Чигринов Иван. Плач перепелки

   Под вечер дождь снова перестал, и тогда Чубарь увидел на лужайке посреди вспаханного поля коня. Тот стоял неподвижно, свесив голову. Чубарь сразу, как увидел безнадзорного коня, повеселел. Он лишь из предосторожности оглянулся вокруг и зашагал по вязкой пахоте напрямик, волнуясь от неожиданного и еще тайного своего желания. Конь тоже обратил внимание на человека, спешившего к нему, и настороженно ждал встречи с ним. Но Чубарь знал повадки лошадей, еще издали начал ублажать его, тихо приговаривая:
   — Кось-кось-кось…
   Конь как бы поверил человеку и, расслабленно ступая передними ногами, пошевелил одним ухом, будто этим самым давал разрешение подойти, взять себя за мокрую, по теплую гриву. Он, очевидно, забрел сюда из какой-то недалекой деревни, и хотя ее не было видно, однако каждую минуту за ним могли прийти. И Чубарь не стал ждать. Оперся расставленными — почти во всю ширину — руками на лошадиный круп, подскочил и повис животом на остром хребте, а затем крутнулся и, закинув правую ногу, выпрямился. Можно было ехать. Но конь вдруг еще ниже опустил голову, будто собираясь пощипать траву. Тогда Чубарь ударил каблуками сапог по ребрам, потянул едва ли не у самой головы за гриву, стараясь заставить коня выпрямить шею. Но конь был норовистый, не хотел слушаться, только чесал о выставленную вперед ногу побелевшую, как кожа на Чубаревых сапогах, морду.
   — Но-о! — начал погонять Чубарь.
   Конь не поддавался ни толчкам, ни крику.
   — Вот упрямец, — сказал злобно Чубарь и соскочил на траву. Решил для надежности сперва вывести коня на дорогу.
   Набрякшая влагой лужайка неприятно зачавкала под сапогами. Но обильно смазанная кожа, несмотря на то, что почти не просыхала уже несколько дней, еще не пропускала к портянкам воду.
   Уговаривая коня, Чубарь мягко похлопал рукой по его широкому лбу, еще раз «покоськал». Потом снял со штанов ремень и накинул его коню на шею, зажав в руке оба конца.
   — Идем, — сказал он, словно они уже договорились, и подергал за ремень.
   Конь, видимо, почувствовал над собой силу, перестал упрямиться.
   — Давно бы так!.. —сказал Чубарь и тихо засмеялся. На дороге Чубарь в отчаянье подумал, что без уздечки конь непременно свернет не в ту сторону. Но этого не произошло. Тот больше не показывал норова, как прогнулся под тяжестью седока, так сразу и потрусил по дороге. Хоть ехать Чубарю было и неудобно, однако правду говорят остроумные люди, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Чубарь считал, что со случайным конем ему повезло, и даже очень. Этой мысли было почти довольно, чтобы вскоре позабыть, что конь может и в самом деле попутать знакомые ему дороги и провозить седока до самого утра вокруг одного и того же места. Конечно, копь был ворованный. Но на этот счет Чубарь был спокоен, он понимал дело так, что если конь даже колхозный, то по теперешнему времени, считай, ничейный.
   Как и в прошлый вечер, когда Чубарь шел в Журиничи, начало темнеть, кажется, с самого раннего послеобеденного часа. Над землей висел туманный полумрак. Но вчера Чубарь был полон надежд — это же не шутка, вышли они сюда, считай, из самого немецкого тыла! Вчера все складывалось как нельзя лучше, одно к одному. А сегодня то же самое будто начало прокручиваться в обратном направлении. Второй раз за последние дни — первый раз в Веремейках, да и в Белой Глине, когда он очутился в пугающей неизвестности, а второй раз вот теперь — перед ним вставала задача со многими неизвестными, которую нужно было решать. Но тогда на пути у него оказались Шпакевич с Холодиловым… Теперь же снова все получалось как до встречи с Холодиловым и Шпакевичем. Чубарь должен был сам беспокоиться обо всем. Но один он уже не мог ничего придумать, не хватало не только сообразительности, но, кажется, даже сил. Понимая это, Чубарь постепенно терял прежнюю уверенность и прежнее желание, в нем брало верх что-то похожее на безразличие ко всему, что могло иметь значение в его положении.
