Страница:
Лаймонд обернулся к нему: блестящие, синие, как море, глаза под пронзительно яркой копной волос глядели пристально.
— А ты как это раздобыл?
— Сэр Томас Палмер — двоюродный брат Харви. Это мне сказала леди Дуглас, когда ее отпустили из Хаддингтона. Она сказала также, что вещи Харви оставили для Палмера, чтобы тот забрал их во время своей следующей поездки на север.
— И что дальше?
— А когда он в следующий раз приехал на север, отец захватил его в плен, — объяснил Скотт, охваченный неожиданным смущением. — Палмер сейчас в замке, там же находится и монах, который записал признание, — это я обнаружил позднее. Конверт вскрывался при свидетелях, и все они могут…
— Ваш юный друг всю ночь играл в тарокко с Палмером, чтобы завладеть этими бумагами, — проговорил генеральный прокурор самым торжественным тоном. Он нашел себе стул и теперь откинулся на его спинку, с блаженной улыбкой глядя в потолок. — Боже мой, хотел бы я с полгода прослужить под вашим началом в этом самом отряде. Всякий, кто может побить в карты брата Баскина…
— Я тут ни при чем: учителя мы взяли по случаю, — ответил Лаймонд серьезно — он то краснел, то бледнел, и глаза его сияли. — Думаю, мы не смогли бы вас ничему научить, господин Лаудер.
Законник опустил взгляд с потолка на изголовье постели.
— Кто же украл ваше письмо, господин Кроуфорд? Полагаю, эта чертова баба Дуглас. — Он помолчал. — Вы сегодня очень мягко обошлись с нашими друзьями.
Мысли Лаймонда были за сотню, за тысячу миль отсюда.
— С какими друзьями?
Лаудер, умудренный опытом, не обратил внимания на грозный взгляд Скотта и продолжал:
— С Дугласами. Думаю, что в то лето граф Ангус обязался доставить Генриху VIII корону Шотландии. Поговаривали и о тайном соглашении, подписанном сэром Джорджем и его братом в Лондоне: оба они обещали английскому королю всяческую поддержку. В то время Генрих конечно же не хотел, чтобы слухи просочились.
— Конечно нет. — Лаймонд все еще держал в руках сложенные листки. Он задумчиво поднял конверт за края, помахал им и продолжал: — Все, что касается Дугласов, теперь не новость для нас. Нелицеприятная правда состоит в том, что это — дальновидная семья, и они всегда примкнут к победившей стороне, необязательно к той, которая им больше заплатит.
— Когда Дуглас едет в Берик делегатом от шотландского двора, когда он возвращается в Эдинбург, поклявшись способствовать браку нашей королевы с английским принцем, и протектор и Арран прекрасно знают, что он поет с чужих слов. Своих собственных слов у него порой и вовсе нет. Дугласы — буревестники: они предвещают штормовую погоду и тем самым полезны нам. Свои делишки они обделывают, прикрываясь законными дипломатическими уловками; воздействовать на Дугласов можно, лишь пристыдив их. Но та сторона, которая, поддавшись искушению, обнажит перед всеми их гнусную подоплеку, потеряет Дугласов и всех их людей, а это немалая сила. Грей понимает это: вот почему он обошелся с сэром Джорджем так мягко, ослушавшись даже протектора и Уортона.
Скотт сказал, как бы оправдываясь:
— Моему отцу тоже позволено вести переговоры с англичанами ради защиты своих интересов.
Генеральный прокурор невольно улыбнулся:
— Бокклю натворил немало, защищая свои интересы, но никто и никогда не спутает его с Дугласами. Господин Кроуфорд прав. Стервятник, клюющий падаль, не представляет для нас настоящей угрозы; развязав скандал, мы отправим его в изгнание, которое не принесет никому никакой пользы. Не следует бояться и стойких патриотов вроде твоего отца, которые окольными, неисповедимыми путями проявляют свою преданность. Опасны те, кто способен завладеть этой страной со всеми ее потрохами и сделать вотчиной для себя и своих детей.
— Иные действуют из лучших побуждений, — заметил Лаймонд.
— Знаю, и все же именно такие люди погубят нас. Боже нас сохрани от честных тупиц и рвущихся к власти фанатиков.
— Если исключить тех и других — кто же остается?
— Калтеры, например?
Скотт сердито покосился на Лаудера:
— Злополучное семейство с негодным сыном?
Судейский улыбнулся:
— Слова, милый юноша, — это ремесло, и лучшие растут, как грибы, на перегное закона. Твой друг тоже не стеснялся в выражениях… Восхищаюсь вашей способностью возбуждать преданность, несмотря на ваш язычок, господин Кроуфорд. Что вы теперь собираетесь делать?
— Я у вас хотел это спросить, — отозвался Лаймонд — было ясно, что он сполна воспользовался передышкой, которую предоставил ему Лаудер.
Генеральный прокурор встал.
— Полагаю, эти показания следует незамедлительно показать некоторым лицам, — сказал он. — Если, конечно, вы мне доверите это.
— Разумеется, — согласился Лаймонд, а Скотт одновременно выкрикнул:
— Нет!
Какое-то мгновение Лаймонд не выпускал бумаги из рук, потом провел по сгибу большим и указательным пальцем и протянул конверт. Лаудер взял его.
— Советую одеться, если вы в состоянии. Господин Скотт, наверное, поможет вам. Возможно, за вами пришлют.
