Страница:
Посылаю Лене производственный подарок — очень удобные наборы всяких значков, необходимых в нашем печатном деле. Вас же прошу прислать мне штук 5 экземпляров книги «Марш одиноких»: один в подарок, остальные для заказчиков, которые откуда-то прознали про книгу и требуют ее у нас.
Всех благ, обнимаю,
Игорь.
19 ноября 1984 года
Дорогой Игорь!
Сегодня я был в городе, забрал Вашу рукопись у Пети и беседовал коротко с Гендлером. Он был перед праздниками в цейтноте, успел только сказать, что просит Вас позвонить ему на работу — коллектом [т. е. за счет того, кому звонят]. Напоминаю телефон: 397-5322 зовут его Юрий Львович. Видимо, его всерьез заинтересовало Ваше предложение. Как правило, он ведет себя пассивнее.
Получил письмо от Вадима Белоцерковского, в котором он пишет, что «ниже Солженицына в эмиграции не опускался ни один человек».
Да, еще одна новость, вернее — сплетня. Зиновьев, якобы, звонил Владимову, советовался насчет возвращения домой. Надо сказать, что последнее интервью — хорошая база для такого шага.
Кажется, я говорил Вам, что виделся с Бродским, и в какой-то момент Иосиф не без досады (как мне показалось) обронил: «Солжа пригласят, а меня нет».
Посылаю Вам копии двух рецензий (если это можно назвать рецензиями) на Людкины книжки. Ну, скажите, мне по совести, есть ли в них хоть какая-то почва для обиды, хоть какая-то тайная злоба или насмешка? Разве они не полностью комплиментарны, насколько это прилично и правдоподобно? А я на этот раз даже боюсь посылать ей копию, не могу предугадать, что именно вызовет ее раздражение.
Я виделся с Людой в Америке раз шесть, и все наши встречи заканчивались ссорой. Видно, мне разрешается быть только спившимся люмпеном с сотней страниц неопубликованных произведений. Это довольно грустно. Все же Леша Лосев, например, человек яркий, талантливый, ученый, но более или менее посторонний, а с Людой я, действительно, дружил и признаю, что многим ей обязан. И так далее.
Тоска в Нью-Йорке смертная. Хоть из дома не выходи. Все русские сообщества, начинания и круги проникнуты каким-то очевидным неблагородством. Идеализм полностью и окончательно заглох, даже от Шрагина можно услышать: «Лишь бы деньги платили». Как все-таки ужасно, что у нас такая ненормальная родина, было бы у нас дома что-то вроде какой-нибудь засраной Италии, как бы мы замечательно жили. Отсюда даже Лида Потапова мне кажется солнцем, не говоря о Крайчике.
Всех обнимаю. Простите за уныние.
Ваш С. Довлатов.
20 ноября 1984 года
Дорогой Игорь!
Я с большим увлечением прочитал начало Вашей рукописи. Петя и Саша абсолютно не правы. Они говорили мне: «Русские читатели не знают всех наших источников, которыми пользовался Ефимов». Но это-то как раз и хорошо, потому что создает выигрышную, спекулятивно-выигрышную для журнала ситуацию: «Американцы не смогли разобраться в убийстве собственного президента, а наш русский писатель-эмигрант Ефимов — разобрался». Как раз Перельман более или менее прав был, требуя сокращений: ему бы для такой публикации потребовалось два года. А в «7 днях» можно было бы пропустить книгу за 3–4 месяца. Но черт с ними. Кстати, рукопись можно было бы давать любыми порциями, хоть по 2–3 страницы, поскольку есть общая идея — «заговор или не заговор», а дальше уж каждый отрывок вполне самостоятелен. Вы, наверное, догадываетесь, как я не люблю читать непонятные тексты, но здесь — все понятно, никакая дополнительная компетентность не обязательна, мысль работает без пауз, язык прекрасный — деловой и точный, нормальная доза юмора и т. д.
Вы когда-то сказали мне, что вне беллетристики чувствуете себя более уверенно. Извините за подлянку, но это чувствуется. Все же голова у Вас самый качественный орган, да и юристом, наверное, Вы могли бы стать очень даже неплохим, хоть бы даже и следователем. Короче, ждем продолжения, Лена уже дочитывает начало, мама с папашей — на очереди.
