Диккенс Чарльз. Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)

   - Она мне так обрадовалась, - сказал Том, - что, я уверен, будет рада видеть и тебя. Твое сочувствие ей, во всяком случае, покажется гораздо приятней и ближе, чем мое.
   - Я далеко в этом не уверена, Том, - ответила она, - и, право же, ты к себе несправедлив. Право так. Но я надеюсь ей понравиться, Том.
   - Ну, конечно, ты ей понравишься! - убежденно воскликнул Том.
   - Какое множество друзей было бы у меня, если бы все думали по-твоему, не правда ли, Том, милый? - сказала сестричка, ущипнув его за щеку.
   Том засмеялся и сказал, что в данном случае Мерри, конечно, окажется его единомышленницей, он нисколько не сомневается.
   - Потому что вы, женщины, - пояснил он, - вы, женщины, дорогая моя, необыкновенно добры и в своей доброте необыкновенно тонко все понимаете; вы так умеете незаметно проявлять любовь и заботу, без всякой навязчивости; ваша чуткость похожа на прикосновение ваших рук - оно такое легкое и нежное, что позволяет вам неслышно касаться душевных ран, так же как и телесных. Вы такие...
   - Боже мой, Том! - прервала его сестра. - Тебе нужно немедленно влюбиться!
   Том добродушно отмахнулся от этого замечания, однако же стал заметно серьезней; и скоро оба они оживленно болтали о чем-то другом.
   Когда они проходили по одной из улиц Сити, неподалеку от резиденции миссис Тоджерс. Руфь остановила Тома перед окном большого мебельного и обойного магазина, чтобы обратить его внимание на нечто великолепное и весьма замысловатое, выставленное на соблазн восхищенной публики. Том пустился в самые нелепые и сумасбродные догадки насчет цены этого предмета и от души смеялся над своей ошибкой вместе с сестрой, как вдруг, сжав ей руку, он указал на парочку рядом с ними, которая глядела на ту же витрину, особенно интересуясь комодами и столами.
   - Тише! - прошептал Том. - Это мисс Пексниф и молодой человек, который собирается на ней жениться.
   - Отчего же у него такой вид, будто он собирается лечь в могилу, Том? спросила его сестричка.
   - Мне кажется, он по натуре очень мрачный молодой человек, - сказал Том, - зато вежливый и безобидный.
   - Они, должно быть, обставляют квартиру, - шепнула Руфь.
   - Да, по-моему тоже, - ответил Том. - Нам лучше не заговаривать с ними.
   Однако они не могли не глядеть на заинтересовавшую их пару, тем более что где-то впереди произошла заминка в уличном движении и это их задержало на некоторое время. У мисс Пексниф был такой вид, будто она взяла в плен несчастного Модля и повлекла его к мебельной витрине, словно агнца на заклание. Он не сопротивлялся, напротив - был совершенно покорен и тих, но в повороте его поникшей головы и в унылой позе чувствовалась глубокая меланхолия; и хотя в окне перед ними красовалась двуспальная кровать с балдахином, у него на глазах дрожали такие крупные слезы, что вряд ли он ее видел.
   - Огастес, любовь моя, - сказала мисс Пексниф, - спросите, сколько стоят эти восемь стульев розового дерева и ломберный столик.
   - Может быть, они уже заказаны, - отвечал Огастес. - Может быть, они принадлежат другому.
   - Если заказаны, можно сделать еще такие же, - возразила мисс Пексниф.
   - Нет, нет, нельзя, - воскликнул Модль, - это невозможно!
   Казалось, он был совершенно подавлен и ошеломлен перспективой будущего счастья; однако взял себя в руки и вошел в лавку. Он возвратился немедленно и доложил тоном полного отчаяния:
   - Двадцать четыре фунта десять шиллингов!
   Мисс Пексниф, обернувшись, чтобы выслушать это сообщение, заметила, что Том Пинч с сестрой наблюдают за ней.
