Страница:
— Еще раз, Аодан, — вскричал он, — перенеси меня через мглу!
Конь повернулся и снова попытался вступить в ледяную мглу.
Ледяная боль пронзила Кирана, но он прильнул к гриве и удержался, чувствуя, как борется лошадь под ним. Попытку за попыткой предпринимал эльфийский конь, снова бросаясь вперед, и твари бросались на них из нараставшей тьмы. Киран закричал, заржал Аодан и метнулся в сторону.
Затем все погрузилось во мрак, и Аодан скакал на лай гончих, прочь от преграды, ибо боль начала затихать. Рокотал гром. Слышался стук других копыт, и мелькали мечущиеся тени собак и летучих призраков.
Наездник сравнялся с ними, и конь его был черен, как ночь, и при вспышках молний, бледно мерцал его череп, ибо тем наездником была госпожа Смерть.
— Нет, — прошептал Киран. — Дай мне еще попытаться. Дай попытаться, госпожа Смерть.
— Тогда поворачивай, — донесся до него ответ, и он воззвал к Аодану, но напрасно. Эльфийский скакун несся вперед, не сбавляя шага. Он прижался в отчаянии к его шее, зная, что на большее не способен, и вдруг под ними расстелилась залитая солнцем дорога.
Смерть не покинула его, оставшись тенью. Они выбрались из Элда и теперь скакали прибрежной дорогой, что вела к дому. Эльфийский скакун, как и он, потерпел поражение, и теперь, набирая скорость, летел вперед, потряхивая гривой в мареве освещенной солнцем пыли.
XIII. Бан Ши
Конь повернулся и снова попытался вступить в ледяную мглу.
Ледяная боль пронзила Кирана, но он прильнул к гриве и удержался, чувствуя, как борется лошадь под ним. Попытку за попыткой предпринимал эльфийский конь, снова бросаясь вперед, и твари бросались на них из нараставшей тьмы. Киран закричал, заржал Аодан и метнулся в сторону.
Затем все погрузилось во мрак, и Аодан скакал на лай гончих, прочь от преграды, ибо боль начала затихать. Рокотал гром. Слышался стук других копыт, и мелькали мечущиеся тени собак и летучих призраков.
Наездник сравнялся с ними, и конь его был черен, как ночь, и при вспышках молний, бледно мерцал его череп, ибо тем наездником была госпожа Смерть.
— Нет, — прошептал Киран. — Дай мне еще попытаться. Дай попытаться, госпожа Смерть.
— Тогда поворачивай, — донесся до него ответ, и он воззвал к Аодану, но напрасно. Эльфийский скакун несся вперед, не сбавляя шага. Он прижался в отчаянии к его шее, зная, что на большее не способен, и вдруг под ними расстелилась залитая солнцем дорога.
Смерть не покинула его, оставшись тенью. Они выбрались из Элда и теперь скакали прибрежной дорогой, что вела к дому. Эльфийский скакун, как и он, потерпел поражение, и теперь, набирая скорость, летел вперед, потряхивая гривой в мареве освещенной солнцем пыли.
XIII. Бан Ши
Донал спустился по лестнице, опираясь на палку, ибо все еще чувствовал себя неуверенно на ногах, и пошел вдоль стены в поисках укрытия, небольшой передышки, где никто не будет одолевать его вопросами — спроси госпожу об этом, да спроси госпожу о том, и что делать с амбарами, и всадники вернулись ничего не найдя — без всякой надежды, помощи и удачи.
Он прислонил оружие к стене и склонил голову, ибо она болела; но потом он вспомнил, что надо осмотреться и глянул вокруг — и все показалось ему еще хуже, чем вчера.
Солнце сияло над землей Кер Велла, над зелеными пастбищами и полями и отбрасывало свой ласковый свет на север и запад и даже на деревья у реки. Но за этим кругом солнечного света небо темнело от громоздившихся туч, высящихся крепостей облаков.
Они двигались не так как в грозу, подгоняемые ветром и ударами грома. Они продвигались незаметно, выстраивая свои бастионы — сначала грязно-серая струйка, а потом вокруг нее набухало грозовое облако — и все не спеша, не скорее, чем бег облаков в летний день. Надо было специально всмотреться, чтобы заметить, как смыкается их стена вокруг Кер Велла. Сначала их почти не замечали — всего лишь кромка облаков на дальнем северо-западе, потом она переползла на запад, раскинулась над лесом к югу по мере наступления туч; а потом за одну ночь соединилась с северными форварками, залив мглой и восток, где начала громоздиться новая стена.
Каждый день люд наблюдал за этим, бросая на небо тревожные взгляды с полей и бастионов стен. Днем и ночью нарастал мрак, пока кольцо вокруг них не замкнулось, и тучи со стороны леса подошли к ним так близко, что незамутненным солнечный свет был виден лишь в полдень, и тень отчетливо виднелась над макушками деревьев, нависавших над Керберном, и среди холмов; и над головой, над самыми стенами замка теперь громоздился темный вал — все выше и выше уходил он в темное небо к яркому солнцу — поверхность его была изъедена и комковата, меняясь, но не двигаясь он висел над ними, словно натолкнулся на какое-то препятствие, сохраняющее этот кладезь солнечного света. Донал всего лишь бросил взгляд на небо, но не заметить это было невозможно — словно чья-то рука обхватила холмы и горизонт стал тусклым и темным.
И за ночь круг сузился еще больше. Никто не говорил об этом. Только люди ходили туда и сюда — к стенам и за ворота, каждый чтобы взглянуть — от госпожи Бранвин до кухарки в переднике, обсыпанном мукой после утренней выпечки хлеба — каждый сам по себе. Донал же смотрел лишь на солнце, невыносимо яркое солнце, защиту против мрака, который окружил его, уже намекая на свои будущие границы.
«Да спасут нас боги», — думал Донал, но на самом деле мысли его были не о богах, а об Арафели. Он все еще надеялся. Солнечный свет все еще дарил надеждой несмотря на то, что сужался с каждым днем и что их господин отсутствовал седьмой день.
— Он ушел, — сказала госпожа Бранвин и так на него посмотрела, что он не осмелился ни о чем спросить. «Ушел». Донал знал, куда ушел господин Киран, и день за днем наблюдал за облачной завесой над лесом.
Но тучи оставались на месте, и народ Кер Велла продолжал заниматься своими делами, ничуть не хуже его зная, как догадывался Донал, что их господин не верхом уехал туда, куда он отправился, ибо лошадь его стояла в конюшне и никто из воинов не уходил с ним. И могли бы поползти слухи, но все были как-то странно спокойны, относясь ко всему с доверием таким же, с которым мать его ежевечерне выставляла молоко для ночных посетителей. Это облако было знамением, очевидным знамением и недобрым; но из кузницы долетал равномерный перестук, и летели искры и дым, и всадники приезжали и уезжали по дороге, поддерживая связи с границей, и телеги скрипели с хуторов, день за днем пополняя амбары — замок готовился.