Перехожу к замечаниям. Они настолько мелкие и вкусовые, что я хотел вообще их не делать, но решил, что Вы подумаете, будто я ленюсь.
В рукописи, которую я получил от Пети, отсутствуют 106-я, 107-я, 110-я, 111-я и 112-я страницы. Мне, откровенно говоря, не хочется Пете по этому поводу звонить, они жутко неаккуратные люди, будет долгий разговор с уверениями, что так и было, видимся мы редко и без особой любви. Короче, нельзя ли получить копию этих страниц, и тогда в конце концов у меня скопится весь полный текст. Или он Вам нужен срочно?
В заключение благодарю Вас за приятную и редкостную возможность сказать писателю без вранья и притворства, что тебе очень нравится его произведение. Такое со мной было раз восемь в жизни.
Недавно я сказал Поповскому комплимент о «Вавилове», но Маркуша продолжает называть меня «господин Довлатов». Вообще, слово «господин» в эмиграции — тонкая шпилька. То есть, вежливость несет почти единственную функцию — оскорбления. Помню, Максимов в одном письме назвал меня «мусью», наверное, хотел сказать — «жид». А более сдержанный Буковский, коря меня за что-то, говорил: «сударь мой».
Поздравляю Вас. Будьте здоровы.
С.
26 ноября 1984 года
Дорогой Сережа!
Рад, что «Кеннеди» Вас заинтересовал. Спасибо за замечания — почти все справедливы. Петя и Саша не виноваты в потере страниц: это я вынимал для переводчика. Посылаю недостающие. Вложите их на место и держите рукопись пока у себя.
Обнимаю, Ваш
Игорь.
28 ноября 1984 года
Дорогой Игорь!
Я несколько запутался со списками — кому я послал книжку «Наши» и кому не послал, если Вам послал, то всучу на АТСИЛовской конференции, где Вы, надеюсь, будете. Кстати, мы приобрели сносную раскладушку для гостей, с матрасом, на прочной железной раме.
В «Ньюйоркере» я был, виделся с Линдой Эшер и спросил о Вашей статье, сопроводив это все надлежащими аттестациями. Но Линда уверенно сказала, что «Ньюйоркер» публикует лишь статьи, заказанные редакцией. Вообще, мне как-то не удается быть полезным своим знакомым. Марк Гиршин, например, дал мне перевод главы из «Брайтон Бич» и попросил показать его Анн Фридман — чтобы всего лишь убедиться, хороший перевод или не очень. Для этого, как Вы понимаете, достаточно прочитать две-три страницы, но эта тихая, елейная, нежная и плаксивая сука, получающая 50 % гонорара даже за те издания «Компромисса» (норвежское и датское), где перевод делается непосредственно с русского оригинала, отказалась читать, заявив, что неэтично оценивать чужую работу. По-моему, врет и ленится. К сожалению, во-первых, очень велика моя робость по отношению к туземцам, и во-вторых, ощущение зависимости от той же Ани или «Ньюйоркера», вечно дрожу от страха и от всех завишу, а то хотелось бы всем сказать, что я о них думаю. Есть ощущение, что процент свинства среди американцев близок к отечественным показателям.
Между прочим, рассказ, который появится в «Ньюйоркере» буквально на днях, исковеркан цензурой, самой настоящей: еврей плохим быть не может, коммуниста ругать не надо — все это у них называется: «не потакайте стереотипам». Из одного моего рассказа в «Ньюйоркере» выкинули «резиновый пенис», такая у них стыдливость, причем этот пенис фигурировал, как Вы догадываетесь, в самом невинном и юмористическом контексте, а вовсе не по прямому назначению.
В Нью-Йорке — скука и низость, «Русское слово» набито холуями, С.К. […] — капризный самодовольный дурак. Палей — шпана, Соломон Шапиро всегда стремится в дорогой и неуютный ресторан, Гриша, при всей его доброте, все чего-то хитрит, Бродский недоступен, Леша Лосев не отвечает на письма, содержащие легко выполнимые просьбы, и так далее. Я почти не выхожу из дому, слава Богу, есть такая возможность. Лучше всех ведут себя малознакомые американцы.
