Страница:
- Какое слово? - спросил Крейн.
- "Невозможно", - отвечал Гуд. - И он, и мы этим словом живем. Разве
ты не видишь, что он сделал?
- Как не видеть! - сказал полковник. - Но я не вижу, к чему ты ведешь.
- Он нарушил еще одну поговорку, - объяснил Оуэн. - Свиньи летают.
- Это удивительно, - признал полковник, - но еще удивительней, что им
не разрешают ходить по земле.
Они пошли по крутому склону холма вниз, в лесной полумрак, теряя
ощущение высоты и сверкающей нелепицы облаков, словно им и вправду было
видение; и голос Крейна звучал в полумгле так, словно он рассказывал свой
сон.
- Я другого не пойму, - говорил он. - Как Хилари это сделал?
- Он удивительный человек, - откликнулся Гуд. - Ты сам рассказывал,
что он творил на фронте. Это не труднее...
- Гораздо труднее, - возразил Крейн. - Там все были вместе, здесь он
один.
- Что ж, - сказал Гуд, - человек творит чудеса, когда очень захочет,
даже если с виду он похож на плохого поэта. Кажется, я знаю, чего хочет он.
Да, он ее заслужил... это - час его славы...
- Все равно не понимаю, - сказал полковник, и эту часть дела он не
понимал еще долго, пока не случилось много других интересных вещей.
А тем временем Хилари Пирс спустился как Меркурий во впадину
каменоломни и направился к Джоан Харди.
- Сейчас не до ложной скромности, - сказал он. - Я победил. Я принес
вам Золотое руно, вернее - золотую щетину. Я превратил свинью в Пегаса. Я
пришел к вам во славе...
- Вы в грязи, - улыбаясь, сказала она. - Эту красную глину трудно
чистить. Щетка ее не возьмет, надо сперва...
- О Господи! - воскликнул Пирс. - Неужели ничто не вырвет вас из
будней? Неужели вы не воскликнете хотя бы: "О, дай мне крылья свиньи!" Что
бы вы сказали, если бы я перевернул землю или поверг себе под ноги солнце и
луну?
- Я сказала бы, - все так же улыбаясь, ответила Джоан, - что вас
нельзя оставлять без присмотра.
Он глядел на нее минуту-другую, словно не сразу понял; потом засмеялся
внезапно и радостно, словно увидел что-то наконец и удивился, как же он не
видел этого раньше.
- Однако и стукаешься же об землю, когда упадешь с неба, - сказал он,
- об землю крестьян и свиней... простите, это комплимент. Что за штука -
здравый смысл, и насколько он тоньше поэтических выдумок! Особенно когда
ему сопутствует все, что очищает небо и смягчает землю, - красота, и
смелость, и достоинство. Да, Джоан, вы правы. Согласны вы смотреть за мной?
Он схватил ее за руки, и она ответила, улыбаясь:
- Да... только вы идите... вот ваши друзья...
Действительно, Крейн и Гуд шли к ним сквозь сетку тонких деревьев.
- Поздравьте меня! - крикнул Хилари Пирс. - А я покаюсь вам и расскажу
новости.
- Какие новости? - спросил Крейн.
Хилари Пирс широко улыбнулся и махнул рукой, указывая на свинок с
парашютами.
- Правду сказать, - признался он, - это просто фейерверк в честь
победы или поражения, как назовете. Больше нет нужды доставлять их тайно,
запрет сняли.
- Сняли? - воскликнул Гуд. - Что ж это? Нелегко выдержать, когда
сумасшедшие внезапно выздоравливают.
- Сумасшедшие тут ни при чем, - спокойно ответил Пирс. - Перемена
произошла гораздо выше или гораздо ниже. Словом, на той неисповедимой
глубине, где Большие Люди вершат Большие Дела.
- Какие? - спросили Гуд и Крейн.
- Старый Оутс, - отвечал Пирс, - занялся чем-то другим.
- При чем тут Оутс? - удивился Гуд. - Это тот янки, который ищет
старинные развалины?
- Да, - устало сказал Пирс. - Я тоже думал, что он ни при чем. Я
думал, это наши дельцы и вегетарианцы. Но нет, они были невинным орудием.
Суть в том, что Енох Оутс - самый крупный в мире поставщик свинины, и это
он не хотел конкуренции. А его воля - закон, как сам он сказал бы. Теперь,
слава Богу, он изобрел какое-то другое дело.
Если неукротимый читатель хочет узнать, какое же дело изобрел мистер
Оутс, он, как это ни печально, должен терпеливо прочитать историю об его
исключительной изобретательности, а ей предшествует еще одна повесть, без
которой здесь не обойдешься.
В летописях содружества странных людей, творивших невозможное,
говорится о том, что Оуэн Гуд, ученый юрист, и Джеймс Крейн, полковник в
отставке, сидели как-то под вечер на маленьком островке, послужившем
некогда подмостками для начала любовной истории, с которой терпеливый
читатель, по-видимому, знаком. Оуэн Гуд часто удил здесь рыбу, но теперь,
оторвавшись от любимого дела, беседовал и ел. Был тут и третий друг,
помоложе - светловолосый, живой, даже как бы встрепанный человек, на чьей
свадьбе недавно побывали и полковник, и юрист
Все трое слыли чудаками; но чудачества пожилых людей, бросающих миру
вызов, непохожи на чудачества юных, надеющихся изменить мир. Хилари Пирс
собирался мир перевернуть, а старшие друзья смотрели на это, как смотрели
бы на милого им ребенка, играющего ярким шариком. Быть может, именно
поэтому один из них вспомнил об очень старом друге, и улыбка осветила его
длинное, насмешливое, печальное лицо.
- Кстати, - сказал Оуэн Гуд, - я получил письмо от Уайта.
Бронзовое лицо полковника тоже осветилось улыбкой.
- И прочитал? - спросил он.
- Да, - ответил Гуд, - хотя и не все понял. Вы не знакомы с ним,
Хилари? Значит, эта встряска еще впереди...
- А что в нем такого? - заинтересовался Пирс.
- Да ничего... - отрывисто ответил Крейн. - Начинает он подписью,
кончает обращением
- Вы не прочитаете нам его письмо?.. - спросил бывший летчик.
- Пожалуйста, - согласился юрист. - Тайны тут нет, а была бы - ее все
равно не обнаружишь. Дик Уайт - сельский священник. Многие зовут его Диким
Уайтом. Когда он был молод, он был похож на вас. Попробуйте представить
себя пятидесятилетним пастором, если воображение выдержит...
Мы уже говорили, что нашу летопись надо читать задом наперед, и письмо
преподобного Ричарда Уайта прекрасно для этого годится. Когда-то у пастора
был смелый и красивый почерк, но спешка и сила мысли превратили его в
истинную клинопись. Содержание письма было такое:
"Дорогой Оуэн! Я все твердо решил. Знаю, что ты возразишь, но здесь ты
будешь неправ, потому что бревна - из других мест и ни к нему, ни к его
прислужникам отношения не имеют. Вообще я все сделал один, вернее - почти
один, хотя такая помощь ни под какой закон не подходит. Надеюсь, ты не
обидишься. Конечно, ты мне хочешь добра, но пора нам наконец поговорить
начистоту".
