Нина Демина
Любовь в мегабайтах
Глава первая
"Переливающийся каскад длинных волос, сверкающие бриллианты глаз, кораллы сияющих губ" – это не про меня.
В мои двадцать пять я выгляжу на тридцать с хвостиком, даже в шестнадцать лет у меня не было непосредственного очарования юности, присущего особам женского пола в столь нежном возрасте. Я родилась серой мышкой – неопределенный овал лица, размытые черты, трогательные у любой другой девушки веснушки, у меня казались засиженные мухами. Ни один художник, не смог бы определить какого природного цвета волос на моей голове.
О своем отличии от других я узнала в первых классах начальной школы. Мальчики неохотно соседствовали с девчонками, и когда двоечника Сашку Селиверстова посадили ко мне и посоветовали брать с меня пример, он, показав язык в спину Кларе Михайловне, презрительно процедил:
– Уродина.
С самого детства я понимала, что моя внешность и определение красоты две вещи несовместные. Мне хотелось быть красивой, но я представляла это по-своему.
Белоснежные воротнички на идеально выглаженном школьном платье. И сегодня я выгляжу идеально, если не брать в расчет мою голову. Я с удовольствием ухаживаю за кожей лица и волосами, считаю должным покупать дорогие кремы и эффективные шампуни, но благодарности пока не дождалась. По советам моих подруг я старалась приучить себя пользоваться декоративной косметикой. Результат убивал меня своей ужасающей реальностью, я становилась похожей на уродливую куклу, разрисованную злой детской рукой. Решив, что лучше иметь неприметную внешность, чем привлекать внимание яркой раскраской, я оставила эксперименты с макияжем.
Тотальное отсутствие личной жизни и развившиеся от этого комплексы привели к тому, что в свои двадцать пять лет я все еще девственница. Шутки своих подруг я сношу с мученическим терпением, но не собираюсь лишиться этой преграды с первым встречным, так как отличаюсь здравомыслием и порядочностью.
Родителей своих я лишилась в раннем возрасте и воспитывалась теткой Анастасией, сбывшей меня со своих натруженных рук по достижении совершеннолетия, и продолжавшей воспитывать и поднимать на ноги своих четырех детей.
От отца и матери мне досталась однокомнатная квартира, до моего шестнадцатилетия сдававшаяся Анастасией, деньги, получаемые с аренды, шли на мое содержание.
Теперь там проживаю я и единственное близкое мне существо мужского пола – сиамский кот Базиль. Любит он меня беззаветно, не за щедрость и ласку, а за то, что спасла его от голода и холода в подмосковном городе Красногорске. В сравнении со мной, Базиль по-кошачьи красив – бесконечная грация, голубые глаза, мягкая палевая шерстка с темными островками на мордочке, хвосте, и лапах. От сиамской братии его отличает миролюбивый характер, и боязнь чужих людей, как остаток воспоминаний о своем нелегком отрочестве. Базиль верен мне и не отвечает взаимностью любвеобильным соседским кошкам.
Когда мои подружки напропалую устраивали свою личную жизнь, крутя романы и разбивая сердца, я без устали училась. В итоге, у них за плечами разводы, шаткие браки, подрастающие эгоистами дети, у меня – высшее образование, два иностранных языка, большое, как целина, сердце и одиночество.
В непростое для страны и ее народа время я имею хорошо оплачиваемую работу.
Секретарь-референт для богатого босса, имеющего молодую ревнивую жену, но совершенно не возражающую против моего нахождения около ее, слишком привлекательного для охотниц, мужа. Клиенты, коллеги моего босса и мужчины, заглядывающие в наш офис, в первое время удивленно разглядывали меня, угадывая, какого дьявола Владимир Станисласович держит при себе такое пугало. Это совершенно не мешало мне работать, я привыкла не реагировать на мужское "внимание" и следующее за ним безразличие.
Владимир Станисласович считал меня толковым и в некоторых случаях незаменимым работником. В нашей совместной деятельности бывали случаи, когда моя смекалка и развитая интуиция спасали, казалось, гибнущую сделку. Тогда я получала щедрое вознаграждение, хотя делала это не ради денег, а из профессиональной гордости и чувства товарищества. Получая премиальные, я устраивала праздник и угощала Базиля горячо любимыми им креветками.
