Страница:
Ковенант встрепенулся, ошарашенный услышанным. Лично мы больше служить тебе не можем. До него даже не сразу дошёл смысл этих слов. А когда дошёл, то горло у него сжалось от горя. Он почувствовал, как напряглась Линден. В её глазах читался недоуменный вопрос: «О чём это вы?»
Что они значат для тебя?
Не выдержав, Первая вскочила на ноги и, скрестив руки на груди, с высоты своего роста окинула харучаев ледяным взглядом. Она была прекрасна в своём гневе.
— Вы все ещё находитесь во власти иллюзии. Песня водяных дев совсем свела вас с ума. Вы рассуждаете о судьбе, но что бы ни сулили вам Танцующие-На-Волнах, на самом деле дают они лишь одно: смерть. Неужто вы ослепли настолько, что не соображаете, в какую пасть пихаете свои дурные головы? Мы с Яростным Штормом сами чуть не погибли, вытаскивая вас из такой глубины, где даже нас чуть не сплющило, как черепах. Уж не знаю, что эти ведьмы напели вам в уши, да и знать не хочу, только нашли мы вас повисшими на коралловом дереве, за которое вы зацепились штанами. И на том спасибо, потому что иначе вы погрузились бы так глубоко, что нам бы до вас было уже не добраться. А вы улыбались — точь-в-точь деревенские дурачки — и совсем обалдели от своих видений, которые на самом-то деле один морок. Вот вам правда — нравится она вам или нет. Так что, вы и теперь хотите вернуться к водяным девам, чтобы получить у них дырку от бублика? Значит, все побоку, все — ничто, харучаи устремляются в доблестную погоню за миражами! Камень и море! — Она грохнула по столу кулаком. — Я не позволю!..
— Мы не этого хотим, — не поднимая глаз, перебил её Бринн. — Мы не ищем смерти. И снова отвечать на зов Танцующих не станем. Мы просто не будем больше служить ни юр-Лорду, ни Избранной. Мы не можем.
— Не можете? — в смятении переспросил Ковенант.
Но Бринн все так же монотонно и по-прежнему избегая смотреть в глаза кому бы то ни было, продолжил свою речь, причём обращаясь исключительно к Первой:
— Нас мало волнует, как вы к этому, отнесётесь. Вы — Великаны, народ из легенд, которые передают друг другу наши сказители. Ты говоришь, что песня водяных дев — лишь обман и иллюзия. Мы признаем, что ты права. Но эта иллюзия… — И вдруг его голос смягчился. Ковенант никогда не слышал, чтобы в голосе Бринна было столько нежности: — Юр-Лорд почему ты всё ещё сидишь? Не подобает нам стоять перед тобой навытяжку. А сидеть с тобой, как добрые друзья, — тем более.
Ковенант обменялся с Линден тревожными взглядами. Она всё ещё не до конца пришла в себя и теперь усиленно старалась сосредоточиться, отчего между бровями залегла глубокая угрюмая складка. Но она понимающе кивнула и ухватилась за руку Красавчика. Великан бережно поднял её на руки, и Ковенант шагнул к харучаям.
Он боялся дать выход бурлившим в нём эмоциям и поэтому двигался крайне осторожно. Значит, ему суждено потерять харучаев? Харучаев, преданных и верных, как некогда ранихины?
Что они значат для тебя?
И тут Бринн в первый раз взглянул на него. Поражённый болью, горевшей в этих обычно столь спокойных глазах, Ковенант чуть не отступил на шаг. «Звёздную Гемму» продолжало болтать, и гранит жалобно поскрипывал, словно в любую секунду она могла разлететься на куски под безжалостным напором волн. Не дожидаясь, что ещё скажет Бринн, Ковенант громко и отчётливо произнёс, пресекая тоном любую попытку себя перебить:
— Вы дали мне слово. — Его грудь тяжело вздымалась, и слова давались с трудом, ибо он признавал, что не имеет права ни в чём упрекнуть столь верно служивших ему харучаев. — Так вот, я не могу освободить вас от него. Я был вынужден по просьбе Баннора взять на себя ответственность за вас. И изменить уже ничего не могу. Не от меня это зависит. — Тогда, на плато у Ревелстоуна, он чуть не истёк кровью. Его спас Бринн. — Так о чём вообще, чёрт побери, ещё говорить?
— Юр-Лорд, — не давая сбить себя с толку, но так же мягко сказал Бринн, — разве ты сам не слышал песни водяных дев?
— Ну и что с того? — Ковенант сам понимал, что бравирует, но это было его единственной защитой. — Единственной причиной, почему они предпочли вас мне, было то, что им не нужны столь огнеопасные мужчины.
Бринн помотал головой, не соглашаясь с ним, и добавил:
— Разве неправду рассказывают о Неверящем, что однажды в тяжёлую минуту он поклялся, что вся Страна — не более чем сон, соблазнительный и фальшивый насквозь?
Ковенант застыл с открытым ртом. Всё, что он собирался сказать, рассыпалось в прах. Он вспомнил, как говорил Линден тогда, на Смотровой Площадке Кевина: «Наши сны слились в одно общее видение». Это было его надеждой, якорем в мире, от которого можно было сойти с ума. Но эта попытка объяснить себе хоть что-то так и не оправдала себя.
«Даже это мне в упрёк?»
Словно не замечая его смущения, харучаи холодно продолжал:
— Первая сказала, что песня водяных дев — лишь иллюзия. Мы и сами прекрасно сознавали это. Но мы — харучаи, и мы приняли их вызов. Ты, похоже, совсем нас не знаешь. Жизнь в горах сурова и не для неженок — на наших ледниках и обрывах им просто не выжить. Потому-то у нас рождается так много детей — это необходимо, чтобы сохранить наш род. Для нас брачные узы нечто священное; они глубоки и нерушимы. Разве Баннор тебе об этом не рассказывал? Для тех, кто во имя службы в Стражах Крови отказался от сна и самой смерти, это не было такой уж большой жертвой. Но вот отказ от брака — это был уже подвиг. Поэтому, как только они поняли, что Порча проник и в их ряды, они закончили свою службу и посчитали, что Клятва исполнена до конца. Любой, человек может оступиться, ошибиться или погибнуть — но как харучаи, во имя преданной службы высокой идее отказавшийся от своих жены и детей, смог бы смириться с тем, что его преданность используется идее во вред? Да лучше бы клятва никогда не произносилась вовсе! Юр-Лорд, — голос Бринна вдруг снова неожиданно смягчился, но харучаи не мигая продолжал сверлить Ковенанта взглядом, — в песне водяных дев мы услышали зов тех, кто остался дома. Да, мы попали под власть иллюзии, но как она была сладка! Вокруг нас вдруг выросли родные горы. Воздух вновь стал чистым и прохладным от далёких снегов на вершинах. И с утёсов нас звали к себе женщины, желавшие нашей страсти, нашего семени для зачатия новой жизни. — В его голосе зазвучали интонации, присущие мелодичному языку харучаев, а лицо просветлело. — И потому мы без оглядки на наш долг и службу устремились навстречу им. Наши женщины смуглы от рождения и от палящего солнца. Но иногда среди них встречаются и белокожие — их кожа ослепительна, как лёд, сверкающий на горных пиках; она мягка, словно чистейший снег с таких высот, куда можно подняться лишь на крыльях ветра. Ради них, чистых как снег и сияющих как лёд, мы и отдали себя Танцующим-На-Волнах.
