Командир подходит к моей мишени. Стою по стойке "смирно" и вижу, как он химическим карандашом перечеркивает на ней отверстие. Еще два раза подходим к мишеням, и старшина каждый раз отмечает крестиком место попадания. "Вечером надо будет попросить у командира роты снайперскую винтовку",- размышляю я.
После стрельбы нас обступают товарищи и с интересом спрашивают:
- Попал? Куда целился?
Кто-то слегка ударяет меня в спину и просит:
- Одолжи свою винтовку.- Оглядываюсь на любителя чужого оружия и вижу круглое, добродушное лицо Копера.- Дай пострелять из твоей винтовки, она так точно бьет.
- Копер, я бы охотно тебе дал, но пойми, на фронте ты должен будешь стрелять из своей. Там я тебе одолжить винтовку не смогу.
- На фронте мы не будем стрелять на оценку...
- Нет, конечно, не на оценку, а на жизнь. В партизанском отряде меня учили, что надо верить в свое оружие. И твоя, и моя винтовки одинаково хороши, все зависит от стрелка.
- Это, конечно, так... И я буду стрелять из своей винтовки, но сейчас все-таки предпочел бы из твоей.
Один за другим грохочут выстрелы. Промахов мало. Можно сказать смело, что "отцы" не подкачали, и напрасно беспокоится командир, что с ними будет тяжело в бою. Даже портной Копер сумел поразить мишень. После учений всем, кто поразил цель три раза, командир объявляет благодарность перед строем. Мы забираем мишени и, распевая бравурную песню, возвращаемся в лагерь.
Во время обеденного перерыва подпоручник Алерс вызывает меня к себе. Вхожу и громко щелкаю каблуками.
- Видел сегодня на стрельбище, что наша партизанская наука не прошла для тебя даром. Хорошо стреляешь...
- А нельзя ли мне получить снайперскую винтовку? - спрашиваю я несмело.
- Именно поэтому я тебя и вызвал. Винтовку ты заслужил. Обратись к старшине, он уже знает.
- Слушаюсь, гражданин подпоручник! Благодарю! - радостно восклицаю я.
Сразу же, по горячим следам, иду к старшему сержанту Мазуреку и сдаю полученную вчера винтовку. Взамен беру прекрасного "мосина" с оптическим прицелом. Чищу винтовку с благоговением, а ефрейтор Куклиновский, который уже несколько месяцев как стал снайпером, объясняет мне особенности ее устройства.
- Понимаешь,- растолковывает он,- нашей задачей на ноле боя является уничтожение наиболее важных целей. Это значит снайперов, офицеров, расчеты пулеметов и всех тех, кто задерживает наступление наших войск. А вот скажи, как ты узнаешь офицера?
- Откуда я знаю? Никогда над этим не задумывался.
- Ну, тогда слушай внимательно. У рядового винтовка или автомат, а у офицера только в исключительных случаях оружие с длинным стволом. Зато у него есть планшет, полевая сумка, бинокль. Об этом надо помнить, особенно на поле боя. Может, для начала достаточно? - спрашивает он через минуту.- Работай, а я пойду к заместителю командира по политико-воспитательной работе. Должен сегодня еще написать статью для стенной газеты о вашей стрельбе.
Недолго радуюсь я снайперской винтовке. Рана, хотя и хорошо зажила, дает о себе знать тупой болью в ноге. Так что пришлось мне в конце концов пойти к фельдшеру Женьке. Получаю на несколько дней освобождение от занятий и вместе с другими "больными" убираю территорию. Меня страшно злит такой оборот дела.
Однажды меня неожиданно вызывают в ротную канцелярию. Здесь старшина сообщает о моем переводе в хозяйственный взвод на должность писаря. Конечно, с одной стороны, обязанности штабника не требуют участия в утомительных занятиях, не надо быстро одеваться, никто тебя не торопит на утреннюю зарядку, а с другой - находишься вдали от непосредственных боевых действий. И все-таки быть писарем во время войны нелегко. Химический карандаш всегда где-нибудь найдешь, но с бумагой, необходимой для разного рода ведомостей, рапортов, списков и аттестатов, дела обстоят гораздо сложнее. Не раз грыз я конец карандаша, обдумывая, где можно срочно найти бумагу. Приходилось использовать для канцелярских нужд даже упаковку от разных концентратов и не однажды можно было наблюдать, как писарь хозяйственного взвода бдительно следит за распаковкой продовольственных продуктов, чтобы забрать у повара эти клочки бумаги. В значительно худшем положении находятся ротные писаря: у них нет даже такой возможности.
Постепенно составление различных документов, связанных с продовольственным снабжением батальона, становится для меня привычным делом. Капрал Герман, силезец, по-отечески заботится обо мне и частенько приносит кусок хлеба с тушенкой:
- Кушай, сынок, а то вон какой ты худой. Быстрее выздоравливай.
Лето в самом разгаре. Погода стоит прекрасная, но мы этого не замечаем. Каждый день полон для нас напряженного ожидания.
- Когда же мы наконец выступаем? - то и дело спрашиваем офицеров.
Однако никто не может дать нам точного ответа. К нам в батальон прибывают новые сержанты, только что окончившие дивизионную школу, и с энергией, свойственной выпускникам, принимаются обучать подчиненных. Иногда в моей землянке появляется Копер и рассказывает о новостях в пятой роте. Злится на нового командира отделения за то, что тот постоянно придирается к нему: за плохо застеленную постель, за недочищенную винтовку, даже за грязь под ногтями. Портному уже порядком надоела эта лагерная жизнь в лесу и возня с переделкой шинелей. Он мечтает о марше на запад, на родину.
Так проходит половина июля. С безоблачного неба буквально струится жар. В свободные минуты смотрю на возвращающиеся с полевых учений подразделения. На уставших лицах солдат пот смешивается с пылью, только радостно блестят белки глаз. Не щадят ребята сил, готовясь к предстоящим боям.
Боевая подготовка, конечно, важнее всего, но мы не забываем и о нашем внешнем виде. Стираем форму, подшиваем белые подворотнички,-а самое главное, пытаемся обновить наши потрепанные конфедератки. Для этого каждому необходима проволока. Даже колючую проволоку после удаления шипов можно вкладывать в фуражки. После такой переделки она изменяется до неузнаваемости.
Однажды в монотонную лагерную жизнь врываются резкие звуки трубы. Тревога! Грозно разносятся над лесом звуки сигнала. Роты бегом возвращаются с учебных плацов в места расположения. Работающие на кухне солдаты расходятся по своим подразделениям. Поспешно запаковываю свою канцелярию в ящик из-под патронов, складываю в вещмешок свои скудные пожитки - пару портянок, полотенце и мыло и выхожу из каптерки. Везде оживленное движение. Роты батальона в полном снаряжении почти бегом спешат в район сбора. Полевые кухни хозяйственного взвода с истинно тыловым воодушевлением готовятся к выезду. Лошади нервно переминаются в упряжке, беспрерывно поводя ушами. Достаточно громкого окрика капрала Германа, как одна из лошадей испуганно срывается с места, увлекая за собой дымящуюся кухню. Не привыкшая к упряжке, она мчится галопом вслепую...
