де Линт Чарльз. Волчья тень

   Дело было в ночь на воскресенье, и стрелка часов подползала к четырем утра. Я и вышла-то на три-четыре минуты. Ровно настолько, чтоб забежать за угол купить нам кофе. Ровно настолько, чтоб какой-то накачавшийся наркоман успел ворваться в копировальную с пистолетом в кулаке.
   Когда я столкнулась с ним в дверях, я еще ничего не знала. Он налетел на меня и выбил кофе из рук. Пенопластовые чашечки разлетелись, упав на асфальт, и я уже начала орать на него, когда увидела пачку денег у него в руке и пистолет в другой. Он собирался шарахнуть меня своим пистолетом. Я это точно знала, никаких сомнений. Все сразу замедлилось и ускорилось, и вот я тону в какой-то черной патоке и в то же время скольжу вниз по крутому склону. Я вижу, как поднимается рука с пистолетом, как он нацеливается на меня, и уже готова метнуться в сторону, когда слышится крик Гектора.
   – Нет! – вопит он и прыгает через прилавок, точно борзая через пенек.
   Пистолет в руке наркомана отворачивает от моей головы. Теперь он нацелен в Гектора. И он стреляет.
   Пуля бьет Гектора прямо в грудь, и он отлетает обратно на прилавок. Кажется, летит целую вечность. Наркоман успевает пробежать полквартала, а я все смотрю на Гектора. Смотрю, как он падает. Ударяется о прилавок, соскальзывает в сторону. На его лице такое изумление, что в другое время я бы рассмеялась. Он исчезает за прилавком, и там, где он ударился, остается только размазанное красное пятно.
   Я врываюсь в контору. Я оглохла. Барабанные перепонки чуть не лопнули от выстрела, прозвучавшего над самым ухом. Я протискиваюсь за прилавок, только уже поздно. Гектора уже нет, и все, что мне осталось, – это обмякшее окровавленное тело, похожее на него, но на ощупь ничего общего. Ничего живого, это уж точно.
   Я еще держу его голову на коленях, когда появляются копы.
 
   На эти похороны я тоже не пошла.
   На работе не знают, что и думать, когда я на следующий вечер прихожу в свою смену. Ну а что мне еще остается? Ничего плохого я не делаю. И я вовсе не собираюсь остаться без работы потому, что Гектор меня бросил. Кроме того, теперь, когда его нет, некому работать с компьютером. Кроме меня, понятно.
   Слушайте, я знаю, что рассуждаю, будто какая-нибудь психопатка, но я не дура. Какой-то наркоман застрелил моего дружка. Признаю. Но зачем Гектор вот так взял и умер? Как он мог оставить меня одну, совсем одну, только с Рози?
   Вся его доброта только подготавливала меня к глубокому черному обрыву.
   А тут и Рози меня оставила.
 
   Не знаю, сколько сотен фильмов отсняли с Рози, но очень много. Не то чтобы всюду в главной роли. Сперва ей доставались эпизодические, а потом стали давать то, что называется инженю. Роли невинной девчонки-деревенщины, которая попалась в сети разврата. То-то я забавлялась, зная, какая она на самом деле. Если бы термин «секс-бомба» в то время еще не употребляли, кто-нибудь придумал бы его ради нее.
   Но, по правде сказать, она меня удивила. Она здорово играла, так что, если б ей малость повезло, пожалуй, могла бы стать настоящей актрисой. Хотя трудно сказать, если посмотреть, как ее тогда соблазнила известность порнозвезды. Думаю, в конечном счете для счастья ей хватало роли большой рыбы в маленьком пруду.
   Только вот со временем ее стали все реже приглашать. А если давали роль, так роль мамаши – один раз даже бабушки, – и в таких сценах, где в кадре полно народу и ее лицо просто мелькает среди дюжины других. Так все и шло под уклон.
