Страница:
Неожиданно выведенный из потаеннейших лабиринтов своих мыслей, Клаа не сразу решил, как реагировать на легкий и даже приятный ему инцидент. Первый офицер вывела его из затруднения:
– Капитан Клаа, – громко сказала она, раскрасневшаяся, со светящимися от радости глазами, – мы только что расшифровали перехваченное на частотах Федерации сообщение… – Она повысила голос так, что он зазвенел и медленно произнесла:
– Звездный корабль «Энтерпрайз» идет курсом на Нимбус-3!
Застывший на месте, как прикованный, капитан Клаа прошептал:
– «Энтерпрайз» – корабль Кирка…
Он ждал хороших вестей, он верил в свою счастливую звезду, но он никогда не осмеливался и мечтать, что новости будут такими хорошими, а звезда – такая яркая. Ошеломившая, приковавшая его к месту новость была такой, что требовала осмысления и четких, продуманных действий.
Капитан Кирк – галактический преступник, перебивший почти всю команду клингонского корабля, украденного им, и переработавший содержание Книги генезиса таким образом, что она стала книгой, обвиняющей империю в проведении геноцида.
Уничтожение корабля Кирка, убийство самого Кирка было давней мечтой не только его, Клаа, но и мечтой тысяч и тысяч клингонов. И эту ослепительную мечту многих и многих тысяч боги, как реальность, преподносят ему, капитану Клаа. Многие завидуют ему, многие считают, что капитанский мостик – слишком щедрый подарок для простого стрелка, хотя бы и первого стрелка империи. Но если он уничтожит «Энтерпрайз» и Кирка, ему не надо будет заботиться о статусе капитана «Орконы». Империя наградит его целым Флотом кораблей! Забывшись, Клаа скрестил руки на затылке, мечтательно закрыл глаза и услышал:
– «Не может быть мира, пока жив Кирк», – цитировала Виксис бессмертные слова посла Камарга, обращенные к Федеральному Совету.
Клаа благодарно улыбнулся ей, ответная улыбка Виксис была ослепительной. Ничего удивительного: самая высокая премия империи ждет того, кто победит Кирка. И если Кирк будет уничтожен, его Первый офицер будет играть далеко не последнюю роль в историческом спектакле. А величавая, элегантная красавица Виксис должна неплохо справиться со своей ролью. Но пока рано об этом.
– Джеймс Кирк, – медленно произнес он. – Я следил за его карьерой с детских лет. Это человек, которым я восхищаюсь и которого ненавижу. И если я смогу нанести ему поражение…
– Вы будете величайшим воином в галактике, – выдохнула из себя Виксис.
Клаа резко повернулся к рулевому Татару. Морек сидел рядом с ним с кислым лицом, с понурым видом.
– Максимальная скорость! – крикнул Клаа.
– Слушаюсь, капитан, – ответил Татар. Лицо Морека приняло раболепное выражение.
– Успех! – выкрикнул Клаа. – Нас ждет успех!
Он снова повернулся к Виксис, быстрым оценивающим взглядом окинул ее с головы до ног.
«Первый офицер, первая любовница, а возможно, и первая жена», – мысленно прикинул он и остался доволен – все было возможно.
Она спокойно выдержала его взгляд и взволнованно ответила:
– Успех, капитан! Смерть Джеймсу Кирку и его команде!
Рекордер издал глухой скрип. Джеймс Кирк сделал что-то, подобное скрипу и прижал руку ко лбу, как будто у него начался приступ головной боли.
– Отмотайте.
Обратным ходом заработала перемотка, и ее звук напомнил Кирку жарившийся бекон.
Он глубоко вздохнул, не собираясь уступать машине.
– Попробуем еще, – сказал он, как ему казалось, вполне спокойно. И к его удивлению, рекордер выполнил просьбу. На панели передатчика появился огонек «запись».
– Доклад капитана, – доверительно зазвучал голос Джима. – Дата старта – 84… – аппарат снова заскрипел и издал звук, на это раз похожий на предсмертный хрип.
– Оставь это и забудь, – сказал, махнув рукой, Кирк, а когда огонек «запись» погас, потер висок.
– Заработал себе головную боль? – весело спросил Маккой таким голосом, будто был донельзя доволен. Ненужный сейчас в медицинском отсеке, он оставался на мостике и, казалось, наслаждался тем хаосом, который воцарялся на «Энтерпрайзе» в момент перехода на другую скорость.
– Я знаю, дружище, что ты – не большой сторонник технологий. Ты начал свою личную вендетту против транспортаторов с того времени, как я тебя знаю, но… – Джим сощурил глаза, – тебе не удалось растравить мою рану.
– Кто это растравливает рану? – невинно округлил глаза Маккой. – Я просто спросил, не болит ли у тебя голова.
– Ты прекрасно понял, что я имею в виду. – Кирк открыл глаза и вздохнул. – Проклятие, дружище. Они выжали нам на рану лимон по имени «Энтерпрайз».
– У нас на юге есть более колоритное выражение для подобного случая.
Джим вопросительно поднял брови и ждал.
Доктор пододвинулся ближе и понизил голос так, чтобы его мог слышать только капитан.
– Кусок дерьма… – Не вздумай повторить! – предостерег его Джим с такой свирепостью, что удивил и себя, и доктора. Остыв от вспышки гнева, но не очень смягчая тона, добавил:
– Это не смешно, доктор.
Отпрянувший назад Маккой пожал плечами:
– Только что ты назвал корабль лимоном, а теперь защищаешь его, как будто он – настоящий «Энтерпрайз». Опомнись.
Джим уже открыл рот, чтобы возразить, но к их обоюдному счастью Ухура прервала эту милую беседу:
– Капитан, мы получили информацию о заложниках, которую вы запросили.
Джим повернулся к главному экрану, забыв о только что происшедшем:
– Информацию на дисплей.
Спок покинул свой пост и встал позади поста управления.
Искаженный образ возник на экране, испещренный помехами, не сфокусировался и пропал, смазанный чернотой, но Кирк успел разглядеть или, скорее, догадаться, что это – женщина с молодым и привлекательным лицом.
Ухура неистово колдовала на своем посту, бормотала что-то, словно заклинала подвластную ей аппаратуру, и наконец лицо молодой женщины вновь появилось на экране.
На этот раз изображение было четким, и в женщине сразу же угадывалась ромуланка. Ее биографические данные скудной нитью проплывали низом экрана: сообщалось ее имя, ранг, возраст и… больше ничего.
Накопитель данных Звездного Флота сообщал, что ромулане отказались давать дополнительные сведения о своем после, Кейтлин Дар.
