Страница:
— Мне надо... Надо лечь, — прошептала она. — И всё...
С этими словами Иззи рухнула на руки Кэти.
Когда Кэти осторожно провожала ее до постели, Иззи наконец-то разжала пальцы и выпустила ремень рюкзака. Всё, что произошло потом, смешалось в ее голове в одно неясное пятно из образов и звуков. Сознание то покидало Иззи, то снова возвращалось, а доносящиеся звуки напоминали сбившуюся настройку радиоприемника. Вот Кэти звонит куда-то по телефону. Кажется, потом ее повезли в больницу на машине. Иззи точно помнила, что с ней разговаривала врач, но почему она так похожа на Джилли? Пришлось закрыть глаза и просто слушать.
— Пара сломанных ребер, многочисленные кровоподтеки и легкое сотрясение, — услышала Иззи от Джилли-доктора, говорившей с пакистанским акцентом.
Словно перечисляют покупки в гастрономе. Только почему-то у нее в голове. Стоит у прилавка и говорит: «Да, я возьму эти сломанные ребра, только если они свежие».
— Вы говорите, что на нее напали? — продолжала доктор.
— Так сказала она.
Это голос Кэти. Вот только доносится откуда-то издалека. С другого конца комнаты. С другого конца города.
— Вы заявили в полицию?
— Боже, да я об этом и не подумала. Скажите, с ней всё будет в порядке?
— Мы обследуем ее к вечеру, но, думаю, после хорошего отдыха она снова будет...
Настройка в голове Иззи снова потеряла станцию. Всё вокруг исчезло.
Иззи очнулась в больничной палате. Она уставилась на покрытый трещинами белый потолок и стала гадать, как она здесь оказалась. В висках как будто появилась бригада маленьких человечков, которым кто-то поручил разнести ее мозг вдребезги. Иззи ясно ощущала движения лома, крушившего ее череп с угнетающей периодичностью. Потом видение изменилось, на смену маленьким человечкам пришла банда подростков, которые набросились на нее у студии Рашкина, сбили с ног и стали пинать ногами, смеясь при каждом ударе...
Так значит, на нее напали, и поэтому она оказалась в больнице. Ее сильно избили. Иззи вспомнила, как свернулась клубочком, чтобы закрыться от ударов. Неудивительно, что у нее всё болит. Каждая частица тела ноет от побоев, а в голове боль сильнее всего.
Иззи решила посмотреть, нет ли на столике у кровати болеутоляющих таблеток. Она повернула голову и увидела дремлющую на стуле Кэти. Как только та ощутила на себе взгляд Иззи, она сразу же открыла глаза.
— Как давно ты тут сидишь? — спросила Иззи.
Губы всё еще плохо ее слушались, челюсть болела, но она все же могла говорить. Иззи вспомнила, как стояла на пороге квартиры, не в силах произнести ни слова целиком.
— Всю ночь, — ответила Кэти. — Но большую часть времени я спала. Как ты себя чувствуешь?
— Думаю, сносно. Только голова болит.
— Это неудивительно.
Иззи перевела взгляд на свое тело, скрытое под больничной простыней.
— У меня... что-нибудь сломано? — спросила она, не в силах пошевелить руками или ногами.
Кэти покачала головой:
— Всё цело. По всему телу синяки, но в остальном всё благополучно.
— Полагаю, мне очень повезло.
Кэти пересела на край кровати и нежно обняла подругу.
— Ох, та belleИззи, — тихо произнесла она. — Ты меня так напугала.
— Я и сама испугалась.
— Всё в порядке, — заверил ее полицейский. — В ситуации, подобной вашей, люди нередко с трудом вспоминают собственное имя, не говоря уже о наружности своих обидчиков.
Но Иззи всё же пыталась вспомнить. Она закрыла глаза и попробовала восстановить в памяти лица напавших на нее подростков, но безуспешно. Перед ее глазами мелькали расплывчатые контуры каких-то фигур, но лица так и остались неразличимыми. От воспоминаний о нападении ее тут же бросило в дрожь.
— Самое главное сейчас, — продолжал детектив, — это поправиться. А с остальным мы разберемся позже.
Перед их уходом в палату Иззи заглянула врач — симпатичная пакистанка, ничуть не похожая на Джилли, и в комнате стало совсем тесно. Детективы закончили беседу и оставили Иззи свою карточку, чтобы она позвонила, если вспомнит что-нибудь важное. Еще они настаивали на визите Иззи в участок с целью показать ей имеющиеся фотографии преступников, но доктор посоветовала отложить это мероприятие на несколько дней. Иззи с радостью с ней согласилась; меньше всего на свете ей хотелось сейчас перелистывать альбом с фотографиями бандитов.
Детективы ушли, вслед за ними покинула палату врач, и Иззи было наконец позволено отправиться домой. К тому моменту уже наступил полдень. Кэти с помощью санитара на каталке вывезла подругу из больницы, и яркий солнечный свет на белом снегу заставил Иззи беспомощно зажмуриться. Через несколько мгновений она всё же открыла глаза и увидела прямо перед собой Алана и Джилли, и «фольксваген» Алана, стоящий наготове, чтобы отвезти ее домой. Друзья проявили искреннюю заботу о ней, как всегда бывает во время болезни, и Иззи чувствовала бы себя несколько смущенной, если бы не сильная боль. Удары в голове перешли в легкую пульсацию, но это слабо утешало, поскольку всё остальное тело отзывалось резкой болью на любое движение, даже дыхание давалось ей с трудом. На припухшем лице проявились разноцветные кровоподтеки, так что перед выходом из больницы Иззи с трудом узнала свое отражение в зеркале.
— Зато теперь ты знаешь, как будешь выглядеть, если наберешь несколько лишних фунтов, — пошутила Кэти.
— И раскрашу лицо по моде панков.
— Сумасшедших панков. А вообще-то тебе идет. Зеленовато-желтый цвет синяков выгодно оттеняет твои зеленые глаза. А черный цвет всегда был твоим любимым.