   - Ах, право! - вскрикнула мисс Пексниф, оглядываясь по сторонам, словно в поисках места, где было бы всего удобней провалиться сквозь землю. Честное слово, я... вот уж никогда... подумать только, до чего... Мистер Огастес Модль, мисс Пинч.
   Мисс Пексниф была очень милостива к мисс Пинч при этом триумфальном представлении, чрезвычайно милостива. Мало сказать милостива: она была любезна и сердечна. Воспоминание ли о прежней услуге, которую оказал ей Том, стукнув по голове Джонаса, произвело в ней эту перемену; разлука ли с родителем примирила ее с человечеством или хотя бы с той, большей частью человечества, которая не водила с ним дружбы; или же радость приобрести новую знакомую, которой можно будет рассказать о своем интересном будущем, пересилила все прочие соображения, - но мисс Пексниф была сердечна и любезна. И дважды поцеловала мисс Пинч в щеку.
   - Огастес, это мистер Пинч, вы же знаете. Милая моя девочка, - шепнула мисс Пексниф ей на ухо. - Мне никогда в жизни не было так совестно.
   Руфь просила ее не придавать этому значения.
   - Вашего брата я стесняюсь меньше, чем других, - жеманилась мисс Пексниф. - Но все-таки неприятно: такой случай и вдруг встретить знакомого джентльмена! Огастес, дитя мое, вы спросили?..
   Тут мисс Пексниф стала шептать ему на ухо. Страдалец Модль повторил:
   - Двадцать четыре фунта десять шиллингов!
   - Глупенький, я вовсе не про них, - сказала мисс Пексниф. - Я говорю про...
   Тут она опять пошептала ему на ухо.
   - Если полог с рисунком, как на витрине, тогда тридцать два фунта двенадцать шиллингов шесть пенсов, - ответил Модль со вздохом, - это очень дорого.
   Но мисс Пексниф, зажав Огастесу рот ладонью, не позволила ему вдаваться в дальнейшие объяснения и выказала стыдливое замешательство. После чего спросила Тома Пинча, куда он идет.
   - Я шел к вашей сестре, - ответил Том, - мне нужно ей сказать несколько слов. Мы собирались зайти к миссис Тоджерс, где я уже имел удовольствие видеть ее.
   - Тогда вам не стоит идти дальше, - заметила Черри, - мы только что оттуда, и я знаю, что ее там нет. Но я провожу вас к сестре домой, если хотите. Мы с Огастесом, то есть, я хочу сказать, с мистером Модлем, идем туда пить чай. Насчет него не беспокойтесь, - прибавила она, кивая головой, словно заметила некоторое колебание со стороны мистера Пинча, - его нет дома.
   - Вы в этом уверены? - спросил Том.
   - Вполне уверена. Я больше не желаю мстить, - выразительно произнесла мисс Пексниф. - Но, право, я попрошу вас двоих пройти вперед, а мы с мисс Пинч пойдем сзади. Милая моя, никогда в жизни меня не заставали так врасплох!
   Соответственно этому целомудренному распорядку, Модль подал руку Тому, а мисс Пексниф подхватила под руку Руфь.
   - Конечно, милочка моя, - сказала мисс Пексниф, - после того, что вы видели, было бы бесполезно скрывать, что я скоро должна выйти замуж за того джентльмена, который идет рядом с вашим братом. Было бы напрасно это скрывать. Что вы о нем думаете? Пожалуйста, скажите мне откровенно ваше мнение.
   Руфь дала понять, что, насколько ей кажется, это очень приличная партия.
   - Мне хотелось бы знать, - продолжала мисс Пексниф с фамильярной болтливостью, - не показалось ли вам, вернее - не успели ли вы заметить за это время, что он довольно меланхолического нрава?
   - За такое короткое время! - взмолилась Руфь.
   - Ничего, ничего, это ничего не значит, - возразила мисс Пексниф. - Мне любопытно услышать, что вы скажете.
   Руфь призналась, что на первый взгляд он показался ей "довольно грустным".