Услышав это имя, даже Спок загнул свою бровь знаком вопроса.
– Кейтлин? – вслух удивился Маккой. – Поправьте меня, если я ошибусь, но разве это не ирландское имя?
Никто ему не ответил, а на экране появился портрет того, кого Кирк слишком хорошо знал, чтобы не узнать, хотя человек выглядел постаревшим, обрюзгшим и усталым:
– Это не генерал Коррд? – спросил Кирк.
– Он самый, – ответил Спок. – Очевидно, попал в немилость у Высшего Командования. Его назначение на Нимбус-3 похоже на ссылку.
– Какой стыд! – возмутился Кирк. – Коррд был чертовски хорошим солдатом. Его военную стратегию изучали в Академии в обязательном порядке еще в то время, когда я был ее кадетом.
Портрет Коррда сменился голопортретом Федерального консула, светловолосого, средних лет мужчины. Его имя, – Святой Джон Телбот, – Кирк нашел вполне соответствующим чертам его лица. Но Маккой недовольно произнес:
– Еще не умер, а уже причислен к лику святых. Кощунство!
Портрет Телбота сменился картиной, изображавшей трех дипломатов, окруженных со всех сторон целой армией мрачного вида поселенцев. Многие из них сжимали в руках самодельные винтовки. Лица дипломатов казались неестественно спокойными. «Может быть, им ввели наркотики?» – подумал было Кирк. Но их широко открытые глаза были слишком чистыми для тех, кто одурманен наркотиками.
– Вероятно, это записано террористами, – высказался Маккой.
Спок вставил свое слово:
– Их оружие выглядит чрезвычайно примитивным… – и замолчал, как только ромуланская представительница открыла рот.
Дар говорила от имени всех дипломатов. Ее речь была четкой, ясной, без единой запинки. Несомненно, она тщательно отрепетировала ее, и не однажды:
– В 4-00 местного времени мы добровольно сдались силам Галактической Армии Света.
– Интересно, – пробормотал Спок, – крестовый поход сил света против сил тьмы.
Дар продолжала:
– С этого момента мы находимся под их покровительством и охраной. Лидер и командующий Галактической Армией Света дал нам гарантию, что с нами будут обращаться гуманно до тех пор, пока мы будем прислушиваться к их требованиям и содействовать их целям. Я верю его гарантиям.
Маккой покачал головой.
– Она выражает умонастроение террористов, а не заложников, насколько я понимаю. Бедным созданиям промыли мозги.
Кирк поднял руку, призывая к тишине, когда Дар уже заканчивала свое выступление:
– Он обращается с просьбой послать Федеральный звездный корабль с целью нашего освобождения. Заканчивая свое послание, я уверяю вас, что мы в полном здравии и уме и высоко оценим ваш незамедлительный ответ.
Как только она сказала последнее слово, на экран хлынула белая завеса, складчатым водопадом накрывая и лицо Дар, и лица двух дипломатов с их окружением.
Так же неожиданно, как и возник, водопад белого света исчез, на экране появилось лицо мужчины, очевидно, поселенца Нимбуса. В нем чувствовалась сила, уверенность в себе – признаки бесспорного лидера. И этот лидер был вулканцем.
Вулканец на Нимбусе? Вулканец в роли предводителя бывших преступников, а нынешних террористов? Вулканец – отступник? Вулканец – изменник?
Джим чуть не подскочил в своем кресле и бросил быстрый, тревожный взгляд на Маккоя и Спока. Оба они стояли немыми, недвижными истуканами. А вулканец заговорил:
– Я глубоко сожалею, что вынужден пойти на такой отчаянный шаг, но таково время и таковы обстоятельства.
Голос его звучал и тревожно, и успокаивающе, с такой убедительностью, что хотелось верить каждому его слову.
– У меня нет желания хоть как-то навредить этим невинным людям, но не испытывайте мое терпение – поймите, что у меня нет выхода. И я заклинаю вас не ради себя, а ради тех, кто представляет всех вас на Нимбусе, ответить нам в течение двадцати четырех стандартных часов.
Передача резко оборвалась.
С какой-то особой решимостью Спок прошагал к передатчику Ухуры, отмотал запись и остановил ее на изображении предводителя террористов.
– Что такое, Спок? – спросил Кирк и направился вслед за ним, – вы выглядите так, словно увидели призрак.
Спок не отрывал глаз от экрана.
Таким взволнованным его никто еще не видел.
– Капитан, – Спок, наконец, оторвался от экрана и ответил на вопрос Джима, – вероятно, вы правы. Позвольте мне покинуть мостик.
– Позволяю, – сказал Кирк, – но что…
Вулканец молча пошел на выход. Маккой с изумлением смотрел ему вслед:
– Что за дьявол вселился в него?
Глава 7
– Капитан Клаа, – громко сказала она, раскрасневшаяся, со светящимися от радости глазами, – мы только что расшифровали перехваченное на частотах Федерации сообщение… – Она повысила голос так, что он зазвенел и медленно произнесла:
– Звездный корабль «Энтерпрайз» идет курсом на Нимбус-3!
Застывший на месте, как прикованный, капитан Клаа прошептал:
– «Энтерпрайз» – корабль Кирка…
Он ждал хороших вестей, он верил в свою счастливую звезду, но он никогда не осмеливался и мечтать, что новости будут такими хорошими, а звезда – такая яркая. Ошеломившая, приковавшая его к месту новость была такой, что требовала осмысления и четких, продуманных действий.
Капитан Кирк – галактический преступник, перебивший почти всю команду клингонского корабля, украденного им, и переработавший содержание Книги генезиса таким образом, что она стала книгой, обвиняющей империю в проведении геноцида.
Уничтожение корабля Кирка, убийство самого Кирка было давней мечтой не только его, Клаа, но и мечтой тысяч и тысяч клингонов. И эту ослепительную мечту многих и многих тысяч боги, как реальность, преподносят ему, капитану Клаа. Многие завидуют ему, многие считают, что капитанский мостик – слишком щедрый подарок для простого стрелка, хотя бы и первого стрелка империи. Но если он уничтожит «Энтерпрайз» и Кирка, ему не надо будет заботиться о статусе капитана «Орконы». Империя наградит его целым Флотом кораблей! Забывшись, Клаа скрестил руки на затылке, мечтательно закрыл глаза и услышал:
– «Не может быть мира, пока жив Кирк», – цитировала Виксис бессмертные слова посла Камарга, обращенные к Федеральному Совету.
