Диккенс Чарльз. Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)

   Он сидел, скорчившись на полу; все отшатнулись от него, словно от зачумленного. Один за другим отступили они из того угла комнаты, оставив его одного. Даже те, у кого он был под стражей, избегали его и держались поодаль (кроме Слайма, который по-прежнему грыз орехи).
   - Из этого чердачного окна напротив, - продолжал Неджет, показывая на ту сторону узкой улицы, - я целыми днями и ночами следил за этим домом и за ним. Из этого чердачного окна я видел, как он возвратился один из путешествия, в которое отправился вместе с мистером Монтегю. Это был для меня знак, что мистер Монтегю достиг цели и я могу спокойно оставаться на своем посту, хотя и не должен уходить с него, пока мой хозяин меня не отпустит. Однако, стоя в двери напротив его дома, вечером, когда уже стемнело, я увидел, как из боковой двери, через двор, вышел крестьянин, который раньше туда не входил. Я немедленно пошел за ним и потерял на Западной дороге его след, который вел дальше на запад.
   Джонас на мгновение поднял на него глаза и выбранился шепотом.
   - Я не мог понять, что это значит, - продолжал Неджет, - но, увидев так много, я решил увидеть все, до самого конца. И увидел. Узнав у него дома, от миссис Чезлвит, что муж ее, как предполагали домашние, спит в той самой комнате, откуда он на моих глазах вышел, и что им отдан строгий приказ его не беспокоить, я понял, что он должен вернуться и стал дожидаться его возвращения. Я дежурил на улице - под воротами и в других подобных местах всю ночь напролет; у того же окна - весь следующий день; а когда настала ночь, опять на улице. Я знал, что он вернется, так же как ушел, в такое время, когда в этой части города будет пусто. Он так и сделал. Рано утром тот же самый крестьянин тихонько, тихонько, тихонько вернулся домой.
   - Поосторожнее! - вмешался Слайм, кончив грызть орехи. - Рассказывать об этом не полагается, мистер Неджет!
   - Я не отходил от окна весь день, - продолжал Неджет, не обращая на него внимания. - Думаю, что я ни на минуту не сомкнул глаз. Ночью я увидел, что он выходит с узлом. Я опять последовал за ним. Он спустился по лестнице у Лондонского моста и утопил узел в реке. Тогда у меня появились серьезные подозрения, я заявил в полицию, и полицейские этот узел...
   - Выудили, - прервал Слайм. - Поживей, мистер Неджет!
   - В узле было платье, которое я на нем видел, - продолжал Неджет, измазанное в глине и запачканное кровью. Сообщение об убийстве было получено в городе прошлой ночью. Еще раньше стало известно, что человека к таком платье видели в тех местах, что он прятался где-то по соседству и сошел с дилижанса, возвращавшегося оттуда примерно в то самое время, когда я видел его входящим к себе домой. Распоряжение об аресте было выдано, и эти полицейские дежурят вместе со мной уже несколько часов. Мы выжидали и, увидев, что вы вошли, а этот человек стоит у окна...
   - Подали ему знак, - вмешался Марк, услышав намек на себя, - чтобы он отпер дверь, что он и сделал с удовольствием.
   - Вот и все покамест, - заключил Неджет, пряча в карман большую записную книжку, которую он достал без всякой надобности, по привычке, приступая к своим откровениям, и все время держал в руке, - но ожидается еще гораздо больше. Вы спрашивали меня насчет фактов: все, что было, я рассказал, и незачем дольше задерживать этих господ. Вы готовы, мистер Слайм?
   - Мало сказать готовы! - отвечала эта знаменитость, вставая. - Если вы дойдете до участка, мы там будем в одно время с вами. Том, ступай за каретой!
