Страница:
Как-то, спустя несколько лет после развода, когда в России уже прорастали буйные ростки капитализма, Алина случайно встретилась со своим первым мужем. Зрелище оказалось более чем жалким – из «сынка» высокопоставленного папы он превратился в маменькиного сынка. То есть после отставки и смерти отца с пригретого местечка в министерстве внешней торговли его быстренько выбросили, и поскольку ничего делать он не умел, а мыслить самостоятельно был не приучен, пришлось влачить жалкое существование на мамашину пенсию.
Алина тогда еще про себя перекрестилась, что вовремя избавилась от этого балласта: «Если бы я потянула дольше, то сегодня просто из жалости не смогла бы его бросить, так и сидел бы на моей шее всю оставшуюся жизнь…»
Подобный пример был у Алины перед глазами – ее однокурсница, ставшая одной из ведущих тележурналисток Москвы, воплощающая собой пример успешной современной женщины, в семейной жизни оказалась настолько слабой и нерешительной, что долгие годы тянула и тянет на себе до сих пор ярмо в виде бездельника-мужа и его родственников. Русские женщины, во многом опередившие западных подруг по показателям эмансипированности, сохранили все-таки нечто, что их всегда отличало от других – жалостливость и жертвенность.
Казалось бы, противостояние неизбежно, но у наших женщин каким-то образом этот симбиоз единства и борьбы противоречий прижился, сформировав феномен «новой русской женщины».
Совсем немного времени ушло на воспоминания, Алина еще не успела допить свой кофе, как в кабинет вернулась Юля и с порога оповестила:
– Это анализы на определение отцовства!
Алина открыла рот от неожиданности:
– На определение отцовства? Вот это да!
– Да, да! Теперь осталось выяснить, кто отец, а кто – сын или дочь, и считай, дело об убийстве Коновалова раскрыто.
– Ты думаешь? Хотя, тогда будет, во всяком случае, понятно, кому убийство могло быть выгодно… Странно, а зачем Коновалову надо было посылать в Москву анализы? Насколько я знаю, все это запросто делается в Германии. Кажется, прямо через интернет можно заказать специальный пакет, в котором все необходимое для теста. Я видела передачу по телевизору. Один молодой папаша заподозрил, что ребенок не от него и тайком от жены сделал тест на отцовство. В результате оказалось, что все-таки он отец, но обиженная недоверием супруга закатила скандал, обнаружив письмо с результатами теста, и подала на развод. В общем, такая чехарда – сама знаешь, как в телевизионных ток-шоу любят подобные скандальчики…
– Именно поэтому анонимные тесты на отцовство были отменены три месяца назад постановлением министра юстиции! – прокомментировала сообщение Алины начинающая криминалистка.
– Да? А я и не знала! Наверное, правильно… Получается, что анонимные тесты создали дополнительный повод для разводов и семейных драм. А пострадавшими больше всех оказались самые беззащитные и совершенно неповинные в грехах своих легкомысленных мамаш детки… А что, кстати, в коноваловском тесте?
– Тест положительный, то есть заявленные персоны являются родственниками с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента. Да! И оба они – мужчины. То есть речь идет об отце и сыне…
– Надо полагать, что один из них – сам Коновалов. Кто же второй – его отец или сын?
– Насчет идентичности ДНК Дмитрия Коновалова я уже дала распоряжение – у него… то есть у трупа возьмут пробу тканей и определят, действительно ли это его анализы. А второго будем искать…
– Ты умница, Юля! Зря переживаешь, что не справишься одна.
– Справлюсь! – улыбнулась Юля. – Теперь уже уверенна, что справлюсь! С твоей помощью, конечно!
– Спасибо.
– Последствий отравления не ощущаете?
– Все нормально.
«Да, из Ирины Коноваловой действительно лишнего слова не выдавишь. Права была ее соседка… Но все-таки надо попробовать ее разговорить. Никто другой нам не сможет пролить свет на загадочные анализы по определению отцовства», – подумала Алина и пошла в наступление:
– Я очень рада, что вы в норме и сможете нам помочь. У меня есть к вам несколько вопросов, ответы на которые могли бы очень помочь ходу следствия. Это касается теста, который делал ваш муж в Москве. Разрешите мне к вам еще раз подъехать?
– Да, – односложно ответила Ирина.
Алина поняла уже, что каждое слово придется вытягивать из нее клещами, во всяком случае, в начале разговора. А растормошить оглушенную своим горем женщину можно попытаться, лишь набравшись терпения и, само собой, с глазу на глаз, а не по телефону. Чтобы не терять драгоценное время, сразу после телефонной беседы она поехала в уже знакомое ей место, где обитала безутешная вдова, которую, к тому же, чуть не убили саму.
Ирина открыла входную дверь все с тем же выражением безразличия на лице, с которым она проводила Алину всего несколько часов назад.
– Чай, кофе? – механически поинтересовалась она.
– Мне все равно, что вы будете, то и я. Вы конфеты любите? Я прихватила к чаю…
– Не стоило тратиться. Я сладкого не ем. Впрочем, если вы для себя, – спохватилась хозяйка. – У меня есть конфеты, мороженое, печенье. Что-то будете? Димочка любил сладкое, а я вот – не очень…
– Ирина, скажу вам честно – мне хотелось бы узнать подробнее о прошлом вашего мужа, – Алина решила не затягивать период обмена любезностями, а сразу приступить к делу. – Своему приятелю в Москве он посылал тест на определение отцовства, результат анализа – положительный. У вас есть какие-то предположения на этот счет – кому мог понадобиться такой тест?
Алина решила не сообщать сразу вдове, что один из тестируемых – ее муж. Пока она ехала на встречу с Ириной, ей на мобильный телефон позвонила Юля Хафер из полиции и подтвердила их предположение, что Коновалов делал тест для себя.
– Абсолютно никаких предположений на этот счет…
– А родственники у вашего мужа в Германии есть?
– Нет. У него есть взрослая дочь, но она живет в Москве.
– Извините, если вам покажется бестактным… А других детей у вашего мужа нет?
