Страница:
Беренгар с трудом разжал стиснутые мокрые ладони, попытался выровнять сбитое дыхание, – наводка показала ему лицо еще одного Элиана. Элиан иллюзии – картонная марионетка, широкий, плоский и нелепо нарисованный, двигал конечностями почти так же, как живой двойник, только от пробитых в ладонях и ступнях жутковатых бескровных отверстий тянулись куда-то вверх полупрозрачные упругие нити.
«Что почувствовал, о чем хочет предупредить меня Далькроз? Несомненно, Элианом кто-то управляет. Где-то рядом в засаде псионик, охранник – наживка на крючке у невидимого сенса – отсюда эти странные зрачки и беспричинная злоба. Это ловушка. Нас выманивают на бой, чтобы уничтожить».
Следующая наводка Короля была отточенной, стремительной и разящей, словно сталь клинка. Беренгар видел, как пошатнулся почти сбитый с ног Элиан – к охраннику никто не прикасался, нелепый шлем все так же укрывал его лицо, но человек дернулся назад, голова жалко мотнулась, запрокинулась, беспомощно прижались к темени неловко воздетые руки. Камера слежения, поймав импульс атаки, сгорела мгновенно – Марку послышался короткий обиженный хлопок.
«Назад, в дом!» – Команда, затронувшая разум Марка, не допускала толкований. Он бросил сумку, развернулся и мгновенно набрал скорость, в первые секунды Далькроз отстал, его шаги как-то редко и медленно раздавались за спиной Беренгара.
Марк почти не слышал грубых выкриков команды, но садовый камень у самых его ног раскрошился от удара луча. Черная раскаленная крошка брызнула в стороны.
– Быстрее, Вэл!
Он заставил себя остановиться и оглянулся – Далькроз наполовину шел, наполовину падал лицом вперед, как будто пытался в медленном плавном броске достать неуловимую цель. Марк прыгнул назад и подхватил Короля.
– Стоять! – донеслось сзади.
Вспышка сверкнула в то же самое мгновение, полуослепшему Беренгару ненадолго показалось, что у него дымится подпаленный висок.
– Держись, Вэл.
Наводка исчезла. Марк мчался в сторону виллы, таща за собой Короля, тот обмяк и как-то странно молчал – в ментальном эфире тоже, и это увеличивало панику Беренгара.
Тяжелая дверь захлопнулась за их спинами, беглец нащупал и заложил прочный засов, отыскал и придавил кнопку экстренной защиты – где-то около выхода на веранду с лязгом упали блокирующие перегородки.
– Мы здесь почти как в бункере – вся эта роскошь построена не только из металла, но и из священного дерева имдра – по их легендам, оно не горит, потому что этот долбанный Мировой Разум… Эй, Вэл, ты меня слышишь?
Король молчал. Беренгар уложил его на спину, с трудом отыскал пульс на запястье – у самого Марка предательски тряслись руки. Вена на запястье Вэла билась редко и неровно, Марк знал, что такая аритмия опасна. Он потрогал обуглившуюся рубашку Далькроза и между шеей и плечом нащупал ожог – выстрел излучателя прошел рядом с головой, опалив кожу.
– Вэл, очнись! Не умирай, подожди, приятель. От таких ран еще никто никогда не скончался.
Беренгар в отчаянии поднял голову, ощущая в шуршащей полутьме коридора чье-то настороженное, но не враждебное присутствие. Незнакомец выжидал.
– Свет! Зажгите свет!
Неизвестное существо в темноте не ответило.
– Свет! – рявкнул Марк так, словно от света зависело нечто большее, чем возможность рассмотреть раненого Далькроза. Беренгару показалось, что тьма лишает его воздуха, хватает за горло, ядовитой пылью оседает на глаза и лицо.
Спокойный, чуть звенящий хрусталем голос раздался совсем рядом – всего в двух шагах от Марка и Короля.
– Не кричите, пожалуйста. Лучше будет, если они нас пока не услышат.
В ту же секунду длинный плафон под потолком обрушил вниз поток яркого сияния.
Невысокая женщина с карими глазами стояла перед Беренгаром, все еще касаясь управляющего браслета на левом запястье.
– Леди Джу?
«Она может сгоряча стукнуть меня наводкой, а я после реабилитации дурак дураком – не выношу этих наводок, даже успокоительных».
– Доброе утро, мэм свободная консульша, – на всякий случай поприветствовал Беренгар, примирительно разводя пустые ладони. – Мои извинения за безобразия и все такое прочее. Не сердитесь, я ведь без ствола и даже не псионик. Вы не в курсе, леди, что здесь происходит?
Несмотря на критический момент, псионичка беззвучно усмехнулась, как только Марк произнес странный, на ходу придуманный титул.
– У нас переворот.
– Охранник у ворот рехнулся – по нас ни с того ни с сего открыли огонь.
– Элиан сейчас под наводкой Ральфа. Отойди в сторону, я собираюсь помочь твоему другу, но он должен остаться один – совсем один, для тебя это будет опасно.
– Тогда лучше занести Вэла в комнату.
Марк вскинул бесчувственного друга на спину и только сейчас осознал, что жилистый и худощавый Воробьиный Король совсем не такой уж легкий. «Не помню я, куда бежал, не знаю, как вырвался из-под огня, сам не верю, что успел его вытащить. Нам обоим просто крупно повезло».
Очутившись на кушетке, Вэл не пришел в себя, казалось, он почти не дышит. Беренгар нехотя ушел в коридор, сел прямо на пол, зажмурился и прижался стриженым затылком к полированному дереву панели.
«Я не знаю, что ты можешь с ним сотворить, ведьма с чайными глазами, я больше не псионик, а целителем не был никогда. Но если где-то там, в ничто, в бездонной бесформенной пустоте, Мировой Разум все-таки существует, я прошу – пусть он ради Вэла поможет тебе».
Кто-то скользнул под бок Беренгару и устроился рядом испуганным комком.
– Нина?
– Да, это я, Марк. Все случилось из-за меня, сегодня Ральф заявился по мою душу.
Обаятельное личико дочери диктатора жестоко исказилось, в эту минуту напоминая мордочку загнанного лемура. Марк не мог видеть ее ауры боевого псионика, но крупные серые глаза девочки как будто чуть светились, бросая отблеск на заострившиеся от страха скулы.
– Вэл умер?
– Нет, конечно. Леди Джу спасет его.