Вот и сейчас вдали появилась телега, и когда она подъехала ближе, Донал спустился и остановился у ворот, опираясь на палку.
— Откуда? — спросил он, надеясь на вести с границы.
— С хутора Ракли, — откликнулась крестьянка. — Все мужчины ушли на границу, а это облако — до чего уродливо, не так ли?
Донал невольно посмотрел вверх, пожал плечами и улыбнулся.
— Зато солнце прекрасно, добрая женщина.
Тревога была написана на ее круглом лице, седые волосы слиплись от пота, губы были поджаты. Но вот в темных глазах мелькнула искра, и улыбка обнажила недостающие зубы. Она похлопала по плечу сидящую рядом девочку, разгладила свои спутавшиеся волосы и кивнула.
— О, это да.
— Если хочешь, оставайся в замке, — сказал Донал.
— Я привезла запасы, все что есть. Оставила знак на, двери, чтобы мои не беспокоились. Это моя внучка — видишь. — она взглянула на детское личико и вновь повернулась к Доналу. — Вокруг хутора не спокойно. Я бы убила их из лука моего старика, но они пришли ночью и увели корову, забрали овец и бедняжку ягненка.
— Здесь тебе ничто не грозит, — промолвил Донал. — Шон, — окликнул он подошедшего человека, — проведи их внутрь.
Так он впустил их и отвернулся, задумавшись о своей собственной родне и радуясь, что его мать уже приехала в замок. Барк был все еще на границе. Не считая Бранвин и Шихана он был теперь старшим в замке — об этом он и не мечтал. Его называли господин Донал и выказывали ему уважение; но это означало и то, что он должен оставаться на месте и не делать того, что хотел бы — то есть ездить со всеми на поиски господина и искать его самому, не полагаясь на сообщения многодневной давности.
Зарокотал гром. Он взглянул на небо и не увидел темной грозовой тучи. Но, кажется, кроме него в замке никто этого не слышал. Все занимались своими делами. И эта странная глухота обеспокоила его — гром нарастал, а никто не обращал внимания. Он поспешил на стену, и хромота его усилилась, ибо палку он бесцельно держал в руках. Во дворе скрипели колеса телег. Играли дети. Громко и протяжно закричал петух, словно оповещая о наступлении утра.
Затем раздался оглушительный раскат, заржали лошади, и завыл скот. И внезапно все голоса затихли.
Молния вспыхнула на пути Донала, и загрохотал гром, и он увидел силуэт лошади и всадника, вспыхнувшие как солнце и померкнувшие.
— Господин, — прошептал Донал. Это был он.
— Донал. Помоги, — донесся слабый голос, и силуэт протянул к нему руки. Донал отбросил палку и кинулся навстречу, и Киран соскользнул ему в объятия. Сначала он был бесплотным, но потом Донал ощутил, как тот налился тяжестью, когда отступил белый конь Ши. Он не вынес груза и опустился на колени, прикрывая собой голову и плечи господина. Лицо Кирана было пепельно-белым, и изнутри него словно струился свет, и выпирали сломанные кости. Он был пронзен стрелами — три торчали из груди между ребер, и сломанные их древки вздымались в такт дыханию, но крови не было видно нигде.
— Боги, — промолвил Донал, чувствуя, как у него в груди закипают слезы. — О боги, — его охватила дрожь. Он стер грязь со щеки Кирана, и прикрытые веки того дрогнули. Донал огляделся, чувствуя, что не может поднять Кирана, и увидел, что вокруг собралось уже кольцо людей, и он стоит на коленях у самых ворот.
— Ради богов, сделай что-нибудь. Помоги ему. Арафель!
— Нет, — прошептал Киран. Он открыл глаза, и народ забурлил. Он шевельнулся. Немыслимо, как можно было дышать с таким пронзенным телом! Он ощупал булыжник вокруг себя и постарался подняться. Камень сиял на его груди, как дневная луна. — Не зови, не призывай это имя.
— Господин, — промолвил Донал, и тут, задыхаясь, сквозь толпу пробежала Бранвин. Она замерла. Все ждали, что она закричит, завоет, но нет, она лишь бесшумно приблизилась и, став на колени, поднесла к губам руку своего господина.
— Мне снился сон, — промолвила она. — И дети видели, что ты возвращаешься домой — о Киран, Киран!
— Он спит, — сказал Донал, выйдя к детям, дожидавшимся его в зале: он с большей готовностью встретился бы с врагами, чем с этими встревоженными лицами, нетерпеливо ждущими любого луча надежды и опасающимися, что от них что-то скрывают. Они стояли как два восковых изваяния со страдальческими глазами, с бесконечно потерянным видом, не зная, в чем им могут солгать и какую долю правды скажут двум детям и какие ужасы происходили там за закрытой дверью. Они ждали, и он раскрыл для них свои объятия. Они подошли к нему, и он крепко обнял их, как товарищей, не как детей, и почувствовал, как все перед ним закружилось в вихре потери и страха. Наверно, то были их талисманы. У него перехватило дыхание, и он почувствовал себя потерянным во мгле, словно они стояли где-то беззащитные, открытые добру и злу.
— О боги, — пробормотал Донал, — он поправится. Я ведь поправился. А его она любит больше.
Они посмотрели на него — две пары изумленных глаз; но вокруг них были лишь стены зала — твердый камень, и ярко горели факелы, ибо окон здесь не было.
— Железо, — прошептал Келли, — Донал, они ранили его железом.
— Его уже нет. Мы вытащили его, — и картина вновь ожила перед его глазами — восковая кожа, ножи Шихана, но крови было немного… Он взглянул на их детские лица, на их бледные-бледные лица, словно они лишились слез, как их отец — крови. Они еще ничего не знали, не подозревали о грозовой стене, громоздившейся над ними, о том, что отец их неестественно бледен.
— Можно нам на него посмотреть? — спросила Мев.
Это им не было разрешено. Их мать запретила им. Но Бранвин не видела их лиц, не слышала их голосов, таких спокойных и трезвых, что они надорвали бы ей сердце.
— Да, — ответил он, — но только из дверей. Вам же не хочется будить его. Послушайте меня. При таких сильных ранах лучшее лекарство — сон.
И он подвел их к двери, из которой выходила Мурна. Он распахнул ее шире, чтобы им стал виден лежащий Киран и Бранвин, стоящая рядом на коленях. Лицо его было спокойно.
И на лице Бранвин была теперь безмятежность. Она посмотрела на Кирана, потом — на детей и сделала им знак, чтобы они подошли, предварительно приложив палец к губам. И дети приблизились к постели отца.