Иззи с удовольствием шлепнула бы подругу, но была еще слишком слаба.
— Давай поскорее отправимся домой, — сказала она.
На этот раз, усаживаясь в маленькую машину, они обошлись без долгих споров, кто в последний раз сидел впереди и насколько Кэти была выше Иззи и нуждалась в дополнительном пространстве, чтобы вытянуть ноги.
— Этот случай похож на то, что произошло с Рашель, — раздался голос Джилли с заднего сиденья, как только они выехали со стоянки.
— Нет, — покачала головой Иззи. — Меня только избили.
— И копы вели себя вполне по-человечески, — добавила Кэти.
Потом разговор перешел на обсуждение хамского поведения полицейских в большинстве случаев, и Иззи постепенно перестала прислушиваться. Она задремала. И ее мысли вновь вернулись к образам нападавших, но на этот раз перед ней проплывали их лица. Все они как две капли воды были похожи на Рашкина, но это было лишено всякого смысла. Машина остановилась на Уотерхауз-стрит, и сон улетучился, а Иззи нащупала пальцами сплетенный из лент браслет.
— Это ты привязала ленты на перила пожарной лестницы прошлой ночью? — спросила она у Кэти, как только они остались вдвоем.
— Ленты? Какие ленты? — удивилась подруга.
— Не знаю, — слабо пожала плечами Иззи. — Наверно, мне это приснилось.
Как и то, что Рашкин убил ее крылатую кошку, напал на Пэддиджека и на нее тоже...
Вот только ленты существовали на самом деле — на ее руке сохранилось доказательство. Как только Кэти вышла из спальни, чтобы Иззи смогла отдохнуть, она с трудом дотащилась до окна и прижалась лицом к холодному стеклу. Оставленный ею накануне конверт с двумя браслетами исчез.
— Я говорила совсем не то, что думала, — прошептала она, своим дыханием затуманивая стекло. — Мне безразлично, кто ты на самом деле. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы прогнать из своей жизни.
Ответа не последовало. Джон не появился на дорожке и не поднялся по железной лестнице, чтобы побыть с ней, как бывало всегда, когда Иззи хотела этого. Но на этот раз она и не ждала ответа. Она не надеялась, что когда-нибудь снова увидится с ним.
Вот уже вторую ночь из многих последующих она засыпала со слезами на глазах, оплакивая свою потерю.
Но о Джоне она ничего не слышала. И о Рашкине тоже. Хотя уже через несколько дней Иззи перестала ждать своего учителя. Он прислал ей письмо, в котором даже не упоминалось о ее несчастье и не было пожеланий скорейшего выздоровления. Похоже, у Рашкина возникли собственные проблемы.
"Изабель!
Наверно, ты уже поняла, что я должен уехать на некоторое время. Надеюсь, ты будешь продолжать пользоваться студией в мое отсутствие. Ключ от двери я оставил под глиняным цветочным горшком у заднего входа.
Я не могу сказать точно, как долго пробуду в отъезде, но обещаю известить тебя перед своим возвращением, так что ты, если пожелаешь, можешь избежать нашей встречи. Я всё пойму. Мое поведение не заслуживает прощения.
Твой покорный слуга, Винсент".
Но Иззи так и не поняла, что имел в виду Рашкин. И почему Джон, до сих пор появлявшийся каждый раз, когда она в нем нуждалась, всегда угадывавший ее желания долгие недели, а потом и месяцы, не чувствовал стремления ее сердца, жаждавшего встречи. Иззи стала опасаться, что ненамеренно отослала его обратно в потусторонний мир, откуда он появился благодаря ее картине. Сам портрет оставался неизменным, словно подтверждая жизненную силу персонажа, но Джон как будто исчез из этого мира. За время длительного выздоровления Иззи поклялась больше никогда не вызывать к жизни никаких существ. Джон прав. Как смеет она претендовать на роль Бога? Как может она вызывать в мир невинных существ вроде Пэддиджека, а потом бросать их на улицах незнакомого города? Но Кэти с ней не согласилась.
— Ты сама однажды сказала, — спорила подруга, — что не принуждаешь их пересекать границу. Ты всего лишь открываешь перед ними дверь. Ты предлагаешь им образ и форму, изображенную на полотне, но им предоставлено право выбора, принимать ее или нет. Им, а не тебе, решать, влезать в нарисованный тобой образ или нет.
— Но такой шаг может представлять для них опасность...
— Ma belleИззи, для них это не опаснее, чем для нас самих. Мы приходим в этот мир, обладая не большими знаниями, чем они, и даже не помним, как появляемся на свет. Может, и мы когда-то были бесплотными духами, витавшими в потустороннем мире, и сами решили обосноваться в утробах наших матерей.
— Но я не Бог, — возразила Иззи. — Я не могу принять на себя такую ответственность.
— А я и не утверждаю, что ты Бог.
— Как же я могу отвечать за их жизни?
— А вот в этом вопросе я не согласна с Джоном, — ответила Кэти. — Здесь нет никакой разницы с тем, как это происходит с нами. Мы рождаемся, а потом сами находим свою дорогу в жизни.
— Это не так. У каждого из нас есть родители, которые помогают нам окрепнуть, хотя бы в первые годы.
— Не у всех.
— Ты понимаешь, о чем я говорю.
— Конечно, понимаю. Но разница в том, что ты вызываешь в мир уже взрослых людей. Вспомни хотя бы Джона. Если уж ты так беспокоишься об их безопасности, не изображай новорожденных младенцев.
— Я не знаю, — задумчиво покачала головой Иззи.
— Никто не может заставить тебя насильно, — продолжала Кэти. — Я не пытаюсь на тебя давить. Но если уж у тебя такой дар, то, отказавшись от него, ты лишишь этих людей права на жизнь — права сделать выбор,а это значит — злоупотребить своим даром. Конечно, не так, как, по мнению Джона, поступает Рашкин, но и это тоже неправильно. Я допускаю, что наш мир — не самое безопасное место, но мы ведь справляемся.