Босс любил начинать работу рано, и частенько, предугадывая безмолвные жалобы своих подчиненных, говаривал, наставительно покачивая указательным пальцем: "Кто рано встает…", "тому Бог дает!" блестели невыспавшимися глазами, в порыве верноподданнических чувств, бедные канцелярские души.
В то раннее и ничего не предвещающее утро Владимир Станисласович был доставлен своим водителем к подъезду современного здания нашей фирмы. Кофейный аппарат, новое слово бытовой техники, уже выплевывал последние ароматные капли. Я расставила на подносе любимую чашку босса, сахарницу, блюдце с крекерами и положила свежую почту. Босс любил утреннюю чашку кофе зачитывать новостями и, если (редкий случай) не было почты, я всегда заменяла ее газетой.
Доставив поднос в кабинет босса, я устроилась за компьютером и начала набирать первые строки письма. Звонок телефона разорвал тишину офиса.
– "Хадраш текнолоджи", – представилась я раннему просителю.
Для женского пола, по старому поверью, если первый клиент мужчина, то день сложится удачно и прибыльно. Но в трубке зазвучал встревоженный женский голос.
– Володеньку, – и тут же оговорилась, – Владимира Станисласовича, пожалуйста…
– Простите, как мне доложить о Вас? – спросила во мне любопытная женщина.
– Я его сестра Варвара.
Скорее прозвучало как Барбара.
– Соединяю, – привычно проговорила я.
За минуту, после того, как я положила трубку, я успела напечатать лишь "Уважаемый Альберт Вениаминович", но наши дальнейшие отношения с Альбертом остались для меня тайной. В кабинете моего босса раздался звериный рык, распахнулась дверь, и босс предстал на пороге с багровым лицом, разрывая классический виндзорский узел своего галстука. Я рванулась с места. Зная, что босс страдает ишемической болезнью сердца, у меня всегда под рукой имеются капли и пилюли.
Владимир Станисласович рухнул в кресло для посетителей, в то время как я дрожащей рукой наполняла бокал с водой. В офисе на этаже босса кроме нас находился Казбек, его телохранитель, но за неимением в столь ранний час дел, отлучился на первый этаж, как он сказал: "выпить кофею с народом".
Оказав Владимиру Станисласовичу первую помощь, я спросила его, чем еще могу быть ему полезной. Босс доверительно поведал мне, что только что узнал, что его единственный сын от первого брака попал в ужаснейшую автокатастрофу и находится в больнице с множественными переломами и сотрясением мозга.
– Руки, ноги, ребра, понимаешь Александра! Всё! Бедный мальчик!
Босс крупным телом раскачивался в кресле, по-бабьи обхватив руками голову.
Всегдашний внешний лоск слетел с него, как сухая шелуха с созревшей луковицы.
Сейчас он был только отцом, страдающим от горя. Я попыталась остановить затянувшийся плач:
– Владимир Станисласович, но он ведь жив! И в доброй памяти, как я поняла, несмотря на сотрясение мозга!
– Он совершенно беспомощен! Он прикован к больничной койке! – вскричал он.
И схватив меня за руку просительно, но, не принимая возражений, приказал:
– Поезжай к нему. Он работает на "Хадраш текнолоджи", но в другой сфере, наши производственные и финансовые интересы не пересекаются. Он вполне самостоятелен и независим. Но сейчас ему нужна помощь специалиста, что-то продиктовать, написать, что-то посоветовать, в конце концов!
Я хотела было возразить боссу, что сейчас ему нужна помощь других специалистов, но он опередил меня.
– По медицинской части ему обеспечен лучший уход и наблюдение, ему нужна ты!
Босс снова стал хвататься за сердце, и я поспешила успокоить его.
– Когда приступить? – по-деловому спросила я.
– Немедленно.
– Есть, – я подхватила свой ноутбук и обернулась к нему около двери, едва не прищелкнув по-гусарски каблуками. Он с уважением посмотрел на меня, оценив мое рвение. Устало взмахнул рукой, словно благословив, и попросил:
– Послужи ему Александра, а я уж тебя не забуду, ни в молитвах, ни в… – при этом он многозначительно потер пальцами.
Чтобы полностью соответствовать выбранному стилю я по-лошадиному тряхнула "гривой", в моем случае это была стильная стрижка, сделанная у лучшего мастера, и все-таки прищелкнула каблучками пятисот долларовых туфелек.
Припарковав свою бирюзовую малолитражку у здания больничного комплекса, я надела заранее припасенный белый медицинский халат, тем самым устранив препятствия самого младшего, но самого строгого медперсонала. Пропуск на мое имя уже дожидался меня в регистратуре.