   Полицейский, к которому он обращался, вышел из комнаты. Старый Мартин помедлил несколько секунд, словно хотел сказать что-то Джонасу, но, увидев, что тот по-прежнему сидит на полу и бессмысленно раскачивается взад и вперед, он взял под руку Чаффи и вышел вслед за Неджетом. Джон Уэстлок и Марк Тэпли замыкали шествие. Миссис Гэмп, пошатываясь, вышла из комнаты первая, изображая обморок на ходу, ибо в распоряжении миссис Гэмп имелись обмороки всех разрядов, на разные вкусы, как похороны у мистера Моулда.
   - Ну-ну! - пробормотал Слайм, глядя им вслед. - Честное слово, совершенно не понимает, что это позор - иметь племянника в такой должности, как не понимал раньше, что я краса и гордость семьи! Вот какая награда за то, что я смирил свой гордый дух - такой дух, как мой! - и сам зарабатываю себе средства к жизни, а?
   Он встал со стула и негодующе отшвырнул его ногой.
   - И какие уж это средства! Когда сотни людей, которые в подметки мне не годятся, разъезжают в колясках и живут на доходы с собственных капиталов. Честное слово, хорошо же устроен мир!
   Он встретился глазами с Джонасом, который упорно смотрел на него и шевелил губами, словно что-то шепча.
   - А? - спросил Слайм.
   Джонас взглянул на его подручного, который стоял к нему спиной, и, сделав неловкое движение скованными руками, показал на дверь.
   - Гм! - задумчиво произнес Слайм. - Мне нечего и надеяться его опозорить по-настоящему, когда вы так далеко меня опередили. Я и позабыл.
   Джонас повторил тот же взгляд и движение.
   - Джек! - сказал Слайм.
   - Здесь! - ответил подручный.
   - Ступайте к двери дожидаться кареты. Скажете, когда она подъедет. Пожалуй, там вы мне нужней. Ну, - прибавил он, торопливо обернувшись к Джонасу, когда тот ушел, - в чем дело?
   Джонас попытался встать.
   - Погодите минутку, - сказал Слайм. - Это нелегко, когда кисти рук связаны вместе. Ну вот! Так! В чем дело?
   - Суньте руку ко мне в карман. Сюда! В грудной карман слева! - сказал Джонас.
   Он сунул руку и вытащил кошелек.
   - В нем сто фунтов, - сказал Джонас; его слов было почти невозможно разобрать, так же как его лицо, бледное, искаженное мукой, нельзя было назвать человеческим.
   Слайм взглянул на него, вложил кошелек ему в руку и покачал головой.
   - Я не могу. Не смею. Да если б и посмел, нельзя. Эти люди внизу...
   - Бежать невозможно, - сказал Джонас. - Я это знаю. Сто фунтов - за пять только минут в соседней комнате.
   - Для чего это? - спросил Слайм.
   Лицо арестованного, когда он подвинулся ближе к Слайму, чтобы шепнуть ему что-то на ухо, заставило того невольно отшатнуться. Однако он выслушал его. Всего несколько слов, но его лицо изменилось, когда он их услышал.
   - Он при мне, - сказал Джонас, поднося руку к горлу, словно то, о чем он говорил, было спрятано в его шейном платке. - Почему вы могли это знать? С какой стати вам это знать? Сто фунтов за пять только минут в соседней комнате! Время уходит. Говорите же!
   - Это было бы гораздо... гораздо почетнее для семьи, - дрожащими губами произнес Слайм. - Напрасно вы мне столько наговорили. Поменьше и для вашей цели было бы удобней. Могли бы оставить это про себя.
   - Сто фунтов за пять минут в соседней комнате! - в отчаянии крикнул Джонас.
   Тот взял кошелек. Джонас неверной, спотыкающейся походкой отошел к двери. - Стойте! - воскликнул Слайм, хватая его за полы. - Я ничего об этом не знаю. Но тем и должно кончиться, к тому идет в конце концов. Виновны вы?
   - Да! - сказал Джонас.
   - Улики именно таковы, как только что говорили?
   - Да, - сказал Джонас.
   - - Не хотите ли... не хотите ли... прочесть молитву, или что-нибудь такое? - заикнулся Слайм.
