Страница:
Огромная, нудная просьба — перебирая строчки с опечатками (их будет немного), посмотрите, не возникло ли новых ошибок?
Рассказ, то есть гранки, вышлю не позднее, чем завтра, то есть, 18-го. Оцените, что я не стал почти ничего вписывать, исправлять и усовершенствовать. Но вообще-то, читая гранки, я всегда испытываю одно и то же желание — все заново переписать.
Игорь, хочу сообщить Вам, поверьте — без злорадства и тем более — без упрека, что Гриша пользуется типографией, которая, вроде бы, заметно дешевле Вашей. Печать книжки моего отца, 189 страниц, множество фотографий, бумага «60», при нормальном полиграфическом качестве обошлась Донату (вернее — мне) в 1380 долларов, включая доставку и комиссионные. Уверен, что Гриша, и тем более — Рома Левин не будут скрывать координат этой типографии от Вас, но даже я знаю, что она находится на Холиоке, Массачусетс, и фамилия типографщика — Гамильтон. Если Вас это сообщение не интересует — забудьте.
Писал ли я Вам, что мой папаша, получив книгу и перелистав ее, сказал:
— Цвет обложки мне не нравится, но внутри книга — великолепная, искренняя, темпераментная!.. И за ужином несколько раз повторил:
— Книга состоялась!
Лена вернулась с дачи, Коля — симпатяга. Катя прилетает из Испании в понедельник, то есть — хандра моя несколько рассеивается. Вас это не опьяняет? Обнимаю.
Ваш С.
21 августа 1984 года
Дорогой Игорь!
Этот скрипт про «Жратву», увы, совсем халтурный, скроенный из обрезков других передач, я послал недавно Леше. Леша в ответ позвонил, долго и подробно объяснял мне, что и как надо переделать, а затем послать Кублановскому для «Русской мысли». Я пытался увильнуть, но Леша сказал, что рецензия прекрасная, такая же замечательная, как моя проза, и что мне надо всерьез подумать о литературной критике. Тогда мне захотелось сказать ему: «В следующий раз, через десять лет, когда будете обозревать юбилейный номер «Континента», упомяните в строчку и нас с Игорьком». Но я сдержался.
На этом жалобы не кончаются. Когда-то я написал Леше же, что каким бы ни был Синявский, но он геройски вел себя на суде, не каялся, вообще не признал себя виновным, произнес мужественную речь и достойно отсидел шесть лет в лагере. В ответ Леша написал мне, что беспризорнику Максимову для выживания потребовалось больше мужества, чем Синявскому для суда и тюрьмы, и что вообще, шесть лет в лагере «с чифирком и разговорами за жизнь» — не так уж страшно.
Надеюсь, Вы, Игорь, так не думаете? У меня есть подозрение, что Леша и в пионерском-то лагере никогда не был. Вообще, что-то в нем надломилось, и я все примеривался, как бы с Лешей навек поругаться, но потом решил, что не буду, а то совсем не останется знакомых.
Синявский был в Нью-Йорке, он выпустил недавно традиционный роман «Спокойной ночи», который, я уверен, понравится Вам больше, чем другие его книги.
То, что ваш переезд в Н.Й. откладывается, — очень грустно, и в человеческом и в практическом смысле. Подумайте о таком варианте. Кто-то, кому Вы абсолютно доверяете (вроде, например, Марка Подгурского), получающий большую зарплату и платящий большие налоги, берет в банке ссуду, покупает дом, формально — для себя, а фактически — для вас, списывает расходы на дом с налогов (и в этом его выгода от сделки), а вы возмещаете ему ежемесячно эти расходы. Затем он либо оформляет дарственную, либо еще каким-то способом передает дом в ваше распоряжение. Мы сами приглядываемся к знакомым с этой мыслью, и опытные люди говорят, что такой вариант реален, если, конечно, не напорешься на жулика, что, увы, тоже весьма реально.
Валерий Вайнберг продает (вернее, перекладывает убытки по журналу «7 дней») некоему Липману, человеку бедному, глупому и восторженному. Липман начал с того, что предложил Пете и Саше первое время работать бесплатно. Кажется, они согласны, будучи, при всех их дарованиях, чрезвычайно простодушными и зависимыми. Я всем вокруг себя недоволен. Вас же обнимаю.
С.
27 сентября 1984 года
Дорогой Игорь!
Я очень жалею, что не снял копий с Лешиных писем, которые трудно разыскать теперь в гигантском ящике, а главное — со своих писем Леше. Мне бы очень хотелось, чтобы третье лицо было в курсе наших объяснений. Дело в том, что Леша мягко обвиняет меня в трусости и корысти, пишет, что я боюсь скомпрометировать себя дружбой с «Континентом», опасаюсь за свое место на «Либерти». Вы наверное заметили, что Максимов любит изображать себя затравленным чахоточным интеллигентом, над которым угрожающе склонились грубияны и силачи — Эткинд, Копелев, Литвинов и т. д. То есть, он, Максимов, нежный, бесправный, мечтательный плюралист и либеральный тихоня, а они эткинды — влиятельные, дружные и нетерпимые тираны. Леша каким-то образом усвоил этот мотив, представляя «Континент» в виде бледного и слабого цветка, который со всех сторон обступили дубы и заслоняют от него солнце.
К сожалению, я читал письма Максимова руководству «Либерти», в которых он чернит Гладилина, Некрасова, Белоцерковского, Шрагина и т. д. Я не восхищаюсь ни одним из этих людей, особенно Белоцерковским, но все-таки каждый из них по сравнению с Глезером — Кришнамурти, да и по сравнению с Максимовым — тоже.
Леша называет в письмах Копелева — «добродушным старым дураком», Михайлова — милым пустомелей, а Синявского — гофмано-гершензоно-розановским графоманом. Все это не так. Даже если Копелев не обладает государственным умом, то все равно, во-первых, он не глупее Майи Муравник, а во-вторых, он — благородный человек, даже если в идеях Михайлова есть наивность, то все равно он героическая личность, даже если Синявский — не крупный и не самобытный писатель (а кто такой уж самобытный?!), то все равно, он, как минимум, мужественно вел себя на суде и в лагере. А это все не пустяки.
Если Вы помните, я Вам и раньше говорил, что у Леши обманчивая внешность. При всех его талантах, очках, шелковистых бородках, уме и образовании Леша — эмоциональный, а не интеллектуальный по своим действиям человек. Я все не могу забыть, как Леша учил меня подружиться с Максимовым. Он говорил: «Да напишите вы Максимову письмо — «Володя, еб твою мать…» И больше ничего к этому добавить не мог.
