Черри Кэролайн. Эльфийский Камень Сна

   — Так, — это обрадовало ее, ибо каким бы маленьким и уродливым он ни был, его темные глаза светились пониманием. Она легко спустилась на землю, и замерла, возвышаясь над ним, а потом, щадя его самолюбие, присела, как и он, так, чтобы ему было удобно смотреть ей в глаза. — Я должна попросить тебя о тайной вещи, Граги.
   — Попросить, — повторил он, отшатнувшись. — Она говорит «попросить». Дина Ши обитает в глубоком мраке, в далеких местах. О, оставь в покое моих людей, эльф. Пусть они спокойно живут.
   — Ты мне не веришь, маленький Ши?
   Он вздрогнул еще сильнее.
   — Я люблю их. Я буду сражаться, я буду.
   — И вправду ты будешь, — ответила она, положив руки на колени и прямо глядя в его темные глаза. — Теплое местечко ты устроил здесь. Огородились изгородями, А знаешь, я была в гостях у людей.
   Глаза Граги расширились от изумления, и он покачал головой.
   — В их зале, — сказала Арафель.
   Это уже превышало все. Граги замигал — сомнение все больше охватывало его.
   — Эльфу нравятся мои изгороди.
   — Я не говорила, что они мне нравятся, Граги! Я сказала, что прощаю их.
   — Ах! Вот она, Дина Ши.
   Она поднялась. И Граги снова отшатнулся и нахмурился.
   — Ты смел, — заметила она. — И смелости в тебе не по росту. Я так и думала. А потому пришла к тебе. Послушаешь?
   — Дина Ши говорит, что хочет, а Граги обязан выслушать.
   — Было время… — начала она и невольно умолкла, потом попробовала продолжить. — Граги, я умоляю.
   Волосы поползли вверх у Граги вместе с невидимыми бровями, открыв изумленные глаза. Граги выпрямился и сжал колени руками.
   — Пожалуйста, эльф, только не против моих людей.
   — За холмами есть двое детей — очень умные дети, на редкость умны и добры. К тому же вежливые. Они понравятся тебе. И их земля — она не так хороша, как твоя, но для людей очень ухожена. Я видела, как по вечерам они выставляют молоко и лепешки. Учтивый народ, даже если никто не принимает их даров. А дети — ты их узнаешь при первом же взгляде. Ты ни с кем их не перепутаешь.
   — Но у меня есть своя земля, Дина Ши, свой хутор и свои люди, о которых я забочусь…
   — От тебя потребуется очень мало внимания, лишь время от времени. Я не говорю, что ты должен выполнять их работу на полях; но тени подступили к ним совсем близко. Если время от времени ты будешь обращать на них свой взор или уделять им внимание… Это очень учтивый народ. Они будут признательны тебе за работу — так я думаю, маленький Ши. А у меня есть свои дела. Но я знаю, что тени не станут шутить с тобой.
   Граги наклонился вперед.
   — Кто они тебе?
   — Они мне дороги. Люди такие, какие есть, дороги мне. Я прошу, Граги. Вина Ши просит и надеется. Я знаю, что это не пустяк.
   — Ты раскачала холмы, — укоризненно промолвило существо. — Ты выпустила их на волю. А теперь ты приходишь просить о помощи.
   — Да.
   Граги снова вздрогнул, глаза его закатились, и он застонал.
   — Граги видит. О, я вижу, я вижу, я вижу тьму.
   — Она близко, Граги?
   Все его члены содрогнулись в конвульсии. Он забормотал, и постепенно это бормотание облеклось в слова.
 
   Черной-черной тьмой оно возлежит,
   И горе тому, кто встретит его на пути;
   Холодом жжет и живет в бессердечье своем,
   И сердце ничье не сможет это вместить.
 
   Арафель вздрогнула и положила руку на шею Финеле.
   — Я разгадала твою загадку. Лучше бы я этого не делала.
   На мгновение, казалось, Граги лишился рассудка. Затем он начал приходить в чувство и, обхватив себя руками, снова принялся раскачиваться взад и вперед.