- Стой! Стой, черт побери, куда тебя несет?! - неистово кричит капрал.
Но его призывы не помогают. Повозка цепляется за большую сосну, с треском лопаются постромки, полевая кухня падает набок, а из-под неплотно закрытой крышки выливается суп. Лошадь, безразличная к тому, что она натворила, спокойно щиплет траву.
Мы подбегаем к месту происшествия. Обжигая ладони, ставим кухню на колеса.
От батальона не осталось и следа, а его тылы все еще не могут двинуться с места. Время, которое особо ценится в армия, летит неумолимо.
- Ну, наконец-то,- с облегчением вздыхает командир хозяйственного взвода, когда проходит еще более десяти минут и тыловая колонна вытягивается на дороге. В этот момент до нас доносится сигнал отбоя.
- Пока учебная...- слышу голос капрала Германа.
Сажусь на пень и начинаю распаковывать канцелярию. Не успел я разложить свои бумаги, как меня вызывает командир взвода:
- Писарь! Быстро ко мне!
Я срываюсь с места и бегу в его сторону. И вот вижу красного как рак командира и вытянувшихся в струнку поваров.
- Куда же вы, черт побери, смотрели?! Недостаточно того, что из одного котла половина супа вылилась, так еще и каша пригорела! - распекает он провинившихся.
"Но что ему от меня-то надо? - лихорадочно соображаю я.- Ведь я не имею к этому никакого отношения..." Подхожу к поварам и слышу:
- Мы еще поговорим о пригорелой каше. А пока вместе с главным писарем вы должны навести порядок. И чтобы из котла гарью не пахло...
Стою как вкопанный, недоумевая, почему именно я должен мыть котлы. Повара, надев белые куртки, уже приступили к выполнению задания, а я все еще топчусь в раздумье.
- Чего ждете? - громко окликает меня хорунжий.
Я поворачиваюсь к нему и вижу, как он окидывает убийственным взглядом мою маленькую фигурку. И все-таки я набираюсь храбрости и спокойным, но вместе с тем решительным тоном заявляю:
- Гражданин хорунжий, я котлов чистить не буду. Кажется, вся кровь приливает к и без того красному лицу командира.
- Немедленно приступайте к работе! - кричит он.- Я вам покажу, что такое армия! Каждый сопляк будет тут распоряжаться. Этого только не хватало. Ну, чего еще ждете?!
- Гражданин хорунжий, я вступил добровольцем в армию не для того, чтобы мыть котлы и...- снова пытаюсь возразить я.
- Что вы мне здесь глупости плетете?! Здесь армия, а не партизанский отряд! Мойте котлы, или я вас отведу к командиру батальона майору Дроздову!
Какое-то время мы молча глядим друг на друга. Я вытягиваюсь по стойке "смирно", а сам думаю, что, может быть, все-таки следует взяться за работу и вымыть этот злосчастный котел. Но какой-то внутренний голос подсказывает: "Нет, не дай себя запугать. Ты ведь был уже под огнем, поэтому убеждай командира батальона, что твое место в строевом подразделении".
- Ну, вы еще пожалеете о своем ослином упрямстве! - нарушает молчание хорунжий.
- Я, гражданин хорунжий, согласен на любое, даже самое трудное задание, но не на мытье котлов.
- Чтобы через десять минут вы были с чистым подворотничком и в начищенных сапогах,- говорит уже спокойным голосом офицер.- Я отведу вас к командиру батальона.
- Слушаюсь!
Поворачиваюсь кругом и бегу чистить сапоги и пришивать подворотничок, который я приготовил ко дню вступления на родину. У меня дрожат руки от волнения и страха: мне предстоит впервые встретиться с майором Дроздовым, да еще объясняться, почему я не выполнил задания. "Может быть, меня посадят под арест?" - мелькает в голове тревожная мысль. К тому же я криво пришиваю подворотничок, перешивать его у меня уже нет времени, так как появляется командир и мы направляемся в штаб батальона.
Следую за хорунжим на расстоянии нескольких шагов. Будто осужденный, тяжело передвигаю ноги и упираюсь взглядом в его тщательно начищенные сапоги. Лес вокруг наполняется шумом возвращающихся подразделений. Слышится позвякивание котелков.
Приближаемся к штабной землянке. Около нее нервно ходит какой-то подпоручник и жадно затягивается дымом толстой самокрутки. Из землянки доносится чей-то голос, явно оправдывающийся. Мой хорунжий вступает в разговор с незнакомым мне подпоручником.
- Видишь ли,- жалуется подпоручник,- эти чертовы лошади налетели на противотанковую пушку. С ними-то ничего не случилось, а вот одного солдата из прислуги поранили. Не сильно, больше шуму наделали, ну и вызывает теперь командир батальона.
- Кажется, у него уже кто-то есть на исповеди?
- Да. Командир роты станковых пулеметов. После этой тревоги, наверное, многим сегодня достанется: старик зол, как оса. А ты чего сюда пришел?
- Видишь этого парня? - Хорунжий показывает на меня пальцем.- Котлов, говорит, мыть не буду. Это мой писарь, партизан, а интеллигента из себя строит. Полевая кухня опрокинулась, и суп из одного котла вылился, а в другом, как назло, каша пригорела. А этот, видишь ли, в армию вступил не для того, чтобы котлы чистить. Ты слышал что-нибудь подобное?
От командира батальона выходит поручник и бормочет что-то под нос.
- Вацек, стой! - окликает его мой хорунжий.
Но Вацек не останавливается. Машет обреченно рукой и идет дальше.
Перевожу взгляд на подпоручника. Он одергивает мундир и поправляет ремень. Какое-то мгновение колеблется, еще раз поправляет пояс и несмело приподнимает заслоняющую вход плащ-палатку.
Теперь уже начинает нервничать мой хорунжий. Он смотрит на меня с укором, и в его глазах можно прочитать, что вот, мол, его писарь является виновником предстоящей бури в, спокойном до этого хозяйственном взводе. Я обдумываю план защиты и возможно более достоверного объяснения своего поступка. Но каждый из вариантов имеет какие-то недостатки.
Из землянки выходит подпоручник, а за ним появляются майор и поручник. Майор - командир батальона, поручник - его заместитель по политико-воспитательной работе. Командир хозяйственного взвода энергичным, парадным шагом подходит к майору.