Мой сыночек Коля выбросил в окно мои часы. Катя снизошла до желания поступить в колледж. Лена абсолютно не меняется, за что ее и уважаю, даже одета примерно так же, как в Ленинграде. Я хочу написать повесть «Невидимая газета», продолжение «невидимой книги», но на американском материале.
Надеюсь, у Вас все более или менее в порядке. Надеюсь также, что будет от Вас телефонный кол [call, звонок] или письмо, чтобы знать, когда Вы приедете и прильнете ли к нашей раскладушке, которая называется «Игорева раскладушка», потому что хуже всех отнеслись к нашим диванам именно Вы.
Всех обнимаю. Женскому полу любовь и привет.
Ваш С. Довлатов.
Декабрь 1984 года
Дорогой Игорь!
Получил бумаги: предисловие (в котором я, единственный из участников сборника, не упомянут), библиографические справки и титул. Над обложкой продолжаю думать, надеюсь, что-нибудь придет мне в голову.
Кстати, не хотите ли Вы дать «шестидесятые» — цифрой? Вот так «60-х». Получится элегантный треугольник:
ИЗБРАННЫЕ РАССКАЗЫ
60-Х
Предисловие не слишком яркое, но вполне культурное, строгое, то есть на уровне. Данные в библиографической справке обо мне — соответствуют. Об остальных, кого я знаю, тоже.
Замечания, если Вас это не рассердит, такие. Законность моего участия в сборнике мне трудно обсуждать. Сначала мне казалось, что я буду чересчур выделяться. Но, поскольку там большая ленинградская колония, я, вроде бы, успокоился. Единственное, что безусловно — рассказ мой написан не в 60-е, а в 70-е годы, но этого, кроме нас с Вами, никто может и не знать, никаких примет именно этого десятилетия там, кажется, нету.
Жаль, что Вы, не включили рассказ Грачева. Я думаю, его книжку «Где твой дом» можно было раздобыть.
И еще. Кто уж, действительно, выделяется, так это Ржевский. Поверьте, я говорю это не потому, что он мне не нравится. Во всяком случае, я согласен, что он профессиональный писатель. Так что, дело, разумеется, не в качестве. Дело в том, что он — единственный «иностранец», единственный, кто в 60-е годы жил на Западе. Если уж включать Ржевского, то надо было представить какую-то группу иностранцев, хотя бы из трех человек. Например, добиться разрешения у Веры Еве. на публикацию рассказа Набокова и дать еще кого-то, кто из эмигрантов писал что-то стоящее в 60-е годы: Берберова, Яновский, Адамович (у него есть рассказы, не только критика и стихи), Борис Зайцев, Алданов (не помню, когда он умер, но сравнительно недавно), Осоргин и т. д. А так получается — советская литература + Ржевский.
Я понимаю, что эти замечания бессмысленны, переделывать ничего Вы, естественно, не будете, но полуеврей все же не может обойтись без замечаний. Кроме того, вы знаете, как я рад, что Вы затеяли это творческое начинание, и как я благодарен, что меня не вполне законно в эту шикарную книжку включили. Так что, надеюсь, Вы не сердитесь.
Знаете, что говорил Бунин в 70 лет, будучи Нобелевским лауреатом? Он говорил:
«До сих пор, как только увижу свое имя в печати, испытываю в этом месте (он кладет руку на сердце) что-то наподобие оргазма».
Разрешите дать Вам один пластический совет. Поставьте слово «Эрмитаж» на обложке крупнее, чем обычно, то есть, подчеркните, что это Ваше создание, книга «Эрмитажа». Таким образом Вы подготовите почву для альманаха «Эрмитаж», который, я надеюсь, рано или поздно, появится. Между прочим, и «Руссика-81» и Гришкина «Часть речи» продались хорошо, к здешним альманахам, видно, есть какой-то интерес.
Посылаю Вам копию новогодней передачи о русских издательствах в Америке.
Пока что, будьте здоровы. Поздравьте всех Ваших с Новым годом.
Да, если будет какая-то оказия, напишите одну фразу — как Вам статья Проффера? Тут о ней много разговоров. Мне статья решительно не понравилась. Даже обидно за Карла, жаль, что его последняя публикация так поверхностна. Неужели он всерьез считал, что Раковый корпус» ниже «Железки» Аксенова?
