Страница:
– О чем ты говоришь! Даже оправдания на этот счет в наше время выглядят смешно…
– В общем, да… Но для людей старшего поколения… Собственно, это к делу не относится. Наши отношения нельзя было назвать любовью или даже страстью. Каждый из нас находил в них выгодные для себя стороны. Для Юргена – во время частых командировок иметь постоянную подругу очень удобно, а для меня, если честно, он был источником существования. Да, он давал мне деньги. Все это было прикрыто красивым ореолом материальной поддержки нуждающейся студентке, но только слепой мог не увидеть, что наши отношения больше походили на взаимовыгодную сделку, в которую он инвестировал средства, получая возможность в любое время и без всяких хлопот получать секс-услуги. Вот так. Грубо, но честно. Беременность оказалась неприятной неожиданностью. Я не предохранялась, Юрген уверил меня, что он страдает редкой формой мужского бесплодия, поэтому детей у него быть не может. Однако, когда я ему с удивлением объявила эту новость, он не стал обвинять меня в изменах и попытках навесить на него чужого ребенка. Более того – он был категорически против, когда я заговорила об аборте. Раз такое дело, решила я, значит, он хочет жениться на мне и иметь полноценную семью. Но к чему тогда были сказки про бесплодие? Хотя, бывает, что такие диагнозы самым неожиданным образом не оправдываются. Так я себя успокаивала и ждала со дня на день предложения руки и сердца от перспективного жениха. Но время шло, а разговоров об официальном оформлении наших отношений так и не следовало. Наконец, когда моя фигура начала приобретать красноречивые формы, я решилась сама заговорить с ним об этом.
– И что? – Алина внимательно слушала рассказ Лучаны, анализируя при этом, каким образом тот или иной факт мог быть причастен к дальнейшим событиям.
– А ничего. Он сказал, вот родишь, я запишу на себя ребенка, и мы тогда все вместе сможем поехать в Германию и там пожениться.
– А он не объяснил, для чего надо было тянуть столько времени? Вы ведь могли пожениться и в Бразилии, а потом уже ехать в Германию!..
– Понимаешь, в той ситуации решения принимал он, а я как послушная ученица должна была кивать головой и соглашаться. Перечить и доказывать что-то свое смысла не имело. Юрген пускал в этом случае безотказный аргумент – он выписывал мне чек на приличную сумму денег и говорил: «Сходи, дорогая, развейся, купи себе что-нибудь. В твоем положении полезны только положительные эмоции…» К сроку, когда были назначены роды, он был в Бразилии и сопровождал меня в больницу. Юрген был воплощением заботы и внимания. Глядя на него, я отгоняла от себя мысли о сомнительных играх со мной. «Если я для него всего лишь проходной эпизод в жизни, то для чего он уговорил меня оставить ребенка? Это ведь накладывает на него определенные обязательства в материальном плане… Значит, у него серьезные планы на мой счет», – успокаивала я себя. Последовавшие за этим события я вспоминаю теперь с содроганием – воспользовавшись моим послеродовым состоянием, он подсунул мне какую-то бумагу, которую я, не глядя, подписала. Я увидела мою малышку всего два раза и он… – видно было, что Лучане нелегко даются эти воспоминания, голос ее задрожал, но она продолжила: – Юрген увез ее с собой. Я никогда не думала, что малышка так тронет мое сердце…
– Это называется «пробуждением материнского инстинкта», – вставила Алина.
– По всей видимости, именно так и произошло. Придя в себя, я начала метаться, мне не хватало моей девочки, как будто от меня оторвали часть тела. Родственники Юргена, проживающие в нашем городе, демонстративно меня игнорировали, конечно, с его благословения. У меня не было никаких координат или хотя бы телефона Юргена в Германии. С помощью друзей я через интернет нашла, в конце концов, адреса и телефоны всех немецких Хольцев. Мне пришлось обзвонить несколько десятков Юргенов Хольцев по всей Германии, пока не наткнулась на того самого. Он был крайне удивлен моим звонком, но деваться некуда – ему пришлось объясняться. Для начала он предложил мне пятнадцать тысяч долларов, если я прекращу попытки вмешиваться в его личную жизнь и предъявлять претензии на девочку. Я чуть не захлебнулась от возмущения, забрасывая его обвинениями в краже ребенка… Он счел этот взрыв негодования попыткой набить цену и сразу же удвоил сумму. Тогда я поняла, что придется решать вопрос по-хорошему, в противном случае ему просто дешевле окажется нанять киллера, который бы пристрелил меня и решил таким образом все проблемы.
– Неужели ты думаешь, что он мог на это пойти? – такой поворот не совсем укладывался в Алинину схему.
– Когда я уже приехала в Германию в семью Хольцев, то поняла: эти люди, с виду интеллигентные и добропорядочные, в душе – корыстные, чванливые и бессердечные. Ты думаешь, почему у них в доме работают только иностранцы?
– Потому что они более сговорчивы в оплате труда, то есть им платить можно меньше…
– И это, конечно, тоже. Но больше всего, мне кажется, им греет душу сознание того, что они сами себе и окружающим подтверждают, что «неполноценные» иностранцы, люди «второго сорта» способны исключительно на работу в качестве обслуги.
– Ты говоришь серьезно? Это же… нацистская теория, которую похоронили шестьдесят лет назад.
– Тем не менее, находятся такие, кто в душе до сих пор считают себя представителями высшей расы.
– А как же тогда… Инес? В ней же течет и бразильская кровь…
– Дело в том, что Магдалена не знала об этом раньше, так же, как и о том, что ее муж – настоящий отец ребенка. В их планы входило усыновить ребенка, причем ей было важно – с немецкой кровью. Поскольку в Германии сделать это очень сложно, то они нашли простой выход – в Латинской Америке со времен Второй мировой войны живет много немецких поселенцев. И они подумали, что там найти «породистого» ребенка для усыновления будет проще. Но Юрген оказался хитрее. Он решил не просто взять чужого ребенка, а «сделать» своего. Вот так я и оказалась элементом его великих планов, в которых мне отводилась роль инкубатора.
– Неужели, Магдалена не догадывалась?