«Прости меня», — говорил взгляд Донала, но Бранвин обняла своих детей — Мев, а потом Келли, утерла ладонями их слезы, которые беззвучно катились по их спокойным и бледным лицам, а затем безмолвно попросила их удалиться. И Донал снова протянул руку к двери, сначала взглянув на неподвижно лежащего господина.
Киран открыл глаза.
— Не волнуйся, — промолвила Бранвин, — спи спокойно.
Легчайшая из улыбок коснулась лица Кирана — улыбка человека, глядящего на своих любимых, но она растаяла, и глаза закрылись. Пот выступил на его челе, и лицо вновь озарилось восковым светом, а брови, ноздри и углы рта так заострились, что он стал казаться другим человеком: морщины разгладились от боли, создавая иллюзию молодости и силы.
«Как король, — вспомнил Донал свое видение. — Или Ши».
— Папа, — прошептала Мев. — Папа…
— Ступайте, — рассеянно сказала Бранвин, оперевшись на подушку, где покоилась голова Кирана. — Дайте ему поспать.
Мев направилась к двери. Келли поколебался мгновение с лицом искаженным от муки, но Донал взял его за руку и увел за собой.
А потом они плакали как дети. Пришла Мурна и принесла им сладких лепешек и немного эля, и это наконец успокоило их; и Доналу удалось заставить их улыбнуться не счастливыми, радостными улыбками, но отважными, теми, что улыбался их отец, когда смотрел на них. В зале пахло дождем, напоминая им об обложивших их тучах, и временами рокотал гром.
— Это белый конь там, — промолвила Мев, глядя огромными глазами и сжимая на горле свой талисман. Дрожь пробежала по коже Донала, но он ощутил и покой — что-то из мира Ши было поблизости с ними.
— Наверное, его хозяин недалеко, — заметил он.
— Он потерялся, — отсутствующим тоном произнес Келли, словно прислушивался к чему-то. — Он о ком-то горюет. О Донал, что-то случилось в низовьях реки.
— Тихо, — ответил Донал, — тихо. Не волнуйся. Иди сюда и выпей свой эль. Налей ему еще, Мурна. Я думаю, им можно.
— Нет, — сказала Мев.
Странный звук нарастал в воздухе, так что Донал поежился, подумав о громе, об облаках, о создании, которое он видел — но то был иной, земной звук — удары копыт, ничего не имеющие общего с громом, и они гулко отдались от стен.
— Всадники скачут, — прошептала Мурна. — Ты слышишь, Донал?
— Да, — откликнулся он и поспешно вскочил на ноги, ибо кони приближались очень быстро и звуки доносились уже почти от самых ворот. — Где же стража, почему нам не сообщили? Да помогут нам боги, — и он кинулся вниз по лестнице. Мурна, Мев и Келли последовали за ним, но он не стал тратить время на то, чтобы останавливать их.
Так они выбежали на стены, где уже все собрались, и ворота со скрипом открылись, и всадники хлынули во двор на взмыленных лошадях, всадники, чьи цвета и металл доспехов посерели от пыли, а лица превратились в маски. То были воины Кер Велла, и никакая пыль не могла скрыть облик первого — ибо его рост и огненные волосы выдавали его.
— Барк, — выдохнул Донал и бросился навстречу двоюродному брату.
Но в комнату, склонившись, вошел еще один посетитель. Киран видел его, не открывая глаз, так даже облик его был яснее — сгусток тьмы, взиравшей на него. Но Бранвин не видела — ее золотая головка была опущена, и свет выхватывал серебряные пряди в ее косах, танцуя на плитах стены, но ни разу не прикасаясь к темному гостю. Его мучила боль, грызущая боль железа там, где распространился его яд. У него болело сердце от ран, от потери, от вида Бранвин, сидящей с таким несчастным и беспомощным лицом. Он не мог шевельнуться. Мир казался слишком хрупким и помертвевшим для любого движения. «Я растаю, — подумал он, — больше никогда не увижу ее и детей, полей и всего остального, накрытый стол, смеющуюся Мев и Бранвин в лучах солнца. Этот мир разорвется как паутина».
— Сними камень, — сказала Смерть. — На это у тебя хватит сил.
— Так ты для этого пришла?
Смерть шевельнулась и пододвинулась ближе, склонившись над ним, пока Бранвин задремала.
— За тобой — да, мой друг. Сними камень. Отложи его в сторону и дай мне руку — о человек, надежды мало; по крайней мере, тебя минует худшее, — и за ее спиной появились другие — мать, двоюродные братья, друзья; высокая задумчивая фигура нависала над остальными — и то был его отец, все еще хмурившийся.
— Киран, — сказал отец. — Я был не прав.
— Я видела твоих сына и дочь, — сказала мать. — Они очень красивы. Ты их не возьмешь с собой? А Бранвин?
— Мою дочь, — добавила другая фигура светловолосой женщины, стоявшей рядом.
И много еще было теней, увенчанных золотом. Одно лицо было ярче других. То был Лаоклан, и слезы струились по его иссохшему лицу.
— Киран, Киран из Донна, — сказал король. — Они убили меня.
— Господин, — говорили другие — люди из его замка. Кровь и пыль покрывала их. Стрелы пронзили их — то были крестьяне, оставленные им на границе. — Они все время наступали. Что нам оставалось делать?
— Нет удачи в Донне, — добавил отец. — И надежды не осталось для него.
— Убит, — повторил король.
— Нет! — Киран открыл глаза и мучительно сделал вдох. Бранвин сжала его руку.
— Барк вернулся. Барк благополучно вернулся с границы.
Киран ничего не ответил на это. Это мелькание знакомых лиц не удивляло его ни сначала, ни позже, когда Барк с Доналом подошли к его постели.
— Он снова заснул, — сказала Бранвин. — Донал говорит, что он поправится. Он выздоровеет.
Киран улыбнулся, услышав это, желая верить ее словам, а не собственным снам.
— Возвращайся, — сказала госпожа Смерть, но в ушах его стоял шорох волн, и белый скакун несся к нему из тьмы.
«Человек, — зазвучал иной голос, — держись за камень. Нет иной надежды. Нет никакой во всем белом свете. Ты должен помочь мне».
— Больно, — ответил он.
«Киран, — вскричал тот же голос с самого края земли, — ради спасения мира, держись!»
Белый конь ждал. И гром грохотал под его копытами.
И черный конь тоже ждал. Смерть была здесь с другими всадниками.