- Вот именно, - сказал полковник.
"Мне надо многое тебе рассказать, - продолжал Оуэн Гуд. - Знаешь, все
вышло лучше, чем я думал. Сперва я боялся - все же, сам понимаешь, как рыбе
зонтик, белый слон, пятая нога и что там еще. Однако на свете больше
того-сего, и прочее, и прочее, в общем - Бог свое дело знает. Иногда просто
чувствуешь себя в Азии".
- Да? - спросил полковник.
- Что он имеет в виду? - воскликнул Пирс, теряя последнее терпение.
"Конечно, - продолжал Гуд, - здесь сильно переполошились, а всякие
мерзавцы - просто испугались. Чего от них, собственно, и ждать... Салли
сдержанна, как всегда, но она все в Шотландии да в Шотландии, так что сам
понимаешь. Иногда мне очень одиноко, но я духом не падаю. Наверное, это
смешно, а все же скажу, что со Снежинкой не соскучишься".
- Мне давно не до смеха, - печально проговорил Хилари Пирс. - Какая
еще снежинка?
- Девочка, наверное, - предположил полковник.
- Да, наверное, девочка, - сказал Пирс. - У него есть дети?
- Нет, - сказал полковник. - Не женат.
- Он долго любил одну женщину из тех краев, - пояснил Гуд. - Так и не
женился. Может быть, Снежинка - ее дочь от "другого"? Совсем как в фильме
или в романе. Хотя тут вот что написано:
"Она пытается мне подражать, они всегда так. Представляешь, как все
перетрусят, если она научится ходить на двух ногах".
- Что за чушь! - закричал полковник Крейн.
- Мне кажется, - сказал Гуд, - что это пони. Сперва я подумал было,
что собака или кошка, но собаки служат, да и кошки поднимаются на задние
лапы. Вообще "перетрусят" для них слишком сильное слово. Правда, тут и пони
не очень подходит, вот слушайте:
"Я научил ее, и она мне приносит все, что я скажу".
- Да это же обезьяна! - обрадовался Пирс.
- Думал так и я, - сказал Гуд. - Тогда было бы понятно про Азию... Но
обезьяна на задних лапах - еще обычней, чем собака. Кроме того, Азия здесь
значит что-то большее. Вот он что пишет: "Теперь я чувствую, что разум мой
движется в новых, точнее - в древних просторах времени или вечности. Сперва
я называл это восточным духом, но было бы вернее назвать это духом восхода,
рассвета, зари, который никак не похож на жуткий, неподвижно-вязкий
оккультизм. Истинная невинность сочетается здесь с величием, сила могучей
горы - с белизной снегов. Мою собственную веру это не колеблет, а
укрепляет, но взгляды мои, что ни говори, становятся шире. Как видишь, и я
сумел опровергнуть поговорку".
- Последняя фраза мне понятна, - сказал Гуд, складывая письмо. - Все
мы опровергаем поговорки.
Хилари Пирс вскочил на ноги и пылко заговорил:
- Ничего страшного нет, когда пишут задом наперед. Многие думают, что
объяснили все в письме, которого и не писали. Мне безразлично, каких он
любит зверей. Все это - добрые английские чудачества, как у мечтательных
лудильщиков или спятивших сквайров. Оба вы творите Бог знает что именно в
таком роде, и мне это очень нравится. Но я толкусь среди нынешних людей,
видел нынешние чудачества, и, поверьте, они хуже старых. Авиация - тоже
новая штука, я сам ею увлекаюсь, но теперь есть духовная авиация, которой я
боюсь.
- Простите, - вставил Крейн. - Никак не пойму, о чем вы.
- Конечно! - радостно ответил Пирс. - Это мне и нравится в вас. Но мне
не нравится, как ваш друг рассуждает о широких взглядах и восточных
восходах. Многие шарлатаны рассуждали так, а вторили им дураки. И вот что я
вам скажу: если мы поедем к нему, чтобы посмотреть на эту Снежинку, мы
очень удивимся.
- Что же мы увидим? - спросил Крейн.
- Ничего, - ответил Пирс.
- Почему? - снова спросил Крейн.
- Потому, - сказал Пирс, - что ваш Уайт беседует с пустотой.
И Хилари Пирс, охваченный сыщицким пылом, принялся расспрашивать всех,
кого только можно, о преподобном Ричарде Уайте.
Он узнал, что Уайт служит в самых глубинах западной части
Сомерсетшира, на землях некоего лорда Арлингтона. Священник и помещик не
ладили, тем более что священник был гораздо мятежней, чем положено.
Особенно возмущала Уайта нелепость или аномалия, вызвавшая столько гнева в
Ирландии и в других местах: он никак не соглашался понять, почему дома,
построенные или улучшенные арендаторами, юридически принадлежат
землевладельцу. В знак протеста он построил себе хижину на холме, у самой
границы Арлингтоновых земель. Этим объяснялись некоторые фразы - скажем, о
бревнах и о приспешниках. Но многое оставалось тайной, и прежде всего
Снежинка.
Как выяснилось, некоторые слышали от священника примерно те же слова,
которые были в письме: "Сперва я боялся, что это и впрямь обуза"... Никто не
помнил этих слов точно, но все соглашались в том, что речь шла о какой-то
ненужной, обременительной вещи. Вряд ли это могла быть Снежинка, о которой
он говорил с тем умилением, с каким говорят о ребенке или котенке. Вряд ли
это было новое жилище. По-видимому, в его путаной жизни существовало еще
что-то, третье, слабо мерцавшее сквозь хитросплетения строк.
Полковник Крейн никак не мог вспомнить, что же именно писал его друг.
- Ну, как это... - почти сердился он. - Обуза... неудобство... пятая нога...
Кстати, я тоже получил письмо. Покороче и, кажется, попроще. - И он
протянул письмо Гуду, который и начал его читать.
"Никогда не думал, что даже здесь, в наших краях, в самом Авалоне,
люди так запуганы помещиками и крючкотворами. Никто не посмел помочь мне,
когда я переносил свой дом, одна Снежинка помогла, и мы с ней управились
дня за три. Теперь я вообще не на его земле. Придется ему признать, что на
свете всякое бывает".
- Нет, постойте! - прервал себя Гуд и заговорил медленней, как бы
размышляя. - Все это очень странно... Не вообще странно, а для странных
людей... для этого странного человека... Я знаю Уайта лучше, чем вы. Фактов он
придерживается твердо, как все склочные люди. Понимаете, он способен
перебить у помещика окна, но никогда не скажет, что их было шесть, если их
было пять. Какая же точность может быть здесь? Как могла эта Снежинка
перенести целый дом?
- Я уже говорил, что я думаю, - сказал Пирс. - Кто бы она ни была,
увидеть ее невозможно. Друг наш стал духовидцем, и Снежинкой он зовет духа
или как их там, подопытный призрак. Для духа - сущие пустяки перенести
какой-то дом. Но если человек в это верит, мне его искренне жаль.