– Мне страшно, Беренгар, – просто сказала Нина. – Я очень боюсь.
– Кто этот Ральф?
– Днем он ездит в кресле, а ночью раздвигает пальцами туман и приходит из пустоты Оркуса…
Марк отвернулся, пытаясь избавиться от надвигающейся фантасмагории кошмара – как раз вовремя. Леди Джулия подошла беззвучно, теперь она стояла, обхватив точеными руками узкие плечи, словно мерзла под ударами ветра. Король замер рядом с женщиной, плечом к плечу. Он, видимо, пришел в себя, сейчас между этими двоими чувствовалась тонкая связь – душевное родство, которое связывает псиоников даже в ненависти.
Впрочем, между Вэлом и сострадательницей ненависти не было. Скорее наоборот. Беренгар встал, распрямил онемевшую спину.
– Спасибо тебе, Марк, – тихо сказал Король. – Ты здорово справился, никто бы так не смог.
Беренгар угрюмо кивнул.
– Я вижу, ты, приятель, пришел в себя… Мэм, мне опротивели секреты – давайте объяснимся. Что здесь происходит? Нас хотели убить, за что? Кто этот Ральф, о котором говорит ваша дочь?
– Нина не моя дочь. Остальное ты скоро узнаешь, Бейтс рассказал Вэлу Августу почти все.
Угар подвига прошел. Беренгар, испытывая горькое ощущение собственной отчужденности, искоса рассматривал тройку псиоников. Каждый из этих троих уникален в своем собственном роде. Король – тонкий, выверенный расчет, блеск клинка, наука боя, ставшая искусством, и искусство пси-наводки, ставшее стройной схемой теории. Леди Джу – тонкое пламя, свеча в непроглядной темноте, которая уже сгорела наполовину, сострадание без слабости, понимание без осуждения. Нина – жемчужное мерцание интуиции, нечеловеческая тайна в теле полуребенка.
По коридору уже бежали охранники в пси-шлемах. Марк дернулся, увидев ненавистные мундиры, Воробьиный Король жестом остановил его:
– Они лояльны и не из числа помощников Элиана. Этих не было у ворот.
– Почему нас не обстреливают снаружи?
– Двери и окна блокированы, люди Ральфа не хотят поджигать дом – им нужна Нина, – сухо ответил Король.
– Для чего?
– Чтобы сломать консула и вынудить его уступить.
– Мы можем сейчас связаться с Дезетом?
– Нет. Кто-то из псиоников глушит передачи уникома. У Ральфа сейчас мало сторонников, но их может оказаться достаточно для переворота. Люди Арбела, все как один, встанут против ненавистных конфедератов из-за реки, но могут не вмешаться в борьбу местной элиты.
– Что будем делать?
– Как ты понял, побег отменяется, нам не дадут пробежать и сотни метров. Выбор невелик – мы можем остаться здесь и помогать удерживать дом, пока не подоспеет помощь. Можем выйти без оружия и сдаться Ральфу Валентиану – леди Джу прикажет нас не задерживать.
Марк неприязненно дернул плечом:
– Не собираюсь стрелять на чужой войне – я не нанимался в дураки. Как ты думаешь, Валентиан нас отпустит?
– Нет.
– А Стриж?
– Тоже нет.
– Тогда какая разница?
– Если выиграет консул, то нас хотя бы не убьют и не покалечат.
Снаружи, со стороны веранды и сада, раздался жестяной грохот.
– Откройте парламентеру!
Охранник с перевязанным предплечьем, в форме консульской охраны, поймал беглый взгляд псионички и кивнул, склонив упрямый выпуклый лоб.
– Это он. Всем надеть шлемы. Ты, каленусиец, тоже прикрой свою дурацкую макушку, у нас тут не шутки и не тактические учения для агрессивных малолеток. Раненых и женскую прислугу в нижний ярус, то есть в подвал, пятеро со мной. Будьте готовы к внезапной атаке, каждому, кто свихнется от наводки, – парализатор в висок. А если я задурю, то лично мне приказываю вкатить двойную дозу… Впустить Валентиана, мэм?
– Даже паралитик может быть смертельно опасен, если этот паралитик – Ральф Валентиан. И все-таки я выслушаю его. Пускай зайдет один. Девушки, которые толкают коляску, не в счет – они служанки, а не солдаты.
– Вы тоже наденете шлем, миледи?
– Ни за что. В противном случае как псионик я буду совершенно бесполезна. Придется обойтись тем, что мне подарила природа.
Лейтенант молча и уважительно прикоснулся ладонью к шлему, отдал честь, прозрачное забрало уже упало до подбородка и стушевало гримасу безмерного удивления.
Марк старался держаться возле Далькроза. Тени и свет вперемешку плясали на угрюмых лицах луддитов, над скученными в тесном проходе людьми, над глянцевыми головами в оболочках пси-шлемов уже витала аура обреченности. Беренгар ощутил на своем плече твердую руку Короля.
– Не робей, друг, это вовсе не привет от смерти – просто шальное и безвредное ментальное эхо, мираж страха. Ты поймал тени чужих мыслей, потому что по рождению псионик.
– Ладно, не будем об этом – что было, то прошло. Как твой ожог, сильно болит?
– Ерунда. Излучатель чуть-чуть задел шею. Леди Джу говорит, что ожог не страшен, все дело в ментальном перерасходе – ты знаешь, я почему-то верю ей. Не понял только, с какой стати Валентиан позволил нам удрать, хотя там, у ворот, мы оба были как на ладони. Сейчас виллу, сад и подступы на дороге обложили сенсы, их не так много, но бойцы у Ральфа что надо. Кстати, тут слегка экранированы стены.
– «Слегка»?!
– На большее пока не тянут луддитские технологии. Не будь вокруг ментального экрана, нам конец.
Снова хищно лязгнула в подступившей тишине перегородка защиты. Консульские гвардейцы взяли излучатели на изготовку – в этом жесте смешались страх, уважение и ненависть. Марк во все глаза разглядывал странное зрелище. Прямо по коридору, словно приземистый трон, медленно катилось установленное на бесшумные колеса черное кресло. Две девушки в крестьянской одежде бережно толкали коляску. На сиденье, твердо выпрямив спину, замер смуглый человек. Возможно, пришелец испытывал постоянные страдания, но только физические – ясные глаза калеки светились острым умом и циничной волей, в жесткой выправке проглядывало наработанное привычкой терпение. Когда-то атлетический торс оплыл, глубокие складки сбегали от носа к твердым углам широкого рта, придавая нижней части лица выражение ожесточенного презрения.