– Понимаю, что вы имеете в виду… но я уверена, что если бы вдруг… ну, то, что вы думаете… я бы знала об этом. Вы наверняка видели наши досье и знаете, что мы женаты не так давно. И у меня, и у Димы – второй брак. Дети у нас взрослые, но это не совместные дети. Знакомы мы уже больше тридцати лет. Так уж получилось, когда мы встретились – я была свободна, но Дима… он был женат, и у него росла дочь… и, в общем, много лет мы были просто знакомыми, потом друзьями… даже я бы сказала больше – наши души породнились раньше, чем… как это теперь говорят? – чем произошло слияние тел. Бывает же такое в жизни… Хотя, пожалуй, не так часто. Но нам очень повезло, как везет не всем. Ведь у некоторых так и проходит жизнь рядом с посторонним человеком, который почему-то называется мужем или женой. Вам часто приходилось встречать супругов, которых можно было бы назвать родными людьми, родственниками?
Алина сидела молча, не зная, стоит ли ей вообще что-то говорить. Было похоже, что для Ирины ее присутствие или отсутствие, как и сказанные Алиной слова, никакой роли не играют. Она просто думала вслух. Ее вдруг прорвало, как это изредка бывает даже с самыми закоренелыми молчунами и мизантропами. Боясь вспугнуть неожиданный всплеск красноречия, Алина тихонько сказала:
– Я знаю, это большая редкость! – и скромно замолчала, предоставив возможность Ирине дальше изливать душу.
– У Димы была жена – умница, красавица. Я была с ней знакома, и, конечно, никогда бы не посягнула на чужую семью, чужого мужа. Для меня это имело особое значение – я ведь развелась с первым мужем, потому что он обманывал меня с моей подругой. К тому же, не мне было тягаться с Милой – так звали Димину первую жену. По сравнению с ней я была просто серой мышкой – блеклой и незаметной. Но она… она изменяла Диме, у нее был любовник – второй секретарь Томского обкома партии. Ей хотелось поклонения, светской жизни, дорогих подарков. Она не любила Диму. Просто вышла за него замуж, потому что родители сочли его перспективным женихом. Но он их надежд не оправдал. Ему прочили большое будущее в науке, его приятель – письмо от которого вы принесли – стал известным ученым, работает в Москве, руководит институтом… А ведь когда-то он считался куда менее перспективным, чем Дима. Они с Димой вместе писали работы – то есть Дима давал идеи, формулировал логические выводы, а тот просто их оформлял на бумаге. Профессором он стал тоже благодаря их общим изысканиям, а вот Дима не захотел… Он после института защитил кандидатскую диссертацию и пошел работать в детскую больницу. Так и остался там вплоть до нашего отъезда в Германию. Мила и ее родители постоянно ставили ему в укор, что он не захотел дальше заниматься карьерой, он себя чувствовал очень неуютно дома, и были времена, когда, поссорившись с женой, он приходил жить к своей маме. Вот она, – Ирина кивнула головой в сторону портрета черноглазой красавицы, на которую Алина обратила внимание еще во время первого визита. – А я по странному стечению обстоятельств жила в соседнем подъезде, и мы… мы дружили с Марией Петровной. Дима очень любил свою дочку и никогда не помышлял о разводе, чтобы не травмировать девочку. Перекипев несколько дней, он возвращался домой. Я-то влюбилась в него с первого взгляда, хотя и сама себе в этом боялась тогда признаться. А его чувства ко мне развивались постепенно, по мере того, как мы узнавали друг друга. Правильно все-таки говорят, что для мужчины в первый момент знакомства важно визуальное восприятие, и только потом он начинает познавать и оценивать другие достоинства женщины. Я ведь не из тех красоток, к ногам которых мужчины падают штабелями, хотя поклонники и у меня были. А уж у Милочки… Я чисто по-женски ее понимала – ведь она фактически вышла замуж за человека, которого не знала, не любила и так и не смогла никогда узнать и полюбить…
«А я уж как это понимаю…» – подумала Алина и громко вздохнула. Ирина спохватилась:
– Вам, наверное, не интересно слушать подробности нашей семейной хроники? А меня вдруг прорвало, очень уж у вас располагающая натура…
Алина поспешила ее заверить, что очень увлеклась рассказом – впрочем, говорила она искренне, и Ирина продолжила, оживившись и как бы возвращаясь к жизни. Пусть той, давно прошедшей, – но такой дорогой ее памяти жизни…
– Дима метался, не знал, что ему делать. Мила и ее родители возражали, чтобы Оленька – это его дочка – часто бывала у Марии Петровны. Мотивировали тем, что у нее девочка, мол, набирается просторечных слов. Мария Петровна была родом из Украины, и хотя прожила почти всю жизнь на Урале и в Сибири, в ее речи были, как это принято по научному называть, «украинизмы». На мой взгляд, это даже украшает и разнообразит язык, но у них было свое мнение на этот счет. Они высокомерно называли ее «колхозницей» и при каждом удобном случае тыкали Диме в глаза, что он из совсем простой семьи…
– А отец? Отец у Димы был? – подгадав подходящее место в рассказе Ирины, задала интересовавший ее вопрос Алина.
– Конечно.
«Совсем это и не „конечно“. Сразу после войны, когда родился Дмитрий Коновалов, наличием физического отца мог похвастаться далеко на каждый ребенок. То есть, понятное дело, что биологический отец был у всех – в пробирках еще детей не выращивали, но чаще всего он существовал только гипотетически – по рассказам мамы или бабушки в образе смелого летчика-героя, трагически погибшего незадолго до появления на свет долгожданного отпрыска», – комментировала, правда, только про себя, Алина.
Само собой, Ирине это было известно, но все, что касалось ее драгоценного Димы и почитаемой ею Марии Петровны никак не могло быть замарано даже малейшими серыми пятнышками.
– А вы были с ним знакомы? – осторожно поинтересовалась Алина.
– Нет, к сожалению. Он очень рано умер. Дима был совсем маленький и даже его не помнил. Мария Петровна познакомилась с ним на Урале, где жила на поселении, а он тоже отбывал там наказание. Он был из «политических», когда они поженились, был уже тяжело болен, к тому же, он был намного старше Марии Петровны и вскоре умер…
«Это, конечно, не сказка про летчика-героя, но выглядит сомнительно…» – анализировала Алина.
– А фотографий отца Димы вы не видели? – на всякий случай поинтересовалась она.