– Поначалу, думаю, – нет. Когда я неожиданно позвонила Юргену и потребовала ребенка обратно, он понял, что меня уже ничто не остановит, и предложил быть рядом с девочкой в качестве няни. Естественно, для Магдалены и всех окружающих это должно было выглядеть совершенно безобидно – я приезжаю в дом по программе «опэр» для совершенствования немецкого языка, что абсолютно нормально – я ведь студентка и изучаю лингвистику. После того, как я уже прибыла к ним в дом, как ни старалась скрыть свои чувства к Инес, мне очень сложно было это сделать. Тем более что полное равнодушие к малышке со стороны Магдалены, и даже я бы сказала – раздражение, сильно контрастировали с моим отношением. И с отношением Юргена. Как отец он оказался удивительно заботливым и любящим. Он обожает девочку. И это для Магдалены тоже стало своеобразным раздражителем, а затем – и предметом ревностной подозрительности.
– Ничего удивительного, что после твоего бегства с Инес у Юргена был сердечный приступ…
– У него был сердечный приступ? – злорадно раздувая ноздри переспросила Лучана. – Поделом этому подонку и убийце!
– Убийце? – это заявление неожиданно спутало всю логически выстроенную уже Алиной цепочку.
– Да, убийце! А кто, ты думаешь, убил русского садовника?
– Ты видела, что он убил Коновалова? – почти закричала Алина.
– Он был в доме сразу после убийства. Кто же еще мог убить садовника? Не старик профессор, во всяком случае… А больше в это время в доме никого не было.
– А фрау Петерсен, домработница? Она ведь работает целый день…
– Она вечером уезжает к себе, в доме не ночует. А все это произошло поздно вечером.
– А сам Коновалов? Что он в такое время делал в доме? Работать в саду в темноте нет смысла…
– Он возился в гараже… А почему в такое время – не знаю… Я с ним вообще практически не контактировала – не было точек соприкосновения. К тому же, он не был похож на любителя потрепаться просто так. Сколько его видела – он возился в саду… Да! И еще любопытная деталь – я слышала, как он разговаривал со старым профессором по-русски! Меня это очень удивило, но я, конечно, не стала спрашивать – не мое дело. А потом фрау Петерсен как-то в разговоре вспомнила, что профессор во время войны попал в русский плен и был там несколько лет.
– А что, фрау Петерсен так хорошо знает эту семью?
– Насколько я слышала, она в доме уже давно, и главная ее забота – старик профессор. Она сама датчанка, как попала в Германию – не знаю. Она возится со стариком, как с ребенком. Думаю, что только благодаря ей он в столь почтенном возрасте остается в своем доме, а не переезжает в дом престарелых. Он ведь передвигается только на инвалидной коляске и без посторонней помощи совсем не может обходиться.
– А часто ты видела, как общаются Коновалов и старый профессор?
– Не могу сказать… Я ведь больше бывала в комнате Инес или в столовой, а у профессора как бы отдельное жилище. У него даже есть свой вход в дом с обратной стороны. Так что он мог жить автономно. Наверняка, он так и жил, пока мог самостоятельно передвигаться. Но с помощью фрау Петерсен он сохранил относительную независимость и сейчас, поэтому в той части дома, где живут Юрген, Магдалена и Инес, он не появляется. Даже можно подумать, что они вообще посторонние люди. А ведь фактически хозяин дома – он.
– После его смерти дом отойдет к приемному сыну – Юргену, не так ли? Ведь других наследников у старика как будто бы нет? – Алине не терпелось сложить воедино все имеющиеся факты. Вырисовывалась совершенно четкая картина: Юргену каким-то образом стало известно, что у него имеется конкурент на получение наследства – родной сын профессор Бауэра, о существовании которого тот не подозревал раньше. Но как он мог это узнать, если даже тест на отцовство никто в глаза не видел? Кому бы ни с того ни с сего пришла мысль заподозрить в родстве именитого немецкого профессора и эмигрировавшего из России садовника, пусть даже и с дипломом врача?
Алина обратила внимание, что Лучана посматривает на часы, и поинтересовалась:
– Ты хотела еще чем-то заняться, а я тебя отвлекаю разговорами? Сама понимаешь, дело лучше не затягивать. Если Юрген – убийца, то надо сообщить в полицию, чтобы его задержали. Он уехал позавчера из дома. Может, он просто решил скрываться, заподозрив, что его обвинят в убийстве Коновалова?
– Извини, но могу я тебя попросить дать что-нибудь покушать для Инес? Сейчас как раз время, когда она привыкла обедать…
– Это ты меня извини! – спохватилась Алина. – Я когда начинаю погружаться в какие-то дела, совершенно забываю о еде. Иногда это полезно – для фигуры. Конечно, ребенку давно пора кушать! У меня есть готовое детское питание, или Инес предпочитает что-то домашнее?
– Спасибо, готовое питание вполне сгодится.
Алина открыла шкаф, в котором был представлен полный ассортимент имеющихся в продаже сортов и видов детского питания:
– Некоторые считают, что готовое питание – для ленивых мам, но мне все равно. Мой Михаэль любит еду из баночек, поэтому я не усложняю жизнь ни ему, ни себе.
Лучана выбрала баночку овощей с индюшатиной и поставила ее разогреваться в микроволновую печь.
– Кстати, тебе и самой неплохо было бы подкрепиться. Свои диетические блюда не предлагаю – для тебя эта тема не актуальна, как я вижу. Пиццу будешь?
– С удовольствием! – Лучана расслабилась – как бы ни было ей тяжело вспоминать прошлое, выговорившись, она чувствовала облегчение на душе.
Алина достала из морозилки замороженную пиццу и забросила ее в духовку. Она намеренно сделала паузу в разговоре, чтобы привести свои мысли к общему знаменателю. Конечно, многое, о чем рассказывала Лучана, было ей уже известно, или, во всяком случае, она могла бы об этом догадаться. Но какая-то подспудная мысль не давала ей покоя, крутилась в голове и никак не укладывалась в общую логическую цепочку.
Пока Лучана кормила дочку и кушала сама, Алина поднялась в свой кабинет и оттуда позвонила в полицию:
– Юля! Могу тебя порадовать – пропавшая три дня назад девочка Инес Хольц находится у меня в целости и сохранности. Если будут интересовать подробности – потом расскажу. А пока нам надо довести до конца дело об убийстве Дмитрия Коновалова… Не могла бы ты раздобыть сведения о семье Магдалены Хольц и матери Юргена Хольца? Через два часа? Хорошо! Я заеду к тебе! Не за что меня благодарить! Как там дела у твоих коллег Элеоноры и Ильи? Они не думают еще возвращаться на работу?