Теперь отвёл взгляд Ковенант. Баннор как-то намекал ему о том, что и в харучаях есть некие вполне человеческие струнки. Их недоверчивое, враждебное ко всему миру отношение произрастало из жестокой, суровой жизни, где каждый вдох был надеждой, а выдох — утратой.
В поисках поддержки он оглянулся на Великанов и Линден, но ни один из них не знал, что сказать. Глаза Линден были затуманены то ли болью, то ли состраданием, на лице Красавчика читалось откровенное сочувствие, и даже суровая воительница Первая смотрела на харучаев с мягкой грустью.
— Так мы доказали сами себе, что мы предатели. Мы предали нашу верность долгу ради миража. Мы оказались неспособными держать слово, данное вам. Мы не совладали с собой и потому не имеем права служить вам впредь. Наваждение прошло, но кто теперь поверит нашим самым громким клятвам?
— Бринн, — растерянно сказал Ковенант, — Кайл. Не надо. Никто вас ни в чём не обвиняет.
Он откашлялся, чтобы придать голосу суровые нотки, и напустил на себя грозный вид. Тут же прохладная рука Линден коснулась его локтя, словно моля о сострадании. Сама она не отрываясь смотрела на харучаев. Но Ковенант сделал вид, что не заметил её жеста. В нём вновь стала закипать сила, и говорить другим тоном он уже не мог.
— Как-то раз то же самое, что и вы, проделал Баннор. Да-да, то же, что и вы. Тогда мы вместе с ним и Идущим-За-Пеной стояли на краю Землепровала. Он отказался идти с нами, в то время как мне… — Ковенант судорожно вздохнул. — Я спросил его, что его смущает, и он ответил: «Ничего. Просто я потрясён внезапно открывшейся мне истиной, что понадобилось так много столетий, чтобы научить нас понимать пределы своих возможностей. В своей глупой гордыне мы зашли слишком далеко. Ни один смертный мужчина не должен отказываться ни от жены, ни от сна, ни от смерти — как бы ни была высока идея, которой он служит. Отрекаясь от себя, мы делаемся слабее и сами ведём себя к крушению всех надежд». Вы только что почти повторили его слова. Но поняли ли вы, что сказали? Все не так просто. Любой может допустить ошибку. Любой, кроме Стража Крови. Он теряет к себе доверие. Но как вы думаете, зачем Баннор встретился со мной в Анделейне? Ведь если вы правы, то должны понести за вашу слабость заслуженное наказание — он лишь одобрил бы это. Или нет?
Ковенанту хотелось избить Бринна за глупость, но, сдержавшись, он решил, что это сделают за него слова, адресованные пристыженному харучаю.
— Так я скажу вам. Клятва или данное вами слово — это ответ Презирающему, но вовсе не отречение от самих себя. Баннор встретился со мной в Анделейне не для того, чтобы вручить мне дары, и не для того, чтобы давать новые клятвы. Он сказал: «Я смею просить, чтобы ты освободил моих соплеменников. С ними обошлись отвратительно. Избавь их от плена, и они будут служить тебе верой и правдой». Он говорил это, имея в виду не только плен Верных, но и плен, в который вы сами загнали себя, — плен самоотречения.
Ковенант замолчал. Он видел отчаяние в глазах харучаев и понимал, что больше говорить не следует. На несколько минут в кубрике воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлыми вздохами помп, поскрипыванием мачт и приглушённым рёвом шторма. Фонари все так же плясали на столбах. Наконец раздался тихий вопрос Бринна:
— Юр-Лорд, разве мы тебе плохо служили?
Лицо Ковенанта исказилось, как от боли, и, терзаемый дурными предчувствиями, он с трудом выдавил из себя:
— Вы сами знаете, что хорошо.
— Тогда позволь нам уйти, — бесстрастно попросил харучай.
Ковенант обернулся к Линден и потянулся к ней, нуждаясь в тепле её рук. Но его бесчувственные пальцы ничего не ощутили. Даже она не могла помочь ему.
Вечером, когда они остались наедине в каюте, стены которой гудели от хлещущих в них волн, а пол ходил ходуном, Ковенант принялся растирать ушибленную спину Линден. Он делал это с яростью, в которую вкладывал всю боль своей утраты. Но Линден спала, ничего не чувствуя, усыплённая выпитым как лекарство «глотком алмазов». А он, не зная, как ещё умерить отчаяние, продолжал свою работу, пока руки не устали окончательно. Уход харучаев, к которому он не мог отнестись иначе как к дезертирству, казался ему недобрым предзнаменованием других грядущих поражений, которые, в свою очередь, могли привести его к краху всех надежд.
К утру буря стихла, и «Звёздная Гемма», вырвавшись из капкана водяных дев, устремилась навстречу хмурому серому рассвету. По палубе стучали капли дождя, словно безутешные слезы. Ветер улёгся, и Хоннинскрю уже не составляло большого труда направлять корабль Великанов точно по курсу. И цель была уже близка.
Но харучаи приняли решение окончательно и бесповоротно.
Глава 24
Что они значат для тебя?
Не выдержав, Первая вскочила на ноги и, скрестив руки на груди, с высоты своего роста окинула харучаев ледяным взглядом. Она была прекрасна в своём гневе.
— Вы все ещё находитесь во власти иллюзии. Песня водяных дев совсем свела вас с ума. Вы рассуждаете о судьбе, но что бы ни сулили вам Танцующие-На-Волнах, на самом деле дают они лишь одно: смерть. Неужто вы ослепли настолько, что не соображаете, в какую пасть пихаете свои дурные головы? Мы с Яростным Штормом сами чуть не погибли, вытаскивая вас из такой глубины, где даже нас чуть не сплющило, как черепах. Уж не знаю, что эти ведьмы напели вам в уши, да и знать не хочу, только нашли мы вас повисшими на коралловом дереве, за которое вы зацепились штанами. И на том спасибо, потому что иначе вы погрузились бы так глубоко, что нам бы до вас было уже не добраться. А вы улыбались — точь-в-точь деревенские дурачки — и совсем обалдели от своих видений, которые на самом-то деле один морок. Вот вам правда — нравится она вам или нет. Так что, вы и теперь хотите вернуться к водяным девам, чтобы получить у них дырку от бублика? Значит, все побоку, все — ничто, харучаи устремляются в доблестную погоню за миражами! Камень и море! — Она грохнула по столу кулаком. — Я не позволю!..
