Страница:
Мередит не поверила своим ушам. Неужели она сама предложила это? Она никому не читала стихотворение Альберта. Даже Шарлотте.
– Сочту за честь.
Отступать было поздно. Мередит глубоко вздохнула и прочитала:
– «Щеки мисс Мэри – как брусника, глаза синие, как голубика. Она построила мне дом. Теперь живем мы вместе в нем».
Несколько секунд они молчали. Мередит не смогла бы заговорить, даже если бы хотела, потому что ей мешали комок в горле и подступившие к глазам слезы. Простые слова, написанные в ее честь несчастным, искалеченным мальчиком, всегда действовали на нее таким образом.
– Прекрасный подарок, – пробормотал Филипп, – и очень выразительный. Всего в нескольких словах ему удалось передать самую вашу суть, вашу пылкую своеобразность. Я понимаю, почему это стихотворение так важно для вас. – Он протянул руку и осторожно провел пальцем по ее щеке. – Спасибо, что поделились им со мной.
– Пожалуйста, – вспыхнула Мередит.
– Пойдемте. Позвольте мне познакомить вас с деликатесами средиземноморской и восточной кухни. Вы убедитесь, что Бакари – прекрасный повар.
Филипп подвел ее к низкому столику перед камином и опустился на бархатную темно-бордовую подушку, скрестил перед собой длинные ноги и похлопал по подушке, лежащей рядом, приглашая Мередит последовать своему примеру.
– Я вывихну себе шею, если вы будете стоять, – сказал он с улыбкой.
Мередит не двигалась, охваченная сомнениями. Если она испытывала непреодолимое волнение, даже стоя воз-ле этого мужчины, то что же произойдет, если она будет полулежать рядом на подушках? Она взглянула на Филиппа и обнаружила, что он откровенно забавляется, наблюдая за ее колебаниями.
– Обещаю не кусаться, Мередит.
Сообразив, что ведет себя нелепо, Мередит вздохнула и осторожно опустилась на ковер.
– В первый момент может показаться, что это неудобно, – сказал Филипп, подкладывая подушки ей под спину, – но, пообедав так один раз, вы поймете, почему мне не нравятся наши европейские столовые.
Одним быстрым движением он встал на колени и занялся тарелками, стоящими на столе, а у Мередит появилась возможность устроиться поудобнее, расправить юбки и скрестить ноги так же, как и Филипп. После этого она должна была признать, что сидеть так гораздо приятнее, чем на жестком деревянном стуле.
– Сначала попробуйте это, – предложил Филипп, протягивая ей хрустальный бокал на высокой ножке, наполненный рубиново-красной жидкостью.
– Спасибо.
Не сводя с нее глаз, Филипп коснулся ее бокала краешком своего, и хрусталь тонко зазвенел.
– За этот чудесный вечер!
Мередит только кивнула, не доверяя своему голосу, и пригубила напиток.
– Как вкусно! – воскликнула она, ощутив необычный, сладковатый и свежий вкус. – Я никогда такого не пробовала. Похоже на вино, но... все-таки не вино. Что это?
– По правде говоря, не знаю. Этот рецепт – великий секрет Бакари, и он его тщательно охраняет. Один раз я попробовал подсмотреть, как он делает этот напиток, а он поймал меня за этим и наказал.
– Наказал вас? – поразилась Мередит. – Каким образом?
– Он целый месяц отказывался его готовить. С тех пор я не задавал вопросов, а просто наслаждался вкусом.
Он поставил бокал на стол и снял крышку с небольшой супницы. Ароматный пар, не похожий ни на что известное ей ранее, достиг ноздрей Мередит. Она сразу же почувствовала смертельный голод и с нетерпением наблюдала за тем, Как Филипп разливает густую жидкость в изящные фарфоровые мисочки.
– Что это такое?
– Авголемоно. Греческий суп из лимона и яиц. Проглотив первую ложку, Мередит закрыла глаза от наслаждения:
– Потрясающе.
Когда мисочка опустела, Мередит уже не чувствовала ни неловкости, ни смущения. Она просто с нетерпением ожидала следующего блюда. Филипп протянул ей тарелку с нежнейшей рыбой, сваренной на пару, с добавлением ароматических трав, которые она не знала, и с гарниром из паровой же спаржи. После каждого проглоченного кусочка глаза Мередит снова невольно закрывались, и она даже постанывала от удовольствия.
– Судя по всему, вы весьма страстная натура, Мередит. Она удивленно подняла на Филиппа глаза и обнаружила, что он смотрит на нее с выражением любопытства и одобрения одновременно.
– Почему вы так решили?
– Потому что только страстные натуры могут так безоглядно наслаждаться едой.
Мередит почувствовала себя неловко. Боже милостивый, в этой необычной обстановке она совершенно забыла о приличных манерах.
– Не смущайтесь, – сказал Филипп, и ее щеки еще ярче вспыхнули, оттого что он с такой легкостью прочитал ее мысли. – Ваш энтузиазм – это комплимент не только Бакари, но и мне. Я рад, что вы смогли расслабиться и почувствовали себя непринужденно и спокойно.
Спокойно? Мередит чуть не рассмеялась. В том жаре, дрожи и биении пульса, которые она испытывала в присутствии этого мужчины, не было ничего общего со спокойствием. Хотя, с другой стороны, она не могла не признаться себе, что в каком-то трудноопределимом смысле она действительно чувствовала себя в его компании спокойно и непринужденно. Ей нравилось разговаривать с ним. Нравился звук его голоса. Его смех и шутки. И если бы ситуация сложилась по-другому, они, возможно, могли бы... стать друзьями.
Друзьями? С наследником герцогского титула? Она, должно быть, на самом деле сошла с ума.
– У вас на лице сейчас очень интересное выражение, – сказал Филипп. – Может, поделитесь своими мыслями?
Мередит поколебалась секунду и решила, что так и сделает хотя бы для того, чтобы напомнить ему о разнице в их положении.
– Я думала о том, какие мы разные.
– В самом деле? А я как раз думал о том, как мы похожи.
– Не понимаю, как вам такая мысль могла прийти в голову.
– Возможно, мы не так уж не похожи. Расскажите мне о себе.
Уже второй раз за сегодняшний вечер Мередит почувствовала приближение паники. Она коротко и испытующе взглянула на Филиппа. В выражении его лица не было ничего подозрительного – только обычный интерес. Или все-таки было? «Успокойся. Это очень простой вопрос. Он всего лишь поддерживает разговор».
– Вы росли в роскоши, – сказала Мередит с натянутой улыбкой, – окруженный заботой и вниманием. Вы наследник герцогского титула. Боюсь, мне трудно будет с вами тягаться.
