Страница:
Мпепе разрешил работорговцам мамбари вести торговлю во всех деревнях, находящихся к востоку отсюда, в которых жили племена батока и башукуломпо. Он дал работорговцам скот, слоновую кость и детей, в обмен на что получил от них большую бомбарду, которую хотел установить в качестве пушки. Когда весь заговор Мпепе расстроился благодаря тому обстоятельству, что я закрыл вождя от удара собственным телом, то мамбари с их стоккадой оказались в очень неприятном положении. Сначала предполагалось сделать на них нападение и изгнать их из этой местности, но я настойчиво указывал на трудности такого курса, опасаясь, что это вызовет начало серьезных военных действий, и доказывал, что стоккада, защищаемая хотя бы сорока мушкетами, может оказаться очень серьезной вещью. «Для этого достаточно силен голод, – сказал один князек, – он очень большой приятель». Они думали взять мамбари измором, но так как в этом случае больше всего пострадали бы их несчастные рабы, скованные по нескольку человек вместе, то я вступился за них, и результатом моего посредничества, о котором мам-бари не знали, было то, что им дали спокойно уйти.
Нальеле, столица бароце, была построена на искусственном холме и первоначально являлась житницей вождя Сан-туру, а тогдашняя собственная его столица стояла приблизительно в 500 ярдах [450 м] к югу от нынешнего русла реки. Все, что осталось теперь в долине от самого большого холма, который в свое время стоил всему народу многих лет работы, – это несколько кубических ярдов земли. То же самое произошло с другим старым участком города, Линанджело, находившимся на левом берегу реки. Поэтому казалось, что в этой части долины река должна была поворачивать на восток. Для того чтобы затопить долину, не требуется очень высокого подъема воды; подъем ее на 10 футов [3 м] выше теперешнего уровня самой низкой воды достиг бы самого высшего предела, которого он вообще когда-либо достигает, как это видно по знакам, оставленным водой на берегу, на котором стояла старая столица Сантуру, а повышение подъема еще на 2–3 фута [0,6–1 м] могло бы привести к затоплению всех деревень. Этого никогда не случается, хотя вода иногда подходит так близко к основанию хижин, что люди не могут выйти далее густых зарослей тростника, окружающих их деревни. Когда река около Гонье бывает зажата между высокими скалистыми берегами, она поднимается по отвесной линии на 60 футов [более 18 м].
Влияние частых препятствий, с которыми на своем пути встречается здесь река, ясно видно из того факта, что севернее 16° ю. ш. течение ее становится более извилистым, а когда поднявшаяся река заходит за Катима-Молело, то она, направляясь к Сешеке, растекается по земле обоих своих берегов.
Сантуру, в старой житнице которого мы остановились, был знаменитый охотник и очень любил приручать диких животных. Его подданные, зная об этой его склонности, приводили к нему каждую пойманную ими молодую антилопу и среди других зверей привели однажды двух маленьких гиппопотамов. Эти животные днем резвились в реке, но никогда не забывали являться в Нальеле за своим ужином, состоявшим из молока и муки. Они были дивом для всей страны до тех пор, пока один из чужеземцев, который пришел посетить Сантуру, случайно увидев, как гиппопотамы лежали на солнце, не заколол копьем одного из них, думая, что он дикий. Такое же несчастье случилось с одной из кошек, которую я привез Секелету. Один чужеземец, увидев это животное, которого он никогда прежде не видел, убил его и с гордостью принес свой трофей вождю, думая, что он сделал замечательное открытие, а мы утратили кошку, в которой очень нуждались для борьбы с мышами.
Наведя справки, имевшие целью установить, посещали ли когда-нибудь белые люди вождя Сантуру, я не мог обнаружить никаких следов подобных посещений; не существует никаких доказательств, чтобы кто-нибудь из людей Сантуру видел белого человека до прибытия меня и Освелла в 1851 г. Правда, у туземцев нет записей, но каждое замечательное событие всегда оставляет свой след в туземных названиях и именах, как это наблюдалось Парком в странах, через которые он проезжал. Год нашего прибытия был удостоен названия года, в который приехали белые люди, или года, в который умер Себитуане. Они предпочитают первое название, всегда избегая, если возможно, упоминания о мертвых. После приезда моей жены многие дети у них были названы Ма-Роберт или мать Роберта, старшего сына; другим давались имена: Ружье, Лошадь, Повозка и т. д. Но хотя они переняли наши имена и названия, однако не существует ни малейшего следа, ни малейшего указания на то, чтобы у бароце прежде случалось что-нибудь подобное нашему приезду; прибытие белого человека является таким замечательным событием, что если бы оно имело место за последние триста лет, то об этом осталось бы какое-нибудь предание.
Сантуру однажды посетили мамбари, и об этом посещении сохранились ясные воспоминания. Они приходили для покупки рабов, но как Сантуру, так и его советники отказались разрешить им покупать людей. Говоря о мамбари, макололо упоминали об этом происшествии и сказали, что они, макололо, будучи теперь полными хозяевами этой страны, имеют полное право изгнать из нее мамбари, как в свое время поступил Сантуру. Мамбари живут около Биге под управлением вождя Кангомбе, из племени амбонда. Они заявляют, что пользуются рабским трудом только в домашнем хозяйстве.
Когда мы были в Нальеле, то к нам приходили некоторые мамбари. Они принадлежат к семейству амбонда, которое живет южнее Анголы, и говорят на наречии бунда, принадлежащем к тому же семейству языков, к какому принадлежит язык бароце, байейе и т. д., или тех черных племен, которых знают под общим названием макалака. Мамбари заплетают свои волосы в три косы и аккуратно укладывают их вокруг головы. Они такие же темнокожие, как и бароце, но среди них есть некоторое число людей смешанной крови, с их особым, желтым, болезненным оттенком кожи. Наблюдая их здесь, можно составить некоторое представление об их жизни и обычаях их страны. Несмотря на то что здесь в большом обилии водится крупная дичь, они откапывали и употребляли в пищу кротов и мышей, которыми кишит эта местность.
Будучи в Нальеле, я ходил в Катонго (15°16 33 ю. ш.) на край плато, который ограничивает долину бароце в этом направлении, и обнаружил, что он весь покрыт деревьями. Здесь начинались земли, которые никогда не затопляются водой. Их постепенное отлогое поднятие от мертвой плоскости долины напоминает окраину пустыни в нильской долине. Но у баньети здесь прекрасные поля и огороды, которые дают хороший урожай кукурузы, проса и туземной зерновой культуры [Holcus sorghum] с крупными семенами красивого белого цвета. Баньети возделывают также ямс, сахарный тростник, египетский аронник, сладкий картофель [Convolvulus batata], два сорта маниока, или кассавы [[atrophia manihot и J. utilissima], разновидность, без сомнения, не ядовитую и, кроме того, тыкву, арбузы, бобы и земляные орехи. Все это вместе с обилием рыбы в реке, в ее рукавах и заливах, с дикими фруктами, с речными дикими птицами заставляет всех считать страну бароце богатой.