– Палата-люкс, – гордо сказала молоденькая сестричка, и тут же перешла деловой тон, – травматология, второй этаж, лифт налево.
– Спасибо.
Подхватив поданную карточку пропуска, я пошла по блестящей от новизны и хорошего ухода плитке пола. Лифт налево. Отметив справа лестничный пролет, я вошла в слабо гудящую кабину лифта. В отличие от многолюдного первого, на втором этаже было тихо и уединенно. Лифт находился в отдалении сестринского поста, ординаторской и других служебных помещений. Палаты наоборот соседствовали с лестничной клеткой, лифт отделяли от них лишь несколько метров застеленных мягким ковролином. "Все сделано для того, чтобы не мешать докторам отдыхать!" – с усмешкой подумала я.
Из-за полукруглой стойки сестринского поста виднелась округлая шапочка медсестры.
Женщина увлеченно листала интернетовские странички. Никем незамеченная я прошла по коридору. Шаги заглушал ворс ковролина.
– Восемь утра, через час заступит новая смена, эти попросту устали за ночь и мысленно уже дома, – шепотом успокаивала себя я, неприятно удивленная равнодушием персонала.
Остановилась около светлого дерева двери и резонно подумала войти без стука. "Он прикован к больничной койке!" – вспомнила я истеричные всхлипы Владимира Станисласовича. Дверь бесшумно открылась, и моему взору предстал скорее гостиничный номер, чем больничная палата. Белизну стен, жалюзи и мебели оттеняли цветы, стоящие в вазах и мелькание ярких цветных кадров на жидкокристаллическом экране телевизора.
– Наконец-то! – воскликнул сердитый голос из белоснежной горы белья, бинтов и гипса, – скорее дайте мне судно, это преступление оставлять надолго человека нуждающегося в помощи! Ну что вы стоите как вкопанная! Судно!!!
Оглохшая от такого неожиданного и яростного нападения, я бросила ноутбук, схватила требуемый эмалированный предмет и сунула его вглубь бинтово-гипсовой кучи.
– Идиотка! А дальше что? Я сам не могу! – взвыл голос.
Просунув под крахмальные простыни, ставшие вмиг ледяными руки, я пыталась на ощупь найти то, о чем сейчас старалась не думать, я только выполняла приказ.
– Вы абсолютно профнепригодны. – был вердикт, уже с интересом наблюдавшего за мной больного.
Этого я вынести не могла. Чтобы доказать свою полезность в любом деле, я смело приподняла шуршащую простынь, заставляя себя не зажмуриться, взяла рукою напрягшуюся мужскую плоть, и сунула ее в носик судна.
Теперь, сделав то, что в других обстоятельствах я ни за что бы не сделала, я выпрямилась и застыла, глядя в лукавые зеленые глаза, смотрящие на меня из-под бинтов окружающих голову.
– Теперь выйдите, я позову вас, когда закончу, – сказал он, и глаза его смеялись над моей неловкостью и смущением.
Я выскочила в коридор и, дрожа, прислонилась спиной к стене. Прохлада пластиковой поверхности принесла облегчение. "Боже мой!" – думала я – "Как я смогу общаться с ним, смотреть ему в глаза после того, что между нами было!".
Это был мой первый сексуальный опыт, хоть и вызванный физиологической потребностью. Руки мои еще ощущали тепло его возбужденного органа. Я с ожесточением принялась тереть их о полы своего халата, лихорадочно соображая, где можно найти дамскую комнату.
– Входите! – раздался призыв, заглушаемый звукоизоляционной обивкой двери.
Я вздрогнула и попятилась, бросив измятые полы халата. Двери лифта открылись, и в сторону палаты заторопилась молодая женщина, на ходу натягивая белую медицинскую шапочку. Она посмотрела на меня, я посторонилась, и женщина стремительно открыла дверь в палату. "Сестра!" – подумала я – "Надо вернуться и исправить возникшее недоразумение… Профнепригодна! Посмотрим, что ты скажешь, когда я буду заниматься своими прямыми обязанностями!". Постояв еще три минуты в коридоре, я решила, что вопрос с судном уже урегулирован, но все-таки постучала в закрытую дверь.
Сестра открыла и удивленно подняла брови. Я вошла в палату. Под направленным на меня взглядом с установленной в приподнятом положении койки, я подняла с пола свой ноутбук и подошла к больному, гордо подняв голову.
