выглядел старым и изможденным, страшно изможденным.
— Что ты хочешь? — спросил он.
— Ты понятливее их. Ты знаешь, что вырвалось на свободу. И я скажу тебе, что нижние пределы Аргиада покрыла тень, заволокла она и холмы. Деревья выступают из нее, но вид их необычен и смутен, и неуютен. В них нет утешения. Скажи мне правду, открой свое сердце: не чувствуешь ли ты признаков беды? Спокойно ли ты ездишь по этой земле?
— Ты знаешь, что нет.
— Я мало что знаю о людях. Скажи мне правду: а почему?
— Они помнят меня. Они помнят, кто я такой. И если удача сопутствует мне, говорят, что это волшебный дар, а если нет, то называют это проклятием. И больше всего они подозревают меня…
— В чем?
— В тщеславии. Я думаю. Или в стремлении к власти, — вздрогнув, он оглянулся, и пламя вновь заиграло на его бородатом лице. — Да и как они могут забыть? Как король может сидеть со мной на совете и не помнить? Или мой брат…
— Он тоже боится своего соседа?
— Он боится своей собственной крови. Мы не обмениваемся гонцами. Меж нами царит молчание. И страх, да. И недоверие. Мне слишком хорошо живется в Кер Велле, — он вздохнул и покачал головой, но всепожирающий страх остался на его лице. — Нет, он никогда не причинит нам вреда. Донкад — хороший человек.
— Зато не мудрый.
— Разве это так дурно?
— Для того, кто сидит в Кер Донне? Чей замок получил свое имя в Элде? Да, это очень дурно, очень дурно. И принесет много зла. Я стерегу, но моих сил недостаточно. Потому-то я и пришла сюда. Просить твоей помощи.
— Нет, — он покачал головой. — Теперь я знаю, о чем ты хочешь просить, и мой ответ: «нет».
— Сохрани для меня Кер Велл. Всего лишь сохрани. А если случится худшее, и ты поймешь, что сил больше нет, тогда ты сам решишь, что тебе делать. Ты — единственный свет, понимаешь ли — единственный. Беды в Керберне — ничто по сравнению с другим. Возьми вот это. Я не прошу, чтоб ты его носил. Решай сам, но у тебя должен быть выбор. Ради тебя, ради сохранности этого места.
Он ничего не ответил, и она достала из сокровенного места у сердца тот камень, что он когда-то носил, точно такой же, как и у нее на шее. Он мерцал странным светом под факелом, не отбрасывая тени и не отражая огня. Он лежал у нее на ладони, и, наконец, он протянул руку и взял его, и сжал в кулаке, и, казалось, зал померк после этого.
— Не ходи в Элд, — сказала она. — Тебе нельзя приходить туда. Позови меня, если будет нужда, но не произноси заклятий, ради мира прошу тебя — не приказывай мне. Будь мудрым, будь осторожным.
— Арафель! Увижу ли я тебя снова — в своей жизни — еще раз увижу?
Она уже начала таять, отступая в Элд, но задержалась, прикоснувшись к его широкой, изуродованной шрамами руке.
— Не знаю, — ответила она, но сердце ей говорило, что это и вправду их последняя встреча. — Слишком рискованно. Но кто знает? Будь здоров, брат, полуэльф, друг. И во всем…
Прикосновение растаяло. И Элд сомкнулся вокруг нее. Мгновение она еще боролась с ним, раскинувшись по всему замку, словно обняв его, так что сила, озеленявшая деревья, разлилась широко.
И кустарник, пробивавшийся сквозь трещины стен, вдруг зацвел под сумрачным небом.
И больное дитя поправилось и, вздохнув, забылось целительным сном, улыбаясь так же, как и она.
И дремавший стражник сжал в руке копье, обманутый преждевременным рассветом, пригрезившимся ему.
И люд пробудился и залился слезами, уверенный, что им приснился дивный сон, который и не вспомнить, или счастье снизошло на них, другие же заснули еще глубже, ощутив неземной покой.
И лишь один сопротивлялся, прячась на лестнице, куда он вполз, чтобы подслушать, и имя ему было Калли.
«Надо предупредить его», — подумала она, но была уже во власти рока, и мысль растаяла, как минутный рассвет над Кер Веллом. Элд принял ее назад, как сети, сплетенные из сучьев и корней, из предрассветной тьмы, в которой даже звезды были бессильны. Слеза скатилась ей на щеку, оставив за собой холодный и узкий след.
— Ты рискуешь, — прошептала тень.
Она гневно обернулась, смахнув слезу, и, выпрямившись, уставилась на тьму в тумане.
— Божок, тебе здесь нечего делать. Не трогай их. Я тебя предупреждала.
— А я говорю, ты рискуешь, — тень совсем сгустилась, став дырой в тумане. И послышался звук топнувшей ногой лошади. — Я обходила свои владения. Ты что-то сдвинула с мест. Ты пустила меня в погоню и ты призвала меня сюда, так что не шли мне угроз, не надо. Ты их всех подняла. И угрозами их не загонишь назад. Они наступают.
Арафель передернула плечами и отвернулась.
— Ты не сказала мне ничего нового. Попробуй еще раз.
И рядом во мгле послышались шаги, мягкие и бестелесные.
— Есть место по имени Кер Донн. Ты, верно, знаешь.
Она взволнованно обернулась, не заботясь о том, что подумает о ней Охотница и Хранительница ее пределов.
— Что с Кер Донном?
— Лишь то, что его господин близок с королем. Я слышала, как они совещались в Дун-на-Хейвине. Тебе бы пристало уважать меня. Я якшаюсь с королями. И говорю — берегись Кер Донна. Его история слепит твой взор. Ты заблуждаешься. Ты рискуешь, я говорю, и твои союзники нетерпеливы и ненадежны.
— Мои союзники, — она выпрямилась и прикоснулась к маленькой рукоятке кинжала на своем поясе. — Единственное, что я знаю — ни ты, ни твои братья не выиграют от моего поражения. К чему таиться? Что ты слышала в Дун-на-Хейвине?
— Весь королевский совет; я видела, как с королем говорили господин Ан Бега и владыка Кер Дава, с ними же были правители Кер Донна и Кер Лела… и в самом центре совета был сам господин Кер Донна. Ты разве не знала?
— Возможно и знала.
Тень помолчала. Темное подобие пса подкралось к ней сбоку и слилось с ней.