— Но зачем заставлять кого-то выбирать и рисковать. Не лучше ли оставить их там, где они находятся сейчас?
— Я могу предположить, что ты никогда не собираешься заводить детей.
— Это твое предположение? — вздохнула Иззи. Но Кэти было не так-то просто сбить с толку.
— Если бы они не хотели пересекать черту, они не стали бы оживлять нарисованные тобой тела. Они самиделают выбор.
— Но...
— Тогда подумай еще и о другом. Одна из причин плачевного состояния нашего мира заключается в том, что люди не верят в волшебство. Существа, которых ты вызываешь своим творчеством, могут помочь преодолеть серость и уныние нашего бытия и наполнить его яркими красками волшебных чудес. Столкнувшись с плодами твоей магии, люди непременно расширят свой кругозор и перестанут смотреть только прямо перед собой. Тогда они смогут разглядеть и своих соседей, а когда это произойдет, может, мы все научимся заботиться о своем мире и друг о друге.
— И всё же вряд ли стоит заставлять их рисковать собственной безопасностью ради нашего благополучия.
— Не только ради нас, — возразила Кэти. — Это и ради них самих. Ты ведь не можешь утверждать, что им здесь не нравится, иначе зачем им преодолевать границу? Я могу сказать со всей уверенностью, что никогда не встречала человека, настолько очарованного жизнью, как Джон.
— Хорошо, — против своей воли согласилась Иззи. — Но ты всё же подбиваешь меня на чертовски трудную работу.
— Но она того стоит. Невозможно придумать более рационального использования таланта. Независимо от форм творчества наша задача состоит в том, чтобы мир после нас стал хоть чуточку лучше, а иначе не стоит и стараться. Я имею в виду не только внешнюю красоту. Я говорю о попытках решить стоящие перед нами проблемы. О попытках заставить других людей увидеть эти проблемы и вызвать в них желание предложить свою помощь. Для этого я и пишу свои сказки.
Спор остался незаконченным. Иззи был необходим отдых, как для тела, так и для души. Тело выздоравливало быстрее. Она уже могла передвигаться без напряжения, но всё еще скучала по Джону и ни на шаг не приблизилась к решению загадки, почему он не приходит так долго. Прежде он так легко читал ее душевные послания. Почему же теперь он не чувствует ее раскаяния? Иззи совершила ужасную, чудовищную ошибку. Она осознала это. Господи, да она поняла, что поступила глупо уже через десять минут после того, как несправедливые слова сорвались с ее губ. И теперь Иззи просто хотела сказать Джону, как она сожалеет о случившемся. Она всегда любила его, независимо от того, кем он был и откуда пришел. Но у нее не будет ни малейшей возможности рассказать ему о своей любви до тех пор, пока он сам к ней не придет.
В худшие минуты Иззи начинала думать, что Джон обо всём знает, но всё же не хочет возвращаться, и это было для нее самым жестоким испытанием.
Отрывки из дневника
С этими словами Иззи рухнула на руки Кэти.
Когда Кэти осторожно провожала ее до постели, Иззи наконец-то разжала пальцы и выпустила ремень рюкзака. Всё, что произошло потом, смешалось в ее голове в одно неясное пятно из образов и звуков. Сознание то покидало Иззи, то снова возвращалось, а доносящиеся звуки напоминали сбившуюся настройку радиоприемника. Вот Кэти звонит куда-то по телефону. Кажется, потом ее повезли в больницу на машине. Иззи точно помнила, что с ней разговаривала врач, но почему она так похожа на Джилли? Пришлось закрыть глаза и просто слушать.
— Пара сломанных ребер, многочисленные кровоподтеки и легкое сотрясение, — услышала Иззи от Джилли-доктора, говорившей с пакистанским акцентом.
Словно перечисляют покупки в гастрономе. Только почему-то у нее в голове. Стоит у прилавка и говорит: «Да, я возьму эти сломанные ребра, только если они свежие».
— Вы говорите, что на нее напали? — продолжала доктор.
— Так сказала она.
Это голос Кэти. Вот только доносится откуда-то издалека. С другого конца комнаты. С другого конца города.
— Вы заявили в полицию?
— Боже, да я об этом и не подумала. Скажите, с ней всё будет в порядке?
— Мы обследуем ее к вечеру, но, думаю, после хорошего отдыха она снова будет...
Настройка в голове Иззи снова потеряла станцию. Всё вокруг исчезло.
Иззи очнулась в больничной палате. Она уставилась на покрытый трещинами белый потолок и стала гадать, как она здесь оказалась. В висках как будто появилась бригада маленьких человечков, которым кто-то поручил разнести ее мозг вдребезги. Иззи ясно ощущала движения лома, крушившего ее череп с угнетающей периодичностью. Потом видение изменилось, на смену маленьким человечкам пришла банда подростков, которые набросились на нее у студии Рашкина, сбили с ног и стали пинать ногами, смеясь при каждом ударе...
Так значит, на нее напали, и поэтому она оказалась в больнице. Ее сильно избили. Иззи вспомнила, как свернулась клубочком, чтобы закрыться от ударов. Неудивительно, что у нее всё болит. Каждая частица тела ноет от побоев, а в голове боль сильнее всего.
Иззи решила посмотреть, нет ли на столике у кровати болеутоляющих таблеток. Она повернула голову и увидела дремлющую на стуле Кэти. Как только та ощутила на себе взгляд Иззи, она сразу же открыла глаза.
— Как давно ты тут сидишь? — спросила Иззи.
Губы всё еще плохо ее слушались, челюсть болела, но она все же могла говорить. Иззи вспомнила, как стояла на пороге квартиры, не в силах произнести ни слова целиком.
— Всю ночь, — ответила Кэти. — Но большую часть времени я спала. Как ты себя чувствуешь?
— Думаю, сносно. Только голова болит.
— Это неудивительно.
Иззи перевела взгляд на свое тело, скрытое под больничной простыней.