– Что с тобой? Не переживай, никаких личных целей я не преследую. Главное, чего я хотела – чтобы с малышкой Инес было все в порядке. Но, получается, что убийство Коновалова непосредственно связано со всеми событиями в доме, хотя, на первый взгляд, он совершенно посторонний там человек. Но первый взгляд очень часто бывает обманчив… Давай папки и занимайся своими делами.
Алина уселась за свободный стол в кабинете Юли Хафер и начала листать полицейские досье Юргена и Магдалены Хольц.
Итак, начнем с Юргена. Сорок пять лет, доктор биологических наук. Мать – фармацевт, умерла тринадцать лет назад. Отец – неизвестен. С десяти лет, после замужества матери, воспитывался в доме профессора Дитмара Бауэра. Профессор его не усыновлял, поэтому у Юргена сохранилась фамилия матери. В девяносто пятом году женился на Магдалене Шнее. Перечисление научных трудов, фамилии родственников и знакомых в Бразилии. Контакты с коллегами в разных странах, направления научной деятельности. В общем, ничего, что привлекло бы внимание Алины, не нашлось.
Магдалена… Сорок три года, доктор биологических наук. Воспитывалась в семейном детском доме. Приемные родители – Ангела и Карл Шнее. Кроме нее, в семье шестеро сводных братьев и сестер – Адольф, Йозеф, Мартин, Генрих, Ева, Герман…
Алину передернуло – каким извращенцам придет в голову сделать из своей семьи «ставку фюрера»? Имена деток красноречиво свидетельствуют о взглядах родителей. Теперь вполне объяснимы взгляды самой младшей из нацистского выводка – Магдалены… Хотя, она немного переделала свое имя, из Магды превратившись в Магдалену. Алина вспомнила известные ей из истории факты о семье Йозефа и Магды Геббельс. Родители, собственными руками отправившие на тот свет своих шестерых детей. Значит, это они – кумиры Ангелы и Карла Шнее? Значит, это на их примере воспитывались приемные детишки? Весьма любопытно! И многое объясняет. Но пока не все.
Карл Шнее – бывший офицер вермахта, десять лет после войны провел в тюремном заключении. Ангела Шнее, урожденная Вайс, – врач, работала в родильном отделении научно-медицинского института проблем врожденной детской патологии. Детей брала на усыновление из «отказных», которых в институтах подобного профиля находится немало… Интересно, это что же, «дефективная» Магда-Магдалена стала доктором наук? Или, может, ее неполноценность выразилась в наличии шестого пальца на ноге? Неужели, из-за этого родители отказываются от своих детей? Собственно, часто и от совсем здоровых отказываются. И им наплевать при этом, в какие руки попадет их детка – то ли к садистам и извращенцам, то ли к нацистам, шовинистам или сектантам.
Один из сводных братьев Магдалены – Генрих Шнее, пошел по стопам матери, стал врачом и работает в том же институте, где и она раньше работала…
Это же надо! Самой Ангеле Шнее девяносто пять лет, и она живет в одном из самых дорогих домов престарелых в пригороде Дюссельдорфа. Интересно, Магдалена навещает свою приемную мать? Еще любопытный факт – во время войны Ангела Шнее, вернее, тогда еще – Вайс, работала в одном из пансионатов системы «Лебенсборн», расположенном в Дании.
– Да. Но к делу это не относится, – как можно мягче ответила Алина Ангеле Шнее. С детства ее учили уважительно относиться к пожилым людям, хотя нередко встречаются старички бесцеремонно напрашивающиеся на ответное хамство.
– А какое у нас с вами может быть дело? Терпеть не могу русских и не собираюсь с вами лицемерить. Если вы выиграли у нас войну, это еще не дает вам право приезжать к нам и устраивать допросы!
– Во-первых, я живу в Германии, а во-вторых, со времен войны прошло шестьдесят лет, и все взаимные обиды пора забыть.
– С какой стати я должна что-то забывать? Потому что тебе этого хочется? Все вы русские – шлюхи. Я ненавижу русских баб!
– А мужчин русских тоже не любите? – спокойным тоном спросила Алина. – Например, имя Дмитрий Коновалов, – вам как, по вкусу или не очень?
– Что вы имеете в виду? – сквозь трясущиеся губы просвистела фрау Шнее.
– Как вы нашли сына профессора? Судя по тому, что поспешили от него избавиться, в качестве родственника вашей приемной дочурки Магды он бы вас не очень устроил?
– Да! – затрусила своими кудельками Ангела Шнее, злобно прищуривая ледяные глаза. – Да! Не устроил! Я ненавижу всех русских! Ненавижу! Его мать – шлюха! Она хотела прибрать к рукам Дитмара, она родила от него ребенка! А он сбежал от нее! Ха-ха-ха! Он сбежал! А теперь явился этот выродок, чтобы заявить свои права! Да не имеет он никаких прав! Он никто! Его уже нет – и все!
– Эту криминальную присказку «нет человека – нет проблемы!» я знаю. Но вы-то… знаете, что Дмитрий Коновалов – сын профессора Бауэра? Откуда вам это известно?
– Ф-ф! – презрительно потянула воздух старая докторша. – Еще бы мне это не было известно. Он же – вылитый Дитмар. Я-то его помню и двадцатилетним, и двадцатипятилетним, когда он вернулся из плена, и шестидесятилетним. Я никогда не упускала его из вида. А он – он отпихнул меня! Отпихнул, когда я пришла утешить его! Этого оскорбления я никогда не забывала! И не прощу до самой смерти!
Глава 24
– В общем, да… Но для людей старшего поколения… Собственно, это к делу не относится. Наши отношения нельзя было назвать любовью или даже страстью. Каждый из нас находил в них выгодные для себя стороны. Для Юргена – во время частых командировок иметь постоянную подругу очень удобно, а для меня, если честно, он был источником существования. Да, он давал мне деньги. Все это было прикрыто красивым ореолом материальной поддержки нуждающейся студентке, но только слепой мог не увидеть, что наши отношения больше походили на взаимовыгодную сделку, в которую он инвестировал средства, получая возможность в любое время и без всяких хлопот получать секс-услуги. Вот так. Грубо, но честно. Беременность оказалась неприятной неожиданностью. Я не предохранялась, Юрген уверил меня, что он страдает редкой формой мужского бесплодия, поэтому детей у него быть не может. Однако, когда я ему с удивлением объявила эту новость, он не стал обвинять меня в изменах и попытках навесить на него чужого ребенка. Более того – он был категорически против, когда я заговорила об аборте. Раз такое дело, решила я, значит, он хочет жениться на мне и иметь полноценную семью. Но к чему тогда были сказки про бесплодие? Хотя, бывает, что такие диагнозы самым неожиданным образом не оправдываются. Так я себя успокаивала и ждала со дня на день предложения руки и сердца от перспективного жениха. Но время шло, а разговоров об официальном оформлении наших отношений так и не следовало. Наконец, когда моя фигура начала приобретать красноречивые формы, я решилась сама заговорить с ним об этом.