- Гражданин майор, писарь отказался выполнить приказ.- И объясняет ему, что произошло.
Наступает мертвая тишина. Грозный взгляд майора останавливается на моей фигурке. Кажется, я слышу, как сильно стучит мое сердце. Ноги становятся деревянными и дрожат в коленках.
- Подойди сюда,- слышу я обращенные ко мне слова майора.
С трудом двигаюсь с места. Подхожу и рапортую. На мгновение бросаю взгляд на своего хорунжего. Лицо командира взвода ничего не выражает. Заместитель командира батальона улыбается.
- Ты ефрейтор, а где твоя нашивка? - спрашивает майор на ломаном польском языке. Я не знаю, что ему ответить.- Так котлов не хочешь чистить? продолжает он.- Но войну выигрывают не только винтовкой. Работа повара - это тоже почетная обязанность. Черпак на войне так же нужен, как и винтовка. Попробуй повоюй без еды.
Он замолкает и бросает на меня хмурый взгляд, в котором я, однако, замечаю искорки тепла. У меня немеет язык. Хорунжий переступает с ноги на ногу и тоже молчит. Только заместитель командира по политико-воспитательной работе чувствует себя непринужденно, а его лицо светится улыбкой. Это открытое, добродушное лицо придает мне смелости, и я пробую объясниться.
- Гражданин майор, я действительно хочу воевать и... не могу смириться с мыслью, что вместо этого я должен скрести котлы от пригоревшей каши.
- Я же вам сказал, что войну выигрывают не только винтовкой. Это вам еще не ясно?
- Гражданин майор, может, от него будет больше пользы в батальонной разведке? - вмешивается поручник.- Я был сегодня у разведчиков, им не хватает одного пулеметчика...
- Подождите-подождите, но так нельзя. В таком случае все повара уйдут с кухни.
Стою по стойке "смирно", но если бы мог, кинулся к заместителю командира с благодарностью.
- Но, гражданин майор, в разведке от партизана будет больше пользы, чем на кухне. В хозяйственный взвод мы можем направить какого-нибудь пожилого солдата, а таких ведь в нашем батальоне достаточно.
- А ты умеешь стрелять из пулемета? - спрашивает командир батальона.
- Так точно, гражданин майор! - отвечаю я не задумываясь.- В партизанском отряде я был первым номером пулеметного расчета, стрелял из немецкого пулемета. Кроме того, знаю много других типов...
- В порядке, в порядке,- прерывает меня майор.- Сегодня же перевести его в первый взвод роты подпоручника Казимерчака. Это все. Выполняйте,- обращается он к хорунжему. Мой командир кивает мне головой: "Идем", но майор останавливает нас и говорит на прощание: - Вот плохо, что каша пригорела. Так делать нельзя. После тяжелых учений солдаты должны получать вкусную еду. А ты, партизан,- грозит он мне пальцем,- помни: войну выигрывают не только винтовкой. Каждый солдат должен делать то, что ему прикажет командир... Ну, идите, а нашивки пришей, чтобы товарищи видели, какое у тебя звание.
Последние приготовления
После передачи дел в хозяйственном взводе, уже в сумерках, являюсь в четвертую роту. Согласно распоряжению командира батальона меня направляют в первый взвод, который выполняет функции внештатной батальонной разведки. Хотя довольно поздно, везде кипит работа. Подразделения готовятся к маршу. Домики из жердей стоят уже без крыш. Снятые плащ-палатки приторочены к вещмешкам, которые ровными рядами лежат вдоль аллейки.
Командир взвода, старший сержант, знакомит меня с моим будущим вторым номером - рядовым Зеноном Краковяком. Затем мы вдвоем направляемся к старшине за пулеметом. По дороге, пользуясь случаем, я внимательно присматриваюсь к товарищу, с которым мы теперь будем составлять одно целое - расчет ручного пулемета.
Оружейный склад уже запакован на повозке. Ищем старшину роты, чтобы получить у него пулемет. Краковяк тем временем расспрашивает меня о семье, о прохождении военной службы - вообще обо всем. Впрочем, похожие вопросы задаю и я. Он загорается, узнав, что я из партизанского отряда, и с интересом спрашивает:
- Как было там, в лесу?
Я обещаю ему рассказать об этом в другой раз, когда будет больше времени.
Краковяк родом из Тарнопольского повята. В 1941 году был призван в ряды Красной Армии и в том же году получил ранение в левое бедро. Потом госпиталь, запасной полк, строительный батальон и снова запасной полк. Когда он узнал, что в СССР формируется польская армия, то добился перевода в наши войска. Месяц назад получил письмо из дому. Родители писали, что брата и сестру немцы отправили на принудительные работы в Германию.
- У меня со швабами,- заключает он рассказ,- свои счеты, и от нас теперь зависит, как быстро мы расквитаемся с ними.
- Побыстрей бы только началось. Половина твоей семьи уже свободна, а моя далеко отсюда, во Влодзимеже. Но там все еще фашисты. Живы ли мать с моей маленькой сестрой? - вздыхаю я.
- Ничего, скоро и твой Влодзимеж освободим. Немцы так драпают, что нам придется поторопиться, чтобы успеть за ними. Мы можем выступить в любую минуту. Я немного разбираюсь в этом. Пробная тревога закончилась, но упаковка манаток важнее, чем сто таких тревог...
Старшина с обозом расположился за поворотом дороги, нам идти до него еще полкилометра. По пути мы разглядываем лагерь, который еще утром сиял безупречной чистотой аллеек. Сейчас же большинство домиков разобраны, а в зарослях стоят замаскированные автомашины, повозки, орудия с запряженными лошадьми - все готово к маршу.
Вот и ротный обоз. Возы нагружены сверх допустимой нормы. Между грудами вещмешков торчат стволы станковых пулеметов. Около одного такого воза-горы стоит старшина и ругает солдат:
- К черту таких повозочных, которые считают, что ротный обоз - это склад для всяких там вещмешков. С перегруженными возами вы в преисподнюю приедете, а не в Польшу! Немедленно сбросить это барахло!
Однако ни один из повозочных не спешит выполнить приказ. Сержанта разбирает злость. Он вырывает из руки ближайшего повозочного плеть и хлещет ею по крупам спокойно стоящих лошадей. Животные резко дергаются, одна из постромок лопается, а воз стоит на месте.
- Я же говорил?! - кричит старшина. Разорванная постромка, вероятно, действует на него умиротворяюще, так как он немного успокаивается и начинает сворачивать цигарку.
Мы на всякий случай некоторое время выжидаем.
- Не торопись,- шепчет Краковяк,- в такой ситуации за что угодно можно получить нагоняй. Лучше пока не показываться ему на глаза.
Однако старшина замечает нас.