   - Нет, в самом деле? - спросила мисс Пексниф, - Ну это просто поразительно! Все говорят то же самое. Миссис Тоджерс говорит то же самое; а Огастес мне рассказывал, что в пансионе это сделалось просто ходячей шуткой. Право, если бы я ему не запретила самым положительным образом, дело у них дошло бы до огнестрельного оружия, и не один раз. Как вы думаете, отчего он кажется таким унылым?
   Руфь перебрала в уме несколько причин: его пищеварение, его портной, его матушка и тому подобное; но, не решаясь остановиться ни на одной из этих догадок, она так и не высказала своего мнения.
   - Дорогая моя, - сказала мисс Пексниф, - мне бы не хотелось, чтобы это стало всем известно, но вам я могу рассказать, потому что мы столько лет знакомы с вашим братом... Я три раза отказывала Огастесу. Это самая нежная и чувствительная натура - он всегда готов проливать слезы, только взгляните на него, это просто очаровательно! - и он так и не оправился после моей жестокости. Это было очень жестоко, - говорила мисс Пексниф с ангельским чистосердечием, которое могло бы сделать честь ее папаше. - Тут нечего и сомневаться. Я просто краснею, вспоминая свое поведение. Мне он всегда нравился. Я чувствовала, что для меня он совсем не то, чем была вся толпа поклонников, делавших мне предложение, но что-то совершенно другое. Какое же право имела я отказывать ему три раза?
   - Это было суровое испытание его верности, разумеется, - сказала Руфь.
   - Дорогая моя, - возразила мисс Пексниф, - это было несправедливо. Но таковы капризы и легкомыслие нашего пола! Пусть это послужит вам предостережением. Не испытывайте того, кто будет просить вашей руки, как я испытывала Огастеса. Если только вы будете чувствовать к человеку то же самое, что я чувствовала к Огастесу в то время, когда доводила его до отчаяния, не скрывайте этого чувства, когда он бросится к вашим ногам, как Огастес Модль бросился к моим. Подумайте, - продолжала мисс Пексниф, - что мне пришлось бы пережить, если б я довела его до самоубийства и об этом напечатали бы в газетах!
   Руфь заметила, что ее, конечно, терзали бы угрызения совести.
   - Угрызения совести! - воскликнула мисс Пексниф, упиваясь ролью кающейся грешницы. - Невозможно вам передать, как совесть терзает меня и сейчас, после того как я уже загладила свою вину, приняв его предложение! Вспоминая свое легкомыслие теперь, когда я остепенилась и стала осмотрительнее, вступив на стезю брака, я оглядываюсь на свое прошлое и трепещу, просто трепещу! Каковы последствия моего поведения? Пока Огастес не повел меня к алтарю, он во мне не уверен. Я истерзала и иссушила его сердце до такой степени, что он уже не может мне верить. Я вижу, что это гнетет его душу и подтачивает его силы. О, как упрекает меня совесть, когда я вижу, до чего довела любимого человека!
   Руфь попыталась выразить свою благодарность за такое безграничное и лестное доверие и высказала предположение, что свадьба будет скоро.
   - Да, очень скоро, - ответила мисс Пексниф, - как только у нас в доме все будет готово. Мы теперь спешим закупить обстановку.
   И в приливе откровенности мисс Пексниф перечислила по порядку все вещи, которые уже были куплены, и те, которые предстояло еще купить; в каком платье она собирается венчаться, и где состоится эта церемония; короче говоря, сообщила мисс Пинч самые интересные и животрепещущие новости, связанные с этим событием.
   Пока все это происходило в тылу, Том с мистером Модлем шли впереди рука об руку в полном молчании, которое Том прервал наконец, после того как долго придумывал, что бы такое сказать, не опасаясь нарушить душевное спокойствие мистера Модля.
   - Удивляюсь, - заметил Том, - почему на этих переполненных народом улицах так редко давят прохожих.
   Мистер Модль ответил с мрачным взглядом:
   - Кучера не хотят.
   - Вы думаете?.. - начал Том.