Дверь закрылась. Скотт сделал такое лицо, что длинный рот Лаймонда искривился в улыбке.
— Нужно доверять хоть кому-нибудь, Уилл… несмотря на все советы, какие кто бы то ни было давал тебе.
Скотт пробормотал, избегая его взгляда:
— Вы, наверное, считали меня королем простофиль.
— Если бы это было так, я бы никогда не принял тебя. Твой отец сказал почти то же самое сегодня в суде. — Боже мой, это было вчера — и я готов подписаться под его словами.
— Несмотря на то, что я нагородил, несмотря на все мои ошибки?
— Я думал о сегодняшней ночи. Тут ты не сделал ошибки.
Скотт, покоренный, задал вопрос, на который Лаудер не получил ответа:
— Что вы теперь собираетесь делать?
Лаймонд вытянулся, схватил его за руку и усадил на стул у изголовья.
— Погоди немного. Я еще должен свыкнуться с мыслью, что завтра меня не разрубят на четыре куска. И мне не предстоит встретиться с Аполлионом. Похоже, ты распорядился моей жизнью куда более своенравно, нежели я — твоей.
— Я должен был это сделать для вас, — сказал Скотт прерывающимся голосом.
— Ты ничего мне не должен, — возразил Лаймонд. — Это противный естеству заговор с целью сохранить мне жизнь, вот и все. Уповаю на Бога, что тебе не придется пожалеть об этом. На Бога уповаю, что мне не придется об эхом пожалеть. Как же, черт побери, тебе удалось побить Палмера в карты?
Душа Скотта преисполнилась ликования. Не ожидая от Лаймонда большего, не зная, что он попросту не дерзает продолжать, юный Бокклю начал рассказывать, а Лаймонд стал одеваться.
Дом Калтеров в Брюсовом тупике, под красной крышей, с девизом под каждым окном, был внутри удобным и прекрасно обставленным: он включал в себя две отдельные спальни и залу с широким, светлым окном, выходящим в сад; у этого окна Сибилла обычно занималась шитьем.
В полночь вдовствующая леди велела сыну и невестке идти спать, твердо пообещав, что и сама не станет засиживаться.
Но она застыла у своего окна — неподвижная тень на фоне цветущих роз, — и каждая клеточка ее тела изнывала от боли и страха.
В последние пять дней Сибилла, употребив все свое немалое достояние — ум, обаяние, деньги, — без устали обхаживала сановников, стоящих у власти. Ее друзья и ровесники — церковники, знать, советники судебной палаты, — все ощутили ее смертельный ужас, и многие пытались помочь, ибо речь шла о Сибилле, а любой бы охотно достал для нее луну с неба, стоило вдовствующей леди об этом попросить.
Тщетно. С самого начала знала она: никто не спасет ее сына, не сохранит ему жизнь. Закон признавал только доказательства, а доказательств у Сибиллы не было. Когда Ричард вернулся с дознания, его заставили повторять снова и снова все хитросплетение вопросов и ответов. Они втроем выворачивали дело наизнанку, без конца возвращаясь то к одной, то к другой детали, пока не дошли до полного изнеможения, и тогда Сибилла отправила сына и Мариотту в постель.
Она пошевелилась, и вздрогнули венчики темных роз. Жила-была ярочка, и было у нее три ягненочка, и один из них — черный. Что с того? Овцы обычно бывают белыми, но разве белый цвет не может измениться, как чистый солнечный свет, проходящий сквозь призму? Откуда вольется в породу свежая кровь, если все оставить без изменений? Как сохранить белизну незапятнанной, не добавляя кобальта?.. Страдание, которое довелось им претерпеть, не прошло даром. За всю свою жизнь не слышала она, чтобы Ричард говорил так, как говорил он этим вечером, охваченный неистовым горем.
Сибилла взглянула в темное окно. На востоке высился Моултри-Хилл и Доу-Крэг, а за ними простирался Гринсайд: там однажды сидела она девять часов и наблюдала, как Дейви Линдсей издевался над парламентом перед лицом парламента и над короной в присутствии короля. В те времена люди были куда терпимее.
Лэнг-Гейт и Гейбриэлс-роуд тонули во мгле, но на Силвер-Миллс, Броутоне, Киркбрехеде и Кэнон-Миллс мерцали одинокие, тусклые огоньки. Под самым окном ее сад спускался к мутным водам залива, а скалы, что ограждали его с обеих сторон, в неверном лунном свете отбрасывали причудливые, зловещие тени.
Жила-была ярочка, и было у нее три ягненочка, и один из них уродился черным. Одного повесили, второго утопили, третий потерялся, и о нем забыли… Сибилла крепко, до боли, сжала руки.
В этот миг Том Эрскин, куда-то спешащий одинокий всадник, стремительно подлетел к двери.
Минуло полчаса. Комнаты во дворце Марии де Гиз одна за другой озарялись пламенем свечей: вдовствующая королева со своей свитой направлялась в приемную залу, время от времени обращаясь к Ричарду, шедшему справа, и к Лаудеру, который следовал за ней.
Когда она уселась под балдахином, тот и другой встали по обе стороны трона. Лорд-канцлер уже явился, в мятом, нечищенном платье, что, впрочем, можно было сказать и о платье королевы; Арджилл вбежал, поклонился и сел рядом с Хантли, Эрскином и секретарями, которые уже заняли свои места на стульях, расставленных вдоль стен этой маленькой, но пышно убранной залы.