– Возможно, – пожал плечами Филипп. – Но богатство и титул еще не гарантируют счастья.
Его слова прозвучали серьезно и грустно, и Мередит подумала, что, наверное, он убедился в этой истине на собственном опыте. Ее любопытство было задето, но она не решилась продолжить этот разговор, боясь, что он приведет к новым вопросам, на которые она не сможет ответить правдиво. А именно сегодня, впервые за многие годы, ей тяжело было бы лгать.
Мередит опустила взгляд на пол и обнаружила, что оборка ее юбки лежит на колене Филиппа и светло-желтый муслин красиво контрастирует с синей тканью его шаровар. Эта картина показалась ейтакой странно волнующей, что она не могла отвести от нее глаз.
– Какой вы были? – вывел ее из задумчивости голос Филиппа.
Она вопросительно посмотрела на него и встретилась с его внимательным, пытливым взглядом:
– О чем вы?
– Ребенком. Каким вы были ребенком? Что вам нравилось? Как жила ваша семья? – Он несмело улыбнулся. – Мне давно уже хочется об этом узнать.
Картины, которые Мередит много лет пыталась забыть, снова промелькнули перед ее внутренним взором. Ей очень не хотелось лгать этому человеку, но у нее не было выбора. Стараясь не поддаваться чувству вины, она поведала ему ту самую фальшивую историю, которую знала наизусть.
– Мое детство было обычным и вполне счастливым, – привычные слова сами слетали у нее с языка. – Мы не были богатыми, но и бедными нас нельзя было назвать. Мы довольно часто переезжали с места на место, потому что этого требовала работа отца: он был домашним учителем. После его смерти мама поступила гувернанткой в одну богатую семью в Ньюкасле. Я жила с мамой, а когда она умерла, переехала в Лондон и стала свахой.
– У вас нет ни братьев, ни сестер?
– Нет, к сожалению. – Мередит улыбнулась и попыталась отвлечь разговор от собственной особы: – В отличие от вас. Вам повезло, я всегда хотела иметь сестру.
– Мне и правда повезло. Если бы не Кэтрин, мое детство было бы совсем унылым. – Заметив ее удивление, Филипп добавил: – Материальное благополучие и счастье – совсем не одно и то же, Мередит.
Что мешало ему быть счастливым? Она проводила дни, мечтая о том, что ему досталось с рождения: о нормальной семье, о достойной жизни, о безопасном доме. Чего же ему не хватало?
В такой обстановке, – он сделал жест рукой, будто обводя им весь дом, – я был несчастен.
– Да, должна признаться, я действительно не понимаю. Филипп поставил на стол тарелку и бокал и наклонился вперед, опершись локтями о колени.
– Вы когда-нибудь чувствовали себя одинокой, Мередит? Одинокой, в то время как вас окружает множество людей? Настолько одинокой, что это причиняет боль?
Воспоминания, которые Мередит давно похоронила в душе, ожили и вырвались наружу. Господи, да она большую часть своей жизни именно так себя и чувствовала. Не желая отвечать, она молча смотрела ему в глаза, полные боли, и боялась, что он без слов поймет все по ее лицу.
– Когда я был ребенком, – заговорил Филипп тихо, – мне всегда казалось, что я один стою снаружи и, прижавшись к стеклу, разглядываю жизнь людей внутри. Я был неуклюжим и неловким, застенчивым, толстым и к тому же носил очки. Все эти качества становились еще заметнее в компании моих сверстников, которые, как мне тогда казалось, обладали всеми качествами, которых я был лишен. Я редко видел своего отца, потому что он часто уезжал и всегда был занят. Мама была красивой и доброй, но она много болела. Она умерла, когда мне было двенадцать лет, и после этого мы с отцом все больше и больше отдалялись друг от друга.
Филипп замолчал, глядя вдаль. Не думая, Мередит положила ладонь на его руку и сжала ее. Филипп повернулся к ней, словно выходя из транса, и у нее перехватило дыхание от беспросветного отчаяния в его глазах.
– Это была моя вина, – сказал он ровным бесцветным голосом. – Я обещал отцу, что все время буду с ней, не дам ей скучать, пока он ездит в город для встречи с поверенным. Она чувствовала себя гораздо лучше и, как всегда в хорошие дни, захотела выйти на улицу. Отец сказал, чтобы я не отпускал ее до тех пор, пока он не вернется. Я дал ему слово... —
Филипп замолчал на мгновение, потом продолжил: – Я дал ему слово, но потом... уснул. Уснул, когда мама читала мне вслух. А она вышла из дома и пошла в парк. Там она попала под дождь и простудилась. Через три дня ее не стало.
– О, Филипп... – Жалость переполняла сердце Мередит, когда она представила мальчика, обвиняющего себя в смерти матери, и отца, вторящего ему. – Вы были еще ребенком...
– Который не сдержал слова. – Он посмотрел на руку Мередит, лежащую на его руке, а потом – прямо в ее глаза: – Если бы я сдержал его тогда, она бы не вышла на улицу.
– Она была взрослой женщиной, которая сама приняла неосторожное решение. Это был ее выбор.
– Выбор, которого она бы не сделала, если бы я сдержал слово. – Мередит казалось, что взгляд Филиппа жжет ее. – Когда отец узнал обо всем, он сказал мне, что мужчина стоит ровно столько, сколько стоит данное им слово. Что мужчина, не умеющий держать слово – ничтожество. С тех пор я ни разу не нарушал своих обещаний. Я нарушал что угодно, но только не свое слово. И в будущем я никогда не нарушу его.
Только сейчас Мередит поняла его упрямое стремление найти пропавший камень, снять проклятие и жениться до тех пор, пока болезнь не возьмет верх над старым герцогом. Дело было не только в соглашении, заключенном с отцом. Филипп должен был сдержать свое слово.
– После смерти мамы между мной и отцом образовалась глубокая трещина. Он винил во всем себя и меня. И я сам винил себя, и мы не могли докричаться друг до друга через пространство, разделявшее нас. Кэтрин пыталась нас помирить. Она напоминала о том, что болезнь мамы была неизлечимой. Мы с отцом знали это, но мы видели, как страдала она, умирая, и как боролась за каждый час. Может, ей и так оставалось жить всего несколько месяцев, но я отнял их у нее. – Филипп глубоко вздохнул. – После этого отец жил то в одном поместье, то в другом, а я проводил время среди равнодушных и постоянно меняющихся гувернеров. Когда я поступил в Итон, стало еще хуже. Тогда я узнал, что мальчики, как бы хорошо воспитаны они ни были, могут быть очень жестоки; что больно может быть не только от ударов кулаков, но и от злых слов. В школе я был неудачником во всем, кроме учебы, и отношения с отцом окончательно разладились. Только те дни, когда на каникулах я встречался с Кэтрин, казались мне островком света в темном мире. Кэтрин и занятия историей, которую я полюбил именно тогда, – единственное, о чем мне хочется вспоминать.
