Д`Алессандро Джеки. Завидный жених

   – Надеюсь, ваш отец немедленно указал ей на дверь и не дал никаких рекомендаций?
   – А вы бы так поступили?
   – Несомненно. Терпеть не могу людей, которые обижают тех, о ком должны заботиться, кто зависит от них. Тех, кто меньше и слабее. Это худшее из предательств. – Голос Мередит звучал взволнованно и страстно, а руки невольно сжались в кулаки. Испугавшись собственного порыва, она внезапно замолчала, а потом продолжала уже спокойнее: – Итак, вы оказались на дне колодца...
   – Да, и обнаружил там массу липкой грязи. Она смягчила мое падение, но из-за нее я потерял свой башмак. Я запустил обе руки в грязь и обнаружил, что ее глубина не больше фута. Я начал шарить руками по каменному дну в поисках ботинка и нащупал что-то маленькое и круглое. Когда я вытащил и очистил находку, оказалось, что это монета. Потом я нашел еще три. Вечером я показал монеты отцу. Они были золотыми и очень старыми. На следующее утро мы повезли их в Британский музей.
   Сотрудник музея не мог поверить своим глазам – монеты датировались сорок третьим годом нашей эры – временем, когда римляне завоевали Британию. Он сказал, что римский солдат, вероятно, спрятал монеты в колодец, но не смог вернуться за ними потому, что его убили. Такая теория поразила мое воображение, и с тех пор прошлое и древние цивилизации занимают меня больше, чем настоящее. За несколько следующих лет я вырыл огромное количество ям в нашем поместье, а летом, когда все принимали ванны в Бате, мы с отцом ездили в Солсбери осматривать Стоунхендж. Как видите, я, как и вы, уже с ранних лет знал, в чем мое призвание.
   – Простите, милорд, – осторожно сказала Мередит после некоторого колебания, – я понимаю, что это не мое дело, но из вашего рассказа мне стало ясно, что в то время вы были очень близки со своим отцом. Сейчас же у вас, очевидно, довольно напряженные отношения.
   Филипп долго молчал, и Мередит испугалась, что вторглась в запретную зону.
   – Наши отношения изменились, когда умерла моя мать, – сказал он наконец.
   – Вот как, – прошептала она. – Мне очень жаль.
   – Мне тоже.
   – Надеюсь, что вам удастся уладить ваши разногласия до тех пор, пока... пока не будет слишком поздно.
   – И я надеюсь, хотя и сомневаюсь, что это возможно. Некоторые раны не заживают.
   – Я знаю, и тем не менее, поверьте, вам следует сделать все возможное, чтобы помириться. Вы сами не понимаете, какое это счастье – иметь отца.
   – Ваш отец умер?
   Мередит вздрогнула от этого вопроса, как от удара. Как могла она позволить разговору зайти так далеко? Коснуться тем, которых она ни с кем не хотела обсуждать.
   – Да, он умер. – По крайней мере сама Мередит так думала. Так она решила много лет назад. – А что случилось с теми монетами из колодца?
   – Три из них мы отдали в музей. Одну я оставил себе.
   – И она до сих пор у вас?
   – Да. Хотите посмотреть?
   – Очень.
   Филипп остановился и повернулся к ней лицом. Мередит с удивлением увидела, что он развязывает галстук.
   – Ч-что вы делаете?
   – Собираюсь показать вам монету.
   Ослабив галстук, он распахнул воротник белоснежной рубашки, обнажив шею, и вытащил наружу висевшую на груди цепочку, к которой был прикреплен небольшой круглый предмет. Он не стал снимать цепочку с шеи, а вместо этого подошел к Мередит ближе и протянул ей медальон.
   Мередит не смела шевельнуться. Они стояли в самом тихом месте безлюдной дорожки, озаренном только бледным лунным светом, едва пробивающимся через крону вязов. Шум, музыка, гуляющие пары и огни иллюминации – все осталось где-то далеко за деревьями. Ветерок, напоенный ароматами цветов, шевелил складки ее юбки, и они нескромно прикасались к сапогам лорда Грейборна. Не больше чем два фута между ними. Один шаг – и она сможет всем телом приникнуть к нему. Мередит слышала его дыхание. Интересно, а он слышит, как бьется ее сердце?