— Мы не этого хотим, — не поднимая глаз, перебил её Бринн. — Мы не ищем смерти. И снова отвечать на зов Танцующих не станем. Мы просто не будем больше служить ни юр-Лорду, ни Избранной. Мы не можем.
— Не можете? — в смятении переспросил Ковенант.
Но Бринн все так же монотонно и по-прежнему избегая смотреть в глаза кому бы то ни было, продолжил свою речь, причём обращаясь исключительно к Первой:
— Нас мало волнует, как вы к этому, отнесётесь. Вы — Великаны, народ из легенд, которые передают друг другу наши сказители. Ты говоришь, что песня водяных дев — лишь обман и иллюзия. Мы признаем, что ты права. Но эта иллюзия… — И вдруг его голос смягчился. Ковенант никогда не слышал, чтобы в голосе Бринна было столько нежности: — Юр-Лорд почему ты всё ещё сидишь? Не подобает нам стоять перед тобой навытяжку. А сидеть с тобой, как добрые друзья, — тем более.
Ковенант обменялся с Линден тревожными взглядами. Она всё ещё не до конца пришла в себя и теперь усиленно старалась сосредоточиться, отчего между бровями залегла глубокая угрюмая складка. Но она понимающе кивнула и ухватилась за руку Красавчика. Великан бережно поднял её на руки, и Ковенант шагнул к харучаям.
Он боялся дать выход бурлившим в нём эмоциям и поэтому двигался крайне осторожно. Значит, ему суждено потерять харучаев? Харучаев, преданных и верных, как некогда ранихины?
Что они значат для тебя?
И тут Бринн в первый раз взглянул на него. Поражённый болью, горевшей в этих обычно столь спокойных глазах, Ковенант чуть не отступил на шаг. «Звёздную Гемму» продолжало болтать, и гранит жалобно поскрипывал, словно в любую секунду она могла разлететься на куски под безжалостным напором волн. Не дожидаясь, что ещё скажет Бринн, Ковенант громко и отчётливо произнёс, пресекая тоном любую попытку себя перебить:
— Вы дали мне слово. — Его грудь тяжело вздымалась, и слова давались с трудом, ибо он признавал, что не имеет права ни в чём упрекнуть столь верно служивших ему харучаев. — Так вот, я не могу освободить вас от него. Я был вынужден по просьбе Баннора взять на себя ответственность за вас. И изменить уже ничего не могу. Не от меня это зависит. — Тогда, на плато у Ревелстоуна, он чуть не истёк кровью. Его спас Бринн. — Так о чём вообще, чёрт побери, ещё говорить?
— Юр-Лорд, — не давая сбить себя с толку, но так же мягко сказал Бринн, — разве ты сам не слышал песни водяных дев?
— Ну и что с того? — Ковенант сам понимал, что бравирует, но это было его единственной защитой. — Единственной причиной, почему они предпочли вас мне, было то, что им не нужны столь огнеопасные мужчины.
Бринн помотал головой, не соглашаясь с ним, и добавил:
— Разве неправду рассказывают о Неверящем, что однажды в тяжёлую минуту он поклялся, что вся Страна — не более чем сон, соблазнительный и фальшивый насквозь?
Ковенант застыл с открытым ртом. Всё, что он собирался сказать, рассыпалось в прах. Он вспомнил, как говорил Линден тогда, на Смотровой Площадке Кевина: «Наши сны слились в одно общее видение». Это было его надеждой, якорем в мире, от которого можно было сойти с ума. Но эта попытка объяснить себе хоть что-то так и не оправдала себя.
«Даже это мне в упрёк?»
Словно не замечая его смущения, харучаи холодно продолжал:
— Первая сказала, что песня водяных дев — лишь иллюзия. Мы и сами прекрасно сознавали это. Но мы — харучаи, и мы приняли их вызов. Ты, похоже, совсем нас не знаешь. Жизнь в горах сурова и не для неженок — на наших ледниках и обрывах им просто не выжить. Потому-то у нас рождается так много детей — это необходимо, чтобы сохранить наш род. Для нас брачные узы нечто священное; они глубоки и нерушимы. Разве Баннор тебе об этом не рассказывал? Для тех, кто во имя службы в Стражах Крови отказался от сна и самой смерти, это не было такой уж большой жертвой. Но вот отказ от брака — это был уже подвиг. Поэтому, как только они поняли, что Порча проник и в их ряды, они закончили свою службу и посчитали, что Клятва исполнена до конца. Любой, человек может оступиться, ошибиться или погибнуть — но как харучаи, во имя преданной службы высокой идее отказавшийся от своих жены и детей, смог бы смириться с тем, что его преданность используется идее во вред? Да лучше бы клятва никогда не произносилась вовсе! Юр-Лорд, — голос Бринна вдруг снова неожиданно смягчился, но харучаи не мигая продолжал сверлить Ковенанта взглядом, — в песне водяных дев мы услышали зов тех, кто остался дома. Да, мы попали под власть иллюзии, но как она была сладка! Вокруг нас вдруг выросли родные горы. Воздух вновь стал чистым и прохладным от далёких снегов на вершинах. И с утёсов нас звали к себе женщины, желавшие нашей страсти, нашего семени для зачатия новой жизни. — В его голосе зазвучали интонации, присущие мелодичному языку харучаев, а лицо просветлело. — И потому мы без оглядки на наш долг и службу устремились навстречу им. Наши женщины смуглы от рождения и от палящего солнца. Но иногда среди них встречаются и белокожие — их кожа ослепительна, как лёд, сверкающий на горных пиках; она мягка, словно чистейший снег с таких высот, куда можно подняться лишь на крыльях ветра. Ради них, чистых как снег и сияющих как лёд, мы и отдали себя Танцующим-На-Волнах.
Теперь отвёл взгляд Ковенант. Баннор как-то намекал ему о том, что и в харучаях есть некие вполне человеческие струнки. Их недоверчивое, враждебное ко всему миру отношение произрастало из жестокой, суровой жизни, где каждый вдох был надеждой, а выдох — утратой.
В поисках поддержки он оглянулся на Великанов и Линден, но ни один из них не знал, что сказать. Глаза Линден были затуманены то ли болью, то ли состраданием, на лице Красавчика читалось откровенное сочувствие, и даже суровая воительница Первая смотрела на харучаев с мягкой грустью.