Марк перевел дыхание и поймал ошеломленный взгляд Вэла. Каленусийцы с полминуты молча смотрели друг на друга. Мысль Далькроза, переданная другу, судорогой отозвалась в искалеченной ментальности Марка, открытие ранило Беренгара, потом ощущение Короля легко обернулось цепочкой невысказанных слов.
«Если Мастер Миража – не мираж, то Цертус существует. Если Ральф Валентиан – воплощение зла и безысходности, то Цертус – это он».
Интерлюдия
«Что почувствовал, о чем хочет предупредить меня Далькроз? Несомненно, Элианом кто-то управляет. Где-то рядом в засаде псионик, охранник – наживка на крючке у невидимого сенса – отсюда эти странные зрачки и беспричинная злоба. Это ловушка. Нас выманивают на бой, чтобы уничтожить».
Следующая наводка Короля была отточенной, стремительной и разящей, словно сталь клинка. Беренгар видел, как пошатнулся почти сбитый с ног Элиан – к охраннику никто не прикасался, нелепый шлем все так же укрывал его лицо, но человек дернулся назад, голова жалко мотнулась, запрокинулась, беспомощно прижались к темени неловко воздетые руки. Камера слежения, поймав импульс атаки, сгорела мгновенно – Марку послышался короткий обиженный хлопок.
«Назад, в дом!» – Команда, затронувшая разум Марка, не допускала толкований. Он бросил сумку, развернулся и мгновенно набрал скорость, в первые секунды Далькроз отстал, его шаги как-то редко и медленно раздавались за спиной Беренгара.
Марк почти не слышал грубых выкриков команды, но садовый камень у самых его ног раскрошился от удара луча. Черная раскаленная крошка брызнула в стороны.
– Быстрее, Вэл!
Он заставил себя остановиться и оглянулся – Далькроз наполовину шел, наполовину падал лицом вперед, как будто пытался в медленном плавном броске достать неуловимую цель. Марк прыгнул назад и подхватил Короля.
– Стоять! – донеслось сзади.
Вспышка сверкнула в то же самое мгновение, полуослепшему Беренгару ненадолго показалось, что у него дымится подпаленный висок.
– Держись, Вэл.
Наводка исчезла. Марк мчался в сторону виллы, таща за собой Короля, тот обмяк и как-то странно молчал – в ментальном эфире тоже, и это увеличивало панику Беренгара.
Тяжелая дверь захлопнулась за их спинами, беглец нащупал и заложил прочный засов, отыскал и придавил кнопку экстренной защиты – где-то около выхода на веранду с лязгом упали блокирующие перегородки.
– Мы здесь почти как в бункере – вся эта роскошь построена не только из металла, но и из священного дерева имдра – по их легендам, оно не горит, потому что этот долбанный Мировой Разум… Эй, Вэл, ты меня слышишь?
Король молчал. Беренгар уложил его на спину, с трудом отыскал пульс на запястье – у самого Марка предательски тряслись руки. Вена на запястье Вэла билась редко и неровно, Марк знал, что такая аритмия опасна. Он потрогал обуглившуюся рубашку Далькроза и между шеей и плечом нащупал ожог – выстрел излучателя прошел рядом с головой, опалив кожу.
– Вэл, очнись! Не умирай, подожди, приятель. От таких ран еще никто никогда не скончался.
Беренгар в отчаянии поднял голову, ощущая в шуршащей полутьме коридора чье-то настороженное, но не враждебное присутствие. Незнакомец выжидал.
– Свет! Зажгите свет!
Неизвестное существо в темноте не ответило.
– Свет! – рявкнул Марк так, словно от света зависело нечто большее, чем возможность рассмотреть раненого Далькроза. Беренгару показалось, что тьма лишает его воздуха, хватает за горло, ядовитой пылью оседает на глаза и лицо.
Спокойный, чуть звенящий хрусталем голос раздался совсем рядом – всего в двух шагах от Марка и Короля.
– Не кричите, пожалуйста. Лучше будет, если они нас пока не услышат.
В ту же секунду длинный плафон под потолком обрушил вниз поток яркого сияния.
Невысокая женщина с карими глазами стояла перед Беренгаром, все еще касаясь управляющего браслета на левом запястье.
– Леди Джу?
«Она может сгоряча стукнуть меня наводкой, а я после реабилитации дурак дураком – не выношу этих наводок, даже успокоительных».
– Доброе утро, мэм свободная консульша, – на всякий случай поприветствовал Беренгар, примирительно разводя пустые ладони. – Мои извинения за безобразия и все такое прочее. Не сердитесь, я ведь без ствола и даже не псионик. Вы не в курсе, леди, что здесь происходит?
Несмотря на критический момент, псионичка беззвучно усмехнулась, как только Марк произнес странный, на ходу придуманный титул.
– У нас переворот.
– Охранник у ворот рехнулся – по нас ни с того ни с сего открыли огонь.
– Элиан сейчас под наводкой Ральфа. Отойди в сторону, я собираюсь помочь твоему другу, но он должен остаться один – совсем один, для тебя это будет опасно.
– Тогда лучше занести Вэла в комнату.
Марк вскинул бесчувственного друга на спину и только сейчас осознал, что жилистый и худощавый Воробьиный Король совсем не такой уж легкий. «Не помню я, куда бежал, не знаю, как вырвался из-под огня, сам не верю, что успел его вытащить. Нам обоим просто крупно повезло».
Очутившись на кушетке, Вэл не пришел в себя, казалось, он почти не дышит. Беренгар нехотя ушел в коридор, сел прямо на пол, зажмурился и прижался стриженым затылком к полированному дереву панели.
«Я не знаю, что ты можешь с ним сотворить, ведьма с чайными глазами, я больше не псионик, а целителем не был никогда. Но если где-то там, в ничто, в бездонной бесформенной пустоте, Мировой Разум все-таки существует, я прошу – пусть он ради Вэла поможет тебе».
Кто-то скользнул под бок Беренгару и устроился рядом испуганным комком.
– Нина?
– Да, это я, Марк. Все случилось из-за меня, сегодня Ральф заявился по мою душу.