   Сама виновата, черт побери. Слишком бурно жила, и все эти наркотики с выпивкой в конце концов подпортили ей внешность. Лицо стало жесткое, и, честное слово, она выглядела вдвое старше своего настоящего возраста. Она еще могла бы играть, только порноиндустрия ничем не лучше остального мира. Им нужны молоденькие милашки. Хорошенькие и такого сложения, которого только хирург может добиться. Особенно в этом проклятом городе.
   А если выглядишь как Рози, работы тебе не видать.
   У нее еще оставались верные до смерти поклонники, только, повидав одного-двух, скажу вам, гордиться было нечем. Видала я, как собаки притаскивали домой дохлых сурков и белок, так те были пригляднее.
   Даже веб-сайт заглох, и мне пришлось его закрыть. Может, она и могла бы зарабатывать по-старому, если б начала сниматься с животными или с детьми или еще как, только этого я ей не позволила бы. И надо отдать Рози должное, она сама подвела черту.
   Но я знала, что ей плохо. Не хватало секса, а больше того не хватало внимания. Она всегда была из тех девчонок, которые готовы потерять штанишки на вечеринке, лишь бы повеселить компанию, но только у молоденькой девчонки такое, может, и выходит остроумно и сексуально, а у тощей изношенной женщины, какой стала бедняга Рози, получается совсем не так мило.
   Настал день, когда ей предложили работу заводилы: знаете, такой девчонки, которая заводит актера перед работой с женщиной в кадре. Думаю, продюсер ее просто пожалел – хотел по доброте дать ей хоть какой-то заработок, – только Рози смотрела на это по-другому. Она бросилась с ножом на женщину в кадре и сильно ее порезала и еще кое-кого зацепила, пока ее сумели скрутить, а потом подъехали копы и забрали ее.
   Это было в девяносто пятом, и после суда ей дали шесть лет.
   Приличного адвоката мы оплатить не смогли, так что пришлось обходиться тем, которого назначил суд. Но и его, по правде сказать, винить не приходится. Понимаете, у нас не хватило заплатить залог, чтобы взять ее на поруки, и до самого суда она сидела в камере. Тут были и хорошие и плохие стороны. Тюрьма не хуже центра детоксикации подлечила ее от наркотиков и выпивки, но зато на суде она оказалась такой измученной и постаревшей, что я диву давалась, как ей не дали больше только за ее вид – в Лос-Анджелесе-то.
   Я думала, хуже времени, чем то, пока я отсиживала свой срок, не бывает, но годы, когда за решеткой сидела Рози, показали, как я ошибалась. Забавно: тут я стала лучше понимать свою мамашу, которая перебралась поближе к тюрьме, когда посадили Дэла, потому что и я сделала то же самое. Пешком на работу мне теперь было не добраться. Получалось около часа на автобусе. Говорят, в Лос-Анджелесе никто не ходит пешком. Ну может, и так, только из нас многие не могут позволить себе машину – даже старый драндулет, который приходится склеивать скотчем, чтоб не развалился. Да вы знаете, кто эти «мы». Черные и мексиканцы, иммигранты и «белая шваль» вроде меня. Приятель, если у тебя есть машина, ты уже богач. Нечем платить за квартиру? Подумаешь, можно жить в машине!
   Но я была не против долгих поездок. У меня был Гекторов ноутбук – он остался в конторе после его смерти, и никто не обратил внимания, что я его вроде как прикарманила. Честно сказать, думаю, он и сам его так же заполучил: «нашел» где-нибудь. Я возила его с собой туда-обратно в автобусе, сидела, раскрыв его на коленях, и делала свои программы или влезала в Интернет и все такое. Время незаметно пролетало.
   Бывало, какой-нибудь подонок пробовал меня ограбить – ясное дело. Чего еще ждать, если ездишь в общественном транспорте с компьютером на коленях? Этим тварям хватило бы на недельную дозу. Но когда ко мне привязалась первая банда, при мне оказалась выкидушка, и они по глазам видели, что мне плевать, скольких я успею прихватить с собой. А потом я стала возить с собой пистолет. Несколько раз помахала кой у кого перед носом, а потом разошлись слухи, и больше ко мне не приставали.
