Чудакова Катя. Белоснежка и семь клонов

   – А я думала, сами хозяева попросили… – продолжала пустой разговор Алина, понимая, что от нее ждут конкретного ответа. Но надо быстро соображать – такой шанс подарил ей случай, надо использовать его в своих интересах. Вернее, в интересах дела…
   – Наверное, она пришла по поручению хозяев, – терпеливо разъяснял Алине пожилой иранец.
   – Не могли бы вы дать трубку фрау Петерсен? – решила идти в атаку Алина.
   Не переспрашивая, что и зачем, хозяин лавки покорно согласился:
   – Пожалуйста!
   Через короткое время в трубке послышался глухой женский голос:
   – Петерсен! – представилась дама и без переходов подошла к интересовавшему ее вопросу: – Надеюсь на вашу любезность и понимание. Мне поручили разыскать этот альбом. Само собой, в накладе вы не останетесь. Я не знаю, сколько вы заплатили за него, и не стану вас об этом спрашивать. Назначайте свою цену.
   – Я готова вернуть этот альбом владельцу. Но у меня есть одно условие…
   – Думаю, вы получите все, что хотите, – нетерпеливо вставила фрау Петерсен.
   «Как-то странно она произносит слова, такое впечатление, что она не немка. Кажется, Лучана говорила, что весь обслуживающий персонал в доме – иностранцы…» – размышляла Алина, решаясь произнести заключительную фразу. Наконец, она решительно выпалила:
   – Мое условие такое. Я хочу сама, лично, передать альбом его владельцу.