   Конем Чубарь не правил, этого не требовала сама дорога, пока единственная здесь.
   Вскоре начался лес. Чубарь знал уже, что здешние леса небольшие, скорее, обычные перелески, потому он и подумал, что и этот тоже должен скоро кончиться.
   Дорога быстро привела к развилке, отсюда брали начало еще две дороги: одна, торная, была, собственно, продолжением прежней, по которой ехал Чубарь, а вторая, заросшая травой и усеянная опавшей листвой, ответвлялась в сторону. Такие дороги, как эта, обычно никуда из леса не выводят, они упираются чаще всего в журавлиное болото, где крестьяне окрестных деревень заготовляют мох для разных построек, жилых или хозяйственных. И потому Чубарь пустил коня по торной дороге.
   Сквозь густую морось, которая в лесу смахивала уже на обычные сумерки, Чубарь увидел человека. Странно, но Чубарь не очень-то обрадовался предстоящей встрече. По дороге шел мужчина. Это чувствовалось по походке. И чем быстрее они приближались друг к другу, тем очевиднее было, что это крестьянин — был он очень подвижен и одет в суконный армяк с накинутым на голову башлыком.
   — Эй, ты ненароком телки чалой не приметил? — крикнул незнакомец первым, когда между Чубарем и ним оставалось не более десяти шагов.
   Но Чубарь не отвечал до тех пор, пока не поравнялись.
   — Нет, не видел, — пристально вглядываясь в человека, помотал он головой.
   Человек был рыжий, небритый (правда, теперь мало кто из крестьян брался за бритву — по случаю войны лучше было казаться старше годами) и смотрел на всадника с явной опаской, сильно щуря, видно, подслеповатые глаза.
   — То ли сама сбежала, то ли увел кто, — с нескрываемым сожалением сказал он. — Утром не закрыли в сарае, а теперь вот целый день по дорогам бегаю.
   — А она, может, на лугу пасется в это время, — усмехнулся Чубарь.
   — Кабы знать…
   — Ты сам откуда? — спросил Чубарь.
   — А ты?
   — Да я оттуда, — махнул Чубарь рукой через плечо. Человек осмелел, подступил ближе.
   — Что-то я не знаю тебя, — сказал он.
   — Да и я тебя, — будто играя словами, не переставал усмехаться Чубарь.
   — Должно, нездешний?
   — Почему так думаешь?
   — Так своих же я знаю, — улыбнулся крестьянин.
   — А сам из какой деревни? — вновь спросил Чубарь.
   — Из Ширяевки.
   — Где это?
   — Выедешь вот из лесу, и деревня наша тут сразу.
   — У тебя с собой поесть не найдется?
   — Нету. Бегаю возле дома, так зачем мне?
   — И то правда, — будто теперь только понял это Чубарь.
   — А конь у тебя ничего, — похвалил крестьянин.
   — Добрый конь.
   — Не иначе, краденый?
   — Почему так думаешь? — искренне удивился Чубарь. Человек хитро посмотрел на него и сказал:
   — На своем коне даже цыган не ездит без уздечки.
   — Цыган и на чужого без узды не сядет, — отшутился Чубарь.
   Разговор о коне не предвещал ничего хорошего, и потому Чубарь спросил о другом:
   — Немцев в деревне нет?
   — Вчера были на мотоциклах, а сегодня еще не наведывались.
   — Ну и что? Как они?
   — Рогов под касками не видно, а там кто их разберет, — пожал плечами крестьянин. — Покатались на мотоциклах по деревне, похватали на улице гусей, а плохого будто ничего не сделали.
   — Может, спешили куда?
   — Кто их знает.
   Чубарю надобно было иметь хоть какое-то представление о местности, и он стал расспрашивать про ближние деревни.