Всех обнимаю. С праздником!
У нас все более или менее в порядке.
Ваш С.
7 декабря 1984 года
Дорогой Игорь!
Известие о Вашем переезде — огромная радость. И дело, конечно, не только в возможности встреч и бесед. Уверен, что перемена места ликвидирует явный и несправедливый пробел в Ваших творческих делах: Вы начнете печататься и издаваться по-английски. А также сможете вступать в контакты с американскими (ленивыми) журналистами.
С Гендлером («Либерти») мы беседовали о Вас и решили, что лучше по Вашем приезде организовать с Вами широкое политическое интервью, чтобы сразу показать Ваши возможности, а дальше уж — как Вы захотите. Мюнхенское начальство уже будет знать, на что Вы способны. Я знаю, что они дико нуждаются в убедительном консерваторе, но не в жлобоватом Днепрове, а в консерваторе с человеческим лицом. Год два назад они так и не смогли найти ни одного публициста, который сумел бы высказаться убедительно за смертную казнь и не добавил бы при этом, что всех черных надо отправить в Африку.
Новость у нас такая — закрылся журнал «7 дней». В последнем номере, который вышел сегодня: прерванная на середине публикация Поповского («продолжение в след. номере») и очень грубая статья Проффера о Солженицыне. В результате, в связи с закрытием на этом номере, возникнут три смешных предположения, три версии: часть подумает, что «закрыли из-за Солженицына», сам Солженицын, который, как выяснилось, все читает, скажет: «Господь покарал моих хулителей», а наш друг Поповский будет уверен, что журнал лопнул, не выдержав напора его таланта.
Посылаю Вам копию скрипта про Терезу [радио-рецензия на книгу Дмитрия Мережковского «Маленькая Тереза»].
Ваш С. Довлатов.
22 декабря 1984 года
Дорогой Игорь! Посылаю макет обложки. Понравится — хорошо, нет
— не обижусь.
Не худо бы в выходных данных указать:
«На передней обложке использован фрагмент графической композиции Сиима Аннаса».
Это таллинский художник, живет в Союзе, так что претензий не будет. Вот как его работа обозначена в каталоге:
Siim Annus. 69. Untitled. 1976. From a set of seven. Ink drawing. 32 x 32 cm.
He исключено, что его фамилия звучит как «Аннус». Но слово «Аннус» невоспроизводимо. Еще лучше дать эту фразу мелким шрифтом по-английски. А можно вообще ничего не указывать.
Знаете, если сборник пойдет хорошо, то можно со временем соорудить ленинградский выпуск, можно даже прозу и стихи: Бродский, Кушнер, Лосев, Соснора, Глеб Семенов, Лена Шварц, Галушко, Кумпан, Вольф, Рид Грачев, Горожане, Битов, Попов и т. д. Единственная моральная сложность — увязать Бродского с Бобышевым. Мне-то на Вашем месте было бы проще, мне Димины стихи вообще не нравятся, независимо от его вражцы с Иосифом. Знаете ли Вы, что Дима уже здесь написал цикл стихов с отвратительным названием «Милые оки», то есть
— штат (или город) Милуоки. По-моему, ужас.
Не звонила ли Вам чувиха по имени Джоан? Она пишет для «Коламбия джорнелизм».
Пока что, будьте здоровы. Всех обнимаю.
Ваш С.
24 декабря 1984 года
Дорогой Сережа!
Посылаю очередные печатные комплименты в адрес Ваших писаний подшейте их к коллекции.
В составлении «Избранных рассказов», конечно, имели место издательские пристрастия и вкусовщина. Рассказы Грачева мне никогда не нравились» Ржевский — наш друг, покровитель, милейший человек и до сих пор активно пишущий писатель. На пороге 85-летия он заслужил хотя бы малую толику признания. «Добиться разрешения у Веры Евсеевны» — это мне понравилось. Тут уж Вы звучите, как любой американский профессор, который говорит: «Ну почему Вы не добиваетесь, чтобы Ваши собственные произведения разрешили Вам вывезти из СССР открыто»? Дальше идет перечисление значительных писателей 1930-40-х годов — невозможно включать хронологически. Я жалею, что не вставил Вольфа, но у меня нет его согласия, и я боюсь.