   — Холодно, — жалобно проскулил он.
   — Да, холодно. И в этом есть доля и моей вины. Я отвечаю за это. И все же — уважишь ли ты мою просьбу, Граги?
   Он поднялся, еле доставая ей до пояса, и посмотрел на нее снизу вверх, а когда она, ухватившись за гриву Финелы, взлетела ей на спину, ему и вовсе пришлось задрать голову.
   — Граги сделает, что сможет, — ответил он. — Я постараюсь. Я очень сильный.
   — Маленький братишка, я не сомневаюсь в этом.
   Глаза его блеснули.
   — Я братишка?
   — Братишка, — повторила она.
   Он рассмеялся и побежал вприпрыжку вслед за лошадью, когда та тронулась с места. Но кобылица все увеличивала шаг, и загрохотал гром, и Граги отстал, не обладая такой скоростью. Вспыхнула молния, и под ветром вздохнули деревья. Граги остался позади, где вскоре должна была разразиться гроза, где уже лепетал дождь и ворочался гром.
   Арафель неслась земными путями, не осмеливаясь вступить в иной мир. Впереди, на севере, действительно сгущалась тьма, в которой не было видно ни звезд, ни облаков, лишь мрак и все усиливающийся холод.
   Древними были эти холмы возле Донна, гораздо древнее людей. Там были узилища, но основания их поколебались, и то, что вырвалось на свободу, лишь временно вернулось туда в поисках приюта.
   Более сильные духи просыпались медленнее, ибо их сковывали более крепкие узы, но кроме этого светлого места тьма повсюду сгущалась, предвещая зло. И Арафель не собиралась слепо бросаться на нее; сначала все надо было разузнать — как далеко она распространилась, и что объяла, и чем вооружена. Она могла бы скрыться ненадолго в Элде, но тьма могла прорваться и туда.
   «Бессердечной» назвал ее Граги в своем полубезумном бормотании, но это было очень верным именем, как она ощущала, таким же верным, как любое другое.

V. Послание

   Он спал, хоть и урывками, и Бранвин была рядом, но большую часть ночи он лежал без сна, сжимая камень, помня о нем постоянно, хоть и не пользуясь им.
   Драконы шевелились в его видениях, и сверкали копья и эльфийские доспехи — древние войны.
   Лицо, по-эльфийски прекрасное, мелькало рядом: «князь эльфов», — шептали тени, пугаясь его лучезарности. «Лиэслиа», — промолвил Киран, но это был только сон. С тех пор прошли многие годы — их было столько, сколько листьев в лесу и дождевых капель в грозу. Земля миновала пору своей юности с тех пор, как он впервые ступил на нее — брат безвозрастной Арафели.
   Но когда взглянул, действительно взглянул сквозь камень на то, что окружало их, видение его было серым и странным, и ему показалось, что он заблудился среди деревьев, совсем не похожих на те, что он знал. Он вспомнил тьму, сгустившуюся среди холмов и заслонившую от него море, и все же тревога пронизывала его и мысль о силе, способной заглушить камень.
   Сила Арафели? — гадал он. Но она была темной в отличие от ее созданий, и страх не походил на тот восторженный ужас, который он испытывал перед ней. Есть ли у нее темный лик? А может он был у Лиэслиа? И от чего может померкнуть камень? Арафель, что мне с ним делать?
   «Для защиты, — сказала она. — Я не прошу, чтобы ты пользовался им. Только чтоб у тебя оставался выбор».
   Неужто час его пришел? Или я всего лишь увидел, что таилось за нашим покоем и миром все эти годы?
   «Не ходи в Элд», — сказала она, и он верил ей и не позволял себе думать о нем в эти серые неверные часы, когда разделявшая их пелена истончалась. «Я не иду к тебе». И снова: «Вправду ли я отсутствую здесь, когда ухожу туда? Или лишь грежу?» И мысль об испуге Бранвин, если она проснется и застанет его растаявшим, заставляла его сопротивляться не меньше, чем приказ Арафели.