— Грядет битва, — сказала Смерть, — в которой ты не сможешь участвовать. Сколько ты будешь еще здесь страдать? Любимые тобою тоже страдают. Освободи их. Нет больше надежды. Единственное, что ты можешь, — укрыться в моих объятиях. Я заберу их как можно больше. Твоих друзей, родню, семью. Освободись от этого мира. Придут иные герои. Очисти им путь. Дай им место. Призови того, кому веришь, и отдай ему камень. Донал сможет носить его.
Он нащупал камень и крепко сжал его в руке, не обращая внимания на голос. Боль накатывала волнами, как шелест моря, перемежаясь с более сильными приступами, которые налетали, как порывы ветра. Он держался, ощущая временами, как высыхает пот на лбу, когда морской ветер врывается в окно. То и дело кто-то прикасался к нему, утирая лоб, то и дело кто-то приподнимал ему голову, давая напиться; а иногда он сам открывал глаза и видел Бранвин и прикасался к ней рукой.
Загрохотал гром.
— Дождь? — спросил он.
— Нет, — ответила она, — пока нет.
И снова он впадал в забытье, собирая разрозненные нити.
— Лиэслиа, — говорил он. — Лиэслиа, Лиэслиа, — туман стелился между деревьев. И белая лошадь скользила между ними, поворачивая голову к морю. — Послушай меня, Лиэслиа. Я потерял ее. Она ушла куда-то в леса, и в мире что-то стронулось с места. Я не осмеливаюсь позвать ее по имени, но, верно, ты знаешь это.
Ответ был неясен, но будто кто-то прикоснулся к камню, вливая в него силу.
— Пойдем, — потом промолвил голос — шепот глухой, как рокот моря. — Слышишь крики чаек?
— Берегись! — возразил другой голос. — Слушай только истинные голоса. Иначе ты обречен. Одна ошибка погубит мир… а некоторые из них кажутся прекрасными.
— Я слышу чье-то пение, — промолвил он, и оно действительно было прекрасным в завывании ветра.
Он снова спал, лицо его осунулось и исхудало; Бранвин не гасила свечей и редко когда покидала его; приходила Мурна и приносила питье, и другие приходили, как Барк, входящий на цыпочках, несмотря на свой рост — заглядывал и снова уходил.
Теперь Барк стоял на коленях, сжимая ее пальцы в своей большой ладони.
— Госпожа, — шептал он, — пойди ненадолго в зал, ляг отдохни и позволь мне посидеть с ним… Неужто ты думаешь, с ним может случиться что-то плохое, когда я рядом? Я никому не дам подойти к нему ни из этого мира, ни из иного. У тебя есть дети, госпожа. Ты нужна им. Им нужно, чтобы ты поспала и поела, умылась и улыбнулась.
Она поняла. Она взглянула на него с неизмеримым терпением, выплакав уже все, что накопилось за жизнь, но верность Барка тронула ее сердце.
— Они не мои дети, — сказала она, — но его. Неужто ты думаешь, я осмелюсь подпустить их к нему, таких, одаренных видением? Они видели, как его ранили, видели, как он повернул домой. Что еще они могут увидеть, Барк? Я слепа к таким вещам. Я могу лишь сидеть с ним, мне не дано иное страдание. И мои дети знают это. Они знают, где мое место.
— Они — дети, — повторил Барк, — и мучаются по-своему.
— Да? — она вспомнила утренние завтраки и детские слезы на ребячьих лицах, первые шаги и разбитые коленки, и лес, где они потерялись, и встречу у ворот, когда их нашли. Но она взглянула на спящего Кирана и почувствовала, что он важнее для нее всего остального. — Нет.
Снова послышалось пение — стон старого дерева на ветру, ибо ветер был сильным, и где-то рокотал гром. Лишь этот звук нарушил тишину. Ветер ворвался в комнату, и Бранвин подоткнула одеяла.
— Нет, — повторила она, Барк встал и хотел закрыть ставни. — Он не разрешает их закрывать.
С тревожным взглядом Барк остановился и сжал губы.
— Проклятие этим стонам.
— Какое-то старое дерево в низовьях реки — наверное, сломан сук, — она пригладила волосы Кирана и носовым платком обтерла ему лоб. — Тихо, тихо, спи спокойно.
— Дерево, — повторил Барк. — Госпожа, разве ты не слышишь?
Сердце ее внезапно сжалось, и она взглянула на него.
— Я слышу ветер, — промолвила она. — Не мучай меня своими фантазиями.
— Может быть, — плечи его опустились, и он устремил свой взор мимо нее на Кирана с невыразимой печалью. До нее доходили слухи. Она слышала их за дверью — граница разорена, хутора горят. В замок приходили последние беженцы. Об этом не говорили в этой комнате, чтобы не слышал Киран. Здесь все беседы были о мире, покое, о доме и не «съешь ли немножко бульона, любовь моя?», но он отказывался. А границы горели, и тучи сгущались над ними с каждым днем. Звучали скрипы и стоны, которые они не могли от него скрыть. «Что это?» — спрашивал он. «О, это везут продовольствие», — отвечала она: казалось, его легко обмануть — он забывал, что она уже это говорила. А тем временем двор заполнялся народом, устанавливались навесы, и Кер Велл готовился к осаде.
— Нет, не ветер, — прошептал Киран, широко раскрыв глаза. — Любовь моя, неужто ты не слышишь?
— Мало ли что там, — небрежно ответила Бранвин и улыбнулась ему. — Может, закроем ставни?
— Это Барк? Боги, кто там командует? Роан?
— Господин, — обеспокоенно приблизился Барк и взял его руку. — Все хорошо.
— Хорошо, — глаза Кирана снова закрылись. — Хорошо ли лгать мне, старый волк? Я знаю. Я могу видеть лучше обоих вас. И слышать, — голос доносился слабо и с большим усилием. — Больше я не могу оставаться. Мне пора ехать. Аодан заждался. Бранвин, Бранвин…
— О боги, Киран, — она обхватила его за шею и прижалась к нему головой. — Я не отпущу тебя. Нет.
И видения нахлынули на нее — туман, где извивались темные твари среди призраков деревьев, и какая-то белая фигура полоскала кровавые тряпки в Керберне под собственные завывания. Она отогнала видение, заставив себя открыть глаза, устремив их на знакомые камни и Барка, Барка, стоявшего рядом. Вой раздавался все ближе и ближе — какая-то голодная тварь.
Так въехал в замок Ризи, когда его уже никто не ждал. И приветственные крики встречали его со стены, где собрался встревоженный люд посмотреть, что означает этот клуб пыли в лучах тающего солнца — тающего, а не садящегося, ибо каждый день солнце утопало во мгле, теряясь в облачных бастионах, подступивших с запада. В зеленоватых сумерках подъезжали южане со своими черными с серебром знаменами, три отряда, ощетинившиеся копьями.
— Люди Дру! — раздался клич. — Ризи вернулся! — передавалось от стены к стене теми, кто занял лучшие наблюдательные позиции.