Спасибо за неустанную пропаганду «Эрмитажа» по радио. Но одно я прошу, прошу, прошу исключить навсегда, даже если удобно вырезать из старой статьи-передачи и вставить в новую: любые упоминания о вэнити-пресс, об «издательстве тщеславия». Вы ведь знаете, что первой у нас вышла книга Аверинцева — при всей нашей нищете. Вы знаете, что за деньги авторов печатают и все остальные, включая Ардис, — у вас же получается, будто это отличительная черта «Эрмитажа». Вы знаете, сколько денежных книг мы отвергли, включая Вашего Сагаловского, Игоря Бирмана и многих других. Самое ужасное: Вы начинаете перечислять, кто издавался за свои деньги, кто за наши. Это убийственно для наших авторов. Я категорически запрещаю себе и Марине говорить с чужими на эти темы и теперь жалею, что под рюмку проговорился в разговоре с Вами, — но мы просто не привыкли держать что-то в секрете от Вас.
Сережа, это не втык, а вопль-мольба на будущее: исключите эту тему из своих, писаний и разговоров.
Увидимся в конце января. Надеюсь, к тому времени уже что-то будет для Лены (но без гарантии).
Всем привет, дружески
Игорь.
28 декабря 1984 года
Дорогой Игорь!
Никаких упоминаний об «издательстве тщеславия», разумеется, больше не будет, но вообще-то я пишу об этом в седьмой раз, и Вы никаких претензий не выражали. А может быть, я туповат и не расслышал Ваших претензий. Во всяком случае мной руководили самые добрые чувства, мне казалось, что это красиво. Короче, с этим покончено, вообще, о деньгах и механизмах не буду заикаться, речь пойдет только о книгах. Ради Бога, простите, что невольно огорчил Вас, никого из Ваших авторов, как Вы догадываетесь, я унизить не хотел, и никакого злорадства по отношению к коллеге, издающемуся за собственный счет, у меня не может быть. Разве что речь зашла бы о каких-то праздных богачах и графоманах. Но богачи книг не пишут.
В составлении «Избранных рассказов» вкусовщина и пристрастия, действительно, имели место, но не мне на это жаловаться, поскольку сам я проник в этот сборник именно благодаря пристрастиям и вкусовщине. Тем не менее, как человек патологического занудства, продолжаю спорить. Ржевский плох не сам по себе, а тем, что один-единственный иностранец. Положим, Вера Евсеевна, действительно, трудная женщина. (Хотя презираемый Вами Поляк два рассказа у нее получил вполне законно.) Оставим Набокова. Из тех, кого Вы называете «значительными писателям 30-х — 40-х годов», Берберова и Яновский живы, причем Берберова выглядит на двадцать лет моложе Дины Виньковецкой, а Яновский ходит на лыжах и гоняет по озерам на скутере, что же касается Зайцева, Газданова и Адамовича, то они умерли «в районе» 70-го года. Соснора, например, был знаком со всеми троими. Но это так, к слову. Книга получится замечательная и даже странно, что никто («Ардис»?) не выпустил такую пять лет назад.
Помимо ленинградского сборника, о котором я Вам писал, можно было бы со временем составить небольшую книжку «Памяти Дара». Могли бы что-то написать Вы, Косцинский, Марамзин, Серман — Зернова, Слава Паперно и я + трое или четверо израильтян, которых организует Руфь Александровна. Могла бы получиться хорошая книжка. Я очень надеюсь, что Вы будете разрастаться и богатеть, и тогда, лет через пять, все это станет реальным.
Могу Вам сообщить, что «Руссика» переживает финансовые затруднения. Я предложил им книжку, которую соорудили мы с Сагаловским и Бахчаняном, они тут же сказали — берем и поклялись, что выпустят в течение полугода, но Сумеркин в ответ на мои слова:
«вы хоть и жулики, зато у вас есть деньги», по секрету рассказал, что у них два года лежат шесть абсолютно готовых, набранных и сверстанных книг. Даже стихи Нины Берберовой, которая выступает у них в той же роли, что у Вас — Ржевский, они держали около трех лет. Ну чего бы, спрашивается, им держать готовые книги да еще с покрытыми накладными расходами?