   А когда рассвело, он сделал вид, что проснулся, и улыбнулся своей жене, и поцеловал ее, а за прорезью окна пели птицы, и на них струился нежный влажный свет, ибо была весна, и они укрылись одеялами, но свежий воздух бодрил, и они уже не пользовались ставнями, которые закрывали на зиму.
   — Им все нипочем, — сказал он о птицах. — Послушай, как они поют сегодня утром.
   — Ты отдохнул? — спросила она, изучающе глядя ему в лицо.
   — О да, — он не хотел ей лгать, и все же сделал это. Он улыбался на протяжении всего завтрака…
   — Мы сегодня поедем? — спросил Келли.
   — Замолчи, — резко оборвала его Бранвин. — Нет, не поедете. Оставь отца в покое.
   И Келли тут же умолк, что было так на него непохоже; и Мев дернула брата за рукав и ничем не показала, что слышала его вопрос.
   И отчаяние охватило его, но он взъерошил Келли волосы и сделал вид, что ничего не произошло.
   — Посмотрим, — ответил он. — Ведь все в порядке, не так ли?
   — О да, — поспешно ответила Мев, широко раскрыв глаза, уж слишком поспешно.
   — Да, — согласился Келли.
   Так они все выучились лгать. «Это не так» — рвалось у него с языка, но он сдержался, только чтобы не нарушить мир и желая лишь одного, чтобы дети чем-нибудь провинились или начали вертеться на своих местах, или спорить из-за масла, как это бывало в другие дни.
   И все же он продолжал улыбаться, несмотря на свою усталость, усталость слишком большую, чтобы у него достало сил ссориться с дорогими его сердцу людьми. Его лишь встревожил его готовый вспыхнуть гнев, но он загнал его вглубь и продолжал есть свой завтрак, хоть чрево и не желало принимать пищу, и посматривал на нахмурившуюся Бранвин, которая беседовала с детьми о том о сем и отдавала им распоряжения, а они лишь послушно соглашались опять-таки с несвойственной им покорностью. «О, избавь меня от этого», — взмолился он, не думая ни об их, ни о своих грядущих днях. Он малодушно поддался мгновению, как раненый навылет отдается своей ране. Киран поставил свою чашу.
   — У меня дела, — промолвил он и поднялся, и все тут же уставились на него, даже Мурна, присутствовавшая в этом семейном кругу за столом. Она смотрела детскими глазами такими огромными, что, казалось, бледное лицо ее исчезло, и вид ее показался странным ему. Неужто даже Мурна так хорошо все понимала про него? И Бранвин, и дети…
   — У меня дела, — повторил он.
   Молчание проводило его. Он с шумом спустился по лестнице и миновал оружейную, в которой, как пустые панцири жуков, висели доспехи, где пахло маслом и войной, и близость железа наполняла его члены зудящей истомой.
   Он вышел на чистый воздух, на стену, на солнце и поднял к нему лицо, закрыв глаза, пока недомогание от соприкосновения с железом не покинуло его.
   «Лиэслиа!» — позвал он, не осмеливаясь обратиться к Арафели. Но ответа все не было. Камень бесчувственно давил ему на сердце, и он ощущал лишь тепло солнца и свежесть ветра.
   Он вздохнул и открыл глаза, и снова вздохнул, и начал спускаться по каменным ступеням во двор.
   На улице ему стало легче. Он улыбался пажам и кузнецу, готовившемуся к своему ежедневному труду у кузни рядом с внутренней стеной среди переплетений и обрубков железа. Кузню он обошел, слегка отклонившись от своего ежедневного маршрута.