— У меня... что-нибудь сломано? — спросила она, не в силах пошевелить руками или ногами.
Кэти покачала головой:
— Всё цело. По всему телу синяки, но в остальном всё благополучно.
— Полагаю, мне очень повезло.
Кэти пересела на край кровати и нежно обняла подругу.
— Ох, та belleИззи, — тихо произнесла она. — Ты меня так напугала.
— Я и сама испугалась.
IX
Во время обеда, который Иззи разделила с Кэти, пришли два детектива из полицейского участка, чтобы взять показания у пострадавшей. Оба полицейских показались ей угрожающе крупными и громогласными. Как только они представились, Кэти, вспомнив печальный опыт Рашель, мгновенно ощетинилась, готовая встать на защиту подруги, но полицейский, который вел разговор, держался очень вежливо, и в его вопросах Иззи ощутила искреннее сочувствие. Когда она с сожалением призналась, что не может почти ничего вспомнить, детективы не слишком удивились.— Всё в порядке, — заверил ее полицейский. — В ситуации, подобной вашей, люди нередко с трудом вспоминают собственное имя, не говоря уже о наружности своих обидчиков.
Но Иззи всё же пыталась вспомнить. Она закрыла глаза и попробовала восстановить в памяти лица напавших на нее подростков, но безуспешно. Перед ее глазами мелькали расплывчатые контуры каких-то фигур, но лица так и остались неразличимыми. От воспоминаний о нападении ее тут же бросило в дрожь.
— Самое главное сейчас, — продолжал детектив, — это поправиться. А с остальным мы разберемся позже.
Перед их уходом в палату Иззи заглянула врач — симпатичная пакистанка, ничуть не похожая на Джилли, и в комнате стало совсем тесно. Детективы закончили беседу и оставили Иззи свою карточку, чтобы она позвонила, если вспомнит что-нибудь важное. Еще они настаивали на визите Иззи в участок с целью показать ей имеющиеся фотографии преступников, но доктор посоветовала отложить это мероприятие на несколько дней. Иззи с радостью с ней согласилась; меньше всего на свете ей хотелось сейчас перелистывать альбом с фотографиями бандитов.
Детективы ушли, вслед за ними покинула палату врач, и Иззи было наконец позволено отправиться домой. К тому моменту уже наступил полдень. Кэти с помощью санитара на каталке вывезла подругу из больницы, и яркий солнечный свет на белом снегу заставил Иззи беспомощно зажмуриться. Через несколько мгновений она всё же открыла глаза и увидела прямо перед собой Алана и Джилли, и «фольксваген» Алана, стоящий наготове, чтобы отвезти ее домой. Друзья проявили искреннюю заботу о ней, как всегда бывает во время болезни, и Иззи чувствовала бы себя несколько смущенной, если бы не сильная боль. Удары в голове перешли в легкую пульсацию, но это слабо утешало, поскольку всё остальное тело отзывалось резкой болью на любое движение, даже дыхание давалось ей с трудом. На припухшем лице проявились разноцветные кровоподтеки, так что перед выходом из больницы Иззи с трудом узнала свое отражение в зеркале.
— Зато теперь ты знаешь, как будешь выглядеть, если наберешь несколько лишних фунтов, — пошутила Кэти.
— И раскрашу лицо по моде панков.
— Сумасшедших панков. А вообще-то тебе идет. Зеленовато-желтый цвет синяков выгодно оттеняет твои зеленые глаза. А черный цвет всегда был твоим любимым.
Иззи с удовольствием шлепнула бы подругу, но была еще слишком слаба.
— Давай поскорее отправимся домой, — сказала она.
На этот раз, усаживаясь в маленькую машину, они обошлись без долгих споров, кто в последний раз сидел впереди и насколько Кэти была выше Иззи и нуждалась в дополнительном пространстве, чтобы вытянуть ноги.
— Этот случай похож на то, что произошло с Рашель, — раздался голос Джилли с заднего сиденья, как только они выехали со стоянки.
— Нет, — покачала головой Иззи. — Меня только избили.
— И копы вели себя вполне по-человечески, — добавила Кэти.
Потом разговор перешел на обсуждение хамского поведения полицейских в большинстве случаев, и Иззи постепенно перестала прислушиваться. Она задремала. И ее мысли вновь вернулись к образам нападавших, но на этот раз перед ней проплывали их лица. Все они как две капли воды были похожи на Рашкина, но это было лишено всякого смысла. Машина остановилась на Уотерхауз-стрит, и сон улетучился, а Иззи нащупала пальцами сплетенный из лент браслет.
— Это ты привязала ленты на перила пожарной лестницы прошлой ночью? — спросила она у Кэти, как только они остались вдвоем.
— Ленты? Какие ленты? — удивилась подруга.
— Не знаю, — слабо пожала плечами Иззи. — Наверно, мне это приснилось.
Как и то, что Рашкин убил ее крылатую кошку, напал на Пэддиджека и на нее тоже...
Вот только ленты существовали на самом деле — на ее руке сохранилось доказательство. Как только Кэти вышла из спальни, чтобы Иззи смогла отдохнуть, она с трудом дотащилась до окна и прижалась лицом к холодному стеклу. Оставленный ею накануне конверт с двумя браслетами исчез.
— Я говорила совсем не то, что думала, — прошептала она, своим дыханием затуманивая стекло. — Мне безразлично, кто ты на самом деле. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы прогнать из своей жизни.
Ответа не последовало. Джон не появился на дорожке и не поднялся по железной лестнице, чтобы побыть с ней, как бывало всегда, когда Иззи хотела этого. Но на этот раз она и не ждала ответа. Она не надеялась, что когда-нибудь снова увидится с ним.
Вот уже вторую ночь из многих последующих она засыпала со слезами на глазах, оплакивая свою потерю.