Все это грустно, потому что Леша мне очень нравится, и как писатель, и как человек, и разрыв отношений с ним был бы куда большим огорчением для меня, чем история с Марамзиным. Скоро, Игорь, Вы останетесь единственным человеком, с которым я вижусь и беседую добровольно и по собственному желанию.
Ну, пока все. Сообщите, во сколько обошлись цветы [Довлатов просил Ефимова послать цветы на похороны Карла Проффера.] Спасибо. Женщинам и девицам — привет.
С.
1 октября 1984 года
Дорогой Сережа!
Вы всегда хвастаетесь своей аккуратностью, а тут выясняется, что ни своих, ни чужих писем не храните. Ай-ай! История литературы будет писаться по чьим угодно свидетельствам, только не по вашим. Будет считаться, что переписывались Вы столько с Ефимовым, потому что в наших железных ящиках папки хранятся надежно, как в КГБ. Не пора ли и Вам купить такие канцелярские шкафы?
У меня тоже то и дело возникают сложности с Лешей, но пока он реагирует на мои вопли с искренним раскаянием, и я утихаю. Тоже когда-нибудь покажу нашу переписку. Я понял, что в нашем возрасте рвать отношения со старыми друзьями — роскошь непозволительная. Есть другой способ: ослабить на время интенсивность, как бы положить весь ком обид и недоразумений на время в морозильник. В нескольких случаях залечился довольно быстро.
Обойма русских писателей в эмиграции выглядит внушительно, но куда же девался прославленный Соколов? Я тоже тут сподобился, 10 минут разговаривал по Детройтскому телевидению на политические темы. Первое мое выступление состоялось 5 лет назад, когда Профферы подсовывали нас всюду с лекциями, интервью, публикациями. После ссоры все это как обрезалось. Случайно ли, что именно через три дня после похорон славянский факультет, к которому обратились телевизионщики в поисках русского диссидента, рекомендовал именно меня?
Посылаю копию счета за цветы: 49.40. Можете прислать чек.
Кстати, я прочитал в газете «Панорама», что новый роман Аксенова, который выйдет в «Ардисе», набирается у них. Что это значит? Лена впала в немилость?
Всего доброго,
Ваш Игорь.
2 октября 1984 года
Дорогой Игорь!
Если Вы еще не отправили мне письмо в связи с расходами на цветы, то добавьте в него, пожалуйста, адрес Ветохина. Мне почему-то кажется, что он в депрессии, я хотел бы написать ему ободряющее читательское письмо и выслать копию радиорецензии. Все-таки героические деяния он уже совершил, этого не отнимешь, а его безумные рассуждения о том, как заменить одну советскую власть другой советской властью — бесплодны, никого не волнуют и никому вреда не принесут. Несмотря на то, что он — антихудожник (это особенно заметно в любовных сценах) и даже слегка антисемит, мне кажется все же, что он — открытый, прямой и, конечно, совершенно геройский человек.
В связи с Вашим возможным намерением издать в 86–87 году том моих рассказов сообщаю, что я написал огромный рассказ под названием «Лишний» старая тема «лишнего человека»: Онегин, Печорин, Григорий Мелехов, Остап Бендер… Не хотелось бы, чтоб она заглохла. Пока что я отослал рассказ Владимову в «Грани», посмотрим, что он скажет. В рассказе 42 стр. Старший Серман довольно энергично его похвалил.
Книгу Миши Крепса [»Булгаков и Пастернак как романисты»] я у Серманов отобрал. Набрался мужества и сказал: «Верните, пожалуйста, книгу Крепса». Илья Захарович нахмурился, но вернул.
Есть у нас такая новость — повредился в рассудке Соломон Волков. У него от психического перенапряжения совсем разладился организм — кровь идет из носа, не действует желудок. Ему запрещено докторами — работать. Вообще, Соломон и был человеком нездоровым. Года два назад он предлагал мне и Вайлю заняться коллективными половыми утехами, меняться женами и т. д. Я чуть не умер от страха, а мужественный Вайль сказал, что разводится с женой Раей и потому к утехам не склонен. Оба мы с Петей люди пузатые, тонконогие, и гарцевать без штанов перед посторонними не любим. Соломон тоже не Роберт Рэдфорд, но, как видите, пылкий.
Мой папаня трижды ложился в больницу. Все это нас измучило. Писал ли я Вам, что сказала жена моего отца в связи с необходимой ему диетой? Она сказала: «Если Донату нельзя будет есть то, что он любит, то ему тогда незачем жить!»
Я брал интервью у Косцинского в связи со смертью Карла, и Косцинский сказал, что Эллендея вполне может сохранить издательство. Откровенно говоря, я в это не верю. Мне кажется, у Карла были гораздо более прочные связи с людьми. Я помню, как умер Н.К.Черкасов, и вдруг оказалось, что Шостакович, Мравинский, Альтман, Райкин, Ив Монтан и другие были именно его друзьями, они перестали звонить вдове Черкасова, и она умерла в забвении и одиночестве, между прочим, завещав моей матери полторы тысячи рулей, которые благополучно получил по доверенности мой брат и честно поделил их с Тамарой Зибуновой из Таллина.
Короче, мне почему-то кажется, что Эллендея не справится, а если уж «Ардису» суждено погибнуть, то пусть это хотя бы принесет пользу «Эрмитажу». Меня огорчило то, что Вы сказали о сокращении рынка. Надеюсь, это не историческая тенденция. «Ардис» свою задачу, в общем, исчерпал, а Вы только начинаете. Кроме «Ардиса», конкурентов у Вас в Америке практически нет.
И последнее. Я, кажется, заболел претенциозной болезнью — подагрой, в просторечии отложением солей, следствие злоупотребления вином, жирной пищей и солью при малоподвижном образе жизни. В общем, у меня болит нога. К врачу не пойду, это дорого и бессмысленно. Приятно, что такой же болезнью страдал Тургенев.
Всех обнимаю. Привет Анне Васильевне.
Ваш С.
[…]
Р.Р.S. Распечатал письмо, чтобы сообщить Вам следующее. Как Вы, может быть, знаете. Тополь и Незнанский издали свои совместные детективы на десяти языках. Затем они, естественно, поссорились. И вот теперь выпустили по отдельной книжке, и обе хорошо переводятся и продаются. Тополь — гнида и ничтожество, а Не-знанский — хороший, простодушный и доброжелательный человек. Недавно показал свой детектив по-японски и по-шведски. Его приняли в особую писательскую организацию — «Мистери райтерс» и т. д. Он, вероятно, связан с детективными издательствами и агентами. Причем детективы у него и у Тополя не совсем пошлые, а с идеями и с нравственностью, условно — ближе к Ле Карре, чем к Агате Кристи. Короче, я уверен, что он захочет Вам посодействовать насчет «Арх[ивов] стр[ашного] суда». Могу ли я с ним предварительно поговорить на эту тему? Он живет в Джерси, но часто бывает в Н.Й. Вы бы захватили в ноябре с собой кусок на англ. языке и мы устроим встречу с Незнанским. Странно, что мне это раньше в голову не пришло, он очень идет в гору. Жду распоряжений.