Обаятельное личико дочери диктатора жестоко исказилось, в эту минуту напоминая мордочку загнанного лемура. Марк не мог видеть ее ауры боевого псионика, но крупные серые глаза девочки как будто чуть светились, бросая отблеск на заострившиеся от страха скулы.
– Вэл умер?
– Нет, конечно. Леди Джу спасет его.
– Мне страшно, Беренгар, – просто сказала Нина. – Я очень боюсь.
– Кто этот Ральф?
– Днем он ездит в кресле, а ночью раздвигает пальцами туман и приходит из пустоты Оркуса…
Марк отвернулся, пытаясь избавиться от надвигающейся фантасмагории кошмара – как раз вовремя. Леди Джулия подошла беззвучно, теперь она стояла, обхватив точеными руками узкие плечи, словно мерзла под ударами ветра. Король замер рядом с женщиной, плечом к плечу. Он, видимо, пришел в себя, сейчас между этими двоими чувствовалась тонкая связь – душевное родство, которое связывает псиоников даже в ненависти.
Впрочем, между Вэлом и сострадательницей ненависти не было. Скорее наоборот. Беренгар встал, распрямил онемевшую спину.
– Спасибо тебе, Марк, – тихо сказал Король. – Ты здорово справился, никто бы так не смог.
Беренгар угрюмо кивнул.
– Я вижу, ты, приятель, пришел в себя… Мэм, мне опротивели секреты – давайте объяснимся. Что здесь происходит? Нас хотели убить, за что? Кто этот Ральф, о котором говорит ваша дочь?
– Нина не моя дочь. Остальное ты скоро узнаешь, Бейтс рассказал Вэлу Августу почти все.
Угар подвига прошел. Беренгар, испытывая горькое ощущение собственной отчужденности, искоса рассматривал тройку псиоников. Каждый из этих троих уникален в своем собственном роде. Король – тонкий, выверенный расчет, блеск клинка, наука боя, ставшая искусством, и искусство пси-наводки, ставшее стройной схемой теории. Леди Джу – тонкое пламя, свеча в непроглядной темноте, которая уже сгорела наполовину, сострадание без слабости, понимание без осуждения. Нина – жемчужное мерцание интуиции, нечеловеческая тайна в теле полуребенка.
По коридору уже бежали охранники в пси-шлемах. Марк дернулся, увидев ненавистные мундиры, Воробьиный Король жестом остановил его:
– Они лояльны и не из числа помощников Элиана. Этих не было у ворот.
– Почему нас не обстреливают снаружи?
– Двери и окна блокированы, люди Ральфа не хотят поджигать дом – им нужна Нина, – сухо ответил Король.
– Для чего?
– Чтобы сломать консула и вынудить его уступить.
– Мы можем сейчас связаться с Дезетом?
– Нет. Кто-то из псиоников глушит передачи уникома. У Ральфа сейчас мало сторонников, но их может оказаться достаточно для переворота. Люди Арбела, все как один, встанут против ненавистных конфедератов из-за реки, но могут не вмешаться в борьбу местной элиты.
– Что будем делать?
– Как ты понял, побег отменяется, нам не дадут пробежать и сотни метров. Выбор невелик – мы можем остаться здесь и помогать удерживать дом, пока не подоспеет помощь. Можем выйти без оружия и сдаться Ральфу Валентиану – леди Джу прикажет нас не задерживать.
Марк неприязненно дернул плечом:
– Не собираюсь стрелять на чужой войне – я не нанимался в дураки. Как ты думаешь, Валентиан нас отпустит?
– Нет.
– А Стриж?
– Тоже нет.
– Тогда какая разница?
– Если выиграет консул, то нас хотя бы не убьют и не покалечат.
Снаружи, со стороны веранды и сада, раздался жестяной грохот.
– Откройте парламентеру!
Охранник с перевязанным предплечьем, в форме консульской охраны, поймал беглый взгляд псионички и кивнул, склонив упрямый выпуклый лоб.
– Это он. Всем надеть шлемы. Ты, каленусиец, тоже прикрой свою дурацкую макушку, у нас тут не шутки и не тактические учения для агрессивных малолеток. Раненых и женскую прислугу в нижний ярус, то есть в подвал, пятеро со мной. Будьте готовы к внезапной атаке, каждому, кто свихнется от наводки, – парализатор в висок. А если я задурю, то лично мне приказываю вкатить двойную дозу… Впустить Валентиана, мэм?
– Даже паралитик может быть смертельно опасен, если этот паралитик – Ральф Валентиан. И все-таки я выслушаю его. Пускай зайдет один. Девушки, которые толкают коляску, не в счет – они служанки, а не солдаты.
– Вы тоже наденете шлем, миледи?
– Ни за что. В противном случае как псионик я буду совершенно бесполезна. Придется обойтись тем, что мне подарила природа.
Лейтенант молча и уважительно прикоснулся ладонью к шлему, отдал честь, прозрачное забрало уже упало до подбородка и стушевало гримасу безмерного удивления.
Марк старался держаться возле Далькроза. Тени и свет вперемешку плясали на угрюмых лицах луддитов, над скученными в тесном проходе людьми, над глянцевыми головами в оболочках пси-шлемов уже витала аура обреченности. Беренгар ощутил на своем плече твердую руку Короля.
– Не робей, друг, это вовсе не привет от смерти – просто шальное и безвредное ментальное эхо, мираж страха. Ты поймал тени чужих мыслей, потому что по рождению псионик.
– Ладно, не будем об этом – что было, то прошло. Как твой ожог, сильно болит?
– Ерунда. Излучатель чуть-чуть задел шею. Леди Джу говорит, что ожог не страшен, все дело в ментальном перерасходе – ты знаешь, я почему-то верю ей. Не понял только, с какой стати Валентиан позволил нам удрать, хотя там, у ворот, мы оба были как на ладони. Сейчас виллу, сад и подступы на дороге обложили сенсы, их не так много, но бойцы у Ральфа что надо. Кстати, тут слегка экранированы стены.
– «Слегка»?!
– На большее пока не тянут луддитские технологии. Не будь вокруг ментального экрана, нам конец.
Снова хищно лязгнула в подступившей тишине перегородка защиты. Консульские гвардейцы взяли излучатели на изготовку – в этом жесте смешались страх, уважение и ненависть. Марк во все глаза разглядывал странное зрелище. Прямо по коридору, словно приземистый трон, медленно катилось установленное на бесшумные колеса черное кресло. Две девушки в крестьянской одежде бережно толкали коляску. На сиденье, твердо выпрямив спину, замер смуглый человек. Возможно, пришелец испытывал постоянные страдания, но только физические – ясные глаза калеки светились острым умом и циничной волей, в жесткой выправке проглядывало наработанное привычкой терпение. Когда-то атлетический торс оплыл, глубокие складки сбегали от носа к твердым углам широкого рта, придавая нижней части лица выражение ожесточенного презрения.