   Я по-прежнему работала в той копировальной лавочке, но друзей больше не заводила, и народ предпочитал не оставаться со мной в ночную смену. Может, боялись из-за того, что случилось с Гектором, но, думаю, скорее меня просто недолюбливали. Я больше не старалась вписаться в компанию. На кой черт? Видали, что из этого вышло в прошлый раз?
   Так что я часто оставалась одна, но мне так даже лучше было. Занималась программированием больше от скуки, но потихоньку появились клиенты, и ручеек пяти– и десятидолларовьгх чеков позволил даже прикупить новое обеспечение. Я постепенно повышала свой уровень, и заработки тоже росли.
   Раз в неделю я навещала Рози – только ради этого и жила.
   И еще ради снов.
 
   Все то время, пока мы встречались с Гектором, у меня тех волчьих снов не бывало. И даже когда он меня бросил, не было ничего такого, что я помнила бы по утрам. А вот когда забрали Рози, сны вернулись.
   Я говорю «сны», но они казались не просто снами. Это было похоже на то, будто живешь, только в другом месте. Я бегала по лесам и полям, и все чувства были острыми и сильными, и незнакомое тело волчицы – как старый друг. Когда ты животное, ты видишь по-другому, слышишь по-другому и, черт побери! – нос у тебя действует совсем по-другому. В каждом запахе целая история.
   И еще охота: погоня и убийства. Должно быть, он утолял мой голод, тот кусок тьмы, который во мне поселился с той ночи, когда я порезала братца Дэла и стала свободной. Не могла же я никого убивать в обычной жизни – хотя пару раз в копировальную заходили такие типы, что стоило бы, – вот я и убивала там, в волчьих снах.
   Сперва я толком не умела охотиться. Во-первых, я мешала волчьей натуре – она-то свое дело знала, но у меня были собственные представления, пока волчица не поставила меня на место. И все равно я не могла загнать крупную дичь. Для такого нужна стая. А все эти чертовы полевки, сурки и прочая мелочь тоже легко не давались. Хотя я научилась ловить их со временем, и мне нравилось, как хрустят на зубах их косточки, но этого было мало. Я понимала, что мне нужно настоящее мясо.
   А значит, нужна была стая. Черт возьми, не только ради охоты. Мне еще было одиноко. Не то чтобы хотелось с кем-то подружиться, поговорить, гулять вместе и тому подобное, а просто знать, что я не одна такая на свете.
   Не знаю, откуда они взялись, но я звала, и они пришли: пять или шесть волчиц, готовых к охоте. Сперва я не понимала: то ли они такие же, как я, видят себя во сне волками, то ли местные, которые отозвались на мой зов.
   Ясно, что у вас на уме. Где это я подхватила идею, будто сны могут перенести тебя в какое-то другое место, где все так же реально, как здесь вокруг нас? Мне об этом собственное тело поведало, и можно было подумать, что у меня просто разыгралось воображение, но скажу вам одно: я знала, что это по-настоящему. Просто где-то в другом месте. А окончательно я это поняла, когда сообразила, что у одной волчицы глаза Рози.
   Так что насчет других не скажу, а что касается Рози, то я догадывалась, откуда она взялась. Мне ее так не хватало, что я, наверно, перетянула ее из ее собственных снов в свои. В то место, которое иногда кажется более настоящим, чем мир, где мой дружок мертв, лучшая подруга в тюрьме, а сама я просто никто и звать никак. Беда в том, что я не знала, знает ли Рози, а спросить не решалась. Не то чтобы я боялась выставить себя перед ней дурой. Она меня видала и глупее. Боялась я, что она на меня посмотрит и не поймет, о чем я говорю. И окажется, что все эти ночи, которые мы провели вместе в нездешних лесах, были просто моей выдумкой.
   Но месяцев, может, через шесть после того, как ее забрали, я как-то пришла ее навестить. Я точна как часы: не пропускаю ни единого разрешенного свидания. Тяжело смотреть на нее через окошко с грязным исцарапанным стеклом и говорить через проклятые микрофоны, но что еще остается? А вовсе с ней не говорить, так что она и знать не будет, что кто-то тут ее еще любит, – лучше?