   Джонас вырвался от него, ничего не ответив, и закрыл за собой дверь.
   Слайм стал прислушиваться у замочной скважины. Затем отошел на цыпочках как можно дальше и в страхе уставился на перегородку. Его отвлекло прибытие кареты, подножку которой опустили с грохотом.
   - Собирает веши, - сказал он, высунувшись в окно, двоим полицейским, стоявшим на свету под уличным фонарем. - Приглядывайте там за черным ходом, кто-нибудь один, проформы ради.
   Один из полицейских ушел во двор. Другой, усевшись на подножку кареты, вступил в разговор с высунувшимся в окно Слаймом, который, быть может, стал его начальством в силу своего уменья изворачиваться и всегда быть ко всему готовым, чем так восхищался его покойный друг. Полезная привычка для теперешней его профессии.
   - Где он? - спросил полицейский. Слайм заглянул на секунду в комнату и мотнул головой, как бы говоря: "Тут, близко; я его вижу".
   - Его дело дрянь, - заметил полицейский.
   - Крышка, - согласился Слайм.
   Они посмотрели друг на друга, потом направо и налево по улице. Полицейский на подножке кареты снял шапку, опять надел, посвистел немножко.
   - Послушайте! Чего ж он там копается? - запротестовал он.
   - Я ему дал пять минут, - сказал Слайм. - Хотя прошло больше. Сейчас приведу.
   Он отошел от окна и подкрался на цыпочках к стеклянной перегородке. Прислушался. За перегородкой не слышно было ни звука. Он переставил свечу ближе к ней, чтобы свет проникал за стекло.
   Оказалось, что вовсе не так легко собраться с духом и отворить дверь. Однако он распахнул ее со стуком и отступил назад. Заглянув туда и еще послушав, он вошел.
   Он отпрянул в испуге, когда его глаза встретились с глазами Джонаса, который стоял в углу и глядел на Слайма остановившимся взглядом. На шее у него не было платка, лицо стало землисто-бледным.
   - Вы слишком рано, - малодушно захныкал Джо-нас. - Я не успел. Я никак не мог... Еще пять минут... еще две минуты... хоть одну!
   Слайм не ответил ему, но, сунув кошелек обратно ему в карман, позвал своих людей.
   Он и выл, и рыдал, и сыпал бранью, и упрашивал их, и вырывался, и слушался - все это сразу - и не мог держаться на ногах. Однако они втащили его в карету и усадили на сиденье; скоро он со стоном повалился в солому на пол кареты и остался там.
   С ним были двое полицейских - Слайм сел на козлы с кучером, - но они не стали поднимать его. Проезжая мимо лавки фруктовшика, дверь которой была еще открыта, невзирая на поздний час, хотя лавка уже не торговала, один из них заметил, как сильно пахнет персиками.
   Другой согласился, но потом встревожился и, быстро нагнувшись, посмотрел на арестованного.
   - Остановите карету! Он отравился! Пахнет от пузырька у него в руке!
   Рука сжимала его крепко - той окостенелой хваткой, какой ни один живой человек в расцвете сил и энергии не мог бы держать завоеванную им награду.
   Они выволокли его на темную улицу; но ни присяжные, ни судьи, ни палач уже ничего не могли сделать, и вообще им нечего теперь было делать. Умер, умер, умер!