Зрелище, открывающееся с края плато на эту страну, необычайно красиво. В тот пасмурный день, когда я посетил стоккаду, нельзя было рассмотреть западную сторону долины, но мы могли видеть сверкающую местами великую реку и большие стада прекрасного скота, спокойно пасущегося на сочной зеленой траве среди многочисленных загонов и деревень, которыми усеян весь ландшафт. Рядом с домашним скотом сотнями паслись в совершенной безопасности лече; они научились здесь не подпускать к себе человека на расстояние полета стрелы, т. е. на 200 ярдов [около 180 м]. Когда сюда доходят ружья, то животные скоро узнают, что дистанция их действия больше, и, завидя охотника еще за 500 ярдов [около полукилометра], уже обращаются в бегство. Мне казалось, что несколько приподнятая местность Катонго может быть здоровой и пригодной для проживания в ней, но, по словам знающих эту местность, оказалось, что ни одна ее часть не свободна от лихорадки. Когда вода в долине начинает отступать, то под раскаленные лучи солнца попадает такая масса гниющей растительности и грязи, что даже туземцы начинают страдать от жестоких приступов лихорадки. Трава начинает разрастаться так бурно, что совсем не дает видеть на дне этого большого, периодически затопляемого водой озера его черную аллювиальную почву. Даже зимой, когда трава засыхает или просто падает от собственной тяжести, приходится при ходьбе все время высоко поднимать ноги, чтобы не путаться в ней, и от такого хождения сильно утомляешься. Самки лече укрывают в траве своих детенышей, юноши макололо, наши спутники, жалуются на то, что они не могут бегать в такой траве. В этой стране, очевидно, нет здоровой местности, а так как река идет со скоростью приблизительно 4,5 мили [8,3 км] в час, т. е. около 150 ярдов [140 м] в минуту, то я подумал, что мы могли бы найти то, что мне нужно, в более высоких местах, откуда, по-видимому, идет река. Поэтому, прежде чем прийти к окончательному выводу, я решил сначала проехать до пределов страны бароце.
Катонго было в ней лучшим из всех виденных нами мест. Но для того чтобы исследовать ее до конца, я оставил Секелету в Нальеле и поднялся вверх по реке без него. Кроме гребцов, Секелету дал мне еще людей и среди них своего герольда, для того чтобы я мог входить в деревни с подобающим мне, по их понятиям, почетом. При входе в каждую деревню герольд провозглашал во весь свой голос: «Вот идет господин! Великий лев!» Последние слова на их языке, «тау е тона», герольд выговаривал не особенно ясно, как «сау е тона» и это было так похоже на «Великая свинья», что я не мог принимать такую почесть с деланной важностью, как требовал обычай, и был вынужден умолять его замолкнуть, к великому неудовольствию своей свиты.
На нашем пути мы посетили много деревень макололо, и нас всегда принимали с сердечным радушием как вестников мира, идею которого они выражают на своем языке словом «спать».
Берега здесь такие же низкие и так же лишены деревьев, как и раньше на протяжении от 16°16 ю. ш., вплоть до Либонты (15°49 ю. ш.). Через двадцать миль от Либонты мы увидели спускающийся к самой воде лес, и нам стала попадаться цеце. Отсюда я вернулся было обратно, потому что европейцы не могут жить ни в одной местности, где существует этот бич, но когда я узнал, что мы находимся недалеко от слияния Лиамбье с р. Лонда, или Лунда, называемой также Лееба или Лойба, и что вожди той страны, по словам туземцев, дружелюбно встречают иностранцев и поэтому, вероятно, могут быть полезными для меня при моем возвращении с западного берега, то я продолжал поспешно продвигаться дальше 14°11 03» ю. ш. Река Лиамбье принимает здесь название Кабомпо; издали кажется, что она идет с востока. Это красивая, большая река, около 300 ярдов [275 м] шириной, а Лееба – около 250 [190 м].
С западо-северо-запада через покрытую травой равнину, называемую Манго, идет р. Лоэти, рукав которой называется Лангебонго; ширина ее – около 100 ярдов [90 м]; она впадает в Лиамбье с востока. Вода в Лоэти прозрачная, а в Леебе – темного мшистого цвета. После соединения Лоэти с Лиамбье их различно окрашенные воды текут некоторое время рядом, не смешиваясь друг с другом.
Прежде чем мы достигли Лоэти, нам встретилось много людей, жителей области Лобале, которые охотились на гиппопотамов. Как только эти люди увидели макололо, они опрометью убежали, оставив свои челны, посуду и одежду. Сопровождающие меня макалака, которые всюду, куда бы они ни приходили, принимались за грабеж, как разъяренные фурии бросились за ними, совершенно не обращая внимания на мои крики. Так как это происшествие могло совершенно испортить мою репутацию в Лобале, то, когда мои люди вернулись, я взял на себя роль начальника и заставил их положить все похищенное ими на берегу, оставив эти вещи их законным владельцам.
Теперь для меня стало очевидным, что здесь не существовало ни одного места, в котором макололо могли бы пользоваться спокойной жизнью. И если бы я, основываясь на этом, счел за лучшее вернуться домой и сказать, что «двери закрыты», то я заслуживал бы извинения. Но, считая своим долгом посвятить некоторую часть своей жизни этим необычайно доверчивым и привязчивым (по крайней мере, лично ко мне) макололо, я решил следовать второй части своего плана, если мне не удалось выполнить первую. Лееба идет, по-видимому, с севера или северо-северо-запада; поэтому, имея в руках старую португальскую карту, которая показывала, что р. Коанза берет начало в средней части континента с 9° ю. ш., я счел вероятным, что когда мы поднимемся по Леебе (с 14°11 ю. ш.) на два или три градуса, то мы будем в 120 милях [220 км] от Коанзы и без затруднений сможем следовать по ней вниз к побережью до Лоанды. Расчет этот логически был обоснован, но как часто бывает со многими правдоподобными теориями, одна из предпосылок оказалась совершенно неверной. Как мы после узнали, Коанза не берет начало нигде близко к центру страны.