   Она взглянула на монету, которую протягивал Филипп, и как под гипнозом протянула к ней руку. Он вложил монету ей в ладонь, и прикосновение его пальцев обожгло Мередит, словно огнем.
   Какая теплая... Она непроизвольно сжала в руке золотой кружок, нагретый теплом его тела, потом медленно разжала пальцы, чтобы рассмотреть его.
   – Здесь слишком темно, я ничего не вижу.
   Он подошел ближе. Теперь их разделяло всего несколько дюймов.
   – Так лучше?
   ? Да.
   Но Мередит лгала! Разум кричал ей, что она должна отодвинуться, пока не поздно, но ноги отказывались повиноваться. Даже в темноте Мередит видела, как пристально смотрит Филипп на ее губы.
   Он осторожно прикоснулся ладонями к ее лицу и провел большим пальцем по щеке.
   – Какая мягкая, – прошептал он, – какая удивительно мягкая.
   Он наклонял голову медленно, позволяя ей передумать, отступить и положить конец этому безумию, но Мередит лишь закрыла глаза.
   Его прикосновение к ее губам было легче перышка. Больше всего Филиппу хотелось схватить ее и прижать к себе так тесно, чтобы их тела слились в одно. Но вместо этого он лишь накрыл ладонью ее руку, все еще державшую монету, и привлек ее к своей груди. Он медленно провел языком по пухлой нижней губе, и ее рот приоткрылся, впуская его в свою теплую глубину.
   Восхитительно! Ее вкус был под стать запаху – дразнящим, сладким и полным соблазна. Как у самого вкусного и самого свежего пирожного! Как долго сможет он сдерживать желание насладиться им? Мередит тихо застонала, и Филипп прикоснулся кончиками пальцев к ее горлу. Другой рукой он держал ее за талию, все теснее прижимая к себе.
   Мередит выпустила монету и прижала раскрытую ладонь к его груди. Она хотела услышать стук его сердца, всем телом ощутить его желание. От трепетных прикосновений у Мередит так слабели колени, что она, наверное, упала бы, если бы Филипп не прижимал ее к себе, продолжая исследовать секретные закоулки ее рта.
   Мало... Ему было мало завладеть только ее губами. Не прерывая поцелуя, он развязал шелковую ленту шляпки и нетерпеливо отбросил ее, запустил пальцы в густую теплоту ее волос, и шпильки с тихим стуком высыпались на гравий. Волосы оказались мягкими и душистыми. Но и этого было недостаточно!
   Сжав ее голову, Филипп слегка откинул ее назад и прильнул губами к нежному изгибу горла. Он с удовольствием отметил, что ее пульс бьется как сумасшедший, и прикоснулся языком к пульсирующей жилке. С глубоким вздохом Мередит приподнялась на цыпочки и обхватила одной рукой его затылок, а другую, все еще лежавшую на груди, переместила повыше и прикоснулась дрожащими пальцами к его обнаженной шее.
   Почувствовав ее пальцы на своей коже, Филипп перестал сдерживать себя и страстно впился в ее губы, подталкиваемый тем, что Мередит с такой готовностью отвечала ему. Горячее желание, заполнявшее его, заставило забыть об осторожности, и он дал волю своей неутоленной жажде. Его руки, обычно такие спокойные и терпеливые, что он часами мог собирать крошечные осколки разбитого сосуда в одно целое, метались по телу Мередит, сжимали и стискивали его, как будто спешили и не могли вдоволь насладиться ощущением близости.
   А она прижималась к нему все теснее, и его отвердевшая плоть терлась о ее податливое тело. Филипп вздрогнул и почувствовал, что еще одна секунда – и будет слишком поздно: он уже не сможет остановиться. Усилием воли он оторвался от ее губ, поднял голову и посмотрел на запрокинутое женское лицо.