Филипп замолчал на несколько секунд и, словно стряхнув с себя остатки прошлого, опять посмотрел на Мередит:
– И я, и отец устали от этого враждебного напряжения между нами, и поэтому, когда он предложил мне продолжать образование за границей, я радостно ухватился за эту возможность. Я пообещал ему, что в конце концов вернусь в Англию и женюсь, а он в обмен на это пообещал мне финансовую поддержку. Но как сильно мне ни хотелось уехать, я очень боялся покидать свой дом. Я все еще был болезненно застенчивым, неловким и неуклюжим. – Губы Филиппа тронула легкая улыбка. – Но когда я наконец уехал и попал в новый мир, где никто ничего не знал ни обо мне, ни о моих прошлых неудачах, я понял, какое счастье – свобода. Я наслаждался, я купался в ней. Физическая работа и свежий воздух закалили меня и сделали сильным, и впервые в жизни я чувствовал себя на своем месте. Я познакомился с Бакари, потом – с Эндрю, который оказался не только хорошим боксером, но и опытным фехтовальщиком. Он научил меня драться и обращаться со шпагой, а я научил его читать древние письмена. Он так же, как и я, не стремился обсуждать свое прошлое, и мы быстро стали друзьями. По правде говоря, не считая Кэтрин, Бакари и Эндрю – мои первые настоящие друзья.
Филипп замолчал, и в комнате стало совсем тихо. Что могла Мередит сказать человеку, который только что открыл перед ней всю душу? И на которого она вывалила целую кучу лжи. «Не будь наивной – честность хороша только тогда, когда тебе нечего скрывать». Чувства, в которых она сама не могла разобраться, нахлынули на нее, сменяя друг друга.
Ей так хотелось обнять его и утешить, но она просто сжала его руку.
– Мне так жаль, Филипп. – Ни эти ничего не значащие слова, ни банальный жест не могли выразить всей глубины ее чувств.
– Спасибо. – Выражение его лица смягчилось. – Несколько лет мы регулярно переписывались с отцом. Сначала письма были сухими и короткими, потом стали длиннее и сердечнее. Очевидно, нам обоим было легче общаться так, чем лицом к лицу. Но три года назад все повторилось. Отец выбрал мне невесту, назначил свадьбу и потребовал, чтобы я приехал. Я отказался. Отчасти потому, что я еще не был готов возвращаться, отчасти потому, что привык к свободе и отвык выполнять приказания. Наши отношения от этого, как вы сами понимаете, не стали лучше. Мы продолжали переписываться, но уже менее дружелюбно. А потом я получил письмо, в котором отец сообщал, что умирает, и понял, что пора возвращаться домой. Я надеялся, что мое возвращение и женитьба помогут забыть все наши противоречия. А потом я нашел Камень Слез.
– Да, вам очень не повезло, – вздохнула Мередит.
– В каком-то отношении – да, и смерть Мэри Бинсмор – это самое худшее из того, что случилось. Но Камень Слез принес мне и удачу.
– Как вы можете так говорить? – Мередит смотрела на него в недоумении. – Ведь из-за проклятия вы потеряли леди Сару.
Филипп бережно поднес ее руку к своим губам и легко поцеловал самые кончики пальцев:
– Да, но благодаря ему я встретил вас.
Глава 13
– Сочту за честь.
Отступать было поздно. Мередит глубоко вздохнула и прочитала:
– «Щеки мисс Мэри – как брусника, глаза синие, как голубика. Она построила мне дом. Теперь живем мы вместе в нем».
Несколько секунд они молчали. Мередит не смогла бы заговорить, даже если бы хотела, потому что ей мешали комок в горле и подступившие к глазам слезы. Простые слова, написанные в ее честь несчастным, искалеченным мальчиком, всегда действовали на нее таким образом.
– Прекрасный подарок, – пробормотал Филипп, – и очень выразительный. Всего в нескольких словах ему удалось передать самую вашу суть, вашу пылкую своеобразность. Я понимаю, почему это стихотворение так важно для вас. – Он протянул руку и осторожно провел пальцем по ее щеке. – Спасибо, что поделились им со мной.
– Пожалуйста, – вспыхнула Мередит.
– Пойдемте. Позвольте мне познакомить вас с деликатесами средиземноморской и восточной кухни. Вы убедитесь, что Бакари – прекрасный повар.
Филипп подвел ее к низкому столику перед камином и опустился на бархатную темно-бордовую подушку, скрестил перед собой длинные ноги и похлопал по подушке, лежащей рядом, приглашая Мередит последовать своему примеру.
– Я вывихну себе шею, если вы будете стоять, – сказал он с улыбкой.
Мередит не двигалась, охваченная сомнениями. Если она испытывала непреодолимое волнение, даже стоя воз-ле этого мужчины, то что же произойдет, если она будет полулежать рядом на подушках? Она взглянула на Филиппа и обнаружила, что он откровенно забавляется, наблюдая за ее колебаниями.
– Обещаю не кусаться, Мередит.
Сообразив, что ведет себя нелепо, Мередит вздохнула и осторожно опустилась на ковер.
– В первый момент может показаться, что это неудобно, – сказал Филипп, подкладывая подушки ей под спину, – но, пообедав так один раз, вы поймете, почему мне не нравятся наши европейские столовые.
Одним быстрым движением он встал на колени и занялся тарелками, стоящими на столе, а у Мередит появилась возможность устроиться поудобнее, расправить юбки и скрестить ноги так же, как и Филипп. После этого она должна была признать, что сидеть так гораздо приятнее, чем на жестком деревянном стуле.
– Сначала попробуйте это, – предложил Филипп, протягивая ей хрустальный бокал на высокой ножке, наполненный рубиново-красной жидкостью.
– Спасибо.
Не сводя с нее глаз, Филипп коснулся ее бокала краешком своего, и хрусталь тонко зазвенел.
– За этот чудесный вечер!
Мередит только кивнула, не доверяя своему голосу, и пригубила напиток.
– Как вкусно! – воскликнула она, ощутив необычный, сладковатый и свежий вкус. – Я никогда такого не пробовала. Похоже на вино, но... все-таки не вино. Что это?
– По правде говоря, не знаю. Этот рецепт – великий секрет Бакари, и он его тщательно охраняет. Один раз я попробовал подсмотреть, как он делает этот напиток, а он поймал меня за этим и наказал.
– Наказал вас? – поразилась Мередит. – Каким образом?