Выше Либонты в огромном количестве водятся крупные животные, и они оказались замечательно смирными. Однажды вечером мимо нашего костра на расстоянии выстрела медленным шагом продефилировало стадо, насчитывавшее восемьдесят одного буйвола, а днем в 200 ярдах [180 м] от нас стояли без всякого страха стада великолепных южноафриканских антилоп. Все они принадлежали к полосатой разновидности; с их пятнами на передних ногах, большим подгрудком и лоснящимся гладким мехом они представляли очень красивое зрелище. Львиный рев слышится здесь чаще, чем в окрестностях рек Зоуги и Чобе. Однажды вечером мы слышали самый сильный рев, на какой только способен лев. Мы устроили себе постели на просторном песчаном берегу, и нас легко можно было видеть со всех сторон; и вот на противоположном берегу лев часами развлекал себя таким оглушительным ревом, какой только он мог издавать, пригнув, как всегда, свою морду к земле, чтобы его голос усиливался благодаря отражению звука от земли. Река была слишком широка, чтобы пуля могла долететь до него, поэтому мы предоставили ему услаждать самого себя, вполне уверенные в том, что он не отважится на наглые действия, как это было в стране бушменов. Где крупные животные водятся в изобилии, там всегда водятся в соответствующей пропорции и львы. Здесь их можно было видеть часто. Два из них, самых больших, каких я только видел вообще, были, кажется, такого же роста, как обыкновенные ослы; их тело кажется больше только благодаря гриве.
В это время здесь была партия арабов из Занзибара. Прежде чем мы вернулись с севера, Секелету уехал из Налье-ле в город своей матери, но он оставил для нас быка и просил следовать в тот же город. Мы направились вниз по рукаву Лиамбье, называемому Мариле, который отделяется от главного русла на 15°15 43 ю. ш. и представляет собой красивый глубокий поток около 60 ярдов [55 м] шириной. Благодаря ему вся местность около Нальеле имеет вид острова. Когда мы спали в одной деревне, находящейся на той же широте, на которой стоит Нальеле, то в деревню прибыли двое из вышеупомянутых арабов. У них такая же темная кожа, как и у макололо, но так как головы у них были обриты, то я не мог сравнить их волосы с волосами туземцев. Когда мы собирались уезжать, они пришли проститься, но я попросил их остаться и помочь нам есть нашего быка. Зная, что они очень разборчивы относительно употребления в пищу мяса, убитого не по их способу, я убедил их, сказав, что сам придерживаюсь их мнения относительно выпускания крови. Они между прочим заявили о своей антипатии к португальцам, «потому что те едят свинину», и о том, что «англичане им не нравятся, так как они бьют арабов за торговлю рабами». Относительно свинины я промолчал; хотя если бы они видели меня два дня назад около гиппопотама, то они отвернулись бы от меня, как от еретика, но я осмелился сказать им, что я согласен с англичанами, что лучше предоставить детям расти дома и покоить старость своих матерей, чем уводить их и продавать за море. Арабы никогда не пытаются оправдать этого, «они хотят только, чтобы негры обрабатывали землю, и они заботятся о неграх, как о собственных детях». Это обычная старая басня, оправдывающая зло под предлогом заботы об отсталых людях, которые не могут позаботиться о самих себе, и рекомендующая делать зло для того, чтобы получилось добро.
Расставшись со своими друзьями-арабами, мы продолжали ехать вниз по Мариле до тех пор, пока снова не вошли в Лиамбье и доехали до города Ма-Секелету («мать Секелету»), находящегося против о. Лойела. Секелету всегда щедро снабжал меня пищей, и как только я приехал, он сразу преподнес мне горшок вареного мяса, а его мать дала мне большой кувшин масла, которое все они делают в большом количестве для смазывания своего тела.
Так как Секелету приехал в эту часть своих владений первый раз, то это событие было для многих настоящим праздником. Старшины в каждой деревне поставляли ему быков, молоко и пиво, и всем этим могло бы объедаться гораздо большее число людей, чем толпа его спутников, хотя их прожорливость иногда просто удивительна.
Жители деревень обычно выражают свою радость песнями и плясками. Обычный у здешних жителей танец состоит в том, что мужчины, почти обнаженные, держа в руках дубины или маленькие военные топоры, образуют круг, и каждый из них кричит как можно громче, причем все они одновременно поднимают одну ногу, сильно топают ею два раза, затем поднимают другую ногу и топают ею один раз; только это одно движение и выполняется ими все время; руки и головы их находятся все время в движении. Во все время танца непрерывно поддерживается оглушительный, невообразимый рев. От постоянного топанья поднимаются облака пыли, и когда танцоры останавливаются, то на земле остаются глубокие следы. Если бы подобное зрелище наблюдалось в сумасшедшем доме, то в этом не было бы ничего необыкновенного, наоборот, это было бы даже в порядке вещей и способствовало бы разряжению крайнего возбуждения мозга, но в этом принимали участие седовласые мужчины, и притом с не меньшим жаром, чем и другие, юность которых может быть извинением для их усердного старания гнать из себя ручьями пот.
Мотибе спросил меня, что я думаю о танце макололо. Я ответил: «Это очень тяжелый труд, и он приносит мало пользы». – «Да, – возразил он, – но это очень красиво, и Секелету даст нам быка за то, что мы танцуем для него». Когда танцующие оканчивают свою работу, то Секелету обыкновенно убивает для них быка.
Во время танца женщины стоят рядом, хлопая в ладоши, и иногда одна из них входит в круг, состоящий из сотен мужчин, проделывает несколько движений и удаляется. Так как я никогда не делал попыток войти в дух этих вещей и неспособен к этому, то я не могу рекомендовать танцующим макололо нашу польку, но у меня есть не менее авторитетный голос, чем голос такого лица, как Мотибе, тестя Секелету, который сказал: «Это красиво». Меня часто спрашивали, танцуют ли белые люди. Я подумал о болезни, называемой пляской св. Витта, но не мог сказать, чтобы все наши танцоры были одержимы ею, и дал ответ, который, – мне стыдно в этом признаться, – отнюдь не возвысил некоторых из наших юных соотечественниц в глазах макололо.
Так как Секелету задержался у своей матери, дожидаясь только меня, то сейчас же по моем приезде мы все уехали из города и направились вниз по реке. Скорость нашего продвижения по течению была более быстрой, потому что мы проехали за один день расстояние от Литофе до Гонье, составляющее 44 мили [81 км] по прямой, а если прибавим к этому изгибы реки, то промежуток по длине будет не меньше чем 60 географических миль. При такой скорости мы быстро достигли Сешеке, а затем и города Линьянти.