Собеседники его вдруг стали старше; быть может, сейчас они впервые
могли бы показаться старыми. Он заметил это и быстро заговорил:
- Вот что... я с ним увижусь и все разузнаю!.. Сейчас и двинусь.
- Это очень далеко, - покачал головой полковник. - Вам ведь завтра
надо в министерство...
- Ничего, - сказал Пирс. - Я туда полечу.
Исчезая, он легко взмахнул рукой, словно Икар, первый человек,
оторвавшийся от земли.
Наверное, летящий силуэт так сильно запечатлелся в их памяти потому,
что на следующий день Пирс был совсем другим. Когда они пришли, чтобы
встретить его, к Министерству авиации, они увидели, что сам он стал тише, а
взгляд его - безумней, чем обычно. В соседнем ресторане, за завтраком, все
говорили сперва о пустяках, но наблюдательный полковник понимал, что с
Пирсом что-то случилось. Пока они думали, с чего бы начать, Пирс
проговорил, глядя на горчичницу:
- Вы в духов верите?
- Не знаю, - ответил Оуэн Гуд. - По-гречески меня назвали бы
агностиком... Неужели у бедного Уайта в приходе водятся духи?
- Не знаю, - в свою очередь сказал Пирс.
- Вы что, серьезно? - воскликнул Гуд.
- Вот он, агностик! - улыбнулся Пирс. - Не выносит истинного
агностицизма... Я не знаю, водятся ли там духи. Я не знаю, что там такое,
если они не водятся...
Он помолчал, потом заговорил спокойней:
- Лучше расскажу по порядку. Вы помните, что в тех краях так и
чувствуешь славу Гластонбери, и тайну Артуровой могилы, и пророчества
Мерлина... Когда я добрался до деревни, мне показалось, что она - западней
заката. Дом пастора еще западней, в заброшенных полях, за которыми стоит
глухой лес. Именно дом, Уайт его покинул, осталась пустая раковина,
холодная, как классический храм из тех, что украшали когда-то сельские
усадьбы. Дом этот - к западу от прихода, но живет ваш Уайт еще намного
западней, если он вообще где-нибудь живет.
Солнце уже скрылось, когда я опустился на лугу, у деревни, и пошел
дальше пешком. Пока я шел, темнело, и я боялся, что не доберусь засветло до
места. Крестьяне, которых я спрашивал, отвечали уклончиво, но я все же
понял из их слов, что Уайт поселился на холме, возвышавшимся над лесом.
Дойти туда нелегко, но я дошел и стал пробираться сквозь чащу, карабкаясь
по холму. Подо мной шумели вершины; из моря деревьев, словно купол, вставал
одинокий холм, а на вершине его, на темном фоне туч, темнела какая-то
постройка. Выглянул месяц, минуту-другую я видел ее лучше, и она показалась
мне очень простой и легкой. Стояла она на четырех колоннах, словно
христианский священник избрал себе пристанищем языческий храм четырех
ветров. Чтобы вглядеться получше, я потянулся вверх, соскользнул вниз по
склону, в самую чащу, и она поглотила меня, как море. Примерно полчаса я
продирался сквозь низкие ветви и переплетенные корни, под двойным покровом
ночной и лесной тьмы, пока не оказался наконец на голой вершине.
Да, на голой. Ветер колыхал редкую траву, словно волосы на лысеющей
голове, и больше ничего там не было. Дом исчез, как исчезает сказочный
дворец. Сквозь лес, немного в стороне, к вершине шла просека, но она не
вела никуда. Когда я увидел это, я сдался. Что-то мне подсказало, что я
ничего не найду. Я пошел назад, спустился побыстрее с холма, но когда я
снова нырнул в море листьев, раздался жуткий звук. Таких звуков на земле
нет - это был и вой, и хохот... в общем, я такого не слышал... как будто ржал
огромный конь... или кричал человек, и в крике этом слышались издевка и
торжество.
Улетел я сразу - мне надо было утром в министерство, но, кроме того, я
хотел поскорее вам все рассказать. Помните, я боялся, что ваш друг не в
себе... Теперь я боюсь, что он прав.
Оуэн Гуд резко встал и ударил кулаком по столу.
- Вот что, - крикнул он. - Едем туда все вместе!
- Вы надеетесь что-то выяснить? - мрачно спросил Пирс.
- Нет, - сказал Гуд. - Я и так знаю. Дик Уайт - человек точный. Даже
слишком точный, в том и вся тайна. Он скучно, нудно, педантично твердил нам
правду. Но и я иногда бываю точным. Посмотрим-ка расписание поездов.
Когда они прибыли на место, селение до смешного не походило на то, что
видел недавно Хилари Пирс. Такие селения мы называем сонными, забывая при
этом, что они относятся совсем не сонно к своим делам, особенно - к
праздникам. Пикадилли-Серкус выглядит почти одинаково и в будни, и на
Рождество; деревенская рыночная площадь преображается в день ярмарки. Когда
Пирс побывал здесь впервые, ему явились в ночном лесу достойные Мерлина
загадки; когда он приехал во второй раз, он очутился в самой сердцевине
праздничной сутолоки. По-видимому, всем распоряжалась высокая дама
благородной внешности, с которой Оуэн Гуд, на удивление друзьям, сердечно
поздоровался и, отойдя в сторону, вступил в оживленную беседу. Как ни
занята она была, говорили они долго, но Пирс услышал только последние
слова:
- Он обещал что-то привезти... Вы же знаете, он всегда держит слово.
Вернувшись к друзьям, Гуд сказал им:
- Вот на этой даме Уайт и хотел жениться. Теперь я понял, почему они
поссорились, и думаю, что не все потеряно. Другое плохо - здесь
полицейские, с инспектором во главе. По-видимому, они ждут Уайта. Надеюсь,
до скандала не дойдет...
Надежда его не оправдалась. То, что произошло, можно назвать скандалом
только из вежливости. Через десять минут на площади творилось такое, для
чего нет слова в языке. Гоняясь по лесу за неуловимым храмом, Пирс думал
недавно, что достиг пределов фантазии. Но то, что явилось ему во мраке и
одиночестве, было не так поразительно, как то, что он увидел на
многолюдной, светлой площади.
Из леса, покрывавшего холм, показалось что-то, похожее на белый
омнибус. Но это был не омнибус. Двигалось оно быстро, и все скоро увидели,
что это - огромный слон, серебрящийся на солнце. Сидел на слоне пожилой
человек в черной пасторской одежде; он гордо поворачивал голову то вправо,
то влево, и в солнечных лучах сверкали его серебряные волосы и резкий
орлиный профиль.
Инспектор сделал один шаг и застыл как статуя. Священник на слоне
ворвался в толпу так спокойно и властно, как врывается на арену умелый
дрессировщик, и направился к одному из лотков.
- Видите, я сдержал слово, - громко и весело сказал он высокой даме. -
Привел вам белого слона.
Потом он помахал рукой Гуду и Крейну.
- Вот хорошо, что приехали! - крикнул он. - Вы одни все знали, я вам
писал...