- Ты чего здесь, Зенек, торчишь? - обращается он к Краковяку.
- Разрешите доложить, гражданин сержант. Мы пришли получить ручной пулемет. Он,- Краковяк указывает на меня пальцем, - переведен в нашу роту.
- Тоже нашли время, когда пополнение присылать! Все запаковано, а тут ищи им пулемет... А может, и нет худа без добра. При случае поможете мне навести здесь порядок. Все эти вещмешки с возов...
- Слушаюсь! - дружно отвечаем мы и приступаем к делу.
Сгружаем на землю вещмешки, противогазы, каски и даже котелки, с которыми солдаты так неохотно расстаются. Сваливаю с повозки солдатские пожитки, а сам думаю: "Кто потом все это разберет?" И решаю никогда не отдавать под чужой присмотр своих вещей.
Наконец добираемся до оружия. Старшина достает из массивного ящика добросовестно законсервированного "Дегтярева", запасной ствол, приборы для чистки и комплект необходимых принадлежностей, а также две сумки с магазинами. Кроме того, я получаю триста пятьдесят патронов, три гранаты, из них одну противотанковую. Если бы сержант не выдал мне и плащ-палатку, мы не смогли бы всего этого унести.
Солнце уже зашло, когда мы, немного уставшие, возвратились к месту расположения роты. Никто еще не спит. Солдаты занимаются своими делами, чтобы к назначенному дню все было готово. А до этого дня осталось, может быть, всего несколько часов.
Мы с Краковяком пытаемся поудобнее разместиться на мху, чтобы немного поспать, но сон не приходит. Лежим рядом и смотрим в июльское звездное небо. С востока, где-то в вышине, слышится гул самолетов. Тяжелый и ровный, он с каждой секундой нарастает. Краковяк толкает меня локтем:
- Спишь?
- Нет.
- Вероятно, скоро начнется. Должно быть, везут для Гитлера солидные пилюли - все аж дрожит...
- Быстрее бы выступить! Не могу оставаться спокойным при мысли, что там нас ждут...
Мы еще долго обсуждали предстоящий марш на запад.
С утра приступаем к упаковке нашего снаряжения. Усердно чистим полученный вчера пулемет, набиваем магазины, тщательно проверяя каждый патрон. Затем сворачиваем шинели. У меня это получается не очень ловко: скатанная шинель слишком толстая. В конце концов я машу на это рукой в надежде, что все как-нибудь обойдется.
После завтрака узнаю, что через час построение в полном снаряжении. Только тогда убеждаюсь, как мне не хватает еще солдатской сноровки. Со страхом смотрю на массу различных вещей, которые я должен нести на собственной спине. Почти подавленный, вспоминаю недавние времена, когда вместо всего этого у меня был только пулемет с несколькими магазинами да кусок хлеба с салом. А тут тяжелый вещмешок с патронами, плащ-палаткой, бельем, куском мыла, полотенцем и портянками. Ремень давит под тяжестью гранат, запасного ствола к пулемету и лопатки. Тяжелый пулемет торчит над каской, которая при каждом движении съезжает на нос. Вдобавок плохо скатанная шинель немилосердно трет шею. И это еще не все: я просто не знаю, куда повесить противогаз.
Построение начинается, а я еще не готов. Стою во второй шеренге и молюсь всем святым, чтобы меня не увидел командир роты.
А тем временем перед строем появляются командир четвертой роты вместе с майором Дроздовым и его заместителем по политико-воспитательной работе. После принятия рапорта о готовности роты к маршу командир батальона говорит:
- Сейчас посмотрим, как она готова. Первая шеренга, пять шагов вперед!
Краковяк, который, как щитом, заслонял меня от вездесущего взгляда комбата, делает пять шагов вперед - и я оказываюсь теперь как на витрине. Майор проходит между шеренгами и каждую секунду останавливается. - Плохо, плохо...- повторяет он.- Так далеко не уйдем. Вот, пожалуйста, рота готова... А, здесь и мой разведчик! - слышу над самым ухом.- Что, хуже было в хозяйственном взводе котлы чистить? Ну и вид у вас!
Я даже боюсь на него взглянуть. Кажется, предпочел бы провалиться сквозь землю, чем смотреть в голубые, глубоко посаженные под густыми бровями глаза майора. На счастье, комбат больше не интересуется моей особой. Ему надо проверить готовность к маршу всего батальона. Мне становится легче, что я не являюсь исключением. В компании всегда легче переносить неприятности.
Однако майор возвращается и всех "готовых к маршу" вытягивает из строя. Я стою вместе с другими провинившимися. Комбат отмечает, что мы выглядим как рязанские бабы на базаре, а не солдаты его батальона.
- А теперь, чтобы вы убедились, что я говорю правду, проведем занятия,говорит он в заключение осмотра.- Направо!
Едва я успеваю подумать, что у меня с подготовкой к маршу так же плохо, как у майора с польским языком, раздается следующая команда:
- Бегом - марш!
Делаю пару шагов и уже слышу очередную команду:
- Ложись! Ползком - марш!
Каска съезжает мне на нос - я ничего не вижу. Пробую ее приподнять, но безуспешно. Торчащая над вещмешком плохо свернутая шинель переместилась еще выше и уперлась в тыльную часть каски:
- Встать! Бегом - марш!
Теперь запасной ствол передвинулся с бока на живот и бьет по коленям. В тот момент, когда я отодвигаю его на свое место, каска спадает на нос, и так попеременно. В довершение мучений мне очень мешают лопатка, чехол с гранатами и злополучный противогаз. А тем временем команды подгоняют одна другую.
- Ложись! Ползком - марш! Встать! Бегом - марш! - И наконец, когда у меня уже не остается сил передвигать ногами, раздается желанное: - Стой!
Запыхавшийся, поправляю каску, из-под которой по лицу струится пот. "Готовая к маршу" часть роты растягивается по лесной дороге. Измученные занятиями, мы медленно возвращаемся в строй.
- Ну, солдаты,- подводит итоги командир батальона,- вы сами теперь прекрасно видите, как ваша рота подготовлена к маршу, а по дороге придется и в бой вступать. Тогда что мы с вами будем делать? Стыдно вам! И мне тоже. Так вот, командир роты, времени у вас осталось мало. Чтобы к обеду рота была в полной готовности. Еще пару слов скажет мой заместитель. Прошу вас.- Майор жестом приглашает выступить поручника.
Поручник одергивает ремень, поправляет конфедератку и, как всегда улыбаясь, начинает:
- Солдаты! Мы стоим на пороге родной страны, измученной пятилетней гитлеровской неволей. Весь народ с оружием в руках борется с оккупантами. Там, за линией фронта, ждут нас, освободителей. Мы пойдем в бой за новую, демократическую Польшу. Устраните недостатки в снаряжении. Будьте готовы к далекому маршу и тяжелым боям. Перед нами благородная цель: свобода демократической Польши!