— Так мы доказали сами себе, что мы предатели. Мы предали нашу верность долгу ради миража. Мы оказались неспособными держать слово, данное вам. Мы не совладали с собой и потому не имеем права служить вам впредь. Наваждение прошло, но кто теперь поверит нашим самым громким клятвам?
— Бринн, — растерянно сказал Ковенант, — Кайл. Не надо. Никто вас ни в чём не обвиняет.
Он откашлялся, чтобы придать голосу суровые нотки, и напустил на себя грозный вид. Тут же прохладная рука Линден коснулась его локтя, словно моля о сострадании. Сама она не отрываясь смотрела на харучаев. Но Ковенант сделал вид, что не заметил её жеста. В нём вновь стала закипать сила, и говорить другим тоном он уже не мог.
— Как-то раз то же самое, что и вы, проделал Баннор. Да-да, то же, что и вы. Тогда мы вместе с ним и Идущим-За-Пеной стояли на краю Землепровала. Он отказался идти с нами, в то время как мне… — Ковенант судорожно вздохнул. — Я спросил его, что его смущает, и он ответил: «Ничего. Просто я потрясён внезапно открывшейся мне истиной, что понадобилось так много столетий, чтобы научить нас понимать пределы своих возможностей. В своей глупой гордыне мы зашли слишком далеко. Ни один смертный мужчина не должен отказываться ни от жены, ни от сна, ни от смерти — как бы ни была высока идея, которой он служит. Отрекаясь от себя, мы делаемся слабее и сами ведём себя к крушению всех надежд». Вы только что почти повторили его слова. Но поняли ли вы, что сказали? Все не так просто. Любой может допустить ошибку. Любой, кроме Стража Крови. Он теряет к себе доверие. Но как вы думаете, зачем Баннор встретился со мной в Анделейне? Ведь если вы правы, то должны понести за вашу слабость заслуженное наказание — он лишь одобрил бы это. Или нет?
Ковенанту хотелось избить Бринна за глупость, но, сдержавшись, он решил, что это сделают за него слова, адресованные пристыженному харучаю.
— Так я скажу вам. Клятва или данное вами слово — это ответ Презирающему, но вовсе не отречение от самих себя. Баннор встретился со мной в Анделейне не для того, чтобы вручить мне дары, и не для того, чтобы давать новые клятвы. Он сказал: «Я смею просить, чтобы ты освободил моих соплеменников. С ними обошлись отвратительно. Избавь их от плена, и они будут служить тебе верой и правдой». Он говорил это, имея в виду не только плен Верных, но и плен, в который вы сами загнали себя, — плен самоотречения.
Ковенант замолчал. Он видел отчаяние в глазах харучаев и понимал, что больше говорить не следует. На несколько минут в кубрике воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлыми вздохами помп, поскрипыванием мачт и приглушённым рёвом шторма. Фонари все так же плясали на столбах. Наконец раздался тихий вопрос Бринна:
— Юр-Лорд, разве мы тебе плохо служили?
Лицо Ковенанта исказилось, как от боли, и, терзаемый дурными предчувствиями, он с трудом выдавил из себя:
— Вы сами знаете, что хорошо.
— Тогда позволь нам уйти, — бесстрастно попросил харучай.
Ковенант обернулся к Линден и потянулся к ней, нуждаясь в тепле её рук. Но его бесчувственные пальцы ничего не ощутили. Даже она не могла помочь ему.
Вечером, когда они остались наедине в каюте, стены которой гудели от хлещущих в них волн, а пол ходил ходуном, Ковенант принялся растирать ушибленную спину Линден. Он делал это с яростью, в которую вкладывал всю боль своей утраты. Но Линден спала, ничего не чувствуя, усыплённая выпитым как лекарство «глотком алмазов». А он, не зная, как ещё умерить отчаяние, продолжал свою работу, пока руки не устали окончательно. Уход харучаев, к которому он не мог отнестись иначе как к дезертирству, казался ему недобрым предзнаменованием других грядущих поражений, которые, в свою очередь, могли привести его к краху всех надежд.
К утру буря стихла, и «Звёздная Гемма», вырвавшись из капкана водяных дев, устремилась навстречу хмурому серому рассвету. По палубе стучали капли дождя, словно безутешные слезы. Ветер улёгся, и Хоннинскрю уже не составляло большого труда направлять корабль Великанов точно по курсу. И цель была уже близка.
Но харучаи приняли решение окончательно и бесповоротно.
Глава 24
Остров
Ещё два дня небо хмурилось, а море неспокойно ворочалось, словно было недовольно незваным вторжением «Звёздной Геммы», потревожившей его сон. Но на третий день корабль Великанов наконец вошёл в зону ясной погоды. Дни были солнечны, и водная гладь казалась отражением безоблачного неба; а по ночам звёздная дорожка ложилась на воду прямо по курсу корабля, что для любого искушённого взгляда было добрым предзнаменованием.
С каждым днём Гримманд Хоннинскрю становился все беспокойнее. А Первую и Красавчика несущий судно прямо к цели бриз привёл в состояние радостного возбуждения. В минуты, когда им казалось, что на них никто не смотрит, они взирали друг на друга с такой нежностью и любовью, что их лица — одно уродливое, а второе сурово-стальное — становились невыразимо прекрасными и даже как будто похожими, словно чем ближе было Первое Дерево, тем больше супруги сближались друг с другом. Все трое постоянно проверяли и перепроверяли пройденное расстояние и в конце концов заразили своим нетерпением всю команду. Даже во флегматичных глазах Яростного Шторма периодически вспыхивали азартные огоньки, а застарелая боль во взгляде якорь-мастера временами сменялась светлой надеждой.
Линден приглядывалась к ним, к кораблю, к Ковенанту, пытаясь найти в этой предпраздничной суматохе своё место. Она видела, как действует на Великанов несчастный вид Мечтателя, и понимала, что сейчас, когда цель так близка, они думают не только об избавлении Страны от Солнечного Яда, но и о том, что это сулит их любимцу и некоторое облегчение его мук Глаза Земли. Но сама она не разделяла их надежд, считая, что, очевидно, их представления об истинной сути Глаза Земли слишком далеки от того, что есть на самом деле.
А настроение Ковенанта ещё больше усиливало её мрачные предчувствия. В его стремлении к Первому Дереву было что-то болезненное. После ухода харучаев он словно замкнулся. Физически он находился рядом, но все его мысли витали далеко. Когда он говорил, в его голосе явно слышались раздражённые нотки, и он даже не делал попыток смягчить их, а в глазах его вновь горел неугасимый огонь боли по невинно пролитой крови. Линден читала на его лице воспоминания о Верных, о людях, приносимых в жертву Ядовитому Огню. Она видела его неверие в собственные силы, основанное на том, что он не знал, как долго ещё сумеет держать яд и силу под контролем. Временами он надолго застывал, глядя в никуда. Даже в любви он стал неистовым и жадным, словно чувствовал, что вот-вот потеряет её.