— Ты жестока.
— Так говорят о Ши.
— Этот человек, этот Киран… этот брат Донкада из Донна…
— Это мое дело.
— Ты связала меня обязательствами. Это твой человек вверг в сумятицу мир. Это его рук дело с самого начала, а ты все защищаешь его. Займись Донкадом, он не менее опасен.
— Донкад вне досягаемости для меня.
— Да. Вне досягаемости для тебя. Но не для других. Ты глупа, моя госпожа деревьев. Ты бесконечно глупа, но зато теперь не одинока. А в окружении врагов. И тех, кто соблазнен ими.
— Оставь меня.
— О, моя глупая госпожа, разве твоему народу не свойственна была ревность? Или тщеславие?
Арафель пошла прочь. Смерть последовала за ней темным трепетанием, скользящим сквозь туман.
— Король слаб и слабеет все больше, и они отравляют его уже не только словами. Но я не спешу забрать его. Его день еще впереди. И что будет тогда? Кто придет, как не Донкад? Убей его, госпожа; один удар эльфийского меча, и мир будет спасен.
— Нет. Не спасен. Оставь меня. Ты надоела мне.
— Ты устала от меня, своей посланницы. Девчонки, которую ты посылаешь охранять свои пределы — о, глупая госпожа, тебе бы раньше меня послушаться. Какой веселый гость пришел в Керберн! И я могу назвать тебе других, таящихся тут и там. Остановись, послушай! Этот твой человек — отдай мне его. Тебе не взять Донкада, у тебя руки коротки. Но я могу исправить все. Из страха перед этим Кираном король прислушивается к дурным советам, из страха перед тем, что он видел в тот день на поле, из-за помощи, которую ты оказала этому человеку. А ты не знаешь? Никого во всем королевстве король не боится так, как Кирана из Кер Велла, вместо того, чтобы бояться тех, кого следует.
Неотступно госпожа Смерть стремилась к своей добыче. И снова Арафель остановилась и замерла в смертном Элде.
— Ты что-то знаешь и скрываешь. Скажи и покончим с этим!
— Да, я кое-что узнала, пока ты занималась другим: король не доверял старому господину Кер Велла из-за этого человека, и другие помогали разрастаться пропасти между ними, пока уже ничто не могло соединить ее края. Но больше всех Донкад из Донна, да, больше всех. Он что-то замышляет. Еще не знаю, что. Ты говоришь, что не можешь его тронуть. Но что-то из Элда поднялось к нему и теперь блуждает вокруг Кер Донна, то появляясь, то исчезая, и я ничего не могу уловить. А хотела бы.
Арафель долго молчала, и камень горел холодным огнем у ее сердца.
— С этого надо было начать. Это печальные вести.
— Пойди туда. Если там Элд, то и ты там можешь быть. Разберись с этим. А мне отдай этого смутьяна из Кер Велла. Мы еще можем все повернуть вспять.
— Нет, — сказала Арафель, сжимая в руке камень. — Нет. Не сомневаюсь, что того хотят твои собратья. Но я не приму твой совет, Охотница. Никогда.
— Значит, боишься? — прошептала Смерть. — Или делаешь вид, что так мудра, что у тебя есть свои тайны. Скажи, что боишься, что не хочешь ничего менять. Но ради чего? Ради чего ты живешь? Ты говорила — чтобы хранить, чтобы препятствовать тому, чему сама виной, а теперь ты отступаешь, чтобы спасти лишь себя и свои деревья, и своего единственного любимца — но на сколько? И ради чего?
— Не трать на меня свой яд. Передай своим братьям следующее: Элд изменился, и теперь ты сказала мне, почему. И поверь, леса мои шире, чем были прежде, во всех направлениях. И я проводила время не в снах, нет. Хотела бы, но не могла, иначе и мне было бы все известно. И помни: держись подальше от Кер Велла!
— Эльфийское коварство! — взвыла Смерть и попыталась ухватить Арафель за рукав, но та уже ушла, растаяв. — Послушай! — закричала Смерть ей вслед. — Арафель!
Но она была бессильна использовать это имя. Она ничего не могла поделать с Ши и, в гневе затрубив в свой рог, она собрала гончих на охоту.
В Кер Велле говорили, что волки снова начали рыскать в холмах; и с лесистых вершин обрушилась буря, пустив грозовые тучи совсем не в том направлении — к востоку.
Но кое-кто в Кер Велле знал, в чем тут дело.
Арафель сжала камень обеими руками и закрыла глаза, и углубилась в себя, чтобы отыскать путь — так это стало не просто. Вернувшись в рощу серебристых деревьев, она вздохнула свободнее; но эльфийское солнце было закрыто тучами, и ей пришлось их разгонять, пока они не отошли к дальним пределам Аргиада в постоянно менявшуюся тень.
— Финела! — хлопнула она в ладоши, и примчалась к ней кобылица, стряхивая молнии с гривы. Арафель вскочила на нее и промолвила, куда ехать, и Финела вздрогнула под ней.
И хоть и неохотно, эльфийская лошадь пошла. И покинутый Аодан заржал ей вслед — печальный и одинокий звук в надвигавшемся мраке.
IV. Сердце Кирана Калана
— Не надо.
Она провела пальцем по краю чаши и взглянула на Мурну, которая бросилась наполнять ее. И ее движения странно тронули Арафель, как и искренность карих человеческих глаз, угадывавших чужую нужду. Она благословила и Мурну, одарив ту своей милостью, когда кувшин коснулся чаши, и тут же забыла о ней, как забывала о поверженном дереве в цвету… воистину ее мысли блуждали и кружили, и вновь возвращались к детям, а от детей к Барку, который смотрел на нее не мигая, на что был способен редкий человек. Он боялся, и она это видела. Верность и страх его простирались далеко в темное будущее. Дрожь охватила ее — совершенно не свойственная ей слабость. Она перевела взгляд на Донала, чья душа была прозрачнее всех, и на Ризи, в ком хоронился мрак, но такой же, как в эльфах, и наконец на Кирана, к чьему постаревшему виду она никак не могла привыкнуть.