- Так оно и было, - сказал Гуд, - только мы думали, что это -
метафора...
- Нет, постойте, - вмешался оправившийся инспектор. - Я этих ваших
метафор не понимаю, мое дело - закон. Мы вас сколько раз предупреждали, а
вы уклоняетесь...
- Уклоняюсь? - радостно переспросил Уайт. - Что поделаешь, слон... Они
такие... чуть что - уклонятся, убегут, испарятся, словно росинка... нет,
Снежинка... Эй, Снежинка, пошли!
Он ласково ударил слониху по спине, и, прежде чем инспектор хоть
что-то понял, она плавно, словно водопад, ринулась сквозь толпу. Если бы
полицейские погнались за ней на мотоциклах, они бы на нее не влезли.
Револьверов у них не было, но ее все равно не взяла бы револьверная пуля.
Белое чудище быстро удалялось по белой дороге, и, когда оно обратилось в
черную точку, народ подумал было, что все это - наваждение; но тут раздался
трубный, торжествующий глас, который так напугал Пирса в ночном лесу.
Когда друзья снова встретились в Лондоне, Крейн и Пирс нетерпеливо
ждали полного разъяснения событий, ибо Оуэн Гуд опять получил письмо.
- Теперь мы все знаем, - весело сказал Пирс, - и все поймем.
- Конечно, - согласился Гуд. - Читаю: "Дорогой Оуэн, большое тебе
спасибо. Ты не сердись, что я ругал папки и перья"
- Простите, что он ругал? - спросил Пирс.
- Папки и перья, - повторил Гуд. - Итак, продолжим "Понимаешь, они тут
распоясались, потому что я вечно говорил, что у меня его нет и не будет.
Когда они увидели, что он у меня есть, и еще какой, они сразу пошли на
попятный".
- О чем, собственно, речь? - спросил полковник. - Это какая-то игра в
слова.
- Что ж, я выиграл, - сказал Гуд. - Пропущено слово "юрист". Полиция
приставала к Уайту, думая, что у него нет юриста. Когда я взялся за дело, я
обнаружил, что они нарушали законы не меньше, чем он. В общем, я ему помог,
и он меня благодарит. Дальше речь идет о более личных делах, и очень
интересных. Надеюсь, вы помните даму, за которой он много лет ухаживал, в
том примерно духе, в каком сэр Роджер де Каверли ухаживал за вдовой. Еще я
надеюсь, что вы меня поймете, если я назову ее величественной. Она
прекрасный человек, но совсем не случайно у нее такой грозный и важный вид.
Эти чернобровые Юноны умеют распоряжаться и властвовать, и чем больше
размах, тем им лучше... а когда все обрушивается на одну деревушку,
результаты бывают поразительные. Вы видели, как она царствовала над
ярмаркой и не испугалась слона. Если бы ей довелось править целым стадом
слонов, она бы не пала духом. А этот белый слон не только не напугал ее, -
он ее обрадовал, снял бремя с души...
- Теперь вы сами впали в его стиль, - сказал Хилари Пирс. - Что вы
имеете в виду?
- Опыт учит меня, - отвечал юрист, - что сильные, деловые люди гораздо
застенчивей мечтателей. Самый их стоицизм велит им скрывать свои чувства.
Они не понимают тех, кого любят, и не решаются в том признаться. Они
страдают молча, а это страшная привычка. Словом, сделать они могут что
угодно, но не умеют сидеть без дела. Блаженные теоретики, вроде Пирса...
- Нет уж, простите! - вознегодовал Пирс. - Да я нарушил больше
законов, чем вы прочитали!.. Если этот психологический экскурс должен все
разъяснить, лучше я послушаю Уайта.
- Пожалуйста, - согласился Гуд. - В его изложении события выглядят
так: "Теперь все в порядке, я очень счастлив, но, ты подумай, как осторожно
нужно подбирать слова! Кто бы догадался, что ей примерещится..."
- Мне кажется, - вежливо перебил Крейн, - лучше тебе снова заняться
переводом. Что ты говорил о застенчивых практиках?
- Я говорил, - ответил юрист, - что там, на ярмарке, я увидел над
толпой властное, невеселое лицо и вспомнил многое. Мы не виделись десять
лет, но я сразу понял, что она страдает, и страдает молча. Давно, когда она
еще была обыкновенной помещичьей дочкой, охотящейся на лисиц, а Дик -
чудаковатым помощником викария, она сердилась на него два месяца за
какую-то ошибку, которую можно было объяснить в две минуты.
- Что же случилось сейчас? - спросил Пирс.
- Неужели вам еще не ясно? - удивился Гуд. - Она была в Шотландии, он
ей писал, и она его не поняла. В сущности, как ей понять, если и мы не
поняли? Теперь они снова в раю, и, надеюсь, больше у них недоразумений не
будет, ведь это - плод разлуки. А хобот-искуситель и впрямь похож на змия...
- Значит, она... - начал Пирс.
- Не поняла, кто такая Снежинка, - закончил Гуд. - Мы подумали о пони,
о ребенке, о собаке - а она подумала о другом.
Все помолчали, потом Крейн улыбнулся.
- Что ж, я ее не виню, - сказал он. - Какая мало-мальски изысканная
дама решит, что ей предпочли слониху?
- Удивительно! - сказал Пирс. - Откуда же эта слониха взялась?
- Сейчас узнаете, - ответил Гуд. - "Хотя это и не был, в точном смысле
слова, зверинец капитана Пирса."
- Черт! - вскричал Пирс. - Это уж слишком! Помню, я увидел свою
фамилию в голландской газете и все думал, что там еще за слова - одни
ругательства, или нет...
- Хорошо, я сам объясню, - сказал терпеливый Гуд. - Как я вам уже
говорил, преподобный Уайт скрупулезно точен. Он сообщает, что слон попал к
нему не из вашего, свиного, зверинца, а из настоящего. Но все же это с вами
связано. Иногда мне кажется, что все эти приключения связаны не случайно...
что у наших кунсштюков есть особая цель. Не всякий подружится с белым
слоном...
- Не всякий подружится с нами, - вставил Крейн. - Мы и есть белые
слоны.
- Так вот... - продолжал Гуд, - когда вы, Пирс, решили возить в клетках
своих свиней, власти стали разгонять повсюду бродячие зверинцы, и Уайт
защитил зверей, которых везли через его приход. В благодарность ему
подарили белого слона.
- Как странно, - заметил Крейн, - брать гонорар слонами...
Все снова помолчали, потом Пирс задумчиво произнес:
- И еще странно, что все это вышло из-за моих свинок. Гора родила
мышь, а здесь - наоборот, свинья родила слониху.
- Она еще не то родит, - сказал Оуэн Гуд.
С чудищами, которых в дальнейшем родила свинья Пирса, читатель
познакомится только тогда, когда одолеет рассказ об исключительной
изобретательности Еноха Оутса.
"С тех пор как полковник съел свою шляпу, наш сумасшедший дом лишился
фона".