Было очень жарко, свет бил в усталые глаза. Поздний час и постоянные, пагубные чрезвычайные обстоятельства заставляли королеву пренебрегать этикетом. Она поговорила с генеральным прокурором, затем с Арджиллом, а затем кивнула одному из секретарей, который встал и распахнул дверь. Вдовствующая королева глядела на лорда Калтера, а Генри Лаудер глядел на королеву.
Ричард улыбнулся. Кроуфорд из Лаймонда, стоявший в дверном проеме, улыбнулся в ответ, поклонился, но не сдвинулся с места: зрелище новое и впечатляющее для пристальных, оценивающих глаз. Опустив подбородок на цепи, обвивавшие грудь, так, что накрахмаленная кисея наполовину скрыла черты, Мария де Гиз махнула рукой, не сводя взгляда с человека, подходившего к трону. Она произнесла по-английски с сильным акцентом:
— Я сгорала от любопытства.
Лаймонд ответил по-французски, бегло и непринужденно:
— Это я, мадам, сгорал от любопытства, иначе не впутался бы в столь скверную историю.
— Верховный судья не понимает вас, — заметила Мария де Гиз. — Лучше нам говорить по-английски: правда, в таком случае он не будет понимать меня. Господин Кроуфорд, это первый случай, когда мы можем обратиться к человеку, несправедливо осужденному нами. Я считала, что мы достигли уже таких безопасных пределов всеобщей продажности, какие исключают судебную ошибку. То, что я оказалась не права, меня потрясло.
Едкое замечание, слишком проницательное, чтобы на него отвечать. Лаймонд был далеко не так прост: он молча склонил свою светлую голову. Лаудер отметил, что одежда сидит на нем как влитая и с раздражением покосился на собственную сбившуюся рубашку и на неопрятных, полусонных сановников.
Монархиня продолжала свою речь:
— Уилл Скотт из Кинкурда постоянно передавал нам собранную вами информацию о передвижениях врага и о его намерениях. Теперь мы знаем, что все эти годы были обязаны вам и деньгами, и важными тайнами; не ведая о том, использовали ваши дарования и сноровку в Хьюме и Хериоте, в Карлайле и Думбартоне. Вы служили нам, находясь под нашей пятою, под острием карающего меча — служили с доблестью и умом, не кланяясь никому.
Вы поразили меня, господин Кроуфорд. Мой бессильный гнев, который вы видите, возможно, как-то вознаградит вас за ваши терзания. Вступив во владение убогим, разграбленным арсеналом, я отбросила прочь закаленный клинок. Боже мой, Monsieur le maitre [14], вы нанесли нам обиду: вам следовало во весь голос кричать о ваших несчастьях. Какие слова могут возместить ущерб? Наши вежливые извинения и сожаления господина Лаудера?
— Весьма умеренные сожаления, — отозвался генеральный прокурор. — Я люблю господина Кроуфорда как сына, однако ни за что не согласился бы пропустить такое дознание.
— Если вы потеряете ваши записи, — сказал Лаймонд, — то найдете каждое слово запечатленным у меня в печенках. La reine douairiere [15] слишком добра ко мне. Государство ошиблось единожды, я же ошибался бессчетно. Обо всем этом лучше забыть.
— Дорогой мой господин Кроуфорд, — возразила королева, — как же мне забыть обо всем этом, если моя дочь твердит непотребные вирши и до сих пор вспоминает о вас?
Хантли пошевелился. Мария де Гиз сложила руки, не глядя на него, но в голосе ее появилась новая нотка, а взгляд, устремленный на лордов, стал жестким.
— Я прекрасно осознаю, — сказала она, — что для большинства из вас, для большинства из тех, кто сражается за меня или против меня, за протектора или против протектора, королевское дитя — не более чем символ, венец из металла, пешка, заплутавшая на собственной доске, фигура, которой распоряжаются произвольно и безжалостно, которая обладает меньшей свободой, чем самый слабый из ее подданных.
А для меня это — маленькая девочка, теплая и живая; ее ждут еще откровения, и опыт, и много-много счастливых лет. Враг вторгается в наши пределы, люди гибнут и попадают в плен, плетут интриги и предают, а моя малютка плачет потому, что проснулась среди ночи. — Королева опустила взгляд, губы ее дрогнули, но через мгновение крепко сжались.
Да, конечно, в этом году вы приложили все усилия, чтобы сохранить для нас корону Шотландии. Но я помню другое: вы дали мне возможность лишний год провести с моей дочерью. И этот год был, возможно, последним. Благодаря вашей отваге, сэр, тайна была сохранена, и корабли беспрепятственно вышли в море. Вчера задул южный ветер: приходит осень, может быть, самая холодная из тех, что были на нашей памяти. Вчера моя дочь отплыла из Думбартона с лордом Ливингстоном, лордом Эрскином, со своим братом, с Флемингом, Битоном, Сетоном, Ливингстоном и леди Флеминг она направилась во Францию, где будет жить и в должное время сочетается браком с дофином.
…Иные скажут, что лучше было бы нам принять английского короля, злополучного жениха, тогда не пролилась бы кровь и остались бы невредимыми многие жилища. Но я думаю иначе. Уповаю на то, что мы рассудили мудро, не поступившись гордостью: эта тихая гавань, ныне достигнутая, сулит нам долгий и прочный мир.