   Юноши расступались с молчаливой почтительностью, когда он проходил мимо них. Это были крестьянские сыновья, явившиеся по его зову: Роан учил их обращению с оружием — с мечом, щитом и луком. Лук был против диких зверей; щит и меч — против разбойников, приходивших из Брадхита в лес на востоке… ибо там по-прежнему встречались разбойники. Так завещал хранить свою землю Кервален; так охранял ее Эвальд; так поступал и Киран, не держа в замке крупные силы: воинов у него было меньше сотни, и число их не намного превышало количество ремесленников. И все это были сыновья и братья свободных землевладельцев, ибо он с готовностью раздавал земли Кер Велла, за исключением полей и пастбищ, прилегавших к самым стенам замка. Но даже с самых дальних хуторов юноши с готовностью съезжались учиться военному делу. Так было всегда в Кер Велле. Король с подозрением относился к этому. Но земля была усеяна мечами со времен войны; не было фермера, который не похвалялся бы, что поля его блестят от железа; а луки хранились против волков, хотя давно их уже никто не видел. Люди Кер Велла явились на борьбу за Дун-на-Хейвин не так, как некоторые — с копьями в неумелых руках; но стройными рядами со щитами и заточенными мечами — тысяча клинков вспыхнула по первому призыву Эвальда там, где вчера еще были мир и покой. Таков был Кер Велл. Ан Бег восседает на своих холмах как разбойничий притон, питаясь трудом многочисленных рабов, которыми правят мелкие хозяева, один жестокосерднее другого. И в Кер Даве обычай такой же — все вызывает там недоверие, а более всего — собственный люд. Ничего доброго не могло взрасти на таких землях — ни добрых господ, ни добрых фермеров, которые порой бросали своих овец и бежали прочь. Некоторых из них принимал Кер Велл — отчаявшихся и не помышляющих о спасении, выросших среди лжи и плутовства и не знающих ничего другого. Обычно из них ничего не получалось. Для некоторых судьба складывалась еще хуже. Как с Калли, который прислуживал на кухне. Были подозрения, что Калли воровал. Так думала кухарка. Калли был несведущ в военном деле; и это, может, было и к лучшему. Он всегда был угрюм.
   Барк советовал отослать его прочь. Но Киран не мог найти для этого подходящей причины, кроме той, что Калли не любили. Калли делал свое дело. Он попросил было землю, но, когда Киран дал ему пустоши на северо-востоке, на границе с Новым лесом, которые предлагали другим, тот отказался, сославшись на опасность. И так он остался прислуживать в замке: слоняясь там и сям, жестокий со скотом и любой живой тварью, так что ему поручали убивать кур: по крайней мере это, по словам кухарки, он делал хорошо. И не было в замке ни одного, кто не испытывал бы к нему отвращения.
   — Доброе утро, господин, — промолвил Калли с типичной для него улыбкой, ибо он умел открывать рот там, где крестьянские парни всего лишь кивали, проходя мимо. Калли доставал воду из колодца под навесом кухни и, подняв ведро, утер пот со лба, чувствуя, что за его работой наблюдают. Киран остановился и рассеянно взглянул на него, стоявшего среди служанок, мывших посуду; и вода, брызжа, лилась на камни, откуда стекала в канаву, убегавшую под стены. Тут же был амбар и загон для скота, хотя большую часть животных они держали за стенами замка; дальше располагались конюшни и сараи с упряжью, и Старый замок — древнейшая часть Кер Велла, стена которого теперь ограждала кухню и колодец; теперь его использовали как склад старой сбруи, того и сего; а в старом амбаре теперь жили воины; а старая казарма под башней Кервалена, что высилась у самых ворот, теперь служила жилищем для прислуги. А сама башня Кервалена, укреплявшая ворота, содержала в своих глубинах оружейную, находившуюся в распоряжении Барка, где он мог позволить себе ту толику роскоши, о которой мечтал. У него не было жены и не было ребенка, лишь молоденькая вдовушка в Лоуберне, которую он посещал время от времени, осыпая богатыми дарами. Обычно же он ухаживал за кухаркой — дородной, круглолицей женщиной, которая спускалась вниз точно так же, как Барк влезал на круп лошади — раздавая четкие распоряжения.
   — Калли! — теперь кричала кухарка. — Калли!