— Я буду открыта, — сказала она. — Рядом с вами ходит беда. Я не могу сказать, какая, ибо я просто не знаю. Когда-то я говорила тебе о равновесии вещей, теперь оно нарушено. Мев и Келли повстречали лишь случайного путника в твоих землях и не стали причинять ему вреда. Он и не заслуживал этого. Но есть вещи и пострашнее. Ты их не знаешь. Но часть Элда погрузилась во тьму, и сам Элд стал шире и темнее, чем прежде. Проснулось то, что спало. Я стояла на страже и сдерживала их, ты понимаешь, о, господин людей? И так я стерегла все это и впредь буду стеречь. Вы — моя слабость и моя сила, вы, Кер Велл, этот круг света от очага, горящего во тьме. А тьма сгущается. И скоро грянет ночь. Молитесь, чтобы за нею наступил рассвет.
И полено рассыпалось угольями в очаге. И дети вздрогнули, и вскрикнула Бранвин. Огонь взметнулся, и тени заплясали и опали. И все неловко поежились на своих местах.
— Война? — спросил Барк хриплым грубым голосом. — Ты говоришь о войне? С Ан Бегом?
— Война, — она приложила руку к камню у своего сердца и почувствовала, как трудно ей оставаться здесь. Все вдруг показалось ей нереальным, словно серая паутина была наброшена на лик истины. А потом снова все встало на свои места. — Я уже спрашивала вас. Имеете ли вы мир?
— С Ан Бегом и Кер Давом? — переспросил Киран. — Дурной мир, но такова воля короля.
Она неопределенно указала рукой на запад.
— Там нет света.
— Там правит король, — ответил Киран. — Он — господин Дун-на-Хейвина.
— А Кер Донн?
— Свободен.
— На западе нет света — я говорю. Следите за своими пределами.
— В Кер Донне правит мой брат.
— Я уже сказала то, что сказала. И война слишком простое слово.
— Король не обращает внимания на Кер Велл, — внезапно промолвила Бранвин. — Мы не в чести. Мы верны ему, как немногие даже из тех, кто сражался за него у наших стен. Что до Кер Донна…
— Он — мой брат, — оборвал ее Киран.
На мгновение мелькнула тень, и Арафель вздрогнула, заморгав от света огней. И снова она прикоснулась к камню и пробудила напевы, звучавшие в этих стенах много лет тому назад. Они звучали вовсю даже сейчас. Арфа была разбита, но музыка продолжала звучать. Она встала, и в смущении все поднялись вслед за Кираном, и тот протянул руку, моля ее еще остаться. Она с трудом поборола объявший ее холод. Все более черная тоска наваливалась на нее, и она сопротивлялась ей, как всякому оружию мрака.
— Проводи меня, — сказала она Кирану, — недалеко, до наружного зала.
Он предложил ей руку, вероятно, смущенный, ибо места никогда ничего не значили для нее. Но иные пути были опасны, и она избрала дорогу людей, пройдя в деревянную дверь вместе с Кираном.
— Закрой дверь, — сказала она, когда они вышли в зал перед лестницей. — То, что я скажу сейчас, предназначено лишь для твоих ушей. И что ты скажешь им потом, выберешь сам.
Он послушался ее, господин Кер Велла, и снова повернулся к ней лицом. Одинокий затухающий факел разбрасывал тени вокруг, обостряя черты лица Кирана. Он выглядел старым и изможденным, страшно изможденным.
— Что ты хочешь? — спросил он.
— Ты понятливее их. Ты знаешь, что вырвалось на свободу. И я скажу тебе, что нижние пределы Аргиада покрыла тень, заволокла она и холмы. Деревья выступают из нее, но вид их необычен и смутен, и неуютен. В них нет утешения. Скажи мне правду, открой свое сердце: не чувствуешь ли ты признаков беды? Спокойно ли ты ездишь по этой земле?
— Ты знаешь, что нет.
— Я мало что знаю о людях. Скажи мне правду: а почему?
— Они помнят меня. Они помнят, кто я такой. И если удача сопутствует мне, говорят, что это волшебный дар, а если нет, то называют это проклятием. И больше всего они подозревают меня…
— В чем?
— В тщеславии. Я думаю. Или в стремлении к власти, — вздрогнув, он оглянулся, и пламя вновь заиграло на его бородатом лице. — Да и как они могут забыть? Как король может сидеть со мной на совете и не помнить? Или мой брат…
— Он тоже боится своего соседа?
— Он боится своей собственной крови. Мы не обмениваемся гонцами. Меж нами царит молчание. И страх, да. И недоверие. Мне слишком хорошо живется в Кер Велле, — он вздохнул и покачал головой, но всепожирающий страх остался на его лице. — Нет, он никогда не причинит нам вреда. Донкад — хороший человек.
— Зато не мудрый.
— Разве это так дурно?
— Для того, кто сидит в Кер Донне? Чей замок получил свое имя в Элде? Да, это очень дурно, очень дурно. И принесет много зла. Я стерегу, но моих сил недостаточно. Потому-то я и пришла сюда. Просить твоей помощи.
— Нет, — он покачал головой. — Теперь я знаю, о чем ты хочешь просить, и мой ответ: «нет».
— Сохрани для меня Кер Велл. Всего лишь сохрани. А если случится худшее, и ты поймешь, что сил больше нет, тогда ты сам решишь, что тебе делать. Ты — единственный свет, понимаешь ли — единственный. Беды в Керберне — ничто по сравнению с другим. Возьми вот это. Я не прошу, чтоб ты его носил. Решай сам, но у тебя должен быть выбор. Ради тебя, ради сохранности этого места.
Он ничего не ответил, и она достала из сокровенного места у сердца тот камень, что он когда-то носил, точно такой же, как и у нее на шее. Он мерцал странным светом под факелом, не отбрасывая тени и не отражая огня. Он лежал у нее на ладони, и, наконец, он протянул руку и взял его, и сжал в кулаке, и, казалось, зал померк после этого.
— Не ходи в Элд, — сказала она. — Тебе нельзя приходить туда. Позови меня, если будет нужда, но не произноси заклятий, ради мира прошу тебя — не приказывай мне. Будь мудрым, будь осторожным.
— Арафель! Увижу ли я тебя снова — в своей жизни — еще раз увижу?
Она уже начала таять, отступая в Элд, но задержалась, прикоснувшись к его широкой, изуродованной шрамами руке.
— Не знаю, — ответила она, но сердце ей говорило, что это и вправду их последняя встреча. — Слишком рискованно. Но кто знает? Будь здоров, брат, полуэльф, друг. И во всем…
Прикосновение растаяло. И Элд сомкнулся вокруг нее. Мгновение она еще боролась с ним, раскинувшись по всему замку, словно обняв его, так что сила, озеленявшая деревья, разлилась широко.