– Он целый месяц отказывался его готовить. С тех пор я не задавал вопросов, а просто наслаждался вкусом.
Он поставил бокал на стол и снял крышку с небольшой супницы. Ароматный пар, не похожий ни на что известное ей ранее, достиг ноздрей Мередит. Она сразу же почувствовала смертельный голод и с нетерпением наблюдала за тем, Как Филипп разливает густую жидкость в изящные фарфоровые мисочки.
– Что это такое?
– Авголемоно. Греческий суп из лимона и яиц. Проглотив первую ложку, Мередит закрыла глаза от наслаждения:
– Потрясающе.
Когда мисочка опустела, Мередит уже не чувствовала ни неловкости, ни смущения. Она просто с нетерпением ожидала следующего блюда. Филипп протянул ей тарелку с нежнейшей рыбой, сваренной на пару, с добавлением ароматических трав, которые она не знала, и с гарниром из паровой же спаржи. После каждого проглоченного кусочка глаза Мередит снова невольно закрывались, и она даже постанывала от удовольствия.
– Судя по всему, вы весьма страстная натура, Мередит. Она удивленно подняла на Филиппа глаза и обнаружила, что он смотрит на нее с выражением любопытства и одобрения одновременно.
– Почему вы так решили?
– Потому что только страстные натуры могут так безоглядно наслаждаться едой.
Мередит почувствовала себя неловко. Боже милостивый, в этой необычной обстановке она совершенно забыла о приличных манерах.
– Не смущайтесь, – сказал Филипп, и ее щеки еще ярче вспыхнули, оттого что он с такой легкостью прочитал ее мысли. – Ваш энтузиазм – это комплимент не только Бакари, но и мне. Я рад, что вы смогли расслабиться и почувствовали себя непринужденно и спокойно.
Спокойно? Мередит чуть не рассмеялась. В том жаре, дрожи и биении пульса, которые она испытывала в присутствии этого мужчины, не было ничего общего со спокойствием. Хотя, с другой стороны, она не могла не признаться себе, что в каком-то трудноопределимом смысле она действительно чувствовала себя в его компании спокойно и непринужденно. Ей нравилось разговаривать с ним. Нравился звук его голоса. Его смех и шутки. И если бы ситуация сложилась по-другому, они, возможно, могли бы... стать друзьями.
Друзьями? С наследником герцогского титула? Она, должно быть, на самом деле сошла с ума.
– У вас на лице сейчас очень интересное выражение, – сказал Филипп. – Может, поделитесь своими мыслями?
Мередит поколебалась секунду и решила, что так и сделает хотя бы для того, чтобы напомнить ему о разнице в их положении.
– Я думала о том, какие мы разные.
– В самом деле? А я как раз думал о том, как мы похожи.
– Не понимаю, как вам такая мысль могла прийти в голову.
– Возможно, мы не так уж не похожи. Расскажите мне о себе.
Уже второй раз за сегодняшний вечер Мередит почувствовала приближение паники. Она коротко и испытующе взглянула на Филиппа. В выражении его лица не было ничего подозрительного – только обычный интерес. Или все-таки было? «Успокойся. Это очень простой вопрос. Он всего лишь поддерживает разговор».
– Вы росли в роскоши, – сказала Мередит с натянутой улыбкой, – окруженный заботой и вниманием. Вы наследник герцогского титула. Боюсь, мне трудно будет с вами тягаться.
– Возможно, – пожал плечами Филипп. – Но богатство и титул еще не гарантируют счастья.
Его слова прозвучали серьезно и грустно, и Мередит подумала, что, наверное, он убедился в этой истине на собственном опыте. Ее любопытство было задето, но она не решилась продолжить этот разговор, боясь, что он приведет к новым вопросам, на которые она не сможет ответить правдиво. А именно сегодня, впервые за многие годы, ей тяжело было бы лгать.
Мередит опустила взгляд на пол и обнаружила, что оборка ее юбки лежит на колене Филиппа и светло-желтый муслин красиво контрастирует с синей тканью его шаровар. Эта картина показалась ейтакой странно волнующей, что она не могла отвести от нее глаз.
– Какой вы были? – вывел ее из задумчивости голос Филиппа.
Она вопросительно посмотрела на него и встретилась с его внимательным, пытливым взглядом:
– О чем вы?
– Ребенком. Каким вы были ребенком? Что вам нравилось? Как жила ваша семья? – Он несмело улыбнулся. – Мне давно уже хочется об этом узнать.
Картины, которые Мередит много лет пыталась забыть, снова промелькнули перед ее внутренним взором. Ей очень не хотелось лгать этому человеку, но у нее не было выбора. Стараясь не поддаваться чувству вины, она поведала ему ту самую фальшивую историю, которую знала наизусть.
– Мое детство было обычным и вполне счастливым, – привычные слова сами слетали у нее с языка. – Мы не были богатыми, но и бедными нас нельзя было назвать. Мы довольно часто переезжали с места на место, потому что этого требовала работа отца: он был домашним учителем. После его смерти мама поступила гувернанткой в одну богатую семью в Ньюкасле. Я жила с мамой, а когда она умерла, переехала в Лондон и стала свахой.
– У вас нет ни братьев, ни сестер?
– Нет, к сожалению. – Мередит улыбнулась и попыталась отвлечь разговор от собственной особы: – В отличие от вас. Вам повезло, я всегда хотела иметь сестру.
– Мне и правда повезло. Если бы не Кэтрин, мое детство было бы совсем унылым. – Заметив ее удивление, Филипп добавил: – Материальное благополучие и счастье – совсем не одно и то же, Мередит.
Что мешало ему быть счастливым? Она проводила дни, мечтая о том, что ему досталось с рождения: о нормальной семье, о достойной жизни, о безопасном доме. Чего же ему не хватало?
В такой обстановке, – он сделал жест рукой, будто обводя им весь дом, – я был несчастен.
– Да, должна признаться, я действительно не понимаю. Филипп поставил на стол тарелку и бокал и наклонился вперед, опершись локтями о колени.
– Вы когда-нибудь чувствовали себя одинокой, Мередит? Одинокой, в то время как вас окружает множество людей? Настолько одинокой, что это причиняет боль?
Воспоминания, которые Мередит давно похоронила в душе, ожили и вырвались наружу. Господи, да она большую часть своей жизни именно так себя и чувствовала. Не желая отвечать, она молча смотрела ему в глаза, полные боли, и боялась, что он без слов поймет все по ее лицу.