   И чужак, ссутулившись, понес свое ведро.
   — Господин, — подходя, обратился к нему Роан — жизнерадостный человек с лицом простака, что нередко вводило врагов в заблуждение на их горе. — Юноши хотели поохотиться, если ты согласишься отпустить их.
   Киран моргнул и, внутренне содрогнувшись, заправил руки за ремень. Роан стоял перед ним, а за его спиной виднелись казармы и двор, с которого доносились ритмичные удары боя.
   — А есть необходимость? — спросил Киран.
   — Остались только кости. А если мой господин захочет поехать сам…
   — Нет. Я не поеду. Может, Ризи. Он стосковался по учениям. Донал. Спроси Донала.
   — Да, мой господин, — и Роан слегка нахмурился. — Что-нибудь случилось, господин?
   — Ничего, — ответил Киран. — Нет, ничего, — и он двинулся прочь, по лестнице, шедшей вдоль кухни, в кладовые, где он мог остаться один, и, отыскав скамью, лишь частично заваленную горшками, он опустился на нее в крохотном закутке у окна. Сложив горшки на пол, он вытянулся во всю длину, наконец отыскав покойное место.
   Так он поступал в детстве, отыскивая в Кер Донне себе какой-нибудь закоулок. Он сжал в руке камень, а потом поднес его к губам и попытался забыться сном, в котором ему отказывала ночь, в этом тихом полумраке, вдали от железа и дворового шума. Здесь, как ему казалось, бояться было нечего. Здесь, что бы ни случилось во время его сна, произойдет без свидетелей, и если ему будут сниться сны, он может не бояться за Бранвин.
   И так он отдался на волю волн.
   — Человек. — промолвила госпожа Смерть, устраиваясь поближе на груде горшков, которые с легкостью выдерживали ее вес, — неужто то господин Кер Велла спит здесь, как кухонный мальчик?
   — Оставь меня, — ответил он, — дай мне покой.
   — Ах, этого я не могу. Я не властна над тобой.
   — Друг мой, — тихо промолвил Киран, не шевелясь, — голова его покоилась на закинутых назад руках, одна нога стояла на полу, ибо скамья была узкой. — Зачем ты пришла сюда?
   Она не ответила. Стены расплылись туманом, и тревога охватила его. Это было то, чего он страшился, — владения сна, в котором эльфийские деревья вздымались как белые колонны какого-то зала, а пейзаж был холодным и серым. Он отшатнулся прочь, снова очнувшись в своем закутке в одиночестве на неудобной скамье.
   Камень и прежде доставлял ему беспокойство, когда он носил его в юности. Но железо раньше не причиняло ему такой боли. Тогда он облачался в доспехи, держа его на груди, а боль и вполовину не была такой сильной. «Это — годы», — подумал он. И старые раны его заныли. Зачастую зимой он прихрамывал по утрам. «Когда-то я мог спать на голых камнях, не испытывая никаких неудобств».
   Нервы его были напряжены. Он заметил, что кулаки сжаты, и усилием воли разжал их. Если бы он мог снять камень с шеи, возможно, ему удалось бы немного отдохнуть. Он не мог устоять перед искушением, как с ним было когда-то в одном из первых сражений, когда на рассвете он лежал в примороженной осенней чащобе, ожидая нападения, и ему пришло в голову, что он может остаться здесь насовсем, пока другие будут прорываться вперед, ибо его охватил такой пронзительный внезапный страх, что он был почти уверен, что умрет в этот день. Но когда прогудел рог, его тело само вскочило, и он рванулся вперед, усыпляя себя ложью, что у него остается выбор. Тогда-то он и понял, что людям кажется, что у них есть выбор, когда на самом деле его нет, и что часто они утешают себя ложью в тяжелые предутренние часы. Поэтому он мог думать о том, чтобы снять камень, но знал, чго рука его откажется ему повиноваться, ибо он обещал носить его и не мог поступить иначе.