После стрельбы нас обступают товарищи и с интересом спрашивают:
- Попал? Куда целился?
Кто-то слегка ударяет меня в спину и просит:
- Одолжи свою винтовку.- Оглядываюсь на любителя чужого оружия и вижу круглое, добродушное лицо Копера.- Дай пострелять из твоей винтовки, она так точно бьет.
- Копер, я бы охотно тебе дал, но пойми, на фронте ты должен будешь стрелять из своей. Там я тебе одолжить винтовку не смогу.
- На фронте мы не будем стрелять на оценку...
- Нет, конечно, не на оценку, а на жизнь. В партизанском отряде меня учили, что надо верить в свое оружие. И твоя, и моя винтовки одинаково хороши, все зависит от стрелка.
- Это, конечно, так... И я буду стрелять из своей винтовки, но сейчас все-таки предпочел бы из твоей.
Один за другим грохочут выстрелы. Промахов мало. Можно сказать смело, что "отцы" не подкачали, и напрасно беспокоится командир, что с ними будет тяжело в бою. Даже портной Копер сумел поразить мишень. После учений всем, кто поразил цель три раза, командир объявляет благодарность перед строем. Мы забираем мишени и, распевая бравурную песню, возвращаемся в лагерь.
Во время обеденного перерыва подпоручник Алерс вызывает меня к себе. Вхожу и громко щелкаю каблуками.
- Видел сегодня на стрельбище, что наша партизанская наука не прошла для тебя даром. Хорошо стреляешь...
- А нельзя ли мне получить снайперскую винтовку? - спрашиваю я несмело.
- Именно поэтому я тебя и вызвал. Винтовку ты заслужил. Обратись к старшине, он уже знает.
- Слушаюсь, гражданин подпоручник! Благодарю! - радостно восклицаю я.
Сразу же, по горячим следам, иду к старшему сержанту Мазуреку и сдаю полученную вчера винтовку. Взамен беру прекрасного "мосина" с оптическим прицелом. Чищу винтовку с благоговением, а ефрейтор Куклиновский, который уже несколько месяцев как стал снайпером, объясняет мне особенности ее устройства.
- Понимаешь,- растолковывает он,- нашей задачей на ноле боя является уничтожение наиболее важных целей. Это значит снайперов, офицеров, расчеты пулеметов и всех тех, кто задерживает наступление наших войск. А вот скажи, как ты узнаешь офицера?
- Откуда я знаю? Никогда над этим не задумывался.
- Ну, тогда слушай внимательно. У рядового винтовка или автомат, а у офицера только в исключительных случаях оружие с длинным стволом. Зато у него есть планшет, полевая сумка, бинокль. Об этом надо помнить, особенно на поле боя. Может, для начала достаточно? - спрашивает он через минуту.- Работай, а я пойду к заместителю командира по политико-воспитательной работе. Должен сегодня еще написать статью для стенной газеты о вашей стрельбе.
Недолго радуюсь я снайперской винтовке. Рана, хотя и хорошо зажила, дает о себе знать тупой болью в ноге. Так что пришлось мне в конце концов пойти к фельдшеру Женьке. Получаю на несколько дней освобождение от занятий и вместе с другими "больными" убираю территорию. Меня страшно злит такой оборот дела.
Однажды меня неожиданно вызывают в ротную канцелярию. Здесь старшина сообщает о моем переводе в хозяйственный взвод на должность писаря. Конечно, с одной стороны, обязанности штабника не требуют участия в утомительных занятиях, не надо быстро одеваться, никто тебя не торопит на утреннюю зарядку, а с другой - находишься вдали от непосредственных боевых действий. И все-таки быть писарем во время войны нелегко. Химический карандаш всегда где-нибудь найдешь, но с бумагой, необходимой для разного рода ведомостей, рапортов, списков и аттестатов, дела обстоят гораздо сложнее. Не раз грыз я конец карандаша, обдумывая, где можно срочно найти бумагу. Приходилось использовать для канцелярских нужд даже упаковку от разных концентратов и не однажды можно было наблюдать, как писарь хозяйственного взвода бдительно следит за распаковкой продовольственных продуктов, чтобы забрать у повара эти клочки бумаги. В значительно худшем положении находятся ротные писаря: у них нет даже такой возможности.
Постепенно составление различных документов, связанных с продовольственным снабжением батальона, становится для меня привычным делом. Капрал Герман, силезец, по-отечески заботится обо мне и частенько приносит кусок хлеба с тушенкой:
- Кушай, сынок, а то вон какой ты худой. Быстрее выздоравливай.
Лето в самом разгаре. Погода стоит прекрасная, но мы этого не замечаем. Каждый день полон для нас напряженного ожидания.
- Когда же мы наконец выступаем? - то и дело спрашиваем офицеров.
Однако никто не может дать нам точного ответа. К нам в батальон прибывают новые сержанты, только что окончившие дивизионную школу, и с энергией, свойственной выпускникам, принимаются обучать подчиненных. Иногда в моей землянке появляется Копер и рассказывает о новостях в пятой роте. Злится на нового командира отделения за то, что тот постоянно придирается к нему: за плохо застеленную постель, за недочищенную винтовку, даже за грязь под ногтями. Портному уже порядком надоела эта лагерная жизнь в лесу и возня с переделкой шинелей. Он мечтает о марше на запад, на родину.
Так проходит половина июля. С безоблачного неба буквально струится жар. В свободные минуты смотрю на возвращающиеся с полевых учений подразделения. На уставших лицах солдат пот смешивается с пылью, только радостно блестят белки глаз. Не щадят ребята сил, готовясь к предстоящим боям.
Боевая подготовка, конечно, важнее всего, но мы не забываем и о нашем внешнем виде. Стираем форму, подшиваем белые подворотнички,-а самое главное, пытаемся обновить наши потрепанные конфедератки. Для этого каждому необходима проволока. Даже колючую проволоку после удаления шипов можно вкладывать в фуражки. После такой переделки она изменяется до неузнаваемости.
Однажды в монотонную лагерную жизнь врываются резкие звуки трубы. Тревога! Грозно разносятся над лесом звуки сигнала. Роты бегом возвращаются с учебных плацов в места расположения. Работающие на кухне солдаты расходятся по своим подразделениям. Поспешно запаковываю свою канцелярию в ящик из-под патронов, складываю в вещмешок свои скудные пожитки - пару портянок, полотенце и мыло и выхожу из каптерки. Везде оживленное движение. Роты батальона в полном снаряжении почти бегом спешат в район сбора. Полевые кухни хозяйственного взвода с истинно тыловым воодушевлением готовятся к выезду. Лошади нервно переминаются в упряжке, беспрерывно поводя ушами. Достаточно громкого окрика капрала Германа, как одна из лошадей испуганно срывается с места, увлекая за собой дымящуюся кухню. Не привыкшая к упряжке, она мчится галопом вслепую...