Марк перевел дыхание и поймал ошеломленный взгляд Вэла. Каленусийцы с полминуты молча смотрели друг на друга. Мысль Далькроза, переданная другу, судорогой отозвалась в искалеченной ментальности Марка, открытие ранило Беренгара, потом ощущение Короля легко обернулось цепочкой невысказанных слов.
«Если Мастер Миража – не мираж, то Цертус существует. Если Ральф Валентиан – воплощение зла и безысходности, то Цертус – это он».
Интерлюдия
КОРРЕКТИВЫ БЕЙТСА
Неопубликованные фрагменты из частных записок тайного советника
Священной Консулярии Бейтса
Когда долго живешь бок о бок с пси-мутантами, приходится привыкать к неожиданностям. Если серьезных проблем долго нет – пиши пропало, и лавина событий, которая в конце концов хлынет из переполнившегося запаса неприятностей, накроет тебя с головой, не оставляя времени поразмыслить.
Впервые с Ральфом Валентианом я познакомился в 7006 году, когда потрепанный в боях с регулярными каленусийскими войсками арьергард мятежной армии крестьян Конфедерации отступал на восток, оставляя за собой хорошо промешанную грязь, горечь поражения и залитые дождями пожары.
Они шли потоком, понтонную переправу закупорила людская масса, и широкая полоса прибрежного песка покрылась повозками, растерянными беженцами и ревущими животными.
Я был тогда никому не известным геодезистом, застрявшим в сельской глуши, мой товарищ, безвредный и беззаботный малый, проявил неожиданную цепкость характера, поссорился со мной и при первых залпах гражданской войны на востоке ударился в бега, обшарив до этого контейнеры и прихватив с собою все наиболее ценное и наименее тяжелое. Один, в продранной, а поэтому никем не отобранной палатке, почти без продуктов, без документов, в компании с треножником и неисправным теодолитом, я до самого утра то и дело задирал полог и присматривался к багровому зареву у кромки горизонта, слушал чьи-то стоны и почти человеческие крики раненого пони.
Утром появился он – Валентиан. Иногда трудно узнать в человеке псионика, но с Ральфом это всегда было несложно. Он выбрался к берегу вместе с небольшим отрядом – горсть измотанных людей в грязном камуфляже, без петлиц и значков. Ральф шагал в сторону моей палатки, держа на плече излучатель (как потом оказалось – с опустошенным зарядником), шел тем размашистым уверенным шагом, который в поражении сохраняют только убежденные в собственной неуязвимости фанатики, и сияние пси-дара в его темных глазах казалось чем-то незначительным по сравнению с исходящей от этого человека аурой опасности и отваги.
Мы поздоровались, он спросил у меня таблетки для обеззараживания воды, и я легко отдал свой неприкосновенный запас, не решаясь сопротивляться замаскированной конфискации. Валентиан сдержанно кивнул, потом показал в сторону скопища беженцев:
– Сделайте для них кое-что сегодня, потому что завтра будет уже поздно.
Мрачный смысл слов дошел до меня только на следующее утро, когда вступил в бой подоспевший авангард жандармерии конфедератов. Жирно дымился хлипкий мост, мгновенно подожженный излучателями, речной ветер косо понес клубы в сторону восточного берега.
Через минуту излучатели полоснули по толпе, очищая прибрежное пространство. Паника стояла невообразимая. Не хочу описывать, как это выглядело, – о геноциде мутантов и так написано достаточно. Настоящих псиоников среди убитых мятежников нашлось бы, наверное, не больше трети – никто не интересовался пси-индексом этих несчастных. Сам я едва успел добежать до воды. У берега она почти кипела, с поверхности, словно из гигантской ванны, поднимался густой пар. Я бросился в жгучие волны и поплыл, стараясь избегать скоплений тел, барахтающихся вокруг обломков понтонов. Течение уносило щепки разбитого моста, мертвых, раненых и сгустки бурой пены.
По противоположному берегу пока не стреляли, мне удалось отыскать укромное место, каверну между приречными камнями, и я забился в нее, шок придавил меня, не позволяя сосредоточиться. Обваренная кожа с моих рук и ног, как тогда казалось, слезала пластами. Река в этом месте неширока, я видел Ральфа, он стоял посреди обезумевшей, обреченной толпы, каким-то неясным образом вокруг него сохранялось пустое пространство.
Это было чудовищно странное для меня зрелище. По одинокому силуэту прицельно стреляли, под ударами лучей плавилась почва, не знаю, чувствовал ли Валентиан жар и ожоги – он выпрямился во весь рост, повернулся лицом к конфедератам, сунул руки в карманы камуфляжной куртки и даже не пытался спрятаться.
Чуть позже я осознал соль ситуации. Неподвижный Ральф и не думал изображать легкую мишень, он сражался тем самым способом, который великодушно подарил ему Разум (или Бог), лишив взамен некоторых человеческих слабостей. Наводка Валентиана надежно сбивала прицел излучателей.
Не знаю, почему он попросту не убивал стрелков на расстоянии – скорее всего, не мог справиться с ментальной техникой конфедератов, а может быть, просто наслаждался смертельной игрой. Несколько минут десятки стволов палили только по Валентиану, без сомнения, сотни беглецов в то утро уцелели благодаря ему, но меня сковывал иррациональный страх норма-ментального – я не мог от чистого сердца восхищаться отчаянной смелостью Ральфа.
Так он отвлекал огонь на себя, и, наверное, раскаленный песок опалял ему ноги…
Несколько минут продолжалась эта странная дуэль одного со многими, потом в тыл отряду зачистки ударила подоспевшая центурия самообороны, после чего все кончилось очень быстро. Думается, из ментальных жандармов не уцелел никто – совокупная наводка пробила техническую защиту. Страх легко сменяется агрессией, как только исчезнет непосредственная угроза. Беспомощных карателей смяла разъяренная толпа, едва ли в свои последние минуты кто-то из конфедератов еще оставался вменяемым, но я тогда не испытывал к ним ни малейшей жалости.