И кустарник, пробивавшийся сквозь трещины стен, вдруг зацвел под сумрачным небом.
И больное дитя поправилось и, вздохнув, забылось целительным сном, улыбаясь так же, как и она.
И дремавший стражник сжал в руке копье, обманутый преждевременным рассветом, пригрезившимся ему.
И люд пробудился и залился слезами, уверенный, что им приснился дивный сон, который и не вспомнить, или счастье снизошло на них, другие же заснули еще глубже, ощутив неземной покой.
И лишь один сопротивлялся, прячась на лестнице, куда он вполз, чтобы подслушать, и имя ему было Калли.
«Надо предупредить его», — подумала она, но была уже во власти рока, и мысль растаяла, как минутный рассвет над Кер Веллом. Элд принял ее назад, как сети, сплетенные из сучьев и корней, из предрассветной тьмы, в которой даже звезды были бессильны. Слеза скатилась ей на щеку, оставив за собой холодный и узкий след.
— Ты рискуешь, — прошептала тень.
Она гневно обернулась, смахнув слезу, и, выпрямившись, уставилась на тьму в тумане.
— Божок, тебе здесь нечего делать. Не трогай их. Я тебя предупреждала.
— А я говорю, ты рискуешь, — тень совсем сгустилась, став дырой в тумане. И послышался звук топнувшей ногой лошади. — Я обходила свои владения. Ты что-то сдвинула с мест. Ты пустила меня в погоню и ты призвала меня сюда, так что не шли мне угроз, не надо. Ты их всех подняла. И угрозами их не загонишь назад. Они наступают.
Арафель передернула плечами и отвернулась.
— Ты не сказала мне ничего нового. Попробуй еще раз.
И рядом во мгле послышались шаги, мягкие и бестелесные.
— Есть место по имени Кер Донн. Ты, верно, знаешь.
Она взволнованно обернулась, не заботясь о том, что подумает о ней Охотница и Хранительница ее пределов.
— Что с Кер Донном?
— Лишь то, что его господин близок с королем. Я слышала, как они совещались в Дун-на-Хейвине. Тебе бы пристало уважать меня. Я якшаюсь с королями. И говорю — берегись Кер Донна. Его история слепит твой взор. Ты заблуждаешься. Ты рискуешь, я говорю, и твои союзники нетерпеливы и ненадежны.
— Мои союзники, — она выпрямилась и прикоснулась к маленькой рукоятке кинжала на своем поясе. — Единственное, что я знаю — ни ты, ни твои братья не выиграют от моего поражения. К чему таиться? Что ты слышала в Дун-на-Хейвине?
— Весь королевский совет; я видела, как с королем говорили господин Ан Бега и владыка Кер Дава, с ними же были правители Кер Донна и Кер Лела… и в самом центре совета был сам господин Кер Донна. Ты разве не знала?
— Возможно и знала.
Тень помолчала. Темное подобие пса подкралось к ней сбоку и слилось с ней.
— Ты жестока.
— Так говорят о Ши.
— Этот человек, этот Киран… этот брат Донкада из Донна…
— Это мое дело.
— Ты связала меня обязательствами. Это твой человек вверг в сумятицу мир. Это его рук дело с самого начала, а ты все защищаешь его. Займись Донкадом, он не менее опасен.
— Донкад вне досягаемости для меня.
— Да. Вне досягаемости для тебя. Но не для других. Ты глупа, моя госпожа деревьев. Ты бесконечно глупа, но зато теперь не одинока. А в окружении врагов. И тех, кто соблазнен ими.
— Оставь меня.
— О, моя глупая госпожа, разве твоему народу не свойственна была ревность? Или тщеславие?
Арафель пошла прочь. Смерть последовала за ней темным трепетанием, скользящим сквозь туман.
— Король слаб и слабеет все больше, и они отравляют его уже не только словами. Но я не спешу забрать его. Его день еще впереди. И что будет тогда? Кто придет, как не Донкад? Убей его, госпожа; один удар эльфийского меча, и мир будет спасен.
— Нет. Не спасен. Оставь меня. Ты надоела мне.
— Ты устала от меня, своей посланницы. Девчонки, которую ты посылаешь охранять свои пределы — о, глупая госпожа, тебе бы раньше меня послушаться. Какой веселый гость пришел в Керберн! И я могу назвать тебе других, таящихся тут и там. Остановись, послушай! Этот твой человек — отдай мне его. Тебе не взять Донкада, у тебя руки коротки. Но я могу исправить все. Из страха перед этим Кираном король прислушивается к дурным советам, из страха перед тем, что он видел в тот день на поле, из-за помощи, которую ты оказала этому человеку. А ты не знаешь? Никого во всем королевстве король не боится так, как Кирана из Кер Велла, вместо того, чтобы бояться тех, кого следует.
Неотступно госпожа Смерть стремилась к своей добыче. И снова Арафель остановилась и замерла в смертном Элде.
— Ты что-то знаешь и скрываешь. Скажи и покончим с этим!
— Да, я кое-что узнала, пока ты занималась другим: король не доверял старому господину Кер Велла из-за этого человека, и другие помогали разрастаться пропасти между ними, пока уже ничто не могло соединить ее края. Но больше всех Донкад из Донна, да, больше всех. Он что-то замышляет. Еще не знаю, что. Ты говоришь, что не можешь его тронуть. Но что-то из Элда поднялось к нему и теперь блуждает вокруг Кер Донна, то появляясь, то исчезая, и я ничего не могу уловить. А хотела бы.
Арафель долго молчала, и камень горел холодным огнем у ее сердца.
— С этого надо было начать. Это печальные вести.
— Пойди туда. Если там Элд, то и ты там можешь быть. Разберись с этим. А мне отдай этого смутьяна из Кер Велла. Мы еще можем все повернуть вспять.
— Нет, — сказала Арафель, сжимая в руке камень. — Нет. Не сомневаюсь, что того хотят твои собратья. Но я не приму твой совет, Охотница. Никогда.
— Значит, боишься? — прошептала Смерть. — Или делаешь вид, что так мудра, что у тебя есть свои тайны. Скажи, что боишься, что не хочешь ничего менять. Но ради чего? Ради чего ты живешь? Ты говорила — чтобы хранить, чтобы препятствовать тому, чему сама виной, а теперь ты отступаешь, чтобы спасти лишь себя и свои деревья, и своего единственного любимца — но на сколько? И ради чего?