Глава XIII
Нальеле, столица бароце, была построена на искусственном холме и первоначально являлась житницей вождя Сан-туру, а тогдашняя собственная его столица стояла приблизительно в 500 ярдах [450 м] к югу от нынешнего русла реки. Все, что осталось теперь в долине от самого большого холма, который в свое время стоил всему народу многих лет работы, – это несколько кубических ярдов земли. То же самое произошло с другим старым участком города, Линанджело, находившимся на левом берегу реки. Поэтому казалось, что в этой части долины река должна была поворачивать на восток. Для того чтобы затопить долину, не требуется очень высокого подъема воды; подъем ее на 10 футов [3 м] выше теперешнего уровня самой низкой воды достиг бы самого высшего предела, которого он вообще когда-либо достигает, как это видно по знакам, оставленным водой на берегу, на котором стояла старая столица Сантуру, а повышение подъема еще на 2–3 фута [0,6–1 м] могло бы привести к затоплению всех деревень. Этого никогда не случается, хотя вода иногда подходит так близко к основанию хижин, что люди не могут выйти далее густых зарослей тростника, окружающих их деревни. Когда река около Гонье бывает зажата между высокими скалистыми берегами, она поднимается по отвесной линии на 60 футов [более 18 м].
Влияние частых препятствий, с которыми на своем пути встречается здесь река, ясно видно из того факта, что севернее 16° ю. ш. течение ее становится более извилистым, а когда поднявшаяся река заходит за Катима-Молело, то она, направляясь к Сешеке, растекается по земле обоих своих берегов.
Сантуру, в старой житнице которого мы остановились, был знаменитый охотник и очень любил приручать диких животных. Его подданные, зная об этой его склонности, приводили к нему каждую пойманную ими молодую антилопу и среди других зверей привели однажды двух маленьких гиппопотамов. Эти животные днем резвились в реке, но никогда не забывали являться в Нальеле за своим ужином, состоявшим из молока и муки. Они были дивом для всей страны до тех пор, пока один из чужеземцев, который пришел посетить Сантуру, случайно увидев, как гиппопотамы лежали на солнце, не заколол копьем одного из них, думая, что он дикий. Такое же несчастье случилось с одной из кошек, которую я привез Секелету. Один чужеземец, увидев это животное, которого он никогда прежде не видел, убил его и с гордостью принес свой трофей вождю, думая, что он сделал замечательное открытие, а мы утратили кошку, в которой очень нуждались для борьбы с мышами.
Наведя справки, имевшие целью установить, посещали ли когда-нибудь белые люди вождя Сантуру, я не мог обнаружить никаких следов подобных посещений; не существует никаких доказательств, чтобы кто-нибудь из людей Сантуру видел белого человека до прибытия меня и Освелла в 1851 г. Правда, у туземцев нет записей, но каждое замечательное событие всегда оставляет свой след в туземных названиях и именах, как это наблюдалось Парком в странах, через которые он проезжал. Год нашего прибытия был удостоен названия года, в который приехали белые люди, или года, в который умер Себитуане. Они предпочитают первое название, всегда избегая, если возможно, упоминания о мертвых. После приезда моей жены многие дети у них были названы Ма-Роберт или мать Роберта, старшего сына; другим давались имена: Ружье, Лошадь, Повозка и т. д. Но хотя они переняли наши имена и названия, однако не существует ни малейшего следа, ни малейшего указания на то, чтобы у бароце прежде случалось что-нибудь подобное нашему приезду; прибытие белого человека является таким замечательным событием, что если бы оно имело место за последние триста лет, то об этом осталось бы какое-нибудь предание.
Сантуру однажды посетили мамбари, и об этом посещении сохранились ясные воспоминания. Они приходили для покупки рабов, но как Сантуру, так и его советники отказались разрешить им покупать людей. Говоря о мамбари, макололо упоминали об этом происшествии и сказали, что они, макололо, будучи теперь полными хозяевами этой страны, имеют полное право изгнать из нее мамбари, как в свое время поступил Сантуру. Мамбари живут около Биге под управлением вождя Кангомбе, из племени амбонда. Они заявляют, что пользуются рабским трудом только в домашнем хозяйстве.
Когда мы были в Нальеле, то к нам приходили некоторые мамбари. Они принадлежат к семейству амбонда, которое живет южнее Анголы, и говорят на наречии бунда, принадлежащем к тому же семейству языков, к какому принадлежит язык бароце, байейе и т. д., или тех черных племен, которых знают под общим названием макалака. Мамбари заплетают свои волосы в три косы и аккуратно укладывают их вокруг головы. Они такие же темнокожие, как и бароце, но среди них есть некоторое число людей смешанной крови, с их особым, желтым, болезненным оттенком кожи. Наблюдая их здесь, можно составить некоторое представление об их жизни и обычаях их страны. Несмотря на то что здесь в большом обилии водится крупная дичь, они откапывали и употребляли в пищу кротов и мышей, которыми кишит эта местность.
Будучи в Нальеле, я ходил в Катонго (15°16 33 ю. ш.) на край плато, который ограничивает долину бароце в этом направлении, и обнаружил, что он весь покрыт деревьями. Здесь начинались земли, которые никогда не затопляются водой. Их постепенное отлогое поднятие от мертвой плоскости долины напоминает окраину пустыни в нильской долине. Но у баньети здесь прекрасные поля и огороды, которые дают хороший урожай кукурузы, проса и туземной зерновой культуры [Holcus sorghum] с крупными семенами красивого белого цвета. Баньети возделывают также ямс, сахарный тростник, египетский аронник, сладкий картофель [Convolvulus batata], два сорта маниока, или кассавы [[atrophia manihot и J. utilissima], разновидность, без сомнения, не ядовитую и, кроме того, тыкву, арбузы, бобы и земляные орехи. Все это вместе с обилием рыбы в реке, в ее рукавах и заливах, с дикими фруктами, с речными дикими птицами заставляет всех считать страну бароце богатой.