— Открывайте ворота, — вскричал Донал, ибо большие ворота были закрыты и требовался особый приказ; и он послал пажа с известиями в зал, к Барку и госпоже, которая могла сообщить это господину и приободрить его.
— Ризи! — промолвил он и обнял невысокого человека, который спешился и встретил его на лестнице, а народ все восторженно кричал. — Ризи. — Донал хромал. Лицо Ризи было покрыто шрамами. И страх таился в темных глазах Ризи, щеки его осунулись, и новые морщины пролегли вокруг рта. Обняв друг друга за плечи, они вглядывались в свои новые лица, пытаясь прочесть все, что с ними было, но Донал просто обнял южанина во второй раз, и слова застряли у него в горле, но взгляды были красноречивее слов. И еще двое приблизились к подножию лестницы, невысокие и похожие на Ризи в темных одеждах и потемневшем металле.
— Мои братья, — промолвил Ризи. — Оуэн и Маддок, сыновья Дру.
— Мой господин не может спуститься приветствовать вас, — ответил Донал, — иначе он был бы здесь. Но добро пожаловать в зал от его имени и имени его госпожи. Да вознаградят вас боги за ваш приход. Ваши люди получат эль и ужин — в этом нет у нас недостатка, — и, заметив дежурного на стене, он отдал ему распоряжения. — Идемте, — сказал он Ризи и его братьям. — Идемте наверх. А там как хотите — будете отдыхать или рассказывать, но главное сразу — господин Киран ранен… — слова застряли у него в горле. — Моя госпожа там. Пойдемте увидимся с ней.
— Тяжелые раны?
Донал кивнул, сжав губы, не давая вырваться горьким словам.
Он прислонил оружие к стене и склонил голову, ибо она болела; но потом он вспомнил, что надо осмотреться и глянул вокруг — и все показалось ему еще хуже, чем вчера.
Солнце сияло над землей Кер Велла, над зелеными пастбищами и полями и отбрасывало свой ласковый свет на север и запад и даже на деревья у реки. Но за этим кругом солнечного света небо темнело от громоздившихся туч, высящихся крепостей облаков.
Они двигались не так как в грозу, подгоняемые ветром и ударами грома. Они продвигались незаметно, выстраивая свои бастионы — сначала грязно-серая струйка, а потом вокруг нее набухало грозовое облако — и все не спеша, не скорее, чем бег облаков в летний день. Надо было специально всмотреться, чтобы заметить, как смыкается их стена вокруг Кер Велла. Сначала их почти не замечали — всего лишь кромка облаков на дальнем северо-западе, потом она переползла на запад, раскинулась над лесом к югу по мере наступления туч; а потом за одну ночь соединилась с северными форварками, залив мглой и восток, где начала громоздиться новая стена.
Каждый день люд наблюдал за этим, бросая на небо тревожные взгляды с полей и бастионов стен. Днем и ночью нарастал мрак, пока кольцо вокруг них не замкнулось, и тучи со стороны леса подошли к ним так близко, что незамутненным солнечный свет был виден лишь в полдень, и тень отчетливо виднелась над макушками деревьев, нависавших над Керберном, и среди холмов; и над головой, над самыми стенами замка теперь громоздился темный вал — все выше и выше уходил он в темное небо к яркому солнцу — поверхность его была изъедена и комковата, меняясь, но не двигаясь он висел над ними, словно натолкнулся на какое-то препятствие, сохраняющее этот кладезь солнечного света. Донал всего лишь бросил взгляд на небо, но не заметить это было невозможно — словно чья-то рука обхватила холмы и горизонт стал тусклым и темным.
И за ночь круг сузился еще больше. Никто не говорил об этом. Только люди ходили туда и сюда — к стенам и за ворота, каждый чтобы взглянуть — от госпожи Бранвин до кухарки в переднике, обсыпанном мукой после утренней выпечки хлеба — каждый сам по себе. Донал же смотрел лишь на солнце, невыносимо яркое солнце, защиту против мрака, который окружил его, уже намекая на свои будущие границы.
«Да спасут нас боги», — думал Донал, но на самом деле мысли его были не о богах, а об Арафели. Он все еще надеялся. Солнечный свет все еще дарил надеждой несмотря на то, что сужался с каждым днем и что их господин отсутствовал седьмой день.
— Он ушел, — сказала госпожа Бранвин и так на него посмотрела, что он не осмелился ни о чем спросить. «Ушел». Донал знал, куда ушел господин Киран, и день за днем наблюдал за облачной завесой над лесом.
Но тучи оставались на месте, и народ Кер Велла продолжал заниматься своими делами, ничуть не хуже его зная, как догадывался Донал, что их господин не верхом уехал туда, куда он отправился, ибо лошадь его стояла в конюшне и никто из воинов не уходил с ним. И могли бы поползти слухи, но все были как-то странно спокойны, относясь ко всему с доверием таким же, с которым мать его ежевечерне выставляла молоко для ночных посетителей. Это облако было знамением, очевидным знамением и недобрым; но из кузницы долетал равномерный перестук, и летели искры и дым, и всадники приезжали и уезжали по дороге, поддерживая связи с границей, и телеги скрипели с хуторов, день за днем пополняя амбары — замок готовился.
Вот и сейчас вдали появилась телега, и когда она подъехала ближе, Донал спустился и остановился у ворот, опираясь на палку.
— Откуда? — спросил он, надеясь на вести с границы.
— С хутора Ракли, — откликнулась крестьянка. — Все мужчины ушли на границу, а это облако — до чего уродливо, не так ли?
Донал невольно посмотрел вверх, пожал плечами и улыбнулся.
— Зато солнце прекрасно, добрая женщина.
Тревога была написана на ее круглом лице, седые волосы слиплись от пота, губы были поджаты. Но вот в темных глазах мелькнула искра, и улыбка обнажила недостающие зубы. Она похлопала по плечу сидящую рядом девочку, разгладила свои спутавшиеся волосы и кивнула.
— О, это да.
— Если хочешь, оставайся в замке, — сказал Донал.
— Я привезла запасы, все что есть. Оставила знак на, двери, чтобы мои не беспокоились. Это моя внучка — видишь. — она взглянула на детское личико и вновь повернулась к Доналу. — Вокруг хутора не спокойно. Я бы убила их из лука моего старика, но они пришли ночью и увели корову, забрали овец и бедняжку ягненка.
— Здесь тебе ничто не грозит, — промолвил Донал. — Шон, — окликнул он подошедшего человека, — проведи их внутрь.