Вот такие дела. Габи мелок и некультурен. Гриша, при всей моей к нему любви, не работник и ничего не сделает, если ему на голову не упадет с небоскреба чемодан с деньгами. «Ардис», что бы я ни писал в своих передачах, пока вырабатывает то, что начал Карл. Возможности Эллендеи проявятся через год, а то и через два. Мне не верится, что она потащит этот воз в прежнем темпе и масштабе. И тут выплываете Вы, холодный, черствый, аскетичный, где-то рядом мы с Леной, а за оградой рыдает Ле Карре и просит Вас издать его новую книгу хотя бы за его собственный счет. И единственное его условие, чтобы был кораблик на обложке.
При всем при этом должен Вам сказать, что орвелловский год напоследок ударил по нашему семейству. Лена больна, Коля болеет вторую неделю, у него целая серия не страшных, но противных болезней, даже я простудился и чуть не умер от страданий, потому что совершенно не имею к этому привычки, даже наша нянька больна, получила ожоги, туша своего воспламенившегося от газа мужа по имени Шурик (76 лет), он чего-то хлопотал у газовой плиты и у него загорелись волосы и синтетическая пижама, Шурик в больнице, нянька лечится дома. И наконец, у Глаши [собака Довлатовых] стали отниматься ноги, мы повезли ее в клинику, там обнаружилась опухоль в матке, вчера ей сделали операцию, все это довольно дорого, а главное — не решает проблему, а только отдаляет всякие неприятные события. Тут меня приятно удивила Катя. Я стал ей объяснять в клинике, что без операции Глаша точно и быстро погибнет, а если сделать операцию, то мы продлим ей жизнь на полгода, и что 600 долларов за это надо уплатить. Но Катя сказала, что если бы операция продлила Глашину жизнь на три недели, то все равно надо ее сделать. Такого я от бессердечной американки не ожидал и был, признаться, растроган.
В Новый год будем сидеть дома, без выпивки и с вытянутыми физиономиями.
Слышали ли Вы что Охапкин в психиатрической больнице? Представляю, что он им там задвигает по метафизической части. Его никогда в жизни не выпустят.
Витю Шерали приняли в Союз писателей, но он тем не менее выбросился из окна. Остался жив, но сильно покалечен.
Слышал на «Либерти» интервью с Косцинским — у него абсолютно старческий, жалкий голосок. А год назад в Нью-Йорке он был очень даже ничего.
Извините, что мучаю Вас всякими печальными событиями.
С Новым Годом! Может, он будет лучше предыдущего.
Ваш С. Довлатов.
P.S. Спасибо за рецензию. Штату Оклахома низко кланяюсь. Жаль, что «Заповедник» трудно перевести. Все говорят, что это моя лучшая книжка. С.
2 января 1985 года
Дорогой Сережа!
Обложку получили и с благодарностью принимаем. Только заменим английское слово на русский ЭРМИТАЖ — Вы не против? Где издан каталог с этой графической композицией? Мне не нравится дата 1976. Мне немного тревожно брать на себя ответственность за кражу художественной идеи. Я бы предпочел написать «Оформление обложки С.Довлатова». Что Вы об этом думаете?
Спасибо за фотографию. Вы на ней похожи на пирата Флинта в отставке. Я вспомнил, что в настенном фотоиконостасе в Вашей квартире я представлен лишь тенью за спиной Бродского. Посылаю нечто менее расплывчатое — на всякий случай.
Конференция в Вашингтоне прошла для нас с успехом — и книг продали, и себя показали. Чуть ли не половина докладов была об эмигрансткой литературе. Даже про меня был доклад, правда, сделанный моим переводчиком. Зато о Соколове был целый семинар, возглавляемый Аксеновым. Там вообще оформляется какой-то воинственный отряд модернистов, которые решили держаться плечом к плечу. Например, Поль Дебрецени делал довольно разносный доклад об «Ожоге» и «Железке». Только он открыл рот, дверь открылась и вошли строем:
Илья Левин, Бахыт Кенжеев с женой, Бобышев, Цветков. Строго и неодобрительно выслушали (Поль говорил очень толково) и немедленно покинули зал. Нас все поздравляли с переездом в Нью-Йорк, я тут же получил приглашение на две лекции в Бостон.
Мы надеемся появиться в Нью-Джерси к вечеру 20 января.