– Когда я был ребенком, – заговорил Филипп тихо, – мне всегда казалось, что я один стою снаружи и, прижавшись к стеклу, разглядываю жизнь людей внутри. Я был неуклюжим и неловким, застенчивым, толстым и к тому же носил очки. Все эти качества становились еще заметнее в компании моих сверстников, которые, как мне тогда казалось, обладали всеми качествами, которых я был лишен. Я редко видел своего отца, потому что он часто уезжал и всегда был занят. Мама была красивой и доброй, но она много болела. Она умерла, когда мне было двенадцать лет, и после этого мы с отцом все больше и больше отдалялись друг от друга.
Филипп замолчал, глядя вдаль. Не думая, Мередит положила ладонь на его руку и сжала ее. Филипп повернулся к ней, словно выходя из транса, и у нее перехватило дыхание от беспросветного отчаяния в его глазах.
– Это была моя вина, – сказал он ровным бесцветным голосом. – Я обещал отцу, что все время буду с ней, не дам ей скучать, пока он ездит в город для встречи с поверенным. Она чувствовала себя гораздо лучше и, как всегда в хорошие дни, захотела выйти на улицу. Отец сказал, чтобы я не отпускал ее до тех пор, пока он не вернется. Я дал ему слово... —
Филипп замолчал на мгновение, потом продолжил: – Я дал ему слово, но потом... уснул. Уснул, когда мама читала мне вслух. А она вышла из дома и пошла в парк. Там она попала под дождь и простудилась. Через три дня ее не стало.
– О, Филипп... – Жалость переполняла сердце Мередит, когда она представила мальчика, обвиняющего себя в смерти матери, и отца, вторящего ему. – Вы были еще ребенком...
– Который не сдержал слова. – Он посмотрел на руку Мередит, лежащую на его руке, а потом – прямо в ее глаза: – Если бы я сдержал его тогда, она бы не вышла на улицу.
– Она была взрослой женщиной, которая сама приняла неосторожное решение. Это был ее выбор.
– Выбор, которого она бы не сделала, если бы я сдержал слово. – Мередит казалось, что взгляд Филиппа жжет ее. – Когда отец узнал обо всем, он сказал мне, что мужчина стоит ровно столько, сколько стоит данное им слово. Что мужчина, не умеющий держать слово – ничтожество. С тех пор я ни разу не нарушал своих обещаний. Я нарушал что угодно, но только не свое слово. И в будущем я никогда не нарушу его.
Только сейчас Мередит поняла его упрямое стремление найти пропавший камень, снять проклятие и жениться до тех пор, пока болезнь не возьмет верх над старым герцогом. Дело было не только в соглашении, заключенном с отцом. Филипп должен был сдержать свое слово.
– После смерти мамы между мной и отцом образовалась глубокая трещина. Он винил во всем себя и меня. И я сам винил себя, и мы не могли докричаться друг до друга через пространство, разделявшее нас. Кэтрин пыталась нас помирить. Она напоминала о том, что болезнь мамы была неизлечимой. Мы с отцом знали это, но мы видели, как страдала она, умирая, и как боролась за каждый час. Может, ей и так оставалось жить всего несколько месяцев, но я отнял их у нее. – Филипп глубоко вздохнул. – После этого отец жил то в одном поместье, то в другом, а я проводил время среди равнодушных и постоянно меняющихся гувернеров. Когда я поступил в Итон, стало еще хуже. Тогда я узнал, что мальчики, как бы хорошо воспитаны они ни были, могут быть очень жестоки; что больно может быть не только от ударов кулаков, но и от злых слов. В школе я был неудачником во всем, кроме учебы, и отношения с отцом окончательно разладились. Только те дни, когда на каникулах я встречался с Кэтрин, казались мне островком света в темном мире. Кэтрин и занятия историей, которую я полюбил именно тогда, – единственное, о чем мне хочется вспоминать.
Филипп замолчал на несколько секунд и, словно стряхнув с себя остатки прошлого, опять посмотрел на Мередит:
– И я, и отец устали от этого враждебного напряжения между нами, и поэтому, когда он предложил мне продолжать образование за границей, я радостно ухватился за эту возможность. Я пообещал ему, что в конце концов вернусь в Англию и женюсь, а он в обмен на это пообещал мне финансовую поддержку. Но как сильно мне ни хотелось уехать, я очень боялся покидать свой дом. Я все еще был болезненно застенчивым, неловким и неуклюжим. – Губы Филиппа тронула легкая улыбка. – Но когда я наконец уехал и попал в новый мир, где никто ничего не знал ни обо мне, ни о моих прошлых неудачах, я понял, какое счастье – свобода. Я наслаждался, я купался в ней. Физическая работа и свежий воздух закалили меня и сделали сильным, и впервые в жизни я чувствовал себя на своем месте. Я познакомился с Бакари, потом – с Эндрю, который оказался не только хорошим боксером, но и опытным фехтовальщиком. Он научил меня драться и обращаться со шпагой, а я научил его читать древние письмена. Он так же, как и я, не стремился обсуждать свое прошлое, и мы быстро стали друзьями. По правде говоря, не считая Кэтрин, Бакари и Эндрю – мои первые настоящие друзья.
Филипп замолчал, и в комнате стало совсем тихо. Что могла Мередит сказать человеку, который только что открыл перед ней всю душу? И на которого она вывалила целую кучу лжи. «Не будь наивной – честность хороша только тогда, когда тебе нечего скрывать». Чувства, в которых она сама не могла разобраться, нахлынули на нее, сменяя друг друга.
Ей так хотелось обнять его и утешить, но она просто сжала его руку.
– Мне так жаль, Филипп. – Ни эти ничего не значащие слова, ни банальный жест не могли выразить всей глубины ее чувств.
– Спасибо. – Выражение его лица смягчилось. – Несколько лет мы регулярно переписывались с отцом. Сначала письма были сухими и короткими, потом стали длиннее и сердечнее. Очевидно, нам обоим было легче общаться так, чем лицом к лицу. Но три года назад все повторилось. Отец выбрал мне невесту, назначил свадьбу и потребовал, чтобы я приехал. Я отказался. Отчасти потому, что я еще не был готов возвращаться, отчасти потому, что привык к свободе и отвык выполнять приказания. Наши отношения от этого, как вы сами понимаете, не стали лучше. Мы продолжали переписываться, но уже менее дружелюбно. А потом я получил письмо, в котором отец сообщал, что умирает, и понял, что пора возвращаться домой. Я надеялся, что мое возвращение и женитьба помогут забыть все наши противоречия. А потом я нашел Камень Слез.
– Да, вам очень не повезло, – вздохнула Мередит.
– В каком-то отношении – да, и смерть Мэри Бинсмор – это самое худшее из того, что случилось. Но Камень Слез принес мне и удачу.
– Как вы можете так говорить? – Мередит смотрела на него в недоумении. – Ведь из-за проклятия вы потеряли леди Сару.