— А что же Англия? — спросил лорд Калтер.
— Король Франции взял нашу державу под свое неизменное покровительство. Он потребует от Англии мира между нашими странами и прекращения всяческой вражды.
За окном вставал бледный, ветреный рассвет, сверкали поздние, яркие звезды. В желтом свете свечей Лаймонд повернулся к брату:
— Значит, они все-таки проиграли. Вся королевская рать. Лорд Грей и лорд Уортон, Леннокс и Сомерсет, Уилфорд и Дадли, сэр Джордж Дуглас, Ангус и Друмланриг. Столько интриг, столько борьбы, забот и тревог; столько золота потрачено, столько народов пришло в движение по лицу Европы ради того, чтобы помочь нам. Как это грустно: ухаживать с помощью пушек и все же получить отказ.
Мария де Гиз внимательно слушала, не сводя взгляда с его лица.
— Интересно, на моей ли вы стороне?
Лаймонд ответил сдержанно:
— Да… думаю, да. Господь Бог рассудил бы по-иному, но мы люди, и к тому же шотландцы. Мы любим все усложнять.
— И какой же награды хотите вы, — спросила Мария де Гиз торжественно, — за все, что для нас сделали? Кроме явно, безусловно, любви моей дочери?
Лаймонд, знающий все наперед, покорно стоял перед ней: чарующая улыбка озарила его лицо и засветилась в синих глазах.
— Мне нечего больше желать, я не могу вообразить себе лучшей награды.
— Неужто? — удивилась вдовствующая королева. Она встала, взяла Фрэнсиса Кроуфорда за руку и повела его прочь из залы, не обращая внимания на своих сановников, которые в изумлении повскакивали с мест, на Ричарда, который слабо улыбался, и на Лаудера, который сыпал проклятиями. — Вам нечего желать? Аи contraire [16], со временем я надеюсь выяснить, чего вы желаете, а одно ваше желание известно мне и теперь, — прибавила королева решительно и распахнула дверь.
Много в его жизни было пустых комнат — и вот он стоял на пороге еще одной.
Шуршание шелка, полузабытые духи, что-то родное, чуткое, по-доброму насмешливое — и неистовое облегчение охватило усталую, страстную душу.
Сибилла стояла там. Она увидела глаза сына и широко распахнула объятия.
ПРИМЕЧАНИЯ
— А ты как это раздобыл?
— Сэр Томас Палмер — двоюродный брат Харви. Это мне сказала леди Дуглас, когда ее отпустили из Хаддингтона. Она сказала также, что вещи Харви оставили для Палмера, чтобы тот забрал их во время своей следующей поездки на север.
— И что дальше?
— А когда он в следующий раз приехал на север, отец захватил его в плен, — объяснил Скотт, охваченный неожиданным смущением. — Палмер сейчас в замке, там же находится и монах, который записал признание, — это я обнаружил позднее. Конверт вскрывался при свидетелях, и все они могут…
— Ваш юный друг всю ночь играл в тарокко с Палмером, чтобы завладеть этими бумагами, — проговорил генеральный прокурор самым торжественным тоном. Он нашел себе стул и теперь откинулся на его спинку, с блаженной улыбкой глядя в потолок. — Боже мой, хотел бы я с полгода прослужить под вашим началом в этом самом отряде. Всякий, кто может побить в карты брата Баскина…
— Я тут ни при чем: учителя мы взяли по случаю, — ответил Лаймонд серьезно — он то краснел, то бледнел, и глаза его сияли. — Думаю, мы не смогли бы вас ничему научить, господин Лаудер.
Законник опустил взгляд с потолка на изголовье постели.
— Кто же украл ваше письмо, господин Кроуфорд? Полагаю, эта чертова баба Дуглас. — Он помолчал. — Вы сегодня очень мягко обошлись с нашими друзьями.
Мысли Лаймонда были за сотню, за тысячу миль отсюда.
— С какими друзьями?
Лаудер, умудренный опытом, не обратил внимания на грозный взгляд Скотта и продолжал:
— С Дугласами. Думаю, что в то лето граф Ангус обязался доставить Генриху VIII корону Шотландии. Поговаривали и о тайном соглашении, подписанном сэром Джорджем и его братом в Лондоне: оба они обещали английскому королю всяческую поддержку. В то время Генрих конечно же не хотел, чтобы слухи просочились.
— Конечно нет. — Лаймонд все еще держал в руках сложенные листки. Он задумчиво поднял конверт за края, помахал им и продолжал: — Все, что касается Дугласов, теперь не новость для нас. Нелицеприятная правда состоит в том, что это — дальновидная семья, и они всегда примкнут к победившей стороне, необязательно к той, которая им больше заплатит.
— Когда Дуглас едет в Берик делегатом от шотландского двора, когда он возвращается в Эдинбург, поклявшись способствовать браку нашей королевы с английским принцем, и протектор и Арран прекрасно знают, что он поет с чужих слов. Своих собственных слов у него порой и вовсе нет. Дугласы — буревестники: они предвещают штормовую погоду и тем самым полезны нам. Свои делишки они обделывают, прикрываясь законными дипломатическими уловками; воздействовать на Дугласов можно, лишь пристыдив их. Но та сторона, которая, поддавшись искушению, обнажит перед всеми их гнусную подоплеку, потеряет Дугласов и всех их людей, а это немалая сила. Грей понимает это: вот почему он обошелся с сэром Джорджем так мягко, ослушавшись даже протектора и Уортона.