   — Значит, Ширяевка ваша недалеко?
   — Сразу за лесом.
   — А как туда ехать?
   — Прямо по дороге, по дороге…
   — А за вашей деревней какая следующая?
   — Так это куда ехать будешь, — рассудительно сказал крестьянин. — Если туда, — он показал на север, — то на Овчинкино выедешь, а если сюда, — и он показал рукой в другую сторону, левее, — то на Папоротню попадешь.
   — Журиничи отсюда далеко? — спросил Чубарь.
   — Журиничи… Журиничи… — крестьянин сдвинул лохматые брови. — Журиничи…
   — Вблизи там еще одна деревня есть, Пеклино, — подсказал Чубарь.
   Тогда человек улыбнулся.
   — Гм, про эту я слышал. Про нее меня уже спрашивали. Но Пеклино теперь где-то за линией фронта.
   — Там вот и Журиничи, — сказал Чубарь.
   — А тебе в Журиничи надо? Тогда не в ту сторону едешь. — И крестьянин начал объяснять незнакомому человеку: — Надо повернуть назад и подаваться на Петрополье, потом на Медведи, на Жанвиль, а за ними и Журиничи где-то. Это уже не нашего района. Это другого, соседнего района.
   — А Ширяевка ваша какого? — спросил Чубарь.
   — Гордеевского, — с каким-то особым вызовом ответил человек, будто про Гордеевку известно было во всем свете.
   — А на Гордеевку как ехать?
   — Это уж через Папоротню…
   — Ну вот и поговорили! — Чубарь сделал вид, что намеревается тронуть коня.
   Но крестьянин пожал плечами.
   — Что-то я не разберусь, тутошний ты или еще откуда, военный или нет…
   — А сам почему не в армии? — спросил тогда Чубарь.
   — Билет имею.
   — Ужели белый?
   — Конечно, не красный!
   — Что ж у тебя?
   — А меня как несли в церковь крестить, так в холодной воде искупали, — поблескивая глазами, ответил крестьянин. — Кум из рук выронил.
   — Ну и что? Потом, когда вырос, кума хоть тряхнул разок-другой?
   — За что? С белым билетом тоже можно прожить.
   — Особенно теперь? — сощурил глаза Чубарь.
   — Я по закону, — взъерепенился человек. — А ты вот тоже… почему не воюешь?
   Чубарь упрямо помолчал.
   — А кто у тебя еще спрашивал про Пеклино?
   — Разве вас теперь угадаешь? — сказал с усмешкой крестьянин. — Кто встретит по дороге, тот почему-то про это Пеклино и спрашивает.
   — Ну, а все-таки?
   — Вышли какие-то двое в военном на дорогу и спрашивали.
   «Наверное, окруженцы», — подумал Чубарь и спросил:
   — Где это было?
   — Там, — махнул крестьянин рукой назад на дорогу.
   — А давно?
   — И все тебе, как я погляжу, хочется знать! — вдруг будто заупрямился встречный. — А может, я слово дал!
   — Ладно, — буркнул недовольно Чубарь, — держи при себе свое слово. А про немцев ты правду сказал?
   — Какую ты хотел правду?
   — Ну, что в деревне их нет!
   — Так я же сказал, что не было.
   — Хорошо, проверим, — с нарочитой угрозой заявил Чубарь.
   — Им ведь на машинах ничего не стоит теперь, — будто оправдываясь, стал заискивать крестьянин.
   Чубарь тронул коня. И уже отъехав, крикнул вдогонку:
   — Может, купил бы коня, а? Пригодится в хозяйстве! Крикнул просто так, из одного озорства.
   Крестьянин обернулся, укоризненно покачал головой.
   — Езжай уж, езжай, пока не попался с этим конем! У нас один продавал уже так вот, а назавтра выяснилось, что конь из соседнего колхоза. Краденый, значит!.. Так что, езжай себе!
   — Мой не краденый! — засмеялся Чубарь.
   — Ладно, езжай уж, езжай!..