Линден не могла забыть, что Ковенант собирался отправить её назад, в ту жизнь. Сам же он стремился к Первому Дереву в безумной надежде, что там найдёт некий способ, который поможет ему совладать с Лордом Фоулом без помощи дикой магии и разрушения. Но конечно же, дело было и в Линден тоже. Он хотел отослать её назад.
А она безумно боялась этого и так же безумно боялась Первого Дерева. То, что так мучило Мечтателя, терзало и её, как открытая рана. Даже не видя немого Великана, Линден всегда ощущала его молчаливое присутствие. Временами ей хотелось закричать на всех, кто так рвался к Первому Дереву: на Ковенанта, на Первую, — заставить их немедленно повернуть, возвратиться в Страну и там отыскать оружие, при помощи которого можно будет совладать с Солнечным Ядом. Она верила, что Мечтатель — единственный, кто действительно понимает, что затеял Лорд Фоул. А главное — она не хотела возвращаться в прошлую жизнь.
Однажды ночью, когда Ковенант уже заснул, она, убедившись, что его не мучают кошмары, осторожно встала и поднялась на палубу. На ней была всё та же шерстяная туника. Несмотря на то что в последние дни воздух стал значительно холоднее, Линден не хотела надевать джинсы и рубашку, напоминавшие ей о слишком многих ошибках и страданиях. Оперевшись на борт, она стала смотреть на луну, уже входившую в последнюю четверть. От тёмного купола ночи «Звёздную Гемму» защищало лишь сияние звёзд и нескольких фонарей. Но в эту ночь даже свет ущербной луны был слишком ярок.
Якорь-мастер приветливо помахал ей рукой с мостика. Линден чувствовала его ауру, как и ауру всех матросов, несущих вахту, как чувствовала каменный ритм бегущей по волнам «Геммы» и звонкую свежесть ветра. Но тут словно ледяная рука сжала её горло, и она поняла: где-то здесь, рядом, мается своей несказанной скорбью Мечтатель. Кутаясь в складки просторной туники, Линден отправилась на поиски.
Немой Великан сидел, опершись спиной на фок-мачту и не отрывая глаз от смутно маячившего на носу силуэта элохима, будто там, за ним, уже видел Первое Дерево, и его лицо было искажено немыслимым напряжением, словно он пытался внушить Финдейлу, чтобы тот высказал все, чего Великан не может рассказать сам. Но элохим не замечал, а может, не хотел замечать его страстного безмолвного призыва. А может быть, то, что он был вынужден выслушивать рвущие сердце мольбы, являться свидетелем множества чужих страданий, не имея права никому помочь, тоже было частью той ноши, на которую его обрекли? Он также не отрывал глаз от горизонта, из-за которого уже скоро должен был появиться Остров Первого Дерева.
Мечтатель сидел по-турецки, положив ладони на колени. О чём он думал, говорили его руки и тело: он то раскрывал ладони и поднимал лицо к кебу, словно смирившись и принимая свою судьбу, то сжимал кулаки и сгибался, чуть не касаясь лбом коленей в немом протесте. Ни слова не говоря, Линден опустилась на палубу рядом с ним.
Она обернулась к нему — в скудном лунном свете виднелся лишь смутно белеющий шрам на тёмном размытом пятне лица — и тихо сказала:
— Попытайся. Должен же быть какой-то выход.
С внезапной, напугавшей Линден яростью он застучал кулаком себя по лбу. А затем, словно приняв решение, повернулся к ней и стал быстро жестикулировать.
Сначала она так растерялась, что не смогла ухватить смысла того, что он показывает. А Мечтатель, видя её недоумение, повторил все снова, на сей раз медленнее. И она поняла:
— Первое Дерево?
Он нетерпеливо кивнул и широким жестом обвёл палубу.
— Корабль. «Звёздная Гемма», — догадалась Линден. Он снова кивнул и указал в сторону носа судна, а затем изобразил руками пышную крону и толстый ствол.
— Корабль плывёт к Первому Дереву… Мечтатель отрицательно замотал головой.
— Когда корабль приплывёт к Первому Дереву, случится… На сей раз она оказалась права, и Великан подтвердил это скорбным кивком, а затем пальцем постучал по своей груди в том месте, где находилось сердце. Потом двумя руками показал бьющееся сердце, которое вдруг разрывается. Линден очень надеялась, что его жест следует трактовать в переносном смысле, но не видела выражения его лица — лишь шрам отсвечивал серебром — и потому не могла уверить себя, что поняла правильно. Будучи не в силах больше смотреть на страдания Великана, она отвела глаза в сторону и тут же увидела Финдейла, стоящего рядом с ними и наблюдающего за пантомимой Мечтателя. Луна выглядывала из-за его правого плеча, поэтому выражения его лица Линден тоже не могла рассмотреть.
— Помоги ему, — тихо попросила она. «Помоги мне». — Разве ты не видишь, что его ожидает?
Элохим не шелохнулся. Молчание затянулось настолько, что Линден уже начала сомневаться, получит ли она вообще ответ. Но тут Финдейл, по-прежнему не говоря ни слова, шагнул к Великану и положил руку ему на лоб. Его пальцы легонько пробежались по глубоким морщинам, словно читая знаки судьбы. Мечтатель легонько вздохнул и расслабился, затем его голова склонилась на грудь, и он заснул.
Так и не сказав ни слова, Финдейл растворился в сумраке ночи, а в следующую секунду Линден увидела его тёмный силуэт на носу корабля.
Она тихонько встала, чтобы не потревожить покой измученного Великана, и вернулась в каюту, где долго ещё лежала рядом с Ковенантом, глядя в потолок и предаваясь нелёгким размышлениям. Наконец заснула и она.
На следующее утро она собрала Хоннинскрю, Первую, Красавчика и Ковенанта и поставила вопрос о состоянии Мечтателя ребром. Но капитан мало что мог добавить к её выражениям озабоченности, а Красавчик высказал предположение, что, возможно, когда они достигнут Первого Дерева и Поиск будет завершён, кончатся и мучения Мечтателя.
В ответ на это Линден рассказала о своём ночном разговоре с ним.
На лице Красавчика отразился откровенный ужас, который он даже не пытался скрыть. Первая заехала кулаком в борт и разразилась длиннющим ругательством на великанском языке. Лицо Хоннинскрю скривилось, словно суровый капитан еле сдерживал слёзы.