Среди луддитов Северо-Востока всегда было много умельцев, поэтому мост восстановили очень быстро. По ветхой конструкции, собранной из разнообразного хлама, уходили на восток девушки с мягкими лицами и заплаканные дети, терпеливые ширококостные старухи-крестьянки и суровые худые старики. Берег отливал пластиком шлемов – повстанцы срывали защиту с мертвых солдат и натягивали ее на себя. В тот день я узнал, зачем боевые шлемы носят псионики, так они прятали свою ауру от самонаводящегося оружия конфедератов.
Что ж – я нагнулся и тоже подобрал себе шлем по размеру. Ко мне подошел сероглазый человек, единственный из всех с непокрытой головой. Неуловимо странный, слишком правильный каленусийский выговор выдавал в нем иллирианца.
– Вы геодезист без полевого опыта? Возьмите у меня инъектор, иначе после купания в местной реке каждый ожог станет язвочкой.
Я сделал себе укол немедленно, под покрытую мелкими розовыми пузырьками ожогов кожу левой руки, и забросил в кусты пустую капсулу.
– Спасибо. Меня зовут Бейтс.
– Алекс Дезет, можно Стриж.
– Вы псионик?
– Нет, нулевик, – хладнокровно ответил он. – На меня не действуют наводки.
Я воззрился на незнакомца, еще не зная, что разглядываю будущего консула луддитов и собственного шефа. Дезет сильно отличался от Ральфа – в нем не было наносной игры в героя.
– Сегодня плохой день, – нехотя проронил он. – День поражения никогда не бывает хорошим.
– Почему? Мне показалось, что повстанцы победили.
– Вот как? Луддитов погибло вчетверо больше, чем солдат-конфедератов. Если мы будем так терять людей, рано или поздно проблема сенсов Каленусии разрешится сама собой. Они перемрут или будут убиты, подставляя друг друга. Эта война ведется неправильно – нет опыта, нет денег и нет четкой цели. Все, сверху донизу, живут несколькими часами, стремятся уцелеть до утра или дотянуть до вечера – это в лучшем случае. В самом худшем случае они погибают ради сиюминутного эффекта. Если бы Валентиан выслушал меня два дня назад, сегодня нам бы не ударили в спину.
Дезет раздавил пустую коробку от аптечки и закинул вслед за моим инъектором – в кусты. Гарь уже развеялась, с равнины потянуло сухой полынью. Мой новый знакомый криво усмехнулся.
– Впрочем, лучше вам меня не слушать – я иностранец и к тому же иллирианский офицер, пускай и в отставке, но все равно личность, которая по определению не заслуживает доверия. Сейчас дорога на запад свободна. Послушайте, Бейтс, возвращайтесь-ка в Порт-Калинус. Там скоро наведут хотя бы относительный порядок, вы не псионик, держите язык за зубами, живите спокойно, и все постепенно забудется.
– А вы?
– За мною долг, несмотря ни на что, я остаюсь.
– Любите риск?
– Совсем не люблю. Но жребий брошен, и какая теперь разница, что со мною случится?..
Я не нашелся что ответить и не решился подробно расспрашивать. Течение безымянной реки все еще уносило густые хлопья багровой пены. На отмели серебряными монетами поблескивали мертвые рыбки.
В тот день я так и остался в лагере луддитов, но не потому, что разделял их веру в Мировой Разум – я просто поддался романтике мятежа и к тому же не знал, куда деваться без денег, без оборудования, с волчьим билетом в кармане. Вечером, при свете костра, Алекс долго спорил с Валентианом, наверное, они сумели договориться, но не берусь судить, как это повлияло на прочие события.
Крестьяне восточных секторов толпами уходили на восток, унося младенцев, скарб, угоняя уцелевших коз и пони. Я помню, как незнакомая девушка беззвучно плакала крупными горошинами слез и все пыталась упасть ничком на обочину, ее по-крестьянски уложенные косы бились о землю, жирная грязь облепила чистый лен волос. Над нестройною толпой разгромленных витали диковатые и угрюмые слова древнего гимна: «Не бойся печали под солнцем, не бойся ужаса, идущего среди звезд». Голоса тянули песню хрипло и низко, звук бил меня в самую душу, нагнетая исступленную ярость и мутную тоску. Мы и вправду тогда не боялись ничего – наступила та стадия гнева и отчаяния, когда плотская робость смертного существа отмирает сама собой. Наверное, прорвись каленусийские каратели к обозу, их бы встретили наши безоружные и раненые – встретили бы чем придется – ногтями, зубами, саперными лопатками.
По счастью, Дезет с боеспособными людьми Ральфа Валентиана поддерживал какой-никакой порядок и прикрывал отступление. Солдат Конфедерации встретил залп излучателей и точная, слаженная, мощная боевая пси-наводка. Каратели хватались за пылающие от боли лица, падали в густую дорожную глину.
А безнадежный Валентиан тогда плашмя валялся на единственной уцелевшей повозке, и какая-то незнакомая мне женщина держала тонкие пальцы у его висков. В углах искусанных губ Ральфа запеклась кровь. Видимо, псионичка сняла собственный барьер, принимая и рассеивая чужую боль. Эта женщина теперь всем известна как жена консула, но тогда она оставалась для меня полузнакомой беженкой – Джулией Симониан.
Я осторожно приблизился и склонился над Ральфом. «Бейтс, заберите ее, пусть она уйдет прочь, – сдавленно прохрипел он и добавил, переведя дыхание: – Пусть никто не мешает мне умирать по-моему».
Я уклонился от ответа и убрался в сторону, чтобы не оскорблять его незаурядное мужество пустыми словами утешения. Тяжело видеть отважного и заносчивого человека, когда он разуверился в собственном превосходстве.
Беспомощный Валентиан выжил, несмотря ни на что. Позже мы встречались еще много раз – когда он стал соправителем Алекса и живым символом стойкости поднявших восстание псиоников. Он стал калекой, но сумел не сделаться обузой. Ральф принимал посетителей, работал, ел и пил в одном и том же плетеном кресле. Рядом обычно стояла роскошная трость для ходьбы – символ недоступного выздоровления. Не знаю, для чего стояла. Во всяком случае, он никогда не использовал ее по назначению.