С. Довлатов.
4 октября 1984 года
Дорогой Игорь!
Деньги с благодарностью высылаю.
Копий с собственных писем я не делаю (кроме особых случаев), но чужие письма храню, хоть и в беспорядке. Когда-нибудь разберу их по личностям или по темам: комплименты, поношения и т. д.
Рвать отношения с Лешей по собственной инициативе я никогда не буду, но боюсь, что он сам эти отношения заморозит или уже заморозил. О таких вещах всегда неприятно и унизительно говорить, но Леша не раз вел себя бесцеремонно по отношению ко мне. Я всю жизнь охотно иду на неравные отношения, но открытое пренебрежение меня не вполне устраивает. Я уж не говорю о любимом Лешином занятии — обременить какой-нибудь просьбой, а затем сознаться, что особой надобности он в этой просьбе не имел. Скажем, попросить достать какую-нибудь книгу (а в Нью-Йорке это значит — потерять день), и затем написать, что книга — говно и что он не смог прочесть больше двух страниц. Извините за мелочность примера.
Обойма русских писателей для статей в центральной прессе укомплектовалась по совершенно банальным принципам. С Бродским все ясно. Аксенов — самый знаменитый русский из не гениев. Я, единственный, всегда в Нью-Йорке, то есть, физически доступен. Львов — невероятный, фантастический проныра. Алешковского всегда тянет за собой Иосиф. И т. д.
Слава Саши Соколова, попавшего в литературу по величайшему недоразумению, закатилась, боюсь, рано утром 24 сентября нынешнего года [в день смерти Проффера].
Вообще, я довольно много уже беседовал со здешними журналистами, в том числе и со знаменитыми, и меня поразило, до какой степени они настораживаются, услышав новые имена. В разное время я называл им Гиршина, Бахчаняна, Вайля с Генисом, Люду Штерн, того же Вас, и всегда у них на лицах выражалось смятение и неловкость. Они хотят писать о тех, о ком они уже читали в других статьях. Все же для Америки это странно, а может быть, не очень.
То, что роман Аксенова набирается в «Панораме» — естественно. Во-первых, Аксенов — почетный друг «Панорамы», вроде Максима Горького в колонии Макаренко. В одной заметке Половец даже называет Аксенова «Василий Павлыч», верх интимности. Кроме того, в «Панораме» работает дочка Майи — Алена, косенькая, но очень милая и простая женщина, даже не верится, что она — потомок номенклатуры. Алена могла устроить такой заказ.
Лена в общей сложности набирала для Проффера раза три или четыре, максимум. За исключением моей книжки «Наши», это была полиграфически тяжелая работа, со многими шрифтами, огромными страницами (Булгаков) и слепыми оригиналами при сравнительно низких расценках, установленных, впрочем, самой же Леной, а не Карлом. Карл никогда не торговался, никогда не торопил, писал милые письма, хвалил качество работы, но очень долго не расплачивался, а в последний раз настолько долго, что я написал ему письмо с просьбой расплатиться. Вы догадываетесь, чего мне это стоило. Должен сказать, что эти томительные ожидания меня раздражали. Хотите верьте, хотите нет, но мне проще подарить человеку 300 долларов, чем дать ему их взаймы на неопределенный срок, потому что в этом случае ты, с одной стороны, не знаешь, можно ли рассчитывать на эти деньги, а с другой стороны, не получаешь кайфа от сознания широты своей натуры.
Короче, Лена, конечно, не решится отказать Эллендее в выполнении заказа, если таковой последует, но и заинтересованности особой нет, скорее — наоборот. Работа сейчас какая-то появилась, и если Лена будет зарабатывать 150 долларов в неделю (выплата за машину + нянька), то этого достаточно. И так она зеленая и чахлая. А у меня сейчас, тьфу, тьфу, тьфу, положение на радио стабильное.
Книжку Крепса я читал сначала с воодушевлением и благодарностью, потому что она вполне доступная и простая, а затем по тем же причинам ее невзлюбил. Видно, подлость моей натуры такова, что абсолютно доступные книги меня не устраивают. Раз я все понимаю, значит, что-то тут не так. Но передачу о ней я сделал и, разумеется, хвалебную. Радио «Либерти» критических рецензий не пропускает. Считается, что советская власть и так сурово критикует эмигрантов, хотя, по-моему, советская власть кладет на нас со страшной силой. Недавно один инженер спрашивал, не заманивают ли меня советские дипломаты и послы, как Ивана Бунина, на родину? Я вынужден был ответить, что нет, не заманивают.
Мне кажется, что Крепе слишком покорно идет за текстом «Мастера и Маргариты» и «Живаго», забывая, что оба романа не окончены в том смысле, что авторы не работали с издательствами, не наводили последнего глянца, не устранили многих накладок, замеченных (в «Мастере», например) Е.Тудоровской («Стрелец») и так далее, чего это я разошелся?!
Ну, пока все. Всех обнимаю.
Ваш С. Довлатов.
P.S. Во всех ближайших банках — очереди. Поэтому отправляю чек, с Вашего разрешения. С.
16 октября 1984 года
Дорогой Сережа!
Посылаю копию письма одного еврея-югослава, которого я время от времени снабжаю местными изданиями. Я знаю, что на «Свободе» есть отдел, анализирующий эффективность передач. Передайте им, пожалуйста, это письмо, потому что там есть точные указания, когда и что они слышали. Хотя последнее интервью я давал Рюрику Дудину год назад. А как Вам нравится сравнение меня с Бернардом Шоу?
На Нью-йоркских знакомых точно мор какой-то напал: Ваш отец, Лена, Соломон Волков, а теперь еще двое наших приятелей. Нездоровый город. И зачем мы хотим туда переезжать?
Спасибо, что не забываете о моих «Архивах». Хотя я не верю, что один русский детективщик станет помогать другому, я буду признателен, если Вы подсунете Незнанскому русское издание. Понравится — пусть порекомендует своему агенту, тогда я пошлю перевод (половина готова начисто, ко второй есть синопсис).
Всех обнимаю, до скорой встречи (1–4 ноября),
Ваш Игорь.
8 ноября 1984 года
Дорогой Игорь!
Надеюсь, Ваша поездка закончилась во всех отношениях благополучно. Мне показалось, что Вы бодры и на творческом взлете.
Новостей у нас мало.