Клаа благодарно улыбнулся ей, ответная улыбка Виксис была ослепительной. Ничего удивительного: самая высокая премия империи ждет того, кто победит Кирка. И если Кирк будет уничтожен, его Первый офицер будет играть далеко не последнюю роль в историческом спектакле. А величавая, элегантная красавица Виксис должна неплохо справиться со своей ролью. Но пока рано об этом.
– Джеймс Кирк, – медленно произнес он. – Я следил за его карьерой с детских лет. Это человек, которым я восхищаюсь и которого ненавижу. И если я смогу нанести ему поражение…
– Вы будете величайшим воином в галактике, – выдохнула из себя Виксис.
Клаа резко повернулся к рулевому Татару. Морек сидел рядом с ним с кислым лицом, с понурым видом.
– Максимальная скорость! – крикнул Клаа.
– Слушаюсь, капитан, – ответил Татар. Лицо Морека приняло раболепное выражение.
– Успех! – выкрикнул Клаа. – Нас ждет успех!
Он снова повернулся к Виксис, быстрым оценивающим взглядом окинул ее с головы до ног.
«Первый офицер, первая любовница, а возможно, и первая жена», – мысленно прикинул он и остался доволен – все было возможно.
Она спокойно выдержала его взгляд и взволнованно ответила:
– Успех, капитан! Смерть Джеймсу Кирку и его команде!
* * *
– Доклад капитана, дата старта…Рекордер издал глухой скрип. Джеймс Кирк сделал что-то, подобное скрипу и прижал руку ко лбу, как будто у него начался приступ головной боли.
– Отмотайте.
Обратным ходом заработала перемотка, и ее звук напомнил Кирку жарившийся бекон.
Он глубоко вздохнул, не собираясь уступать машине.
– Попробуем еще, – сказал он, как ему казалось, вполне спокойно. И к его удивлению, рекордер выполнил просьбу. На панели передатчика появился огонек «запись».
– Доклад капитана, – доверительно зазвучал голос Джима. – Дата старта – 84… – аппарат снова заскрипел и издал звук, на это раз похожий на предсмертный хрип.
– Оставь это и забудь, – сказал, махнув рукой, Кирк, а когда огонек «запись» погас, потер висок.
– Заработал себе головную боль? – весело спросил Маккой таким голосом, будто был донельзя доволен. Ненужный сейчас в медицинском отсеке, он оставался на мостике и, казалось, наслаждался тем хаосом, который воцарялся на «Энтерпрайзе» в момент перехода на другую скорость.
– Я знаю, дружище, что ты – не большой сторонник технологий. Ты начал свою личную вендетту против транспортаторов с того времени, как я тебя знаю, но… – Джим сощурил глаза, – тебе не удалось растравить мою рану.
– Кто это растравливает рану? – невинно округлил глаза Маккой. – Я просто спросил, не болит ли у тебя голова.
– Ты прекрасно понял, что я имею в виду. – Кирк открыл глаза и вздохнул. – Проклятие, дружище. Они выжали нам на рану лимон по имени «Энтерпрайз».
– У нас на юге есть более колоритное выражение для подобного случая.
Джим вопросительно поднял брови и ждал.
Доктор пододвинулся ближе и понизил голос так, чтобы его мог слышать только капитан.
– Кусок дерьма… – Не вздумай повторить! – предостерег его Джим с такой свирепостью, что удивил и себя, и доктора. Остыв от вспышки гнева, но не очень смягчая тона, добавил:
– Это не смешно, доктор.
Отпрянувший назад Маккой пожал плечами:
– Только что ты назвал корабль лимоном, а теперь защищаешь его, как будто он – настоящий «Энтерпрайз». Опомнись.
Джим уже открыл рот, чтобы возразить, но к их обоюдному счастью Ухура прервала эту милую беседу:
– Капитан, мы получили информацию о заложниках, которую вы запросили.
Джим повернулся к главному экрану, забыв о только что происшедшем:
– Информацию на дисплей.
Спок покинул свой пост и встал позади поста управления.
Искаженный образ возник на экране, испещренный помехами, не сфокусировался и пропал, смазанный чернотой, но Кирк успел разглядеть или, скорее, догадаться, что это – женщина с молодым и привлекательным лицом.
Ухура неистово колдовала на своем посту, бормотала что-то, словно заклинала подвластную ей аппаратуру, и наконец лицо молодой женщины вновь появилось на экране.
На этот раз изображение было четким, и в женщине сразу же угадывалась ромуланка. Ее биографические данные скудной нитью проплывали низом экрана: сообщалось ее имя, ранг, возраст и… больше ничего.
Накопитель данных Звездного Флота сообщал, что ромулане отказались давать дополнительные сведения о своем после, Кейтлин Дар.
Услышав это имя, даже Спок загнул свою бровь знаком вопроса.
– Кейтлин? – вслух удивился Маккой. – Поправьте меня, если я ошибусь, но разве это не ирландское имя?
Никто ему не ответил, а на экране появился портрет того, кого Кирк слишком хорошо знал, чтобы не узнать, хотя человек выглядел постаревшим, обрюзгшим и усталым:
– Это не генерал Коррд? – спросил Кирк.
– Он самый, – ответил Спок. – Очевидно, попал в немилость у Высшего Командования. Его назначение на Нимбус-3 похоже на ссылку.
– Какой стыд! – возмутился Кирк. – Коррд был чертовски хорошим солдатом. Его военную стратегию изучали в Академии в обязательном порядке еще в то время, когда я был ее кадетом.
Портрет Коррда сменился голопортретом Федерального консула, светловолосого, средних лет мужчины. Его имя, – Святой Джон Телбот, – Кирк нашел вполне соответствующим чертам его лица. Но Маккой недовольно произнес:
– Еще не умер, а уже причислен к лику святых. Кощунство!
Портрет Телбота сменился картиной, изображавшей трех дипломатов, окруженных со всех сторон целой армией мрачного вида поселенцев. Многие из них сжимали в руках самодельные винтовки. Лица дипломатов казались неестественно спокойными. «Может быть, им ввели наркотики?» – подумал было Кирк. Но их широко открытые глаза были слишком чистыми для тех, кто одурманен наркотиками.
– Вероятно, это записано террористами, – высказался Маккой.
Спок вставил свое слово:
– Их оружие выглядит чрезвычайно примитивным… – и замолчал, как только ромуланская представительница открыла рот.
Дар говорила от имени всех дипломатов. Ее речь была четкой, ясной, без единой запинки. Несомненно, она тщательно отрепетировала ее, и не однажды:
– В 4-00 местного времени мы добровольно сдались силам Галактической Армии Света.