   Конь между тем шагал не спеша, шлепая копытами по колдобинам, в которых стояла вода.
   Над дорогой с обеих сторон, чуть ли не сплетаясь, нависали еловые лапы, поэтому небо проглядывало только узкой полосой, которая изгибалась вместе с дорогой.
   Чубарь не догадывался, что впереди по дороге был красноармейский пост, его действительно с приближением вечера поставили окруженцы. В деревне окруженцы ночевать не решились, только попросили у жителей хлеба. Мясо, конину, они несли с собой, а картошки можно было накопать на колхозном поле. Теперь так делали все, кто, сторонясь больших селений, двигался к откатывавшемуся в глубь страны фронту.
   Чубаря окликнули сразу, как только он поравнялся с постом.
   Близ дороги меж двух берез, что выделялись своей берестой среди хвойных деревьев, стояли красноармейцы с винтовками. Один, с нахмуренным лицом, в очках, выступил на дорогу, перехватил всадника.
   — Кто такой?
   Странно, но Чубарь не сразу нашелся что ответить. Действительно, кто он? Тогда, возле Белой Глины, Чубарь не терялся, так как знал, что говорить о себе красноармейцам. Там он был почти дома. В конце концов, для Шпакевича и Холодилова все равно, что Белая Глина, а что Веремейки. Главное, Чубарь — председатель здешнего колхоза. А теперь, в этой незнакомой местности, он был не больше, не меньше, как обычный бродяга. И те, кому он должен был говорить о себе, могли отнестись к его словам по-разному, либо принимая их на веру, либо отвергая. Красноармеец между тем ждал ответа. Наскоро, чтобы не злоупотреблять терпением, Чубарь стал рассказывать про свое путешествие от Беседи до оборонительного рубежа и потом вот обратно сюда… Красноармеец слушал молча, но как только уяснил, что человек на коне не здешний, а так же, как и они, очутился в этом лесу в связи с войной, зачислил его в разряд подозрительных и решил задержать.
   — Хватит, — перебил он Чубаря, — остальное расскажете где следует.
   Мимо второго красноармейца, который в это время оставался под березами, они двинулись в лес. Чубарь на коне, а его конвоир шел рядом.
   — Только не вздумайте выкинуть какую-нибудь штуку, —предупредил Чубаря конвоир. — Удрать все равно не удастся. Посты кругом.
   — Я не вооружен, — желая успокоить красноармейца, сказал Чубарь.
   Но сам тем временем посматривал вокруг беспокойными глазами — хотя и был уверен в том, что встретились свои и нечего особенно опасаться, однако какой-то чуть ли не звериный инстинкт самосохранения заставлял внутренне напрягаться и быть, как говорится, настороже.
   Конь вдруг остановился, расставил ноги и, прогибаясь, начал мочиться. Это обстоятельство почему-то разозлило красноармейца. Он начал торопить:
   — Поживей, а то надумали тут!..
   — Пускай облегчится, — сказал, улыбаясь, Чубарь и соскочил на мох. — Куда вы меня, в самом деле? — поинтересовался он, разминая ноги.
   Красноармеец не ответил.
   Вскоре открылся среди деревьев лагерь. Людей в лагере было немного. Горел костер. Вокруг него сидело несколько красноармейцев. Поодаль от костра стояли три шалаша, сооруженные из еловых лап. При входе в ближайший к костру шалаш лежало разостланное одеяло. На нем, прислонившись спиной к невысокому пню, сидел с забинтованной до колена ногой грузный командир с красной звездой на рукаве. На петлицах у него было по четыре шпалы. В левой руке он держал солдатский котелок и ел из него алюминиевой ложкой. Из шалаша на четвереньках вылез другой командир. Он встал сразу же, увидев коня и незнакомого человека в сопровождении красноармейца. Вышел навстречу. Конвоир доложил:
   — Товарищ капитан, на дороге задержан… — и так далее и так далее.
   Капитан, высокий, со впалыми щеками блондин, выслушав красноармейца, смерил Чубаря недружелюбным взглядом.