   Глаза Мередит были закрыты, быстрое, неровное дыхание срывалось с полуоткрытых губ, темные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Новый приступ желания овладел им, но, стиснув челюсти, Филипп не позволил себе еще раз приникнуть к ее губам. Ее веки затрепетали, она открыла глаза, и их взгляды встретились.
   Черт! Сейчас Филипп проклинал темноту, которой радовался несколько минут назад. Она мешала ему разглядеть выражение лица Мередит. Он хотел видеть ее глаза. Расширились ли зрачки? Ее кожу. Порозовела ли она от желания?
   Они еще стояли, обнявшись, и возбуждение никак не оставляло Филиппа. Господи, как же он хотел ее! Его самого пугала непривычная сила этого желания. Можно ли объяснить ее лишь тем, что у него так давно не было женщины? Или причина в том, что это желание вызвано именно этой женщиной?
   Он прикрыл глаза и попытался представить себе, что держит в своих объятиях другую. Ничего не вышло! Он видел только ее. И понимал, что только она сможет утолить его жажду.
   Молчание становилось тягостным, и Филипп понимал, что надо что-то сказать. Но что? Истинный джентльмен, несомненно, начал бы извиняться и молить о прощении. Но разве можно считать его истинным джентльменом, если он намеренно увлек ее в самый темный уголок парка именно для того, чтобы поцеловать? И как мог он извиняться, если нисколько не жалел о содеянном?
   И все-таки Филипп не решился произнести главные слова: «Я хочу тебя. Я очень тебя хочу». Вместо этого он осторожно убрал завиток волос с ее лба и нежно прошептал ее имя:
   – Мередит.
   Звук его хриплого шепота развеял чувственный туман. Мередит медленно возвращалась к реальности. Все ее тело еще трепетало от только что пережитого наслаждения. Укромная женская плоть, ставшая горячей и влажной, пульсировала, отзываясь на его жаркую мужскую твердость, которую она ощущала через все юбки. У Мередит никогда не было сомнений по поводу его неспособности... действовать. А как он целовал ее...
   Господи, она чуть не потеряла сознание! Сколько ночей провела она без сна, пытаясь представить себе, как это бывает, а потом мучилась, подавляя бесполезные желания. Мередит слишком хорошо знала, куда может завести подобное любопытство, и уже давно поклялась себе, что по этой дороге она никогда не пойдет. И все-таки она позволила лорду Грейборну увлечь себя прочь от людей и яркого света, в глубине души зная, что он поцелует ее. И надеясь на это.
   Она только не рассчитывала, что ее тоже захватит огонь желания и что она будет так разочарована, когда все закончится. Да, она сама стремилась узнать вкус его поцелуев. И хотела большего – того, чего не может быть никогда.
   Мередит была бы рада изобразить обиду и гнев, назвать его негодяем и обвинить во всем, но ее честность не допускала подобной лжи. Она ведь могла остановить его, но сама решила этого не делать. Господи, о чем она только думала, рискуя всем ради одного тайного поцелуя?
   Стараясь действовать как можно естественнее, Мередит убрала свою правую руку, запутавшуюся в густых шелковистых волосах, с его затылка, отдернула левую от его горячей груди и сделала шаг назад, вырываясь из кольца мужских рук.
   Потом она быстро и ловко привела прическу в порядок и надела шляпку, решительно завязав под подбородком шелковые ленты.
   – Нам надо вернуться, – сказала Мередит, чувствуя себя гораздо увереннее оттого, что ее волосы опять были в порядке. И оттого, что Филипп больше не прикасался к ней.
   – Я думаю, это уже невозможно.
   – Но мистер Стентон и леди Бикли, наверное, потеряли нас.
   – Я не это имел в виду. – Он протянул руку и бережно провел пальцем по ее щеке. – Я думаю, вы это поняли. И понимаете также, что мы не сможем стереть из памяти то, что произошло. Что с этого момента все будет делиться на две категории – до поцелуя и после.