Добросовестный летописец не вправе надеяться, что фраза эта понятна
без объяснений. Однако, чтобы объяснить и ее, и породившие ее
- "Невозможно", - отвечал Гуд. - И он, и мы этим словом живем. Разве
ты не видишь, что он сделал?
- Как не видеть! - сказал полковник. - Но я не вижу, к чему ты ведешь.
- Он нарушил еще одну поговорку, - объяснил Оуэн. - Свиньи летают.
- Это удивительно, - признал полковник, - но еще удивительней, что им
не разрешают ходить по земле.
Они пошли по крутому склону холма вниз, в лесной полумрак, теряя
ощущение высоты и сверкающей нелепицы облаков, словно им и вправду было
видение; и голос Крейна звучал в полумгле так, словно он рассказывал свой
сон.
- Я другого не пойму, - говорил он. - Как Хилари это сделал?
- Он удивительный человек, - откликнулся Гуд. - Ты сам рассказывал,
что он творил на фронте. Это не труднее...
- Гораздо труднее, - возразил Крейн. - Там все были вместе, здесь он
один.
- Что ж, - сказал Гуд, - человек творит чудеса, когда очень захочет,
даже если с виду он похож на плохого поэта. Кажется, я знаю, чего хочет он.
Да, он ее заслужил... это - час его славы...
- Все равно не понимаю, - сказал полковник, и эту часть дела он не
понимал еще долго, пока не случилось много других интересных вещей.
А тем временем Хилари Пирс спустился как Меркурий во впадину
каменоломни и направился к Джоан Харди.
- Сейчас не до ложной скромности, - сказал он. - Я победил. Я принес
вам Золотое руно, вернее - золотую щетину. Я превратил свинью в Пегаса. Я
пришел к вам во славе...
- Вы в грязи, - улыбаясь, сказала она. - Эту красную глину трудно
чистить. Щетка ее не возьмет, надо сперва...
- О Господи! - воскликнул Пирс. - Неужели ничто не вырвет вас из
будней? Неужели вы не воскликнете хотя бы: "О, дай мне крылья свиньи!" Что
бы вы сказали, если бы я перевернул землю или поверг себе под ноги солнце и
луну?
- Я сказала бы, - все так же улыбаясь, ответила Джоан, - что вас
нельзя оставлять без присмотра.
Он глядел на нее минуту-другую, словно не сразу понял; потом засмеялся
внезапно и радостно, словно увидел что-то наконец и удивился, как же он не
видел этого раньше.
- Однако и стукаешься же об землю, когда упадешь с неба, - сказал он,
- об землю крестьян и свиней... простите, это комплимент. Что за штука -
здравый смысл, и насколько он тоньше поэтических выдумок! Особенно когда
ему сопутствует все, что очищает небо и смягчает землю, - красота, и
смелость, и достоинство. Да, Джоан, вы правы. Согласны вы смотреть за мной?
Он схватил ее за руки, и она ответила, улыбаясь:
- Да... только вы идите... вот ваши друзья...
Действительно, Крейн и Гуд шли к ним сквозь сетку тонких деревьев.
- Поздравьте меня! - крикнул Хилари Пирс. - А я покаюсь вам и расскажу
новости.
- Какие новости? - спросил Крейн.
Хилари Пирс широко улыбнулся и махнул рукой, указывая на свинок с
парашютами.
- Правду сказать, - признался он, - это просто фейерверк в честь
победы или поражения, как назовете. Больше нет нужды доставлять их тайно,
запрет сняли.
- Сняли? - воскликнул Гуд. - Что ж это? Нелегко выдержать, когда
сумасшедшие внезапно выздоравливают.
- Сумасшедшие тут ни при чем, - спокойно ответил Пирс. - Перемена
произошла гораздо выше или гораздо ниже. Словом, на той неисповедимой
глубине, где Большие Люди вершат Большие Дела.
- Какие? - спросили Гуд и Крейн.
- Старый Оутс, - отвечал Пирс, - занялся чем-то другим.
- При чем тут Оутс? - удивился Гуд. - Это тот янки, который ищет
старинные развалины?
- Да, - устало сказал Пирс. - Я тоже думал, что он ни при чем. Я
думал, это наши дельцы и вегетарианцы. Но нет, они были невинным орудием.
Суть в том, что Енох Оутс - самый крупный в мире поставщик свинины, и это
он не хотел конкуренции. А его воля - закон, как сам он сказал бы. Теперь,
слава Богу, он изобрел какое-то другое дело.
Если неукротимый читатель хочет узнать, какое же дело изобрел мистер
Оутс, он, как это ни печально, должен терпеливо прочитать историю об его
исключительной изобретательности, а ей предшествует еще одна повесть, без
которой здесь не обойдешься.
В летописях содружества странных людей, творивших невозможное,
говорится о том, что Оуэн Гуд, ученый юрист, и Джеймс Крейн, полковник в
отставке, сидели как-то под вечер на маленьком островке, послужившем
некогда подмостками для начала любовной истории, с которой терпеливый
читатель, по-видимому, знаком. Оуэн Гуд часто удил здесь рыбу, но теперь,
оторвавшись от любимого дела, беседовал и ел. Был тут и третий друг,
помоложе - светловолосый, живой, даже как бы встрепанный человек, на чьей
свадьбе недавно побывали и полковник, и юрист
Все трое слыли чудаками; но чудачества пожилых людей, бросающих миру
вызов, непохожи на чудачества юных, надеющихся изменить мир. Хилари Пирс
собирался мир перевернуть, а старшие друзья смотрели на это, как смотрели
бы на милого им ребенка, играющего ярким шариком. Быть может, именно
поэтому один из них вспомнил об очень старом друге, и улыбка осветила его
длинное, насмешливое, печальное лицо.
- Кстати, - сказал Оуэн Гуд, - я получил письмо от Уайта.
Бронзовое лицо полковника тоже осветилось улыбкой.
- И прочитал? - спросил он.
- Да, - ответил Гуд, - хотя и не все понял. Вы не знакомы с ним,
Хилари? Значит, эта встряска еще впереди...
- А что в нем такого? - заинтересовался Пирс.
- Да ничего... - отрывисто ответил Крейн. - Начинает он подписью,
кончает обращением
- Вы не прочитаете нам его письмо?.. - спросил бывший летчик.
- Пожалуйста, - согласился юрист. - Тайны тут нет, а была бы - ее все
равно не обнаружишь. Дик Уайт - сельский священник. Многие зовут его Диким
Уайтом. Когда он был молод, он был похож на вас. Попробуйте представить
себя пятидесятилетним пастором, если воображение выдержит...
Мы уже говорили, что нашу летопись надо читать задом наперед, и письмо
преподобного Ричарда Уайта прекрасно для этого годится. Когда-то у пастора
был смелый и красивый почерк, но спешка и сила мысли превратили его в
истинную клинопись. Содержание письма было такое:
"Дорогой Оуэн! Я все твердо решил. Знаю, что ты возразишь, но здесь ты
будешь неправ, потому что бревна - из других мест и ни к нему, ни к его
прислужникам отношения не имеют. Вообще я все сделал один, вернее - почти
один, хотя такая помощь ни под какой закон не подходит. Надеюсь, ты не
обидишься. Конечно, ты мне хочешь добра, но пора нам наконец поговорить
начистоту".