– Нет, у Марии Петровны не сохранилось фотографий мужа. Она как-то даже горько пошутила – от замужества, мол, только фамилия мужнина осталась…
«Ага, значит, муж все-таки был, раз она меняла фамилию… – отложила у себя в голове полезную информацию Алина, – надо будет выяснить на всякий случай ее девичью фамилию. Получается, вариант „Коновалов и отец“ отпадает? А с учетом нестабильной семейной жизни Коновалова в молодости, вариант с наличием у него какого-нибудь внебрачного отпрыска вполне вероятен… Естественно, любящая женщина была уверена, что он кроме как к ней, „налево“ больше ни к кому не бегал… Но жизненный опыт и трезвый взгляд со стороны говорит как раз об обратном. Если он изменил жене с одной женщиной, то мог изменить и с другой, и с третьей… Хотя, Ирине это могло быть и не известно…»
– Правда, она еще иногда говорила, что Дима очень похож на своего отца, – продолжила Ирина Коновалова, – посмотрите на фотографии: она черноглазая брюнетка, а он – светловолосый и голубоглазый.
– Действительно! – сказала Алина, внимательно разглядывая фотографию молодого Дмитрия Коновалова с дочкой-школьницей. – Зато дочка пошла мастью в бабушку. И черты лица очень похожи. Это же надо!
– Да, да! Все отмечали их удивительное сходство, а для Милы и ее родителей это было, как красная тряпка для быка. Думаю, они из-за этого и не пускали Олечку к бабушке. Правда, когда она стала взрослее, то бегала тайком, чтобы никто не знал. Несмотря на все запреты, девочка любила бабушку Машу.
– А где Оля… живет?
– Она училась в Москве в театральном институте, потом вышла замуж. Ее муж сейчас известный кинопродюсер. Оленька – необыкновенная красавица, к тому же с ангельским характером. Редкое сочетание, правда? Обычно считается, что очень красивые женщины – стервы по натуре. Но видать, натура-то зависит не от внешности… Они с мужем прекрасно живут, двое деток у них – Димочкины внуки. Вот они на фотографии вместе с Оленькой.
Ирина протянула Алине картинку, как будто вырезанную из глянцевого журнала, повествующего о жизни голливудских звезд – и внешний вид запечатленных на фотографии, и интерьер жилища полностью этому соответствовали.
– Да, похоже, у дочки вашего мужа проблем в жизни нет.
– Проблемы есть у всех, – вздохнула Ирина, – другое дело – как к ним относиться.
– В этом я с вами совершенно согласна. Никакое богатство и красота не убережет от болезней, несчастных случаев… Скорее, наоборот, – люди, отличающиеся от общей массы, гораздо чаще попадают под обстрелы судьбы. А как складывались у вас отношения с Ольгой и у Дмитрия – с вашим сыном? – решила подойти с другой стороны Алина.
– У меня с Ольгой – хорошо, у Тимура, моего сына, с Димой… честно говоря, не очень. Не то чтобы они враждовали, но… Понимаете, когда мальчик видит рядом со своей матерью чужого мужчину, а не своего отца, у него часто возникает чувство ревности. Ребенку кажется, что у него, хоть и на время, забирают маму, а для детской эгоистической натуры это очень тяжело. Ведь мать, воспитывающая ребенка без отца, должна компенсировать ему недостаток отцовской любви и внимания. То есть, она или должна полностью принести себя в жертву сыну, отказавшись от личной жизни, или быть готовой к тому, что рано или поздно услышит упрек в том, что она плохая мать. Мы с Димой оказались заложниками своей родительской любви. Пока дети были маленькие, нас никто и никогда не видел вместе, хотя я была уже давно свободна, а Димин брак существовал только формально. Он так никогда и не решился на развод… А потом, когда Мила заболела, он ухаживал за ней… Она умерла очень рано, еще пятидесяти ей не было… Я приходила к ней незадолго до смерти. Она, конечно, знала о наших с Димой отношениях, и мне хотелось услышать… что она по этому поводу… понимаете… ведь говорят, что все болезни от нервов… если она переживала, что у ее мужа была другая женщина, хотя и сама… в общем, мне надо было получить от нее отпущение грехов.
– И она… вас приняла?
– Да. Я даже не ожидала, но она сказала, что благодарна мне за то, что я смогу дать Диме то, что не сумела она: «Он ведь хороший человек и заслужил в жизни большего, чем имел. С тобой он будет счастлив…» Она поцеловала меня на прощание, и я ушла со спокойной душой. Мила умерла через несколько дней.
– А ваш сын, как он все-таки принял отчима?
– К тому времени Тимур был уже взрослый, так что проблема как бы решилась сама собой. Когда ему исполнилось восемнадцать, он поехал в Джамбул к своему отцу. Там его приняли очень хорошо. У моего первого мужа уже давным-давно была другая семья, и росло трое детей. Безусловно, он был счастлив, что больше не надо платить алименты. Хотя, говоря честно, он и не платил их никогда в полном объеме. Оформился на минимальный оклад, а остальное зарабатывал по черному. Я его не осуждаю – ведь у него были другие дети, его вторая жена не работала. Знаете ли, мусульманские жены сидят все больше дома. Отец Тимура – татарин, и во второй раз он уже не рискнул брать «чужую», а женился на девушке из «своих». Мне совершенно чужды националистические идеи, но иногда рациональное зерно в них есть… то есть, не в самих идеях, а в том, что гораздо легче уживаться вместе людям с аналогичными традициями, чем приспосабливаться и доказывать друг другу правильность своих представлений о жизни. Опять же, я не хочу никого осуждать, но проще быть хорошим отцом один раз за восемнадцать лет, чем в ежедневной рутине заниматься скучным и неблагодарным процессом воспитания. Часто дети любят своих «воскресных пап» больше, чем мам, с которыми они живут. Пока они не могут отделить парадную сторону жизни от будней. С папой все красиво – парк, мороженое, кино, а с мамой – уроки, уборка квартиры, вчерашний суп. Так и получилось у нас. Погостив немного в семье отца, Тимур вернулся в Томск совсем другим человеком. Он пытался все время противопоставлять своего отца и Диму. Например, говорил: «Папа умеет зарабатывать деньги, он возьмет меня к себе, и я ему буду помогать. А вот твой Дима как был лопухом, так и остался. К чему все его дипломы, если они не приносят денег?» Мне с трудом удалось уговорить его не бросать институт, но он продолжал на праздники и каникулы ездить в Джамбул и «крутить», как он сам говорил, делишки. У него появились деньги, он стал модно одеваться, на пятом курсе купил себе старенькие «Жигули». Получается, все прекрасные идеалы, которые я пыталась в него вложить с детства, были перечеркнуты единственной встречей с отцом, которому он никогда не был до этого нужен. Я не говорю, что надо жить в нищете или что духовная пища может заменить органическую. Но жизненные приоритеты… Для нас с Димой они были совсем другими… К тому же, и он, и я оказались однолюбами…
«Насчет Димы надо бы хорошенько проверить», – подумала Алина и вслух поинтересовалась:
– А Мария Петровна? Она замуж еще выходила или был у нее кто-нибудь? Такая красавица вряд ли могла остаться без мужского внимания…
– Я бы сама не поверила, если бы не знала наверняка – у нее никого не было. Она мне сама сказала, что после Диминого отца не смогла смотреть ни на одного мужчину…
«Это после старого больного политзаключенного? Интересно, каким же он был, что затмил для молодой женщины всех на свете?…» – задумалась Алина.