   Его тихие и пылкие слова чуть было не нарушили хрупкое, с трудом восстановленное хладнокровие Мередит.
   – Глупости. Мы можем об этом забыть и забудем.
   – Я не забуду, Мередит, даже если доживу до ста лет. Боже милостивый! И она никогда не забудет, но ведь должен хоть кто-то проявить здравомыслие.
   – Прошу вас, поймите, я не отрицаю своей доли вины в случившемся. – Она попыталась легкомысленно рассмеяться и осталась довольна результатом. – Очевидно, романтическая обстановка подействовала на нас обоих. Не стоит придавать такого значения случайному поцелую.
   – И вы действительно верите в то, что говорите? Что все дело только в обстановке? Что ничего важного не произошло между нами? – Филипп подошел ближе, и хотя он не пытался прикоснуться к ней, сердце Мередит на мгновение замерло. – И вы на самом деле думаете, что это никогда не повторится?
   – Да, – ответ прозвучал фальшиво, и она сама услышала это. – Один раз можно считать просто ошибкой. Два раза – это...
   – Уже совсем другая категория.
   ? Да.
   – Которая называется «Непоправимые ошибки».
   – Вот именно! Я рада, что вы согласны со мной. – Мередит почувствовала огромное облегчение и поспешила сменить тему, чтобы отвлечь его от обсуждения того, о чем хотела забыть: – А теперь нам действительно надо поскорее найти вашу сестру и мистера Стентона.
   Филипп кивнул, и они молча направились в сторону зала. Мередит пыталась сохранять дистанцию, внимательно следя затем, чтобы случайно не коснуться его рукой. Ничего хорошего не может получиться из этого непонятного влечения. Они живут в разных мирах. Ему предназначено жениться на
   женщине своего круга в том случае, если с проклятием будет покончено. Или не жениться вообще, если это не удастся. И в том и в другом случае Мередит может быть лишь приятным развлечением для него, игрушкой, которую он выбросит, когда игра ему наскучит. Но она никогда не позволит ни одному мужчине так поступить с собой. Перед глазами Мередит возникло лицо ее матери, и она на мгновение зажмурилась. Нет, она не повторит ее ошибок. Никогда не станет такой, как она.
 
   Шарлотта тихо приоткрыла дверь спальни и выглянула в коридор. Из-под двери Альберта пробивалась узкая полоска света: значит, он уже ушел к себе. Убедившись, что никто ей не помешает, Шарлотта быстро прошла на кухню, чтобы выпить горячего чая, о котором уже давно мечтала. Она распахнула дверь кухни и остановилась так резко, словно налетела на кирпичную стену: у кухонного стола стоял Альберт, держа в одной руке печенье, а в другой – чашку. Он застыл, не донеся ее до рта, когда увидел Шарлотту. Он был, казалось, ошеломлен и даже напуган не меньше, чем она.
   Сердце Шарлотты заколотилось при взгляде на него: светло-каштановые волосы растрепаны, как будто он нарочно взлохматил их рукой, лицо заострилось и повзрослело благодаря отросшей за день темной щетине на подбородке. Она опустила глаза, и на этот раз сердце почти остановилось.
   На Альберте был синий хлопковый халат, который Шарлотта подарила ему на прошлый день рождения. Тогда она ни секунды не сомневалась, покупая ему такой интимный предмет туалета – в конце концор, он был просто Альбертом, членом ее семьи. Развернув подарок, он благодарно обнял ее и поцеловал в лоб. Это был дружеский жест, ничего больше, но Шарлотта и теперь помнила, какое потрясение испытала тогда. Раньше Альберт ничего подобного не делал. Напротив, ей казалось, что он намеренно старается не притрагиваться к ней, словно чувствует, как неприятны ей прикосновения мужских рук. И Шарлотта была благодарна ему за это.
   Тот невинный поцелуй был первым случаем, когда мужчина прикоснулся к ней с добротой и любовью. Как друг. Не ожидая и не требуя большего. И именно тогда возникло это невозможное и недопустимое чувство.