   — Мне надо поговорить с вами, — первым сказал, волнуясь, Чубарь.
   Капитан кивнул головой и молча отошел к шалашу. Там он переговорил о чем-то с полковым комиссаром, махнул Чубарю рукой. Полковой комиссар перестал есть, но котелок не поставил.
   — Говорите. Кто вы? — спросил комиссар. Чубарь ответил.
   Комиссар улыбнулся и с любопытством оглядел его.
   — Однако и фамилия у вас!.. Чубарь тоже усмехнулся.
   — Недоразумений не бывает? Чубарь пожал плечами.
   Комиссар понял это как — случается…
   Был он с большой лысиной, которая почти на клин сходила на самой макушке. Несмотря на то, что комиссару, наверное, нередко приходилось стоять без фуражки и под солнцем, и под дождем, лысина была совершенно белая. Волосы на висках и на затылке поседели до самых корней. Но широкое лицо было загорелым и не отекшим. Неопределенного цвета, то ли карие, то ли черные, глаза смотрели пытливо, однако не жестко, скорее даже немного насмешливо.
   По звездочке на рукаве Чубарь догадывался, что перед ним сидел комиссар, но в высоких воинских званиях, особенно политсостава, он не очень-то разбирался. Правда, теперь это не имело значения, довольно уже того, что на рукаве у военного была комиссарская звезда.
   И тем не менее комиссар сказал:
   — Представляться не буду. Мое все на мне. — Он показал глазами на звезду, затем, уже рукой, на шпалы. Усмехнулся: — Под гимнастеркой тоже свое, отечественное… Фашистского. ничего нет.
   Чубарю еще не приходилось слышать, что немцы порой переодеваются в красноармейскую форму — для провокации, и потому последние слова комиссара показались ему излишними, даже неподходящими для человека такого высокого воинского звания.
   — А вот про вас, — продолжал полковой комиссар, — хотелось бы узнать подробнее. Документы пожалуйте.
   Чубарь пошарил в кармане, подал комиссару все, какие имел при себе, бумаги.
   Полковой комиссар поставил сбоку котелок, собираясь проверять документы Чубаря. Но спохватился, кивнул на котелок.
   — Если хотите и не брезгуете, можете доесть.
   Чубарь смутился. Но по глазам его комиссар догадался, что человек голоден.
   — Да вы не стесняйтесь, — сказал он. — Кушайте запросто. Правда, кухни настоящей у нас нет. Харчей тоже небогато. — И засмеялся: — Считайте, что вам в какой-то степени все равно повезло. Я вот зазевался, так теперь придется поделиться с вами. Садитесь.
   Полковой комиссар подал Чубарю котелок. Тот еще больше покраснел — было неловко отбирать ужин у человека, который тоже хотел есть.
   В котелке был картофельный суп с крупой, густой, еле повернешь ложкой. Пахло мясом. Однако Чубарь есть не спешил.
   Капитан сходил к костру, принес краюху деревенского хлеба.
   — Ешьте, — сказал он Чубарю. — Мы-то знаем, что значит голодать!..
   Полковой комиссар между тем занялся документами.
   — Ну, исповедуйтесь, — сказал он после того, как Чубарь подчистил остатки в котелке, и подвинул руками немного в сторону раненую ногу.
   Чубарь поблагодарил за еду и начал рассказывать о своих скитаниях. Когда дошел до того места, как они со Шпакевичем и Холодиловым оказались в Пеклине, комиссар бросил молчаливому капитану, стоявшему в двух шагах от него:
   — Карту!
   Тот быстро достал из перекинутой через плечо планшетки топографическую карту, положил комиссару на колени, а сам опустился на корточки рядам.
   — Мы примерно так и полагали, — посмотрел комиссар на Молчаливого исполнительного капитана.
   Капитан изобразил на лице что-то похожее на усмешку, кивнул головой.
   — Н-да, — в раздумье промолвил полковой комиссар, — по сегодняшней канонаде можно было судить…
   Оба — и полковой комиссар, и капитан — некоторое время не отводили глаз от развернутой карты.