   - Есть такие люди, - прервал его Модль с горьким смехом, - которым никак не удается попасть под лошадь. Они словно заколдованы. Фургоны с углем объезжают их за милю, и даже кэбы отказываются их переехать. Да! - произнес Огастес, заметив удивление Тома. - Бывают такие люди! Один из них - мой друг.
   "Честное слово, - подумал Том, - состояние этого молодого человека таково, что в самом деле внушает опасения!" Бросив всякие попытки вести разговор, он не отваживался больше произнести ни слова и только старался как можно крепче держать Огастеса под руку, чтобы тот не бросился на дорогу и не устроил маленького жертвоприношения Джагернауту на глазах у своей нареченной. Том до такой степени боялся, как бы он не покончил с собой, что почувствовал большое душевное облегчение, когда они благополучно прибыли к дому Джонаса Чезлвита.
   - Входите, пожалуйста, мистер Пинч, - сказала мисс Пексниф, видя, что Том нерешительно остановился в дверях.
   - Сомневаюсь, будут ли мне рады, - ответил Том, - лучше сказать, у меня на этот счет нет сомнений. Я, пожалуй, пошлю записку.
   - Ну, что за пустяки! - возразила мисс Пексниф, отводя Тома в сторону. - Его нет дома, я в этом уверена - я знаю, что нет; а Мерри не имеет ни малейшего понятия о том, что вы его...
   - Нет, конечно, - прервал ее Том. - Да я бы и не хотел, чтобы она знала, ни в коем случае. Уверяю вас, я вовсе не так горжусь этой дракой.
   - Ах, ведь вы известный скромник, - улыбаясь, ответила мисс Пексниф. Но входите же, прошу вас. Если вы не хотите, чтобы она это знала, и все же хотите с ней поговорить, почему же вам не зайти. Входите, мисс Пинч. Не стойте тут.
   Том все еще колебался, чувствуя, что попал в неловкое положение. Но в эту минуту Черри решительно прошла мимо него и повела его сестру вверх по лестнице; и так как парадная дверь тут же закрылась, Том последовал за ними, сам не зная, разумно или неразумно он поступает.
   - Мерри, милочка моя! - сказала прелестная мисс Пексниф, отворяя дверь в знакомую ей гостиную, - мистер Пинч с сестрой пришли повидать тебя! Я так и думала, что вас мы тоже здесь застанем, миссис Тоджерс! Как поживаете, миссис Гэмп? А как вы поживаете, мистер Чаффи? Хотя, я знаю, бесполезно задавать вам этот вопрос!
   Осчастливив каждого из тех, к кому она обращалась, кислой улыбкой, мисс Чарити представила мистера Модля.
   - Кажется, ты видела его и раньше, - любезно заметила она сестре. Огастес, милое дитя мое, подайте мне стул.
   Милое дитя сделало, как ему было приказано, и собиралось забиться в уголок, чтобы втайне предаться горю, когда мисс Чарити, назвав его довольно громким шепотом "котик", позволила ему подойти ближе и сесть с ней рядом. В интересах всего человечества надо надеяться, что нигде еще не видано было такой меланхолии, какую выказал мистер Модль, повинуясь этому зову. Он так упал духом, что ничем не выдал радостной дрожи, когда мисс Пексниф вложила свою лилейную ручку в его руку, прикрыв ее уголком шали, чтобы чей-нибудь пошлый взгляд не заметил этой милости. В самом деле, вид у него был еще более плачевный, чем прежде, и, сидя навытяжку на своем стуле, он оглядывал общество полными слез глазами, которые, казалось, говорили без слов: "О боже милостивый, взгляните на меня! Неужели ни одна добрая душа не заступится за меня?"
   Зато восторгов миссис Гэмп хватило бы за глаза на двадцатерых влюбленных: в особенности ее воодушевляло присутствие Тома Пинча и его сестры. Миссис Гэмп была дама того счастливого темперамента, которому свойственно приходить в восторг без всякой иной побудительной причины, кроме желания обзавестись большим и полезным знакомством. Она каждодневно прибавляла не одну тетиву к своему луку, так что превратила его в настоящую арфу; и на этом-то инструменте она и принялась теперь разыгрывать импровизированный концерт.