— Не трать на меня свой яд. Передай своим братьям следующее: Элд изменился, и теперь ты сказала мне, почему. И поверь, леса мои шире, чем были прежде, во всех направлениях. И я проводила время не в снах, нет. Хотела бы, но не могла, иначе и мне было бы все известно. И помни: держись подальше от Кер Велла!
— Эльфийское коварство! — взвыла Смерть и попыталась ухватить Арафель за рукав, но та уже ушла, растаяв. — Послушай! — закричала Смерть ей вслед. — Арафель!
Но она была бессильна использовать это имя. Она ничего не могла поделать с Ши и, в гневе затрубив в свой рог, она собрала гончих на охоту.
В Кер Велле говорили, что волки снова начали рыскать в холмах; и с лесистых вершин обрушилась буря, пустив грозовые тучи совсем не в том направлении — к востоку.
Но кое-кто в Кер Велле знал, в чем тут дело.
Арафель сжала камень обеими руками и закрыла глаза, и углубилась в себя, чтобы отыскать путь — так это стало не просто. Вернувшись в рощу серебристых деревьев, она вздохнула свободнее; но эльфийское солнце было закрыто тучами, и ей пришлось их разгонять, пока они не отошли к дальним пределам Аргиада в постоянно менявшуюся тень.
— Финела! — хлопнула она в ладоши, и примчалась к ней кобылица, стряхивая молнии с гривы. Арафель вскочила на нее и промолвила, куда ехать, и Финела вздрогнула под ней.
И хоть и неохотно, эльфийская лошадь пошла. И покинутый Аодан заржал ей вслед — печальный и одинокий звук в надвигавшемся мраке.
IV. Сердце Кирана Калана
Бранвин вышла за Кираном, осторожно скрипнув дверью и пропустив яркий луч света из зала на лестницу, где он сидел на ступенях, повесив голову и сжав руками колени, как сидел бы ребенок.
— Мой господин, — робко сказала она. — Киран, любовь моя.
Ее голос звучал так мягко и непривычно, что он вздрогнул, услышав его издалека, куда забрел и потерялся во мгле. Голос Бранвин тоже имел свою власть, совсем другую, и он должен был откликнуться и вернуться назад, когда она стояла так на коленях и с такой тревогой призывала его имя. Он растревожил ее, он не должен был ее волновать. Он ощущал тепло ее рук, прижимавших его ладони к нежным губам. Ее глаза пытливо всматривались в него, лицо наполовину было в тени, его тени, которую он отбрасывал из-за горевшего сзади факела. Это был его зал, его лестница, его трепещущий свет, и это слепящее марево шло из его трапезной, сиявшей огнями и пропитанной ароматами пищи. Оттуда доносились просящие голоса его детей: «Папа куда-то ушел? Что с ним? Отпусти меня, Барк!» и чей-то ответ: «Тихо! Успокойся, юный господин».
— Киран, — промолвила Бранвин и, угадав, взглянула туда, где у него саднило — на горло. Она протянула руку и коснулась его, взяла камень своими пальцами, и Киран метнулся, охваченный одновременно ужасом, любовью и страхом. Он вскрикнул, или то была она, и рухнул в ее объятия, цепляясь за нее, как утопающий. Послышались звуки шагов и крик из трапезной, и свет затопил их обоих, хлынув через настежь распахнутые двери.
— Господин, — зазвучал низкий голос Барка, — моя госпожа… — и маленькая тень метнулась вперед с высоким пронзительным криком. — Постойте, — промолвил Барк, но дети уже бросились к ним, и Киран ухватился одной рукой за Келли, другой — за Мев, и ощутил их любовь как глоток свежей воды, в то время как любовь Бранвин была вином: ее благоухала, их была чиста; он ощутил их души — они были как осенняя паутина, как ветер, несущий аромат цветущих лилий.
— Киран, — прошептала Бранвин. И грянул гром; но он звучал за стенами. Он лишился чувств, ощущая только, как она пытается удержать его руками. Переплетя свои пальцы с ее, он добрался до камня в ее руке и запрятал его за воротник. И комната вновь прояснилась перед ним, так что он смог сделать вид, что с ним все в порядке, и взглянуть в ее глаза, а потом посмотреть на Мев и Келли. Они словно светились — но то был свет, падавший на них сзади, из трапезной. Он глубоко вздохнул и поднялся на ноги, лишь на мгновение оперевшись на Бранвин.
— Со мной все в порядке, — промолвил он и оглядел собравшихся. — Я заснул на мгновение. Так Бранвин меня и нашла, — он взглянул на детей, обнял их и вернулся в трапезную — к яркому свету, сладкому запаху веток и остаткам пира. Здесь его дожидались другие — Леннон арфист, Шихан, Мурна, Роан, встревоженные и верные ему люди. Он оглядел их. Он понял, что прошло немало времени, и он сильно напугал их, и больше всех своих детей, которые притихли и непривычно льнули к родителям. И Бранвин, Бранвин — он ощущал ее присутствие за своей спиной, как ощущают кровоточащую рану.
— Наша гостья ушла, — произнес он. — Она пожелала нам всем добра и побеседовала со мной немного о таких вещах… о таких… которые свидетельствуют о ее расположении. И не ждите от нее никогда ничего дурного. Потом я присел, задумавшись над услышанным. А теперь ступайте по постелям. И храните молчание о происшедшем в этом зале, даже самые младшие из нас, — он взглянул на своих детей — сначала на одного, потом — на другого. — Храните молчание.
— Да, господин, — еле слышно промолвил Келли.
— Да, — шепотом сказала Мев.
— Ступайте с Мурной.
И больше дети не промолвили ни слова. Они обняли его — сначала один, потом другая, и он нагнулся к ним поближе и почувствовал хрупкость их рук по сравнению с собственными, и тепло их тел, словно живые обнимали мертвого, но ни один из них не отшатнулся. Мурна взяла их и повела в молчании наверх.
— Ступайте, — сказал он остальным. И Леннон склонился, чтобы взять свою арфу, а Донал и Ризи нагнулись за плащами, повинуясь ему, и лишь Барк стоял неподвижно и смотрел на него.
— Ступайте, — повторил Киран.