– Интересно, – пробормотал Спок, – крестовый поход сил света против сил тьмы.
Дар продолжала:
– С этого момента мы находимся под их покровительством и охраной. Лидер и командующий Галактической Армией Света дал нам гарантию, что с нами будут обращаться гуманно до тех пор, пока мы будем прислушиваться к их требованиям и содействовать их целям. Я верю его гарантиям.
Маккой покачал головой.
– Она выражает умонастроение террористов, а не заложников, насколько я понимаю. Бедным созданиям промыли мозги.
Кирк поднял руку, призывая к тишине, когда Дар уже заканчивала свое выступление:
– Он обращается с просьбой послать Федеральный звездный корабль с целью нашего освобождения. Заканчивая свое послание, я уверяю вас, что мы в полном здравии и уме и высоко оценим ваш незамедлительный ответ.
Как только она сказала последнее слово, на экран хлынула белая завеса, складчатым водопадом накрывая и лицо Дар, и лица двух дипломатов с их окружением.
Так же неожиданно, как и возник, водопад белого света исчез, на экране появилось лицо мужчины, очевидно, поселенца Нимбуса. В нем чувствовалась сила, уверенность в себе – признаки бесспорного лидера. И этот лидер был вулканцем.
Вулканец на Нимбусе? Вулканец в роли предводителя бывших преступников, а нынешних террористов? Вулканец – отступник? Вулканец – изменник?
Джим чуть не подскочил в своем кресле и бросил быстрый, тревожный взгляд на Маккоя и Спока. Оба они стояли немыми, недвижными истуканами. А вулканец заговорил:
– Я глубоко сожалею, что вынужден пойти на такой отчаянный шаг, но таково время и таковы обстоятельства.
Голос его звучал и тревожно, и успокаивающе, с такой убедительностью, что хотелось верить каждому его слову.
– У меня нет желания хоть как-то навредить этим невинным людям, но не испытывайте мое терпение – поймите, что у меня нет выхода. И я заклинаю вас не ради себя, а ради тех, кто представляет всех вас на Нимбусе, ответить нам в течение двадцати четырех стандартных часов.
Передача резко оборвалась.
С какой-то особой решимостью Спок прошагал к передатчику Ухуры, отмотал запись и остановил ее на изображении предводителя террористов.
– Что такое, Спок? – спросил Кирк и направился вслед за ним, – вы выглядите так, словно увидели призрак.
Спок не отрывал глаз от экрана.
Таким взволнованным его никто еще не видел.
– Капитан, – Спок, наконец, оторвался от экрана и ответил на вопрос Джима, – вероятно, вы правы. Позвольте мне покинуть мостик.
– Позволяю, – сказал Кирк, – но что…
Вулканец молча пошел на выход. Маккой с изумлением смотрел ему вслед:
– Что за дьявол вселился в него?
Глава 7
На палубе носовой обзорной рубки, около древнего корабельного штурвала, стоял Спок и смотрел вдаль – на немигающие, всегда далекие звезды. Рубка была пустой, тихой, тускло освещенной, здесь и нашел уединенное место Спок, чтобы побыть одному, попытаться разобраться и в себе самом, и в перепутанном клубке воспоминаний.
Распутывать пришлось и узлы, и обрывы, что-то отбрасывать, что-то соединять – занятие не из легких, может быть, безнадежное, никому не нужное занятие.
Начинать приходилось с того, что образ на экране оказался не совсем ясным, и первое, что приходило в голову Спока и больше всего его устраивало, была мысль: «Я ошибся… прошло столько лет. Моя память после смерти и ритуала «Фал тор пан» повреждена и ненадежна, как этот деревянный штурвал, годный лишь на украшение.»
Рука его рассеянно гладила деревянное колесо штурвала. После многих лет тяжелой морской службы и пяти веков службы в качестве сувенира поверхность его была в сплошных рубцах от прошлых ран, так и не скрытых многими слоями защитной краски.
«Как и моя память», – подумал Спок.
А совсем недавно и ему, и другим казалось, что у Спока все в порядке с памятью. События его прошлой жизни были такими бурными, что даже смерть не смогла стереть в его памяти следы тех событий. Подобно морским волнам, события набегали одно на другое в строгой последовательности, создавая четкую картину бушующего или спокойного моря. Так было до того мгновения, когда Спок увидел на экране лицо предводителя террористов.
Одно мгновение раздробило его память на многие бесформенные осколки, которые нельзя было собрать, подобрать друг к другу и склеить. А сам Спок разделился надвое.
Один Спок, с ясным сознанием и четкой памятью, жил сиюминутными заботами со своими друзьями, среди привычной обстановки, все больше и больше вникая в суть этой жизни.
Другой Спок мучительно искал ответа на какие-то смутные вопросы, задаваемые им самому себе, перед его глазами проносились смутные образы людей, событий, не связанных друг с другом ни причиной, ни следствием. Но первый Спок с удивлением обнаружил, что второй Спок и думает, и пытается говорить с окружавшими его людьми не на языке, ставшем для него почти родным, а на языке Вулкана – изощреннейшем языке логических символов, для которых нет эквивалента у других народов.
Это состояние было и мучительным своей непонятностью, и тревожным своей непредсказуемостью, и оказалось связано с лицом террориста.
Это лицо раздваивалось так же, как и сознание Спока. Одно лицо диктовало с экрана свои требования к Федерации, другое говорило Споку непонятные слова и было удивительно похожим на лицо самого Спока – молодого, не сегодняшнего и не вчерашнего.
«Я найду Ша Ка Ри», – говорило молодой лицо. И вслед за прозвучавшим из потаенных глубин памяти голосом, Спок увидел картину, заслонившую перед ним картину звездного неба: юноша поворачивается, чтобы уйти навсегда.
Спок закрывает глаза, но этот образ не исчезает, а становится еще ярче, ясней, и все существо Спока наполняется глубокой печалью. И он уже не может разобраться, какая из его половин погружается в неизъяснимую муку печали, а какая мучается сомнением, спрашивая неведомо кого: «Прошло тридцать лет, как ты можешь помнить это лицо, этот голос?»
За его спиной послышался звук открываемой двери. Спок инстинктивно распрямился, отошел от штурвала, спокойно скрестив руки на груди. Этот жест у землян, кажется, означает и глубокую задумчивость, и нежелание пускать других в свой внутренний мир. Правда, Маккой гораздо охотней учил его другому состоянию, у которого нет соответствующего жеста, и которое объясняется словами «не разговаривать с самим собой слишком серьезно». И небезуспешно учил – Спок теперь мог понимать юмор своих друзей и не обижался на их шутки. Но делиться с ними своей болью, нагружать их чужой болью он не хотел.