В эти годы я сам работал как заведенный – сначала охранником и референтом Стрижа, потом как советник Тайного Комитета, а попросту, шеф сыска новорожденного государства – нашей Консулярии. Сейчас, спустя годы, когда я отучился легко и свободно говорить правду, моя поношенная совесть стала уступчивой… Пусть так, жизнь треплет нас разным манером и никогда не делает наши сердца добрее, но я хочу поклясться всеми остатками того святого, что еще храню в душе своей, – Стриж и Валентиан довольно долго, и на деле, и на словах оставались верными друзьями. Не знаю почему, быть может, просто не могли друг без друга контролировать положение на востоке.
Священной Консулярии Бейтса
Когда долго живешь бок о бок с пси-мутантами, приходится привыкать к неожиданностям. Если серьезных проблем долго нет – пиши пропало, и лавина событий, которая в конце концов хлынет из переполнившегося запаса неприятностей, накроет тебя с головой, не оставляя времени поразмыслить.
Впервые с Ральфом Валентианом я познакомился в 7006 году, когда потрепанный в боях с регулярными каленусийскими войсками арьергард мятежной армии крестьян Конфедерации отступал на восток, оставляя за собой хорошо промешанную грязь, горечь поражения и залитые дождями пожары.
Они шли потоком, понтонную переправу закупорила людская масса, и широкая полоса прибрежного песка покрылась повозками, растерянными беженцами и ревущими животными.
Я был тогда никому не известным геодезистом, застрявшим в сельской глуши, мой товарищ, безвредный и беззаботный малый, проявил неожиданную цепкость характера, поссорился со мной и при первых залпах гражданской войны на востоке ударился в бега, обшарив до этого контейнеры и прихватив с собою все наиболее ценное и наименее тяжелое. Один, в продранной, а поэтому никем не отобранной палатке, почти без продуктов, без документов, в компании с треножником и неисправным теодолитом, я до самого утра то и дело задирал полог и присматривался к багровому зареву у кромки горизонта, слушал чьи-то стоны и почти человеческие крики раненого пони.
Утром появился он – Валентиан. Иногда трудно узнать в человеке псионика, но с Ральфом это всегда было несложно. Он выбрался к берегу вместе с небольшим отрядом – горсть измотанных людей в грязном камуфляже, без петлиц и значков. Ральф шагал в сторону моей палатки, держа на плече излучатель (как потом оказалось – с опустошенным зарядником), шел тем размашистым уверенным шагом, который в поражении сохраняют только убежденные в собственной неуязвимости фанатики, и сияние пси-дара в его темных глазах казалось чем-то незначительным по сравнению с исходящей от этого человека аурой опасности и отваги.
Мы поздоровались, он спросил у меня таблетки для обеззараживания воды, и я легко отдал свой неприкосновенный запас, не решаясь сопротивляться замаскированной конфискации. Валентиан сдержанно кивнул, потом показал в сторону скопища беженцев:
– Сделайте для них кое-что сегодня, потому что завтра будет уже поздно.
Мрачный смысл слов дошел до меня только на следующее утро, когда вступил в бой подоспевший авангард жандармерии конфедератов. Жирно дымился хлипкий мост, мгновенно подожженный излучателями, речной ветер косо понес клубы в сторону восточного берега.
Через минуту излучатели полоснули по толпе, очищая прибрежное пространство. Паника стояла невообразимая. Не хочу описывать, как это выглядело, – о геноциде мутантов и так написано достаточно. Настоящих псиоников среди убитых мятежников нашлось бы, наверное, не больше трети – никто не интересовался пси-индексом этих несчастных. Сам я едва успел добежать до воды. У берега она почти кипела, с поверхности, словно из гигантской ванны, поднимался густой пар. Я бросился в жгучие волны и поплыл, стараясь избегать скоплений тел, барахтающихся вокруг обломков понтонов. Течение уносило щепки разбитого моста, мертвых, раненых и сгустки бурой пены.
По противоположному берегу пока не стреляли, мне удалось отыскать укромное место, каверну между приречными камнями, и я забился в нее, шок придавил меня, не позволяя сосредоточиться. Обваренная кожа с моих рук и ног, как тогда казалось, слезала пластами. Река в этом месте неширока, я видел Ральфа, он стоял посреди обезумевшей, обреченной толпы, каким-то неясным образом вокруг него сохранялось пустое пространство.
Это было чудовищно странное для меня зрелище. По одинокому силуэту прицельно стреляли, под ударами лучей плавилась почва, не знаю, чувствовал ли Валентиан жар и ожоги – он выпрямился во весь рост, повернулся лицом к конфедератам, сунул руки в карманы камуфляжной куртки и даже не пытался спрятаться.
Чуть позже я осознал соль ситуации. Неподвижный Ральф и не думал изображать легкую мишень, он сражался тем самым способом, который великодушно подарил ему Разум (или Бог), лишив взамен некоторых человеческих слабостей. Наводка Валентиана надежно сбивала прицел излучателей.
Не знаю, почему он попросту не убивал стрелков на расстоянии – скорее всего, не мог справиться с ментальной техникой конфедератов, а может быть, просто наслаждался смертельной игрой. Несколько минут десятки стволов палили только по Валентиану, без сомнения, сотни беглецов в то утро уцелели благодаря ему, но меня сковывал иррациональный страх норма-ментального – я не мог от чистого сердца восхищаться отчаянной смелостью Ральфа.
Так он отвлекал огонь на себя, и, наверное, раскаленный песок опалял ему ноги…
Несколько минут продолжалась эта странная дуэль одного со многими, потом в тыл отряду зачистки ударила подоспевшая центурия самообороны, после чего все кончилось очень быстро. Думается, из ментальных жандармов не уцелел никто – совокупная наводка пробила техническую защиту. Страх легко сменяется агрессией, как только исчезнет непосредственная угроза. Беспомощных карателей смяла разъяренная толпа, едва ли в свои последние минуты кто-то из конфедератов еще оставался вменяемым, но я тогда не испытывал к ним ни малейшей жалости.
Среди луддитов Северо-Востока всегда было много умельцев, поэтому мост восстановили очень быстро. По ветхой конструкции, собранной из разнообразного хлама, уходили на восток девушки с мягкими лицами и заплаканные дети, терпеливые ширококостные старухи-крестьянки и суровые худые старики. Берег отливал пластиком шлемов – повстанцы срывали защиту с мертвых солдат и натягивали ее на себя. В тот день я узнал, зачем боевые шлемы носят псионики, так они прятали свою ауру от самонаводящегося оружия конфедератов.