Глава 22

Урал, 1947 год

   Настоящая Машенька оказалась совсем не такой смелой, как ее прототип из сладких грез молодого немецкого военнопленного. Да и сам Дитмар вдруг испугался, увидев наяву предмет своих мечтаний. На свадьбе своего друга Альфреда и Машиной подруги Лены, где они оба оказались в роли дружек, Дитмар решился заговорить с Машей только в самом конце вечера, когда ему с другими «лагерниками» надо уже было возвращаться на место.
   – Мария, – начал он, старательно скрывая свой акцент, как будто и без того она не могла догадаться, кто он такой, – у меня в следующее воскресенье будет свободный день. Не могли бы мы с вами встретиться?
   Маша стояла, наклонив голову, боялась поднять веки и посмотреть ему в лицо. Дитмар с замиранием сердца ждал ее ответа и взгляда опушенных густыми черными ресницами глаз. «Ну посмотри, посмотри на меня!» – умолял он про себя красавицу.
   Проходя мимо них, молодая супруга Альфреда Коха улыбнулась. Они оба были ей очень симпатичны, но Лена прекрасно понимала, что никакого будущего у их отношений быть не может. Другое дело, у них с Альфредом – он ведь политический беженец, которого приютила, правда не очень гостеприимно, Советская держава, а Дитмар – военнопленный, солдат вражеской армии… В лучшем случае его отправят на родину, а в худшем… лучше об этом не думать. Но перспектив попасть хотя бы на свободное поселение у него нет. Поэтому лучше бы им вообще не встречаться…
   Но когда было такое, чтобы сердце слушало голос разума? Маша и Дитмар встретились в следующее воскресенье, потом стали видеться при любой возможности, которая возникала в его лагерном распорядке. Сама Маша жила на свободном поселении, попала сюда еще подростком, работала посудомойкой в столовой леспромхоза. Была она по природе замкнутой, вела тихую скромную жизнь. Можно было догадаться, что своей яркой внешностью она привлекала к себе не один вожделенный взгляд изголодавшихся по женской красоте мужчин. Но все посягательства с гордой независимостью отвергала.
   Как Дитмар узнал позже, помимо строжайших моральных правил, которые были привиты девушке с детства, для ее настороженности по отношению к мужчинам существовала еще одна причина. Ее, шестнадцатилетнюю девчонку, самым жестоким и бесцеремонным образом изнасиловали конвоиры эшелона, в котором из Украины на Урал переправляли раскулаченных и прочих «врагов народа».
   Молоденькая девушка ехала одна, к тому же конвоиры чувствовали себя полновластными хозяевами судеб в своем «удельном княжестве». Двадцатилетние мальчишки-солдаты, облаченные неожиданной властью над людьми, с самодовольством пресыщенных жизнью сытых котов высматривали себе мышку – так просто, поиграться, а потом выбросить.
   Маша сидела в эшелоне скромно и неприметно – в сереньком залатанном платье и платке, надвинутом на лоб. Для развлечений конвоиры подбирали себе первое время бабешек более зрелых и аппетитных, но когда ассортимент их иссяк, а дорога предстояла еще долгая и скучная, взгляд упал, наконец, и на худенькую девчушку, одиноко поеживающуюся в углу.
   – Зайдешь ко мне через полчаса! – скомандовал, проходя по вагону, один из конвойных Антон Кузнецов.
   Матушка Василина, поповская вдова, замотанная во все черное, жалостливо посмотрела на девочку и обратилась к Антону:
   – Сынок, побойся Бога! Она ведь ребенок…
   – Не твоего ума дела, п… поповская! Девчонку вызываем на дознание по важному государственному вопросу! Поскольку вы все тут народу советскому враги, то должны искуплять свою вину перед рабочим классом!
   Довольный своей блестящей пропагандистской речью, Антон Кузнецов многозначительно посмотрел на старую попадью, а потом на молодую жертву и добавил, чтобы не было сомнений в твердости его намерений:
   – Виноватая перед Советской властию, так умей ответить, вражья б…!
   Когда Маша через полчаса постучала в отсек, отгороженный для конвоиров, веселье там шло вовсю.
   Солдаты громко разговаривали, веселясь своим сальным шуткам, вытирали жирные руки об одежду и потягивали по очереди из бутыля мутную жидкость. Конфискованные съестные припасы горой лежали на столе и под ним. Там же виднелись запасы самогона.
   – Кого это ты пригласил? – глядя на щупленькое девичье тельце, обратился к Антону Кузнецову старший по конвою Осип Исаков. – Ни кожи ни рожи, подержаться не за что. Пусть идет себе, давай-ка лучше опять Анютку Беляеву – вот это аппетитная вдовушка. Цыцки – во! А эта худышка… ну ее…
   – Да я чего? – оправдывался Кузнецов. – Зато новенькая, неезженная ишо… Для интересу, для разнообразия… А?
   Маша слушала этот разговор и не хотела верить, что речь идет о ней – о живом человеке, а не о корове на рынке. Она ездила как-то с отцом на скотный рынок и слышала, как мужики обсуждали покупку коровы – размеры, формы…
   – Ладно, – сказал Осип, отхлебнув еще глоточек из бутыля, – давай начинай, я посмотрю. Может, заведет меня!
   Антон подошел к сжавшейся в комочек девчонке и скомандовал:
   – Сымай свое тряпье, вражина!
   Маша сжалась еще сильнее, из глаз ее ручьем потекли слезы. Антон подошел к ней вплотную и сдернул платок, на плечи упали тяжелые черные косы. Антон потянул за ворот платья, послышался треск разрываемой материи.
   Осип с ухмылкой наблюдал за разыгрывающейся у него на глазах сценой.
   – А она ничего, на цыганку похожа… Волосы распусти ей… Рубаху тоже стягивай! – командовал он, причмокивая сальными губами.