Он слышал за своей спиной шаги. Они приближались, приближались и затихли очень близко от него. Ему не надо было оборачиваться, чтобы убедиться, кому принадлежат шаги, – Джеймс Кирк и Леонард Маккой пришли для серьезного разговора. Он ждал этого разговора и боялся его.
– Спок, – начал Кирк, – что случилось? Вы знаете этого вулканца? Что вы о нем знаете?
«Да», – чуть было не сказал Спок, но сомнение остановило его:
– Я не уверен. Изображение на экране было не совсем чистым.
– Но он показался вам знакомым? – настаивал Кирк.
Спок шумно выдохнул, готовый к капитуляции. Он уже знал, что еще до того, как закончится акция на Нимбусе, ему придется рассказать о себе и о своем прошлом намного больше, чем ему хотелось бы.
Но сейчас он говорил только то, что могло удовлетворить Кирка:
– Он напоминает мне одного человека… которого я знал в юности.
– А почему я его не знаю? – поинтересовался Маккой.
– Я не часто думаю о прошлом, – просто ответил Спок, – и не рассказывал вам о нем. – Спок отклонил попытку Маккоя пошутить, тонким юмором сгладить остроту неприятных ощущений. Когда-нибудь Спок тоже научится пользоваться этим оружием против стрессовых потрясений, но сейчас ему было не до шуток.
Капитана тоже не занимал юмор, поэтому он строго спросил:
– Спок, скажите честно, кто он?
«Тот, кто был когда-то мне ближе, чем вы, – должен был бы сказать Спок. – Тот, кого последние тридцать лет я считал мертвым. Тот, чье имя мне запрещено было даже произносить не только среди чужих людей, но и в кругу своей семьи.»
Но вместо этого он сказал:
– Это был молодой студент, исключительно одаренный, обладавший большим умом. Предполагалось, что однажды он займет место среди величайших ученых Вулкана. Но он был… – Спок уже заметил, каким корявым языком, с трудом подбирая слова, заговорил он, пока окончательно не зашел в тупик, не находя нужное слово. Тогда, порывшись в памяти, он закончил фразу:
– Он был… революционером.
– Революционером? – удивился Кирк. – Как вулканец может стать революционером?
Спок медлил с ответом. С ним происходило что-то непонятное. Память его как бы кристаллизовалась, Превращаясь в нечто отдельное от него, и напоминала ему о запрете посвящения непосвященных в тайны…
Спок не захотел узнавать, в чьи тайны запрещает ему вторгаться его память, и осторожно ответил:
– Знания и опыт, к которым он стремился, были запрещены верой вулканцев. – Он повернулся лицом к Кирку, чтобы не избегать его взгляда.
– Запрещены? – все больше удивлялся Кирк. – А я-то думал, что вулканцы – терпимая раса. – Он явно не собирался отставать от Спока, пока не добьется своего.
Спок догадался об этом и снова повернулся лицом к звездам, чтобы отвечать и не явной ложью, и не полной правдой, отделываясь отдельными правдивыми деталями:
– Вулканцы – терпимая раса, но он отвергал логическое воспитание и принимал животные страсти наших предков… – На каком основании?
– Он, верил, что ключ к самопознанию спрятан в эмоциях, а не в логике. – Спок, и не видя доктора, знал, что тот улыбается.
– Представьте себе! – воскликнул Маккой, – Страстный вулканец! Я непременно должен познакомиться с этим парнем!
Спок постарался не заметить восторженности доктора:
– Когда он стал подстрекать других следовать за ним, то был выслан с Вулкана и… как это?., не мог никогда вернуться.
Ему запретили возвращаться.
– уточнил Маккой.
Спок не согласился, не опроверг уточнения, он просто промолчал, надеясь, что Кирка удовлетворили его ответы, и он не будет больше мучить его своими вопросами.
– Очаровательно, – задумчиво произнес Кирк, и наступило короткое молчание, подарившее Споку надежду на прекращение пытки вопросами. Но снова раздался голос Кирка, слегка извиняющийся за вторжение в глубины чужой израненной души:
– Этот вулканец, Спок… как хорошо вы знали его?
Этого-то вопроса больше всего и боялся Спок – отдельной правдивой деталью не отделаться, явную ложь не произнести, а на полную правду наложен запрет. Он глубоко задумался, ища и не находя выхода. И тут на помощь ему пришла внутрикорабельная связь – голосом Ухуры она потребовала:
– Капитан, вернитесь на капитанский мостик.
Кирк, подойдя к микрофону связи, нажал кнопку и ответил:
– Направляюсь к вам.
Вместе с Маккоем он поспешил к выходу, а Спок, созерцая звезды, погружался в пустоту своей прошлой жизни.
– Спок? – окликнул его капитан. Спок с трудом заставил себя вернуться в сегодняшний день и откликнулся:
– Иду, капитан.
Воспоминания о молодом вулканце остались при нем.
Дж'Онн какое-то время всматривался в лицо своего спасителя. Изрезанное глубокими морщинами, волевое, решительное, оно сейчас излучало не силу и уверенность, но глубокую скорбь, которую Сибок тщательно скрывал от постороннего взгляда.
Дж'Онн был поражен. Честно говоря, он пришел сюда и из признательности, которую ему было просто необходимо выразить, и потому, что он и раньше видел печаль в глазах вулканца. А если человек помогает другим, излечивает их от боли, пытается указать погибающим людям путь к спасению, такой человек, по мнению Дж'Онна, не должен страдать. Это было бы высшей мерой несправедливости.
И он пришел сюда для того, чтобы помочь своему спасителю. Как это сделать, он не знал и потому не очень уверенно шагнул вперед.
Сибок резко повернул голову, бросил быстрый взгляд на Дж'Онна. В его взгляде не было ни удивления, ни испуга, словно он ждал кого-то. А на лице не осталось и следов печали.
«Может быть, – подумал Дж'Онн, – я вообразил себе невесть что?»
– Привет, Дж'Онн, – спокойно произнес Сибок, но не улыбнулся, что он так часто и легко делал.