– И что? – Алина внимательно слушала рассказ Лучаны, анализируя при этом, каким образом тот или иной факт мог быть причастен к дальнейшим событиям.
– А ничего. Он сказал, вот родишь, я запишу на себя ребенка, и мы тогда все вместе сможем поехать в Германию и там пожениться.
– А он не объяснил, для чего надо было тянуть столько времени? Вы ведь могли пожениться и в Бразилии, а потом уже ехать в Германию!..
– Понимаешь, в той ситуации решения принимал он, а я как послушная ученица должна была кивать головой и соглашаться. Перечить и доказывать что-то свое смысла не имело. Юрген пускал в этом случае безотказный аргумент – он выписывал мне чек на приличную сумму денег и говорил: «Сходи, дорогая, развейся, купи себе что-нибудь. В твоем положении полезны только положительные эмоции…» К сроку, когда были назначены роды, он был в Бразилии и сопровождал меня в больницу. Юрген был воплощением заботы и внимания. Глядя на него, я отгоняла от себя мысли о сомнительных играх со мной. «Если я для него всего лишь проходной эпизод в жизни, то для чего он уговорил меня оставить ребенка? Это ведь накладывает на него определенные обязательства в материальном плане… Значит, у него серьезные планы на мой счет», – успокаивала я себя. Последовавшие за этим события я вспоминаю теперь с содроганием – воспользовавшись моим послеродовым состоянием, он подсунул мне какую-то бумагу, которую я, не глядя, подписала. Я увидела мою малышку всего два раза и он… – видно было, что Лучане нелегко даются эти воспоминания, голос ее задрожал, но она продолжила: – Юрген увез ее с собой. Я никогда не думала, что малышка так тронет мое сердце…
– Это называется «пробуждением материнского инстинкта», – вставила Алина.
– По всей видимости, именно так и произошло. Придя в себя, я начала метаться, мне не хватало моей девочки, как будто от меня оторвали часть тела. Родственники Юргена, проживающие в нашем городе, демонстративно меня игнорировали, конечно, с его благословения. У меня не было никаких координат или хотя бы телефона Юргена в Германии. С помощью друзей я через интернет нашла, в конце концов, адреса и телефоны всех немецких Хольцев. Мне пришлось обзвонить несколько десятков Юргенов Хольцев по всей Германии, пока не наткнулась на того самого. Он был крайне удивлен моим звонком, но деваться некуда – ему пришлось объясняться. Для начала он предложил мне пятнадцать тысяч долларов, если я прекращу попытки вмешиваться в его личную жизнь и предъявлять претензии на девочку. Я чуть не захлебнулась от возмущения, забрасывая его обвинениями в краже ребенка… Он счел этот взрыв негодования попыткой набить цену и сразу же удвоил сумму. Тогда я поняла, что придется решать вопрос по-хорошему, в противном случае ему просто дешевле окажется нанять киллера, который бы пристрелил меня и решил таким образом все проблемы.
– Неужели ты думаешь, что он мог на это пойти? – такой поворот не совсем укладывался в Алинину схему.
– Когда я уже приехала в Германию в семью Хольцев, то поняла: эти люди, с виду интеллигентные и добропорядочные, в душе – корыстные, чванливые и бессердечные. Ты думаешь, почему у них в доме работают только иностранцы?
– Потому что они более сговорчивы в оплате труда, то есть им платить можно меньше…
– И это, конечно, тоже. Но больше всего, мне кажется, им греет душу сознание того, что они сами себе и окружающим подтверждают, что «неполноценные» иностранцы, люди «второго сорта» способны исключительно на работу в качестве обслуги.
– Ты говоришь серьезно? Это же… нацистская теория, которую похоронили шестьдесят лет назад.
– Тем не менее, находятся такие, кто в душе до сих пор считают себя представителями высшей расы.
– А как же тогда… Инес? В ней же течет и бразильская кровь…
– Дело в том, что Магдалена не знала об этом раньше, так же, как и о том, что ее муж – настоящий отец ребенка. В их планы входило усыновить ребенка, причем ей было важно – с немецкой кровью. Поскольку в Германии сделать это очень сложно, то они нашли простой выход – в Латинской Америке со времен Второй мировой войны живет много немецких поселенцев. И они подумали, что там найти «породистого» ребенка для усыновления будет проще. Но Юрген оказался хитрее. Он решил не просто взять чужого ребенка, а «сделать» своего. Вот так я и оказалась элементом его великих планов, в которых мне отводилась роль инкубатора.
– Неужели, Магдалена не догадывалась?
– Поначалу, думаю, – нет. Когда я неожиданно позвонила Юргену и потребовала ребенка обратно, он понял, что меня уже ничто не остановит, и предложил быть рядом с девочкой в качестве няни. Естественно, для Магдалены и всех окружающих это должно было выглядеть совершенно безобидно – я приезжаю в дом по программе «опэр» для совершенствования немецкого языка, что абсолютно нормально – я ведь студентка и изучаю лингвистику. После того, как я уже прибыла к ним в дом, как ни старалась скрыть свои чувства к Инес, мне очень сложно было это сделать. Тем более что полное равнодушие к малышке со стороны Магдалены, и даже я бы сказала – раздражение, сильно контрастировали с моим отношением. И с отношением Юргена. Как отец он оказался удивительно заботливым и любящим. Он обожает девочку. И это для Магдалены тоже стало своеобразным раздражителем, а затем – и предметом ревностной подозрительности.
– Ничего удивительного, что после твоего бегства с Инес у Юргена был сердечный приступ…
– У него был сердечный приступ? – злорадно раздувая ноздри переспросила Лучана. – Поделом этому подонку и убийце!
– Убийце? – это заявление неожиданно спутало всю логически выстроенную уже Алиной цепочку.
– Да, убийце! А кто, ты думаешь, убил русского садовника?
– Ты видела, что он убил Коновалова? – почти закричала Алина.
– Он был в доме сразу после убийства. Кто же еще мог убить садовника? Не старик профессор, во всяком случае… А больше в это время в доме никого не было.