   - Ах, боже мой, миссис Чезлвит! - воскликнула она. - Кто бы мог подумать, что я увижу в этом самом благословенном доме - мисс Пексниф, милая моя барышня, ведь я отлично знаю, что таких домов немного, то-то и беда, а хотелось бы, чтоб было побольше, тогда у нас, мистер Чаффи, была бы не юдоль, а райский сад, - кто бы мог подумать, что я увижу под этой самой крышей не кого иного, как вас, мистер Пинч (вы уж извините, что обращаюсь, не имея чести быть знакомой), а также, смею вас уверить, самое приятное личико, с самой приятной улыбкой, не считая вашей, миссис Чезлвит, милая моя дамочка, и вашей нареченной, мистер Модль, сэр, если позволено будет сказать прямо о том, что и так ясно для всякого, не правда ли, миссис Тоджерс, потому что не надо особой проницательности, чтобы разглядеть то, что написано на лбу. Тут никому обиды нету, дамы и господа; надеюсь, никто и не обиделся. Так кто бы мог подумать, что я вижу то самое приятное личико, которое мы с одной моей приятельницей заметили у Лондонского моста, в таком неподходящем месте, - вот уж сервиз действительно!
   Ухитрившись так удачно уделить каждому из своих слушателей равную долю внимания и вызвать в них личную заинтересованность ее речью, миссис Гэмп несколько раз присела перед Руфью и, с улыбкой покачивая головой, продолжала свой монолог:
   - Ну, сколько же собралось у нас красавиц в этот радостный день, можно сказать! Я знаю одну даму, Гаррис ее фамилия, не стану вас обманывать, миссис Чезлвит, еще у нее брат, то есть у ее мужа, ростом в шесть футов три дюйма, и на левой руке у него родинка - бешеный бык в веллингтоновских сапогах, оттого что его дорогую мамашу бык загнал в башмачную лавку, когда она была в таком положении; и счастливчик тот, у кого прибавляется семейство, сколько раз я это говорила мужу, когда, бывало, поругаемся из-за расходов; и часто я, бывало, говорю миссис Гаррис: "Ах, миссис Гаррис, сударыня! Личико у вас прямо ангельское!" Оно и было бы ангельское, кабы не прыщи. "Нет, Сара Гэмп, - говорит она, - хорошая вы женщина, и трудолюбивая, и расторопная, лучше не найдешь, сколько вам ни плати, все будет мало, а вам всегда недоплачивают, но только оно не ангельское, ничего подобного. Гаррис перед свадьбой заказал мой портрет за десять шиллингов шесть пенсов, говорит она, - и с любовью носил на сердце, пока все краски не слиняли, ну только денег обратно так и не отдали, ничего нельзя было поделать. Но даже и он никогда не говорил, будто оно ангельское, Сара, что бы он ни думал". Если бы муж миссис Гаррис был сейчас тут, - сказала миссис Гэмп, обводя всех взглядом и с умильной улыбкой делая общий книксен, - он бы сказал откровенно свое мнение, да и его дорогая женушка никогда бы его не осудила. Потому что если есть на свете женщина, которая понятия не имеет, что значит завидовать красавицам, да оно ей и ни к чему при таком муже, так вот у миссис Гаррис именно такой ангельский характер. С этими словами почтенная женщина, которая вела себя так, словно она зашла на чашку чая, желая выказать деликатное внимание хозяевам, а не находилась в доме как должностное лицо, подошла к мистеру Чаффи, который сидел в своем уголке, как и прежде, и потрясла его за плечо.
   - Очнитесь же, откройте глаза! Ну! - сказала миссис Гэмп. - У нас гости, мистер Чаффи!
   - Как же быть, - отозвался мистер Чаффи, смиренно обводя взглядом комнату. - Я знаю, что мешаю всем. Простите меня, мне некуда больше деваться. Где она?
   Мерри подошла, к нему.