Ковенант один сохранил спокойствие, и взгляд его был настолько холоден и отчуждён, что даже Линден отвела глаза, когда он процедил:
— Ты что, хочешь сказать, что нам нужно повернуть назад?
Как ей хотелось крикнуть в ответ: «Да!» — но язык не повернулся: она слишком хорошо знала, что значило Первое Дерево для Ковенанта.
Несколько часов после этого разговора команды Хоннинскрю звучали без обычной бодрости и уверенности, словно все внутри него противилось тому, что он делал, и больше всего на свете ему хотелось отдать команду немедленно поворачивать назад. Но он был Великаном и потому, зажав своё сердце в кулак, лишь хмурился, а корабль шёл дальше — по намеченному курсу.
Прошло ещё пять дней. Попутный ветер держался, лишь с каждым днём, по мере продвижения на север, ощутимо холодало. В течение первых трёх дней на корабле не происходило ничего особенного: море было спокойным, опасностей никаких не предвиделось, каждый занимался своим делом, и все даже немного расслабились.
Но на четвёртый день рутинный покой на палубе взорвался от сигнала тревоги. Каменная палуба затрепетала под ногами Линден так, словно все море вокруг было охвачено мощной вибрацией. Хоннинскрю тут же приказал убрать несколько парусов и отдал команду «Свистать всех наверх!». Ещё через лигу выяснилось, что «Звёздная Гемма» вошла в район, где море буквально кишело никорами.
То тут, то там над волнами взмывали их змееподобные кольца и тупые морды; казалось, что их здесь тысячи. Линден, как и всю «Гемму», насквозь пронизывали их подводные разговоры. Памятуя о встрече с одним-единственным никором, она не на шутку испугалась. Но, к её удивлению, эти твари совершенно не обращали внимания на корабль. Да и двигались они с ленцой, сыто ворочаясь в воде, миролюбиво, сонно переговариваясь между собой. Морда одного из них вынырнула почти рядом с кораблём, но никор, даже если и заметил «Гемму», не проявил к ней ни малейшего интереса. Он лишь шумно вздохнул и вновь ушёл под воду, подняв мощную волну, на которой судно подпрыгнуло как поплавок. Хоннинскрю стал осторожно лавировать, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания и как можно скорее убраться из этого логова.
— Камень и море! — восторженно прошептал Красавчик на ухо Линден. — Никогда бы не подумал, что во всех морях Земли их наберётся столько! Мы знаем о них так мало! Да и в наших сказаниях, как правило, фигурирует только один никор. До сих пор считалось, что и этого более чем достаточно! Интересно, чем может обернуться наша беспечность, с которой мы вкатили прямо в середину их стаи? Однако, — добавил он, заметив подходящую Первую, — из этого выйдет недурное сказание. А уж детишки — те будут слушать с открытыми ртами.
Суровая воительница отвела глаза, и на её губах появилась странная мягкая усмешка, словно в тоне Красавчика она уловила что-то очень личное.
Несколько часов «Гемма» осторожно двигалась по морю, бурлящему от никоров, и лишь к вечеру, оставив их позади, смогла снова набрать скорость. Напряжение этого непростого перехода вылилось во всплеск безудержного веселья. Великаны смеялись, дурачились, пели озорные песенки, словно весь экипаж превратился в ребятишек, которым не было никакого дела ни до Поиска, ни до Первого Дерева, ни до неизбывной боли Мечтателя. В центре внимания, конечно же, находился Красавчик — он был заводилой и умело подстёгивал всех на ещё большие дурачества. Линден прекрасно видела, что в своём лихорадочном веселье он близок к истерике, да и другие не отстают, но понимала, что Великаны таким образом пытались скрыть друг от друга дурные предчувствия и хоть как-то разрядить обстановку. И Красавчик, как умелый режиссёр, дав им полностью разрядиться, постепенно стал наполнять их оптимизмом; его шутки становились все светлее, исчезала горечь, и вместо оскалов на лицах Великанов заиграли тёплые улыбки.
Если бы Ковенант захотел во всём этом участвовать, Линден, конечно же, последовала бы за ним.
Но он не захотел. Он держался особняком, и его не трогали шутки и озорные выходки Красавчика. Казалось, после ухода харучаев его уже ничто не могло развеселить. А может быть, он уже просто забыл, каково нести свой крест в одиночку, не надеясь, что хоть кто-то разделит твою ношу. Так или иначе, спустившись вместе с Линден в каюту, Ковенант ничком бросился на тюфяк. Но не смог улежать спокойно. Первое Дерево уже близко. Сверху доносились приглушённые раскаты хохота Великанов. Линден приникла к его груди и мысленно повторила мольбу, которую все эти дни твердила про себя, но так и не решалась произнести вслух: «Ну пожалуйста, не отсылай меня назад!» Но, взглянув на его застывшее лицо, поняла, что и сегодня этого не скажет.
Всю ночь её мучили кошмары из прошлого, но, проснувшись, она не помнила об этом. Осталось лишь смутное неприятное ощущение.
Ковенант стоял спиной к Линден и держал в руках джинсы и тенниску, очевидно, собираясь их надеть. Она внутренне сжалась и мысленно взмолилась: «Не надо! Не возвращайся к себе прежнему! Не возвращай нас обоих к нашему одинокому безнадёжному прошлому!»
И, словно ощутив спиной этот страстный призыв, Ковенант обернулся и глянул ей в лицо. Его лицо искривила нервная усмешка, но он не отвёл глаз, и Линден поняла, что он и сам безумно боится того момента, когда увидит Первое Дерево. Ковенант не давал забыть ни ей, ни себе, насколько он опасен для тех, кто его любит. Лишь секунду они смотрели друг на друга, а затем он зашвырнул одежду в угол, опустился на колени перед любимой и, обняв её, прижал к себе с невыразимой нежностью.
С каждым днём Гримманд Хоннинскрю становился все беспокойнее. А Первую и Красавчика несущий судно прямо к цели бриз привёл в состояние радостного возбуждения. В минуты, когда им казалось, что на них никто не смотрит, они взирали друг на друга с такой нежностью и любовью, что их лица — одно уродливое, а второе сурово-стальное — становились невыразимо прекрасными и даже как будто похожими, словно чем ближе было Первое Дерево, тем больше супруги сближались друг с другом. Все трое постоянно проверяли и перепроверяли пройденное расстояние и в конце концов заразили своим нетерпением всю команду. Даже во флегматичных глазах Яростного Шторма периодически вспыхивали азартные огоньки, а застарелая боль во взгляде якорь-мастера временами сменялась светлой надеждой.