Скотт сказал, как бы оправдываясь:
— Моему отцу тоже позволено вести переговоры с англичанами ради защиты своих интересов.
Генеральный прокурор невольно улыбнулся:
— Бокклю натворил немало, защищая свои интересы, но никто и никогда не спутает его с Дугласами. Господин Кроуфорд прав. Стервятник, клюющий падаль, не представляет для нас настоящей угрозы; развязав скандал, мы отправим его в изгнание, которое не принесет никому никакой пользы. Не следует бояться и стойких патриотов вроде твоего отца, которые окольными, неисповедимыми путями проявляют свою преданность. Опасны те, кто способен завладеть этой страной со всеми ее потрохами и сделать вотчиной для себя и своих детей.
— Иные действуют из лучших побуждений, — заметил Лаймонд.
— Знаю, и все же именно такие люди погубят нас. Боже нас сохрани от честных тупиц и рвущихся к власти фанатиков.
— Если исключить тех и других — кто же остается?
— Калтеры, например?
Скотт сердито покосился на Лаудера:
— Злополучное семейство с негодным сыном?
Судейский улыбнулся:
— Слова, милый юноша, — это ремесло, и лучшие растут, как грибы, на перегное закона. Твой друг тоже не стеснялся в выражениях… Восхищаюсь вашей способностью возбуждать преданность, несмотря на ваш язычок, господин Кроуфорд. Что вы теперь собираетесь делать?
— Я у вас хотел это спросить, — отозвался Лаймонд — было ясно, что он сполна воспользовался передышкой, которую предоставил ему Лаудер.
Генеральный прокурор встал.
— Полагаю, эти показания следует незамедлительно показать некоторым лицам, — сказал он. — Если, конечно, вы мне доверите это.
— Разумеется, — согласился Лаймонд, а Скотт одновременно выкрикнул:
— Нет!
Какое-то мгновение Лаймонд не выпускал бумаги из рук, потом провел по сгибу большим и указательным пальцем и протянул конверт. Лаудер взял его.
— Советую одеться, если вы в состоянии. Господин Скотт, наверное, поможет вам. Возможно, за вами пришлют.
Дверь закрылась. Скотт сделал такое лицо, что длинный рот Лаймонда искривился в улыбке.
— Нужно доверять хоть кому-нибудь, Уилл… несмотря на все советы, какие кто бы то ни было давал тебе.
Скотт пробормотал, избегая его взгляда:
— Вы, наверное, считали меня королем простофиль.
— Если бы это было так, я бы никогда не принял тебя. Твой отец сказал почти то же самое сегодня в суде. — Боже мой, это было вчера — и я готов подписаться под его словами.
— Несмотря на то, что я нагородил, несмотря на все мои ошибки?
— Я думал о сегодняшней ночи. Тут ты не сделал ошибки.
Скотт, покоренный, задал вопрос, на который Лаудер не получил ответа:
— Что вы теперь собираетесь делать?
Лаймонд вытянулся, схватил его за руку и усадил на стул у изголовья.
— Погоди немного. Я еще должен свыкнуться с мыслью, что завтра меня не разрубят на четыре куска. И мне не предстоит встретиться с Аполлионом. Похоже, ты распорядился моей жизнью куда более своенравно, нежели я — твоей.
— Я должен был это сделать для вас, — сказал Скотт прерывающимся голосом.
— Ты ничего мне не должен, — возразил Лаймонд. — Это противный естеству заговор с целью сохранить мне жизнь, вот и все. Уповаю на Бога, что тебе не придется пожалеть об этом. На Бога уповаю, что мне не придется об эхом пожалеть. Как же, черт побери, тебе удалось побить Палмера в карты?
Душа Скотта преисполнилась ликования. Не ожидая от Лаймонда большего, не зная, что он попросту не дерзает продолжать, юный Бокклю начал рассказывать, а Лаймонд стал одеваться.
Дом Калтеров в Брюсовом тупике, под красной крышей, с девизом под каждым окном, был внутри удобным и прекрасно обставленным: он включал в себя две отдельные спальни и залу с широким, светлым окном, выходящим в сад; у этого окна Сибилла обычно занималась шитьем.
В полночь вдовствующая леди велела сыну и невестке идти спать, твердо пообещав, что и сама не станет засиживаться.
Но она застыла у своего окна — неподвижная тень на фоне цветущих роз, — и каждая клеточка ее тела изнывала от боли и страха.
В последние пять дней Сибилла, употребив все свое немалое достояние — ум, обаяние, деньги, — без устали обхаживала сановников, стоящих у власти. Ее друзья и ровесники — церковники, знать, советники судебной палаты, — все ощутили ее смертельный ужас, и многие пытались помочь, ибо речь шла о Сибилле, а любой бы охотно достал для нее луну с неба, стоило вдовствующей леди об этом попросить.
Тщетно. С самого начала знала она: никто не спасет ее сына, не сохранит ему жизнь. Закон признавал только доказательства, а доказательств у Сибиллы не было. Когда Ричард вернулся с дознания, его заставили повторять снова и снова все хитросплетение вопросов и ответов. Они втроем выворачивали дело наизнанку, без конца возвращаясь то к одной, то к другой детали, пока не дошли до полного изнеможения, и тогда Сибилла отправила сына и Мариотту в постель.