   Антон толкнул находящуюся на грани безумия девушку на грязную кушетку и, стягивая на ходу штаны, повалился на нее сверху.
   Все это продолжалось бесконечно долго. Маша не знала, кто именно удовлетворил с ней свою грязную похоть и сколько их было. Лежа с закрытыми глазами, она хотела одного – умереть. Но и полежать ей долго не пришлось. После того, как все желающие ею попользовались, кто-то из них бесцеремонно столкнул ее на пол, бросил ей ворох какого-то чужого барахла и крикнул:
   – Быстро одевайся и пшла вон! Только слово кому пикни, курва кулацкая! Фу, гадина, всю кровать кровищей испачкала!
   Была поздняя ночь, Маша пробралась на свое место в темном углу и села, свернувшись в комочек. Все тело ныло и чесалось, но это было ничего по сравнению с душевной мукой и болью, которой девушке не с кем было даже поделиться. Ей ужасно хотелось вывернуться наизнанку и промыть каждую клеточку внутри и снаружи своего тела ключевой водицей, чтобы смыть поганые липкие следы прикосновений своих насильников. Но еще больше ей хотелось промыть водицей свои мозги, чтобы вычистить, смыть из них воспоминания о самых черных минутах своей жизни.
   Конечно, время лечит, но для Маши Омельченко любовь, со всеми вытекающими из нее последствиями, была полностью исключена из жизни. У нее была заветная мечта. С каким бы огромным удовольствием она постриглась в монахини! Недалеко от ее родного села в Украине остался один из немногих действующих женских монастырей. Вот такое пристанище для страждущей души как раз и было бы для нее выходом. Но… правом выбора она не была наделена. Хотя для себя она и избрала монашеский образ жизни. Из подруг у нее была только Лена. На первый взгляд у интеллигентной образованной девушки из Ленинграда и деревенской простушки было мало общего. На самом деле, они настолько сроднились духовно, что скоро в различном социальном происхождении их сложно было заподозрить. Маша перечитала все книги, которые были у Лены, они обменивались с другими книголюбами. Особенно много было любителей печатного слова среди политзаключенных. Преобладала, естественно, русская классика и произведения в жанре социалистического реализма. Но для Маши, не избалованной разнообразием литературных познаний, любая книжка была открытием.
   Целых полгода разделяло первую встречу и их первый поцелуй. Удивительно, но после знакомства с Машей к Дитмару ни разу больше не приходила во сне страстная Эсмеральда. Он думал о Маше постоянно, ему безумно хотелось прикоснуться к ней губами, погладить ее блестящие черные волосы. Мысли о чем-то большем он упорно отгонял от себя. Конечно, каждый человек становится в определенных ситуациях эгоистом. Вообще, эгоизм – совершенно нормальное человеческое качество: без «эго» не существует и личности как таковой. Но готовность подавить свое «эго» присуща далеко не всем индивидуумам, для этого они должны достигнуть определенного уровня духовной жертвенности. Ничего хорошего предложить Машеньке он не мог, а пользоваться ситуацией ему не позволяли моральные принципы.
   Но даже самые высокие моральные принципы, когда тебе двадцать четыре, а рядом самая красивая и желанная девушка на земле, застилаются, порой, дымкой гормонального безумия…
   Маша сидела совсем рядом, Дитмар усилием воли сдерживал внутреннюю дрожь, в голове его пульсировала кровь. Ничего и никогда в жизни ему не хотелось больше, чем прижать ее худенькое тельце к себе и целовать, целовать без конца, от кончиков ногтей на ногах до жгучих прядей волос, выбившихся из туго заплетенной косы.
   В какой-то миг он потерял контроль над собой и нежно прикоснулся губами к ее шее. Маша застыла как в оцепенении, Дитмар, легко касаясь щек, ушей, глаз, добрался до ее губ и впился в них страстным поцелуем.
   – Извини, извини меня, – дрожащим голосом сказал он, – с трудом оторвавшись от желанных губ. – Я сейчас уйду…
   – Нет, я не… ничего, – сказала Маша, смущаясь и боясь признаться самой себе, что ей хотелось бы… нет, нет… не хотелось, ей только показалось. Ни к чему все это…
   Через неделю они снова встретились, как ни в чем не бывало. Дитмар, хорошо обдумав все за прошедшие дни, твердо решил держать себя в руках. Лучше всего было бы вообще не встречаться с Машей – зачем искушать себя, зачем теребить рану? Но не мог он отказаться от этой единственной в его жизни радости. Никак не мог.
   На первомайские праздники сорок седьмого года Дитмар впервые получил увольнительную на два дня. Как использовать такое невиданное везение, он еще не знал, но в первую очередь, конечно, направился к Машеньке. Она приготовила праздничный стол, он принес ей книжечку Даниеля Дефо, выпрошенную у завхоза в полуразвалившемся состоянии и тщательно им отреставрированную.
   После обеда Машенька начала суетиться, убирая со стола, а он сел на топчан и стал зачитывать всякие любопытные места из новой для нее книжки. Они вместе сопереживали Робинзону Крузо и смеялись над наивностью и беспомощностью цивилизованного человека наедине с первозданной природой.
   Ближе к вечеру Дитмар начал собираться.
   – Давай, я провожу тебя до лагеря! – предложила Маша.
   Дитмар, смущаясь, ответил:
   – Понимаешь, я сегодня пойду ночевать к Альфреду. Мне дали увольнение на два дня, так что возвращаться в лагерь не надо…
   Маша замерла на миг, потом подошла к Дитмару, прижавшись, положила голову ему на плечо и прошептала:
   – Оставайся у меня…