X
Ньюфорд, апрель 1975-го
Из всех друзей Иззи только Рашкин и Джон ни разу не пришли навестить ее за то время, пока она выздоравливала у себя дома на Уотерхауз-стрит. Поток посетителей, под тем или иным предлогом заходивших в квартиру, несколько утомлял ее, но зато она убедилась, что о ней не забыли, и никогда не оставалась надолго в одиночестве за все три недели, пока была прикована к постели. Пришла даже Альбина.Но о Джоне она ничего не слышала. И о Рашкине тоже. Хотя уже через несколько дней Иззи перестала ждать своего учителя. Он прислал ей письмо, в котором даже не упоминалось о ее несчастье и не было пожеланий скорейшего выздоровления. Похоже, у Рашкина возникли собственные проблемы.
"Изабель!
Наверно, ты уже поняла, что я должен уехать на некоторое время. Надеюсь, ты будешь продолжать пользоваться студией в мое отсутствие. Ключ от двери я оставил под глиняным цветочным горшком у заднего входа.
Я не могу сказать точно, как долго пробуду в отъезде, но обещаю известить тебя перед своим возвращением, так что ты, если пожелаешь, можешь избежать нашей встречи. Я всё пойму. Мое поведение не заслуживает прощения.
Твой покорный слуга, Винсент".
Но Иззи так и не поняла, что имел в виду Рашкин. И почему Джон, до сих пор появлявшийся каждый раз, когда она в нем нуждалась, всегда угадывавший ее желания долгие недели, а потом и месяцы, не чувствовал стремления ее сердца, жаждавшего встречи. Иззи стала опасаться, что ненамеренно отослала его обратно в потусторонний мир, откуда он появился благодаря ее картине. Сам портрет оставался неизменным, словно подтверждая жизненную силу персонажа, но Джон как будто исчез из этого мира. За время длительного выздоровления Иззи поклялась больше никогда не вызывать к жизни никаких существ. Джон прав. Как смеет она претендовать на роль Бога? Как может она вызывать в мир невинных существ вроде Пэддиджека, а потом бросать их на улицах незнакомого города? Но Кэти с ней не согласилась.
— Ты сама однажды сказала, — спорила подруга, — что не принуждаешь их пересекать границу. Ты всего лишь открываешь перед ними дверь. Ты предлагаешь им образ и форму, изображенную на полотне, но им предоставлено право выбора, принимать ее или нет. Им, а не тебе, решать, влезать в нарисованный тобой образ или нет.
— Но такой шаг может представлять для них опасность...
— Ma belleИззи, для них это не опаснее, чем для нас самих. Мы приходим в этот мир, обладая не большими знаниями, чем они, и даже не помним, как появляемся на свет. Может, и мы когда-то были бесплотными духами, витавшими в потустороннем мире, и сами решили обосноваться в утробах наших матерей.
— Но я не Бог, — возразила Иззи. — Я не могу принять на себя такую ответственность.
— А я и не утверждаю, что ты Бог.
— Как же я могу отвечать за их жизни?
— А вот в этом вопросе я не согласна с Джоном, — ответила Кэти. — Здесь нет никакой разницы с тем, как это происходит с нами. Мы рождаемся, а потом сами находим свою дорогу в жизни.
— Это не так. У каждого из нас есть родители, которые помогают нам окрепнуть, хотя бы в первые годы.
— Не у всех.
— Ты понимаешь, о чем я говорю.
— Конечно, понимаю. Но разница в том, что ты вызываешь в мир уже взрослых людей. Вспомни хотя бы Джона. Если уж ты так беспокоишься об их безопасности, не изображай новорожденных младенцев.
— Я не знаю, — задумчиво покачала головой Иззи.
— Никто не может заставить тебя насильно, — продолжала Кэти. — Я не пытаюсь на тебя давить. Но если уж у тебя такой дар, то, отказавшись от него, ты лишишь этих людей права на жизнь — права сделать выбор,а это значит — злоупотребить своим даром. Конечно, не так, как, по мнению Джона, поступает Рашкин, но и это тоже неправильно. Я допускаю, что наш мир — не самое безопасное место, но мы ведь справляемся.
— Но зачем заставлять кого-то выбирать и рисковать. Не лучше ли оставить их там, где они находятся сейчас?
— Я могу предположить, что ты никогда не собираешься заводить детей.
— Это твое предположение? — вздохнула Иззи. Но Кэти было не так-то просто сбить с толку.
— Если бы они не хотели пересекать черту, они не стали бы оживлять нарисованные тобой тела. Они самиделают выбор.
— Но...
— Тогда подумай еще и о другом. Одна из причин плачевного состояния нашего мира заключается в том, что люди не верят в волшебство. Существа, которых ты вызываешь своим творчеством, могут помочь преодолеть серость и уныние нашего бытия и наполнить его яркими красками волшебных чудес. Столкнувшись с плодами твоей магии, люди непременно расширят свой кругозор и перестанут смотреть только прямо перед собой. Тогда они смогут разглядеть и своих соседей, а когда это произойдет, может, мы все научимся заботиться о своем мире и друг о друге.
— И всё же вряд ли стоит заставлять их рисковать собственной безопасностью ради нашего благополучия.
— Не только ради нас, — возразила Кэти. — Это и ради них самих. Ты ведь не можешь утверждать, что им здесь не нравится, иначе зачем им преодолевать границу? Я могу сказать со всей уверенностью, что никогда не встречала человека, настолько очарованного жизнью, как Джон.
— Хорошо, — против своей воли согласилась Иззи. — Но ты всё же подбиваешь меня на чертовски трудную работу.
— Но она того стоит. Невозможно придумать более рационального использования таланта. Независимо от форм творчества наша задача состоит в том, чтобы мир после нас стал хоть чуточку лучше, а иначе не стоит и стараться. Я имею в виду не только внешнюю красоту. Я говорю о попытках решить стоящие перед нами проблемы. О попытках заставить других людей увидеть эти проблемы и вызвать в них желание предложить свою помощь. Для этого я и пишу свои сказки.