Она пошевелилась, и вздрогнули венчики темных роз. Жила-была ярочка, и было у нее три ягненочка, и один из них — черный. Что с того? Овцы обычно бывают белыми, но разве белый цвет не может измениться, как чистый солнечный свет, проходящий сквозь призму? Откуда вольется в породу свежая кровь, если все оставить без изменений? Как сохранить белизну незапятнанной, не добавляя кобальта?.. Страдание, которое довелось им претерпеть, не прошло даром. За всю свою жизнь не слышала она, чтобы Ричард говорил так, как говорил он этим вечером, охваченный неистовым горем.
Сибилла взглянула в темное окно. На востоке высился Моултри-Хилл и Доу-Крэг, а за ними простирался Гринсайд: там однажды сидела она девять часов и наблюдала, как Дейви Линдсей издевался над парламентом перед лицом парламента и над короной в присутствии короля. В те времена люди были куда терпимее.
Лэнг-Гейт и Гейбриэлс-роуд тонули во мгле, но на Силвер-Миллс, Броутоне, Киркбрехеде и Кэнон-Миллс мерцали одинокие, тусклые огоньки. Под самым окном ее сад спускался к мутным водам залива, а скалы, что ограждали его с обеих сторон, в неверном лунном свете отбрасывали причудливые, зловещие тени.
Жила-была ярочка, и было у нее три ягненочка, и один из них уродился черным. Одного повесили, второго утопили, третий потерялся, и о нем забыли… Сибилла крепко, до боли, сжала руки.
В этот миг Том Эрскин, куда-то спешащий одинокий всадник, стремительно подлетел к двери.
Минуло полчаса. Комнаты во дворце Марии де Гиз одна за другой озарялись пламенем свечей: вдовствующая королева со своей свитой направлялась в приемную залу, время от времени обращаясь к Ричарду, шедшему справа, и к Лаудеру, который следовал за ней.
Когда она уселась под балдахином, тот и другой встали по обе стороны трона. Лорд-канцлер уже явился, в мятом, нечищенном платье, что, впрочем, можно было сказать и о платье королевы; Арджилл вбежал, поклонился и сел рядом с Хантли, Эрскином и секретарями, которые уже заняли свои места на стульях, расставленных вдоль стен этой маленькой, но пышно убранной залы.
Было очень жарко, свет бил в усталые глаза. Поздний час и постоянные, пагубные чрезвычайные обстоятельства заставляли королеву пренебрегать этикетом. Она поговорила с генеральным прокурором, затем с Арджиллом, а затем кивнула одному из секретарей, который встал и распахнул дверь. Вдовствующая королева глядела на лорда Калтера, а Генри Лаудер глядел на королеву.
Ричард улыбнулся. Кроуфорд из Лаймонда, стоявший в дверном проеме, улыбнулся в ответ, поклонился, но не сдвинулся с места: зрелище новое и впечатляющее для пристальных, оценивающих глаз. Опустив подбородок на цепи, обвивавшие грудь, так, что накрахмаленная кисея наполовину скрыла черты, Мария де Гиз махнула рукой, не сводя взгляда с человека, подходившего к трону. Она произнесла по-английски с сильным акцентом:
— Я сгорала от любопытства.
Лаймонд ответил по-французски, бегло и непринужденно:
— Это я, мадам, сгорал от любопытства, иначе не впутался бы в столь скверную историю.
— Верховный судья не понимает вас, — заметила Мария де Гиз. — Лучше нам говорить по-английски: правда, в таком случае он не будет понимать меня. Господин Кроуфорд, это первый случай, когда мы можем обратиться к человеку, несправедливо осужденному нами. Я считала, что мы достигли уже таких безопасных пределов всеобщей продажности, какие исключают судебную ошибку. То, что я оказалась не права, меня потрясло.
Едкое замечание, слишком проницательное, чтобы на него отвечать. Лаймонд был далеко не так прост: он молча склонил свою светлую голову. Лаудер отметил, что одежда сидит на нем как влитая и с раздражением покосился на собственную сбившуюся рубашку и на неопрятных, полусонных сановников.
Монархиня продолжала свою речь:
— Уилл Скотт из Кинкурда постоянно передавал нам собранную вами информацию о передвижениях врага и о его намерениях. Теперь мы знаем, что все эти годы были обязаны вам и деньгами, и важными тайнами; не ведая о том, использовали ваши дарования и сноровку в Хьюме и Хериоте, в Карлайле и Думбартоне. Вы служили нам, находясь под нашей пятою, под острием карающего меча — служили с доблестью и умом, не кланяясь никому.
Вы поразили меня, господин Кроуфорд. Мой бессильный гнев, который вы видите, возможно, как-то вознаградит вас за ваши терзания. Вступив во владение убогим, разграбленным арсеналом, я отбросила прочь закаленный клинок. Боже мой, Monsieur le maitre [14], вы нанесли нам обиду: вам следовало во весь голос кричать о ваших несчастьях. Какие слова могут возместить ущерб? Наши вежливые извинения и сожаления господина Лаудера?
— Весьма умеренные сожаления, — отозвался генеральный прокурор. — Я люблю господина Кроуфорда как сына, однако ни за что не согласился бы пропустить такое дознание.