Филипп бережно поднес ее руку к своим губам и легко поцеловал самые кончики пальцев:
– Да, но благодаря ему я встретил вас.
Глава 13
Она растерянно молчала, не зная, что сказать. Филипп улыбнулся:
– Я должен просить у вас прощения. Я не собирался приглашать на сегодняшний обед призраки прошлого. Нам предстоит попробовать еще несколько блюд, и Бакари рассердится на меня, если его шедевры остынут.
Мередит поняла, что Филипп хочет сменить тему, и обрадовалась. Она надеялась, что простой и банальный процесс поедания пищи рассеет атмосферу интимной откровенности, опасно сгустившуюся во время разговора. Только как справиться с тем смятением чувств, которое вызвал в ней рассказ Филиппа?
Следующим блюдом оказалась утка, нарезанная тонкими ломтиками; за ней последовало вкуснейшее рагу из ягненка, после которого Мередит почувствовала, что она совершенно сыта, спокойна и всем довольна. Ей казалось, что в мягких подушках она лежит, как в шелковом коконе.
– Никак не могу решить, что было самым вкусным, – сказала она, наблюдая за тем, как Филипп снимает крышку с очередного блюда. – Бакари – замечательный повар. На вашем месте я определила бы его на кухню, а не в прихожую.
Филипп рассмеялся:
– Подождите решать, попробуйте сначала это.
Он держал в руках маленькую фарфоровую вазочку с каким-то незнакомым Мередит десертом: светло-коричневый крем с тонкими прослойками бисквита, посыпанный рублеными орехами и залитый золотистым сиропом. Филипп зачерпнул небольшую ложечку лакомства и поднес к губам Мередит. Тонкий аромат меда и корицы дразнил обоняние, но она не решалась взять угощение в рот, испуганная интимностью его жеста.
– Попробуйте, Мередит, – искушал ее Филипп. – Обещаю, что вы не пожалеете.
Она приоткрыла губы, и Филипп медленно вложил в них маленькую серебряную ложечку, а потом так же медленно достал ее. Рот Мередит заполнился восхитительной комбинацией густого шелковистого крема, мягкого пористого бисквита, хрустящих орешков и тягучего меда, но под пристальным взглядом Филиппа ей было трудно жевать. Волнение и жар, на какое-то время вытесненные ощущением комфорта и сытости, вернулись с удвоенной силой.
Филипп откинулся на подушки, вытянул ноги и подпер голову рукой, по-прежнему не сводя с нее глаз. Мередит невольно залюбовалась его длинным, стройным и мускулистым телом.
– Нравится? – спросил он негромко.
Она поспешно отвернулась. Нравится? «Я в жизни не видела ничего соблазнительнее». Взгляд Мередит упал на фарфоровую вазочку, которую он все еще держал в руке, и ее щей вспыхнули. Боже мой! Он же спрашивает о десерте!
– Д-да, очень вкусно. – Увидев, что он зачерпнул еще одну порцию, она спросила дрожащим голосом: – А вы тоже попробуете?
– С удовольствием, – отозвался Филипп. Он сел на подушках, протянул ей вазочку и пододвинулся так близко, что их колени соприкоснулись.
Мередит с сомнением глядела на лакомство. Она понимала, чего он ждет от нее. Разум, требовавший поставить вазочку на стол и уйти, боролся с непреодолимым женским любопытством. Интересно, каково это – кормить с рук мужчину.
С бьющимся сердцем она зачерпнула немного крема и поднесла ложечку к его губам, дождалась, пока Филипп слижет ее содержимое и так же медленно, как и он минуту назад, вынула ее обратно. Наблюдая за тем, как Филипп жует, Мередит думала о том, какой красивый у него рот, и вспоминала, как нежно он ласкал ее кожу.
Филипп протянул руку и легко прикоснулся к ее нижней губе.
– Капелька крема, – объяснил он и, не торопясь и не сводя с Мередит взгляда, поднес палец ко рту и облизал его.
Мередит почудилось, что ее окунули в огонь. Она не знала, куда смотреть и что говорить, но Филипп выручил ее, забрав у нее из рук вазочку с десертом и поставив ее на стол. Вместо нее он взял овальное глиняное блюдо, на котором лежали нарезанные фрукты, маслины и очищенные орехи. Филипп выбрал маленький кусочек какого-то плода.
– Это инжир, или фига, – сказал он. – Древние греки очень ценили его. Попробуйте. – Он протянул ей угощение, но когда Мередит захотела взять его, отрицательно покачал головой: – Тогда было принято, чтобы гость, если ему понравилось угощение, съедал десерт из рук хозяина. Это служило гармоничным завершением обеда.
– Понимаю, – медленно проговорила Мередит. Она попыталась убедить себя, что соглашается принять это угощение прямо из его пальцев лишь для того, чтобы почтить древний обычай и не обидеть хозяина, но это была слишком бесстыдная ложь. Совсем не древний обычай заставил ее наклониться к Филиппу и взять губами предложенный ломтик фиги. Она отметила ароматную сладость плода, но та не могла сравниться со сладостью от прикосновения его пальцев к ее раскрытым губам.
– Гость при желании мог оказать такую же любезность озяину, – сообщил Филипп, – если хотел показать, что поучил удовольствие от его компании.
Удовольствие? Господи, разве это слово может хоть что-нибудь передать? Соблазн. Искушение. Блаженство. Не в силах противиться, Мередит выбрала на блюде очищенный ломтик апельсина и протянула его Филиппу. Глядя ей прямо в глаза, он осторожно обхватил ее запястье и притянул к себе, а потом взял в рот сочный оранжевый кусочек, захватив и держащие его пальцы. Мередит коротко и судорожно вздохнула, когда они оказались в теплом плену его рта и кончик языка легко и дразняще прикоснулся к ним. Ее собственные губы чуть приоткрылись, следуя за этой лаской, а Филипп, выпустив ее пальцы, быстро и легко поцеловал их кончики.
– Как вкусно, – проговорил он непонятно о чем, а потом взял с блюда крупную черную маслину.
– После сладкого хозяин обычно предлагал гостю что-нибудь соленое, как знак особого уважения.
Будто в трансе Мередит смотрела, как Филипп подносит маслину к ее рту и, перед тем как позволить съесть, медленно проводит ею сначала по верхней, а потом – по пухлой нижней губе. Контраст пикантного вкуса маслины и сладости, еще остававшейся во рту от инжира, оказался изысканным и волнующим.
– Гость тоже может угостить хозяина. Если захочет, – сказал Филипп, не сводя с нее испытующего взгляда карих глаз.