— Моя госпожа? — переспросил Барк, готовый ослушаться, если Бранвин скажет иначе. В этом непослушании были любовь и преданность. Ризи, а за ним Донал подошли и замерли с Барком, предчувствуя дальнейшее, остановились и другие.
— Ступайте, — тихо промолвила Бранвин. — Только… Барк, не ляжешь ли спать у двери сегодня?
— Да, — откликнулся Барк.
— В этом нет нужды, — заметил Киран, но почувствовал, что Барк не намерен прислушиваться к его мнению в этом вопросе. Они сами назначили себя его телохранителями, его жена и самый верный друг. И ему показалось, что это как детское объятие — беспомощное, но теплое. Барк ушел последним; и возможно, он не один останется на страже. Донал и Ризи, они, наверно, будут сменять его. У Бранвин было много союзников.
Дверь закрылась. И шаги их замерли в глубине лестницы. Киран с Бранвин остались одни.
— Ты всех их подкупила? — спросил он с легким смешком и поцеловал ее в лоб. — Ступай ложись и ты, ступай и отдохни.
— Пойдем со мной.
— Мне не по себе, — и дрожь пробежала по его спине, как от сквозняка из двери. На улице рокотал гром, и дождь бил по крыше. — Сегодня я — негодный муж. Может, посидишь со мной у очага?
Она была готова. Он отодвинул большую скамью от стола с остатками пиршества, установил ее перед гаснущим огнем и усадил Бранвин, обняв ее за плечи. Долго она ни о чем не спрашивала его, но ему были известны все ее вопросы и упреки, ибо никто в Кер Велле не был так знаком с этим камнем, как она. Сны накатывали на него, и он сопротивлялся им, должен был сопротивляться, пока рядом была Бранвин. Мгла угрожающе подступала все ближе, и он испытывал свои силы, отгоняя ее, и пока их хватало.
— То, что она сказала, не слишком утешительно, Бранвин, — начал он наконец, прервав долгое молчание. — Но этот… этот дар — будь он у меня сегодня, беда бы близко не подошла к Мев и Келли; и никакая опасность без моего ведома не будет грозить Кер Веллу — я должен иметь его. Пока мне придется носить его при себе, — он не мог заставить себя рассказать ей о всех своих подозрениях и сомнениях, о том, что пришел конец его удаче и счастью Кер Велла, и многому другому. — Не думаю, что он понадобится мне, я буду всего лишь хранить его — так будет мудрее. Но она может больше не вернуться. А если она захочет оказать нам помощь, то это единственный способ нам уцелеть.
— Какая невредимость с этой вещью! — воскликнула Бранвин и, схватив его за руки, заглянула ему в глаза, словно только того и ждала. — О, позволь я стану носить его вместо тебя.
И на мгновение он струсил, подумав лишь о том, что он будет свободен, и только потом осознал, что это предлагает ему Бранвин, хрупкая Бранвин, которая слышала пение леса в ураган и которой снились кошмары, что она потерялась в лесу.
— Нет, любовь моя, — ответил он.
— Ты жалеешь для меня камень, защиту, даваемую им? — спросила она, непоколебимая в своих доводах и гораздо более хитрая, чем он, особенно сейчас, когда мысли его путались. — Не хочешь поделиться его дарами?
Он беспомощно смотрел на нее, лишенный всех аргументов.
— Значит, в нем нет защиты, — промолвила она.
— Если меня призовет мой король и велит мне взять меч, неужто ты стала бы удерживать меня? Нет.
— Если тебя призовет король, — ответила Бранвин, — я бы знала, что это сладкая западня.
Ее коварство потрясло его. Он подарил ей детей и спал с ней бок о бок двадцать два года. И никогда он не слышал от Бранвин подобных слов. И теперь они смутили его, разрушив все его доводы.
— Я имел в виду не короля, — промолвил он.
— Значит, ее.
— И если она призовет меня, у меня тоже не будет выбора, — упорно продолжал он, чувствуя, как холодным пламенем горит у его сердца камень. — Бранвин, идет война, и я могу помочь лишь одним — храня этот камень. Идет война, — и он увидел знамена и драконов в языках пламени, падающие стены, как рассыпающиеся угли, и серебряный дождь стрел под эльфийским солнцем…
Лиэслиа!
Пробежавшая дрожь изумила его. Он ощутил на своей шее ее пальцы, почувствовал, как она расстегнула цепь и сняла ее, и, снова вздрогнув, он ухватился за продолговатый камень, который был уже в ее руках. И вместе с камнем он сжал ее пальцы, запутавшиеся в цепочке.
— Она — невежливая гостья, — слабо прошелестела Бранвин. — Она дала подарки нашим детям, дала тебе, а мне — ничего, для меня у нее не нашлось ничего.
Но он смотрел дальше слов, в самую суть и видел страх в глазах Бранвин. Возможно, из-за камня, который они оба сжимали в руках. Но он видел больше, и это видение жгло ему душу, ибо он ощущал различие между ее кровью и своей; и то, что Мев и Келли были его детьми, ибо Арафель принесла им дары, ничего не подарив Бранвин. Арафели было нечего дать Бранвин. И Бранвин это знала не хуже, чем он.
Упало последнее полено, рассыпавшись искрами, и вместе с ним что-то оборвалось в его сердце, как сокрушительное падение на грани сна, как приснившаяся стремнина, только сном тем была их жизнь, их мир и покой, их вера в то, что и за гранью смерти они будут вместе.
Теперь же, пока он носит камень, ни смерть, ни время не властны над ним. И Бранвин знала это. Он сможет лишь растаять, но не умереть. Вот что вернула ему Арафель — власть, которой он когда-то обладал и которую вернул Элду, ибо знал, к чему она его приведет. Он мог навсегда вернуться в Элд, а Бранвин не могла.
Он уже ощущал холодок, исходящий от камня, который нес с собой лишь сухую и равнодушную эльфийскую любовь, превращая человеческий мир в грубый и вульгарный слепок. Он обещал ему такие ужасы и неземные красоты, которые разделят их навеки.
— Бранвин, — произнес он ее имя как заклинание. — Бранвин, Бранвин, — имена, произнесенные трижды, имели свою власть. Он молил, чтобы ее тепло и любовь удержали его. Он не хотел грез и снов. — Будь со мной, Бранвин.