— Если вы потеряете ваши записи, — сказал Лаймонд, — то найдете каждое слово запечатленным у меня в печенках. La reine douairiere [15] слишком добра ко мне. Государство ошиблось единожды, я же ошибался бессчетно. Обо всем этом лучше забыть.
— Дорогой мой господин Кроуфорд, — возразила королева, — как же мне забыть обо всем этом, если моя дочь твердит непотребные вирши и до сих пор вспоминает о вас?
Хантли пошевелился. Мария де Гиз сложила руки, не глядя на него, но в голосе ее появилась новая нотка, а взгляд, устремленный на лордов, стал жестким.
— Я прекрасно осознаю, — сказала она, — что для большинства из вас, для большинства из тех, кто сражается за меня или против меня, за протектора или против протектора, королевское дитя — не более чем символ, венец из металла, пешка, заплутавшая на собственной доске, фигура, которой распоряжаются произвольно и безжалостно, которая обладает меньшей свободой, чем самый слабый из ее подданных.
А для меня это — маленькая девочка, теплая и живая; ее ждут еще откровения, и опыт, и много-много счастливых лет. Враг вторгается в наши пределы, люди гибнут и попадают в плен, плетут интриги и предают, а моя малютка плачет потому, что проснулась среди ночи. — Королева опустила взгляд, губы ее дрогнули, но через мгновение крепко сжались.
Да, конечно, в этом году вы приложили все усилия, чтобы сохранить для нас корону Шотландии. Но я помню другое: вы дали мне возможность лишний год провести с моей дочерью. И этот год был, возможно, последним. Благодаря вашей отваге, сэр, тайна была сохранена, и корабли беспрепятственно вышли в море. Вчера задул южный ветер: приходит осень, может быть, самая холодная из тех, что были на нашей памяти. Вчера моя дочь отплыла из Думбартона с лордом Ливингстоном, лордом Эрскином, со своим братом, с Флемингом, Битоном, Сетоном, Ливингстоном и леди Флеминг она направилась во Францию, где будет жить и в должное время сочетается браком с дофином.
…Иные скажут, что лучше было бы нам принять английского короля, злополучного жениха, тогда не пролилась бы кровь и остались бы невредимыми многие жилища. Но я думаю иначе. Уповаю на то, что мы рассудили мудро, не поступившись гордостью: эта тихая гавань, ныне достигнутая, сулит нам долгий и прочный мир.
— А что же Англия? — спросил лорд Калтер.
— Король Франции взял нашу державу под свое неизменное покровительство. Он потребует от Англии мира между нашими странами и прекращения всяческой вражды.
За окном вставал бледный, ветреный рассвет, сверкали поздние, яркие звезды. В желтом свете свечей Лаймонд повернулся к брату:
— Значит, они все-таки проиграли. Вся королевская рать. Лорд Грей и лорд Уортон, Леннокс и Сомерсет, Уилфорд и Дадли, сэр Джордж Дуглас, Ангус и Друмланриг. Столько интриг, столько борьбы, забот и тревог; столько золота потрачено, столько народов пришло в движение по лицу Европы ради того, чтобы помочь нам. Как это грустно: ухаживать с помощью пушек и все же получить отказ.
Мария де Гиз внимательно слушала, не сводя взгляда с его лица.
— Интересно, на моей ли вы стороне?
Лаймонд ответил сдержанно:
— Да… думаю, да. Господь Бог рассудил бы по-иному, но мы люди, и к тому же шотландцы. Мы любим все усложнять.
— И какой же награды хотите вы, — спросила Мария де Гиз торжественно, — за все, что для нас сделали? Кроме явно, безусловно, любви моей дочери?
Лаймонд, знающий все наперед, покорно стоял перед ней: чарующая улыбка озарила его лицо и засветилась в синих глазах.
— Мне нечего больше желать, я не могу вообразить себе лучшей награды.
— Неужто? — удивилась вдовствующая королева. Она встала, взяла Фрэнсиса Кроуфорда за руку и повела его прочь из залы, не обращая внимания на своих сановников, которые в изумлении повскакивали с мест, на Ричарда, который слабо улыбался, и на Лаудера, который сыпал проклятиями. — Вам нечего желать? Аи contraire [16], со временем я надеюсь выяснить, чего вы желаете, а одно ваше желание известно мне и теперь, — прибавила королева решительно и распахнула дверь.
Много в его жизни было пустых комнат — и вот он стоял на пороге еще одной.
Шуршание шелка, полузабытые духи, что-то родное, чуткое, по-доброму насмешливое — и неистовое облегчение охватило усталую, страстную душу.
Сибилла стояла там. Она увидела глаза сына и широко распахнула объятия.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Диатриба — здесь: гневная обличительная речь.
2. Аргус — в греческой мифологии великан, тело которого было испещрено множеством глаз; в переносном значении — неусыпный страж.
3. Петроний (ум. 66) — римский писатель, «арбитр изящества»; по приказу императора Нерона вскрыл себе вены.
4. Йомены — в Англии XIV-XVIII вв. так называли крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство.
5. Пифия — жрица-прорицательница в храме Аполлона в Дельфах, в Древней Греции.
6. Янус — в римской мифологии двуликий бог входов и выходов.
7. Шираз — город в Иране, родина великих персидских поэтов Саади и Хафиза, многократно воспевших Шираз в своих стихах.