Зрелище, открывающееся с края плато на эту страну, необычайно красиво. В тот пасмурный день, когда я посетил стоккаду, нельзя было рассмотреть западную сторону долины, но мы могли видеть сверкающую местами великую реку и большие стада прекрасного скота, спокойно пасущегося на сочной зеленой траве среди многочисленных загонов и деревень, которыми усеян весь ландшафт. Рядом с домашним скотом сотнями паслись в совершенной безопасности лече; они научились здесь не подпускать к себе человека на расстояние полета стрелы, т. е. на 200 ярдов [около 180 м]. Когда сюда доходят ружья, то животные скоро узнают, что дистанция их действия больше, и, завидя охотника еще за 500 ярдов [около полукилометра], уже обращаются в бегство. Мне казалось, что несколько приподнятая местность Катонго может быть здоровой и пригодной для проживания в ней, но, по словам знающих эту местность, оказалось, что ни одна ее часть не свободна от лихорадки. Когда вода в долине начинает отступать, то под раскаленные лучи солнца попадает такая масса гниющей растительности и грязи, что даже туземцы начинают страдать от жестоких приступов лихорадки. Трава начинает разрастаться так бурно, что совсем не дает видеть на дне этого большого, периодически затопляемого водой озера его черную аллювиальную почву. Даже зимой, когда трава засыхает или просто падает от собственной тяжести, приходится при ходьбе все время высоко поднимать ноги, чтобы не путаться в ней, и от такого хождения сильно утомляешься. Самки лече укрывают в траве своих детенышей, юноши макололо, наши спутники, жалуются на то, что они не могут бегать в такой траве. В этой стране, очевидно, нет здоровой местности, а так как река идет со скоростью приблизительно 4,5 мили [8,3 км] в час, т. е. около 150 ярдов [140 м] в минуту, то я подумал, что мы могли бы найти то, что мне нужно, в более высоких местах, откуда, по-видимому, идет река. Поэтому, прежде чем прийти к окончательному выводу, я решил сначала проехать до пределов страны бароце.
Катонго было в ней лучшим из всех виденных нами мест. Но для того чтобы исследовать ее до конца, я оставил Секелету в Нальеле и поднялся вверх по реке без него. Кроме гребцов, Секелету дал мне еще людей и среди них своего герольда, для того чтобы я мог входить в деревни с подобающим мне, по их понятиям, почетом. При входе в каждую деревню герольд провозглашал во весь свой голос: «Вот идет господин! Великий лев!» Последние слова на их языке, «тау е тона», герольд выговаривал не особенно ясно, как «сау е тона» и это было так похоже на «Великая свинья», что я не мог принимать такую почесть с деланной важностью, как требовал обычай, и был вынужден умолять его замолкнуть, к великому неудовольствию своей свиты.
На нашем пути мы посетили много деревень макололо, и нас всегда принимали с сердечным радушием как вестников мира, идею которого они выражают на своем языке словом «спать».
Берега здесь такие же низкие и так же лишены деревьев, как и раньше на протяжении от 16°16 ю. ш., вплоть до Либонты (15°49 ю. ш.). Через двадцать миль от Либонты мы увидели спускающийся к самой воде лес, и нам стала попадаться цеце. Отсюда я вернулся было обратно, потому что европейцы не могут жить ни в одной местности, где существует этот бич, но когда я узнал, что мы находимся недалеко от слияния Лиамбье с р. Лонда, или Лунда, называемой также Лееба или Лойба, и что вожди той страны, по словам туземцев, дружелюбно встречают иностранцев и поэтому, вероятно, могут быть полезными для меня при моем возвращении с западного берега, то я продолжал поспешно продвигаться дальше 14°11 03» ю. ш. Река Лиамбье принимает здесь название Кабомпо; издали кажется, что она идет с востока. Это красивая, большая река, около 300 ярдов [275 м] шириной, а Лееба – около 250 [190 м].
С западо-северо-запада через покрытую травой равнину, называемую Манго, идет р. Лоэти, рукав которой называется Лангебонго; ширина ее – около 100 ярдов [90 м]; она впадает в Лиамбье с востока. Вода в Лоэти прозрачная, а в Леебе – темного мшистого цвета. После соединения Лоэти с Лиамбье их различно окрашенные воды текут некоторое время рядом, не смешиваясь друг с другом.
Прежде чем мы достигли Лоэти, нам встретилось много людей, жителей области Лобале, которые охотились на гиппопотамов. Как только эти люди увидели макололо, они опрометью убежали, оставив свои челны, посуду и одежду. Сопровождающие меня макалака, которые всюду, куда бы они ни приходили, принимались за грабеж, как разъяренные фурии бросились за ними, совершенно не обращая внимания на мои крики. Так как это происшествие могло совершенно испортить мою репутацию в Лобале, то, когда мои люди вернулись, я взял на себя роль начальника и заставил их положить все похищенное ими на берегу, оставив эти вещи их законным владельцам.
Теперь для меня стало очевидным, что здесь не существовало ни одного места, в котором макололо могли бы пользоваться спокойной жизнью. И если бы я, основываясь на этом, счел за лучшее вернуться домой и сказать, что «двери закрыты», то я заслуживал бы извинения. Но, считая своим долгом посвятить некоторую часть своей жизни этим необычайно доверчивым и привязчивым (по крайней мере, лично ко мне) макололо, я решил следовать второй части своего плана, если мне не удалось выполнить первую. Лееба идет, по-видимому, с севера или северо-северо-запада; поэтому, имея в руках старую португальскую карту, которая показывала, что р. Коанза берет начало в средней части континента с 9° ю. ш., я счел вероятным, что когда мы поднимемся по Леебе (с 14°11 ю. ш.) на два или три градуса, то мы будем в 120 милях [220 км] от Коанзы и без затруднений сможем следовать по ней вниз к побережью до Лоанды. Расчет этот логически был обоснован, но как часто бывает со многими правдоподобными теориями, одна из предпосылок оказалась совершенно неверной. Как мы после узнали, Коанза не берет начало нигде близко к центру страны.
Выше Либонты в огромном количестве водятся крупные животные, и они оказались замечательно смирными. Однажды вечером мимо нашего костра на расстоянии выстрела медленным шагом продефилировало стадо, насчитывавшее восемьдесят одного буйвола, а днем в 200 ярдах [180 м] от нас стояли без всякого страха стада великолепных южноафриканских антилоп. Все они принадлежали к полосатой разновидности; с их пятнами на передних ногах, большим подгрудком и лоснящимся гладким мехом они представляли очень красивое зрелище. Львиный рев слышится здесь чаще, чем в окрестностях рек Зоуги и Чобе. Однажды вечером мы слышали самый сильный рев, на какой только способен лев. Мы устроили себе постели на просторном песчаном берегу, и нас легко можно было видеть со всех сторон; и вот на противоположном берегу лев часами развлекал себя таким оглушительным ревом, какой только он мог издавать, пригнув, как всегда, свою морду к земле, чтобы его голос усиливался благодаря отражению звука от земли. Река была слишком широка, чтобы пуля могла долететь до него, поэтому мы предоставили ему услаждать самого себя, вполне уверенные в том, что он не отважится на наглые действия, как это было в стране бушменов. Где крупные животные водятся в изобилии, там всегда водятся в соответствующей пропорции и львы. Здесь их можно было видеть часто. Два из них, самых больших, каких я только видел вообще, были, кажется, такого же роста, как обыкновенные ослы; их тело кажется больше только благодаря гриве.