   - А, вот она! - сказал старик, гладя ее по щеке. - Вот она, вот она! Она никогда не обижает бедного старика Чаффи. Бедный старик Чаффи!
   Усевшись на низкий стул рядом со стариком, так что он мог достать ее рукой, Мерри взглянула один раз и на Тома. Это был грустный взгляд, хотя на ее лице трепетала слабая улыбка. Это был красноречивый взгляд, и Том понимал, что он говорит: "Вы видите, что горе изменило меня. Теперь я знаю, что чувствует зависимый человек, и ценю его привязанность".
   - Да, да! - воскликнул Чаффи примирительно. - Да, да, да! Не обращайте на него внимания! Трудно вытерпеть, но ничего. Он умрет в один прекрасный день. В году триста шестьдесят пять дней, триста шестьдесят шесть в високосном году, - и он может умереть в любой из этих дней.
   - Вы надоедливый старикашка, и это святая правда, - сказала миссис Гэмп, окидывая далеко не милостивым взглядом старика, продолжавшего что-то бормотать. - Жалко, что вы сами не понимаете, что говорите, а ежели бы понимали, вам бы первому надоело до смерти, тогда и нам дали бы свободно вздохнуть.
   - Его сын, - бормотал старик, поднимая кверху руку. - Родной сын!
   - Ну конечно, - сказала миссис Гэмп, - вы опять за свое, мистер Чаффи. Понравилось, видно. А вот я сама никак за это не поручилась бы, гроша ломаного не дала бы, хоть вы все это так прекрасно знаете. Туда же, старье этакое, чему вздумал учить! Много вы смыслите в сыновьях, да и в дочерях тоже! Может, вы нам и про двойняшек что-нибудь расскажете, сударь? Будьте так любезны, не стесняйтесь!
   Злобная и негодующая ирония, вложенная миссис Гэмп в эти слова, решительно пропала даром для ничего не сознававшего Чаффи; казалось, он так же мало понимал, кому предназначены эти шпильки, как и то, что он обидел миссис Гэмн. Но не так легко было усмирить эту благородную женщину, ревниво оберегавшую права своей профессии; она вообразила, будто мистер Чаффи изрек предсказание относительно сыновей вообще, тогда как всякое предсказание этого рода должно было исходить прежде всего от нее, как от единственно законного авторитета, или по крайней мере нуждалось в ее одобрении и сочувствии. Она не переставала злобно коситься на мистера Чаффи и вызывать его на бой, осыпая множеством колких замечаний, произносимых с тем шипением, которое обозначает сдержанное негодование, пока ее не привели в себя появление чайного подноса и просьба миссис Джонас перейти к боковому столику и разливать чай для неожиданных гостей. Тут она опять заулыбалась и принялась помогать хозяйке с особенной, свойственной только ей учтивостью.
   - И есть для кого разливать чай: целое семейство, - заметила миссис Гэмп, - ах, какое это удовольствие! Милая моя девушка, - обратилась она к служанке, - может, кто-нибудь захочет скушать свеженькое яичко, а то и пару, только в мешочек. Не мешает тоже поджарить хлеб ломтиками, корочку лучше сперва срезать, потому что зубы уже не так крепки, да и тех мало осталось; покойник Гэмп подвыпил как-то, да и вышиб целых четыре одним ударом, миссис Чезлвит, - два передних и два коренных; миссис Гаррис взяла их себе на память и до сих пор носит в кармане вместе с куриной вилочкой, кусочком имбиря и теркой в виде детского башмачка с каблучком, куда кладется мускатный орех: я сама сколько раз терла орех для подогретого вина, пока за ней ходила.
   Миссис Гэмп выполняла возложенные на нее обязанности с необыкновенным благодушием и любезностью, ибо место за чайным столиком, помимо небольшого преимущества сидеть ближе к поджаренному хлебу и выпивать две чашки, пока другие выпьют по одной, да еще в самую критическую минуту - то есть перед тем как чайник дольют свежей водой и после того как он постоит некоторое время, - давало еще и возможность видеть перед собой все общество и обращаться к нему словно с кафедры. Иногда, держа блюдце на растопыренных пальцах и поставив локоть на стол, она делала передышку между двумя глотками, чтобы осчастливить всех собравшихся улыбкой, подмигиваньем, кивком головы или другим знаком внимания; и в такие минуты ее физиономия настолько оживлялась и приобретала настолько осмысленное выражение, что затруднительно было приписать это чему-либо, кроме благотворного действия кипяченой воды.