   – Помнишь, ты рассказывала мне свои сны? – спросила она, когда мы покончили с «как дела?» и прочим. – Насчет волков и тому подобное?
   Странное чувство охватило меня. Не то чтобы неприятное, а вроде чесотки где-то глубоко в животе.
   – Ясное дело, – говорю я ей.
   – Ну так мне тоже такие снятся.
   Я долго молчу. Просто гляжу на нее сквозь стекло. На какое-то мгновение я вижу в ее лице волчицу, а потом она исчезает, будто и не было.
   – Знаю, – говорю я. – Они настоящие, те сны. Не спрашивай, как и почему – все равно не отвечу. Но по ночам, пока мы с тобой спим, мы в то же время каким-то образом бегаем по тем лесам.
   Теперь ее очередь молча разглядывать меня.
   – Ты меня не дурачишь? – спрашивает она.
   – Я тебе когда-нибудь врала?
   – Пару раз кое о чем промолчала.
   – Ну а в этот раз не молчу, – говорю я.
   Она откидывается на спинку стула, и задорная улыбочка из тех времен, когда мы вместе росли и узнавали о жизни много лишнего, чтоб мне провалиться, она снова у нее на губах. Я уж не помню, сколько я не видела этой усмешки, и я ухмыляюсь в ответ, но сердце у меня ужасно болит. Этот призрак прежней Рози напоминает мне, сколько еще лет они собираются продержать ее под замком.
   – Ну и чертовщина, – говорит она. – Прошлой ночью мы как раз загнали… – Она не договаривает, ждет, и в глазах у нее вопрос.
   – Что-то вроде оленя, – подхватываю я, – только шкура черная, как вороново крыло.
   Она кивает с довольным видом.
   – Зато кровь была сладкая:
   Я не могу удержаться от смеха.
   – Проверяешь? – спрашиваю.
   – А ты как думала, черт возьми? – отзывается она. – Или это не самая сумасшедшая чертовщина, какую нам с тобой доводилось слышать? Ясное дело, я тебя проверяю. И себя проверяю, если на то пошло.
   – Все по-настоящему, – повторяю я.
   – Начинаю врубаться, – говорит она. – Но тогда кто эти остальные из нашей стаи?
   Я пожимаю плечами:
   – Откуда мне знать. Либо они тамошние, либо такие же, как мы: неудачницы, которые ищут побольше того, что им выпало, потому как-то, что им выпало, не стоит и медяка.
   – Да, в общем, и не важно, – заключает она.
   – Точно. Главное, мы с тобой вместе.
   Мы бы еще говорили, но тут подходит вертухай, говорит, мол, свидание окончено. Я прощаюсь и прикладываю ладонь к грязному стеклу. Рози прижимает свою с другой стороны, так что мы вроде как пожимаем друг другу руки. Потом она позволяет увести себя в камеру, а я отправляюсь домой.
 
   Во сне лучше. Мы не особенно замечаем остальных волчиц, что бегают в стае, но друг к другу так и льнем: толкаемся плечами, покусываем друг друга, затеваем шутливые потасовки – делаем все, чего нельзя сделать сквозь стекло комнаты свиданий.
   Когда я захожу в другой раз, она спрашивает:
   – У тебя не бывает чувства, что в том месте есть не только леса, по которым мы бегаем?
   – Ты это о чем?
   – Может, там найдется на кого еще поохотиться, – говорит она. – Знаешь, когда мы гнали того оленя, мне попался такой запах, что от одного вдоха все внутри свернулось и задрожало.
   – Ага, – отвечаю я, – знаю, о чем ты говоришь. Что-то старое и… особенное.
   Я не говорю «волшебное», потому что это слово подводит слишком близко к воспоминаниям о сестричке, но на уме у меня именно оно.
   – Так в следующий раз, как попадется тот след… – говорит Рози.