Спор остался незаконченным. Иззи был необходим отдых, как для тела, так и для души. Тело выздоравливало быстрее. Она уже могла передвигаться без напряжения, но всё еще скучала по Джону и ни на шаг не приблизилась к решению загадки, почему он не приходит так долго. Прежде он так легко читал ее душевные послания. Почему же теперь он не чувствует ее раскаяния? Иззи совершила ужасную, чудовищную ошибку. Она осознала это. Господи, да она поняла, что поступила глупо уже через десять минут после того, как несправедливые слова сорвались с ее губ. И теперь Иззи просто хотела сказать Джону, как она сожалеет о случившемся. Она всегда любила его, независимо от того, кем он был и откуда пришел. Но у нее не будет ни малейшей возможности рассказать ему о своей любви до тех пор, пока он сам к ней не придет.
В худшие минуты Иззи начинала думать, что Джон обо всём знает, но всё же не хочет возвращаться, и это было для нее самым жестоким испытанием.
Отрывки из дневника
Нет никакой испины, только сказки.
Приписывается Томасу Кингу
Я не доверяю биографиям. И не так уж важно, насколько тщательно биограф вникает в детали, всё равно никому не дано разобраться досконально, что происходит в чьей-то чужой голове. Автобиографиям я тоже не доверяю, поскольку самих себя мы обманываем ничуть не реже, чем нас обманывают составители биографий. Вот мое основное утверждение: если вам нужна правда, обращайтесь к художественной литературе. Я уже слышу протестующие возгласы: «Но ведь в художественной литературе сплошные выдумки!» Это действительно так. Но я всегда верила, что вымысел, который применяется в художественных произведениях, гораздо больше соответствует истине, чем составленная кем бы то ни было история жизни. Тогда почему же я начала писать дневник? Ну что ж, эта идея принадлежала не мне. А я, по правде сказать, была решительно против.
После того как Иззи вернулась жить на свой остров, я обратилась к врачу. Отъезд моей подруги не играл решающей роли, болезнь развивалась постепенно и очень давно. Я всегда была подвержена приступам жестокой депрессии, которые я умудрялась ловко скрывать, но, несмотря на это, болезнь не отступала. Иногда по утрам я была способна только на то, чтобы вылезти из постели и с трудом встретить новый день. А после отъезда Иззи, когда я осталась одна в своей квартире, мне уже не для кого было носить жизнерадостную маску. Дело в том, что, если хорошенько притворяться веселой, можно иногда обмануть саму себя и действительно немного улучшить свое состояние. Без ежедневных встреч с Иззи пустота, которая всегда существовала во мне, настолько увеличилась, что грозила поглотить меня целиком.
Итак, я решила обратиться к специалисту. Софи уже прошла через это. И Венди. Даже Кристоф, хотя никак не пойму, зачем ему это было нужно, он всегда казался мне таким собранным и уверенным в себе. Правда, быть может, и обо мне некоторые люди говорят то же самое. Не всякий способен заглянуть под маску.
Так или иначе, я отправилась к доктору по имени Джейн Кук, которую рекомендовала мне Софи. Это мало помогло. Я всегда была неплохим рассказчиком и могла бесконечно рассуждать. Но только не о себе самой. И на приемах у Джейн Кук произошло то же самое. После двух месяцев еженедельных визитов она посоветовала мне начать вести дневник.
— Вы как-то сказали мне, что каждый может узнать о вас из ваших историй, — сказала она.
— Это правда.
— Но ведь всегда остаются вещи, о которых вам хочется поговорить, иначе бы ваши истории иссякли. Мое предположение верно?
— Боюсь, мне не хватит жизни, чтобы записать все истории, которые я хочу рассказать, — ответила я.
— Времени всегда не хватает, — улыбнулась Джейн.
— Но сочинений недостаточно. Я знаю людей, которым их произведения помогают излечиться, но я не чувствую ни малейшего облегчения. Написание сказок — это то, без чего я не могу обойтись, но получается так, что какая-то часть меня сочиняет книги, а вторая половина в это время испытывает депрессию. И это два совершенно разных человека. Мои сочинения помогают другим людям преодолеть их тяжелые моменты, но по отношению ко мне такого не происходит.
Джейн кивнула:
— А вы не ведете дневник?
— Никогда не видела в этом необходимости.
— Я бы посоветовала вам попробовать.
Мне показалось, что я поняла, о чем идет речь.
— Вы хотите, чтобы я написала в дневнике о том, о чем не могу рассказать вам устно?
— Мне кажется, что вам гораздо проще изложить некоторые мысли на бумаге.
— Значит, я буду писать о своей жизни в дневнике, а потом показывать вам?
— Нет, — покачала головой Джейн. — Я хочу, чтобы вы относились к дневнику как к историям, но предназначенным только вам лично, а не посторонним людям. И не стоит устанавливать никаких правил относительно того, о чем надо писать. Единственное, чего надо придерживаться, так это ежедневного обращения к записям. Можно описывать прошедший день, а можно планировать что-то на завтра. Новые сюжеты для книг, события из прошлого или философские рассуждения — всё, что угодно. Относитесь к дневнику как к возможности вести диалог с собой, и никаких свидетелей. Никакого давления, никаких ожиданий.
— Просто записки для себя. — Джейн снова кивнула.
Я рассмеялась:
— Это похоже на своеобразную мастурбацию. — Джейн улыбнулась в ответ, но по ее глазам я поняла, что она с этим не согласна.
— Нет ничего противоестественного в том, чтобы помочь себе, — сказала она. — В нашем обществе сложилось странное мнение, что помогать самому себе стыдно, но это неверно. Мы заслуживаем некоторой передышки, чтобы позаботиться о своем здоровье.
— Хорошо, — согласилась я. — Я буду писать дневник. А что потом?
— Ничего, — ответила Джейн. — Я не хочу, чтобы вы отнеслись к ведению дневника с каким-то предубеждением. Просто попробуйте для себя. Может, с его помощью вы вспомните что-либо, что мы сможем обсудить на наших встречах, может быть, и нет, но это не основная задача. Я просто хочу, чтобы вы поговорили с собой и изложили это на бумаге. Попробуйте, и посмотрим, что получится. Мы сможем оценить результат через несколько недель.