   Если бы не миссис Гэмп, собрание было бы до странности молчаливым. Мисс Пексниф говорила только со своим Огастесом, и то шепотом. Огастес не разговаривал ни с кем, зато вздыхал за всех и время от времени так Звучно хлопал себя по лбу, что миссис Тоджерс, особа весьма нервная, подскакивала на стуле с невольным восклицанием. Сама миссис Тоджерс углубилась в вязанье и почти все время молчала. Бедняжка Мерри держала за руку веселую маленькую Руфь и с явным удовольствием слушала все, что та говорила, но редко вставляла слово сама, и то улыбалась, то целовала ее в щеку, то отворачивалась в сторону, чтобы скрыть слезы, навернувшиеся на глаза. Том был так поражен совершившейся в ней переменой и так радовался, видя, как ласково обращается с нею Руфь и как та отвечает ей, что у него духу не хватало подняться с места и уйти, хотя он давно уже сказал все, что хотел сказать.
   Пока маленькое общество было занято каждый своим, старый конторщик впал в обычное состояние и молчал, погруженный в сноп сны, каковы бы они ни были, едва задевавшие его дремлющее сознание. Содержание этих снов, молчаливое чаепитие вокруг и смутное воспоминание о другом пиршество, которому он не так давно был свидетелем, подсказали ему странный вопрос. Озираясь по сторонам, он спросил вдруг:
   - Кто это умер и лежит наверху?
   - Никто, - ответила Мерри, обернувшись к нему. - Что это вы спрашиваете? Мы все здесь.
   - Все здесь! - воскликнул старик. - Все здесь! А где же тогда мой старый хозяин, мистер Чезлвит, у которого был единственный сын? Где он?
   - Тише, тише! - сказала Мерри, ласково уговаривая его. - Это случилось очень давно. Разве вы не помните?
   - Не помню! - отвечал старик с горестным стоном. - Как будто я мог забыть! Как будто я могу когда-нибудь забыть!
   На минуту он закрыл лицо рукой и повторил, озираясь совершенно так же, как прежде:
   - Кто это умер и лежит наверху?
   - Никто! - сказала Мерри.
   Сначала он взглянул на нее сердито, как на чужого человека, который хочет его обмануть, но, всмотревшись в лицо Мерри и видя, что это в самом деле она, старик покачал головой горестно и сочувственно.
   - Вы думаете, никто? Они вам не говорят. Да, да, бедняжка, вам не говорят. Кто они такие, и почему они пируют здесь, если никто не умер? Дело нечисто! Подите посмотрите, кто там лежит!
   Она сделала всем знак не разговаривать с ним, к чему, сказать по правде, никто не обнаруживал ни малейшей склонности, и замолчала сама. Он тоже замолчал, но ненадолго, и вскоре повторил все тот же вопрос с настойчивостью, которая особенно пугала в нем.
   - Кто-то умер здесь, - сказал он, - или умирает, и я хочу знать, кто это. Подите посмотрите, подите же! Где Джонас?
   - Его нет в городе, - ответила молодая женщина.
   Старик посмотрел на Мерри, словно сомневаясь в ее словах или не слыша их, и, поднявшись со стула, побрел через комнату наверх, шепча на ходу: "Дело нечисто!" Вскоре его шаги раздались у них над головой, приближаясь к тому углу комнаты, где стояла кровать (на ней умер старик Энтони); и сейчас же вслед за этим стало слышно, что он спускается вниз. Его фантазия была не настолько сильна и необузданна, чтобы нарисовать ему то, чего не было в пустой спальне; он вернулся гораздо спокойнее, и, казалось, тревога его улеглась.