– Как я понимаю, вы не моя медсестра? – последовал вопрос.
– Я ваша помощница, если угодно, – строго сказала я.
– Интересно началось наше знакомство, – усмехнулся он, – его можно смело охарактеризовать как близкое.
Я была готова провалиться сквозь землю.
Он приподнял голову от подушки.
– Станислас Хадраш. Извините, не могу подать вам руки.
– Александра, – представилась я, и добавила, – Исаева.
– Знаменитая Александра! Отец расщедрился, остался без правой руки. Хотя, как видите, он прав, мне ваша помощь нужнее, у меня нет обоих! – пошутил он.
Он оглядел меня с ног до головы, по выражению его глаз я не поняла, остался ли он доволен увиденным. Вряд ли.
– У меня к вам первая просьба, – улыбаясь, сказал он, – не надевайте больше белого халата.
Я почувствовала, как краснею. Положив ноутбук на стул, и отвернувшись от моего нового шефа, я начала расстегивать пуговицы злосчастного халата. Справившись с задачей, повернулась к Станисласу. Он снова оглядел меня и сказал:
– Милый костюмчик.
"Что бы ты понимал – "Шанель", – подумала я. Может, он ничего не понимал в брэндах, но в цене ориентировался отлично.
– Дорогой, – добавил он, и прямо спросил о происхождении моего достатка. – Наследство?
– Нет, – я была ошарашена вопросом, и промямлила, – Владимир Станисласович…
– Вот как… – сказал он.
– Ничего личного! – поторопилась оправдаться я, хотя заподозрить моего босса в интимной связи со мной может лишь человек, потерявший здравый смысл. – Владимир Станисласович доволен моей работой.
– Надеюсь, я тоже останусь вами доволен, – и, перейдя к делу, сказал. – Прошу вас в личной беседе называть меня Станисласом, в иных случаях господином Хадраш.
Никакого отчества.
"Отцы и дети. Не знала, что у босса проблемы с сыном", – подумала я.
– Как предпочитаете называться? – обратился он ко мне.
Я, оставив свои мысли о причинах разлада в семействе Хадраш, ответила:
– Просто Александра. Так меня называет Ваш отец.
Он еле заметно поморщился и сказал:
– О"кей. Итак, приступим. Для начала необходимо оборудовать ваше рабочее место.
Я продиктую вам список необходимых, на мой взгляд, вещей, вы имеете возможность добавить то, что считаете нужным. Но… обойдемся без "Шанель", – добавил он.
"Очевидно, он думает, что я слишком дорого обхожусь компании "Хадраш текнолоджи"!
Да он скряга!" – про себя чертыхалась я. – "Владимир Станисласович никогда не скупился и оценивал мои услуги и знания весьма достойно. Видно зря говорят, что яблоко от яблони…".
Работой я была загружена на целый день. Внушительный список того, что было необходимо приобрести, ложился на мои плечи, несколько писем, планирование по материалам, которые предстояло забрать из квартиры принадлежащей Станисласу.
– Я приветствую, если сотрудник часть работы делает дома, в свое личное время, – на прощанье сказал он, и приветливо мне улыбнулся.
В этой шапочке из бинтов, сходящихся под подбородком, он походил на ребенка. Я была обижена на его беспричинную критику в мой адрес, на желание посягнуть на мое личное время, пусть оно и было свободным, и про себя зло окрестила его "пупсом".
Я устало села на твидовое сиденье моего "Дэу", сунула ключи в замок зажигания, сняла туфли и пошевелила пальцами ног. Но усталость моя была не физической, меня измотало противоборство. Он хотел установить отношения "раба – хозяин", я же привыкла "работник – работодатель", включая уважение и чувство локтя. Моя роль в его сценарии сводилась к слепому повиновению, я же привыкла быть членом команды, и даже в некоторых случаях ее мозгом.
– Спасибо, Владимир Станисласович, подсунули работенку, – мысленно поблагодарила я босса, поворачивая ключ и прислушиваясь к ласковому гудению мотора. Надо поинтересоваться семейной историей господ Хадраш, может многое мне станет ясным.
Сынок явно не любит папочку. Я, в его мыслях, связана с Владимиром Станисласовичем прочной нитью, отсюда и негатив. Я буду умницей, и не буду поминать имя моего босса даже в контексте.