– Я пришел, чтобы от имени всех нас выразить тебе благодарность за свободу, которую ты нам дал, – выпалил Дж'Онн первое, что пришло ему в голову, оттягивая время и собираясь с духом, чтобы сказать то, что хотел сказать. – Ты помог нам справиться с нашим горем и спас от смерти – меня, других поселенцев и даже дипломатов. Я со многими встречался и все, с кем бы я ни разговаривал, говорили о тебе. Но…
– В громких словах скрывается или тихая ложь, или нерешительность, Дж'Онн. Говори прямо, зачем пришел, – прервал Сибок, глядя в какую-то одному ему видимую точку и погрузившись в собственные мысли.
– Ты прав, Сибрк, но ты прервал меня. А я как раз и хотел сказать о том, что ты никому не говорил о себе, о своей боли, которую замечают в твоих глазах. И я пришел сюда, чтобы помочь тебе, хоть и не знаю, что я могу сделать для этого.
Переведя свой взгляд на Дж'Онна, Сибок посмотрел на него так, словно впервые увидел, как бы оценивая, на что он способен, а потом заговорил ровным, бесстрастным голосом:
– Мне была дарована милость нести в одиночестве и свою собственную боль, и боль других людей. Я очень хорошо знаю, что такое смерть и все связанное с ней: обман, унижение, обессмысливание жизни, холод, голод, болезни. Поэтому я старался помогать всем, кого бы ни встречал. Но помочь мне, – он улыбнулся улыбкой обреченного, – ты не сможешь. Зато ты можешь помочь всем нам достать корабль. И этого будет достаточно. Не обременяй себя сверх меры.
Закончив говорить, Сибок внимательно посмотрел в глаза Дж'Онна и отвернулся, снова уставившись в одному ему видимую точку.
Не слишком ясно представляя, что он делает, Дж'Онн подался вперед со своего стула, коснулся рукой плеча своего спасителя с таким ощущением, будто он коснулся холодного, чем-то прикрытого камня, и произнес:
– Раздели со мной свою скорбь, Сибок.
Действительность исчезла. Дж'Онну показалось, будто кто-то неслышно подкрался к нему и накинул на голову черное покрывало, оставив его в темноте. Но темнота была проницаемой: в ее неопределенной дали светилась крохотная точечка света. От точки нельзя было оторвать взгляда, и она стремительно приближалась, увеличиваясь в размерах, приобретая форму не правильного круга. Круг приблизился на привычное для человеческого взгляда расстояние и неподвижно застыл, как на экране.
Удивленный Дж'Онн наконец-то увидел, почему круг имел не правильную форму – это был не круг, а человеческое лицо, женское лицо с распущенными темными волосами, как будто со знакомыми чертами лица и проницательными большими глазами, излучающими таинственный свет, свет силы и доброты. У женщины были глаза Сибока!
Кто-то подсказал Дж'Онну, что женщина – мать Сибока, а ее имя – Т'Ри. И как на экране легко меняются кадры, так и лицо женщины сменила целая картина: та же самая женщина сидит в сумеречном синеватом свете в каком-то помещении. Сидит как будто на полу или на небольшом возвышении. Маленький ребенок обхватил ее шею и всхлипывает, потом, не разжимая своих тоненьких ручонок, чуть отстраняется от матери и с убежденностью и уверенностью взрослого мужчины заявляет:
– Клянусь тебе всеми Магистрами, я увезу тебя в Ша Ка Ри.
И снова картина. Да не картина, а объемная, наполненная всеми признаками действительной жизни панорама: молодой Сибок стоит перед массивной каменной дверью.
Самосознание Дж'Она, его собственное «я» растворилось в другом «я» – он смотрел на мир, жил в нем, боролся глазами, чувствами и мыслями Сибока, сущностью Сибока…
Была ночь, когда Сибок задумал совершить свое преступление, за которое впоследствии его навсегда выслали с Вулкана. Он стоял в темных, похожих на пещеру, глубинах подземелий Гола со смотрителем Сторелом, охранявшим мрачный каменный провал входа в Зал Древней Мысли.
Внутри, в безмолвной тишине Зала, его ждал дух матери.
За прошедшие два мирных века должность Смотрителя стала не столько необходимой, сколько традиционной. Но были времена в истории Вулкана, когда эта должность считалась не только почетной, но и весьма опасной: многие, очень многие могли рискнуть всем – и высылкой, и даже смертью – ради того, чтобы получить доступ в великий Зал, к его сокровищам.
В ту ночь Сибок тоже решил рискнуть. Он хоть и был молод, но по вулканским стандартам считался взрослым мужчиной и знал, на что он идет.
Он пришел сюда по случаю первой годовщины смерти его матери и погребения ее духа в Зале Древней Мысли. Подобно всем Верховным Магистрам, жившим и умершим до нее, катра Т'Ри – ее единственная в своем роде сущность, содержащая все знания, которые она вобрала в себя за всю свою жизнь, – была помещена в специально изготовленное для этого хранилище, где и останется на вечные времена, чтобы другие адепты могли придти к ней за советом, набираясь мудрости.
Распутывать пришлось и узлы, и обрывы, что-то отбрасывать, что-то соединять – занятие не из легких, может быть, безнадежное, никому не нужное занятие.
Начинать приходилось с того, что образ на экране оказался не совсем ясным, и первое, что приходило в голову Спока и больше всего его устраивало, была мысль: «Я ошибся… прошло столько лет. Моя память после смерти и ритуала «Фал тор пан» повреждена и ненадежна, как этот деревянный штурвал, годный лишь на украшение.»
Рука его рассеянно гладила деревянное колесо штурвала. После многих лет тяжелой морской службы и пяти веков службы в качестве сувенира поверхность его была в сплошных рубцах от прошлых ран, так и не скрытых многими слоями защитной краски.
«Как и моя память», – подумал Спок.
А совсем недавно и ему, и другим казалось, что у Спока все в порядке с памятью. События его прошлой жизни были такими бурными, что даже смерть не смогла стереть в его памяти следы тех событий. Подобно морским волнам, события набегали одно на другое в строгой последовательности, создавая четкую картину бушующего или спокойного моря. Так было до того мгновения, когда Спок увидел на экране лицо предводителя террористов.
Одно мгновение раздробило его память на многие бесформенные осколки, которые нельзя было собрать, подобрать друг к другу и склеить. А сам Спок разделился надвое.
Один Спок, с ясным сознанием и четкой памятью, жил сиюминутными заботами со своими друзьями, среди привычной обстановки, все больше и больше вникая в суть этой жизни.
Другой Спок мучительно искал ответа на какие-то смутные вопросы, задаваемые им самому себе, перед его глазами проносились смутные образы людей, событий, не связанных друг с другом ни причиной, ни следствием. Но первый Спок с удивлением обнаружил, что второй Спок и думает, и пытается говорить с окружавшими его людьми не на языке, ставшем для него почти родным, а на языке Вулкана – изощреннейшем языке логических символов, для которых нет эквивалента у других народов.