   «Лиэслиа!» — воскликнул он в душе, и вдруг камень откликнулся ему почти позабытым звуком: море и волны, набегающие на берег, и чайки, кричащие, как потерявшиеся дети.
   «Неужто камень помнит? Или то лишь мои фантазии? И обладал ли он когда живым голосом? По крайней мере, она считала, что да».
   И вновь наступила тишина. Все потемнело, и он, вздрогнув, проснулся, поняв хотя бы, что спал и что ему недостаточно этого ненадежного отдыха. Он снова смежил веки, ибо какой-то звук донесся до него, но то была лишь возня внизу, какой-то шум на кухне.
   Он вздохнул, снова оказавшись дома. Он спал на сеновале в Кер Донне рядом с Донкадом, и вот-вот их должна была позвать мать к завтраку, к их большому столу, за который усаживались все. И сестра его была снова живой. Он слышал ее голос — ему казалось, что он слышит его так, как никогда не удавалось наяву; и если бы он мог проснуться и спуститься, он встретил бы их всех живыми в этом драгоценном сне — сестру и мать, и отца, хоть все они были давно мертвы.
   «Отец, — сказал бы он, — ты не давал мне объяснить…» — и отец бы опустился в высокое резное кресло у очага, и огромный старый волкодав положил бы морду к нему на колено, и отец стал бы слушать с отсутствующим видом, как он слушал всегда, когда голова его была занята своими мыслями. «Выслушай мальчика, — сказала бы мать, становясь на его сторону, как всегда. — Он ведь твой сын».
   Отец поднял голову и нахмурился, нарушая течение сна. И Киран отступил, выбирая другой эпизод.
   «Как ты оказался здесь?» — спросила его мать, ведь она не могла видеть коня, стоявшего на улице, как никто не мог его видеть, кто не умел: Аодан было ему имя, и он принес его домой точно так же, как носил на войну.
   «Я не могу остаться надолго», — промолвил он, ощущая камень на своей шее; но он стоял в верхнем зале Кер Донна, где каждая мелочь казалась бесценной ему — деревянные стены, тогда как в Кер Велле они были сделаны из серого камня, и тонкая резьба скамей, ибо люд Донна всегда был умел и искусен. «О, мама, там была битва. И король победил. А я ненадолго вернулся домой».
   А отца и брата он встретил лишь потом, и они ушли прочь, увидев, каким он стал, во что он превратился. Но холмы вокруг Донна хранили древние камни, ибо эльфы называли его Кер Ри, и во всех них текла эльфийская кровь, и все они были странными и непохожими на других людей.
   «А твой отец? — спрашивала мать, — и брат твой, и дядья?»
   «С отцом и Донкадом все в порядке, — отвечал он. — Но Одрин погиб при Дун-на-Хейвине, а Риган — при Кер Бане; а также Ронан и Хаген…»
   «Все мертвы?»
   «Да. Мертвы», — он опустился в кресло, которое так хорошо помнил. «У нас есть эль?»
   И она принесла ему эля: в реальности на то потребовалось бы много суеты, но в его сне все произошло мгновенно, и она села рядом и спросила, когда вернутся его отец и Донкад.
   «Скоро, — ответил он, — очень скоро», наслаждаясь тем малым временем, что ему оставалось. Он останется на ужин. Он сделает это. Он пробудет здесь до тех пор, пока не вернутся его отец и брат сообщить ей, что он погиб, и растает лишь тогда, когда увидит, как они въезжают в ворота.
   Но он не пробыл и часа. Вопросы становились невыносимыми, и реальность дома слишком гнетущей, когда мать настаивала на ответах, сердилась и печалилась.
   И он выбежал вон, лишь тогда поняв, как он ошибся и что ему не следовало и вовсе приезжать.
   Он скакал на коне и снова был мальчишкой, и рядом ехал Донкад: они мчались по вереску и вскарабкивались на древние камни, оставив внизу пастись своих пони.