Так вот чем я теперь занимаюсь — разговариваю с собой, работаю над своей автобиографией, ха-ха, вместо того чтобы рассказывать сказки другим людям. Будет ли это автобиографией, ведь я пишу просто для себя и не собираюсь это публиковать? Я не знаю, что это будет и как повлияет на мое самочувствие, но я попытаюсь это сделать.
Я понимаю, что Джейн ожидает от моего дневника целительного эффекта, но я надеюсь еще и на другое использование этих страниц, поэтому мое намерение вести записи несколько окрепло. Не знаю почему, но мне небезразлично, что напишут обо мне после смерти. Я трачу немало времени, чтобы донести до людей истину при помощи сказок, и ненавижу, когда кто-либо ведет нечестную игру, обсуждая мою жизнь. Неважно, что будут думать обо мне самой, но не хочу, чтобы ложь дискредитировала мои истории. Персонажи моих книг кажутся реальными, поскольку все они взяты из реальной жизни. Мне нет необходимости исследовать чужую боль, достаточно прикоснуться к своей собственной.
Так что я решила: раз я заполняю эти страницы по рекомендации доктора Джейн, я могу воспользоваться случаем и поведать историю своей жизни. Я обещаю быть предельно честной. И постараюсь преодолеть свое отвращение к автобиографиям из страха перед тем, что напишут после моей смерти.
А правда заключается в том, что успех «Ангелов моей первой смерти» никого не удивил так сильно, как меня. В то время, когда друзья радовались моей внезапной славе и финансовой независимости после продажи первой же книги, меня терзала одна мысль: а вдруг после моей смерти составитель биографии придет к Маргарет и получит ее версию моего детства, а не правдивую историю? Иззи, Алан, Джилли и все остальные смогут рассказать о моей жизни в Ньюфорде, но вернуться в прошлое и открыть настоящую причину, приведшую меня в город, могу только я.
Вот что побудило меня начать вести дневник: страх и болезнь. И я не собираюсь ничего приукрашивать. Я расскажу правду — я всегдабуду писать только правду на этих страницах, — но сделаю это по-своему.
Господи, не хочу даже думать об этом.
Это оказалось тяжелее, чем я думала. Даже после долгой моральной подготовки, по прошествии стольких лет, я всё еще не могу подробно описать всё, что тогда произошло. Всё-таки насколько легче рассказывать правду в художественной литературе! Во всяком случае, одного я никогда не скрывала: я называла свою мать по имени — Маргарет, но никогда мамой.
Всем своим друзьям я говорила, что я сирота, но на самом деле у меня была семья. Мой отец отправился в тюрьму за сексуальные домогательства по отношению ко мне и был убит одним из заключенных, когда я была еще ребенком. Мне хотелось думать, что таким образом его наказали за надругательство над маленькой девочкой, но истинная причина была в другом: мой отец оказался еще и доносчиком.
Мать покончила жизнь самоубийством. Вовсе не потому, что она безумно любила отца и не могла без него жить. Просто она была не способна примириться с реальной жизнью. Не способна рассказать мне о ней.
Других детей у матери не было.
После того как Иззи вернулась жить на свой остров, я обратилась к врачу. Отъезд моей подруги не играл решающей роли, болезнь развивалась постепенно и очень давно. Я всегда была подвержена приступам жестокой депрессии, которые я умудрялась ловко скрывать, но, несмотря на это, болезнь не отступала. Иногда по утрам я была способна только на то, чтобы вылезти из постели и с трудом встретить новый день. А после отъезда Иззи, когда я осталась одна в своей квартире, мне уже не для кого было носить жизнерадостную маску. Дело в том, что, если хорошенько притворяться веселой, можно иногда обмануть саму себя и действительно немного улучшить свое состояние. Без ежедневных встреч с Иззи пустота, которая всегда существовала во мне, настолько увеличилась, что грозила поглотить меня целиком.
Итак, я решила обратиться к специалисту. Софи уже прошла через это. И Венди. Даже Кристоф, хотя никак не пойму, зачем ему это было нужно, он всегда казался мне таким собранным и уверенным в себе. Правда, быть может, и обо мне некоторые люди говорят то же самое. Не всякий способен заглянуть под маску.
Так или иначе, я отправилась к доктору по имени Джейн Кук, которую рекомендовала мне Софи. Это мало помогло. Я всегда была неплохим рассказчиком и могла бесконечно рассуждать. Но только не о себе самой. И на приемах у Джейн Кук произошло то же самое. После двух месяцев еженедельных визитов она посоветовала мне начать вести дневник.
— Вы как-то сказали мне, что каждый может узнать о вас из ваших историй, — сказала она.
— Это правда.
— Но ведь всегда остаются вещи, о которых вам хочется поговорить, иначе бы ваши истории иссякли. Мое предположение верно?
— Боюсь, мне не хватит жизни, чтобы записать все истории, которые я хочу рассказать, — ответила я.
— Времени всегда не хватает, — улыбнулась Джейн.
— Но сочинений недостаточно. Я знаю людей, которым их произведения помогают излечиться, но я не чувствую ни малейшего облегчения. Написание сказок — это то, без чего я не могу обойтись, но получается так, что какая-то часть меня сочиняет книги, а вторая половина в это время испытывает депрессию. И это два совершенно разных человека. Мои сочинения помогают другим людям преодолеть их тяжелые моменты, но по отношению ко мне такого не происходит.
Джейн кивнула:
— А вы не ведете дневник?
— Никогда не видела в этом необходимости.
— Я бы посоветовала вам попробовать.
Мне показалось, что я поняла, о чем идет речь.
— Вы хотите, чтобы я написала в дневнике о том, о чем не могу рассказать вам устно?
— Мне кажется, что вам гораздо проще изложить некоторые мысли на бумаге.
— Значит, я буду писать о своей жизни в дневнике, а потом показывать вам?