   Сейчас халат был распахнут, открывая грудь, покрытую порослью тонких светлых волосков, и Шарлотте немедленно захотелось прижаться к ней губами. Его ноги были открыты ниже колена, и одна из них, здоровая, казалась заметно мускулистее другой. При взгляде на его босые ступни Шарлотту пронзил острый приступ желания. Он оказался таким мужественным, что она закусила нижнюю губу, чтобы сдержать стон, грозивший вырваться наружу. Она засмеялась бы сейчас над собой, если бы могла.
   Пять лет назад, когда беременная Шарлотта, не знавшая даже имени отца своего ребенка, впервые появилась на крыльце дома Мередит, она поклялась, что ни один мужчина больше не притронется к ней, пока она жива. И она не нарушала клятвы до тех пор, пока не подарила Альберту этот проклятый халат.
   Господи, она должна избавиться от этого ненужного чувства! Но как? Альберт – чудесный, ласковый и честный молодой человек, достойный любви прекрасной и невинной девушки, а не замученной и обезображенной шрамами шлюхи, к тому же на пять лет старше его. Он знал, какую жизнь Шарлотта вела раньше, до того как попала к Мередит. Он никогда не напоминал ей об этом, и за это она любила его еще больше.
   – Я думала, ты уже спишь.
   – Я думал, что ты у себя. Шарлотта попыталась улыбнуться.
   – Мне что-то не спалось, и я решила выпить чаю. Он кивнул на чайник, не спуская с нее глаз:
   – Я уже вскипятил воду, можешь наливать.
   Обрадовавшись, что можно отвернуться и чем-то занять руки, Шарлотта потянулась за чайником, но мысленно все равно продолжала видеть только Альберта. Она слышала, как он поставил на стол чашку и положил печенье, как шаркнула, задев пол, его больная нога, как он подошел и остановился прямо у нее за спиной.
   – Почему тебе не спалось, Шарлотта?
   Он стоял слишком близко. Ей пришлось напрячь все силы, чтобы не прижаться спиной к его груди.
   – Я... Просто у меня было слишком много разных мыслей. А ты, Альберт?
   Не успел вопрос сорваться с ее губ, как она пожалела, что задала его. А что, если он не спал потому, что думал о какой-нибудь юной красавице, в которую влюблен? Правда, он ни разу не упоминал ни о чем подобном, но Шарлотта хорошо знала о страстях и желаниях, обуревающих юношей его возраста.
   – Я не спал потому, что мне тоже мешали всякие мысли. Она глубоко вздохнула, собрала все свое мужество и повернулась к нему лицом:
   – Ты беспокоился за Мередит? Ведь уже первый час ночи.
   – Нет. Если бы она была наедине с этим лордом, который смотрит на нее, как голодная собака на бифштекс, я бы, возможно, беспокоился. Но они не одни. Я переживал из-за тебя, Шарлотта.
   – Из-за меня? Почему?
   – Ты последнее время сама на себя не похожа. Господи! Неужели она чем-то себя выдала?
   – Почему не похожа? Он нахмурился:
   – Не так-то просто объяснить. Ты вроде как не в своей тарелке, когда находишься рядом со мной. – Он пытливо посмотрел на нее. – Я ведь ничем тебя не обидел?
   – Нет! Нет! Я просто устаю последнее время.
   – Я вижу, у тебя круги под глазами. – Альберт протянул к ней руку и, прежде чем Шарлотта успела понять, что он делает, легко и бережно провел кончиком пальца под ее глазом. Она замерла, затаив дыхание, но через мгновение отшатнулась от него и вжалась в стену за спиной.
   Альберт медленно опустил руку. Он по-своему истолковал ее испуг.
   – Шарлотта... Прости меня... Я не должен был. – Он провел по лицу дрожащей рукой. – Но ты ведь знаешь, что я ни за что не обижу тебя.