Вайль и Генис плетут какую-то неясную чепуху о Вашей рукописи [»Кеннеди, Освальд, Кастро, Хрущев»], им, якобы, нужен концентрат, извлечение страниц на сто — сто пятьдесят. Посмотрим, что они Вам ответят. Я-то еще готов поверить, что Вы способны написать неувлекательную беллетристику, но Ваши нонфикшин читаются прекрасно, даже с точки зрения газетных нужд. Не только «Без буржуев», но даже «Метаполитика», уверяю Вас, совершенно пригодна для газетных и тем более — журнальных публикаций.
Владимов позвонил из Германии и ликвидировал обидную неясность. Оказывается, они переехали, а я направил бандероль по старому адресу, и она сгинула. Похоже, что он не врет. Короче, я отправил ему копию, которую успел сделать для Вас, а Вам сделаю новую.
Вагричу Бахчаняну удалили желчный пузырь, после чего он придумал объявление: «По многочисленным просьбам читателей сатирику Бахчаняну удален желчный пузырь».
В «Нью-Йорк ревю оф букс» за 22 ноября появилась огромная статья знаменитого Джона Бейли о Евтушенко, Аксенове, Лимонове энд ми. 65 % посвящено Евтушенко, 30 % — Аксенову, а нам с Лимошей по 2,5 %. Статья, как ни странно, довольно глупая, во всяком случае, по отношению ко мне, хотя там есть комплименты. Написано: «Д-в — настоящий юморист, у него комедии ситуаций». В этом моя скромная литературная драма. Сколько бы я ни печатался по-английски, никто никогда не напишет о моем, так сказать, языке, а это — единственное, как я имею наглость думать, что может представлять интерес. Я очень намекал Майку Скэммелу, который пишет статью в «Атлантик», чтобы он ввернул:
«Среди русских много последователей Толстого, Достоевского, Булгакова, Зощенко, но эпигон Пушкина-прозаика — один, Сергуня». Уверен, что не ввернет, собака.
Прежде, чем перейти к радиоделам, хочу сказать, что в Вашем лице русская пресса теряет лучшего и даже единственного консервативного политического публициста. Все, что пишет НРС в пользу Рейгана (Орлов, Лазарев, Крамер, Мейер, Днепров) — примитивное, холуйское говно. Ваш монолог на нашей кухне стоит всей предвыборной кампании в русской печати.
Теперь насчет «Либерти». Общее соображение заключается в том, что если Вы хотели бы честно, творчески для них работать, то будете разочарованы придирками. Если же Вы способны действовать в пропорции — 60 % халтуры и 40 % — творчества, то игра стоит свеч, я думаю.
Начну с расценок и объемов. За скрипт от б до 10 минут платят 140 долларов. 6 минут — три страницы. 12 строчек — минута. От 10 до 20 минут 200 долларов. Дураку ясно (только Боре Шрагину неясно), что надо писать ровно три страницы, а если идеи не вмещаются, то надо разбивать большие идеи на короткие передачи. Еще раз сравните: 3 страницы — 140 долларов, 10 страниц — 200 долларов, таковы «ножницы»
Теперь о темах.
Мне кажется, надо действовать так. Вы пишете письмецо Юрию Гендлеру (адрес у Вас есть) и предлагаете рубрику вроде той, что есть на «Голосе». Назовите ее, скажем, так: «Русская тема в американской прессе». Дальше. Мне кажется, переводы статей — недостаточно, нужен Ваш комментарий. Собственно, комментарий и есть самое ценное в пропаганде. Я думаю, стандартный скрипт может быть таким: полторы страницы — пересказ статьи с цитатами и полторы страницы — комментарий или даже: 2 страницы — пересказ и цитаты + страница комментариев. Помните, что очень ценится хотя бы минимальный юмор, издевка, но издевка корректная.
Существенная деталь в том, что предложение на радио своих услуг желательно сопровождать готовым образцом. А то им страшно надоели всякие бывшие «литературные работники» из Гомеля, которые предлагают, но не делают.
Дальше. Помните хромоногого Володю Тольца, он подходил к Вашему киоску, а потом называл в разговоре со мной Ваши книги — «милыми»? У него теперь создается новая историческая программа. Основные темы пока — три: интервенция. Февральская революция и Ялтинская конференция. Почти все, что вы знаете о жизни, можно связать с этими темами. Это может быть рецензия на американскую или русскую книгу, близкую (весьма условно) к этим темам, воспоминания о встречах с людьми, рассуждение, отклик на амер. газетную статью, короче — все, что угодно. Допустим, тема — «Первая эмиграция против Ленина и Колчака» может дать 10–15 скриптов. А дальше — какие-нибудь младороссы, раздел Европы, Керенский как публицист, как стратег, как оратор и т. д.
Мне кажется, единственная трудность для Вас в этой работе та, что вы не способны представить себе низости уровня. Человеку легче подняться выше своих возможностей (Слуцкий), чем опуститься ниже своих возможностей.
«Этика» всего этого сводится к тому, что писать для «Либерти» надо, если ты можешь делать это с легкостью. Я трачу на скрипт 3 часа, Парамонов — 2, Рубин — 45 минут.
Простите, что затягиваю Вас в эту помойку. Если есть вопросы — готов всячески соответствовать. Готов блюсти также Ваши интересы, сообщать внутреннюю информацию и восхвалят Вас в должных аспектах.
Вчера мы провели с Бродским день в Гр. вилледж, и он раз тридцать повторил: «Марина Ефимова — прелесть». О Вас, извините, ничего не сказал.
Обнимаю.
С.
P.S. Совсем забыл такую вещь. Предложения и скрипты для Тольца (если таковые последуют) нужно посылать не через Гендлера (дабы избежать лишних инстанций и придирок) а прямо в Мюнхен. Лучше всего этого сделать через меня, […] я даже не знаю мюнхенского адреса. Но здесь, на радио, есть так называемый «поуч», что-то вроде телекса, короче, ты отдаешь письмо без адреса, но с фамилией адресата — секретарше, и она посылает его (бесплатно, так что не наклеивайте марок) — в Мюнхен, причем письмо (или бандероль) любого объема будет доставлено на следующий день. Жду, обнимаю. Ваш С.
12 ноября 1984 года
Дорогой Сережа!
Поддаваясь Вашему нажиму, послал Гендлеру письмо и три переведенных статьи — на пробу. Название для предполагаемого цикла передач: «Новости советологии». Однако очень прошу Вас — не вкладывайте в поддержку этого проекта слишком много сил. Даже самый удачный исход ничего не изменит в нашем финансовом положении, а нагрузка у меня такова, что ни на что новое времени нет, нет, нет.