   «Это — проклятое место, — говорил Донкад. Он станет высоким, худым и темноволосым, ибо родился от первой жены отца; в детстве же он был долговязым, и волосы всегда падали ему на глаза. — Не побоишься?»
   И, конечно же, он не побоялся. В те дни он не знал страха. Они стояли над миром, как короли, он и его брат, плечом к плечу, и смотрели с вершины на близлежащие горы.
   И потом, в Дун-на-Хейвине они стояли, глядя друг другу в глаза, среди груды убитых.
   «Берегись», — сказал ему брат. И мотыльки сгорали в факелах, освещавших палатку короля, и погибшие воины громоздились друг на друге.
   «Киран, берегись».
   И туман опустился на знакомые холмы; но Кер Донн стоял как всегда на вершине холма, окруженный холмами, ибо его достоянием были овцы, и отары продолжали пастись вокруг; но теперь земля засохла и потемнела, как зимой, и из голых холмов проступили обнаженные кости древних резных камней.
   Раньше так не было. И со страхом он вошел в замок и с ослепительной стремительностью сна оказался в верхнем зале, где стояли знакомые кресла и брат спал перед очагом точно так же, как он спал перед сотней костров — откинув голову, так что огонь светил ему в лицо.
   «Проснись», — сказал он Донкаду.
   И он ощутил угрозу, какую встречал лишь в самых темных углах Элда, а порой среди скал.
   И они снова мальчиками стояли на холме, и что-то зашевелилось под их ногами, возмущенное их смехом и юностью.
   Оно вползло и свернулось в темных закоулках замка, и никого не стало. Слуги забыли о преданности. И лишь брат его в одиночестве спал, а опасность все нарастала — он видел, как тень подбирается ближе.
   «Донкад, проснись».
   Но проснулся он сам, чуть не упав со скамьи, он едва удержался за нее руками.
   Кто-то поднимался по внешней лестнице. На мгновение ему показалось, что он и вправду в Донне, и сердце его болезненно забилось. Он замер, и звук шагов начал удаляться, растворившись в шуме кухни.
   Он сел и закрыл лицо руками, а потом завел их за голову.
   Снова послышались шаги, и дверь распахнулась. И на пороге появился человек, блестя железом.
   — Господин? Господин Киран, это ты?
   — Ризи. Слава богам, — в первое мгновение он испугался нападения, и только потом понял, что он в своем замке, а это всего лишь Ризи, чья сухопарая фигура и темные волосы странно соединились с братом из его сна. Киран встал.
   — Неужто человек не может побыть один?
   — Господин Киран, весь замок сбился с ног в поисках тебя. Можно я… скажу Барку, что ты здесь?
   Киран горько рассмеялся, выслушав Ризи.
   — И Бранвин тоже ищет меня?
   — Она и приказала: одни думали, что ты там, другие — здесь, а потом посланные на поиски вернулись, так и не найдя тебя… господин Киран, все ли с тобой хорошо?
   — Не говори ей, где я спал, — попросил Киран. — Я глаз не сомкнул прошлую ночь, — он подошел к двери, закрыл ее, и они очутились в непроглядной тьме, если не считать узкого луча света, лившегося сверху через щель окна. — Она не очень тревожилась?
   — Нет, она считала, что ты уехал на охоту, и жалела, что ты так поступил.
   — Значит ты был на охоте?
   — Нет. Только Роан.
   — И удачно?
   — До тех пор, пока они не вернулись и их не засыпали вопросами. Господин, ты мог лечь в мою постель.
   Киран ничего не ответил, но вышел из каморки, отдавшись на милость солнечного света. Он протер глаза и двинулся через двор, стараясь не глядеть на людей, которые с суровым видом глазели на него и Ризи, понимая, что он нашелся. Посредине двора их встретил Барк.
   — Не было причин для тревоги, — промолвил Киран и добавил, заметив Бранвин, стоявшую на стене: — Вы все мои телохранители?
   Это прозвучало незаслуженно резко. Он поднялся на стену и протянул руку Бранвин, уже устыдившись своих слов и не зная, как их исправить.