Линден приглядывалась к ним, к кораблю, к Ковенанту, пытаясь найти в этой предпраздничной суматохе своё место. Она видела, как действует на Великанов несчастный вид Мечтателя, и понимала, что сейчас, когда цель так близка, они думают не только об избавлении Страны от Солнечного Яда, но и о том, что это сулит их любимцу и некоторое облегчение его мук Глаза Земли. Но сама она не разделяла их надежд, считая, что, очевидно, их представления об истинной сути Глаза Земли слишком далеки от того, что есть на самом деле.
А настроение Ковенанта ещё больше усиливало её мрачные предчувствия. В его стремлении к Первому Дереву было что-то болезненное. После ухода харучаев он словно замкнулся. Физически он находился рядом, но все его мысли витали далеко. Когда он говорил, в его голосе явно слышались раздражённые нотки, и он даже не делал попыток смягчить их, а в глазах его вновь горел неугасимый огонь боли по невинно пролитой крови. Линден читала на его лице воспоминания о Верных, о людях, приносимых в жертву Ядовитому Огню. Она видела его неверие в собственные силы, основанное на том, что он не знал, как долго ещё сумеет держать яд и силу под контролем. Временами он надолго застывал, глядя в никуда. Даже в любви он стал неистовым и жадным, словно чувствовал, что вот-вот потеряет её.
Линден не могла забыть, что Ковенант собирался отправить её назад, в ту жизнь. Сам же он стремился к Первому Дереву в безумной надежде, что там найдёт некий способ, который поможет ему совладать с Лордом Фоулом без помощи дикой магии и разрушения. Но конечно же, дело было и в Линден тоже. Он хотел отослать её назад.
А она безумно боялась этого и так же безумно боялась Первого Дерева. То, что так мучило Мечтателя, терзало и её, как открытая рана. Даже не видя немого Великана, Линден всегда ощущала его молчаливое присутствие. Временами ей хотелось закричать на всех, кто так рвался к Первому Дереву: на Ковенанта, на Первую, — заставить их немедленно повернуть, возвратиться в Страну и там отыскать оружие, при помощи которого можно будет совладать с Солнечным Ядом. Она верила, что Мечтатель — единственный, кто действительно понимает, что затеял Лорд Фоул. А главное — она не хотела возвращаться в прошлую жизнь.
Однажды ночью, когда Ковенант уже заснул, она, убедившись, что его не мучают кошмары, осторожно встала и поднялась на палубу. На ней была всё та же шерстяная туника. Несмотря на то что в последние дни воздух стал значительно холоднее, Линден не хотела надевать джинсы и рубашку, напоминавшие ей о слишком многих ошибках и страданиях. Оперевшись на борт, она стала смотреть на луну, уже входившую в последнюю четверть. От тёмного купола ночи «Звёздную Гемму» защищало лишь сияние звёзд и нескольких фонарей. Но в эту ночь даже свет ущербной луны был слишком ярок.
Якорь-мастер приветливо помахал ей рукой с мостика. Линден чувствовала его ауру, как и ауру всех матросов, несущих вахту, как чувствовала каменный ритм бегущей по волнам «Геммы» и звонкую свежесть ветра. Но тут словно ледяная рука сжала её горло, и она поняла: где-то здесь, рядом, мается своей несказанной скорбью Мечтатель. Кутаясь в складки просторной туники, Линден отправилась на поиски.
Немой Великан сидел, опершись спиной на фок-мачту и не отрывая глаз от смутно маячившего на носу силуэта элохима, будто там, за ним, уже видел Первое Дерево, и его лицо было искажено немыслимым напряжением, словно он пытался внушить Финдейлу, чтобы тот высказал все, чего Великан не может рассказать сам. Но элохим не замечал, а может, не хотел замечать его страстного безмолвного призыва. А может быть, то, что он был вынужден выслушивать рвущие сердце мольбы, являться свидетелем множества чужих страданий, не имея права никому помочь, тоже было частью той ноши, на которую его обрекли? Он также не отрывал глаз от горизонта, из-за которого уже скоро должен был появиться Остров Первого Дерева.
Мечтатель сидел по-турецки, положив ладони на колени. О чём он думал, говорили его руки и тело: он то раскрывал ладони и поднимал лицо к кебу, словно смирившись и принимая свою судьбу, то сжимал кулаки и сгибался, чуть не касаясь лбом коленей в немом протесте. Ни слова не говоря, Линден опустилась на палубу рядом с ним.
Она обернулась к нему — в скудном лунном свете виднелся лишь смутно белеющий шрам на тёмном размытом пятне лица — и тихо сказала:
— Попытайся. Должен же быть какой-то выход.
С внезапной, напугавшей Линден яростью он застучал кулаком себя по лбу. А затем, словно приняв решение, повернулся к ней и стал быстро жестикулировать.
Сначала она так растерялась, что не смогла ухватить смысла того, что он показывает. А Мечтатель, видя её недоумение, повторил все снова, на сей раз медленнее. И она поняла:
— Первое Дерево?
Он нетерпеливо кивнул и широким жестом обвёл палубу.
— Корабль. «Звёздная Гемма», — догадалась Линден. Он снова кивнул и указал в сторону носа судна, а затем изобразил руками пышную крону и толстый ствол.
— Корабль плывёт к Первому Дереву… Мечтатель отрицательно замотал головой.
— Когда корабль приплывёт к Первому Дереву, случится… На сей раз она оказалась права, и Великан подтвердил это скорбным кивком, а затем пальцем постучал по своей груди в том месте, где находилось сердце. Потом двумя руками показал бьющееся сердце, которое вдруг разрывается. Линден очень надеялась, что его жест следует трактовать в переносном смысле, но не видела выражения его лица — лишь шрам отсвечивал серебром — и потому не могла уверить себя, что поняла правильно. Будучи не в силах больше смотреть на страдания Великана, она отвела глаза в сторону и тут же увидела Финдейла, стоящего рядом с ними и наблюдающего за пантомимой Мечтателя. Луна выглядывала из-за его правого плеча, поэтому выражения его лица Линден тоже не могла рассмотреть.
— Помоги ему, — тихо попросила она. «Помоги мне». — Разве ты не видишь, что его ожидает?
Элохим не шелохнулся. Молчание затянулось настолько, что Линден уже начала сомневаться, получит ли она вообще ответ. Но тут Финдейл, по-прежнему не говоря ни слова, шагнул к Великану и положил руку ему на лоб. Его пальцы легонько пробежались по глубоким морщинам, словно читая знаки судьбы. Мечтатель легонько вздохнул и расслабился, затем его голова склонилась на грудь, и он заснул.
Так и не сказав ни слова, Финдейл растворился в сумраке ночи, а в следующую секунду Линден увидела его тёмный силуэт на носу корабля.