   – Попробуем, – соглашаюсь я.
 
   Не в ту же ночь и не в следующую, даже не в ближайшие недели. Но в конце концов я снова чую тот запах, и мы оставляем полузагнанного оленя и бежим по новому следу. Мы идем по нему долго, уходим в места, где не бывали прежде. Я не говорю, что мы все знаем про страну снов: нет, мы далеко не все видели. Но эти места совсем другие. Это сразу чувствуется – предостерегающие мурашки по загривку, как дома, когда переступаешь невидимую границу Стоксвиля, и вдруг ты – единственное белое лицо на улицах. И никто тебе не угрожает в открытую, но куда ни повернись – со всех сторон надвигается беда.
   Вот и здесь так же, только то, что тут надвигается, – не обязательно беда. Скорее то чувство, которое заставляет притихнуть, когда входишь под своды огромного собора. Не важно, верующий ты или нет – все равно на тебя давит ощущение какого-то невидимого присутствия. Здесь такое исходит от деревьев. Они здесь толще и старше, и лес гуще и темнее. Наши дремучие леса – просто жалкое подобие его. А воздух будто сдобрен порцией виски, дымный и чужой, и свет приглушенный, как бывает перед закатом. Но я чувствую, что здесь всегда так.
   Мы так и не догнали ту дичь. Даже не увидели, за кем гнались. Но нам ясно, что мы на что-то этакое наткнулись, так что в следующую ночь и каждую ночь после этого мы отправляемся прямиком в те сумеречные леса и ловим дразнящий нас запах. Иногда ничего не находим. Бывает, след такой старый, что не стоит труда идти по нему. Но случается, мы подхватываем свежий запах и мчимся по горячему следу. Когда мы его теряем, это не потому, что дичь сдвоила следы или еще как нас перехитрила. След просто тает, будто зверюга взяла и перенеслась куда-то в другое место.
   Не то чтобы мы вовсе забросили обычную охоту. Загоняем и оленей, и прочих, но никогда не забываем – по крайней мере, мы с Рози – о том диком запахе и ждем, что однажды догоним добычу и завалим наконец.
 
   – Почему мы там всегда волчицы? – спрашивает меня Рози в одно из следующих свиданий. – Считается ведь, что во сне можно стать кем угодно, разве нет?
   Я пожимаю плечами:
   – Выбирать не приходится. Как вышло, так вышло.
   – Если б у меня был выбор, – говорит она, – я бы осталась как есть. Человеком.
   – В таком виде охотиться труднее.
   – Зато у нас могли бы быть ружья.
   – Пожалуй, – признаю я.
   Но мне не кажется, будто так было бы лучше. Не то чтоб я жалела зверье, за которым мы там гоняемся, думала о честной игре или еще чем-то таком. Но бежать по следу и наконец свалить зверя, вонзиться зубами и когтями – вот что дает мне чувство жизни. Просто взять ружье и кого-нибудь подстрелить – совсем не то удовольствие.
   – Так ты полагаешь, те олени – тоже люди, которые видят себя во сне? – спрашивает Рози.
   – Не задумывалась об этом, – говорю я ей. – Может, и так.
   Она кивает:
   – Вот я и думаю: если там умираешь, на самом деле тоже умрешь? Знаешь, не проснешься утром или еще что?
   – Мне все равно, – отвечаю я. – По мне, лучше рискнуть, чем не видеть тех снов.
   Она снова медленно кивает, словно так глубоко ушла в свои мысли, что меня и не замечает.
   – Я вот спрашиваю себя, не следовало бы нам жалеть их? – говорит она. – Ну, тех оленей. Если они такие же люди…
   – А ты жалеешь?
   – Да нет… во всяком случае, не тогда, когда мы их заваливаем. Но вот сейчас мне это пришло в голову, и я не знаю. Хочу сказать, если они по-настоящему умирают, может, мы нехорошо поступаем?
   Я пожимаю плечами:
   – Надо было им выбрать себе тело покрепче.