В это время здесь была партия арабов из Занзибара. Прежде чем мы вернулись с севера, Секелету уехал из Налье-ле в город своей матери, но он оставил для нас быка и просил следовать в тот же город. Мы направились вниз по рукаву Лиамбье, называемому Мариле, который отделяется от главного русла на 15°15 43 ю. ш. и представляет собой красивый глубокий поток около 60 ярдов [55 м] шириной. Благодаря ему вся местность около Нальеле имеет вид острова. Когда мы спали в одной деревне, находящейся на той же широте, на которой стоит Нальеле, то в деревню прибыли двое из вышеупомянутых арабов. У них такая же темная кожа, как и у макололо, но так как головы у них были обриты, то я не мог сравнить их волосы с волосами туземцев. Когда мы собирались уезжать, они пришли проститься, но я попросил их остаться и помочь нам есть нашего быка. Зная, что они очень разборчивы относительно употребления в пищу мяса, убитого не по их способу, я убедил их, сказав, что сам придерживаюсь их мнения относительно выпускания крови. Они между прочим заявили о своей антипатии к португальцам, «потому что те едят свинину», и о том, что «англичане им не нравятся, так как они бьют арабов за торговлю рабами». Относительно свинины я промолчал; хотя если бы они видели меня два дня назад около гиппопотама, то они отвернулись бы от меня, как от еретика, но я осмелился сказать им, что я согласен с англичанами, что лучше предоставить детям расти дома и покоить старость своих матерей, чем уводить их и продавать за море. Арабы никогда не пытаются оправдать этого, «они хотят только, чтобы негры обрабатывали землю, и они заботятся о неграх, как о собственных детях». Это обычная старая басня, оправдывающая зло под предлогом заботы об отсталых людях, которые не могут позаботиться о самих себе, и рекомендующая делать зло для того, чтобы получилось добро.
Расставшись со своими друзьями-арабами, мы продолжали ехать вниз по Мариле до тех пор, пока снова не вошли в Лиамбье и доехали до города Ма-Секелету («мать Секелету»), находящегося против о. Лойела. Секелету всегда щедро снабжал меня пищей, и как только я приехал, он сразу преподнес мне горшок вареного мяса, а его мать дала мне большой кувшин масла, которое все они делают в большом количестве для смазывания своего тела.
Так как Секелету приехал в эту часть своих владений первый раз, то это событие было для многих настоящим праздником. Старшины в каждой деревне поставляли ему быков, молоко и пиво, и всем этим могло бы объедаться гораздо большее число людей, чем толпа его спутников, хотя их прожорливость иногда просто удивительна.
Жители деревень обычно выражают свою радость песнями и плясками. Обычный у здешних жителей танец состоит в том, что мужчины, почти обнаженные, держа в руках дубины или маленькие военные топоры, образуют круг, и каждый из них кричит как можно громче, причем все они одновременно поднимают одну ногу, сильно топают ею два раза, затем поднимают другую ногу и топают ею один раз; только это одно движение и выполняется ими все время; руки и головы их находятся все время в движении. Во все время танца непрерывно поддерживается оглушительный, невообразимый рев. От постоянного топанья поднимаются облака пыли, и когда танцоры останавливаются, то на земле остаются глубокие следы. Если бы подобное зрелище наблюдалось в сумасшедшем доме, то в этом не было бы ничего необыкновенного, наоборот, это было бы даже в порядке вещей и способствовало бы разряжению крайнего возбуждения мозга, но в этом принимали участие седовласые мужчины, и притом с не меньшим жаром, чем и другие, юность которых может быть извинением для их усердного старания гнать из себя ручьями пот.
Мотибе спросил меня, что я думаю о танце макололо. Я ответил: «Это очень тяжелый труд, и он приносит мало пользы». – «Да, – возразил он, – но это очень красиво, и Секелету даст нам быка за то, что мы танцуем для него». Когда танцующие оканчивают свою работу, то Секелету обыкновенно убивает для них быка.
Во время танца женщины стоят рядом, хлопая в ладоши, и иногда одна из них входит в круг, состоящий из сотен мужчин, проделывает несколько движений и удаляется. Так как я никогда не делал попыток войти в дух этих вещей и неспособен к этому, то я не могу рекомендовать танцующим макололо нашу польку, но у меня есть не менее авторитетный голос, чем голос такого лица, как Мотибе, тестя Секелету, который сказал: «Это красиво». Меня часто спрашивали, танцуют ли белые люди. Я подумал о болезни, называемой пляской св. Витта, но не мог сказать, чтобы все наши танцоры были одержимы ею, и дал ответ, который, – мне стыдно в этом признаться, – отнюдь не возвысил некоторых из наших юных соотечественниц в глазах макололо.
Так как Секелету задержался у своей матери, дожидаясь только меня, то сейчас же по моем приезде мы все уехали из города и направились вниз по реке. Скорость нашего продвижения по течению была более быстрой, потому что мы проехали за один день расстояние от Литофе до Гонье, составляющее 44 мили [81 км] по прямой, а если прибавим к этому изгибы реки, то промежуток по длине будет не меньше чем 60 географических миль. При такой скорости мы быстро достигли Сешеке, а затем и города Линьянти.
Глава XIII
Предварительные приготовления к путешествию. – Пичо. – Двадцать семь человек назначено сопровождать меня на запад. – Сильные желания макололо завязать торговые отношения с побережьем. – Снаряжение для путешествия. – Отъезд из Линьянти 11 ноября 1853 г. и посадка на челноки в Чобе. – Опасность от гиппопотамов. – Берега Чобе. – Деревья. – Течение реки. – Остров Мпария у места слияния Чобе с Лиамбье. – Происшествие. – Поднятие по Лиамбье. – Мать макалака игнорирует власть старшины. – Наказание воров. – Наблюдение нового месяца. – Продолжение пути вверх по реке. – Плод, доставляющий стрихнин. – Другие фрукты. – Быстрины. – Птицы. – Рыбы. – Гиппопотамы и их детеныши
Линьянти, сентябрь 1853 г. По моему предложению для исследования западной части страны были посланы люди, чтобы увидеть, можно ли найти в ней какую-нибудь зону, свободную от цеце и позволяющую нам выехать отсюда. Поиски оказались безрезультатными. Город и область Линьянти окружены лесами, кишащими этими ядовитыми насекомыми, за исключением очень немногих мест; к их числу принадлежат те, через которые мы вышли на Саншурех, или, например, окрестности Сешеке. Местности, лежащие к востоку и к западу от долины бароце, свободны от этого бича, но там нам испортили дорогу работорговцы; никто не пошел бы по ней, не будучи вооруженным с ног до головы. Мамбари сообщили мне, что в Лоанде живет много англичан, поэтому я решил ехать туда. Перспектива свидания с соотечественниками брала верх над трудностями предстоящего долгого пути.