Она тихонько встала, чтобы не потревожить покой измученного Великана, и вернулась в каюту, где долго ещё лежала рядом с Ковенантом, глядя в потолок и предаваясь нелёгким размышлениям. Наконец заснула и она.
На следующее утро она собрала Хоннинскрю, Первую, Красавчика и Ковенанта и поставила вопрос о состоянии Мечтателя ребром. Но капитан мало что мог добавить к её выражениям озабоченности, а Красавчик высказал предположение, что, возможно, когда они достигнут Первого Дерева и Поиск будет завершён, кончатся и мучения Мечтателя.
В ответ на это Линден рассказала о своём ночном разговоре с ним.
На лице Красавчика отразился откровенный ужас, который он даже не пытался скрыть. Первая заехала кулаком в борт и разразилась длиннющим ругательством на великанском языке. Лицо Хоннинскрю скривилось, словно суровый капитан еле сдерживал слёзы.
Ковенант один сохранил спокойствие, и взгляд его был настолько холоден и отчуждён, что даже Линден отвела глаза, когда он процедил:
— Ты что, хочешь сказать, что нам нужно повернуть назад?
Как ей хотелось крикнуть в ответ: «Да!» — но язык не повернулся: она слишком хорошо знала, что значило Первое Дерево для Ковенанта.
Несколько часов после этого разговора команды Хоннинскрю звучали без обычной бодрости и уверенности, словно все внутри него противилось тому, что он делал, и больше всего на свете ему хотелось отдать команду немедленно поворачивать назад. Но он был Великаном и потому, зажав своё сердце в кулак, лишь хмурился, а корабль шёл дальше — по намеченному курсу.
Прошло ещё пять дней. Попутный ветер держался, лишь с каждым днём, по мере продвижения на север, ощутимо холодало. В течение первых трёх дней на корабле не происходило ничего особенного: море было спокойным, опасностей никаких не предвиделось, каждый занимался своим делом, и все даже немного расслабились.
Но на четвёртый день рутинный покой на палубе взорвался от сигнала тревоги. Каменная палуба затрепетала под ногами Линден так, словно все море вокруг было охвачено мощной вибрацией. Хоннинскрю тут же приказал убрать несколько парусов и отдал команду «Свистать всех наверх!». Ещё через лигу выяснилось, что «Звёздная Гемма» вошла в район, где море буквально кишело никорами.
То тут, то там над волнами взмывали их змееподобные кольца и тупые морды; казалось, что их здесь тысячи. Линден, как и всю «Гемму», насквозь пронизывали их подводные разговоры. Памятуя о встрече с одним-единственным никором, она не на шутку испугалась. Но, к её удивлению, эти твари совершенно не обращали внимания на корабль. Да и двигались они с ленцой, сыто ворочаясь в воде, миролюбиво, сонно переговариваясь между собой. Морда одного из них вынырнула почти рядом с кораблём, но никор, даже если и заметил «Гемму», не проявил к ней ни малейшего интереса. Он лишь шумно вздохнул и вновь ушёл под воду, подняв мощную волну, на которой судно подпрыгнуло как поплавок. Хоннинскрю стал осторожно лавировать, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания и как можно скорее убраться из этого логова.
— Камень и море! — восторженно прошептал Красавчик на ухо Линден. — Никогда бы не подумал, что во всех морях Земли их наберётся столько! Мы знаем о них так мало! Да и в наших сказаниях, как правило, фигурирует только один никор. До сих пор считалось, что и этого более чем достаточно! Интересно, чем может обернуться наша беспечность, с которой мы вкатили прямо в середину их стаи? Однако, — добавил он, заметив подходящую Первую, — из этого выйдет недурное сказание. А уж детишки — те будут слушать с открытыми ртами.
Суровая воительница отвела глаза, и на её губах появилась странная мягкая усмешка, словно в тоне Красавчика она уловила что-то очень личное.
Несколько часов «Гемма» осторожно двигалась по морю, бурлящему от никоров, и лишь к вечеру, оставив их позади, смогла снова набрать скорость. Напряжение этого непростого перехода вылилось во всплеск безудержного веселья. Великаны смеялись, дурачились, пели озорные песенки, словно весь экипаж превратился в ребятишек, которым не было никакого дела ни до Поиска, ни до Первого Дерева, ни до неизбывной боли Мечтателя. В центре внимания, конечно же, находился Красавчик — он был заводилой и умело подстёгивал всех на ещё большие дурачества. Линден прекрасно видела, что в своём лихорадочном веселье он близок к истерике, да и другие не отстают, но понимала, что Великаны таким образом пытались скрыть друг от друга дурные предчувствия и хоть как-то разрядить обстановку. И Красавчик, как умелый режиссёр, дав им полностью разрядиться, постепенно стал наполнять их оптимизмом; его шутки становились все светлее, исчезала горечь, и вместо оскалов на лицах Великанов заиграли тёплые улыбки.
Если бы Ковенант захотел во всём этом участвовать, Линден, конечно же, последовала бы за ним.
Но он не захотел. Он держался особняком, и его не трогали шутки и озорные выходки Красавчика. Казалось, после ухода харучаев его уже ничто не могло развеселить. А может быть, он уже просто забыл, каково нести свой крест в одиночку, не надеясь, что хоть кто-то разделит твою ношу. Так или иначе, спустившись вместе с Линден в каюту, Ковенант ничком бросился на тюфяк. Но не смог улежать спокойно. Первое Дерево уже близко. Сверху доносились приглушённые раскаты хохота Великанов. Линден приникла к его груди и мысленно повторила мольбу, которую все эти дни твердила про себя, но так и не решалась произнести вслух: «Ну пожалуйста, не отсылай меня назад!» Но, взглянув на его застывшее лицо, поняла, что и сегодня этого не скажет.
Всю ночь её мучили кошмары из прошлого, но, проснувшись, она не помнила об этом. Осталось лишь смутное неприятное ощущение.
Ковенант стоял спиной к Линден и держал в руках джинсы и тенниску, очевидно, собираясь их надеть. Она внутренне сжалась и мысленно взмолилась: «Не надо! Не возвращайся к себе прежнему! Не возвращай нас обоих к нашему одинокому безнадёжному прошлому!»
И, словно ощутив спиной этот страстный призыв, Ковенант обернулся и глянул ей в лицо. Его лицо искривила нервная усмешка, но он не отвёл глаз, и Линден поняла, что он и сам безумно боится того момента, когда увидит Первое Дерево. Ковенант не давал забыть ни ей, ни себе, насколько он опасен для тех, кто его любит. Лишь секунду они смотрели друг на друга, а затем он зашвырнул одежду в угол, опустился на колени перед любимой и, обняв её, прижал к себе с невыразимой нежностью.