Рассказ, то есть гранки, вышлю не позднее, чем завтра, то есть, 18-го. Оцените, что я не стал почти ничего вписывать, исправлять и усовершенствовать. Но вообще-то, читая гранки, я всегда испытываю одно и то же желание — все заново переписать.
Игорь, хочу сообщить Вам, поверьте — без злорадства и тем более — без упрека, что Гриша пользуется типографией, которая, вроде бы, заметно дешевле Вашей. Печать книжки моего отца, 189 страниц, множество фотографий, бумага «60», при нормальном полиграфическом качестве обошлась Донату (вернее — мне) в 1380 долларов, включая доставку и комиссионные. Уверен, что Гриша, и тем более — Рома Левин не будут скрывать координат этой типографии от Вас, но даже я знаю, что она находится на Холиоке, Массачусетс, и фамилия типографщика — Гамильтон. Если Вас это сообщение не интересует — забудьте.
Писал ли я Вам, что мой папаша, получив книгу и перелистав ее, сказал:
— Цвет обложки мне не нравится, но внутри книга — великолепная, искренняя, темпераментная!.. И за ужином несколько раз повторил:
— Книга состоялась!
Лена вернулась с дачи, Коля — симпатяга. Катя прилетает из Испании в понедельник, то есть — хандра моя несколько рассеивается. Вас это не опьяняет? Обнимаю.
Ваш С.
* * *
Довлатов — Ефимову21 августа 1984 года
Дорогой Игорь!
Этот скрипт про «Жратву», увы, совсем халтурный, скроенный из обрезков других передач, я послал недавно Леше. Леша в ответ позвонил, долго и подробно объяснял мне, что и как надо переделать, а затем послать Кублановскому для «Русской мысли». Я пытался увильнуть, но Леша сказал, что рецензия прекрасная, такая же замечательная, как моя проза, и что мне надо всерьез подумать о литературной критике. Тогда мне захотелось сказать ему: «В следующий раз, через десять лет, когда будете обозревать юбилейный номер «Континента», упомяните в строчку и нас с Игорьком». Но я сдержался.
На этом жалобы не кончаются. Когда-то я написал Леше же, что каким бы ни был Синявский, но он геройски вел себя на суде, не каялся, вообще не признал себя виновным, произнес мужественную речь и достойно отсидел шесть лет в лагере. В ответ Леша написал мне, что беспризорнику Максимову для выживания потребовалось больше мужества, чем Синявскому для суда и тюрьмы, и что вообще, шесть лет в лагере «с чифирком и разговорами за жизнь» — не так уж страшно.
Надеюсь, Вы, Игорь, так не думаете? У меня есть подозрение, что Леша и в пионерском-то лагере никогда не был. Вообще, что-то в нем надломилось, и я все примеривался, как бы с Лешей навек поругаться, но потом решил, что не буду, а то совсем не останется знакомых.
Синявский был в Нью-Йорке, он выпустил недавно традиционный роман «Спокойной ночи», который, я уверен, понравится Вам больше, чем другие его книги.
То, что ваш переезд в Н.Й. откладывается, — очень грустно, и в человеческом и в практическом смысле. Подумайте о таком варианте. Кто-то, кому Вы абсолютно доверяете (вроде, например, Марка Подгурского), получающий большую зарплату и платящий большие налоги, берет в банке ссуду, покупает дом, формально — для себя, а фактически — для вас, списывает расходы на дом с налогов (и в этом его выгода от сделки), а вы возмещаете ему ежемесячно эти расходы. Затем он либо оформляет дарственную, либо еще каким-то способом передает дом в ваше распоряжение. Мы сами приглядываемся к знакомым с этой мыслью, и опытные люди говорят, что такой вариант реален, если, конечно, не напорешься на жулика, что, увы, тоже весьма реально.
Валерий Вайнберг продает (вернее, перекладывает убытки по журналу «7 дней») некоему Липману, человеку бедному, глупому и восторженному. Липман начал с того, что предложил Пете и Саше первое время работать бесплатно. Кажется, они согласны, будучи, при всех их дарованиях, чрезвычайно простодушными и зависимыми. Я всем вокруг себя недоволен. Вас же обнимаю.
С.
* * *
Довлатов — Ефимову27 сентября 1984 года
Дорогой Игорь!
Я очень жалею, что не снял копий с Лешиных писем, которые трудно разыскать теперь в гигантском ящике, а главное — со своих писем Леше. Мне бы очень хотелось, чтобы третье лицо было в курсе наших объяснений. Дело в том, что Леша мягко обвиняет меня в трусости и корысти, пишет, что я боюсь скомпрометировать себя дружбой с «Континентом», опасаюсь за свое место на «Либерти». Вы наверное заметили, что Максимов любит изображать себя затравленным чахоточным интеллигентом, над которым угрожающе склонились грубияны и силачи — Эткинд, Копелев, Литвинов и т. д. То есть, он, Максимов, нежный, бесправный, мечтательный плюралист и либеральный тихоня, а они эткинды — влиятельные, дружные и нетерпимые тираны. Леша каким-то образом усвоил этот мотив, представляя «Континент» в виде бледного и слабого цветка, который со всех сторон обступили дубы и заслоняют от него солнце.
К сожалению, я читал письма Максимова руководству «Либерти», в которых он чернит Гладилина, Некрасова, Белоцерковского, Шрагина и т. д. Я не восхищаюсь ни одним из этих людей, особенно Белоцерковским, но все-таки каждый из них по сравнению с Глезером — Кришнамурти, да и по сравнению с Максимовым — тоже.
Леша называет в письмах Копелева — «добродушным старым дураком», Михайлова — милым пустомелей, а Синявского — гофмано-гершензоно-розановским графоманом. Все это не так. Даже если Копелев не обладает государственным умом, то все равно, во-первых, он не глупее Майи Муравник, а во-вторых, он — благородный человек, даже если в идеях Михайлова есть наивность, то все равно он героическая личность, даже если Синявский — не крупный и не самобытный писатель (а кто такой уж самобытный?!), то все равно, он, как минимум, мужественно вел себя на суде и в лагере. А это все не пустяки.
Если Вы помните, я Вам и раньше говорил, что у Леши обманчивая внешность. При всех его талантах, очках, шелковистых бородках, уме и образовании Леша — эмоциональный, а не интеллектуальный по своим действиям человек. Я все не могу забыть, как Леша учил меня подружиться с Максимовым. Он говорил: «Да напишите вы Максимову письмо — «Володя, еб твою мать…» И больше ничего к этому добавить не мог.
Все это грустно, потому что Леша мне очень нравится, и как писатель, и как человек, и разрыв отношений с ним был бы куда большим огорчением для меня, чем история с Марамзиным. Скоро, Игорь, Вы останетесь единственным человеком, с которым я вижусь и беседую добровольно и по собственному желанию.