Глава 18
Дитмар усмехнулся: «Теперь уже никакие заверения в преданности и лояльности не смогут повернуть события истории вспять, в частности – вернуть меня в далекую от войны датскую глушь. Отец понимает это своим незаурядным умом, но его растерзанное сердце надеется на чудо. На чудо… Да, будет большое чудо, если удастся вернуться живым из этой человеческой мясорубки… Будь, что будет… Изменить все равно уже ничего невозможно… Отца только жаль… Не помню, чтобы он называл меня когда-нибудь „сыночек“ или „мой любимый“… Что это? Старческие проявления родительской любви или… или предчувствие разлуки навсегда?…»
Дитмар осторожно встал, придерживая очки. Это последняя пара – надо беречь как зеницу ока, иначе он – слепой. С детства близорукий парнишка привык иметь под рукой запасные очки, а тут в полях и лесах незнакомой чужой страны, где их возьмешь?
Тишина… если закрыть глаза, то можно представить себя во дворе дома. Точно так же стрекочут кузнечики, пахнет трава, щекочут кожу забавные муравьишки. Точно так же пригревает солнышко и моросит слепой дождик. Точно так же стучит где-то дятел… Сколько же лет он прочит мне прожить? Нет, похоже, так долго не получится. Ведь тишина-то не простая. Это затишье перед боем… Перед боем, который может стать последним. Или предпоследним… В общем, это все равно, когда не знаешь за что и за кого воюешь… За Великую Германию? За истеричную шайку Гитлера?
Получается, что просто за право и возможность вернуться к себе домой…
– Не помешаю? – тихо спросил Эдвард Штраус, рядовой из соседней роты, присаживаясь рядом.
Дитмар молча кивнул, хотя не очень любил, когда кто-то вклинивается в его размышления. Он ценил минуты, которые удавалось провести в тишине и уединении. Только тогда он мог расслабиться и чувствовать себя прежним беззаботным «книжным» мальчиком, профессорским сынком и… любовником страстной Ангелы Вайс. Хотя, сейчас разве скажешь – было это все на самом деле или просто приснилось в лихорадочном сне?
Эдвард – пожалуй, один из немногих в теперешнем окружении, кто не вызывал у Дитмара чувства отвращения. Кажется, он попал на фронт прямо со студенческой скамьи. Во всяком случае, их явно что-то роднило и притягивало друг к другу.
– Курить будешь? – спросил Эдвард, протягивая ему пачку из солдатских припасов.
– Спасибо, но пока не тянет. Лучше и не начинать – все равно привыкнуть не успею… – пессимистично разъяснил Дитмар.
– Сразу видно, что ты не так давно на передовой. А вот я смотрю на жизнь по-другому. День прожит – и спасибо. Поэтому надо успеть все, что возможно, сделать за день. Я уже второй год воюю, пока проносит…
– Такое впечатление, что ты играешь с судьбой, – отозвался Дитмар. – Не боишься в один прекрасный день оказаться проигравшим? На кон ведь поставлена жизнь…
– А я и есть игрок по натуре.
– Мне показалось, что ты был студентом…
– Ну, одно другому не мешает. Я был и студентом, и игроком… Эх, жизнь была прекрасна и беззаботна в чудесном городе Вене!
– Ты из Вены? – с проснувшимся интересом посмотрел на своего нового знакомого Дитмар.
– Ну да! Штраус из Вены! Здорово звучит? К великому композитору, к сожалению, никакого отношения не имею. Это я предупреждаю твой вопрос.
Дитмар с улыбкой посмотрел на своего нового знакомого: это же надо, у него еще хватает мужества шутить в таком месте.
– Фюрер тоже учился в Вене…
– Только мы с ним разминулись на четверть века по учебе. Зато с семьей его сводной сестры мы были соседями.
Дитмар настороженно покосился на разговорчивого австрийца – неизвестно, что может последовать за такой новостью. Может, это провокация? Хватит! Меня уже не проведешь. Хотя, выслать дальше, чем сейчас нахожусь, уже невозможно…
– Я хорошо знал его любимую племянницу Гели… Ту самую, которая по официальной версии стала жертвой небрежного обращения с оружием. Это, правда, случилось уже давненько, но я хорошо помню переполох, который произвело это событие. Поговаривали, – понизил голос до шепота Эдвард, – что ей помогли уйти на тот свет. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду… В последующие недели и месяцы после ее смерти поползли слухи, как и почему Гели могла умереть. Политические противники Гитлера говорили, что, возможно, он сам в состоянии аффекта ее застрелил.
Алина тогда еще про себя перекрестилась, что вовремя избавилась от этого балласта: «Если бы я потянула дольше, то сегодня просто из жалости не смогла бы его бросить, так и сидел бы на моей шее всю оставшуюся жизнь…»
Подобный пример был у Алины перед глазами – ее однокурсница, ставшая одной из ведущих тележурналисток Москвы, воплощающая собой пример успешной современной женщины, в семейной жизни оказалась настолько слабой и нерешительной, что долгие годы тянула и тянет на себе до сих пор ярмо в виде бездельника-мужа и его родственников. Русские женщины, во многом опередившие западных подруг по показателям эмансипированности, сохранили все-таки нечто, что их всегда отличало от других – жалостливость и жертвенность.