– А фрау Петерсен, домработница? Она ведь работает целый день…
– Она вечером уезжает к себе, в доме не ночует. А все это произошло поздно вечером.
– А сам Коновалов? Что он в такое время делал в доме? Работать в саду в темноте нет смысла…
– Он возился в гараже… А почему в такое время – не знаю… Я с ним вообще практически не контактировала – не было точек соприкосновения. К тому же, он не был похож на любителя потрепаться просто так. Сколько его видела – он возился в саду… Да! И еще любопытная деталь – я слышала, как он разговаривал со старым профессором по-русски! Меня это очень удивило, но я, конечно, не стала спрашивать – не мое дело. А потом фрау Петерсен как-то в разговоре вспомнила, что профессор во время войны попал в русский плен и был там несколько лет.
– А что, фрау Петерсен так хорошо знает эту семью?
– Насколько я слышала, она в доме уже давно, и главная ее забота – старик профессор. Она сама датчанка, как попала в Германию – не знаю. Она возится со стариком, как с ребенком. Думаю, что только благодаря ей он в столь почтенном возрасте остается в своем доме, а не переезжает в дом престарелых. Он ведь передвигается только на инвалидной коляске и без посторонней помощи совсем не может обходиться.
– А часто ты видела, как общаются Коновалов и старый профессор?
– Не могу сказать… Я ведь больше бывала в комнате Инес или в столовой, а у профессора как бы отдельное жилище. У него даже есть свой вход в дом с обратной стороны. Так что он мог жить автономно. Наверняка, он так и жил, пока мог самостоятельно передвигаться. Но с помощью фрау Петерсен он сохранил относительную независимость и сейчас, поэтому в той части дома, где живут Юрген, Магдалена и Инес, он не появляется. Даже можно подумать, что они вообще посторонние люди. А ведь фактически хозяин дома – он.
– После его смерти дом отойдет к приемному сыну – Юргену, не так ли? Ведь других наследников у старика как будто бы нет? – Алине не терпелось сложить воедино все имеющиеся факты. Вырисовывалась совершенно четкая картина: Юргену каким-то образом стало известно, что у него имеется конкурент на получение наследства – родной сын профессор Бауэра, о существовании которого тот не подозревал раньше. Но как он мог это узнать, если даже тест на отцовство никто в глаза не видел? Кому бы ни с того ни с сего пришла мысль заподозрить в родстве именитого немецкого профессора и эмигрировавшего из России садовника, пусть даже и с дипломом врача?
Алина обратила внимание, что Лучана посматривает на часы, и поинтересовалась:
– Ты хотела еще чем-то заняться, а я тебя отвлекаю разговорами? Сама понимаешь, дело лучше не затягивать. Если Юрген – убийца, то надо сообщить в полицию, чтобы его задержали. Он уехал позавчера из дома. Может, он просто решил скрываться, заподозрив, что его обвинят в убийстве Коновалова?
– Извини, но могу я тебя попросить дать что-нибудь покушать для Инес? Сейчас как раз время, когда она привыкла обедать…
– Это ты меня извини! – спохватилась Алина. – Я когда начинаю погружаться в какие-то дела, совершенно забываю о еде. Иногда это полезно – для фигуры. Конечно, ребенку давно пора кушать! У меня есть готовое детское питание, или Инес предпочитает что-то домашнее?
– Спасибо, готовое питание вполне сгодится.
Алина открыла шкаф, в котором был представлен полный ассортимент имеющихся в продаже сортов и видов детского питания:
– Некоторые считают, что готовое питание – для ленивых мам, но мне все равно. Мой Михаэль любит еду из баночек, поэтому я не усложняю жизнь ни ему, ни себе.
Лучана выбрала баночку овощей с индюшатиной и поставила ее разогреваться в микроволновую печь.
– Кстати, тебе и самой неплохо было бы подкрепиться. Свои диетические блюда не предлагаю – для тебя эта тема не актуальна, как я вижу. Пиццу будешь?
– С удовольствием! – Лучана расслабилась – как бы ни было ей тяжело вспоминать прошлое, выговорившись, она чувствовала облегчение на душе.
Алина достала из морозилки замороженную пиццу и забросила ее в духовку. Она намеренно сделала паузу в разговоре, чтобы привести свои мысли к общему знаменателю. Конечно, многое, о чем рассказывала Лучана, было ей уже известно, или, во всяком случае, она могла бы об этом догадаться. Но какая-то подспудная мысль не давала ей покоя, крутилась в голове и никак не укладывалась в общую логическую цепочку.
Пока Лучана кормила дочку и кушала сама, Алина поднялась в свой кабинет и оттуда позвонила в полицию:
– Юля! Могу тебя порадовать – пропавшая три дня назад девочка Инес Хольц находится у меня в целости и сохранности. Если будут интересовать подробности – потом расскажу. А пока нам надо довести до конца дело об убийстве Дмитрия Коновалова… Не могла бы ты раздобыть сведения о семье Магдалены Хольц и матери Юргена Хольца? Через два часа? Хорошо! Я заеду к тебе! Не за что меня благодарить! Как там дела у твоих коллег Элеоноры и Ильи? Они не думают еще возвращаться на работу?
* * *
– Это почти должностное преступление! – Юля, вздыхая, протягивала Алине папки для служебного пользования. – Надеюсь, ты не будешь использовать архивные данные в своих статьях, иначе мне не поздоровится!– Что с тобой? Не переживай, никаких личных целей я не преследую. Главное, чего я хотела – чтобы с малышкой Инес было все в порядке. Но, получается, что убийство Коновалова непосредственно связано со всеми событиями в доме, хотя, на первый взгляд, он совершенно посторонний там человек. Но первый взгляд очень часто бывает обманчив… Давай папки и занимайся своими делами.
Алина уселась за свободный стол в кабинете Юли Хафер и начала листать полицейские досье Юргена и Магдалены Хольц.
Итак, начнем с Юргена. Сорок пять лет, доктор биологических наук. Мать – фармацевт, умерла тринадцать лет назад. Отец – неизвестен. С десяти лет, после замужества матери, воспитывался в доме профессора Дитмара Бауэра. Профессор его не усыновлял, поэтому у Юргена сохранилась фамилия матери. В девяносто пятом году женился на Магдалене Шнее. Перечисление научных трудов, фамилии родственников и знакомых в Бразилии. Контакты с коллегами в разных странах, направления научной деятельности. В общем, ничего, что привлекло бы внимание Алины, не нашлось.