Так он впустил их и отвернулся, задумавшись о своей собственной родне и радуясь, что его мать уже приехала в замок. Барк был все еще на границе. Не считая Бранвин и Шихана он был теперь старшим в замке — об этом он и не мечтал. Его называли господин Донал и выказывали ему уважение; но это означало и то, что он должен оставаться на месте и не делать того, что хотел бы — то есть ездить со всеми на поиски господина и искать его самому, не полагаясь на сообщения многодневной давности.
Зарокотал гром. Он взглянул на небо и не увидел темной грозовой тучи. Но, кажется, кроме него в замке никто этого не слышал. Все занимались своими делами. И эта странная глухота обеспокоила его — гром нарастал, а никто не обращал внимания. Он поспешил на стену, и хромота его усилилась, ибо палку он бесцельно держал в руках. Во дворе скрипели колеса телег. Играли дети. Громко и протяжно закричал петух, словно оповещая о наступлении утра.
Затем раздался оглушительный раскат, заржали лошади, и завыл скот. И внезапно все голоса затихли.
Молния вспыхнула на пути Донала, и загрохотал гром, и он увидел силуэт лошади и всадника, вспыхнувшие как солнце и померкнувшие.
— Господин, — прошептал Донал. Это был он.
— Донал. Помоги, — донесся слабый голос, и силуэт протянул к нему руки. Донал отбросил палку и кинулся навстречу, и Киран соскользнул ему в объятия. Сначала он был бесплотным, но потом Донал ощутил, как тот налился тяжестью, когда отступил белый конь Ши. Он не вынес груза и опустился на колени, прикрывая собой голову и плечи господина. Лицо Кирана было пепельно-белым, и изнутри него словно струился свет, и выпирали сломанные кости. Он был пронзен стрелами — три торчали из груди между ребер, и сломанные их древки вздымались в такт дыханию, но крови не было видно нигде.
— Боги, — промолвил Донал, чувствуя, как у него в груди закипают слезы. — О боги, — его охватила дрожь. Он стер грязь со щеки Кирана, и прикрытые веки того дрогнули. Донал огляделся, чувствуя, что не может поднять Кирана, и увидел, что вокруг собралось уже кольцо людей, и он стоит на коленях у самых ворот.
— Ради богов, сделай что-нибудь. Помоги ему. Арафель!
— Нет, — прошептал Киран. Он открыл глаза, и народ забурлил. Он шевельнулся. Немыслимо, как можно было дышать с таким пронзенным телом! Он ощупал булыжник вокруг себя и постарался подняться. Камень сиял на его груди, как дневная луна. — Не зови, не призывай это имя.
— Господин, — промолвил Донал, и тут, задыхаясь, сквозь толпу пробежала Бранвин. Она замерла. Все ждали, что она закричит, завоет, но нет, она лишь бесшумно приблизилась и, став на колени, поднесла к губам руку своего господина.
— Мне снился сон, — промолвила она. — И дети видели, что ты возвращаешься домой — о Киран, Киран!
— Он спит, — сказал Донал, выйдя к детям, дожидавшимся его в зале: он с большей готовностью встретился бы с врагами, чем с этими встревоженными лицами, нетерпеливо ждущими любого луча надежды и опасающимися, что от них что-то скрывают. Они стояли как два восковых изваяния со страдальческими глазами, с бесконечно потерянным видом, не зная, в чем им могут солгать и какую долю правды скажут двум детям и какие ужасы происходили там за закрытой дверью. Они ждали, и он раскрыл для них свои объятия. Они подошли к нему, и он крепко обнял их, как товарищей, не как детей, и почувствовал, как все перед ним закружилось в вихре потери и страха. Наверно, то были их талисманы. У него перехватило дыхание, и он почувствовал себя потерянным во мгле, словно они стояли где-то беззащитные, открытые добру и злу.
— О боги, — пробормотал Донал, — он поправится. Я ведь поправился. А его она любит больше.
Они посмотрели на него — две пары изумленных глаз; но вокруг них были лишь стены зала — твердый камень, и ярко горели факелы, ибо окон здесь не было.
— Железо, — прошептал Келли, — Донал, они ранили его железом.
— Его уже нет. Мы вытащили его, — и картина вновь ожила перед его глазами — восковая кожа, ножи Шихана, но крови было немного… Он взглянул на их детские лица, на их бледные-бледные лица, словно они лишились слез, как их отец — крови. Они еще ничего не знали, не подозревали о грозовой стене, громоздившейся над ними, о том, что отец их неестественно бледен.
— Можно нам на него посмотреть? — спросила Мев.
Это им не было разрешено. Их мать запретила им. Но Бранвин не видела их лиц, не слышала их голосов, таких спокойных и трезвых, что они надорвали бы ей сердце.
— Да, — ответил он, — но только из дверей. Вам же не хочется будить его. Послушайте меня. При таких сильных ранах лучшее лекарство — сон.
И он подвел их к двери, из которой выходила Мурна. Он распахнул ее шире, чтобы им стал виден лежащий Киран и Бранвин, стоящая рядом на коленях. Лицо его было спокойно.
И на лице Бранвин была теперь безмятежность. Она посмотрела на Кирана, потом — на детей и сделала им знак, чтобы они подошли, предварительно приложив палец к губам. И дети приблизились к постели отца.
«Прости меня», — говорил взгляд Донала, но Бранвин обняла своих детей — Мев, а потом Келли, утерла ладонями их слезы, которые беззвучно катились по их спокойным и бледным лицам, а затем безмолвно попросила их удалиться. И Донал снова протянул руку к двери, сначала взглянув на неподвижно лежащего господина.
Киран открыл глаза.
— Не волнуйся, — промолвила Бранвин, — спи спокойно.
Легчайшая из улыбок коснулась лица Кирана — улыбка человека, глядящего на своих любимых, но она растаяла, и глаза закрылись. Пот выступил на его челе, и лицо вновь озарилось восковым светом, а брови, ноздри и углы рта так заострились, что он стал казаться другим человеком: морщины разгладились от боли, создавая иллюзию молодости и силы.
«Как король, — вспомнил Донал свое видение. — Или Ши».
— Папа, — прошептала Мев. — Папа…
— Ступайте, — рассеянно сказала Бранвин, оперевшись на подушку, где покоилась голова Кирана. — Дайте ему поспать.
Мев направилась к двери. Келли поколебался мгновение с лицом искаженным от муки, но Донал взял его за руку и увел за собой.
А потом они плакали как дети. Пришла Мурна и принесла им сладких лепешек и немного эля, и это наконец успокоило их; и Доналу удалось заставить их улыбнуться не счастливыми, радостными улыбками, но отважными, теми, что улыбался их отец, когда смотрел на них. В зале пахло дождем, напоминая им об обложивших их тучах, и временами рокотал гром.
— Это белый конь там, — промолвила Мев, глядя огромными глазами и сжимая на горле свой талисман. Дрожь пробежала по коже Донала, но он ощутил и покой — что-то из мира Ши было поблизости с ними.