   Ей стало жарко от стыда за свою неоправданно резкую реакцию. Неужели Альберт мог подумать, что его дружеская ласка оскорбила ее? Но как объяснить ему, что она отшатнулась не потому, что боится его, а потому, что больше не доверяет самой себе. Комок в горле мешал говорить, и Шарлотта просто кивнула.
   Его лицо и поза оставались напряженными.
   – Хорошо, что ты знаешь об этом, Шарлотта. И я никогда не позволю никому другому обидеть тебя. Можешь не сомневаться.
   При этих словах сердце ее окончательно растаяло. Он выглядел и говорил так бесстрашно и благородно, что показался Шарлотте рыцарем, одетым по ошибке в синий фланелевый халат.
   – Спасибо тебе, Альберт.
   Нет, она не собиралась прикасаться к нему, но независимо от ее воли рука поднялась, и ладонь прижалась к его щеке. И в ту же секунду Шарлотта осознала, что совершила ошибку. Его кожа была теплой, и пробивающаяся щетина слегка колола пальцы. Желание погладить его лицо, провести пальцами по выступающим скулам, по губам и подбородку стало почти непреодолимым, и она, наверное, поддалась бы ему, если бы не заметила, какой напряженной стала его поза. Какой-то мускул дергался на щеке под ее ладонью, глаза были крепко зажмурены, словно от боли – боли, которую испытывает человек, попавший в крайне неловкую ситуацию. Например, человек, к которому прикасается кто-то, чьи прикосновения ему неприятны.
   Чувствуя себя смущенной и униженной одновременно, Шарлотта отдернула руку, словно обожгла ее. К своему ужасу, она почувствовала, что горячие слезы подступили к глазам и уже готовы пролиться. Надо уходить!
   – Я... По-моему, меня зовет Хоуп. – Она произнесла первое, что пришло ей в голову. – Я побегу. Спокойной ночи!
   Она выскочила из кухни и бросилась в свою комнату.
   Шарлотта понимала, что ситуация становится невыносимой. Она так долго не выдержит. Единственный выход для нее – не видеть Альберта, но разве это возможно, когда они живут под одной крышей? Если она останется, то рано или поздно выдаст себя. Но куда же ей идти? Как она может расстаться с домом, ставшим ей родным? Как может разлучить Хоуп с Мередит и Альбертом? Как сможет сама жить без них? Господи, ну что же ей делать?
 
   Незадолго до того как пробило час, Филипп задернул зеленые бархатные портьеры в своем кабинете. Он только что вернулся после того, как развез по домам Кэтрин и Мередит. Он наконец-то освободился от опостылевшего галстука и швырнул его на диван, снял очки и устало потер переносицу. В дверь постучали, и Филипп обреченно вздохнул: у него не было никакого желания обсуждать события прошедшего вечера, но он понимал, что избавиться от Эндрю будет не так-то просто.
   – Входи, Эндрю.
   Тот вошел и закрыл за собой дверь, неторопливо пересек комнату, ступая по мягкому багровому, с золотом, персидскому ковру и остановился рядом с подносом, на котором стоял графин с бренди.
   – Судя по твоему виду, тебе не мешает немного взбодриться. Налить тебе?
   – Я уже сам о себе позаботился, – сказал Филипп, кивнув на бокал, стоящий на столе.
   Наблюдая за тем, как Эндрю наполняет свой бокал золотистой жидкостью, он мысленно вел обратный отсчет: пять, четыре, три, два, один...
   На счет «один» Эндрю заговорил:
   – Похоже, этот вечер не оправдал твоих ожиданий.
   – Напротив, я считаю, что оркестр был великолепен.
   – Я не имел в виду музыку.
   – Ах да, кухня у них действительно не очень хороша, и порции слишком маленькие, но поскольку я не был особенно голоден, меня это не огорчило.
   – Я не имел в виду пищу.
   – Вино было превосходным...
   – При чем здесь вино? Ты, черт возьми, прекрасно понимаешь, что я говорю о мисс Чилтон-Гриздейл. – Эндрю поднес к губам бокал. – Куда это вы с ней пропали так надолго?
   – Вы беспокоились о нас?