Магдалена… Сорок три года, доктор биологических наук. Воспитывалась в семейном детском доме. Приемные родители – Ангела и Карл Шнее. Кроме нее, в семье шестеро сводных братьев и сестер – Адольф, Йозеф, Мартин, Генрих, Ева, Герман…
Алину передернуло – каким извращенцам придет в голову сделать из своей семьи «ставку фюрера»? Имена деток красноречиво свидетельствуют о взглядах родителей. Теперь вполне объяснимы взгляды самой младшей из нацистского выводка – Магдалены… Хотя, она немного переделала свое имя, из Магды превратившись в Магдалену. Алина вспомнила известные ей из истории факты о семье Йозефа и Магды Геббельс. Родители, собственными руками отправившие на тот свет своих шестерых детей. Значит, это они – кумиры Ангелы и Карла Шнее? Значит, это на их примере воспитывались приемные детишки? Весьма любопытно! И многое объясняет. Но пока не все.
Карл Шнее – бывший офицер вермахта, десять лет после войны провел в тюремном заключении. Ангела Шнее, урожденная Вайс, – врач, работала в родильном отделении научно-медицинского института проблем врожденной детской патологии. Детей брала на усыновление из «отказных», которых в институтах подобного профиля находится немало… Интересно, это что же, «дефективная» Магда-Магдалена стала доктором наук? Или, может, ее неполноценность выразилась в наличии шестого пальца на ноге? Неужели, из-за этого родители отказываются от своих детей? Собственно, часто и от совсем здоровых отказываются. И им наплевать при этом, в какие руки попадет их детка – то ли к садистам и извращенцам, то ли к нацистам, шовинистам или сектантам.
Один из сводных братьев Магдалены – Генрих Шнее, пошел по стопам матери, стал врачом и работает в том же институте, где и она раньше работала…
Это же надо! Самой Ангеле Шнее девяносто пять лет, и она живет в одном из самых дорогих домов престарелых в пригороде Дюссельдорфа. Интересно, Магдалена навещает свою приемную мать? Еще любопытный факт – во время войны Ангела Шнее, вернее, тогда еще – Вайс, работала в одном из пансионатов системы «Лебенсборн», расположенном в Дании.
* * *
– Вы что, русская? – надменно поинтересовалась старуха с аккуратными кудельками седых волос и ярко подведенными губами.– Да. Но к делу это не относится, – как можно мягче ответила Алина Ангеле Шнее. С детства ее учили уважительно относиться к пожилым людям, хотя нередко встречаются старички бесцеремонно напрашивающиеся на ответное хамство.
– А какое у нас с вами может быть дело? Терпеть не могу русских и не собираюсь с вами лицемерить. Если вы выиграли у нас войну, это еще не дает вам право приезжать к нам и устраивать допросы!
– Во-первых, я живу в Германии, а во-вторых, со времен войны прошло шестьдесят лет, и все взаимные обиды пора забыть.
– С какой стати я должна что-то забывать? Потому что тебе этого хочется? Все вы русские – шлюхи. Я ненавижу русских баб!
– А мужчин русских тоже не любите? – спокойным тоном спросила Алина. – Например, имя Дмитрий Коновалов, – вам как, по вкусу или не очень?
– Что вы имеете в виду? – сквозь трясущиеся губы просвистела фрау Шнее.
– Как вы нашли сына профессора? Судя по тому, что поспешили от него избавиться, в качестве родственника вашей приемной дочурки Магды он бы вас не очень устроил?
– Да! – затрусила своими кудельками Ангела Шнее, злобно прищуривая ледяные глаза. – Да! Не устроил! Я ненавижу всех русских! Ненавижу! Его мать – шлюха! Она хотела прибрать к рукам Дитмара, она родила от него ребенка! А он сбежал от нее! Ха-ха-ха! Он сбежал! А теперь явился этот выродок, чтобы заявить свои права! Да не имеет он никаких прав! Он никто! Его уже нет – и все!
– Эту криминальную присказку «нет человека – нет проблемы!» я знаю. Но вы-то… знаете, что Дмитрий Коновалов – сын профессора Бауэра? Откуда вам это известно?
– Ф-ф! – презрительно потянула воздух старая докторша. – Еще бы мне это не было известно. Он же – вылитый Дитмар. Я-то его помню и двадцатилетним, и двадцатипятилетним, когда он вернулся из плена, и шестидесятилетним. Я никогда не упускала его из вида. А он – он отпихнул меня! Отпихнул, когда я пришла утешить его! Этого оскорбления я никогда не забывала! И не прощу до самой смерти!
Глава 24
В оговоренное заранее время, Алина подъехала к уже знакомому ей неприметному входу в дом профессора Бауэра. В руках она держала альбом с рисунками, который должна была передать хозяину. Входную дверь открыла фрау Петерсен:
– Проходите, – величественно наклонив голову, сказала домработница, – профессор вас уже ждет.
Алина в сопровождении датчанки прошла в кабинет.
– Рад с вами познакомиться, – обратился симпатичный седой мужчина, протягивая руку Алине. – Извините, не могу подняться. Вот уже несколько лет сижу, – грустно наклонил он голову, указывая взглядом на инвалидное кресло.
«А он не такой уж дряхлый старик, как мне показалось издалека. Наверное, это беспомощность в передвижении создает такое первое впечатление…» – подумала Алина и протянула ему альбом, прекрасно понимая, зачем ее сюда пригласили:
– Пожалуйста, ваш альбом. Хорошо, что так удачно получилось, и он не потерян для вас безвозвратно…
– Спасибо, это самое дорогое, что у меня осталось в этой жизни… – сказал профессор, и в уголках глаз у него появились слезы. – Сколько я вам должен? Фрау Петерсен с вами рассчитается…
– Денег не надо! – сразу ответила Алина. – Расскажите мне о той, чьи портреты изображены в альбоме.
Профессор вздрогнул от неожиданности и внимательно посмотрел на гостью сквозь сильные линзы очков.
– А зачем вам это? – тихо спросил он.
– Разрешите, я скажу вам об этом позже. Но не думайте ничего плохого…
Профессор задумался и после минутной паузы заговорил по-русски:
– Я слышу у вас русский акцент. Вы откуда?
– Из Москвы. Но уже несколько лет живу в Германии. У меня муж немец.
– Чем занимаетесь?
– Я журналистка. Работаю в дюссельдорфском издательстве, выпускающем газеты и журналы на русском языке.
– Ах, да! Мне попадались как-то ваши издания в газетном киоске. Я еще удивился тогда – это же надо! Даже купил просмотреть – любопытно… Я читаю немного по-русски, хотя язык забывается без практики. Вас привел ко мне профессиональный интерес?