Казалось бы, противостояние неизбежно, но у наших женщин каким-то образом этот симбиоз единства и борьбы противоречий прижился, сформировав феномен «новой русской женщины».
Совсем немного времени ушло на воспоминания, Алина еще не успела допить свой кофе, как в кабинет вернулась Юля и с порога оповестила:
– Это анализы на определение отцовства!
Алина открыла рот от неожиданности:
– На определение отцовства? Вот это да!
– Да, да! Теперь осталось выяснить, кто отец, а кто – сын или дочь, и считай, дело об убийстве Коновалова раскрыто.
– Ты думаешь? Хотя, тогда будет, во всяком случае, понятно, кому убийство могло быть выгодно… Странно, а зачем Коновалову надо было посылать в Москву анализы? Насколько я знаю, все это запросто делается в Германии. Кажется, прямо через интернет можно заказать специальный пакет, в котором все необходимое для теста. Я видела передачу по телевизору. Один молодой папаша заподозрил, что ребенок не от него и тайком от жены сделал тест на отцовство. В результате оказалось, что все-таки он отец, но обиженная недоверием супруга закатила скандал, обнаружив письмо с результатами теста, и подала на развод. В общем, такая чехарда – сама знаешь, как в телевизионных ток-шоу любят подобные скандальчики…
– Именно поэтому анонимные тесты на отцовство были отменены три месяца назад постановлением министра юстиции! – прокомментировала сообщение Алины начинающая криминалистка.
– Да? А я и не знала! Наверное, правильно… Получается, что анонимные тесты создали дополнительный повод для разводов и семейных драм. А пострадавшими больше всех оказались самые беззащитные и совершенно неповинные в грехах своих легкомысленных мамаш детки… А что, кстати, в коноваловском тесте?
– Тест положительный, то есть заявленные персоны являются родственниками с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента. Да! И оба они – мужчины. То есть речь идет об отце и сыне…
– Надо полагать, что один из них – сам Коновалов. Кто же второй – его отец или сын?
– Насчет идентичности ДНК Дмитрия Коновалова я уже дала распоряжение – у него… то есть у трупа возьмут пробу тканей и определят, действительно ли это его анализы. А второго будем искать…
– Ты умница, Юля! Зря переживаешь, что не справишься одна.
– Справлюсь! – улыбнулась Юля. – Теперь уже уверенна, что справлюсь! С твоей помощью, конечно!
* * *
– Ирина! Как вы себя чувствуете?– Спасибо.
– Последствий отравления не ощущаете?
– Все нормально.
«Да, из Ирины Коноваловой действительно лишнего слова не выдавишь. Права была ее соседка… Но все-таки надо попробовать ее разговорить. Никто другой нам не сможет пролить свет на загадочные анализы по определению отцовства», – подумала Алина и пошла в наступление:
– Я очень рада, что вы в норме и сможете нам помочь. У меня есть к вам несколько вопросов, ответы на которые могли бы очень помочь ходу следствия. Это касается теста, который делал ваш муж в Москве. Разрешите мне к вам еще раз подъехать?
– Да, – односложно ответила Ирина.
Алина поняла уже, что каждое слово придется вытягивать из нее клещами, во всяком случае, в начале разговора. А растормошить оглушенную своим горем женщину можно попытаться, лишь набравшись терпения и, само собой, с глазу на глаз, а не по телефону. Чтобы не терять драгоценное время, сразу после телефонной беседы она поехала в уже знакомое ей место, где обитала безутешная вдова, которую, к тому же, чуть не убили саму.
Ирина открыла входную дверь все с тем же выражением безразличия на лице, с которым она проводила Алину всего несколько часов назад.
– Чай, кофе? – механически поинтересовалась она.
– Мне все равно, что вы будете, то и я. Вы конфеты любите? Я прихватила к чаю…
– Не стоило тратиться. Я сладкого не ем. Впрочем, если вы для себя, – спохватилась хозяйка. – У меня есть конфеты, мороженое, печенье. Что-то будете? Димочка любил сладкое, а я вот – не очень…
– Ирина, скажу вам честно – мне хотелось бы узнать подробнее о прошлом вашего мужа, – Алина решила не затягивать период обмена любезностями, а сразу приступить к делу. – Своему приятелю в Москве он посылал тест на определение отцовства, результат анализа – положительный. У вас есть какие-то предположения на этот счет – кому мог понадобиться такой тест?
Алина решила не сообщать сразу вдове, что один из тестируемых – ее муж. Пока она ехала на встречу с Ириной, ей на мобильный телефон позвонила Юля Хафер из полиции и подтвердила их предположение, что Коновалов делал тест для себя.
– Абсолютно никаких предположений на этот счет…
– А родственники у вашего мужа в Германии есть?
– Нет. У него есть взрослая дочь, но она живет в Москве.
– Извините, если вам покажется бестактным… А других детей у вашего мужа нет?
– Понимаю, что вы имеете в виду… но я уверена, что если бы вдруг… ну, то, что вы думаете… я бы знала об этом. Вы наверняка видели наши досье и знаете, что мы женаты не так давно. И у меня, и у Димы – второй брак. Дети у нас взрослые, но это не совместные дети. Знакомы мы уже больше тридцати лет. Так уж получилось, когда мы встретились – я была свободна, но Дима… он был женат, и у него росла дочь… и, в общем, много лет мы были просто знакомыми, потом друзьями… даже я бы сказала больше – наши души породнились раньше, чем… как это теперь говорят? – чем произошло слияние тел. Бывает же такое в жизни… Хотя, пожалуй, не так часто. Но нам очень повезло, как везет не всем. Ведь у некоторых так и проходит жизнь рядом с посторонним человеком, который почему-то называется мужем или женой. Вам часто приходилось встречать супругов, которых можно было бы назвать родными людьми, родственниками?
Алина сидела молча, не зная, стоит ли ей вообще что-то говорить. Было похоже, что для Ирины ее присутствие или отсутствие, как и сказанные Алиной слова, никакой роли не играют. Она просто думала вслух. Ее вдруг прорвало, как это изредка бывает даже с самыми закоренелыми молчунами и мизантропами. Боясь вспугнуть неожиданный всплеск красноречия, Алина тихонько сказала:
– Я знаю, это большая редкость! – и скромно замолчала, предоставив возможность Ирине дальше изливать душу.