— Наверное, его хозяин недалеко, — заметил он.
— Он потерялся, — отсутствующим тоном произнес Келли, словно прислушивался к чему-то. — Он о ком-то горюет. О Донал, что-то случилось в низовьях реки.
— Тихо, — ответил Донал, — тихо. Не волнуйся. Иди сюда и выпей свой эль. Налей ему еще, Мурна. Я думаю, им можно.
— Нет, — сказала Мев.
Странный звук нарастал в воздухе, так что Донал поежился, подумав о громе, об облаках, о создании, которое он видел — но то был иной, земной звук — удары копыт, ничего не имеющие общего с громом, и они гулко отдались от стен.
— Всадники скачут, — прошептала Мурна. — Ты слышишь, Донал?
— Да, — откликнулся он и поспешно вскочил на ноги, ибо кони приближались очень быстро и звуки доносились уже почти от самых ворот. — Где же стража, почему нам не сообщили? Да помогут нам боги, — и он кинулся вниз по лестнице. Мурна, Мев и Келли последовали за ним, но он не стал тратить время на то, чтобы останавливать их.
Так они выбежали на стены, где уже все собрались, и ворота со скрипом открылись, и всадники хлынули во двор на взмыленных лошадях, всадники, чьи цвета и металл доспехов посерели от пыли, а лица превратились в маски. То были воины Кер Велла, и никакая пыль не могла скрыть облик первого — ибо его рост и огненные волосы выдавали его.
— Барк, — выдохнул Донал и бросился навстречу двоюродному брату.
Но в комнату, склонившись, вошел еще один посетитель. Киран видел его, не открывая глаз, так даже облик его был яснее — сгусток тьмы, взиравшей на него. Но Бранвин не видела — ее золотая головка была опущена, и свет выхватывал серебряные пряди в ее косах, танцуя на плитах стены, но ни разу не прикасаясь к темному гостю. Его мучила боль, грызущая боль железа там, где распространился его яд. У него болело сердце от ран, от потери, от вида Бранвин, сидящей с таким несчастным и беспомощным лицом. Он не мог шевельнуться. Мир казался слишком хрупким и помертвевшим для любого движения. «Я растаю, — подумал он, — больше никогда не увижу ее и детей, полей и всего остального, накрытый стол, смеющуюся Мев и Бранвин в лучах солнца. Этот мир разорвется как паутина».
— Сними камень, — сказала Смерть. — На это у тебя хватит сил.
— Так ты для этого пришла?
Смерть шевельнулась и пододвинулась ближе, склонившись над ним, пока Бранвин задремала.
— За тобой — да, мой друг. Сними камень. Отложи его в сторону и дай мне руку — о человек, надежды мало; по крайней мере, тебя минует худшее, — и за ее спиной появились другие — мать, двоюродные братья, друзья; высокая задумчивая фигура нависала над остальными — и то был его отец, все еще хмурившийся.
— Киран, — сказал отец. — Я был не прав.
— Я видела твоих сына и дочь, — сказала мать. — Они очень красивы. Ты их не возьмешь с собой? А Бранвин?
— Мою дочь, — добавила другая фигура светловолосой женщины, стоявшей рядом.
И много еще было теней, увенчанных золотом. Одно лицо было ярче других. То был Лаоклан, и слезы струились по его иссохшему лицу.
— Киран, Киран из Донна, — сказал король. — Они убили меня.
— Господин, — говорили другие — люди из его замка. Кровь и пыль покрывала их. Стрелы пронзили их — то были крестьяне, оставленные им на границе. — Они все время наступали. Что нам оставалось делать?
— Нет удачи в Донне, — добавил отец. — И надежды не осталось для него.
— Убит, — повторил король.
— Нет! — Киран открыл глаза и мучительно сделал вдох. Бранвин сжала его руку.
— Барк вернулся. Барк благополучно вернулся с границы.
Киран ничего не ответил на это. Это мелькание знакомых лиц не удивляло его ни сначала, ни позже, когда Барк с Доналом подошли к его постели.
— Он снова заснул, — сказала Бранвин. — Донал говорит, что он поправится. Он выздоровеет.
Киран улыбнулся, услышав это, желая верить ее словам, а не собственным снам.
— Возвращайся, — сказала госпожа Смерть, но в ушах его стоял шорох волн, и белый скакун несся к нему из тьмы.
«Человек, — зазвучал иной голос, — держись за камень. Нет иной надежды. Нет никакой во всем белом свете. Ты должен помочь мне».
— Больно, — ответил он.
«Киран, — вскричал тот же голос с самого края земли, — ради спасения мира, держись!»
Белый конь ждал. И гром грохотал под его копытами.
И черный конь тоже ждал. Смерть была здесь с другими всадниками.
— Грядет битва, — сказала Смерть, — в которой ты не сможешь участвовать. Сколько ты будешь еще здесь страдать? Любимые тобою тоже страдают. Освободи их. Нет больше надежды. Единственное, что ты можешь, — укрыться в моих объятиях. Я заберу их как можно больше. Твоих друзей, родню, семью. Освободись от этого мира. Придут иные герои. Очисти им путь. Дай им место. Призови того, кому веришь, и отдай ему камень. Донал сможет носить его.
Он нащупал камень и крепко сжал его в руке, не обращая внимания на голос. Боль накатывала волнами, как шелест моря, перемежаясь с более сильными приступами, которые налетали, как порывы ветра. Он держался, ощущая временами, как высыхает пот на лбу, когда морской ветер врывается в окно. То и дело кто-то прикасался к нему, утирая лоб, то и дело кто-то приподнимал ему голову, давая напиться; а иногда он сам открывал глаза и видел Бранвин и прикасался к ней рукой.
Загрохотал гром.
— Дождь? — спросил он.
— Нет, — ответила она, — пока нет.
И снова он впадал в забытье, собирая разрозненные нити.
— Лиэслиа, — говорил он. — Лиэслиа, Лиэслиа, — туман стелился между деревьев. И белая лошадь скользила между ними, поворачивая голову к морю. — Послушай меня, Лиэслиа. Я потерял ее. Она ушла куда-то в леса, и в мире что-то стронулось с места. Я не осмеливаюсь позвать ее по имени, но, верно, ты знаешь это.
Ответ был неясен, но будто кто-то прикоснулся к камню, вливая в него силу.
— Пойдем, — потом промолвил голос — шепот глухой, как рокот моря. — Слышишь крики чаек?
— Берегись! — возразил другой голос. — Слушай только истинные голоса. Иначе ты обречен. Одна ошибка погубит мир… а некоторые из них кажутся прекрасными.