   — Значит, в Пеклине наши? — уточнил комиссар.
   — Были наши, — ответил Чубарь.
   Полковой комиссар протянул руку. Капитан вынул из планшетки металлическую линейку. Комиссар намерил ею что-то на карте, задумался.
   — Ну что ж, — посмотрел он на Чубаря, — если ваши сведения точны, то мы уже почти у цели!
   — Вы заходили в деревни? — спросил у Чубаря капитан.
   — Он ведь верхом ехал! — пошутил комиссар.
   — Нет, больше пришлось на своих двоих, — серьезно ответил Чубарь.
   — А конь?
   — Это так… — замялся Чубарь.
   — А мы с тобой, капитан, сколько топаем, а вот не додумались, — снова с усмешкой сказал полковой комиссар.
   — Я хочу уточнить, — посмотрел на Чубаря капитан, — вы когда шли через деревни, немцев там не видели?
   — Я обходил деревни. И потому точно не знаю.
   — Вот что, капитан, — распорядился через некоторое время полковой комиссар, — пусть бойцы отдыхают. Завтра выступим на рассвете. И вам, товарищ Чубарь, тоже надо отдохнуть. — И уж совсем непонятно почему добавил: — Вы это заслужили.
   Капитан отошел к костру отдавать соответствующие распоряжения. А полковой комиссар поморгал усталыми глазами, устроил поудобнее раненую ногу и снова сказал Чубарю:
   — Вы присоединяйтесь пока к моим бойцам и отдыхайте. Думаю, они примут вас. А еще лучше, полезайте в мой шалаш. Берите вон одеяло и накрывайтесь. Будете как у Христа за пазухой. А мы с капитаном посидим. Надо разработать на завтра маршрут. — И добавил: — С вами мы потом тоже еще поговорим. Вы не против?
   — Нет, — сказал Чубарь.
   Бойцы разбросали ногами костер и разошлись по шалашам.
   Случайной опасности не ждали — с четырех сторон вокруг лагеря стояли посты.
   Чубарь тоже не заставил уговаривать себя, полез на четвереньках в шалаш.
   Снаружи было слышно, как разговаривали полковой комиссар и капитан. Слов их нельзя было разобрать. Да Чубарь и не старался этого делать. Он лежал и не знал, засыпать ему или дождаться комиссара. Но неожиданно появилась новая забота — непривязанный конь мог уйти куда-нибудь ночью. Хотя Чубарь и не знал, нужен ли будет ему завтра этот конь, однако ломал теперь голову над тем, как его привязать. Не хватало простой вещи — веревки или даже обычной бечевки.
   Тем не менее пришлось вылезти из шалаша.
   — Коня посмотрю, — сказал он капитану, который настороженно поглядел на него.
   Конь в каком-то беспокойстве разрыл копытом перед собой плотный лесной мох, но стоял на том месте, где оставил его Чубарь. Действительно, положение было незавидное — привязать коня нечем. Тогда Чубарь подвел его к шалашу и чуть не ткнул его мордой в еловые ветки.
   — Стой тут, — приказал он.
   Когда Чубарь снова забрался в шалаш, там уже был полковой комиссар.
   — А что вы вообще собираетесь делать? — спросил у Чубаря комиссар.
   — Пойду с вами, — ответил Чубарь. — Там, в Журиничах, собирают ополченцев.
   Полковой комиссар долго молчал.
   — А вы считаете, что бить фашистов можно только в ополчении? — наконец нарушил он тишину.
   — Почему же, — не понял Чубарь, — в армии тоже… Там, наверное, еще лучше. Но тогда, в Пеклине, меня почему-то не взяли в армию, направили в Журиничи, в ополчение.
   — Я не о том, — сказал полковой комиссар. — Вы про партизан слышали?
   — Читал в газетах, кажется, в «Правде», а может, в «Известиях», двух наших полешуков-белорусов недавно наградили. Героев Советского Союза дали. Но фамилий я не запомнил.