* * *

   Дитмар чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Как это, оказывается, просто – быть счастливым. Для этого не нужны деньги и кружевное белье, шампанское и эклеры. Живые чувства и эмоции не нуждаются в дополнительных условиях и атрибутах. Влюбленным вполне достаточно иметь рядом предмет любви, а в телогрейке он или вечернем платье… Какое это имеет значение?
   Машенька призналась как-то своему возлюбленному, что еще до их знакомства видела его во сне. Дитмар совсем не удивился этому обстоятельству, он был совершенно уверен, что души просто подгоняли их друг к другу, потому что сроднились раньше, чем они познакомились наяву. Поэтому они и встречались по ночам, посылая отображения этих встреч в их сны. Такая у него получилась теория. Не совсем научная, но другого объяснения найти было невозможно.
   Молодая женщина заворожено смотрела на Дитмара и внимала каждому его слову. Ее восхищали его глубокие познания во многих областях человеческой мысли. Причем, он излагал их по-русски просто и непринужденно, как будто бы речь шла о запасах дров на зиму. Для деревенской девушки, пусть и довольно начитанной, общение со столь многосторонне образованным молодым человеком было необыкновенно притягательным. Дитмар тактично, чтобы ее не обидеть, разъяснял ей непонятные слова и ненавязчиво знакомил ее с элементами культурных и литературных знаний.
   Такого духовного и физического родства просто не могло больше существовать в природе! Они наслаждались каждой минутой, каждым подаренным судьбой днем, когда могли быть вместе. Они взлетали к звездам и чувствовали себя бесконечно счастливыми. То, что они переживали вдвоем, невозможно было сравнить ни с кем и ни с чем. Когда Дитмар узнал о насильниках, надругавшихся над Машей, когда она была еще подростком, он понял, что только лаской и терпением можно вернуть девушке веру в любовь и способность наслаждаться ее чувственной стороной. Он смог разбудить в ней такую страсть и эмоциональный огонь, что она наяву стала темпераментной Эсмеральдой из его прошлых грез…
   «Значит все-таки это была она! Она! Конечно, она! – думал он, глядя на раскиданные по постели черные змейки ее волос. – Она спасла меня от смерти, она вдохнула в меня новую жизнь, она пробудила во мне неведомые раньше чувства и эмоции… Моя любимая, моя единственная… А что, что я могу предложить ей взамен?
   Чтобы быть откровенным с собой до конца, он подумал: «Неужели я хотел бы прожить всю оставшуюся жизнь в этой глуши, вдали от любимого университета, старого больного отца… если он еще жив… только потому, что здесь живет эта необыкновенная девушка, которую я до безумия, до умопомрачения люблю?» Он себе отвечал честно: «Да, готов жить где угодно, только рядом с любимой…» Но действительно ли он не кривил душой? По большому счету, ему хотелось бы жить в своем большом и уютном мюнхенском доме, и чтобы рядом с ним там была Машенька…
   Хотя, эта мечта казалась еще более нереальной, чем сны с Эсмеральдой.