- Стой! Стой, черт побери, куда тебя несет?! - неистово кричит капрал.
Но его призывы не помогают. Повозка цепляется за большую сосну, с треском лопаются постромки, полевая кухня падает набок, а из-под неплотно закрытой крышки выливается суп. Лошадь, безразличная к тому, что она натворила, спокойно щиплет траву.
Мы подбегаем к месту происшествия. Обжигая ладони, ставим кухню на колеса.
От батальона не осталось и следа, а его тылы все еще не могут двинуться с места. Время, которое особо ценится в армия, летит неумолимо.
- Ну, наконец-то,- с облегчением вздыхает командир хозяйственного взвода, когда проходит еще более десяти минут и тыловая колонна вытягивается на дороге. В этот момент до нас доносится сигнал отбоя.
- Пока учебная...- слышу голос капрала Германа.
Сажусь на пень и начинаю распаковывать канцелярию. Не успел я разложить свои бумаги, как меня вызывает командир взвода:
- Писарь! Быстро ко мне!
Я срываюсь с места и бегу в его сторону. И вот вижу красного как рак командира и вытянувшихся в струнку поваров.
- Куда же вы, черт побери, смотрели?! Недостаточно того, что из одного котла половина супа вылилась, так еще и каша пригорела! - распекает он провинившихся.
"Но что ему от меня-то надо? - лихорадочно соображаю я.- Ведь я не имею к этому никакого отношения..." Подхожу к поварам и слышу:
- Мы еще поговорим о пригорелой каше. А пока вместе с главным писарем вы должны навести порядок. И чтобы из котла гарью не пахло...
Стою как вкопанный, недоумевая, почему именно я должен мыть котлы. Повара, надев белые куртки, уже приступили к выполнению задания, а я все еще топчусь в раздумье.
- Чего ждете? - громко окликает меня хорунжий.
Я поворачиваюсь к нему и вижу, как он окидывает убийственным взглядом мою маленькую фигурку. И все-таки я набираюсь храбрости и спокойным, но вместе с тем решительным тоном заявляю:
- Гражданин хорунжий, я котлов чистить не буду. Кажется, вся кровь приливает к и без того красному лицу командира.
- Немедленно приступайте к работе! - кричит он.- Я вам покажу, что такое армия! Каждый сопляк будет тут распоряжаться. Этого только не хватало. Ну, чего еще ждете?!
- Гражданин хорунжий, я вступил добровольцем в армию не для того, чтобы мыть котлы и...- снова пытаюсь возразить я.
- Что вы мне здесь глупости плетете?! Здесь армия, а не партизанский отряд! Мойте котлы, или я вас отведу к командиру батальона майору Дроздову!
Какое-то время мы молча глядим друг на друга. Я вытягиваюсь по стойке "смирно", а сам думаю, что, может быть, все-таки следует взяться за работу и вымыть этот злосчастный котел. Но какой-то внутренний голос подсказывает: "Нет, не дай себя запугать. Ты ведь был уже под огнем, поэтому убеждай командира батальона, что твое место в строевом подразделении".
- Ну, вы еще пожалеете о своем ослином упрямстве! - нарушает молчание хорунжий.
- Я, гражданин хорунжий, согласен на любое, даже самое трудное задание, но не на мытье котлов.
- Чтобы через десять минут вы были с чистым подворотничком и в начищенных сапогах,- говорит уже спокойным голосом офицер.- Я отведу вас к командиру батальона.
- Слушаюсь!
Поворачиваюсь кругом и бегу чистить сапоги и пришивать подворотничок, который я приготовил ко дню вступления на родину. У меня дрожат руки от волнения и страха: мне предстоит впервые встретиться с майором Дроздовым, да еще объясняться, почему я не выполнил задания. "Может быть, меня посадят под арест?" - мелькает в голове тревожная мысль. К тому же я криво пришиваю подворотничок, перешивать его у меня уже нет времени, так как появляется командир и мы направляемся в штаб батальона.
Следую за хорунжим на расстоянии нескольких шагов. Будто осужденный, тяжело передвигаю ноги и упираюсь взглядом в его тщательно начищенные сапоги. Лес вокруг наполняется шумом возвращающихся подразделений. Слышится позвякивание котелков.
Приближаемся к штабной землянке. Около нее нервно ходит какой-то подпоручник и жадно затягивается дымом толстой самокрутки. Из землянки доносится чей-то голос, явно оправдывающийся. Мой хорунжий вступает в разговор с незнакомым мне подпоручником.
- Видишь ли,- жалуется подпоручник,- эти чертовы лошади налетели на противотанковую пушку. С ними-то ничего не случилось, а вот одного солдата из прислуги поранили. Не сильно, больше шуму наделали, ну и вызывает теперь командир батальона.
- Кажется, у него уже кто-то есть на исповеди?
- Да. Командир роты станковых пулеметов. После этой тревоги, наверное, многим сегодня достанется: старик зол, как оса. А ты чего сюда пришел?
- Видишь этого парня? - Хорунжий показывает на меня пальцем.- Котлов, говорит, мыть не буду. Это мой писарь, партизан, а интеллигента из себя строит. Полевая кухня опрокинулась, и суп из одного котла вылился, а в другом, как назло, каша пригорела. А этот, видишь ли, в армию вступил не для того, чтобы котлы чистить. Ты слышал что-нибудь подобное?
От командира батальона выходит поручник и бормочет что-то под нос.
- Вацек, стой! - окликает его мой хорунжий.
Но Вацек не останавливается. Машет обреченно рукой и идет дальше.
Перевожу взгляд на подпоручника. Он одергивает мундир и поправляет ремень. Какое-то мгновение колеблется, еще раз поправляет пояс и несмело приподнимает заслоняющую вход плащ-палатку.
Теперь уже начинает нервничать мой хорунжий. Он смотрит на меня с укором, и в его глазах можно прочитать, что вот, мол, его писарь является виновником предстоящей бури в, спокойном до этого хозяйственном взводе. Я обдумываю план защиты и возможно более достоверного объяснения своего поступка. Но каждый из вариантов имеет какие-то недостатки.
Из землянки выходит подпоручник, а за ним появляются майор и поручник. Майор - командир батальона, поручник - его заместитель по политико-воспитательной работе. Командир хозяйственного взвода энергичным, парадным шагом подходит к майору.
- Гражданин майор, писарь отказался выполнить приказ.- И объясняет ему, что произошло.