Это состояние было и мучительным своей непонятностью, и тревожным своей непредсказуемостью, и оказалось связано с лицом террориста.
Это лицо раздваивалось так же, как и сознание Спока. Одно лицо диктовало с экрана свои требования к Федерации, другое говорило Споку непонятные слова и было удивительно похожим на лицо самого Спока – молодого, не сегодняшнего и не вчерашнего.
«Я найду Ша Ка Ри», – говорило молодой лицо. И вслед за прозвучавшим из потаенных глубин памяти голосом, Спок увидел картину, заслонившую перед ним картину звездного неба: юноша поворачивается, чтобы уйти навсегда.
Спок закрывает глаза, но этот образ не исчезает, а становится еще ярче, ясней, и все существо Спока наполняется глубокой печалью. И он уже не может разобраться, какая из его половин погружается в неизъяснимую муку печали, а какая мучается сомнением, спрашивая неведомо кого: «Прошло тридцать лет, как ты можешь помнить это лицо, этот голос?»
За его спиной послышался звук открываемой двери. Спок инстинктивно распрямился, отошел от штурвала, спокойно скрестив руки на груди. Этот жест у землян, кажется, означает и глубокую задумчивость, и нежелание пускать других в свой внутренний мир. Правда, Маккой гораздо охотней учил его другому состоянию, у которого нет соответствующего жеста, и которое объясняется словами «не разговаривать с самим собой слишком серьезно». И небезуспешно учил – Спок теперь мог понимать юмор своих друзей и не обижался на их шутки. Но делиться с ними своей болью, нагружать их чужой болью он не хотел.
Он слышал за своей спиной шаги. Они приближались, приближались и затихли очень близко от него. Ему не надо было оборачиваться, чтобы убедиться, кому принадлежат шаги, – Джеймс Кирк и Леонард Маккой пришли для серьезного разговора. Он ждал этого разговора и боялся его.
– Спок, – начал Кирк, – что случилось? Вы знаете этого вулканца? Что вы о нем знаете?
«Да», – чуть было не сказал Спок, но сомнение остановило его:
– Я не уверен. Изображение на экране было не совсем чистым.
– Но он показался вам знакомым? – настаивал Кирк.
Спок шумно выдохнул, готовый к капитуляции. Он уже знал, что еще до того, как закончится акция на Нимбусе, ему придется рассказать о себе и о своем прошлом намного больше, чем ему хотелось бы.
Но сейчас он говорил только то, что могло удовлетворить Кирка:
– Он напоминает мне одного человека… которого я знал в юности.
– А почему я его не знаю? – поинтересовался Маккой.
– Я не часто думаю о прошлом, – просто ответил Спок, – и не рассказывал вам о нем. – Спок отклонил попытку Маккоя пошутить, тонким юмором сгладить остроту неприятных ощущений. Когда-нибудь Спок тоже научится пользоваться этим оружием против стрессовых потрясений, но сейчас ему было не до шуток.
Капитана тоже не занимал юмор, поэтому он строго спросил:
– Спок, скажите честно, кто он?
«Тот, кто был когда-то мне ближе, чем вы, – должен был бы сказать Спок. – Тот, кого последние тридцать лет я считал мертвым. Тот, чье имя мне запрещено было даже произносить не только среди чужих людей, но и в кругу своей семьи.»
Но вместо этого он сказал:
– Это был молодой студент, исключительно одаренный, обладавший большим умом. Предполагалось, что однажды он займет место среди величайших ученых Вулкана. Но он был… – Спок уже заметил, каким корявым языком, с трудом подбирая слова, заговорил он, пока окончательно не зашел в тупик, не находя нужное слово. Тогда, порывшись в памяти, он закончил фразу:
– Он был… революционером.
– Революционером? – удивился Кирк. – Как вулканец может стать революционером?
Спок медлил с ответом. С ним происходило что-то непонятное. Память его как бы кристаллизовалась, Превращаясь в нечто отдельное от него, и напоминала ему о запрете посвящения непосвященных в тайны…
Спок не захотел узнавать, в чьи тайны запрещает ему вторгаться его память, и осторожно ответил:
– Знания и опыт, к которым он стремился, были запрещены верой вулканцев. – Он повернулся лицом к Кирку, чтобы не избегать его взгляда.
– Запрещены? – все больше удивлялся Кирк. – А я-то думал, что вулканцы – терпимая раса. – Он явно не собирался отставать от Спока, пока не добьется своего.
Спок догадался об этом и снова повернулся лицом к звездам, чтобы отвечать и не явной ложью, и не полной правдой, отделываясь отдельными правдивыми деталями:
– Вулканцы – терпимая раса, но он отвергал логическое воспитание и принимал животные страсти наших предков… – На каком основании?
– Он, верил, что ключ к самопознанию спрятан в эмоциях, а не в логике. – Спок, и не видя доктора, знал, что тот улыбается.
– Представьте себе! – воскликнул Маккой, – Страстный вулканец! Я непременно должен познакомиться с этим парнем!
Спок постарался не заметить восторженности доктора:
– Когда он стал подстрекать других следовать за ним, то был выслан с Вулкана и… как это?., не мог никогда вернуться.
Ему запретили возвращаться.
– уточнил Маккой.
Спок не согласился, не опроверг уточнения, он просто промолчал, надеясь, что Кирка удовлетворили его ответы, и он не будет больше мучить его своими вопросами.
– Очаровательно, – задумчиво произнес Кирк, и наступило короткое молчание, подарившее Споку надежду на прекращение пытки вопросами. Но снова раздался голос Кирка, слегка извиняющийся за вторжение в глубины чужой израненной души:
– Этот вулканец, Спок… как хорошо вы знали его?
Этого-то вопроса больше всего и боялся Спок – отдельной правдивой деталью не отделаться, явную ложь не произнести, а на полную правду наложен запрет. Он глубоко задумался, ища и не находя выхода. И тут на помощь ему пришла внутрикорабельная связь – голосом Ухуры она потребовала:
– Капитан, вернитесь на капитанский мостик.
Кирк, подойдя к микрофону связи, нажал кнопку и ответил:
– Направляюсь к вам.
Вместе с Маккоем он поспешил к выходу, а Спок, созерцая звезды, погружался в пустоту своей прошлой жизни.
– Спок? – окликнул его капитан. Спок с трудом заставил себя вернуться в сегодняшний день и откликнулся:
– Иду, капитан.