* * *

   К тридцатой годовщине Октябрьской революции в порыве благородного великодушия была объявлена амнистия для немецких военнопленных, проявивших добросовестность и сознательность в искуплении трудом своей вины перед Советским государством.
   Приказ из Москвы был получен уже в сентябре. В лагере царило радостное возбуждение. Потерявшие уже надежду увидеть когда-нибудь свой дом и своих родных бывшие немецкие солдаты оживленно обсуждали друг с другом возможную дату отправки, строили планы на будущее. Единственный, кому известие о скором освобождении не принесло радостной эйфории, был Дитмар. И причиной тому было предстоящее расставание с любимой.
   Он долго размышлял, как сказать об этом Машеньке? Получается, что он, пусть и не по своей вине, предает ее, бросает одну… Но нет! Он ее не бросит! Он обязательно найдет возможность забрать ее к себе. Ведь существуют всякие международные организации… Потом, есть конвенции о соблюдении прав человека… А разве соединение двух любящих сердец – это не право человека? А может… Как это он раньше не подумал? Что если зарегистрировать их брак? Тогда уж точно они смогут уехать вместе…
   Дитмар подумал – ведь это вполне реально, Машенька… она ведь согласится стать его женой. Они просто не смогут расстаться, их невозможно разделить, потому что судьба их соединила уже давным-давно, еще до их знакомства…
   С нетерпением ожидая следующего свободного дня, Дитмар продумывал слова, которые он скажет Машеньке во время предстоящего важного разговора. Для нее ведь тоже непросто решиться на такой шаг. Во-первых, выйти замуж за «чужака», во-вторых, покинуть родину…
   Любимая встретила его в этот раз с красными заплаканными глазами. Машенька грустно посмотрела на него и, не здороваясь, спросила:
   – Ты уезжаешь от меня? – и, не сдержавшись, горько заплакала.
   Дитмар, кусая до крови губы, опустился перед ней на колени, прижал к себе и прошептал:
   – Я тебя так люблю, что не смогу без тебя жить. Будь моей женой, мы уедем вместе. У моего отца большой дом в Мюнхене, он добрый старик, ты с ним подружишься. Мы с тобой будем очень счастливы. Очень-очень! Я тебе обещаю! Я тебе клянусь, всем что только есть на свете, ты никогда не пожалеешь о своем решении. Захочешь, пойдешь учиться в университет, а если нет – будешь заниматься домом, заведем детишек… Нам будет хорошо. Мы ведь так любим друг друга…
   Дитмар все говорил и говорил, боясь остановиться. Что она скажет в ответ? Прижавшись к любимой, он слышал, как громко стучит сердечко и по телу пробегает дрожь.
   – Почему ты мне ничего не сказал? Ты мог бы просто меня бросить и уехать не попрощавшись?
   – Что ты такое говоришь? – посмотрел ей в лицо Дитмар, и глаза его наполнились слезами. – Я не могу себе представить, как жить без тебя… Мы должны уехать вместе. Нам надо расписаться как можно скорее.
   – Нет! – тихо, но твердо сказала Маша. – Это невозможно.
   Дитмар, совершенно не рассчитывавший на такой ответ, оторопело смотрел на нее, не понимая, правильно ли он расслышал сказанное Машей.
   – Как… как не… не поедешь? – заикаясь, переспросил он. – Ты ведь любишь меня, правда? Не может быть, чтобы ты меня обманывала… Как же… как?
   – Мы не сможем расписаться и вместе уехать. Я никуда не поеду. Даже, если бы я имела право уехать, я бы… я бы все равно этого не сделала… Это невозможно…
   – А я? А как же я?
   – Единственный шанс нам быть вдвоем – если ты откажешься от своей родины, от возвращения назад и примешь советское гражданство. Но… я понимаю, как для тебя это было бы тяжело, и поэтому не настаиваю.
   – Откуда… откуда ты это знаешь? Почему мы не можем пожениться и уехать ко мне?
   – Это невозможно… – механическим голосом повторила Маша.

* * *

   Эту их последнюю ночь они запомнили навсегда. Маша смотрела на спящего Дитмара и боялась потерять хотя бы одну минуту из отведенных им судьбой на прощание. Даже уезжая в шестнадцать лет от своих родителей, братьев и сестер, она не испытывала такой безысходности, такого ощущения пустоты и потерянности в душе.
   Дитмар тоже не спал, а просто лежал с закрытыми глазами и думал о том, действительно ли он имеет право покидать Машеньку, пусть даже и ненадолго? То, что их расставание долго не продлится, он не сомневался. В конце концов, отец поднимет международную общественность, и он скоро сможет приехать за Машей. Приехать уже не как бесправный лагерник, а как человек, облаченный всеми человеческими правами. И тогда уже она не откажется стать его женой и уехать с ним!
   Торжественных проводов не было. Был обычный рабочий день, Маша трудилась в своей столовой, к лагерю подкатил военный грузовик, крытый брезентом, погрузили всех счастливчиков и поехали к железнодорожной станции.
   Дитмар бросил прощальный взгляд на забытый Богом уголок Урала, в котором он провел четыре года жизни. Как ни парадоксально – самые лучшие и прекрасные четыре года своей жизни, как он поймет уже только потом…
   А жизнь в поселке Шурино продолжалась. Накануне нового, 1948 года, Маша Омельченко вышла замуж. Ее мужем стал сорокапятилетний политзаключенный Иван Коновалов.
   Маша была знакома с ним давно. У Ивана Ивановича была, пожалуй, самая большая у них в поселке библиотека. И конечно же, жадно поглощавшая одну за другой книги Маша Омельченко была у него в доме своей. У них уже давно сложились более чем дружеские отношения. Скорее, это было похоже на отношение заботливого отца и внимательной дочери.
   Маша с удовольствием куховарила для больного туберкулезом Ивана Ивановича. Особенно он любил ее украинский борщ, приговаривая при виде аппетитного блюда:
   – Хотя я и русский, но украинский борщ признаю лучше, чем щи! Все-таки, украинки – самые лучшие рукодельницы… И красавицы! – подмигивая Маше добавлял он.
   Сам Иван Коновалов прибывал в этих местах с тридцать седьмого года. За что, можно было и не спрашивать. Почти все политзаключенные попали в лагерь еще до войны, став жертвами бериевской кампании «охоты на ведьм». Взяли его прямо с боевого поста – он был одним из партийных боссов Томской области.
   Поспешная женитьба спасла его любимицу Машу Омельченко от позора и кривотолков. Невеста была на четвертом месяце беременности.
   После свадьбы они продолжали жить каждый в своем прежнем доме. Оно и понятно – беременной женщине находиться в одном доме с туберкулезным больным не стоит.
   Летом у Машеньки, теперь уже Коноваловой, родился сын. Светленький и голубоглазенький ангелочек. Молодая мама как будто бы родилась заново. У нее вновь появился блеск в глазах. Она смотрела на своего Димочку влюбленными глазами и знала, что теперь ей есть для чего и для кого жить…
   Осенью умер Иван Коновалов. Перед смертью он написал Машеньке на листке бумаге адреса и фамилии своих друзей в Томске, которые помогут ей и малышу встать на ноги. Похоронив доброго Ивана Ивановича, Маша Коновалова с сыном Димой переехала в старый сибирский город Томск.