– У Димы была жена – умница, красавица. Я была с ней знакома, и, конечно, никогда бы не посягнула на чужую семью, чужого мужа. Для меня это имело особое значение – я ведь развелась с первым мужем, потому что он обманывал меня с моей подругой. К тому же, не мне было тягаться с Милой – так звали Димину первую жену. По сравнению с ней я была просто серой мышкой – блеклой и незаметной. Но она… она изменяла Диме, у нее был любовник – второй секретарь Томского обкома партии. Ей хотелось поклонения, светской жизни, дорогих подарков. Она не любила Диму. Просто вышла за него замуж, потому что родители сочли его перспективным женихом. Но он их надежд не оправдал. Ему прочили большое будущее в науке, его приятель – письмо от которого вы принесли – стал известным ученым, работает в Москве, руководит институтом… А ведь когда-то он считался куда менее перспективным, чем Дима. Они с Димой вместе писали работы – то есть Дима давал идеи, формулировал логические выводы, а тот просто их оформлял на бумаге. Профессором он стал тоже благодаря их общим изысканиям, а вот Дима не захотел… Он после института защитил кандидатскую диссертацию и пошел работать в детскую больницу. Так и остался там вплоть до нашего отъезда в Германию. Мила и ее родители постоянно ставили ему в укор, что он не захотел дальше заниматься карьерой, он себя чувствовал очень неуютно дома, и были времена, когда, поссорившись с женой, он приходил жить к своей маме. Вот она, – Ирина кивнула головой в сторону портрета черноглазой красавицы, на которую Алина обратила внимание еще во время первого визита. – А я по странному стечению обстоятельств жила в соседнем подъезде, и мы… мы дружили с Марией Петровной. Дима очень любил свою дочку и никогда не помышлял о разводе, чтобы не травмировать девочку. Перекипев несколько дней, он возвращался домой. Я-то влюбилась в него с первого взгляда, хотя и сама себе в этом боялась тогда признаться. А его чувства ко мне развивались постепенно, по мере того, как мы узнавали друг друга. Правильно все-таки говорят, что для мужчины в первый момент знакомства важно визуальное восприятие, и только потом он начинает познавать и оценивать другие достоинства женщины. Я ведь не из тех красоток, к ногам которых мужчины падают штабелями, хотя поклонники и у меня были. А уж у Милочки… Я чисто по-женски ее понимала – ведь она фактически вышла замуж за человека, которого не знала, не любила и так и не смогла никогда узнать и полюбить…
«А я уж как это понимаю…» – подумала Алина и громко вздохнула. Ирина спохватилась:
– Вам, наверное, не интересно слушать подробности нашей семейной хроники? А меня вдруг прорвало, очень уж у вас располагающая натура…
Алина поспешила ее заверить, что очень увлеклась рассказом – впрочем, говорила она искренне, и Ирина продолжила, оживившись и как бы возвращаясь к жизни. Пусть той, давно прошедшей, – но такой дорогой ее памяти жизни…
– Дима метался, не знал, что ему делать. Мила и ее родители возражали, чтобы Оленька – это его дочка – часто бывала у Марии Петровны. Мотивировали тем, что у нее девочка, мол, набирается просторечных слов. Мария Петровна была родом из Украины, и хотя прожила почти всю жизнь на Урале и в Сибири, в ее речи были, как это принято по научному называть, «украинизмы». На мой взгляд, это даже украшает и разнообразит язык, но у них было свое мнение на этот счет. Они высокомерно называли ее «колхозницей» и при каждом удобном случае тыкали Диме в глаза, что он из совсем простой семьи…
– А отец? Отец у Димы был? – подгадав подходящее место в рассказе Ирины, задала интересовавший ее вопрос Алина.
– Конечно.
«Совсем это и не „конечно“. Сразу после войны, когда родился Дмитрий Коновалов, наличием физического отца мог похвастаться далеко на каждый ребенок. То есть, понятное дело, что биологический отец был у всех – в пробирках еще детей не выращивали, но чаще всего он существовал только гипотетически – по рассказам мамы или бабушки в образе смелого летчика-героя, трагически погибшего незадолго до появления на свет долгожданного отпрыска», – комментировала, правда, только про себя, Алина.
Само собой, Ирине это было известно, но все, что касалось ее драгоценного Димы и почитаемой ею Марии Петровны никак не могло быть замарано даже малейшими серыми пятнышками.
– А вы были с ним знакомы? – осторожно поинтересовалась Алина.
– Нет, к сожалению. Он очень рано умер. Дима был совсем маленький и даже его не помнил. Мария Петровна познакомилась с ним на Урале, где жила на поселении, а он тоже отбывал там наказание. Он был из «политических», когда они поженились, был уже тяжело болен, к тому же, он был намного старше Марии Петровны и вскоре умер…
«Это, конечно, не сказка про летчика-героя, но выглядит сомнительно…» – анализировала Алина.
– А фотографий отца Димы вы не видели? – на всякий случай поинтересовалась она.
– Нет, у Марии Петровны не сохранилось фотографий мужа. Она как-то даже горько пошутила – от замужества, мол, только фамилия мужнина осталась…
«Ага, значит, муж все-таки был, раз она меняла фамилию… – отложила у себя в голове полезную информацию Алина, – надо будет выяснить на всякий случай ее девичью фамилию. Получается, вариант „Коновалов и отец“ отпадает? А с учетом нестабильной семейной жизни Коновалова в молодости, вариант с наличием у него какого-нибудь внебрачного отпрыска вполне вероятен… Естественно, любящая женщина была уверена, что он кроме как к ней, „налево“ больше ни к кому не бегал… Но жизненный опыт и трезвый взгляд со стороны говорит как раз об обратном. Если он изменил жене с одной женщиной, то мог изменить и с другой, и с третьей… Хотя, Ирине это могло быть и не известно…»
– Правда, она еще иногда говорила, что Дима очень похож на своего отца, – продолжила Ирина Коновалова, – посмотрите на фотографии: она черноглазая брюнетка, а он – светловолосый и голубоглазый.