– Можно и так сказать. Но личная заинтересованность тоже есть. Мой сын Михаэль подружился с дочкой вашего пасынка Юргена Хольца…
– Очень хорошо… Но я пока не уловил связи…
– Разрешите, я все-таки объясню вам позже, – еще раз напомнила Алина свое пожелание, понимая, что пожилой мужчина никак не может решиться раскрыть постороннему человеку свои сокровенные тайны.
Нежно прикоснувшись старческой рукой с вздувающимися узелками кровеносных сосудов к бархатистой обложке альбома, он погладил его, как горячо любимое живое существо.
– Это мои рисунки… – начал он и снова задумался.
Алина молча ожидала продолжения рассказа. О том, что художник он сам, в общем-то, догадаться было несложно. Осторожно разглядывая стенки кабинета и содержимое книжных шкафов, она обратила внимание, что других рисунков и картин в нем не видно. «Нельзя сказать, что профессор уделял этому хобби много времени», – подумала она, а старик продолжил ее мысль:
– Ни до, ни после я не рисовал. Это единственные рисунки, которые я сделал в своей жизни. Если не считать детских каракулей, – добавил он, грустно улыбнувшись. – У меня не было художественных талантов, это был совсем другой случай. Моей рукой двигали совсем иные, высшие силы. Эту женщину я любил, люблю и буду любить всегда. И когда придет время мне умереть, я возблагодарю Господа за то, что он, наконец, подарит мне возможность увидеть Ее. Я ведь знаю, я чувствую, что ее уже нет в живых. Получается, для меня остался единственный шанс увидеть ее – это умереть… А пока еще тянется мое скорбное существование, мне надо хотя бы изредка смотреть на ее изображение. Хотя, она и приходит ко мне… Приходит во снах… Но днем я тоскую без нее… – старик тяжело вздохнул, с трудом переводя дыхание. – Она тоже русская, как и вы. Я не видел ее пятьдесят восемь лет. Но не забывал ни на минуту. Я помню каждое мгновение, когда мы были вдвоем… И все эти долгие годы без нее – они как будто проходные моменты жизни, а главное – осталось там, в далеком уральском поселке… Я вернулся из плена в конце 1947 года. Меня ждал опустевший дом в Мюнхене – отец умер за два года до этого, а я даже не знал… На Урале, в полуголодном состоянии, трудясь по двенадцать часов в каменоломнях, я чувствовал себя гораздо лучше, чем в то время. Я потерял двух самых близких людей в моей жизни – одного безвозвратно, а мою любимую… Тогда я еще надеялся, я был уверен, что мне удастся пробить всевозможные бюрократические и идеологические барьеры, чтобы забрать ее к себе… Два года пустых хождений по разным организациям, письма к Сталину… Все это сейчас может показаться смешным, но тогда было единственной целью и надеждой в моей жизни. Постепенно становилось понятно, что надеяться больше не на что… У меня начались периоды помутнения рассудка. В один прекрасный день я попал в психиатрическую клинику. Именно там и появился на свет этот самый альбом… Любимая приходила ко мне во сне, в бреду. В то время я видел ее настолько четко, что именно бред казался мне более реальным, чем окружающая жизнь. Вышел из больницы я сильно изменившимся. Моя боль, моя страсть как будто переместились глубоко-глубоко и для посторонних стали совсем незаметными. Я как бы вернулся к нормальной жизни. Хотя, понятие «нормальности» очень условное и для каждого индивидуума свое… Пошел учиться в мюнхенский университет, защитил диссертацию, потом по работе переехал в Дюссельдорф, так тут и прижился…
Алина слушала воспоминания старого профессора и боялась пошевелиться, чтобы случайным движением не привлечь к себе внимание. Дитмар Бауэр как будто вообще забыл, что в кабинете кроме него кто-то есть. Он жил своей главной жизнью – той, где был он и его любимая, а все поверхностное и наносное существовало как бы отдельно и далеко-далеко. Алине хотелось спросить о роли Ангелы Шнее-Вайс в его жизни, о том, как появился в доме приемный сын и жена. Но прервать профессора и задать вопрос она не решалась. Хотя, к этой теме вскоре подошел он и сам:
– А вот как пропал альбом, я могу догадаться… Есть в моей жизни злой ангел, который не оставляет меня в покое… Да, да! Именно, ангел… падший ангел… И имя у него, вернее – у нее, Ангела. Ангела Вайс – белый ангел… с черными мыслями, злобной местью за то… за то, что я не смог предать свою единственную любовь и быть с ней. Месть стала ее жизненным кредо, она приложила массу усилий, чтобы отравить мое существование. Кстати, ее приемная дочь Магдалена – моя невестка. Это тоже не случайность. Все звенья цепочки следуют одна за другой. Прибрать к рукам безвольного Юргена для такой бойкой дамы, как Магдалена, труда не составило. И это понятно, – ухмыльнулся старик своим мыслям, – с такой учительницей, как ее мать, ничего удивительного нет. Ангела видела однажды этот альбом. И тогда ей стала понятна причина моего стойкого сопротивления ее чарам. А она, должен вам сказать, в свое время была неотразима. Многим мужчинам голову крутила. Эдакая белокурая бестия, воплощение мечты и идеальная арийская красавица. Но у меня оказались совершенно противоположные пристрастия. Моя возлюбленная, моя богиня была похожа на цыганку. Помните, Эсмеральду из фильма «Собор Парижской Богоматери»?
– Да. Кажется, ее Джина Лоллобриджида играла…
– Проходите, – величественно наклонив голову, сказала домработница, – профессор вас уже ждет.
Алина в сопровождении датчанки прошла в кабинет.
– Рад с вами познакомиться, – обратился симпатичный седой мужчина, протягивая руку Алине. – Извините, не могу подняться. Вот уже несколько лет сижу, – грустно наклонил он голову, указывая взглядом на инвалидное кресло.
«А он не такой уж дряхлый старик, как мне показалось издалека. Наверное, это беспомощность в передвижении создает такое первое впечатление…» – подумала Алина и протянула ему альбом, прекрасно понимая, зачем ее сюда пригласили:
– Пожалуйста, ваш альбом. Хорошо, что так удачно получилось, и он не потерян для вас безвозвратно…
– Спасибо, это самое дорогое, что у меня осталось в этой жизни… – сказал профессор, и в уголках глаз у него появились слезы. – Сколько я вам должен? Фрау Петерсен с вами рассчитается…
– Денег не надо! – сразу ответила Алина. – Расскажите мне о той, чьи портреты изображены в альбоме.