Ну, пока все. Сообщите, во сколько обошлись цветы [Довлатов просил Ефимова послать цветы на похороны Карла Проффера.] Спасибо. Женщинам и девицам — привет.
С.
* * *
Ефимов — Довлатову1 октября 1984 года
Дорогой Сережа!
Вы всегда хвастаетесь своей аккуратностью, а тут выясняется, что ни своих, ни чужих писем не храните. Ай-ай! История литературы будет писаться по чьим угодно свидетельствам, только не по вашим. Будет считаться, что переписывались Вы столько с Ефимовым, потому что в наших железных ящиках папки хранятся надежно, как в КГБ. Не пора ли и Вам купить такие канцелярские шкафы?
У меня тоже то и дело возникают сложности с Лешей, но пока он реагирует на мои вопли с искренним раскаянием, и я утихаю. Тоже когда-нибудь покажу нашу переписку. Я понял, что в нашем возрасте рвать отношения со старыми друзьями — роскошь непозволительная. Есть другой способ: ослабить на время интенсивность, как бы положить весь ком обид и недоразумений на время в морозильник. В нескольких случаях залечился довольно быстро.
Обойма русских писателей в эмиграции выглядит внушительно, но куда же девался прославленный Соколов? Я тоже тут сподобился, 10 минут разговаривал по Детройтскому телевидению на политические темы. Первое мое выступление состоялось 5 лет назад, когда Профферы подсовывали нас всюду с лекциями, интервью, публикациями. После ссоры все это как обрезалось. Случайно ли, что именно через три дня после похорон славянский факультет, к которому обратились телевизионщики в поисках русского диссидента, рекомендовал именно меня?
Посылаю копию счета за цветы: 49.40. Можете прислать чек.
Кстати, я прочитал в газете «Панорама», что новый роман Аксенова, который выйдет в «Ардисе», набирается у них. Что это значит? Лена впала в немилость?
Всего доброго,
Ваш Игорь.
* * *
Довлатов — Ефимову2 октября 1984 года
Дорогой Игорь!
Если Вы еще не отправили мне письмо в связи с расходами на цветы, то добавьте в него, пожалуйста, адрес Ветохина. Мне почему-то кажется, что он в депрессии, я хотел бы написать ему ободряющее читательское письмо и выслать копию радиорецензии. Все-таки героические деяния он уже совершил, этого не отнимешь, а его безумные рассуждения о том, как заменить одну советскую власть другой советской властью — бесплодны, никого не волнуют и никому вреда не принесут. Несмотря на то, что он — антихудожник (это особенно заметно в любовных сценах) и даже слегка антисемит, мне кажется все же, что он — открытый, прямой и, конечно, совершенно геройский человек.
В связи с Вашим возможным намерением издать в 86–87 году том моих рассказов сообщаю, что я написал огромный рассказ под названием «Лишний» старая тема «лишнего человека»: Онегин, Печорин, Григорий Мелехов, Остап Бендер… Не хотелось бы, чтоб она заглохла. Пока что я отослал рассказ Владимову в «Грани», посмотрим, что он скажет. В рассказе 42 стр. Старший Серман довольно энергично его похвалил.
Книгу Миши Крепса [»Булгаков и Пастернак как романисты»] я у Серманов отобрал. Набрался мужества и сказал: «Верните, пожалуйста, книгу Крепса». Илья Захарович нахмурился, но вернул.
Есть у нас такая новость — повредился в рассудке Соломон Волков. У него от психического перенапряжения совсем разладился организм — кровь идет из носа, не действует желудок. Ему запрещено докторами — работать. Вообще, Соломон и был человеком нездоровым. Года два назад он предлагал мне и Вайлю заняться коллективными половыми утехами, меняться женами и т. д. Я чуть не умер от страха, а мужественный Вайль сказал, что разводится с женой Раей и потому к утехам не склонен. Оба мы с Петей люди пузатые, тонконогие, и гарцевать без штанов перед посторонними не любим. Соломон тоже не Роберт Рэдфорд, но, как видите, пылкий.
Мой папаня трижды ложился в больницу. Все это нас измучило. Писал ли я Вам, что сказала жена моего отца в связи с необходимой ему диетой? Она сказала: «Если Донату нельзя будет есть то, что он любит, то ему тогда незачем жить!»
Я брал интервью у Косцинского в связи со смертью Карла, и Косцинский сказал, что Эллендея вполне может сохранить издательство. Откровенно говоря, я в это не верю. Мне кажется, у Карла были гораздо более прочные связи с людьми. Я помню, как умер Н.К.Черкасов, и вдруг оказалось, что Шостакович, Мравинский, Альтман, Райкин, Ив Монтан и другие были именно его друзьями, они перестали звонить вдове Черкасова, и она умерла в забвении и одиночестве, между прочим, завещав моей матери полторы тысячи рулей, которые благополучно получил по доверенности мой брат и честно поделил их с Тамарой Зибуновой из Таллина.
Короче, мне почему-то кажется, что Эллендея не справится, а если уж «Ардису» суждено погибнуть, то пусть это хотя бы принесет пользу «Эрмитажу». Меня огорчило то, что Вы сказали о сокращении рынка. Надеюсь, это не историческая тенденция. «Ардис» свою задачу, в общем, исчерпал, а Вы только начинаете. Кроме «Ардиса», конкурентов у Вас в Америке практически нет.
И последнее. Я, кажется, заболел претенциозной болезнью — подагрой, в просторечии отложением солей, следствие злоупотребления вином, жирной пищей и солью при малоподвижном образе жизни. В общем, у меня болит нога. К врачу не пойду, это дорого и бессмысленно. Приятно, что такой же болезнью страдал Тургенев.
Всех обнимаю. Привет Анне Васильевне.
Ваш С.
[…]
Р.Р.S. Распечатал письмо, чтобы сообщить Вам следующее. Как Вы, может быть, знаете. Тополь и Незнанский издали свои совместные детективы на десяти языках. Затем они, естественно, поссорились. И вот теперь выпустили по отдельной книжке, и обе хорошо переводятся и продаются. Тополь — гнида и ничтожество, а Не-знанский — хороший, простодушный и доброжелательный человек. Недавно показал свой детектив по-японски и по-шведски. Его приняли в особую писательскую организацию — «Мистери райтерс» и т. д. Он, вероятно, связан с детективными издательствами и агентами. Причем детективы у него и у Тополя не совсем пошлые, а с идеями и с нравственностью, условно — ближе к Ле Карре, чем к Агате Кристи. Короче, я уверен, что он захочет Вам посодействовать насчет «Арх[ивов] стр[ашного] суда». Могу ли я с ним предварительно поговорить на эту тему? Он живет в Джерси, но часто бывает в Н.Й. Вы бы захватили в ноябре с собой кусок на англ. языке и мы устроим встречу с Незнанским. Странно, что мне это раньше в голову не пришло, он очень идет в гору. Жду распоряжений.