– Действительно! – сказала Алина, внимательно разглядывая фотографию молодого Дмитрия Коновалова с дочкой-школьницей. – Зато дочка пошла мастью в бабушку. И черты лица очень похожи. Это же надо!
– Да, да! Все отмечали их удивительное сходство, а для Милы и ее родителей это было, как красная тряпка для быка. Думаю, они из-за этого и не пускали Олечку к бабушке. Правда, когда она стала взрослее, то бегала тайком, чтобы никто не знал. Несмотря на все запреты, девочка любила бабушку Машу.
– А где Оля… живет?
– Она училась в Москве в театральном институте, потом вышла замуж. Ее муж сейчас известный кинопродюсер. Оленька – необыкновенная красавица, к тому же с ангельским характером. Редкое сочетание, правда? Обычно считается, что очень красивые женщины – стервы по натуре. Но видать, натура-то зависит не от внешности… Они с мужем прекрасно живут, двое деток у них – Димочкины внуки. Вот они на фотографии вместе с Оленькой.
Ирина протянула Алине картинку, как будто вырезанную из глянцевого журнала, повествующего о жизни голливудских звезд – и внешний вид запечатленных на фотографии, и интерьер жилища полностью этому соответствовали.
– Да, похоже, у дочки вашего мужа проблем в жизни нет.
– Проблемы есть у всех, – вздохнула Ирина, – другое дело – как к ним относиться.
– В этом я с вами совершенно согласна. Никакое богатство и красота не убережет от болезней, несчастных случаев… Скорее, наоборот, – люди, отличающиеся от общей массы, гораздо чаще попадают под обстрелы судьбы. А как складывались у вас отношения с Ольгой и у Дмитрия – с вашим сыном? – решила подойти с другой стороны Алина.
– У меня с Ольгой – хорошо, у Тимура, моего сына, с Димой… честно говоря, не очень. Не то чтобы они враждовали, но… Понимаете, когда мальчик видит рядом со своей матерью чужого мужчину, а не своего отца, у него часто возникает чувство ревности. Ребенку кажется, что у него, хоть и на время, забирают маму, а для детской эгоистической натуры это очень тяжело. Ведь мать, воспитывающая ребенка без отца, должна компенсировать ему недостаток отцовской любви и внимания. То есть, она или должна полностью принести себя в жертву сыну, отказавшись от личной жизни, или быть готовой к тому, что рано или поздно услышит упрек в том, что она плохая мать. Мы с Димой оказались заложниками своей родительской любви. Пока дети были маленькие, нас никто и никогда не видел вместе, хотя я была уже давно свободна, а Димин брак существовал только формально. Он так никогда и не решился на развод… А потом, когда Мила заболела, он ухаживал за ней… Она умерла очень рано, еще пятидесяти ей не было… Я приходила к ней незадолго до смерти. Она, конечно, знала о наших с Димой отношениях, и мне хотелось услышать… что она по этому поводу… понимаете… ведь говорят, что все болезни от нервов… если она переживала, что у ее мужа была другая женщина, хотя и сама… в общем, мне надо было получить от нее отпущение грехов.
– И она… вас приняла?
– Да. Я даже не ожидала, но она сказала, что благодарна мне за то, что я смогу дать Диме то, что не сумела она: «Он ведь хороший человек и заслужил в жизни большего, чем имел. С тобой он будет счастлив…» Она поцеловала меня на прощание, и я ушла со спокойной душой. Мила умерла через несколько дней.
– А ваш сын, как он все-таки принял отчима?
– К тому времени Тимур был уже взрослый, так что проблема как бы решилась сама собой. Когда ему исполнилось восемнадцать, он поехал в Джамбул к своему отцу. Там его приняли очень хорошо. У моего первого мужа уже давным-давно была другая семья, и росло трое детей. Безусловно, он был счастлив, что больше не надо платить алименты. Хотя, говоря честно, он и не платил их никогда в полном объеме. Оформился на минимальный оклад, а остальное зарабатывал по черному. Я его не осуждаю – ведь у него были другие дети, его вторая жена не работала. Знаете ли, мусульманские жены сидят все больше дома. Отец Тимура – татарин, и во второй раз он уже не рискнул брать «чужую», а женился на девушке из «своих». Мне совершенно чужды националистические идеи, но иногда рациональное зерно в них есть… то есть, не в самих идеях, а в том, что гораздо легче уживаться вместе людям с аналогичными традициями, чем приспосабливаться и доказывать друг другу правильность своих представлений о жизни. Опять же, я не хочу никого осуждать, но проще быть хорошим отцом один раз за восемнадцать лет, чем в ежедневной рутине заниматься скучным и неблагодарным процессом воспитания. Часто дети любят своих «воскресных пап» больше, чем мам, с которыми они живут. Пока они не могут отделить парадную сторону жизни от будней. С папой все красиво – парк, мороженое, кино, а с мамой – уроки, уборка квартиры, вчерашний суп. Так и получилось у нас. Погостив немного в семье отца, Тимур вернулся в Томск совсем другим человеком. Он пытался все время противопоставлять своего отца и Диму. Например, говорил: «Папа умеет зарабатывать деньги, он возьмет меня к себе, и я ему буду помогать. А вот твой Дима как был лопухом, так и остался. К чему все его дипломы, если они не приносят денег?» Мне с трудом удалось уговорить его не бросать институт, но он продолжал на праздники и каникулы ездить в Джамбул и «крутить», как он сам говорил, делишки. У него появились деньги, он стал модно одеваться, на пятом курсе купил себе старенькие «Жигули». Получается, все прекрасные идеалы, которые я пыталась в него вложить с детства, были перечеркнуты единственной встречей с отцом, которому он никогда не был до этого нужен. Я не говорю, что надо жить в нищете или что духовная пища может заменить органическую. Но жизненные приоритеты… Для нас с Димой они были совсем другими… К тому же, и он, и я оказались однолюбами…
«Насчет Димы надо бы хорошенько проверить», – подумала Алина и вслух поинтересовалась:
– А Мария Петровна? Она замуж еще выходила или был у нее кто-нибудь? Такая красавица вряд ли могла остаться без мужского внимания…
– Я бы сама не поверила, если бы не знала наверняка – у нее никого не было. Она мне сама сказала, что после Диминого отца не смогла смотреть ни на одного мужчину…
«Это после старого больного политзаключенного? Интересно, каким же он был, что затмил для молодой женщины всех на свете?…» – задумалась Алина.