Мередит уже призналась ранее, что получает удовольствие от его компании, и теперь не могла отказать ему в знаке уважения. Пугаясь собственной смелости, она выбрала самую большую маслину и поднесла ее ко рту Филиппа. Рука слегка дрожала, и он опять бережно и твердо взял ее за запястье и осторожно забрал угощение из ее пальцев, прикоснувшись к ним губами и теплым языком.
Желание, с которым Мередит не в силах была более бороться, переполняло ее, бурлило в венах, ускоряло пульс. Ей безумно хотелось ощутить вкус его поцелуя.
– А заканчивали обед обычно вот этим. – Филипп взял с тарелки темно-красный фрукт, размером напоминающий апельсин.
– Что это такое?
– Гранат.
– Я слышала о нем, – сказала Мередит, с любопытством разглядывая диковинку, – но никогда не видела.
– Его называют райским фруктом, и он упоминается во множестве легенд и мифов самых разных народов.
– Я первый раз узнала о нем из «Ромео и Джульетты» Шекспира. Помните, там запел жаворонок, и Ромео сказал, что наступило утро и пора расставаться, а Джульетта уговаривает его: «То пенье соловья. Он по ночам поет вон там, на дереве граната»*.
*Перевод Б. Пастернака. – Здесь и далее примеч. пер.
– Да, я помню. Она не хочет, чтобы Ромео уходил, и уверяет, что это не утро, а ночь. Вы любите Шекспира?
Не молчи. Говори скорее. Скажи хоть что-нибудь, чтобы не думать о том, как тебя влечет к нему.
– Да. И больше всего «Ромео и Джульетту». Когда я ее читала, я забывала обо всем, погружалась в книгу, словно переносилась в другое измерение...
Мередит внезапно замолчала, вспомнив себя в двенадцать дет и растрепанный томик, который кто-то у них забыл. «Ромео и Джульетта». Она поспешила спрятать его туда, куда прятала все свои немногочисленные сокровища, а ночью, забравшись, как часто это делала, в огромный буфет под лестницей, читала при свече и переносилась мыслями в Верону, где расцвела эта удивительная любовь, которой не бывает на самом деле. Углубившись в книгу, Мередит несколько часов могла не слышать ненавистных ей звуков и забыть обо всем, о чем хотела забыть.
– Мередит... что-то не так?
Вопрос вернул ее к действительности. Она провела рукой по лицу, словно стараясь снять с него паутину прошлого.
– Нет-нет, все в порядке.
– Ваши глаза вдруг стали грустными.
– «Ромео и Джульетта» – очень грустная история, – попыталась улыбнуться Мередит. Она не хотела больше говорить о невозможной любви и спросила: – А как едят гранат? Как яблоко?
– Нет. Его разрезают и едят семена, которые находятся внутри. – Филипп взял со стола и протянул ей фарфоровую вазочку, наполненную мелкими зернышками, похожими на темно-красные жемчужины. – Этих семян внутри так много, что гранат долгое время считался символом плодородия, изобилия и вечной жизни. Древние египтяне клали его в могилы своих близких, надеясь, что те когда-нибудь воскреснут. – Двумя пальцами он осторожно взял одно зернышко и поднес его к губам Мередит. – Там внутри маленькая косточка, которую тоже можно съесть. Попробуйте.
Поколебавшись лишь мгновение, Мередит послушно приоткрыла рот, и он положил семечко граната прямо ей на язык. От короткого прикосновения его пальцев к губам Мередит сладко вздрогнула. Она осторожно раскусила мягкое зернышко и поразилась тому, какое количество сладкого сока оказалось внутри.
– Я должен просить у вас прощения. Я не собирался приглашать на сегодняшний обед призраки прошлого. Нам предстоит попробовать еще несколько блюд, и Бакари рассердится на меня, если его шедевры остынут.
Мередит поняла, что Филипп хочет сменить тему, и обрадовалась. Она надеялась, что простой и банальный процесс поедания пищи рассеет атмосферу интимной откровенности, опасно сгустившуюся во время разговора. Только как справиться с тем смятением чувств, которое вызвал в ней рассказ Филиппа?
Следующим блюдом оказалась утка, нарезанная тонкими ломтиками; за ней последовало вкуснейшее рагу из ягненка, после которого Мередит почувствовала, что она совершенно сыта, спокойна и всем довольна. Ей казалось, что в мягких подушках она лежит, как в шелковом коконе.
– Никак не могу решить, что было самым вкусным, – сказала она, наблюдая за тем, как Филипп снимает крышку с очередного блюда. – Бакари – замечательный повар. На вашем месте я определила бы его на кухню, а не в прихожую.
Филипп рассмеялся:
– Подождите решать, попробуйте сначала это.
Он держал в руках маленькую фарфоровую вазочку с каким-то незнакомым Мередит десертом: светло-коричневый крем с тонкими прослойками бисквита, посыпанный рублеными орехами и залитый золотистым сиропом. Филипп зачерпнул небольшую ложечку лакомства и поднес к губам Мередит. Тонкий аромат меда и корицы дразнил обоняние, но она не решалась взять угощение в рот, испуганная интимностью его жеста.
– Попробуйте, Мередит, – искушал ее Филипп. – Обещаю, что вы не пожалеете.
Она приоткрыла губы, и Филипп медленно вложил в них маленькую серебряную ложечку, а потом так же медленно достал ее. Рот Мередит заполнился восхитительной комбинацией густого шелковистого крема, мягкого пористого бисквита, хрустящих орешков и тягучего меда, но под пристальным взглядом Филиппа ей было трудно жевать. Волнение и жар, на какое-то время вытесненные ощущением комфорта и сытости, вернулись с удвоенной силой.
Филипп откинулся на подушки, вытянул ноги и подпер голову рукой, по-прежнему не сводя с нее глаз. Мередит невольно залюбовалась его длинным, стройным и мускулистым телом.
– Нравится? – спросил он негромко.
Она поспешно отвернулась. Нравится? «Я в жизни не видела ничего соблазнительнее». Взгляд Мередит упал на фарфоровую вазочку, которую он все еще держал в руке, и ее щей вспыхнули. Боже мой! Он же спрашивает о десерте!
– Д-да, очень вкусно. – Увидев, что он зачерпнул еще одну порцию, она спросила дрожащим голосом: – А вы тоже попробуете?
– С удовольствием, – отозвался Филипп. Он сел на подушках, протянул ей вазочку и пододвинулся так близко, что их колени соприкоснулись.
Мередит с сомнением глядела на лакомство. Она понимала, чего он ждет от нее. Разум, требовавший поставить вазочку на стол и уйти, боролся с непреодолимым женским любопытством. Интересно, каково это – кормить с рук мужчину.