— Нет, — покачала головой Джейн. — Я хочу, чтобы вы относились к дневнику как к историям, но предназначенным только вам лично, а не посторонним людям. И не стоит устанавливать никаких правил относительно того, о чем надо писать. Единственное, чего надо придерживаться, так это ежедневного обращения к записям. Можно описывать прошедший день, а можно планировать что-то на завтра. Новые сюжеты для книг, события из прошлого или философские рассуждения — всё, что угодно. Относитесь к дневнику как к возможности вести диалог с собой, и никаких свидетелей. Никакого давления, никаких ожиданий.
— Просто записки для себя. — Джейн снова кивнула.
Я рассмеялась:
— Это похоже на своеобразную мастурбацию. — Джейн улыбнулась в ответ, но по ее глазам я поняла, что она с этим не согласна.
— Нет ничего противоестественного в том, чтобы помочь себе, — сказала она. — В нашем обществе сложилось странное мнение, что помогать самому себе стыдно, но это неверно. Мы заслуживаем некоторой передышки, чтобы позаботиться о своем здоровье.
— Хорошо, — согласилась я. — Я буду писать дневник. А что потом?
— Ничего, — ответила Джейн. — Я не хочу, чтобы вы отнеслись к ведению дневника с каким-то предубеждением. Просто попробуйте для себя. Может, с его помощью вы вспомните что-либо, что мы сможем обсудить на наших встречах, может быть, и нет, но это не основная задача. Я просто хочу, чтобы вы поговорили с собой и изложили это на бумаге. Попробуйте, и посмотрим, что получится. Мы сможем оценить результат через несколько недель.
Так вот чем я теперь занимаюсь — разговариваю с собой, работаю над своей автобиографией, ха-ха, вместо того чтобы рассказывать сказки другим людям. Будет ли это автобиографией, ведь я пишу просто для себя и не собираюсь это публиковать? Я не знаю, что это будет и как повлияет на мое самочувствие, но я попытаюсь это сделать.
* * *
Вчерашние записи — да, доктор Джейн, я пишу уже второй день, вот так-то, — снова наводят меня на мысли об автобиографии, но уже с другой точки зрения. Публика ненасытна, когда дело касается личной жизни знаменитостей. Журнал «People» никогда не достиг бы своей популярности только благодаря серьезным статьям.Я понимаю, что Джейн ожидает от моего дневника целительного эффекта, но я надеюсь еще и на другое использование этих страниц, поэтому мое намерение вести записи несколько окрепло. Не знаю почему, но мне небезразлично, что напишут обо мне после смерти. Я трачу немало времени, чтобы донести до людей истину при помощи сказок, и ненавижу, когда кто-либо ведет нечестную игру, обсуждая мою жизнь. Неважно, что будут думать обо мне самой, но не хочу, чтобы ложь дискредитировала мои истории. Персонажи моих книг кажутся реальными, поскольку все они взяты из реальной жизни. Мне нет необходимости исследовать чужую боль, достаточно прикоснуться к своей собственной.
Так что я решила: раз я заполняю эти страницы по рекомендации доктора Джейн, я могу воспользоваться случаем и поведать историю своей жизни. Я обещаю быть предельно честной. И постараюсь преодолеть свое отвращение к автобиографиям из страха перед тем, что напишут после моей смерти.
А правда заключается в том, что успех «Ангелов моей первой смерти» никого не удивил так сильно, как меня. В то время, когда друзья радовались моей внезапной славе и финансовой независимости после продажи первой же книги, меня терзала одна мысль: а вдруг после моей смерти составитель биографии придет к Маргарет и получит ее версию моего детства, а не правдивую историю? Иззи, Алан, Джилли и все остальные смогут рассказать о моей жизни в Ньюфорде, но вернуться в прошлое и открыть настоящую причину, приведшую меня в город, могу только я.
Вот что побудило меня начать вести дневник: страх и болезнь. И я не собираюсь ничего приукрашивать. Я расскажу правду — я всегдабуду писать только правду на этих страницах, — но сделаю это по-своему.
* * *
Вот странная мысль: что, если у каждого из нас внутри существует определенный запас слов? Тогда рано или поздно он иссякнет, верно? И никто не может предсказать, когда именно это произойдет, поскольку лимит у всех разный, как у каждого свои особые отпечатки пальцев и структура волос. Я могу написать половину сказки, а потом слова кончатся, и сказка останется недописанной. Окажется, что необходимые слова я использовала на свой дневник.Господи, не хочу даже думать об этом.
* * *
До четырнадцати лет я не догадывалась о причинах ненависти ко мне моей матери. Как и у всех нежеланных детей, у меня периодически возникало подозрение, что я приемный ребенок. Что мои настоящие родители в один прекрасный день появятся и заберут меня с собой. Но я никогда до конца не верила в это. Еще будучи ребенком, я поняла, что некоторые люди удачливы от рождения, а другие всю жизнь обречены провести в дерьме. Либо вы разыгрываете сданные карты, либо сгибаетесь под тяжестью обстоятельств. И вот однажды, когда мне было уже четырнадцать лет...Это оказалось тяжелее, чем я думала. Даже после долгой моральной подготовки, по прошествии стольких лет, я всё еще не могу подробно описать всё, что тогда произошло. Всё-таки насколько легче рассказывать правду в художественной литературе! Во всяком случае, одного я никогда не скрывала: я называла свою мать по имени — Маргарет, но никогда мамой.
Всем своим друзьям я говорила, что я сирота, но на самом деле у меня была семья. Мой отец отправился в тюрьму за сексуальные домогательства по отношению ко мне и был убит одним из заключенных, когда я была еще ребенком. Мне хотелось думать, что таким образом его наказали за надругательство над маленькой девочкой, но истинная причина была в другом: мой отец оказался еще и доносчиком.
Мать покончила жизнь самоубийством. Вовсе не потому, что она безумно любила отца и не могла без него жить. Просто она была не способна примириться с реальной жизнью. Не способна рассказать мне о ней.
Других детей у матери не было.