Наступает мертвая тишина. Грозный взгляд майора останавливается на моей фигурке. Кажется, я слышу, как сильно стучит мое сердце. Ноги становятся деревянными и дрожат в коленках.
- Подойди сюда,- слышу я обращенные ко мне слова майора.
С трудом двигаюсь с места. Подхожу и рапортую. На мгновение бросаю взгляд на своего хорунжего. Лицо командира взвода ничего не выражает. Заместитель командира батальона улыбается.
- Ты ефрейтор, а где твоя нашивка? - спрашивает майор на ломаном польском языке. Я не знаю, что ему ответить.- Так котлов не хочешь чистить? продолжает он.- Но войну выигрывают не только винтовкой. Работа повара - это тоже почетная обязанность. Черпак на войне так же нужен, как и винтовка. Попробуй повоюй без еды.
Он замолкает и бросает на меня хмурый взгляд, в котором я, однако, замечаю искорки тепла. У меня немеет язык. Хорунжий переступает с ноги на ногу и тоже молчит. Только заместитель командира по политико-воспитательной работе чувствует себя непринужденно, а его лицо светится улыбкой. Это открытое, добродушное лицо придает мне смелости, и я пробую объясниться.
- Гражданин майор, я действительно хочу воевать и... не могу смириться с мыслью, что вместо этого я должен скрести котлы от пригоревшей каши.
- Я же вам сказал, что войну выигрывают не только винтовкой. Это вам еще не ясно?
- Гражданин майор, может, от него будет больше пользы в батальонной разведке? - вмешивается поручник.- Я был сегодня у разведчиков, им не хватает одного пулеметчика...
- Подождите-подождите, но так нельзя. В таком случае все повара уйдут с кухни.
Стою по стойке "смирно", но если бы мог, кинулся к заместителю командира с благодарностью.
- Но, гражданин майор, в разведке от партизана будет больше пользы, чем на кухне. В хозяйственный взвод мы можем направить какого-нибудь пожилого солдата, а таких ведь в нашем батальоне достаточно.
- А ты умеешь стрелять из пулемета? - спрашивает командир батальона.
- Так точно, гражданин майор! - отвечаю я не задумываясь.- В партизанском отряде я был первым номером пулеметного расчета, стрелял из немецкого пулемета. Кроме того, знаю много других типов...
- В порядке, в порядке,- прерывает меня майор.- Сегодня же перевести его в первый взвод роты подпоручника Казимерчака. Это все. Выполняйте,- обращается он к хорунжему. Мой командир кивает мне головой: "Идем", но майор останавливает нас и говорит на прощание: - Вот плохо, что каша пригорела. Так делать нельзя. После тяжелых учений солдаты должны получать вкусную еду. А ты, партизан,- грозит он мне пальцем,- помни: войну выигрывают не только винтовкой. Каждый солдат должен делать то, что ему прикажет командир... Ну, идите, а нашивки пришей, чтобы товарищи видели, какое у тебя звание.
Последние приготовления
После передачи дел в хозяйственном взводе, уже в сумерках, являюсь в четвертую роту. Согласно распоряжению командира батальона меня направляют в первый взвод, который выполняет функции внештатной батальонной разведки. Хотя довольно поздно, везде кипит работа. Подразделения готовятся к маршу. Домики из жердей стоят уже без крыш. Снятые плащ-палатки приторочены к вещмешкам, которые ровными рядами лежат вдоль аллейки.
Командир взвода, старший сержант, знакомит меня с моим будущим вторым номером - рядовым Зеноном Краковяком. Затем мы вдвоем направляемся к старшине за пулеметом. По дороге, пользуясь случаем, я внимательно присматриваюсь к товарищу, с которым мы теперь будем составлять одно целое - расчет ручного пулемета.
Оружейный склад уже запакован на повозке. Ищем старшину роты, чтобы получить у него пулемет. Краковяк тем временем расспрашивает меня о семье, о прохождении военной службы - вообще обо всем. Впрочем, похожие вопросы задаю и я. Он загорается, узнав, что я из партизанского отряда, и с интересом спрашивает:
- Как было там, в лесу?
Я обещаю ему рассказать об этом в другой раз, когда будет больше времени.
Краковяк родом из Тарнопольского повята. В 1941 году был призван в ряды Красной Армии и в том же году получил ранение в левое бедро. Потом госпиталь, запасной полк, строительный батальон и снова запасной полк. Когда он узнал, что в СССР формируется польская армия, то добился перевода в наши войска. Месяц назад получил письмо из дому. Родители писали, что брата и сестру немцы отправили на принудительные работы в Германию.
- У меня со швабами,- заключает он рассказ,- свои счеты, и от нас теперь зависит, как быстро мы расквитаемся с ними.
- Побыстрей бы только началось. Половина твоей семьи уже свободна, а моя далеко отсюда, во Влодзимеже. Но там все еще фашисты. Живы ли мать с моей маленькой сестрой? - вздыхаю я.
- Ничего, скоро и твой Влодзимеж освободим. Немцы так драпают, что нам придется поторопиться, чтобы успеть за ними. Мы можем выступить в любую минуту. Я немного разбираюсь в этом. Пробная тревога закончилась, но упаковка манаток важнее, чем сто таких тревог...
Старшина с обозом расположился за поворотом дороги, нам идти до него еще полкилометра. По пути мы разглядываем лагерь, который еще утром сиял безупречной чистотой аллеек. Сейчас же большинство домиков разобраны, а в зарослях стоят замаскированные автомашины, повозки, орудия с запряженными лошадьми - все готово к маршу.
Вот и ротный обоз. Возы нагружены сверх допустимой нормы. Между грудами вещмешков торчат стволы станковых пулеметов. Около одного такого воза-горы стоит старшина и ругает солдат:
- К черту таких повозочных, которые считают, что ротный обоз - это склад для всяких там вещмешков. С перегруженными возами вы в преисподнюю приедете, а не в Польшу! Немедленно сбросить это барахло!
Однако ни один из повозочных не спешит выполнить приказ. Сержанта разбирает злость. Он вырывает из руки ближайшего повозочного плеть и хлещет ею по крупам спокойно стоящих лошадей. Животные резко дергаются, одна из постромок лопается, а воз стоит на месте.
- Я же говорил?! - кричит старшина. Разорванная постромка, вероятно, действует на него умиротворяюще, так как он немного успокаивается и начинает сворачивать цигарку.
Мы на всякий случай некоторое время выжидаем.
- Не торопись,- шепчет Краковяк,- в такой ситуации за что угодно можно получить нагоняй. Лучше пока не показываться ему на глаза.
Однако старшина замечает нас.
- Ты чего здесь, Зенек, торчишь? - обращается он к Краковяку.