Пришлось помотаться по городу скупая указанные в списке принадлежности, в издевку, от себя добавила лишь освежитель воздуха. Пусть примет на свой счет.
Подъезжая к дому, где проживал Станислас, я обнаружила скопление разномастных джипов на проезжей части и в подворотне.
– Черт, машину припарковать негде, – помянула я лукавого и вспомнила зеленые глаза Станисласа, – знать бы местность, а то придется бросить малышку, где попало, и идти пешком…
Я попыталась влезть между двумя джипами, в образовавшуюся и как мне показалось подходящую для моей малолитражки щель, но наглый окрик заставил меня передумать:
– Эй ты, смотри, куда ставишь свое ведро!
Назвать мою ласточку ведром! Какое кощунство! Я подняла глаза вверх и в окне джипа увидела ухмыляющуюся рожу. Она была необъятна, глаза наполовину прикрывали поднявшиеся в улыбке щеки. "Вот это экземпляр!" – внутренне ахнула я и поспешно дала задний ход.
– Гы, гы, гы! – раздалось мне в след.
Наконец я нашла место в тихом дворике, но до дома Станисласа пришлось пройтись пешком. "Даже хорошо", – подумала я, пытаясь по привычке во всем найти хорошее.
– "Ноги разомну!". Размахивая, как девчонка, плоской сумкой, в которой находился мой ноутбук, я шла по оживленной улице. Прошла мимо джипа, в котором курила "рожа", выпрямила спину и показала язык, прекрасно зная, что "рожа" не видит. Свернула в темную подворотню и вышла во двор.
Двор Станисласа был мал, тих и немноголюден. Газоны и клумбы обнесены коваными оградами. Маленькая детская площадка, на скрипучих качелях которой старушка качала круглощекого бутуза. Старушка устала и пыталась отцепить его толстенькие пальцы от металлических прутьев, но ей это было не под силу. Бутуз заверещал, как павлин в брачный период, старушка оставила свои попытки и смиренно раскачивала качели вновь. Мне стало жалко бедняжку, и я подошла к ним.
– Малыш, – ласково сказала я, хотя мои глаза сверлили эгоистическое создание, – хочу узнать, какое занятие тебя отвлекло от встречи с Хрюшей и Степашкой? Ты не любишь передачу "Спокойной ночи малыши"?
Бутуз вздрогнул, перевел глаза на старушку, вскочил с качелей и, переваливаясь на крепких ножках, припустил к парадному. Старушка, крикнув мне на ходу "спасибо", метнулась за ним.
– Скажет ли он тебе "спасибо", когда обнаружит, что еще целых сорок минут мог бы мучить скрипом соседей, – сказала себе я.
Дом стоял буквой "П", трехэтажное здание, постройки начала века. Фасад был отремонтирован и покрашен, лепнина украшала оконные проемы, крышу центрального парадного поддерживали атланты, боковые парадные удостоились кариатид.
Развернула записку с адресом и взглянула на нумерацию подъездов. Центральный. Я направилась к парадному, где недавно хлопнула дверь, пропуская старушку-няню и ее мучителя.
Диктуя свой адрес, Станислас сообщил мне, что в парадном демократично установлен домофон, вместо цепкой, как бульдожка консьержки. Я поднялась на третий этаж, с любопытством разглядывая огромные пролеты и гладя рукой отреставрированные и блестящие лаком перила. Я жила в обыкновенной девятиэтажке хрущевских времен, и не знала какие чудесные ощущения может вызвать гладкая лаковая горка старого парадного. Немного позавидовала Станисласу. Только немного.
На этаже располагались две квартиры. Двери, оборудованные видеосистемами, казались неприступными. Следуя инструкции Станисласа, я поочередно открыла три замка и, войдя в холл, набрала номер охранного бюро. Мне ответили, что предупреждены о моем посещении. "Слава богу, что Станислас не прикусил язык!" – про себя посмеялась я, некстати вспомнив шутку об импотентах, но тут же устыдилась, кстати вспомнив наше утреннее знакомство.
Пройдя в гостиную, я окинула взглядом комнату. Минимализм. Много свободного пространства, минимум мебели. На стене картина с сюрреалистическим сюжетом.
Обнаженная женщина с выбеленными волосами и перекошенным красным ртом, своим розовым телом напоминала надувную куклу из сексшопа. Рядом с женщиной, все еще обвивая ее своими щупальцами, распластался раздавленный паук. Красно-черные внутренности наружу. Брр, каким надо обладать воображением, что бы нарисовать эту картину, и каким художественным вкусом, что бы повесить ее у себя дома?