Глава 23

   – Извини, пожалуйста, что мы доставили тебе столько хлопот! – Лучана Маркес сидела на кухне Алины, пила кофе и рассказывала о событиях прошедших дней. – Только у тебя я немного расслабилась и начинаю приходить в чувство.
   Ее маленькая дочка Инес спокойно сидела в углу кухни за столиком Михаэля и складывала пирамидку.
   – Жалко только, что моего Михи нет. Вот бы они чудесно поиграли вместе! Но, ничего, наиграются еще, – улыбнулась Алина, глядя на хорошенькую малышку.
   Час назад она встретила путешественниц на вокзале и привезла к себе домой. Они помылись, поели, и теперь каждая из них по своему наслаждалась возможностью делать то, что хочется. Алина не торопила Лучану, понимая, как нелегко молодой женщине говорить о совсем свежих событиях, принесших столько неприятностей не только ей самой, но и окружающим. И конечно, самое страшное, что может выпасть на долю матери – страх за жизнь своего ребенка. Вот он, маленький и беззащитный, безгранично верящий в тебя и в твои возможности предотвратить любую беду. Как можешь ты обмануть его надежды? Разве в состоянии материнское сердце смириться с тем, что ее маленькому сокровищу грозит опасность?
   Алина прекрасно поняла и в душе одобрила ее спонтанное решение о бегстве. Сложно прогнозировать подобные ситуации, но, пожалуй, она сама в подобном случае (не дай Бог!) поступила бы так же. Алине не терпелось услышать ответ на главный вопрос: видела ли Лучана убийцу Дмитрия Коновалова? Но узнает она это раньше или позже на полчаса – уже ничего не изменит… Хотя, если бы сразу убийца был пойман, то не было бы… не было бы покушения на Ирину Коновалову, по счастливой случайности не закончившегося трагедией… Стоп! Покушение на Ирину Коновалову совершала женщина – по приметам похожая на Лучану! Вот еще одна загадка, которая никак не складывалась у нее в голове.
   – Юрген Хольц обманул меня, – без всякого вступления начала Лучана, понимая нетерпение Алины услышать историю с «похищением Инес» из первых уст, – мы с ним знакомы уже давно. Он часто приезжал в Бразилию по своим научным делам. В нашем городке живет много немцев, я тебе уже рассказывала при первой встрече. Среди них у Юргена оказались какие-то родственники, у которых он и останавливался во время визитов. Познакомились мы на университетском празднике, совпавшем по времени с его командировкой в Бразилию. Вдали от своего дома и жены он становится совсем другим – раскованным, общительным, щедрым. Какая студентка устоит от соблазна познакомиться поближе с респектабельным ученым, пусть он даже намного старше? Молодой девушке льстит внимание зрелого мужчины гораздо больше, чем сверстника. Я была вне себя от счастья, когда Юрген назначил мне свидание. Мне даже не могло прийти в голову, что в Германии у него есть жена. Во всяком случае, он о ней никогда не упоминал. Рассказывал про мать, про отчима, про разных друзей, родственников. А о жене – ни слова. В общем, все случилось, как и должно было случиться – очень скоро он стал моим любовником. Не подумай только, что я такая распущенная девица…