Глава 18
Курск, лето 1943 года
«Любимый сыночек Дитмар!Дитмар сложил листок бумаги обратно в конверт и задумался. Резкие повороты судьбы и высылка на Восточный фронт гораздо большим ударом оказались для его немолодого отца, чем для него самого. Отцовское сердце не выдержало – следующей ночью после известия из датского «Лебенсборна» профессор Бауэр был госпитализирован в больницу с инфарктом. К счастью, помощь подоспела вовремя, и профессора удалось спасти. Теперь он уже находится в реабилитационной клинике в живописном баварском предгорье. Пишет каждый день письма своему дорогому сыночку. Понятное дело, что никакой интересной информации он сообщить не может – иначе письмо будет уничтожено цензурой. Наоборот, он старательно пичкает письма патриотическими лозунгами и прославлениями тысячелетнего рейха и великого фюрера.
Не беспокойся о моем здоровье – последние дни стало намного легче, я уже прогуливался возле больницы. Правда, еще с помощью медсестрички. У нас стоит чудесное лето. Кардиологическая клиника расположена неподалеку от озера, из окна палаты видны Альпы, кругом тишина, покой, божья благодать. Даже не верится, что где-то гремят выстрелы и идет война. Куда больше, чем здоровье, доставляет мне беспокойство то, что ты так далеко и неизвестно, когда мы увидимся. Я уверен, что скоро завершится победоносный поход великого рейха, и ты вернешься домой.
Всегда твой, папа.
P.S. У Хорста Ульриха и его команды все по-прежнему. Эксперименты продолжаются успешно».
Дитмар усмехнулся: «Теперь уже никакие заверения в преданности и лояльности не смогут повернуть события истории вспять, в частности – вернуть меня в далекую от войны датскую глушь. Отец понимает это своим незаурядным умом, но его растерзанное сердце надеется на чудо. На чудо… Да, будет большое чудо, если удастся вернуться живым из этой человеческой мясорубки… Будь, что будет… Изменить все равно уже ничего невозможно… Отца только жаль… Не помню, чтобы он называл меня когда-нибудь „сыночек“ или „мой любимый“… Что это? Старческие проявления родительской любви или… или предчувствие разлуки навсегда?…»
Дитмар осторожно встал, придерживая очки. Это последняя пара – надо беречь как зеницу ока, иначе он – слепой. С детства близорукий парнишка привык иметь под рукой запасные очки, а тут в полях и лесах незнакомой чужой страны, где их возьмешь?
Тишина… если закрыть глаза, то можно представить себя во дворе дома. Точно так же стрекочут кузнечики, пахнет трава, щекочут кожу забавные муравьишки. Точно так же пригревает солнышко и моросит слепой дождик. Точно так же стучит где-то дятел… Сколько же лет он прочит мне прожить? Нет, похоже, так долго не получится. Ведь тишина-то не простая. Это затишье перед боем… Перед боем, который может стать последним. Или предпоследним… В общем, это все равно, когда не знаешь за что и за кого воюешь… За Великую Германию? За истеричную шайку Гитлера?
Получается, что просто за право и возможность вернуться к себе домой…
– Не помешаю? – тихо спросил Эдвард Штраус, рядовой из соседней роты, присаживаясь рядом.
Дитмар молча кивнул, хотя не очень любил, когда кто-то вклинивается в его размышления. Он ценил минуты, которые удавалось провести в тишине и уединении. Только тогда он мог расслабиться и чувствовать себя прежним беззаботным «книжным» мальчиком, профессорским сынком и… любовником страстной Ангелы Вайс. Хотя, сейчас разве скажешь – было это все на самом деле или просто приснилось в лихорадочном сне?
Эдвард – пожалуй, один из немногих в теперешнем окружении, кто не вызывал у Дитмара чувства отвращения. Кажется, он попал на фронт прямо со студенческой скамьи. Во всяком случае, их явно что-то роднило и притягивало друг к другу.
– Курить будешь? – спросил Эдвард, протягивая ему пачку из солдатских припасов.
– Спасибо, но пока не тянет. Лучше и не начинать – все равно привыкнуть не успею… – пессимистично разъяснил Дитмар.
– Сразу видно, что ты не так давно на передовой. А вот я смотрю на жизнь по-другому. День прожит – и спасибо. Поэтому надо успеть все, что возможно, сделать за день. Я уже второй год воюю, пока проносит…
– Такое впечатление, что ты играешь с судьбой, – отозвался Дитмар. – Не боишься в один прекрасный день оказаться проигравшим? На кон ведь поставлена жизнь…
– А я и есть игрок по натуре.
– Мне показалось, что ты был студентом…
– Ну, одно другому не мешает. Я был и студентом, и игроком… Эх, жизнь была прекрасна и беззаботна в чудесном городе Вене!
– Ты из Вены? – с проснувшимся интересом посмотрел на своего нового знакомого Дитмар.
– Ну да! Штраус из Вены! Здорово звучит? К великому композитору, к сожалению, никакого отношения не имею. Это я предупреждаю твой вопрос.
Дитмар с улыбкой посмотрел на своего нового знакомого: это же надо, у него еще хватает мужества шутить в таком месте.
– Фюрер тоже учился в Вене…
– Только мы с ним разминулись на четверть века по учебе. Зато с семьей его сводной сестры мы были соседями.
Дитмар настороженно покосился на разговорчивого австрийца – неизвестно, что может последовать за такой новостью. Может, это провокация? Хватит! Меня уже не проведешь. Хотя, выслать дальше, чем сейчас нахожусь, уже невозможно…
– Я хорошо знал его любимую племянницу Гели… Ту самую, которая по официальной версии стала жертвой небрежного обращения с оружием. Это, правда, случилось уже давненько, но я хорошо помню переполох, который произвело это событие. Поговаривали, – понизил голос до шепота Эдвард, – что ей помогли уйти на тот свет. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду… В последующие недели и месяцы после ее смерти поползли слухи, как и почему Гели могла умереть. Политические противники Гитлера говорили, что, возможно, он сам в состоянии аффекта ее застрелил.