– Извращенец, – пробормотала я.
Я прошла в кабинет, включила настольную лампу и порадовалась, что хоть здесь обстановка соответствовала стилю здания. Старинный красного дерева стол, тяжелые портьеры, многочисленные книжные шкафы поблескивали истертыми золотыми корешками книг.
Открыв запертый на ключ верхний ящик, вытащила нужную папку и пролистнула страницы.
– Catch! – воскликнула я, словно героиня шпионского фильма. Обстановка располагала, кабинет напоминал голливудский кадр. Исполнив порученное дело, я засобиралась в обратный путь. Чем руководствовалась я, когда решилась заглянуть к нему в спальню? Не знаю, любопытство подняло свою маленькую голову, которой я неустанно и щедро раздаю затрещины за непомерность.
На цыпочках, хоть и находилась в квартире Станисласа на законных основаниях, я направилась в комнату, которую я сразу определила спальней.
Ну и ну! Гарем турецкого султана! Шелковые полосатые подушки разбросаны на пушистых коврах и в изобилии на низком топчане, заменяющим Станисласу кровать, укрытым тонким шелковистым покрывалом. Окна задрапированы так, что дневному свету мудрено проникнуть в царство любви и порока. Мысли о моногамии, не могли посетить здесь человеческое существо, независимо от пола. Духи одалисок и страстных восточных князей прятались в рисунках гобеленов, украшающих стены "спальни" Станисласа. Чувствовалась рука умелого дизайнера.
Я была удивлена, насколько три помещения отличались друг от друга. И конечно не устояла против желания прилечь на это чудо. Подушки пахли пряными духами и благовониями, некогда курящимися на подставках. Запах одурманивал, я закрыла глаза и представила зеленые, но не лукавые, а подернутые страстью глаза Станисласа.
В голове застучали тревожные молоточки: "Опомнись!". Я вскочила с развратного ложа, и, наскоро вдев ступни в туфельки, поспешила убраться восвояси. Не помня себя, я сообщила в охранное бюро, что покидаю квартиру, заперла замки и припустилась к своей "ласточке".
Дома меня встречал Базиль, с укором глядя своими голубыми глазами, будто журя за долгое отсутствие. Я погладила любимца по шерстке, он замурлыкал, и все мелкие неприятности сегодняшнего дня стали бледнеть и размываться, словно рисунок акварелью случайно залитый водой.
Всю ночь мне снились страстные зеленые глаза князя Станисласа и белая марлевая шапочка "пупса".
Глава вторая
– Рано обрадовались, натащили цветов, как на похороны, уберите, запах мешает мне сосредоточиться, – приказал он на следующее утро, как только я разложила бумаги, открыла ноутбук и приготовилась работать под его диктовку. Я встала из-за небольшого стола-трансформера доставленного из магазина, где я присмотрела его вчера, и сняла вазы с прикроватного и журнального столика. Вызвала сестру, попросила ее пристроить цветы в комнате отдыха персонала.
– Теперь мы можем приступить? – спросила я.
– Пожалуй. Передайте мне ваши наброски плана. Надеюсь, вы не поленились поработать вечером? – спросил он, явно надеясь на то, что я поленилась.
Я принесла папку с планами и стояла около постели, переворачивая листки на подставке и ожидая его реакции на проделанную мной работу. Он читал внимательно, даже слишком, и я заподозрила, что он ищет орфографические ошибки, что бы отхлестать ими меня по лицу. "Да рук нет" – обрадовалась я.
Ошибок не было. Он попросил меня снова вернуться к первой странице.
– Сократить. Укрепление позиций, первая часть и поддержание уровня, конец заключительного абзаца, – наконец сказал он. – В общем, неплохо.
На мой взгляд, работа была сделана идеально.
– Вы больше не считаете, что я профнепригодна? – рискнула спросить я.
– А, вот что вам не позволило признаться, что вы не медсестра! – обрадовался он.
– Да вы честолюбивы!
Я промолчала. Взяла документы и вернулась на свое место.
– О"кей, не хотите признать, не надо. Продолжим, – глядя на меня, сказал он. – Сегодня придется много работать.
Мы работали продуктивно, он диктовал, я печатала, составляла по его просьбе диаграммы, связывала его по телефону с нужными людьми и в конце вечера получила задание встретиться с его компаньоном.