И она обняла его. Он уронил голову ей на плечо, безвольно опустив руку со спасенным камнем к себе на колени — большой, высокий человек, ибо все сыновья и дочери Кер Донна были высоки в отличие от родни Бранвин. И человеческая дочь держала в объятиях кровного брата эльфов, воина, которого страшился сам король, с чьим мечом печально были знакомы и Брадхит, и Боглах, и она баюкала его как дитя.
Так он поспал немного и проснулся, и обнял теперь ее, прижав ее светлую головку к своему сердцу.
Огонь погас, и свечи трепетали, лишь угли подмигивали в темном очаге, — камни которого ненадолго были оставлены остывать.
Он окинул внутренним взором свои пределы — пространство, словно свиток, развернулось перед ним — и с одной стороны были туман и мгла; а с другой занимался обычный рассвет, и дождь перешел в морось, свисавшую каплями с листьев деревьев. И такую власть давал ему камень. И, казалось, опасностей было меньше, чем несколько часов тому назад. И присутствие Арафели он ощущал лишь смутно. Ее время текло иначе, и этот длинный вечер был для нее лишь мгновением, неразличимым по своим целям и порывам.
— Мой господин, — робко сказала она. — Киран, любовь моя.
Ее голос звучал так мягко и непривычно, что он вздрогнул, услышав его издалека, куда забрел и потерялся во мгле. Голос Бранвин тоже имел свою власть, совсем другую, и он должен был откликнуться и вернуться назад, когда она стояла так на коленях и с такой тревогой призывала его имя. Он растревожил ее, он не должен был ее волновать. Он ощущал тепло ее рук, прижимавших его ладони к нежным губам. Ее глаза пытливо всматривались в него, лицо наполовину было в тени, его тени, которую он отбрасывал из-за горевшего сзади факела. Это был его зал, его лестница, его трепещущий свет, и это слепящее марево шло из его трапезной, сиявшей огнями и пропитанной ароматами пищи. Оттуда доносились просящие голоса его детей: «Папа куда-то ушел? Что с ним? Отпусти меня, Барк!» и чей-то ответ: «Тихо! Успокойся, юный господин».
— Киран, — промолвила Бранвин и, угадав, взглянула туда, где у него саднило — на горло. Она протянула руку и коснулась его, взяла камень своими пальцами, и Киран метнулся, охваченный одновременно ужасом, любовью и страхом. Он вскрикнул, или то была она, и рухнул в ее объятия, цепляясь за нее, как утопающий. Послышались звуки шагов и крик из трапезной, и свет затопил их обоих, хлынув через настежь распахнутые двери.
— Господин, — зазвучал низкий голос Барка, — моя госпожа… — и маленькая тень метнулась вперед с высоким пронзительным криком. — Постойте, — промолвил Барк, но дети уже бросились к ним, и Киран ухватился одной рукой за Келли, другой — за Мев, и ощутил их любовь как глоток свежей воды, в то время как любовь Бранвин была вином: ее благоухала, их была чиста; он ощутил их души — они были как осенняя паутина, как ветер, несущий аромат цветущих лилий.
— Киран, — прошептала Бранвин. И грянул гром; но он звучал за стенами. Он лишился чувств, ощущая только, как она пытается удержать его руками. Переплетя свои пальцы с ее, он добрался до камня в ее руке и запрятал его за воротник. И комната вновь прояснилась перед ним, так что он смог сделать вид, что с ним все в порядке, и взглянуть в ее глаза, а потом посмотреть на Мев и Келли. Они словно светились — но то был свет, падавший на них сзади, из трапезной. Он глубоко вздохнул и поднялся на ноги, лишь на мгновение оперевшись на Бранвин.
— Со мной все в порядке, — промолвил он и оглядел собравшихся. — Я заснул на мгновение. Так Бранвин меня и нашла, — он взглянул на детей, обнял их и вернулся в трапезную — к яркому свету, сладкому запаху веток и остаткам пира. Здесь его дожидались другие — Леннон арфист, Шихан, Мурна, Роан, встревоженные и верные ему люди. Он оглядел их. Он понял, что прошло немало времени, и он сильно напугал их, и больше всех своих детей, которые притихли и непривычно льнули к родителям. И Бранвин, Бранвин — он ощущал ее присутствие за своей спиной, как ощущают кровоточащую рану.
— Наша гостья ушла, — произнес он. — Она пожелала нам всем добра и побеседовала со мной немного о таких вещах… о таких… которые свидетельствуют о ее расположении. И не ждите от нее никогда ничего дурного. Потом я присел, задумавшись над услышанным. А теперь ступайте по постелям. И храните молчание о происшедшем в этом зале, даже самые младшие из нас, — он взглянул на своих детей — сначала на одного, потом — на другого. — Храните молчание.
— Да, господин, — еле слышно промолвил Келли.
— Да, — шепотом сказала Мев.
— Ступайте с Мурной.
И больше дети не промолвили ни слова. Они обняли его — сначала один, потом другая, и он нагнулся к ним поближе и почувствовал хрупкость их рук по сравнению с собственными, и тепло их тел, словно живые обнимали мертвого, но ни один из них не отшатнулся. Мурна взяла их и повела в молчании наверх.
— Ступайте, — сказал он остальным. И Леннон склонился, чтобы взять свою арфу, а Донал и Ризи нагнулись за плащами, повинуясь ему, и лишь Барк стоял неподвижно и смотрел на него.
— Ступайте, — повторил Киран.
— Моя госпожа? — переспросил Барк, готовый ослушаться, если Бранвин скажет иначе. В этом непослушании были любовь и преданность. Ризи, а за ним Донал подошли и замерли с Барком, предчувствуя дальнейшее, остановились и другие.
— Ступайте, — тихо промолвила Бранвин. — Только… Барк, не ляжешь ли спать у двери сегодня?
— Да, — откликнулся Барк.
— В этом нет нужды, — заметил Киран, но почувствовал, что Барк не намерен прислушиваться к его мнению в этом вопросе. Они сами назначили себя его телохранителями, его жена и самый верный друг. И ему показалось, что это как детское объятие — беспомощное, но теплое. Барк ушел последним; и возможно, он не один останется на страже. Донал и Ризи, они, наверно, будут сменять его. У Бранвин было много союзников.
Дверь закрылась. И шаги их замерли в глубине лестницы. Киран с Бранвин остались одни.
— Ты всех их подкупила? — спросил он с легким смешком и поцеловал ее в лоб. — Ступай ложись и ты, ступай и отдохни.