   – Мы ведь не выбирали. С чего ты взяла, что они могли?
   – Так ты к чему ведешь? Что нам, перестать охотиться?
   Она мотает головой:
   – Да нет, я просто задумалась. Здесь пропасть времени остается, чтобы думать.
   – Тюрьма сделала из тебя философа, – кидаю я в надежде заставить ее улыбнуться.
   Ничего не выходит. У нее все тот же вид: малость виноватый и еще не знаю какой. Пожалуй, грустный и бесстрашный.
   – Тюрьма много чего может из тебя сделать, – говорит она наконец.
   Я вспоминаю свои шесть месяцев, смотрю на нее, отсиживающую шесть лет, и не нахожу что сказать.
 
   А однажды ночью мы успеваем заметить мелькнувший белый круп, и след такой свежий, что в носу становится горячо. Этого мы гоним много часов и постепенно догоняем. Он уводит нас так далеко, что местность снова меняется, лес раздается, и земля под ногами начинает подниматься, из нее проступают валуны и гранитные уступы, будто кости древнего чудовища. Мы еще раз видим его: что-то вроде лошади стоит на утесе, глядя на нас сверху вниз, – а потом он снова исчезает.
   Одна волчица издает резкий пронзительный лай, и мы кружим у подножия утеса. Уже не первый месяц мы гоняемся за этой тварью, а нынче воздух здесь густой от надежды. На четвертом или пятом кругу – я уже сбилась со счету – мы снова ловим запах и летим вверх по склону – стая призрачных волчиц, гонимых ветром. Чуть дальше вверх открывается устье расщелины между двумя скалами. Запах теперь так и кружит нам головы, наполняя их огнем и кровью, и мы врываемся в каньон. Поворот, другой, и вот он перед нами, в тупике перед утесом, слишком крутым даже для горного козла, и теперь ему никуда не деться. Он не растворяется в воздухе. И это не козел, да и не лошадь. Зверь из книги сказок. В лунном свете он белее простыни, и из середины лба у него поднимается длинный витой рог.
   Стая рассыпается полукругом, медлит, упиваясь предвкушением минуты.
   Не знаю, как с другими, а меня этот рог будто к месту пригвоздил. Долгое мгновение я не способна шевельнуться, ничего не соображаю, ничего не могу.
   В этот миг единорог хватается за последний шанс прорваться мимо нас, но слишком поздно. Мы все набрасываемся на него.
   Мы теряем одну из стаи – волчица гибнет под его копытами. Потом длинный рог вспарывает брюхо другой. Это вам не олень, но нам даже в голову не приходит отступить. И вот наши зубы смыкаются у него на шее. Мы рвем ему глотку. Первый вкус крови, и все кончено.
   Вы не представляете, что это за кровь. Она обжигает и вместе с тем наполняет таким чувством, словно вы в каком-то соборе и Господь заглянул туда в гости, или просто не знаю… Рози, когда я в следующий раз навещаю ее в тюрьме, говорит, это как лучшая доза, какую она пробовала, да к тому же тебя не ломает, когда действие кончается. Насчет этого не знаю, но одно могу сказать: попробуешь раз, и всю жизнь будет хотеться еще. Мы заваливаем зверюгу и рвем ее, как собаки кролика, – просто разрываем на куски. Мы катаемся по телу, купаемся в крови, жуем горячее мясо с боков и с горла. Нас наполняет жар, как из сердца звезды, мы становимся огромными, как горы. Одним скачком мы можем покрыть сотню миль. Когда горячка наконец спадает, мы поглядываем друг на друга, ухмыляемся, и в наших глазах смех. Мы даже не вспоминаем о двух волчицах, потерянных в схватке. На уме у всех только одно: «Где бы добыть еще такого?»
 
   Тем временем в настоящем мире, где Рози в тюрьме, а Гектор мертв, я стараюсь быть нормальной. По крайней мере, такой, как была раньше. И годы ползут мимо меня. Я хожу на работу и в тюрьму в дни посещений. Я езжу на автобусе. Сижу в своей квартире. Я продолжаю составлять вспомогательные программы, выхожу на новые уровни, на новые идеи.