С бьющимся сердцем она зачерпнула немного крема и поднесла ложечку к его губам, дождалась, пока Филипп слижет ее содержимое и так же медленно, как и он минуту назад, вынула ее обратно. Наблюдая за тем, как Филипп жует, Мередит думала о том, какой красивый у него рот, и вспоминала, как нежно он ласкал ее кожу.
Филипп протянул руку и легко прикоснулся к ее нижней губе.
– Капелька крема, – объяснил он и, не торопясь и не сводя с Мередит взгляда, поднес палец ко рту и облизал его.
Мередит почудилось, что ее окунули в огонь. Она не знала, куда смотреть и что говорить, но Филипп выручил ее, забрав у нее из рук вазочку с десертом и поставив ее на стол. Вместо нее он взял овальное глиняное блюдо, на котором лежали нарезанные фрукты, маслины и очищенные орехи. Филипп выбрал маленький кусочек какого-то плода.
– Это инжир, или фига, – сказал он. – Древние греки очень ценили его. Попробуйте. – Он протянул ей угощение, но когда Мередит захотела взять его, отрицательно покачал головой: – Тогда было принято, чтобы гость, если ему понравилось угощение, съедал десерт из рук хозяина. Это служило гармоничным завершением обеда.
– Понимаю, – медленно проговорила Мередит. Она попыталась убедить себя, что соглашается принять это угощение прямо из его пальцев лишь для того, чтобы почтить древний обычай и не обидеть хозяина, но это была слишком бесстыдная ложь. Совсем не древний обычай заставил ее наклониться к Филиппу и взять губами предложенный ломтик фиги. Она отметила ароматную сладость плода, но та не могла сравниться со сладостью от прикосновения его пальцев к ее раскрытым губам.
– Гость при желании мог оказать такую же любезность озяину, – сообщил Филипп, – если хотел показать, что поучил удовольствие от его компании.
Удовольствие? Господи, разве это слово может хоть что-нибудь передать? Соблазн. Искушение. Блаженство. Не в силах противиться, Мередит выбрала на блюде очищенный ломтик апельсина и протянула его Филиппу. Глядя ей прямо в глаза, он осторожно обхватил ее запястье и притянул к себе, а потом взял в рот сочный оранжевый кусочек, захватив и держащие его пальцы. Мередит коротко и судорожно вздохнула, когда они оказались в теплом плену его рта и кончик языка легко и дразняще прикоснулся к ним. Ее собственные губы чуть приоткрылись, следуя за этой лаской, а Филипп, выпустив ее пальцы, быстро и легко поцеловал их кончики.
– Как вкусно, – проговорил он непонятно о чем, а потом взял с блюда крупную черную маслину.
– После сладкого хозяин обычно предлагал гостю что-нибудь соленое, как знак особого уважения.
Будто в трансе Мередит смотрела, как Филипп подносит маслину к ее рту и, перед тем как позволить съесть, медленно проводит ею сначала по верхней, а потом – по пухлой нижней губе. Контраст пикантного вкуса маслины и сладости, еще остававшейся во рту от инжира, оказался изысканным и волнующим.
– Гость тоже может угостить хозяина. Если захочет, – сказал Филипп, не сводя с нее испытующего взгляда карих глаз.
Мередит уже призналась ранее, что получает удовольствие от его компании, и теперь не могла отказать ему в знаке уважения. Пугаясь собственной смелости, она выбрала самую большую маслину и поднесла ее ко рту Филиппа. Рука слегка дрожала, и он опять бережно и твердо взял ее за запястье и осторожно забрал угощение из ее пальцев, прикоснувшись к ним губами и теплым языком.
Желание, с которым Мередит не в силах была более бороться, переполняло ее, бурлило в венах, ускоряло пульс. Ей безумно хотелось ощутить вкус его поцелуя.
– А заканчивали обед обычно вот этим. – Филипп взял с тарелки темно-красный фрукт, размером напоминающий апельсин.
– Что это такое?
– Гранат.
– Я слышала о нем, – сказала Мередит, с любопытством разглядывая диковинку, – но никогда не видела.
– Его называют райским фруктом, и он упоминается во множестве легенд и мифов самых разных народов.
– Я первый раз узнала о нем из «Ромео и Джульетты» Шекспира. Помните, там запел жаворонок, и Ромео сказал, что наступило утро и пора расставаться, а Джульетта уговаривает его: «То пенье соловья. Он по ночам поет вон там, на дереве граната»*.
*Перевод Б. Пастернака. – Здесь и далее примеч. пер.
– Да, я помню. Она не хочет, чтобы Ромео уходил, и уверяет, что это не утро, а ночь. Вы любите Шекспира?
Не молчи. Говори скорее. Скажи хоть что-нибудь, чтобы не думать о том, как тебя влечет к нему.
– Да. И больше всего «Ромео и Джульетту». Когда я ее читала, я забывала обо всем, погружалась в книгу, словно переносилась в другое измерение...
Мередит внезапно замолчала, вспомнив себя в двенадцать дет и растрепанный томик, который кто-то у них забыл. «Ромео и Джульетта». Она поспешила спрятать его туда, куда прятала все свои немногочисленные сокровища, а ночью, забравшись, как часто это делала, в огромный буфет под лестницей, читала при свече и переносилась мыслями в Верону, где расцвела эта удивительная любовь, которой не бывает на самом деле. Углубившись в книгу, Мередит несколько часов могла не слышать ненавистных ей звуков и забыть обо всем, о чем хотела забыть.
– Мередит... что-то не так?
Вопрос вернул ее к действительности. Она провела рукой по лицу, словно стараясь снять с него паутину прошлого.
– Нет-нет, все в порядке.
– Ваши глаза вдруг стали грустными.
– «Ромео и Джульетта» – очень грустная история, – попыталась улыбнуться Мередит. Она не хотела больше говорить о невозможной любви и спросила: – А как едят гранат? Как яблоко?
– Нет. Его разрезают и едят семена, которые находятся внутри. – Филипп взял со стола и протянул ей фарфоровую вазочку, наполненную мелкими зернышками, похожими на темно-красные жемчужины. – Этих семян внутри так много, что гранат долгое время считался символом плодородия, изобилия и вечной жизни. Древние египтяне клали его в могилы своих близких, надеясь, что те когда-нибудь воскреснут. – Двумя пальцами он осторожно взял одно зернышко и поднес его к губам Мередит. – Там внутри маленькая косточка, которую тоже можно съесть. Попробуйте.
Поколебавшись лишь мгновение, Мередит послушно приоткрыла рот, и он положил семечко граната прямо ей на язык. От короткого прикосновения его пальцев к губам Мередит сладко вздрогнула. Она осторожно раскусила мягкое зернышко и поразилась тому, какое количество сладкого сока оказалось внутри.