Воспоминания о молодом вулканце остались при нем.
* * *
Дж'Онн нашел Сибока, одиноко сидящим в отделенном закутке салона, который едва освещался голубоватым светом, исходящим от старого терминала связи. Вулканец был так погружен в себя, что не услышал, как вошел его заместитель.Дж'Онн какое-то время всматривался в лицо своего спасителя. Изрезанное глубокими морщинами, волевое, решительное, оно сейчас излучало не силу и уверенность, но глубокую скорбь, которую Сибок тщательно скрывал от постороннего взгляда.
Дж'Онн был поражен. Честно говоря, он пришел сюда и из признательности, которую ему было просто необходимо выразить, и потому, что он и раньше видел печаль в глазах вулканца. А если человек помогает другим, излечивает их от боли, пытается указать погибающим людям путь к спасению, такой человек, по мнению Дж'Онна, не должен страдать. Это было бы высшей мерой несправедливости.
И он пришел сюда для того, чтобы помочь своему спасителю. Как это сделать, он не знал и потому не очень уверенно шагнул вперед.
Сибок резко повернул голову, бросил быстрый взгляд на Дж'Онна. В его взгляде не было ни удивления, ни испуга, словно он ждал кого-то. А на лице не осталось и следов печали.
«Может быть, – подумал Дж'Онн, – я вообразил себе невесть что?»
– Привет, Дж'Онн, – спокойно произнес Сибок, но не улыбнулся, что он так часто и легко делал.
– Я пришел, чтобы от имени всех нас выразить тебе благодарность за свободу, которую ты нам дал, – выпалил Дж'Онн первое, что пришло ему в голову, оттягивая время и собираясь с духом, чтобы сказать то, что хотел сказать. – Ты помог нам справиться с нашим горем и спас от смерти – меня, других поселенцев и даже дипломатов. Я со многими встречался и все, с кем бы я ни разговаривал, говорили о тебе. Но…
– В громких словах скрывается или тихая ложь, или нерешительность, Дж'Онн. Говори прямо, зачем пришел, – прервал Сибок, глядя в какую-то одному ему видимую точку и погрузившись в собственные мысли.
– Ты прав, Сибрк, но ты прервал меня. А я как раз и хотел сказать о том, что ты никому не говорил о себе, о своей боли, которую замечают в твоих глазах. И я пришел сюда, чтобы помочь тебе, хоть и не знаю, что я могу сделать для этого.
Переведя свой взгляд на Дж'Онна, Сибок посмотрел на него так, словно впервые увидел, как бы оценивая, на что он способен, а потом заговорил ровным, бесстрастным голосом:
– Мне была дарована милость нести в одиночестве и свою собственную боль, и боль других людей. Я очень хорошо знаю, что такое смерть и все связанное с ней: обман, унижение, обессмысливание жизни, холод, голод, болезни. Поэтому я старался помогать всем, кого бы ни встречал. Но помочь мне, – он улыбнулся улыбкой обреченного, – ты не сможешь. Зато ты можешь помочь всем нам достать корабль. И этого будет достаточно. Не обременяй себя сверх меры.
Закончив говорить, Сибок внимательно посмотрел в глаза Дж'Онна и отвернулся, снова уставившись в одному ему видимую точку.
Не слишком ясно представляя, что он делает, Дж'Онн подался вперед со своего стула, коснулся рукой плеча своего спасителя с таким ощущением, будто он коснулся холодного, чем-то прикрытого камня, и произнес:
– Раздели со мной свою скорбь, Сибок.
Действительность исчезла. Дж'Онну показалось, будто кто-то неслышно подкрался к нему и накинул на голову черное покрывало, оставив его в темноте. Но темнота была проницаемой: в ее неопределенной дали светилась крохотная точечка света. От точки нельзя было оторвать взгляда, и она стремительно приближалась, увеличиваясь в размерах, приобретая форму не правильного круга. Круг приблизился на привычное для человеческого взгляда расстояние и неподвижно застыл, как на экране.
Удивленный Дж'Онн наконец-то увидел, почему круг имел не правильную форму – это был не круг, а человеческое лицо, женское лицо с распущенными темными волосами, как будто со знакомыми чертами лица и проницательными большими глазами, излучающими таинственный свет, свет силы и доброты. У женщины были глаза Сибока!
Кто-то подсказал Дж'Онну, что женщина – мать Сибока, а ее имя – Т'Ри. И как на экране легко меняются кадры, так и лицо женщины сменила целая картина: та же самая женщина сидит в сумеречном синеватом свете в каком-то помещении. Сидит как будто на полу или на небольшом возвышении. Маленький ребенок обхватил ее шею и всхлипывает, потом, не разжимая своих тоненьких ручонок, чуть отстраняется от матери и с убежденностью и уверенностью взрослого мужчины заявляет:
– Клянусь тебе всеми Магистрами, я увезу тебя в Ша Ка Ри.
И снова картина. Да не картина, а объемная, наполненная всеми признаками действительной жизни панорама: молодой Сибок стоит перед массивной каменной дверью.
Самосознание Дж'Она, его собственное «я» растворилось в другом «я» – он смотрел на мир, жил в нем, боролся глазами, чувствами и мыслями Сибока, сущностью Сибока…
Была ночь, когда Сибок задумал совершить свое преступление, за которое впоследствии его навсегда выслали с Вулкана. Он стоял в темных, похожих на пещеру, глубинах подземелий Гола со смотрителем Сторелом, охранявшим мрачный каменный провал входа в Зал Древней Мысли.
Внутри, в безмолвной тишине Зала, его ждал дух матери.
За прошедшие два мирных века должность Смотрителя стала не столько необходимой, сколько традиционной. Но были времена в истории Вулкана, когда эта должность считалась не только почетной, но и весьма опасной: многие, очень многие могли рискнуть всем – и высылкой, и даже смертью – ради того, чтобы получить доступ в великий Зал, к его сокровищам.
В ту ночь Сибок тоже решил рискнуть. Он хоть и был молод, но по вулканским стандартам считался взрослым мужчиной и знал, на что он идет.
Он пришел сюда по случаю первой годовщины смерти его матери и погребения ее духа в Зале Древней Мысли. Подобно всем Верховным Магистрам, жившим и умершим до нее, катра Т'Ри – ее единственная в своем роде сущность, содержащая все знания, которые она вобрала в себя за всю свою жизнь, – была помещена в специально изготовленное для этого хранилище, где и останется на вечные времена, чтобы другие адепты могли придти к ней за советом, набираясь мудрости.