- Вот именно, - сказал полковник.
"Мне надо многое тебе рассказать, - продолжал Оуэн Гуд. - Знаешь, все
вышло лучше, чем я думал. Сперва я боялся - все же, сам понимаешь, как рыбе
зонтик, белый слон, пятая нога и что там еще. Однако на свете больше
того-сего, и прочее, и прочее, в общем - Бог свое дело знает. Иногда просто
чувствуешь себя в Азии".
- Да? - спросил полковник.
- Что он имеет в виду? - воскликнул Пирс, теряя последнее терпение.
"Конечно, - продолжал Гуд, - здесь сильно переполошились, а всякие
мерзавцы - просто испугались. Чего от них, собственно, и ждать... Салли
сдержанна, как всегда, но она все в Шотландии да в Шотландии, так что сам
понимаешь. Иногда мне очень одиноко, но я духом не падаю. Наверное, это
смешно, а все же скажу, что со Снежинкой не соскучишься".
- Мне давно не до смеха, - печально проговорил Хилари Пирс. - Какая
еще снежинка?
- Девочка, наверное, - предположил полковник.
- Да, наверное, девочка, - сказал Пирс. - У него есть дети?
- Нет, - сказал полковник. - Не женат.
- Он долго любил одну женщину из тех краев, - пояснил Гуд. - Так и не
женился. Может быть, Снежинка - ее дочь от "другого"? Совсем как в фильме
или в романе. Хотя тут вот что написано:
"Она пытается мне подражать, они всегда так. Представляешь, как все
перетрусят, если она научится ходить на двух ногах".
- Что за чушь! - закричал полковник Крейн.
- Мне кажется, - сказал Гуд, - что это пони. Сперва я подумал было,
что собака или кошка, но собаки служат, да и кошки поднимаются на задние
лапы. Вообще "перетрусят" для них слишком сильное слово. Правда, тут и пони
не очень подходит, вот слушайте:
"Я научил ее, и она мне приносит все, что я скажу".
- Да это же обезьяна! - обрадовался Пирс.
- Думал так и я, - сказал Гуд. - Тогда было бы понятно про Азию... Но
обезьяна на задних лапах - еще обычней, чем собака. Кроме того, Азия здесь
значит что-то большее. Вот он что пишет: "Теперь я чувствую, что разум мой
движется в новых, точнее - в древних просторах времени или вечности. Сперва
я называл это восточным духом, но было бы вернее назвать это духом восхода,
рассвета, зари, который никак не похож на жуткий, неподвижно-вязкий
оккультизм. Истинная невинность сочетается здесь с величием, сила могучей
горы - с белизной снегов. Мою собственную веру это не колеблет, а
укрепляет, но взгляды мои, что ни говори, становятся шире. Как видишь, и я
сумел опровергнуть поговорку".
- Последняя фраза мне понятна, - сказал Гуд, складывая письмо. - Все
мы опровергаем поговорки.
Хилари Пирс вскочил на ноги и пылко заговорил:
- Ничего страшного нет, когда пишут задом наперед. Многие думают, что
объяснили все в письме, которого и не писали. Мне безразлично, каких он
любит зверей. Все это - добрые английские чудачества, как у мечтательных
лудильщиков или спятивших сквайров. Оба вы творите Бог знает что именно в
таком роде, и мне это очень нравится. Но я толкусь среди нынешних людей,
видел нынешние чудачества, и, поверьте, они хуже старых. Авиация - тоже
новая штука, я сам ею увлекаюсь, но теперь есть духовная авиация, которой я
боюсь.
- Простите, - вставил Крейн. - Никак не пойму, о чем вы.
- Конечно! - радостно ответил Пирс. - Это мне и нравится в вас. Но мне
не нравится, как ваш друг рассуждает о широких взглядах и восточных
восходах. Многие шарлатаны рассуждали так, а вторили им дураки. И вот что я
вам скажу: если мы поедем к нему, чтобы посмотреть на эту Снежинку, мы
очень удивимся.
- Что же мы увидим? - спросил Крейн.
- Ничего, - ответил Пирс.
- Почему? - снова спросил Крейн.
- Потому, - сказал Пирс, - что ваш Уайт беседует с пустотой.
И Хилари Пирс, охваченный сыщицким пылом, принялся расспрашивать всех,
кого только можно, о преподобном Ричарде Уайте.
Он узнал, что Уайт служит в самых глубинах западной части
Сомерсетшира, на землях некоего лорда Арлингтона. Священник и помещик не
ладили, тем более что священник был гораздо мятежней, чем положено.
Особенно возмущала Уайта нелепость или аномалия, вызвавшая столько гнева в
Ирландии и в других местах: он никак не соглашался понять, почему дома,
построенные или улучшенные арендаторами, юридически принадлежат
землевладельцу. В знак протеста он построил себе хижину на холме, у самой
границы Арлингтоновых земель. Этим объяснялись некоторые фразы - скажем, о
бревнах и о приспешниках. Но многое оставалось тайной, и прежде всего
Снежинка.
Как выяснилось, некоторые слышали от священника примерно те же слова,
которые были в письме: "Сперва я боялся, что это и впрямь обуза"... Никто не
помнил этих слов точно, но все соглашались в том, что речь шла о какой-то
ненужной, обременительной вещи. Вряд ли это могла быть Снежинка, о которой
он говорил с тем умилением, с каким говорят о ребенке или котенке. Вряд ли
это было новое жилище. По-видимому, в его путаной жизни существовало еще
что-то, третье, слабо мерцавшее сквозь хитросплетения строк.
Полковник Крейн никак не мог вспомнить, что же именно писал его друг.
- Ну, как это... - почти сердился он. - Обуза... неудобство... пятая нога...
Кстати, я тоже получил письмо. Покороче и, кажется, попроще. - И он
протянул письмо Гуду, который и начал его читать.
"Никогда не думал, что даже здесь, в наших краях, в самом Авалоне,
люди так запуганы помещиками и крючкотворами. Никто не посмел помочь мне,
когда я переносил свой дом, одна Снежинка помогла, и мы с ней управились
дня за три. Теперь я вообще не на его земле. Придется ему признать, что на
свете всякое бывает".
- Нет, постойте! - прервал себя Гуд и заговорил медленней, как бы
размышляя. - Все это очень странно... Не вообще странно, а для странных
людей... для этого странного человека... Я знаю Уайта лучше, чем вы. Фактов он
придерживается твердо, как все склочные люди. Понимаете, он способен
перебить у помещика окна, но никогда не скажет, что их было шесть, если их
было пять. Какая же точность может быть здесь? Как могла эта Снежинка
перенести целый дом?
- Я уже говорил, что я думаю, - сказал Пирс. - Кто бы она ни была,
увидеть ее невозможно. Друг наш стал духовидцем, и Снежинкой он зовет духа
или как их там, подопытный призрак. Для духа - сущие пустяки перенести
какой-то дом. Но если человек в это верит, мне его искренне жаль.