   ГЛАВА LII,
   в которой роли совершенно меняются
   Осуществление заветных замыслов старого Мартина, которые он так долго таил в душе и которым так часто грозила опасность быть раньше времени раскрытыми, если бы прорвалось негодование, копившееся в нем, пока он жил у мистера Пекснифа, задержалось описанными выше событиями, хотя всего на несколько часов. Как ни был он ошеломлен - сначала известием о предполагаемой причине смерти его брата, которое дошло до него через Тома Пинча и Джона Уэстлока; как ни был затем подавлен рассказом Чаффи и Неджета и всеми событиями, закончившимися смертью Джонаса, о которой ему немедленно сообщили; как ни расстроило его планов и надежд нагромождение всех этих происшествий, вставших между ним и его целью, - однако самая их напряженность и размах придали ему силы быстро и решительно выполнить задуманное. В каждом отдельном случае, было ли то предательство, трусость или жестокость, он видел ростки все того же дурного семени. Эгоизм - жадный, упорный, ограниченный и вместе с тем безудержный эгоизм, влачивший за собою длинную цепь подозрений, обмана, хитростей, вожделений и всего, что из них вырастает, - был корнем этого ядовитого древа. Мистер Пексниф так показал себя перед стариком, что он, этот добрый, снисходительный, многотерпеливый Пексниф, стал для него воплощением всякого эгоизма и вероломства; и чем гнуснее были формы, в каких воплощались перед ним эти пороки, тем непреклоннее становилось его решение воздать должное мистеру Пекснифу, ему, а также и его жертвам.
   В это дело он вложил не только энергию и решимость, присущие его характеру (который, как читатель мог заметить еще в начале знакомства с ним, отличался сильным развитием этих свойств), но и весь запас сил, накопленных искусственно, путем долгого их подавления. И оба эти потока, слившись воедино, понеслись вперед так стремительно и бурно, что Джон Уэстлок и Марк Тэпли (тоже люди довольно энергичные) едва могли поспеть за ним.
   Он послал за Джоном Уэстлоком сразу же по приезде, и Джон, в сопровождении Тома Пинча, явился к нему. Сохранив живое воспоминание о Марке Тэпли, он немедленно заручился его услугами через Джона; и, таким-то образом, как мы уже видели, они все вместе отправились в Сити. Но своего внука он не пожелал видеть до завтра, когда мистеру Тэпли было поручено привести его в Тэмпл к десяти часам утра. Тому Пинчу он не стал ничего поручать, чтобы не вызывать против него напрасных подозрений; однако Том принимал участие во всем и оставался вместе с ними до поздней ночи и, только после того как узнал о смерти Джонаса, ушел домой, чтобы рассказать обо всех этих чудесах маленькой Руфи и подготовить ее к завтрашнему визиту в Тэмпл вместе с ним, соответственно личному наказу мистера Чезлвита.
   Для старого Мартина и для его планов, которые он предначертал себе с такой определенностью, было характерно, что он ничего не сообщил о них другим, хотя можно было думать, что мистеру Пекснифу готовится возмездие, стоило только вспомнить ту роль, какую старик играл в его доме, и увидеть, каким огнем загорались его глаза всякий раз, когда произносили имя Пекснифа. Даже Джону Уэстлоку, к которому мистер Чезлвит, по-видимому, был склонен питать большое доверие (как, в сущности, и все остальные), он не объяснил ровно ничего. Он только попросил его прийти утром; и все они, вынужденные удовольствоваться этим, оставили его одного, когда ночь была уже на исходе.
   События такого дня могли бы изнурить тело и дух даже и человека гораздо моложе годами, однако старый Мартин сидел в глубоком и тягостном раздумье, пока не просияло утро. Но даже и после этого он не лег отдыхать, а только продремал в кресле до семи часов, когда мистеру Тэпли назначено было явиться, - и он явился, свежий, ясный и веселый, как само утро.
   - Вы очень точны, - сказал мистер Чезлвит, открывая дверь в ответ на легкий стук, который сразу разбудил его.
   - Мое желание, сэр, - ответил мистер Тэпли, чьи мысли, как будет видно из дальнейшего, сосредоточены были на венчальном обряде, - любить, почитать и повиноваться. Часы как раз бьют, сэр.
   - Войдите!
   - Благодарю вас, сэр, - отвечал мистер Тэпли, - чем я могу вам услужить для начала?
   - Вы передали мое поручение Мартину? - спросил старик, обращая на него взгляд.
   - Передал, сэр, - ответил Марк, - и никогда в жизни мне не приходилось видеть, чтобы джентльмен так удивился.