Что ж – я нагнулся и тоже подобрал себе шлем по размеру. Ко мне подошел сероглазый человек, единственный из всех с непокрытой головой. Неуловимо странный, слишком правильный каленусийский выговор выдавал в нем иллирианца.
– Вы геодезист без полевого опыта? Возьмите у меня инъектор, иначе после купания в местной реке каждый ожог станет язвочкой.
Я сделал себе укол немедленно, под покрытую мелкими розовыми пузырьками ожогов кожу левой руки, и забросил в кусты пустую капсулу.
– Спасибо. Меня зовут Бейтс.
– Алекс Дезет, можно Стриж.
– Вы псионик?
– Нет, нулевик, – хладнокровно ответил он. – На меня не действуют наводки.
Я воззрился на незнакомца, еще не зная, что разглядываю будущего консула луддитов и собственного шефа. Дезет сильно отличался от Ральфа – в нем не было наносной игры в героя.
– Сегодня плохой день, – нехотя проронил он. – День поражения никогда не бывает хорошим.
– Почему? Мне показалось, что повстанцы победили.
– Вот как? Луддитов погибло вчетверо больше, чем солдат-конфедератов. Если мы будем так терять людей, рано или поздно проблема сенсов Каленусии разрешится сама собой. Они перемрут или будут убиты, подставляя друг друга. Эта война ведется неправильно – нет опыта, нет денег и нет четкой цели. Все, сверху донизу, живут несколькими часами, стремятся уцелеть до утра или дотянуть до вечера – это в лучшем случае. В самом худшем случае они погибают ради сиюминутного эффекта. Если бы Валентиан выслушал меня два дня назад, сегодня нам бы не ударили в спину.
Дезет раздавил пустую коробку от аптечки и закинул вслед за моим инъектором – в кусты. Гарь уже развеялась, с равнины потянуло сухой полынью. Мой новый знакомый криво усмехнулся.
– Впрочем, лучше вам меня не слушать – я иностранец и к тому же иллирианский офицер, пускай и в отставке, но все равно личность, которая по определению не заслуживает доверия. Сейчас дорога на запад свободна. Послушайте, Бейтс, возвращайтесь-ка в Порт-Калинус. Там скоро наведут хотя бы относительный порядок, вы не псионик, держите язык за зубами, живите спокойно, и все постепенно забудется.
– А вы?
– За мною долг, несмотря ни на что, я остаюсь.
– Любите риск?
– Совсем не люблю. Но жребий брошен, и какая теперь разница, что со мною случится?..
Я не нашелся что ответить и не решился подробно расспрашивать. Течение безымянной реки все еще уносило густые хлопья багровой пены. На отмели серебряными монетами поблескивали мертвые рыбки.
В тот день я так и остался в лагере луддитов, но не потому, что разделял их веру в Мировой Разум – я просто поддался романтике мятежа и к тому же не знал, куда деваться без денег, без оборудования, с волчьим билетом в кармане. Вечером, при свете костра, Алекс долго спорил с Валентианом, наверное, они сумели договориться, но не берусь судить, как это повлияло на прочие события.
* * *
Второе яркое воспоминание, связанное с Ральфом, сохранилось у меня со времени его увечья.Крестьяне восточных секторов толпами уходили на восток, унося младенцев, скарб, угоняя уцелевших коз и пони. Я помню, как незнакомая девушка беззвучно плакала крупными горошинами слез и все пыталась упасть ничком на обочину, ее по-крестьянски уложенные косы бились о землю, жирная грязь облепила чистый лен волос. Над нестройною толпой разгромленных витали диковатые и угрюмые слова древнего гимна: «Не бойся печали под солнцем, не бойся ужаса, идущего среди звезд». Голоса тянули песню хрипло и низко, звук бил меня в самую душу, нагнетая исступленную ярость и мутную тоску. Мы и вправду тогда не боялись ничего – наступила та стадия гнева и отчаяния, когда плотская робость смертного существа отмирает сама собой. Наверное, прорвись каленусийские каратели к обозу, их бы встретили наши безоружные и раненые – встретили бы чем придется – ногтями, зубами, саперными лопатками.
По счастью, Дезет с боеспособными людьми Ральфа Валентиана поддерживал какой-никакой порядок и прикрывал отступление. Солдат Конфедерации встретил залп излучателей и точная, слаженная, мощная боевая пси-наводка. Каратели хватались за пылающие от боли лица, падали в густую дорожную глину.
А безнадежный Валентиан тогда плашмя валялся на единственной уцелевшей повозке, и какая-то незнакомая мне женщина держала тонкие пальцы у его висков. В углах искусанных губ Ральфа запеклась кровь. Видимо, псионичка сняла собственный барьер, принимая и рассеивая чужую боль. Эта женщина теперь всем известна как жена консула, но тогда она оставалась для меня полузнакомой беженкой – Джулией Симониан.
Я осторожно приблизился и склонился над Ральфом. «Бейтс, заберите ее, пусть она уйдет прочь, – сдавленно прохрипел он и добавил, переведя дыхание: – Пусть никто не мешает мне умирать по-моему».
Я уклонился от ответа и убрался в сторону, чтобы не оскорблять его незаурядное мужество пустыми словами утешения. Тяжело видеть отважного и заносчивого человека, когда он разуверился в собственном превосходстве.
Беспомощный Валентиан выжил, несмотря ни на что. Позже мы встречались еще много раз – когда он стал соправителем Алекса и живым символом стойкости поднявших восстание псиоников. Он стал калекой, но сумел не сделаться обузой. Ральф принимал посетителей, работал, ел и пил в одном и том же плетеном кресле. Рядом обычно стояла роскошная трость для ходьбы – символ недоступного выздоровления. Не знаю, для чего стояла. Во всяком случае, он никогда не использовал ее по назначению.
В эти годы я сам работал как заведенный – сначала охранником и референтом Стрижа, потом как советник Тайного Комитета, а попросту, шеф сыска новорожденного государства – нашей Консулярии. Сейчас, спустя годы, когда я отучился легко и свободно говорить правду, моя поношенная совесть стала уступчивой… Пусть так, жизнь треплет нас разным манером и никогда не делает наши сердца добрее, но я хочу поклясться всеми остатками того святого, что еще храню в душе своей, – Стриж и Валентиан довольно долго, и на деле, и на словах оставались верными друзьями. Не знаю почему, быть может, просто не могли друг без друга контролировать положение на востоке.