Собеседники его вдруг стали старше; быть может, сейчас они впервые
могли бы показаться старыми. Он заметил это и быстро заговорил:
- Вот что... я с ним увижусь и все разузнаю!.. Сейчас и двинусь.
- Это очень далеко, - покачал головой полковник. - Вам ведь завтра
надо в министерство...
- Ничего, - сказал Пирс. - Я туда полечу.
Исчезая, он легко взмахнул рукой, словно Икар, первый человек,
оторвавшийся от земли.
Наверное, летящий силуэт так сильно запечатлелся в их памяти потому,
что на следующий день Пирс был совсем другим. Когда они пришли, чтобы
встретить его, к Министерству авиации, они увидели, что сам он стал тише, а
взгляд его - безумней, чем обычно. В соседнем ресторане, за завтраком, все
говорили сперва о пустяках, но наблюдательный полковник понимал, что с
Пирсом что-то случилось. Пока они думали, с чего бы начать, Пирс
проговорил, глядя на горчичницу:
- Вы в духов верите?
- Не знаю, - ответил Оуэн Гуд. - По-гречески меня назвали бы
агностиком... Неужели у бедного Уайта в приходе водятся духи?
- Не знаю, - в свою очередь сказал Пирс.
- Вы что, серьезно? - воскликнул Гуд.
- Вот он, агностик! - улыбнулся Пирс. - Не выносит истинного
агностицизма... Я не знаю, водятся ли там духи. Я не знаю, что там такое,
если они не водятся...
Он помолчал, потом заговорил спокойней:
- Лучше расскажу по порядку. Вы помните, что в тех краях так и
чувствуешь славу Гластонбери, и тайну Артуровой могилы, и пророчества
Мерлина... Когда я добрался до деревни, мне показалось, что она - западней
заката. Дом пастора еще западней, в заброшенных полях, за которыми стоит
глухой лес. Именно дом, Уайт его покинул, осталась пустая раковина,
холодная, как классический храм из тех, что украшали когда-то сельские
усадьбы. Дом этот - к западу от прихода, но живет ваш Уайт еще намного
западней, если он вообще где-нибудь живет.
Солнце уже скрылось, когда я опустился на лугу, у деревни, и пошел
дальше пешком. Пока я шел, темнело, и я боялся, что не доберусь засветло до
места. Крестьяне, которых я спрашивал, отвечали уклончиво, но я все же
понял из их слов, что Уайт поселился на холме, возвышавшимся над лесом.
Дойти туда нелегко, но я дошел и стал пробираться сквозь чащу, карабкаясь
по холму. Подо мной шумели вершины; из моря деревьев, словно купол, вставал
одинокий холм, а на вершине его, на темном фоне туч, темнела какая-то
постройка. Выглянул месяц, минуту-другую я видел ее лучше, и она показалась
мне очень простой и легкой. Стояла она на четырех колоннах, словно
христианский священник избрал себе пристанищем языческий храм четырех
ветров. Чтобы вглядеться получше, я потянулся вверх, соскользнул вниз по
склону, в самую чащу, и она поглотила меня, как море. Примерно полчаса я
продирался сквозь низкие ветви и переплетенные корни, под двойным покровом
ночной и лесной тьмы, пока не оказался наконец на голой вершине.
Да, на голой. Ветер колыхал редкую траву, словно волосы на лысеющей
голове, и больше ничего там не было. Дом исчез, как исчезает сказочный
дворец. Сквозь лес, немного в стороне, к вершине шла просека, но она не
вела никуда. Когда я увидел это, я сдался. Что-то мне подсказало, что я
ничего не найду. Я пошел назад, спустился побыстрее с холма, но когда я
снова нырнул в море листьев, раздался жуткий звук. Таких звуков на земле
нет - это был и вой, и хохот... в общем, я такого не слышал... как будто ржал
огромный конь... или кричал человек, и в крике этом слышались издевка и
торжество.
Улетел я сразу - мне надо было утром в министерство, но, кроме того, я
хотел поскорее вам все рассказать. Помните, я боялся, что ваш друг не в
себе... Теперь я боюсь, что он прав.
Оуэн Гуд резко встал и ударил кулаком по столу.
- Вот что, - крикнул он. - Едем туда все вместе!
- Вы надеетесь что-то выяснить? - мрачно спросил Пирс.
- Нет, - сказал Гуд. - Я и так знаю. Дик Уайт - человек точный. Даже
слишком точный, в том и вся тайна. Он скучно, нудно, педантично твердил нам
правду. Но и я иногда бываю точным. Посмотрим-ка расписание поездов.
Когда они прибыли на место, селение до смешного не походило на то, что
видел недавно Хилари Пирс. Такие селения мы называем сонными, забывая при
этом, что они относятся совсем не сонно к своим делам, особенно - к
праздникам. Пикадилли-Серкус выглядит почти одинаково и в будни, и на
Рождество; деревенская рыночная площадь преображается в день ярмарки. Когда
Пирс побывал здесь впервые, ему явились в ночном лесу достойные Мерлина
загадки; когда он приехал во второй раз, он очутился в самой сердцевине
праздничной сутолоки. По-видимому, всем распоряжалась высокая дама
благородной внешности, с которой Оуэн Гуд, на удивление друзьям, сердечно
поздоровался и, отойдя в сторону, вступил в оживленную беседу. Как ни
занята она была, говорили они долго, но Пирс услышал только последние
слова:
- Он обещал что-то привезти... Вы же знаете, он всегда держит слово.
Вернувшись к друзьям, Гуд сказал им:
- Вот на этой даме Уайт и хотел жениться. Теперь я понял, почему они
поссорились, и думаю, что не все потеряно. Другое плохо - здесь
полицейские, с инспектором во главе. По-видимому, они ждут Уайта. Надеюсь,
до скандала не дойдет...
Надежда его не оправдалась. То, что произошло, можно назвать скандалом
только из вежливости. Через десять минут на площади творилось такое, для
чего нет слова в языке. Гоняясь по лесу за неуловимым храмом, Пирс думал
недавно, что достиг пределов фантазии. Но то, что явилось ему во мраке и
одиночестве, было не так поразительно, как то, что он увидел на
многолюдной, светлой площади.
Из леса, покрывавшего холм, показалось что-то, похожее на белый
омнибус. Но это был не омнибус. Двигалось оно быстро, и все скоро увидели,
что это - огромный слон, серебрящийся на солнце. Сидел на слоне пожилой
человек в черной пасторской одежде; он гордо поворачивал голову то вправо,
то влево, и в солнечных лучах сверкали его серебряные волосы и резкий
орлиный профиль.
Инспектор сделал один шаг и застыл как статуя. Священник на слоне
ворвался в толпу так спокойно и властно, как врывается на арену умелый
дрессировщик, и направился к одному из лотков.
- Видите, я сдержал слово, - громко и весело сказал он высокой даме. -
Привел вам белого слона.
Потом он помахал рукой Гуду и Крейну.
- Вот хорошо, что приехали! - крикнул он. - Вы одни все знали, я вам
писал...