— Я слышу чье-то пение, — промолвил он, и оно действительно было прекрасным в завывании ветра.
Он снова спал, лицо его осунулось и исхудало; Бранвин не гасила свечей и редко когда покидала его; приходила Мурна и приносила питье, и другие приходили, как Барк, входящий на цыпочках, несмотря на свой рост — заглядывал и снова уходил.
Теперь Барк стоял на коленях, сжимая ее пальцы в своей большой ладони.
— Госпожа, — шептал он, — пойди ненадолго в зал, ляг отдохни и позволь мне посидеть с ним… Неужто ты думаешь, с ним может случиться что-то плохое, когда я рядом? Я никому не дам подойти к нему ни из этого мира, ни из иного. У тебя есть дети, госпожа. Ты нужна им. Им нужно, чтобы ты поспала и поела, умылась и улыбнулась.
Она поняла. Она взглянула на него с неизмеримым терпением, выплакав уже все, что накопилось за жизнь, но верность Барка тронула ее сердце.
— Они не мои дети, — сказала она, — но его. Неужто ты думаешь, я осмелюсь подпустить их к нему, таких, одаренных видением? Они видели, как его ранили, видели, как он повернул домой. Что еще они могут увидеть, Барк? Я слепа к таким вещам. Я могу лишь сидеть с ним, мне не дано иное страдание. И мои дети знают это. Они знают, где мое место.
— Они — дети, — повторил Барк, — и мучаются по-своему.
— Да? — она вспомнила утренние завтраки и детские слезы на ребячьих лицах, первые шаги и разбитые коленки, и лес, где они потерялись, и встречу у ворот, когда их нашли. Но она взглянула на спящего Кирана и почувствовала, что он важнее для нее всего остального. — Нет.
Снова послышалось пение — стон старого дерева на ветру, ибо ветер был сильным, и где-то рокотал гром. Лишь этот звук нарушил тишину. Ветер ворвался в комнату, и Бранвин подоткнула одеяла.
— Нет, — повторила она, Барк встал и хотел закрыть ставни. — Он не разрешает их закрывать.
С тревожным взглядом Барк остановился и сжал губы.
— Проклятие этим стонам.
— Какое-то старое дерево в низовьях реки — наверное, сломан сук, — она пригладила волосы Кирана и носовым платком обтерла ему лоб. — Тихо, тихо, спи спокойно.
— Дерево, — повторил Барк. — Госпожа, разве ты не слышишь?
Сердце ее внезапно сжалось, и она взглянула на него.
— Я слышу ветер, — промолвила она. — Не мучай меня своими фантазиями.
— Может быть, — плечи его опустились, и он устремил свой взор мимо нее на Кирана с невыразимой печалью. До нее доходили слухи. Она слышала их за дверью — граница разорена, хутора горят. В замок приходили последние беженцы. Об этом не говорили в этой комнате, чтобы не слышал Киран. Здесь все беседы были о мире, покое, о доме и не «съешь ли немножко бульона, любовь моя?», но он отказывался. А границы горели, и тучи сгущались над ними с каждым днем. Звучали скрипы и стоны, которые они не могли от него скрыть. «Что это?» — спрашивал он. «О, это везут продовольствие», — отвечала она: казалось, его легко обмануть — он забывал, что она уже это говорила. А тем временем двор заполнялся народом, устанавливались навесы, и Кер Велл готовился к осаде.
— Нет, не ветер, — прошептал Киран, широко раскрыв глаза. — Любовь моя, неужто ты не слышишь?
— Мало ли что там, — небрежно ответила Бранвин и улыбнулась ему. — Может, закроем ставни?
— Это Барк? Боги, кто там командует? Роан?
— Господин, — обеспокоенно приблизился Барк и взял его руку. — Все хорошо.
— Хорошо, — глаза Кирана снова закрылись. — Хорошо ли лгать мне, старый волк? Я знаю. Я могу видеть лучше обоих вас. И слышать, — голос доносился слабо и с большим усилием. — Больше я не могу оставаться. Мне пора ехать. Аодан заждался. Бранвин, Бранвин…
— О боги, Киран, — она обхватила его за шею и прижалась к нему головой. — Я не отпущу тебя. Нет.
И видения нахлынули на нее — туман, где извивались темные твари среди призраков деревьев, и какая-то белая фигура полоскала кровавые тряпки в Керберне под собственные завывания. Она отогнала видение, заставив себя открыть глаза, устремив их на знакомые камни и Барка, Барка, стоявшего рядом. Вой раздавался все ближе и ближе — какая-то голодная тварь.
Так въехал в замок Ризи, когда его уже никто не ждал. И приветственные крики встречали его со стены, где собрался встревоженный люд посмотреть, что означает этот клуб пыли в лучах тающего солнца — тающего, а не садящегося, ибо каждый день солнце утопало во мгле, теряясь в облачных бастионах, подступивших с запада. В зеленоватых сумерках подъезжали южане со своими черными с серебром знаменами, три отряда, ощетинившиеся копьями.
— Люди Дру! — раздался клич. — Ризи вернулся! — передавалось от стены к стене теми, кто занял лучшие наблюдательные позиции.
— Открывайте ворота, — вскричал Донал, ибо большие ворота были закрыты и требовался особый приказ; и он послал пажа с известиями в зал, к Барку и госпоже, которая могла сообщить это господину и приободрить его.
— Ризи! — промолвил он и обнял невысокого человека, который спешился и встретил его на лестнице, а народ все восторженно кричал. — Ризи. — Донал хромал. Лицо Ризи было покрыто шрамами. И страх таился в темных глазах Ризи, щеки его осунулись, и новые морщины пролегли вокруг рта. Обняв друг друга за плечи, они вглядывались в свои новые лица, пытаясь прочесть все, что с ними было, но Донал просто обнял южанина во второй раз, и слова застряли у него в горле, но взгляды были красноречивее слов. И еще двое приблизились к подножию лестницы, невысокие и похожие на Ризи в темных одеждах и потемневшем металле.
— Мои братья, — промолвил Ризи. — Оуэн и Маддок, сыновья Дру.
— Мой господин не может спуститься приветствовать вас, — ответил Донал, — иначе он был бы здесь. Но добро пожаловать в зал от его имени и имени его госпожи. Да вознаградят вас боги за ваш приход. Ваши люди получат эль и ужин — в этом нет у нас недостатка, — и, заметив дежурного на стене, он отдал ему распоряжения. — Идемте, — сказал он Ризи и его братьям. — Идемте наверх. А там как хотите — будете отдыхать или рассказывать, но главное сразу — господин Киран ранен… — слова застряли у него в горле. — Моя госпожа там. Пойдемте увидимся с ней.
— Тяжелые раны?
Донал кивнул, сжав губы, не давая вырваться горьким словам.