   Полковой комиссар расстегнул карман гимнастерки, достал двумя пальцами сложенную бумагу и подал в темноте Чубарю.
   — Это сокращенный текст речи товарища Сталина, которую он произнес третьего июля, — объяснил комиссар. — Тут про все сказано. Про партизан тоже. И вас, как немобилизованного коммуниста, это касается больше всего. Чубарь слушал.
   — Знаете, что я сделал бы теперь на вашем месте? — продолжал полковой комиссар. — Вернулся бы в свой колхоз. Там вас хорошо знают…
   — Но именно то, что меня хорошо знают, может… Кто-нибудь возьмет да и выдаст немцам.
   — Все будет зависеть от вас.
   — Но там, очевидно, оставили нужных людей? — выставил тогда самый важный аргумент Чубарь. — Если бы я тоже был нужен, то…
   Комиссар ответил не сразу.
   — Мне трудно судить, — наконец начал он, — что у вас там, в районе, произошло. Но я уверен, что в вашей местности действительно кто-то оставлен для организации партизанского движения. Вы же сами понимаете, район ваш расположен на самом юго-востоке. Пока фашисты захватили его, сколько времени прошло. Теперь август, а война началась в июне. Это не то что на границе или поблизости от границы. Там могли и не успеть создать партизанские группы. А у вас тут дело другое. Вашему руководству времени хватало, чтобы выполнить директивы партии и правительства. А директивы были определенные. — Комиссар помолчал, будто думал, что бы еще сказать Чубарю, а потом усмехнулся в темноте и с восхищением в голосе проговорил: — А с партизанами мы с капитаном встречались не один раз. Особенно за Днепром. Они там постреливают уже немцев!
   Слова полкового комиссара, казалось, не произвели на Чубаря надлежащего впечатления. Он воспринимал их как что-то мало касающееся его лично. И без всякого умысла поинтересовался:
   — А вы? Вы ведь тоже могли остаться на оккупированной территории. Почему вы не хотите партизанить?
   Комиссар ответил:
   — Я, товарищ Чубарь, старый партизан. Помните? — И он тихо пропел: — «Партизанские отряды занимали города…» Так это про нас, дальневосточников. Мы там с Флегонтовым били и японцев, и беляков. Так что мне партизанская жизнь хорошо знакома!
   Вернулся капитан — ходил проверять посты. Он постоял немного возле входа в шалаш, присел на корточки и окликнул:
   — Где вы там, товарищ полковой комиссар?
   — Да вот лежу.
   — Как бы вас не задеть?
   — Не бойся, лезь, я команды подавать буду — правей, левей.
   Но команды не потребовалось. Капитан осторожно залез в шалаш и лег справа от полкового комиссара.
   — Все нормально?
   — Порядок, — словно похвалился капитан.
   — Как думаешь, завтра дождь будет?
   — Для нас, может, и лучше было бы, если бы он завтра не переставал. Маскировка. В сильный дождь можно незаметно пройти через любые посты.
   — Какие они тогда посты!..
   — Так я же про немецкие! — с деланной обидой воскликнул капитан.
   — Ну-ну, спи!
   Через несколько минут полковой комиссар снова обратился к Чубарю:
   — Так вот. Я старый приверженец партизанской тактики, чтобы вы знали, товарищ Чубарь. Даже специально доклад посылал когда-то в Реввоенсовет. Но мне там один умник, наверное, военспец, я даже не поинтересовался, кто именно, сочинил, ответ: мол, гражданская война была преимущественно партизанская, поэтому нецелесообразно заниматься отдельно вопросами тактики партизанских действий в таком плане, как это делаете вы. Словом, отказ был решительный. После такого отказа я, естественно, положил свои конспекты на полку. Вспомнил о них лет через десять. Нет, даже больше. Да, больше. Собрался было послать…
   И полковой комиссар назвал одну очень известную в стране, но запрещенную фамилию, а потом, будто чувствуя в темноте удивление Чубаря, сказал более сурово.