Для обсуждения необходимых мероприятий был создан пичо. На всех таких собраниях допускается полная свобода слова. На этом собрании один из старых прорицателей сказал: «Куда он берет вас? Белый человек губит вас. Ваши одежды уже пахнут кровью». Любопытно видеть, как много везде одинакового в мире. Этот человек был заядлым пессимистом. Во всяком задуманном предприятии он всегда видел что-то страшное; он был убежден, например, в том, что какое-нибудь затмение или комета означают во время войны своевременность и необходимость отступления. Но Себитуане еще раньше смотрел на его предчувствия как на проявление трусости, и Секелету в данном случае только высмеял его. Общий голос был в мою пользу.
Для сопровождения меня на запад Секелету назначил двадцать семь человек. Они не были наняты, а просто посланы, чтобы дать мне возможность выполнить предприятие, в котором я был заинтересован столько же, сколько сам вождь и большинство его людей. Они страстно желали завести свободную и выгодную для них торговлю с белыми людьми. Так как цены, которые могли дать им торговцы Кэпа после больших издержек на утомительную поездку в Кэп, были очень низкими, то для туземцев едва ли было выгодно поставлять продукцию на кэпский рынок, а мамбари, которые давали им по несколько кусков ситца или байки за слоновую кость, стоившую гораздо больше фунтов стерлингов, чем отмериваемые ими ярды материи, создали у туземцев мнение, что торговать с ними значило просто выбрасывать слоновую кость на ветер. Желание макололо завести торговлю непосредственно с побережьем совершенно совпадало с моим собственным убеждением в том, что без торговли невозможно достигнуть прогресса и процветания народа.
Последствием лихорадки у меня была сильная физическая слабость и какое-то странное головокружение, возникающее в те моменты, когда я переводил свой взгляд вверх; мне при этом казалось, что все устремляется влево, и если я не останавливал сейчас же свой взгляд на каком-либо предмете, то моментально падал на землю; кроме того, если я внезапно повертывался ночью, то у меня бывали приступы, напоминающие разлитие желчи.
Макололо поставили мне вопрос: «Не будут ли белые люди в случае твоей смерти бранить нас за то, что мы позволили тебе уйти в нездоровую и неведомую страну, полную врагов?» Я ответил, что никто из моих друзей не будет бранить их, потому что на тот случай, если бы я не вернулся, я оставляю Секелету книгу, которую он отошлет мистеру Моффету, и эта книга объяснит ему все, что случилось со мной со времени моего отъезда. Эта книга была моим дневником. Впоследствии я задержался в Лоанде дольше, чем рассчитывал, и Секелету передал мою книгу и письмо одному торговцу; поэтому я не имел возможности после разыскать ее. Об этом я очень жалею теперь, так как в книге находились ценные заметки о жизни диких животных. Письмо заключало в себе просьбу переслать дневник моей семье. Таким образом, передо мной предстала в довольно простой прозаической форме перспектива исчезнуть из этого прекрасного мира. Возможность расстаться навсегда с женой и детьми, порвать все узы, связывающие меня с землей, и перейти в неизведанное состояние небытия казалась мне очень серьезным делом. Я написал письмо своему брату, поручая его заботам свою маленькую дочь, так как твердо решил «или достигнуть цели, или умереть» при своей попытке открыть эту часть Африки. Буры, завладев всем моим имуществом, избавили меня от труда составлять завещание, а принимая во внимание ту свободу и отсутствие тягостных забот, которые я почувствовал в своей душе после потери имущества, я решил, что лучше быть потерпевшей стороной, чем одним из грабителей.
Когда я поручил макололо свою повозку и остающееся на месте имущество, они убрали все это в одну из хижин. Два воина, Понуане и Масале, привели двух телочек. Проделав несколько таинственных телодвижений, они попросили вождя скрепить заключенное между ними соглашение о том, что этих обеих телочек должен получить тот из них, кто первым убьет воина матабеле при защите моей повозки.
У меня было три мушкета для моих людей и один карабин и двуствольное ружье для себя самого; увидев во время поездки по Леебе множество животных, я думал, что буду легко удовлетворять потребность нашего отряда в питании. Желая также предотвратить тот упадок духа, который естественно может возникнуть у моих спутников при встрече их со всякими трудностями, если им придется нести очень большой груз, я взял с собой немного бисквитов, несколько фунтов чая и сахара, около двадцати фунтов кофе, которое, по мнению арабов, весьма укрепляет и освежает силы после утомительного знойного пути, даже если употреблять его без молока и сахара. Мы взяли с собой также квадратную оловянную коробку около 15 дюймов [около 40 см] в длину и ширину, набитую бельем, брюками и ботинками, чтобы мне было во что одеться, когда мы достигнем тех мест, где существует цивилизованная жизнь, затем – мешок с другой одеждой, которая предназначалась для ношения в дороге, и одну коробку с медикаментами; третья коробка вмещала в себе весь запас моих книг, состоявший из морского календаря, логарифмических таблиц Томсона и Библии; в четвертом ящике находился волшебный фонарь, который оказался очень полезным для нас. Секстант, искусственный горизонт, термометр и компасы несли особо. Порох был разложен частями во всем багаже так, что, если бы с одной его частью случилось что-нибудь, у нас оставалось бы чем стрелять. Главные наши виды на питание заключались в порохе, но на случай недостатка в нем я взял с собой 20 фунтов бус ценою в 40 шиллингов, которые оставались у меня от запаса, привезенного из Кейптауна; взял я с собою также небольшую цыганскую палатку, в которой можно было только спать, плащ из овчины, служивший одеялом, и в качестве постели – лошадиную попону. Так как я всегда считал, что для успешного путешествия нужно брать с собой как можно меньше груза и не забывать брать с собой свой рассудок, то взятое нами снаряжение было весьма скромным, причем имелось в виду, что к концу нашего путешествия по воде оно будет еще меньше. Другие, быть может, нашли бы безрассудным приниматься за дело таким образом, но я был убежден в том, что если не достигну цели, то это произойдет не от недостатка в безделушках, рекомендуемых рекламой для путешественников, но от недостатка мужества или оттого, что огромный багаж вызовет вожделение у туземцев при проезде через их области.