   - Что еще вы ему сказали? - осведомился мистер Чезлвит.
   - Да что ж, сэр, - улыбаясь, ответил мистер Тэпли, - я бы рад был рассказать ему побольше; но, находясь и сам в неизвестности, сэр, я ему ничего не говорил.
   - Но сообщили ему все, что знаете?
   - Да ведь это очень немного, сэр, - возразил мистер Тэпли. - Насчет вас я не мог почти ничего сообщить ему, сэр. Я только высказал свое мнение, что мистер Пексниф сильно ошибся, сэр, и что вы сами тоже ошиблись, и что он тоже ошибся, сэр.
   - В чем же? - спросил мистер Чезлвит.
   - Это вы насчет него, сэр?
   - И насчет него и насчет себя.
   - Как же, сэр, - сказал мистер Тэпли, - в тех мыслях, какие у вас были друг о друге. Что до него, сэр, и до его мыслей, так он совсем переменился. Я понял это задолго до вашего с ним разговора на днях, и я должен это сказать. Никто его не знает так, как я. И не может знать. В нем всегда было много хорошего, только оно немножко очерствело сверху. Трудно сказать, кто в этом виноват, но только...
   - Продолжайте, - сказал Мартин. - Что ж вы замолчали?
   - Только... да что я;, сэр. Прошу прощения, сэр, я думаю, что, может быть, и вы виноваты. Без намерения, но все-таки, может быть, и вы. Я думаю, что вы оба были несправедливы друг к другу. Ну вот и с плеч долой! произнес мистер Тэпли с какой-то отчаянностью в голосе. - Не могу я больше об этом молчать, и так едва вытерпел. Вчера целый день терпел. А тут - взял да и сказал. Не мог удержаться. Очень сожалею. Только не наказывайте его за это, вот и все.
   Марк, по-видимому, ожидал, что его немедленно выгонят, и совсем приготовился к этому.
   - Так вы думаете, - сказал Мартин, - что я отчасти виноват в его прежних недостатках, да?
   - Что ж, сэр, - возразил мистер Тэпли, - мне очень жаль, но сказанного не вернешь. Вряд ли справедливо с вашей стороны, сэр, допекать этим необразованного человека, но я так думаю. Я к вам отношусь почтительно, сэр, как нельзя более, но я так думаю.
   Мартин внимательно посмотрел на него, не отвечая, и слабая улыбка осветила его лицо, пробившись сквозь застывшую суровость.
   - Однако вы необразованный человек, как вы говорите, - заметил он после долгого молчания.
   - Совершенно верно, - ответил мистер Тэпли.
   - А я, по-вашему, ученый, высокообразованный человек?
   - Тоже верно, - подтвердил мистер Тэпли. Старик, охватив подбородок рукой, прошелся раза два по комнате, прежде чем возобновить разговор:
   - Вы виделись с ним сегодня утром?
   - Прямо от него пришел сюда, сэр.
   - Зачем, как он думает?
   - Он не знает, что и думать, сэр, так же как и я. Я передал ему только то, что было вчера, сэр, что вы мне сказали: "Можете ли вы прийти к семи часам утра?", и что вы спрашиваете его через меня: "Может ли он прийти к десяти часам утра?", и что я ответил согласием за нас обоих. Вот и все, сэр.
   Его искренность была настолько неподдельной, что это явно было все.
   - Пожалуй, - сказал Мартин, - он может подумать, что вы хотите бросить его и перейти ко мне на службу?
   - Моя служба ему была такого рода, сэр, - отвечал Марк, нисколько не теряя своей невозмутимости, - и мы с ним были такого рода товарищами в несчастье, что он этому ни на секунду не поверит. Не больше вашего, сэр.
   - Не поможете ли вы мне одеться и не принесете ли завтрак из гостиницы? - спросил Мартин.
   - С удовольствием, сэр, - сказал Марк.