С. Довлатов.
* * *
Довлатов — Ефимову4 октября 1984 года
Дорогой Игорь!
Деньги с благодарностью высылаю.
Копий с собственных писем я не делаю (кроме особых случаев), но чужие письма храню, хоть и в беспорядке. Когда-нибудь разберу их по личностям или по темам: комплименты, поношения и т. д.
Рвать отношения с Лешей по собственной инициативе я никогда не буду, но боюсь, что он сам эти отношения заморозит или уже заморозил. О таких вещах всегда неприятно и унизительно говорить, но Леша не раз вел себя бесцеремонно по отношению ко мне. Я всю жизнь охотно иду на неравные отношения, но открытое пренебрежение меня не вполне устраивает. Я уж не говорю о любимом Лешином занятии — обременить какой-нибудь просьбой, а затем сознаться, что особой надобности он в этой просьбе не имел. Скажем, попросить достать какую-нибудь книгу (а в Нью-Йорке это значит — потерять день), и затем написать, что книга — говно и что он не смог прочесть больше двух страниц. Извините за мелочность примера.
Обойма русских писателей для статей в центральной прессе укомплектовалась по совершенно банальным принципам. С Бродским все ясно. Аксенов — самый знаменитый русский из не гениев. Я, единственный, всегда в Нью-Йорке, то есть, физически доступен. Львов — невероятный, фантастический проныра. Алешковского всегда тянет за собой Иосиф. И т. д.
Слава Саши Соколова, попавшего в литературу по величайшему недоразумению, закатилась, боюсь, рано утром 24 сентября нынешнего года [в день смерти Проффера].
Вообще, я довольно много уже беседовал со здешними журналистами, в том числе и со знаменитыми, и меня поразило, до какой степени они настораживаются, услышав новые имена. В разное время я называл им Гиршина, Бахчаняна, Вайля с Генисом, Люду Штерн, того же Вас, и всегда у них на лицах выражалось смятение и неловкость. Они хотят писать о тех, о ком они уже читали в других статьях. Все же для Америки это странно, а может быть, не очень.
То, что роман Аксенова набирается в «Панораме» — естественно. Во-первых, Аксенов — почетный друг «Панорамы», вроде Максима Горького в колонии Макаренко. В одной заметке Половец даже называет Аксенова «Василий Павлыч», верх интимности. Кроме того, в «Панораме» работает дочка Майи — Алена, косенькая, но очень милая и простая женщина, даже не верится, что она — потомок номенклатуры. Алена могла устроить такой заказ.
Лена в общей сложности набирала для Проффера раза три или четыре, максимум. За исключением моей книжки «Наши», это была полиграфически тяжелая работа, со многими шрифтами, огромными страницами (Булгаков) и слепыми оригиналами при сравнительно низких расценках, установленных, впрочем, самой же Леной, а не Карлом. Карл никогда не торговался, никогда не торопил, писал милые письма, хвалил качество работы, но очень долго не расплачивался, а в последний раз настолько долго, что я написал ему письмо с просьбой расплатиться. Вы догадываетесь, чего мне это стоило. Должен сказать, что эти томительные ожидания меня раздражали. Хотите верьте, хотите нет, но мне проще подарить человеку 300 долларов, чем дать ему их взаймы на неопределенный срок, потому что в этом случае ты, с одной стороны, не знаешь, можно ли рассчитывать на эти деньги, а с другой стороны, не получаешь кайфа от сознания широты своей натуры.
Короче, Лена, конечно, не решится отказать Эллендее в выполнении заказа, если таковой последует, но и заинтересованности особой нет, скорее — наоборот. Работа сейчас какая-то появилась, и если Лена будет зарабатывать 150 долларов в неделю (выплата за машину + нянька), то этого достаточно. И так она зеленая и чахлая. А у меня сейчас, тьфу, тьфу, тьфу, положение на радио стабильное.
Книжку Крепса я читал сначала с воодушевлением и благодарностью, потому что она вполне доступная и простая, а затем по тем же причинам ее невзлюбил. Видно, подлость моей натуры такова, что абсолютно доступные книги меня не устраивают. Раз я все понимаю, значит, что-то тут не так. Но передачу о ней я сделал и, разумеется, хвалебную. Радио «Либерти» критических рецензий не пропускает. Считается, что советская власть и так сурово критикует эмигрантов, хотя, по-моему, советская власть кладет на нас со страшной силой. Недавно один инженер спрашивал, не заманивают ли меня советские дипломаты и послы, как Ивана Бунина, на родину? Я вынужден был ответить, что нет, не заманивают.
Мне кажется, что Крепе слишком покорно идет за текстом «Мастера и Маргариты» и «Живаго», забывая, что оба романа не окончены в том смысле, что авторы не работали с издательствами, не наводили последнего глянца, не устранили многих накладок, замеченных (в «Мастере», например) Е.Тудоровской («Стрелец») и так далее, чего это я разошелся?!
Ну, пока все. Всех обнимаю.
Ваш С. Довлатов.
P.S. Во всех ближайших банках — очереди. Поэтому отправляю чек, с Вашего разрешения. С.
* * *
Ефимов — Довлатову16 октября 1984 года
Дорогой Сережа!
Посылаю копию письма одного еврея-югослава, которого я время от времени снабжаю местными изданиями. Я знаю, что на «Свободе» есть отдел, анализирующий эффективность передач. Передайте им, пожалуйста, это письмо, потому что там есть точные указания, когда и что они слышали. Хотя последнее интервью я давал Рюрику Дудину год назад. А как Вам нравится сравнение меня с Бернардом Шоу?
На Нью-йоркских знакомых точно мор какой-то напал: Ваш отец, Лена, Соломон Волков, а теперь еще двое наших приятелей. Нездоровый город. И зачем мы хотим туда переезжать?
Спасибо, что не забываете о моих «Архивах». Хотя я не верю, что один русский детективщик станет помогать другому, я буду признателен, если Вы подсунете Незнанскому русское издание. Понравится — пусть порекомендует своему агенту, тогда я пошлю перевод (половина готова начисто, ко второй есть синопсис).
Всех обнимаю, до скорой встречи (1–4 ноября),
Ваш Игорь.
* * *
Довлатов — Ефимову8 ноября 1984 года
Дорогой Игорь!
Надеюсь, Ваша поездка закончилась во всех отношениях благополучно. Мне показалось, что Вы бодры и на творческом взлете.
Новостей у нас мало.