   – По правде говоря, не очень. Твоя сестра проявила некоторую озабоченность, но я заверил ее, что вы с мисс Чилтон-Гриздейл, несомненно, обсуждаете план кампании по поиску невесты, а затем, с присущим мне блеском и остроумием, занял ее беседой, и она не вспоминала о вас до тех пор, пока вы не вернулись... в несколько растрепанном виде, должен заметить.
   – Вечером было довольно ветрено.
   – Ну конечно! Я и не сомневаюсь, что именно из-за ветра губы мисс Чилтон-Гриздейл покраснели и припухли, атвой галстук оказался завязан совсем не тем узлом, что в начале вечера.
   Филипп почувствовал неловкость и запоздалую тревогу. Черт возьми, конечно, нельзя было целовать ее в таком людном месте, хотя бы и в самом темном его уголке. Он и так уже нанес достаточный вред ее репутации и меньше всего хотел усугублять его.
   – Ты думаешь, кто-нибудь, кроме тебя, заметил это? – спросил он с тревогой. – Может, Кэтрин?
   – Нет. Вы оба выглядели вполне невинно, когда присоединились к нам. Я заметил подозрительные знаки только потому, что специально искал их. Не подумай, что я хочу вмешиваться в твои дела, Филипп. Я просто хочу помочь. Я же вижу, что ты сбит с толку.
   Филипп задумался, медленно потягивая бренди и чувствуя, как оно согревает горло. Возможно, Эндрю и правда поможет ему. Отговорит от этого неразумного увлечения женщиной, которую он едва знает.
   – Эта женщина, которую... к которой ты неравнодушен... как долго ты был с ней знаком, до того как догадался о своих чувствах?
   Эндрю невесело усмехнулся:
   – Ты, наверно, хочешь, чтобы я ответил, что знал ее несколько месяцев или даже лет, что моя любовь развивалась и крепла постепенно, но все было совсем не так. Скорее это напоминало удар молнии. В то самое мгновение, когда я увидел ее, она подействовала на меня так, как никто и никогда до этого. – Эндрю не сводил глаз со своего бокала, а голос его звучал отрывисто и почти зло. – Все в ней очаровывало меня. Каждая новая черта, которую я узнавал, только углубляла мое чувство. Я хотел ее до боли, до отчаяния и не хотел никого другого. – Он поднял глаза и попытался улыбнуться, но глаза по-прежнему оставались мрачными. – Ты не представляешь, сколько раз я желал безвременной кончины ее мужу.
   – А если бы твое пожелание сбылось?
   – В этом случае ничто бы не остановило меня. Она стала бы моей.
   – А если бы она не ответила на твои чувства?
   – Так вот что смущает тебя! Ты боишься, что мисс Чилтон-Гриздейл не отвечает на твои чувства? Ты ошибаешься, если так думаешь. Конечно, она прекрасно владеет собой, но, несомненно, она к тебе неравнодушна. А отвечая на твой вопрос, скажу, что если бы женщина, в которую я влюблен, не разделяла моих чувств, я стал бы ухаживать за ней.
   – Ухаживать?
   Эндрю закатил глаза к потолку и покачал головой.
   – Ну да! Носил бы ей цветы, читал стихи, сам сочинил бы какую-нибудь оду под названием «К мисс Чилтон-Гриздейл в летнюю ночь». Я понимаю, что из тебя плохой романтик, но если хочешь женщину – надо постараться. Но прежде чем начнешь, надо спросить себя, как далеко ты готов зайти и что будет с ней – и с тобой, – когда все это закончится.
   Филипп задумался. Одно то, что он поцеловал ее, являлось нарушением всех правил и приличий. И он стремился к большему. Кто знает, если бы дело происходило в более интимной обстановке, сумел бы он остановиться вовремя? Возможно, нет. Но мисс Чилтон-Гриздейл, несомненно, заслуживала не торопливой интрижки в темном уголке Воксхолла. Она заслуживала того, чтобы за ней должным образом ухаживал настоящий джентльмен.