   - И между прочим, - продолжал Мартин, - так как я вас попрошу остаться здесь, не возьмете ли вы на себя отворять вот эту дверь, то есть впускать посетителей, когда они постучатся?
   - Разумеется, сэр, - сказал мистер Тэпли.
   - Вам нет надобности выражать изумление, когда они появятся, - намекнул Мартин.
   - 0, что вы, сэр, - сказал мистер Тэпли, - ровно никакой.
   Хотя он поручился за себя очень уверенно, однако он и сейчас не мог опомниться от удивления. Мартин, как видно, заметил это; не укрылось от него и то, что мистер Тэпли выглядел довольно комично в столь затруднительных обстоятельствах: ибо, несмотря на то, что голос его был ровен и лицо серьезно, оно подчас выдавало недоумение. Впрочем, энергично принявшись за порученные ему дела и занятый хлопотами, Марк вскоре отвлекся и перестал выражать свое изумление столь заметным образом. Но после того как он привел в порядок платье мистера Чезлвита и старик оделся и сел завтракать, изумление овладело мистером Тэпли с прежней силой и, стоя за его стулом с салфеткой под мышкой (для Марка было так же легко и естественно изображать дворецкого в Тэмпле, как поступить коком на пароход), он никак не мог удержаться от искушения и частенько посматривал искоса на мистера Чезлвита. Да нет, удержаться было совершенно невозможно, и он уступал этому побуждению так часто, что старик ловил его на этом раз пятьдесят. Есть основание полагать, что те необыкновенные фокусы, которые мистер Тэпли проделывал со своим лицом, когда его заставали врасплох, - он то вдруг принимался почесывать себе глаз, или нос, или подбородок; то с глубокомысленным видом погружался в раздумье; то начинал интересоваться нравами и обычаями мух на потолке или воробьев за окном; то пытался скрыть свое смущение, с необычайной учтивостью подавая старику булочки, - что эти фокусы смешили даже Мартина Чезлвита, при всем его умении владеть собой.
   Однако старик сидел совершенно спокойно и завтракал не торопясь вернее, делал вид, что завтракает, потому что он почти ничего не ел и не пил и очень часто погружался в задумчивость. После того как он откушал, Марк сел за тот же самый стол, а мистер Чезлвит все так же молча принялся расхаживать взад и вперед по комнате.
   Когда время стало подходить к десяти, Марк убрал со стола и выдвинул кресло, где старик и расположился, опираясь на трость, крепко стиснув руками набалдашник и положив на них подбородок. Все его нетерпение и задумчивая рассеянность теперь исчезли; и, глядя, как он сидит, устремив проницательные глаза на дверь, Марк невольно подумал, какое у него твердое, решительное, сильное лицо, и порадовался при мысли о том, что мистеру Пекснифу, чересчур затянувшему игру в шары со своим партнером, предстоит, по-видимому, проиграть партию-другую.
   Уже одних сомнений насчет того, что тут должно произойти и кто с кем и как будет разговаривать, было достаточно, чтобы Марк положительно не находил себе места. А так как он знал к тому же, что молодой Мартин должен прийти и что он вот-вот явится, то ему было особенно трудно оставаться спокойным и молчать. Однако, если не считать того, что время от времени он позволял себе кашлянуть глухим и неестественным кашлем, он держал себя с большим достоинством все эти десять минут, самые долгие, какие только ему пришлось пережить.
   Стук в дверь. Мистер Уэстлок. Марк Тэпли, впуская его, поднял брови насколько возможно выше, давая этим понять, что считает свое положение незавидным. Мистер Чезлвит принял молодого человека весьма учтиво.
   Тем временем Марк поджидал у дверей Тома Пинча с сестрой, которые поднимались по лестнице. Старик вышел им навстречу, взял обе руки молодой девушки в свои и поцеловал ее в щеку. Все это не предвещало ничего плохого, и мистер Тэпли благосклонно улыбнулся.