Линьянти, сентябрь 1853 г. По моему предложению для исследования западной части страны были посланы люди, чтобы увидеть, можно ли найти в ней какую-нибудь зону, свободную от цеце и позволяющую нам выехать отсюда. Поиски оказались безрезультатными. Город и область Линьянти окружены лесами, кишащими этими ядовитыми насекомыми, за исключением очень немногих мест; к их числу принадлежат те, через которые мы вышли на Саншурех, или, например, окрестности Сешеке. Местности, лежащие к востоку и к западу от долины бароце, свободны от этого бича, но там нам испортили дорогу работорговцы; никто не пошел бы по ней, не будучи вооруженным с ног до головы. Мамбари сообщили мне, что в Лоанде живет много англичан, поэтому я решил ехать туда. Перспектива свидания с соотечественниками брала верх над трудностями предстоящего долгого пути.
Для обсуждения необходимых мероприятий был создан пичо. На всех таких собраниях допускается полная свобода слова. На этом собрании один из старых прорицателей сказал: «Куда он берет вас? Белый человек губит вас. Ваши одежды уже пахнут кровью». Любопытно видеть, как много везде одинакового в мире. Этот человек был заядлым пессимистом. Во всяком задуманном предприятии он всегда видел что-то страшное; он был убежден, например, в том, что какое-нибудь затмение или комета означают во время войны своевременность и необходимость отступления. Но Себитуане еще раньше смотрел на его предчувствия как на проявление трусости, и Секелету в данном случае только высмеял его. Общий голос был в мою пользу.
Для сопровождения меня на запад Секелету назначил двадцать семь человек. Они не были наняты, а просто посланы, чтобы дать мне возможность выполнить предприятие, в котором я был заинтересован столько же, сколько сам вождь и большинство его людей. Они страстно желали завести свободную и выгодную для них торговлю с белыми людьми. Так как цены, которые могли дать им торговцы Кэпа после больших издержек на утомительную поездку в Кэп, были очень низкими, то для туземцев едва ли было выгодно поставлять продукцию на кэпский рынок, а мамбари, которые давали им по несколько кусков ситца или байки за слоновую кость, стоившую гораздо больше фунтов стерлингов, чем отмериваемые ими ярды материи, создали у туземцев мнение, что торговать с ними значило просто выбрасывать слоновую кость на ветер. Желание макололо завести торговлю непосредственно с побережьем совершенно совпадало с моим собственным убеждением в том, что без торговли невозможно достигнуть прогресса и процветания народа.
Последствием лихорадки у меня была сильная физическая слабость и какое-то странное головокружение, возникающее в те моменты, когда я переводил свой взгляд вверх; мне при этом казалось, что все устремляется влево, и если я не останавливал сейчас же свой взгляд на каком-либо предмете, то моментально падал на землю; кроме того, если я внезапно повертывался ночью, то у меня бывали приступы, напоминающие разлитие желчи.
Макололо поставили мне вопрос: «Не будут ли белые люди в случае твоей смерти бранить нас за то, что мы позволили тебе уйти в нездоровую и неведомую страну, полную врагов?» Я ответил, что никто из моих друзей не будет бранить их, потому что на тот случай, если бы я не вернулся, я оставляю Секелету книгу, которую он отошлет мистеру Моффету, и эта книга объяснит ему все, что случилось со мной со времени моего отъезда. Эта книга была моим дневником. Впоследствии я задержался в Лоанде дольше, чем рассчитывал, и Секелету передал мою книгу и письмо одному торговцу; поэтому я не имел возможности после разыскать ее. Об этом я очень жалею теперь, так как в книге находились ценные заметки о жизни диких животных. Письмо заключало в себе просьбу переслать дневник моей семье. Таким образом, передо мной предстала в довольно простой прозаической форме перспектива исчезнуть из этого прекрасного мира. Возможность расстаться навсегда с женой и детьми, порвать все узы, связывающие меня с землей, и перейти в неизведанное состояние небытия казалась мне очень серьезным делом. Я написал письмо своему брату, поручая его заботам свою маленькую дочь, так как твердо решил «или достигнуть цели, или умереть» при своей попытке открыть эту часть Африки. Буры, завладев всем моим имуществом, избавили меня от труда составлять завещание, а принимая во внимание ту свободу и отсутствие тягостных забот, которые я почувствовал в своей душе после потери имущества, я решил, что лучше быть потерпевшей стороной, чем одним из грабителей.
Когда я поручил макололо свою повозку и остающееся на месте имущество, они убрали все это в одну из хижин. Два воина, Понуане и Масале, привели двух телочек. Проделав несколько таинственных телодвижений, они попросили вождя скрепить заключенное между ними соглашение о том, что этих обеих телочек должен получить тот из них, кто первым убьет воина матабеле при защите моей повозки.
У меня было три мушкета для моих людей и один карабин и двуствольное ружье для себя самого; увидев во время поездки по Леебе множество животных, я думал, что буду легко удовлетворять потребность нашего отряда в питании. Желая также предотвратить тот упадок духа, который естественно может возникнуть у моих спутников при встрече их со всякими трудностями, если им придется нести очень большой груз, я взял с собой немного бисквитов, несколько фунтов чая и сахара, около двадцати фунтов кофе, которое, по мнению арабов, весьма укрепляет и освежает силы после утомительного знойного пути, даже если употреблять его без молока и сахара. Мы взяли с собой также квадратную оловянную коробку около 15 дюймов [около 40 см] в длину и ширину, набитую бельем, брюками и ботинками, чтобы мне было во что одеться, когда мы достигнем тех мест, где существует цивилизованная жизнь, затем – мешок с другой одеждой, которая предназначалась для ношения в дороге, и одну коробку с медикаментами; третья коробка вмещала в себе весь запас моих книг, состоявший из морского календаря, логарифмических таблиц Томсона и Библии; в четвертом ящике находился волшебный фонарь, который оказался очень полезным для нас. Секстант, искусственный горизонт, термометр и компасы несли особо. Порох был разложен частями во всем багаже так, что, если бы с одной его частью случилось что-нибудь, у нас оставалось бы чем стрелять. Главные наши виды на питание заключались в порохе, но на случай недостатка в нем я взял с собой 20 фунтов бус ценою в 40 шиллингов, которые оставались у меня от запаса, привезенного из Кейптауна; взял я с собою также небольшую цыганскую палатку, в которой можно было только спать, плащ из овчины, служивший одеялом, и в качестве постели – лошадиную попону. Так как я всегда считал, что для успешного путешествия нужно брать с собой как можно меньше груза и не забывать брать с собой свой рассудок, то взятое нами снаряжение было весьма скромным, причем имелось в виду, что к концу нашего путешествия по воде оно будет еще меньше. Другие, быть может, нашли бы безрассудным приниматься за дело таким образом, но я был убежден в том, что если не достигну цели, то это произойдет не от недостатка в безделушках, рекомендуемых рекламой для путешественников, но от недостатка мужества или оттого, что огромный багаж вызовет вожделение у туземцев при проезде через их области.