Вайль и Генис плетут какую-то неясную чепуху о Вашей рукописи [»Кеннеди, Освальд, Кастро, Хрущев»], им, якобы, нужен концентрат, извлечение страниц на сто — сто пятьдесят. Посмотрим, что они Вам ответят. Я-то еще готов поверить, что Вы способны написать неувлекательную беллетристику, но Ваши нонфикшин читаются прекрасно, даже с точки зрения газетных нужд. Не только «Без буржуев», но даже «Метаполитика», уверяю Вас, совершенно пригодна для газетных и тем более — журнальных публикаций.
Владимов позвонил из Германии и ликвидировал обидную неясность. Оказывается, они переехали, а я направил бандероль по старому адресу, и она сгинула. Похоже, что он не врет. Короче, я отправил ему копию, которую успел сделать для Вас, а Вам сделаю новую.
Вагричу Бахчаняну удалили желчный пузырь, после чего он придумал объявление: «По многочисленным просьбам читателей сатирику Бахчаняну удален желчный пузырь».
В «Нью-Йорк ревю оф букс» за 22 ноября появилась огромная статья знаменитого Джона Бейли о Евтушенко, Аксенове, Лимонове энд ми. 65 % посвящено Евтушенко, 30 % — Аксенову, а нам с Лимошей по 2,5 %. Статья, как ни странно, довольно глупая, во всяком случае, по отношению ко мне, хотя там есть комплименты. Написано: «Д-в — настоящий юморист, у него комедии ситуаций». В этом моя скромная литературная драма. Сколько бы я ни печатался по-английски, никто никогда не напишет о моем, так сказать, языке, а это — единственное, как я имею наглость думать, что может представлять интерес. Я очень намекал Майку Скэммелу, который пишет статью в «Атлантик», чтобы он ввернул:
«Среди русских много последователей Толстого, Достоевского, Булгакова, Зощенко, но эпигон Пушкина-прозаика — один, Сергуня». Уверен, что не ввернет, собака.
Прежде, чем перейти к радиоделам, хочу сказать, что в Вашем лице русская пресса теряет лучшего и даже единственного консервативного политического публициста. Все, что пишет НРС в пользу Рейгана (Орлов, Лазарев, Крамер, Мейер, Днепров) — примитивное, холуйское говно. Ваш монолог на нашей кухне стоит всей предвыборной кампании в русской печати.
Теперь насчет «Либерти». Общее соображение заключается в том, что если Вы хотели бы честно, творчески для них работать, то будете разочарованы придирками. Если же Вы способны действовать в пропорции — 60 % халтуры и 40 % — творчества, то игра стоит свеч, я думаю.
Начну с расценок и объемов. За скрипт от б до 10 минут платят 140 долларов. 6 минут — три страницы. 12 строчек — минута. От 10 до 20 минут 200 долларов. Дураку ясно (только Боре Шрагину неясно), что надо писать ровно три страницы, а если идеи не вмещаются, то надо разбивать большие идеи на короткие передачи. Еще раз сравните: 3 страницы — 140 долларов, 10 страниц — 200 долларов, таковы «ножницы»
Теперь о темах.
Мне кажется, надо действовать так. Вы пишете письмецо Юрию Гендлеру (адрес у Вас есть) и предлагаете рубрику вроде той, что есть на «Голосе». Назовите ее, скажем, так: «Русская тема в американской прессе». Дальше. Мне кажется, переводы статей — недостаточно, нужен Ваш комментарий. Собственно, комментарий и есть самое ценное в пропаганде. Я думаю, стандартный скрипт может быть таким: полторы страницы — пересказ статьи с цитатами и полторы страницы — комментарий или даже: 2 страницы — пересказ и цитаты + страница комментариев. Помните, что очень ценится хотя бы минимальный юмор, издевка, но издевка корректная.
Существенная деталь в том, что предложение на радио своих услуг желательно сопровождать готовым образцом. А то им страшно надоели всякие бывшие «литературные работники» из Гомеля, которые предлагают, но не делают.
Дальше. Помните хромоногого Володю Тольца, он подходил к Вашему киоску, а потом называл в разговоре со мной Ваши книги — «милыми»? У него теперь создается новая историческая программа. Основные темы пока — три: интервенция. Февральская революция и Ялтинская конференция. Почти все, что вы знаете о жизни, можно связать с этими темами. Это может быть рецензия на американскую или русскую книгу, близкую (весьма условно) к этим темам, воспоминания о встречах с людьми, рассуждение, отклик на амер. газетную статью, короче — все, что угодно. Допустим, тема — «Первая эмиграция против Ленина и Колчака» может дать 10–15 скриптов. А дальше — какие-нибудь младороссы, раздел Европы, Керенский как публицист, как стратег, как оратор и т. д.
Мне кажется, единственная трудность для Вас в этой работе та, что вы не способны представить себе низости уровня. Человеку легче подняться выше своих возможностей (Слуцкий), чем опуститься ниже своих возможностей.
«Этика» всего этого сводится к тому, что писать для «Либерти» надо, если ты можешь делать это с легкостью. Я трачу на скрипт 3 часа, Парамонов — 2, Рубин — 45 минут.
Простите, что затягиваю Вас в эту помойку. Если есть вопросы — готов всячески соответствовать. Готов блюсти также Ваши интересы, сообщать внутреннюю информацию и восхвалят Вас в должных аспектах.
Вчера мы провели с Бродским день в Гр. вилледж, и он раз тридцать повторил: «Марина Ефимова — прелесть». О Вас, извините, ничего не сказал.
Обнимаю.
С.
P.S. Совсем забыл такую вещь. Предложения и скрипты для Тольца (если таковые последуют) нужно посылать не через Гендлера (дабы избежать лишних инстанций и придирок) а прямо в Мюнхен. Лучше всего этого сделать через меня, […] я даже не знаю мюнхенского адреса. Но здесь, на радио, есть так называемый «поуч», что-то вроде телекса, короче, ты отдаешь письмо без адреса, но с фамилией адресата — секретарше, и она посылает его (бесплатно, так что не наклеивайте марок) — в Мюнхен, причем письмо (или бандероль) любого объема будет доставлено на следующий день. Жду, обнимаю. Ваш С.
* * *
Ефимов — Довлатову12 ноября 1984 года
Дорогой Сережа!
Поддаваясь Вашему нажиму, послал Гендлеру письмо и три переведенных статьи — на пробу. Название для предполагаемого цикла передач: «Новости советологии». Однако очень прошу Вас — не вкладывайте в поддержку этого проекта слишком много сил. Даже самый удачный исход ничего не изменит в нашем финансовом положении, а нагрузка у меня такова, что ни на что новое времени нет, нет, нет.