Профессор вздрогнул от неожиданности и внимательно посмотрел на гостью сквозь сильные линзы очков.
– А зачем вам это? – тихо спросил он.
– Разрешите, я скажу вам об этом позже. Но не думайте ничего плохого…
Профессор задумался и после минутной паузы заговорил по-русски:
– Я слышу у вас русский акцент. Вы откуда?
– Из Москвы. Но уже несколько лет живу в Германии. У меня муж немец.
– Чем занимаетесь?
– Я журналистка. Работаю в дюссельдорфском издательстве, выпускающем газеты и журналы на русском языке.
– Ах, да! Мне попадались как-то ваши издания в газетном киоске. Я еще удивился тогда – это же надо! Даже купил просмотреть – любопытно… Я читаю немного по-русски, хотя язык забывается без практики. Вас привел ко мне профессиональный интерес?
– Можно и так сказать. Но личная заинтересованность тоже есть. Мой сын Михаэль подружился с дочкой вашего пасынка Юргена Хольца…
– Очень хорошо… Но я пока не уловил связи…
– Разрешите, я все-таки объясню вам позже, – еще раз напомнила Алина свое пожелание, понимая, что пожилой мужчина никак не может решиться раскрыть постороннему человеку свои сокровенные тайны.
Нежно прикоснувшись старческой рукой с вздувающимися узелками кровеносных сосудов к бархатистой обложке альбома, он погладил его, как горячо любимое живое существо.
– Это мои рисунки… – начал он и снова задумался.
Алина молча ожидала продолжения рассказа. О том, что художник он сам, в общем-то, догадаться было несложно. Осторожно разглядывая стенки кабинета и содержимое книжных шкафов, она обратила внимание, что других рисунков и картин в нем не видно. «Нельзя сказать, что профессор уделял этому хобби много времени», – подумала она, а старик продолжил ее мысль:
– Ни до, ни после я не рисовал. Это единственные рисунки, которые я сделал в своей жизни. Если не считать детских каракулей, – добавил он, грустно улыбнувшись. – У меня не было художественных талантов, это был совсем другой случай. Моей рукой двигали совсем иные, высшие силы. Эту женщину я любил, люблю и буду любить всегда. И когда придет время мне умереть, я возблагодарю Господа за то, что он, наконец, подарит мне возможность увидеть Ее. Я ведь знаю, я чувствую, что ее уже нет в живых. Получается, для меня остался единственный шанс увидеть ее – это умереть… А пока еще тянется мое скорбное существование, мне надо хотя бы изредка смотреть на ее изображение. Хотя, она и приходит ко мне… Приходит во снах… Но днем я тоскую без нее… – старик тяжело вздохнул, с трудом переводя дыхание. – Она тоже русская, как и вы. Я не видел ее пятьдесят восемь лет. Но не забывал ни на минуту. Я помню каждое мгновение, когда мы были вдвоем… И все эти долгие годы без нее – они как будто проходные моменты жизни, а главное – осталось там, в далеком уральском поселке… Я вернулся из плена в конце 1947 года. Меня ждал опустевший дом в Мюнхене – отец умер за два года до этого, а я даже не знал… На Урале, в полуголодном состоянии, трудясь по двенадцать часов в каменоломнях, я чувствовал себя гораздо лучше, чем в то время. Я потерял двух самых близких людей в моей жизни – одного безвозвратно, а мою любимую… Тогда я еще надеялся, я был уверен, что мне удастся пробить всевозможные бюрократические и идеологические барьеры, чтобы забрать ее к себе… Два года пустых хождений по разным организациям, письма к Сталину… Все это сейчас может показаться смешным, но тогда было единственной целью и надеждой в моей жизни. Постепенно становилось понятно, что надеяться больше не на что… У меня начались периоды помутнения рассудка. В один прекрасный день я попал в психиатрическую клинику. Именно там и появился на свет этот самый альбом… Любимая приходила ко мне во сне, в бреду. В то время я видел ее настолько четко, что именно бред казался мне более реальным, чем окружающая жизнь. Вышел из больницы я сильно изменившимся. Моя боль, моя страсть как будто переместились глубоко-глубоко и для посторонних стали совсем незаметными. Я как бы вернулся к нормальной жизни. Хотя, понятие «нормальности» очень условное и для каждого индивидуума свое… Пошел учиться в мюнхенский университет, защитил диссертацию, потом по работе переехал в Дюссельдорф, так тут и прижился…
Алина слушала воспоминания старого профессора и боялась пошевелиться, чтобы случайным движением не привлечь к себе внимание. Дитмар Бауэр как будто вообще забыл, что в кабинете кроме него кто-то есть. Он жил своей главной жизнью – той, где был он и его любимая, а все поверхностное и наносное существовало как бы отдельно и далеко-далеко. Алине хотелось спросить о роли Ангелы Шнее-Вайс в его жизни, о том, как появился в доме приемный сын и жена. Но прервать профессора и задать вопрос она не решалась. Хотя, к этой теме вскоре подошел он и сам:
– А вот как пропал альбом, я могу догадаться… Есть в моей жизни злой ангел, который не оставляет меня в покое… Да, да! Именно, ангел… падший ангел… И имя у него, вернее – у нее, Ангела. Ангела Вайс – белый ангел… с черными мыслями, злобной местью за то… за то, что я не смог предать свою единственную любовь и быть с ней. Месть стала ее жизненным кредо, она приложила массу усилий, чтобы отравить мое существование. Кстати, ее приемная дочь Магдалена – моя невестка. Это тоже не случайность. Все звенья цепочки следуют одна за другой. Прибрать к рукам безвольного Юргена для такой бойкой дамы, как Магдалена, труда не составило. И это понятно, – ухмыльнулся старик своим мыслям, – с такой учительницей, как ее мать, ничего удивительного нет. Ангела видела однажды этот альбом. И тогда ей стала понятна причина моего стойкого сопротивления ее чарам. А она, должен вам сказать, в свое время была неотразима. Многим мужчинам голову крутила. Эдакая белокурая бестия, воплощение мечты и идеальная арийская красавица. Но у меня оказались совершенно противоположные пристрастия. Моя возлюбленная, моя богиня была похожа на цыганку. Помните, Эсмеральду из фильма «Собор Парижской Богоматери»?
– Да. Кажется, ее Джина Лоллобриджида играла…