— Пойдем со мной.
— Мне не по себе, — и дрожь пробежала по его спине, как от сквозняка из двери. На улице рокотал гром, и дождь бил по крыше. — Сегодня я — негодный муж. Может, посидишь со мной у очага?
Она была готова. Он отодвинул большую скамью от стола с остатками пиршества, установил ее перед гаснущим огнем и усадил Бранвин, обняв ее за плечи. Долго она ни о чем не спрашивала его, но ему были известны все ее вопросы и упреки, ибо никто в Кер Велле не был так знаком с этим камнем, как она. Сны накатывали на него, и он сопротивлялся им, должен был сопротивляться, пока рядом была Бранвин. Мгла угрожающе подступала все ближе, и он испытывал свои силы, отгоняя ее, и пока их хватало.
— То, что она сказала, не слишком утешительно, Бранвин, — начал он наконец, прервав долгое молчание. — Но этот… этот дар — будь он у меня сегодня, беда бы близко не подошла к Мев и Келли; и никакая опасность без моего ведома не будет грозить Кер Веллу — я должен иметь его. Пока мне придется носить его при себе, — он не мог заставить себя рассказать ей о всех своих подозрениях и сомнениях, о том, что пришел конец его удаче и счастью Кер Велла, и многому другому. — Не думаю, что он понадобится мне, я буду всего лишь хранить его — так будет мудрее. Но она может больше не вернуться. А если она захочет оказать нам помощь, то это единственный способ нам уцелеть.
— Какая невредимость с этой вещью! — воскликнула Бранвин и, схватив его за руки, заглянула ему в глаза, словно только того и ждала. — О, позволь я стану носить его вместо тебя.
И на мгновение он струсил, подумав лишь о том, что он будет свободен, и только потом осознал, что это предлагает ему Бранвин, хрупкая Бранвин, которая слышала пение леса в ураган и которой снились кошмары, что она потерялась в лесу.
— Нет, любовь моя, — ответил он.
— Ты жалеешь для меня камень, защиту, даваемую им? — спросила она, непоколебимая в своих доводах и гораздо более хитрая, чем он, особенно сейчас, когда мысли его путались. — Не хочешь поделиться его дарами?
Он беспомощно смотрел на нее, лишенный всех аргументов.
— Значит, в нем нет защиты, — промолвила она.
— Если меня призовет мой король и велит мне взять меч, неужто ты стала бы удерживать меня? Нет.
— Если тебя призовет король, — ответила Бранвин, — я бы знала, что это сладкая западня.
Ее коварство потрясло его. Он подарил ей детей и спал с ней бок о бок двадцать два года. И никогда он не слышал от Бранвин подобных слов. И теперь они смутили его, разрушив все его доводы.
— Я имел в виду не короля, — промолвил он.
— Значит, ее.
— И если она призовет меня, у меня тоже не будет выбора, — упорно продолжал он, чувствуя, как холодным пламенем горит у его сердца камень. — Бранвин, идет война, и я могу помочь лишь одним — храня этот камень. Идет война, — и он увидел знамена и драконов в языках пламени, падающие стены, как рассыпающиеся угли, и серебряный дождь стрел под эльфийским солнцем…
Лиэслиа!
Пробежавшая дрожь изумила его. Он ощутил на своей шее ее пальцы, почувствовал, как она расстегнула цепь и сняла ее, и, снова вздрогнув, он ухватился за продолговатый камень, который был уже в ее руках. И вместе с камнем он сжал ее пальцы, запутавшиеся в цепочке.
— Она — невежливая гостья, — слабо прошелестела Бранвин. — Она дала подарки нашим детям, дала тебе, а мне — ничего, для меня у нее не нашлось ничего.
Но он смотрел дальше слов, в самую суть и видел страх в глазах Бранвин. Возможно, из-за камня, который они оба сжимали в руках. Но он видел больше, и это видение жгло ему душу, ибо он ощущал различие между ее кровью и своей; и то, что Мев и Келли были его детьми, ибо Арафель принесла им дары, ничего не подарив Бранвин. Арафели было нечего дать Бранвин. И Бранвин это знала не хуже, чем он.
Упало последнее полено, рассыпавшись искрами, и вместе с ним что-то оборвалось в его сердце, как сокрушительное падение на грани сна, как приснившаяся стремнина, только сном тем была их жизнь, их мир и покой, их вера в то, что и за гранью смерти они будут вместе.
Теперь же, пока он носит камень, ни смерть, ни время не властны над ним. И Бранвин знала это. Он сможет лишь растаять, но не умереть. Вот что вернула ему Арафель — власть, которой он когда-то обладал и которую вернул Элду, ибо знал, к чему она его приведет. Он мог навсегда вернуться в Элд, а Бранвин не могла.
Он уже ощущал холодок, исходящий от камня, который нес с собой лишь сухую и равнодушную эльфийскую любовь, превращая человеческий мир в грубый и вульгарный слепок. Он обещал ему такие ужасы и неземные красоты, которые разделят их навеки.
— Бранвин, — произнес он ее имя как заклинание. — Бранвин, Бранвин, — имена, произнесенные трижды, имели свою власть. Он молил, чтобы ее тепло и любовь удержали его. Он не хотел грез и снов. — Будь со мной, Бранвин.
И она обняла его. Он уронил голову ей на плечо, безвольно опустив руку со спасенным камнем к себе на колени — большой, высокий человек, ибо все сыновья и дочери Кер Донна были высоки в отличие от родни Бранвин. И человеческая дочь держала в объятиях кровного брата эльфов, воина, которого страшился сам король, с чьим мечом печально были знакомы и Брадхит, и Боглах, и она баюкала его как дитя.
Так он поспал немного и проснулся, и обнял теперь ее, прижав ее светлую головку к своему сердцу.
Огонь погас, и свечи трепетали, лишь угли подмигивали в темном очаге, — камни которого ненадолго были оставлены остывать.
Он окинул внутренним взором свои пределы — пространство, словно свиток, развернулось перед ним — и с одной стороны были туман и мгла; а с другой занимался обычный рассвет, и дождь перешел в морось, свисавшую каплями с листьев деревьев. И такую власть давал ему камень. И, казалось, опасностей было меньше, чем несколько часов тому назад. И присутствие Арафели он ощущал лишь смутно. Ее время текло иначе, и этот длинный вечер был для нее лишь мгновением, неразличимым по своим целям и порывам.