8. Огоньки святого Эльма — электрические разряды в атмосфере в форме светящихся пучков, возникающих на острых концах высоких предметов (например, на концах мачт).
9. Асмодей — в иудаистических легендах демоническое существо, выступает как особенный недруг брачных уз.
10. Делла Роббиа — семья итальянских скульпторов, представителей Раннего Возрождения во Флоренции, известных своими скульптурами из майолики.
11. Армагеддон — здесь: великое побоище.
12. Рудель де Блайя (ок. 1140-1170) — провансальский трубадур; согласно легенде, влюбился в графиню Триполитанскую, не видев ее никогда; отправился в крестовый поход, чтобы встретиться с ней, но на корабле его постигла болезнь, и он умер, едва прибыв в Триполи, у девушки на руках.
13. Кастальский ключ — родник на горе Парнас в Греции; в древности почитался как священный ключ Аполлона и муз, дарующий вдохновение поэтам и музыкантам.
14. Ребека — старинный струнный смычковый музыкальный инструмент.
15. Хронос — в греческой мифологии один из титанов; по наущению матери оскопил серпом своего отца.
16. Иппокрена — в греческой мифологии источник на горе Геликон, который возник от удара копытом крылатого коня поэтов Пегаса; в переносном смысле — источник поэтического вдохновения.
17. Енох — ветхозаветный патриарх, по библейскому преданию «не видевший смерти» (Бог живым переселил его в «жилище блаженства»).
18. Лары — в римской мифологии божества домашнего очага.
19. Синезиус, Зосима, Олимпиодор, Трисмегист — легендарные позднеантичные алхимики; аль-Суфи и аль-Рази — арабские алхимики; Нагарджуна — индийский представитель этой тайной науки.
20. Изумрудная скрижаль — по преданию, самый старинный алхимический трактат.
21. Деметра и Пелопс — сюжет из греческой мифологии. Убив Пелопса, своего сына, Тантал пригласил богов на пир и подал им угощение, приготовленное из тела юноши. Разгневанные боги, отвергнув трапезу, приказали Гермесу вернуть Пелопса к жизни, погрузив его разрозненные члены в кипящий котел. Юноша вышел оттуда наделенным необычайной красотой — только одно его плечо, которое в задумчивости съела Деметра, опечаленная исчезновением своей дочери Персефоны, пришлось изготовить из слоновой кости.
2. Аргус — в греческой мифологии великан, тело которого было испещрено множеством глаз; в переносном значении — неусыпный страж.
3. Петроний (ум. 66) — римский писатель, «арбитр изящества»; по приказу императора Нерона вскрыл себе вены.
4. Йомены — в Англии XIV-XVIII вв. так называли крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство.
5. Пифия — жрица-прорицательница в храме Аполлона в Дельфах, в Древней Греции.
6. Янус — в римской мифологии двуликий бог входов и выходов.
7. Шираз — город в Иране, родина великих персидских поэтов Саади и Хафиза, многократно воспевших Шираз в своих стихах.
8. Огоньки святого Эльма — электрические разряды в атмосфере в форме светящихся пучков, возникающих на острых концах высоких предметов (например, на концах мачт).
9. Асмодей — в иудаистических легендах демоническое существо, выступает как особенный недруг брачных уз.
10. Делла Роббиа — семья итальянских скульпторов, представителей Раннего Возрождения во Флоренции, известных своими скульптурами из майолики.
11. Армагеддон — здесь: великое побоище.
12. Рудель де Блайя (ок. 1140-1170) — провансальский трубадур; согласно легенде, влюбился в графиню Триполитанскую, не видев ее никогда; отправился в крестовый поход, чтобы встретиться с ней, но на корабле его постигла болезнь, и он умер, едва прибыв в Триполи, у девушки на руках.
13. Кастальский ключ — родник на горе Парнас в Греции; в древности почитался как священный ключ Аполлона и муз, дарующий вдохновение поэтам и музыкантам.
14. Ребека — старинный струнный смычковый музыкальный инструмент.
15. Хронос — в греческой мифологии один из титанов; по наущению матери оскопил серпом своего отца.
16. Иппокрена — в греческой мифологии источник на горе Геликон, который возник от удара копытом крылатого коня поэтов Пегаса; в переносном смысле — источник поэтического вдохновения.
17. Енох — ветхозаветный патриарх, по библейскому преданию «не видевший смерти» (Бог живым переселил его в «жилище блаженства»).
18. Лары — в римской мифологии божества домашнего очага.
19. Синезиус, Зосима, Олимпиодор, Трисмегист — легендарные позднеантичные алхимики; аль-Суфи и аль-Рази — арабские алхимики; Нагарджуна — индийский представитель этой тайной науки.
20. Изумрудная скрижаль — по преданию, самый старинный алхимический трактат.
21. Деметра и Пелопс — сюжет из греческой мифологии. Убив Пелопса, своего сына, Тантал пригласил богов на пир и подал им угощение, приготовленное из тела юноши. Разгневанные боги, отвергнув трапезу, приказали Гермесу вернуть Пелопса к жизни, погрузив его разрозненные члены в кипящий котел. Юноша вышел оттуда наделенным необычайной красотой — только одно его плечо, которое в задумчивости съела Деметра, опечаленная исчезновением своей дочери Персефоны, пришлось изготовить из слоновой кости.