- Разрешите доложить, гражданин сержант. Мы пришли получить ручной пулемет. Он,- Краковяк указывает на меня пальцем, - переведен в нашу роту.
- Тоже нашли время, когда пополнение присылать! Все запаковано, а тут ищи им пулемет... А может, и нет худа без добра. При случае поможете мне навести здесь порядок. Все эти вещмешки с возов...
- Слушаюсь! - дружно отвечаем мы и приступаем к делу.
Сгружаем на землю вещмешки, противогазы, каски и даже котелки, с которыми солдаты так неохотно расстаются. Сваливаю с повозки солдатские пожитки, а сам думаю: "Кто потом все это разберет?" И решаю никогда не отдавать под чужой присмотр своих вещей.
Наконец добираемся до оружия. Старшина достает из массивного ящика добросовестно законсервированного "Дегтярева", запасной ствол, приборы для чистки и комплект необходимых принадлежностей, а также две сумки с магазинами. Кроме того, я получаю триста пятьдесят патронов, три гранаты, из них одну противотанковую. Если бы сержант не выдал мне и плащ-палатку, мы не смогли бы всего этого унести.
Солнце уже зашло, когда мы, немного уставшие, возвратились к месту расположения роты. Никто еще не спит. Солдаты занимаются своими делами, чтобы к назначенному дню все было готово. А до этого дня осталось, может быть, всего несколько часов.
Мы с Краковяком пытаемся поудобнее разместиться на мху, чтобы немного поспать, но сон не приходит. Лежим рядом и смотрим в июльское звездное небо. С востока, где-то в вышине, слышится гул самолетов. Тяжелый и ровный, он с каждой секундой нарастает. Краковяк толкает меня локтем:
- Спишь?
- Нет.
- Вероятно, скоро начнется. Должно быть, везут для Гитлера солидные пилюли - все аж дрожит...
- Быстрее бы выступить! Не могу оставаться спокойным при мысли, что там нас ждут...
Мы еще долго обсуждали предстоящий марш на запад.
С утра приступаем к упаковке нашего снаряжения. Усердно чистим полученный вчера пулемет, набиваем магазины, тщательно проверяя каждый патрон. Затем сворачиваем шинели. У меня это получается не очень ловко: скатанная шинель слишком толстая. В конце концов я машу на это рукой в надежде, что все как-нибудь обойдется.
После завтрака узнаю, что через час построение в полном снаряжении. Только тогда убеждаюсь, как мне не хватает еще солдатской сноровки. Со страхом смотрю на массу различных вещей, которые я должен нести на собственной спине. Почти подавленный, вспоминаю недавние времена, когда вместо всего этого у меня был только пулемет с несколькими магазинами да кусок хлеба с салом. А тут тяжелый вещмешок с патронами, плащ-палаткой, бельем, куском мыла, полотенцем и портянками. Ремень давит под тяжестью гранат, запасного ствола к пулемету и лопатки. Тяжелый пулемет торчит над каской, которая при каждом движении съезжает на нос. Вдобавок плохо скатанная шинель немилосердно трет шею. И это еще не все: я просто не знаю, куда повесить противогаз.
Построение начинается, а я еще не готов. Стою во второй шеренге и молюсь всем святым, чтобы меня не увидел командир роты.
А тем временем перед строем появляются командир четвертой роты вместе с майором Дроздовым и его заместителем по политико-воспитательной работе. После принятия рапорта о готовности роты к маршу командир батальона говорит:
- Сейчас посмотрим, как она готова. Первая шеренга, пять шагов вперед!
Краковяк, который, как щитом, заслонял меня от вездесущего взгляда комбата, делает пять шагов вперед - и я оказываюсь теперь как на витрине. Майор проходит между шеренгами и каждую секунду останавливается. - Плохо, плохо...- повторяет он.- Так далеко не уйдем. Вот, пожалуйста, рота готова... А, здесь и мой разведчик! - слышу над самым ухом.- Что, хуже было в хозяйственном взводе котлы чистить? Ну и вид у вас!
Я даже боюсь на него взглянуть. Кажется, предпочел бы провалиться сквозь землю, чем смотреть в голубые, глубоко посаженные под густыми бровями глаза майора. На счастье, комбат больше не интересуется моей особой. Ему надо проверить готовность к маршу всего батальона. Мне становится легче, что я не являюсь исключением. В компании всегда легче переносить неприятности.
Однако майор возвращается и всех "готовых к маршу" вытягивает из строя. Я стою вместе с другими провинившимися. Комбат отмечает, что мы выглядим как рязанские бабы на базаре, а не солдаты его батальона.
- А теперь, чтобы вы убедились, что я говорю правду, проведем занятия,говорит он в заключение осмотра.- Направо!
Едва я успеваю подумать, что у меня с подготовкой к маршу так же плохо, как у майора с польским языком, раздается следующая команда:
- Бегом - марш!
Делаю пару шагов и уже слышу очередную команду:
- Ложись! Ползком - марш!
Каска съезжает мне на нос - я ничего не вижу. Пробую ее приподнять, но безуспешно. Торчащая над вещмешком плохо свернутая шинель переместилась еще выше и уперлась в тыльную часть каски:
- Встать! Бегом - марш!
Теперь запасной ствол передвинулся с бока на живот и бьет по коленям. В тот момент, когда я отодвигаю его на свое место, каска спадает на нос, и так попеременно. В довершение мучений мне очень мешают лопатка, чехол с гранатами и злополучный противогаз. А тем временем команды подгоняют одна другую.
- Ложись! Ползком - марш! Встать! Бегом - марш! - И наконец, когда у меня уже не остается сил передвигать ногами, раздается желанное: - Стой!
Запыхавшийся, поправляю каску, из-под которой по лицу струится пот. "Готовая к маршу" часть роты растягивается по лесной дороге. Измученные занятиями, мы медленно возвращаемся в строй.
- Ну, солдаты,- подводит итоги командир батальона,- вы сами теперь прекрасно видите, как ваша рота подготовлена к маршу, а по дороге придется и в бой вступать. Тогда что мы с вами будем делать? Стыдно вам! И мне тоже. Так вот, командир роты, времени у вас осталось мало. Чтобы к обеду рота была в полной готовности. Еще пару слов скажет мой заместитель. Прошу вас.- Майор жестом приглашает выступить поручника.
Поручник одергивает ремень, поправляет конфедератку и, как всегда улыбаясь, начинает:
- Солдаты! Мы стоим на пороге родной страны, измученной пятилетней гитлеровской неволей. Весь народ с оружием в руках борется с оккупантами. Там, за линией фронта, ждут нас, освободителей. Мы пойдем в бой за новую, демократическую Польшу. Устраните недостатки в снаряжении. Будьте готовы к далекому маршу и тяжелым боям. Перед нами благородная цель: свобода демократической Польши!