   Мистер Чезлвит снова уселся в кресло в ту самую минуту, когда вошел молодой Мартин. Почти не глядя на него, старик указал ему место как можно дальше от себя. Это не предвещало ничего хорошего, и мистер Тэпли снова упал духом.
   Новый стук отозвал его к дверям. Он не вздрогнул, не крикнул, не споткнулся при виде Мэри Грейм и миссис Льюпин, но только глубоко вздохнул и посмотрел на собравшихся с таким выражением, которое говорило, что больше его уже ничто не удивит и что он даже рад, что навсегда покончил с удивлением.
   Старик встретил Мэри не менее ласково, чем сестру Тома. С миссис Льюпин он обменялся взглядом, полным дружеского понимания, что свидетельствовало о существовании между ними какого-то уговора. Но это уже не вызвало изумления в мистере Тэпли: ибо, как он заметил впоследствии, он вышел из фирмы и продал свои акции.
   Но растерялся не один только мистер Тэпли - все присутствующие так удивились и растерялись, увидев друг друга, что никто не отваживался, заговорить. Один мистер Чезлвит нарушил молчание.
   - Отоприте дверь, Марк, - сказал он, - и сейчас же возвращайтесь.
   Марк повиновался.
   Теперь на лестнице раздались шаги последнего из приглашенных. Все их узнали. Это были шаги мистера Пекснифа, и мистер Пексниф явно торопился, он бежал вверх по лестнице с такой необычайной быстротой, что споткнулся раза два или три.
   - Где же мой почтенный друг? - возопил он на верхней площадке, после чего влетел в комнату с распростертыми объятиями.
   Старый Мартин только посмотрел на него, но мистер Пексниф отпрянул назад, словно от разряда электрической батареи.
   - Мой почтенный друг здоров? - воскликнул мистер Пексниф.
   - Вполне здоров.
   Это, казалось, успокоило тревогу вопрошавшего. Он молитвенно сложил руки и, возведя очи кверху с благочестивой набожностью, без слов выразил свою благодарность небесам; потом обвел взором собравшихся и с упреком покачал головой - для такого человека сурово, очень сурово.
   - О алчные пиявки! - возопил мистер Пексниф. - О кровопийцы! Неужели вам мало того, что вы отравили жизнь человеку, не имеющему себе равных в жизнеописаниях великодушных героев, неужели теперь, именно теперь, когда он сделал свой выбор и доверился смиренному, но по крайней мере искреннему и бескорыстному родственнику, - неужели вы хотите, кровопийцы и прихлебатели (сожалею, что приходится употреблять такие сильные выражения, досточтимый, но бывают времена, когда нет сил сдержать честное негодование), неужели вы хотите теперь, приживалы и кровопийцы (не могу не повторить!), воспользоваться его беззащитным состоянием и, слетевшись отовсюду, как волки и коршуны и другие животные крылатой породы, собраться вокруг - не скажу падали или трупа, ибо мистер Чезлвит есть нечто совершенно обратное, но вокруг своей добычи, для того чтобы обирать, и грабить, и набивать свою прожорливую утробу, и пятнать свой омерзительный клюв всем, что может радовать плотоядных?
   Остановившись, для того чтобы сделать передышку, он весьма внушительно замахал на них руками.
   - Стая противных естеству грабителей и разбойников! - продолжал он. Оставьте его, оставьте его, говорят вам! Уйдите! Скройтесь! Бегите прочь! Рассейтесь по лицу земли, молодые люди, как и подобает таким бродягам, не смейте оставаться в том месте, которое освящено сединами престарелого патриарха, чьей немощной старости я имею честь быть недостойной, но, надеюсь, непритязательной поддержкой и опорой. А вы, мой нежный друг, обратился мистер Пексниф к старику тоном кроткого увещания, - как могли вы покинуть меня, хотя бы на краткое время! Вы отлучились, не сомневаюсь, чтобы порадовать меня каким-нибудь знаком своего расположения, благослови вас бог за это! Но вам этого нельзя; не надо рисковать. Я бы, право, рассердился на вас, если б мог, друг мой.