- Так оно и было, - сказал Гуд, - только мы думали, что это -
метафора...
- Нет, постойте, - вмешался оправившийся инспектор. - Я этих ваших
метафор не понимаю, мое дело - закон. Мы вас сколько раз предупреждали, а
вы уклоняетесь...
- Уклоняюсь? - радостно переспросил Уайт. - Что поделаешь, слон... Они
такие... чуть что - уклонятся, убегут, испарятся, словно росинка... нет,
Снежинка... Эй, Снежинка, пошли!
Он ласково ударил слониху по спине, и, прежде чем инспектор хоть
что-то понял, она плавно, словно водопад, ринулась сквозь толпу. Если бы
полицейские погнались за ней на мотоциклах, они бы на нее не влезли.
Револьверов у них не было, но ее все равно не взяла бы револьверная пуля.
Белое чудище быстро удалялось по белой дороге, и, когда оно обратилось в
черную точку, народ подумал было, что все это - наваждение; но тут раздался
трубный, торжествующий глас, который так напугал Пирса в ночном лесу.
Когда друзья снова встретились в Лондоне, Крейн и Пирс нетерпеливо
ждали полного разъяснения событий, ибо Оуэн Гуд опять получил письмо.
- Теперь мы все знаем, - весело сказал Пирс, - и все поймем.
- Конечно, - согласился Гуд. - Читаю: "Дорогой Оуэн, большое тебе
спасибо. Ты не сердись, что я ругал папки и перья"
- Простите, что он ругал? - спросил Пирс.
- Папки и перья, - повторил Гуд. - Итак, продолжим "Понимаешь, они тут
распоясались, потому что я вечно говорил, что у меня его нет и не будет.
Когда они увидели, что он у меня есть, и еще какой, они сразу пошли на
попятный".
- О чем, собственно, речь? - спросил полковник. - Это какая-то игра в
слова.
- Что ж, я выиграл, - сказал Гуд. - Пропущено слово "юрист". Полиция
приставала к Уайту, думая, что у него нет юриста. Когда я взялся за дело, я
обнаружил, что они нарушали законы не меньше, чем он. В общем, я ему помог,
и он меня благодарит. Дальше речь идет о более личных делах, и очень
интересных. Надеюсь, вы помните даму, за которой он много лет ухаживал, в
том примерно духе, в каком сэр Роджер де Каверли ухаживал за вдовой. Еще я
надеюсь, что вы меня поймете, если я назову ее величественной. Она
прекрасный человек, но совсем не случайно у нее такой грозный и важный вид.
Эти чернобровые Юноны умеют распоряжаться и властвовать, и чем больше
размах, тем им лучше... а когда все обрушивается на одну деревушку,
результаты бывают поразительные. Вы видели, как она царствовала над
ярмаркой и не испугалась слона. Если бы ей довелось править целым стадом
слонов, она бы не пала духом. А этот белый слон не только не напугал ее, -
он ее обрадовал, снял бремя с души...
- Теперь вы сами впали в его стиль, - сказал Хилари Пирс. - Что вы
имеете в виду?
- Опыт учит меня, - отвечал юрист, - что сильные, деловые люди гораздо
застенчивей мечтателей. Самый их стоицизм велит им скрывать свои чувства.
Они не понимают тех, кого любят, и не решаются в том признаться. Они
страдают молча, а это страшная привычка. Словом, сделать они могут что
угодно, но не умеют сидеть без дела. Блаженные теоретики, вроде Пирса...
- Нет уж, простите! - вознегодовал Пирс. - Да я нарушил больше
законов, чем вы прочитали!.. Если этот психологический экскурс должен все
разъяснить, лучше я послушаю Уайта.
- Пожалуйста, - согласился Гуд. - В его изложении события выглядят
так: "Теперь все в порядке, я очень счастлив, но, ты подумай, как осторожно
нужно подбирать слова! Кто бы догадался, что ей примерещится..."
- Мне кажется, - вежливо перебил Крейн, - лучше тебе снова заняться
переводом. Что ты говорил о застенчивых практиках?
- Я говорил, - ответил юрист, - что там, на ярмарке, я увидел над
толпой властное, невеселое лицо и вспомнил многое. Мы не виделись десять
лет, но я сразу понял, что она страдает, и страдает молча. Давно, когда она
еще была обыкновенной помещичьей дочкой, охотящейся на лисиц, а Дик -
чудаковатым помощником викария, она сердилась на него два месяца за
какую-то ошибку, которую можно было объяснить в две минуты.
- Что же случилось сейчас? - спросил Пирс.
- Неужели вам еще не ясно? - удивился Гуд. - Она была в Шотландии, он
ей писал, и она его не поняла. В сущности, как ей понять, если и мы не
поняли? Теперь они снова в раю, и, надеюсь, больше у них недоразумений не
будет, ведь это - плод разлуки. А хобот-искуситель и впрямь похож на змия...
- Значит, она... - начал Пирс.
- Не поняла, кто такая Снежинка, - закончил Гуд. - Мы подумали о пони,
о ребенке, о собаке - а она подумала о другом.
Все помолчали, потом Крейн улыбнулся.
- Что ж, я ее не виню, - сказал он. - Какая мало-мальски изысканная
дама решит, что ей предпочли слониху?
- Удивительно! - сказал Пирс. - Откуда же эта слониха взялась?
- Сейчас узнаете, - ответил Гуд. - "Хотя это и не был, в точном смысле
слова, зверинец капитана Пирса."
- Черт! - вскричал Пирс. - Это уж слишком! Помню, я увидел свою
фамилию в голландской газете и все думал, что там еще за слова - одни
ругательства, или нет...
- Хорошо, я сам объясню, - сказал терпеливый Гуд. - Как я вам уже
говорил, преподобный Уайт скрупулезно точен. Он сообщает, что слон попал к
нему не из вашего, свиного, зверинца, а из настоящего. Но все же это с вами
связано. Иногда мне кажется, что все эти приключения связаны не случайно...
что у наших кунсштюков есть особая цель. Не всякий подружится с белым
слоном...
- Не всякий подружится с нами, - вставил Крейн. - Мы и есть белые
слоны.
- Так вот... - продолжал Гуд, - когда вы, Пирс, решили возить в клетках
своих свиней, власти стали разгонять повсюду бродячие зверинцы, и Уайт
защитил зверей, которых везли через его приход. В благодарность ему
подарили белого слона.
- Как странно, - заметил Крейн, - брать гонорар слонами...
Все снова помолчали, потом Пирс задумчиво произнес:
- И еще странно, что все это вышло из-за моих свинок. Гора родила
мышь, а здесь - наоборот, свинья родила слониху.
- Она еще не то родит, - сказал Оуэн Гуд.
С чудищами, которых в дальнейшем родила свинья Пирса, читатель
познакомится только тогда, когда одолеет рассказ об исключительной
изобретательности Еноха Оутса.
"С тех пор как полковник съел свою шляпу, наш сумасшедший дом лишился
фона".
Добросовестный летописец не вправе надеяться, что фраза эта понятна
без объяснений. Однако, чтобы объяснить и ее, и породившие ее