   В какой-то момент мне приходит в голову обеспечить себя за счет доменных имен, но слишком многие меня опередили, и ко времени, когда я пытаюсь зарегистрироваться, все стоящее – то есть все, за что могут прилично заплатить, – уже расхватали. Я пытаю счастья в нескольких создающихся компаниях, но у меня нет необходимого капитала, а на что-нибудь вроде Netscape или Winamp мне не хватает везения.
   По большей части я просто провожу день, дожидаясь ночной охоты.
   Теперь мы все время ищем единорогов, но одно дело искать, а совсем другое – находить. Я потеряла счет тем, которых мы завалили, но примечаю, что их все труднее выследить и еще труднее – убить. Новые волчицы неизменно занимают места тех, кого мы потеряли, но нам с Рози мало дела до стаи, пока мы вместе. Пару раз и нам достается. Рози чуть не получает свое, когда рог прошивает ей грудь. Дуракам, как известно, везет, и по чистой случайности рог не задевает ни одного органа, так что она остается жива. Но ей нужно много времени, чтобы залечить рану, и мы пока осторожничаем. В другой раз копыто задевает меня по голове, отбрасывает в сторону, и я выключаюсь, как лампочка. Рози уверена, что я умерла, но к тому времени стая заваливает зверюгу, и она волоком тащит меня к телу, отгоняет других сук и лакает кровь прямо из горла единорога, переливая ее мне в глотку, хотя в моей нет такой здоровой дыры.
   Я быстренько прихожу в себя, будто ничего не было, и мы вместе катаемся по его трупу, окрашивая свои серые шкуры в красный цвет.
   Да, в стране снов у нас жизнь что надо. А в другом мире ничего особенного не происходит, кроме Разве того четверга, когда я в одну из одиноких ночных смен натыкаюсь на статью о своей сестричке. Кто-то принес журнал, чтобы скопировать какую-то другую статью, а я стала листать, увидела глядящее на меня лицо и чуть не разорвала чертов журнальчик в клочья.
   Словно у меня в голове переключилось что-то. Вот я стою в копировальной, листаю журнал и обдумываю новую программу, а вот глаза заливает красный туман, какой накатывает на меня во сне, перед тем как стая настигает зверя, которого гнала всю ночь. Окажись она в ту минуту передо мной, я бы зубами перегрызла ей глотку.
   Но ее здесь нет, и это, пожалуй, к лучшему, не то я оказалась бы в одной камере с Рози. Я перевожу дыхание, заставляю себя успокоиться. Рассматриваю фото. Она стала старше и сменила имя, но я ее узнаю. Кровь Картеров говорит о себе. Черт возьми, будто в зеркало смотришься.
   Статейка короткая, и в общем-то даже не о ней. Это про каких-то художников новой волны в Ньюфорде и как их работы связаны с произведениями более известных мастеров вроде моей сестрички. Там есть еще фотографии каких-то других художников, но я вижу только ее и эти чертовы картинки с эльфами на стене у нее за спиной.
   Не могу объяснить, что со мной сталось, – никому, кроме меня, этого не понять.
   Будто черная дыра, что во мне, наполнилась вдруг еще большей чернотой.
   Наверно, со мной происходит что-то вроде того, что наши проповедники в Тисоне называли прозрением. Я вдруг понимаю, что всей своей дерьмовой жизнью обязана ей. Дорога, которая привела меня сюда, которая превратила мою жизнь в то, чем она стала, которая довела Рози до тюрьмы, а Гектора до смерти, началась в тот день, когда она ушла из моей жизни, бросила меня. Оставила маленькую девочку в аду, где никому не было до нее дела.
   Не знаю, сколько я так простояла, пока не заметила, что клиент пялится на меня, будто я отрастила лишнюю пару титек или еще что. Я открыла нужную статью, сделала ему копию, а прежде чем вернуть журнал, скопировала и ту статейку, для себя.