Чувиха по имени Джоан не звонила, но какой-то русский эмигрант разговаривал от ее имени (так я думаю) с моей мамой, которая оставалась в пустом доме.
Всего доброго,
Ваш Игорь.
3 января 1985 года
Дорогой Игорь!
Посылаю на всякий случай фото (какое есть) Успенского. В НРС поместили куцую заметку-извещение [о смерти К-В.Косцинского (Успенского)]. Козловский подтвердил, что причина этого свинства — во мне. Мой текст они давать не хотели, а собственных сведений у них хватило только на информацию. Хотя я, между прочим, писал Седыху, что можно как угодно править и любой фамилией подписать. Он — мелкая гадина.
Сегодня читал 41-й номер «Континента» с Вашей рецензией на Дору Штурман. Так вот, от всех редакционных приписок, колонок, дополнений Максимова веет ужасной пошлостью. Слог абсолютно хамский. Это противно даже в тех случаях, когда с Максимовым почти согласен. Например, в случае с Генрихом Бёллем.
Кстати, есть ли у Вас экземпляр 41-го «Конт-та»? Мой папаша его выписывает, могу изъять у него для Вас.
Ну, всего доброго.
С.
4 января 1985 года
Дорогой Игорь!
Рад, что обложка подошла. Каталог с этой ничтожной графической композицией издан Глезером, и, как я совершенно уверен, включена туда «композиция» без ведома автора.
Вы пишете: «Мне немного тревожно брать на себя ответственность за кражу художественной идеи. Я бы предпочел написать — оформление обложки С.Довлатова».
Вы — чистоплюй и педант. Я охотно беру на себя ответственность «за кражу», напишите, что оформление мое. Работая в «Новом американце», я столько украл и до такой степени чувствовал себя безнаказанным, что всякое представление о творческой собственности атрофировалось.
Всех благ, обнимаю,
Игорь.
* * *
Довлатов — Ефимову19 ноября 1984 года
Дорогой Игорь!
Сегодня я был в городе, забрал Вашу рукопись у Пети и беседовал коротко с Гендлером. Он был перед праздниками в цейтноте, успел только сказать, что просит Вас позвонить ему на работу — коллектом [т. е. за счет того, кому звонят]. Напоминаю телефон: 397-5322 зовут его Юрий Львович. Видимо, его всерьез заинтересовало Ваше предложение. Как правило, он ведет себя пассивнее.
Получил письмо от Вадима Белоцерковского, в котором он пишет, что «ниже Солженицына в эмиграции не опускался ни один человек».
Да, еще одна новость, вернее — сплетня. Зиновьев, якобы, звонил Владимову, советовался насчет возвращения домой. Надо сказать, что последнее интервью — хорошая база для такого шага.
Кажется, я говорил Вам, что виделся с Бродским, и в какой-то момент Иосиф не без досады (как мне показалось) обронил: «Солжа пригласят, а меня нет».
Посылаю Вам копии двух рецензий (если это можно назвать рецензиями) на Людкины книжки. Ну, скажите, мне по совести, есть ли в них хоть какая-то почва для обиды, хоть какая-то тайная злоба или насмешка? Разве они не полностью комплиментарны, насколько это прилично и правдоподобно? А я на этот раз даже боюсь посылать ей копию, не могу предугадать, что именно вызовет ее раздражение.
Я виделся с Людой в Америке раз шесть, и все наши встречи заканчивались ссорой. Видно, мне разрешается быть только спившимся люмпеном с сотней страниц неопубликованных произведений. Это довольно грустно. Все же Леша Лосев, например, человек яркий, талантливый, ученый, но более или менее посторонний, а с Людой я, действительно, дружил и признаю, что многим ей обязан. И так далее.
Тоска в Нью-Йорке смертная. Хоть из дома не выходи. Все русские сообщества, начинания и круги проникнуты каким-то очевидным неблагородством. Идеализм полностью и окончательно заглох, даже от Шрагина можно услышать: «Лишь бы деньги платили». Как все-таки ужасно, что у нас такая ненормальная родина, было бы у нас дома что-то вроде какой-нибудь засраной Италии, как бы мы замечательно жили. Отсюда даже Лида Потапова мне кажется солнцем, не говоря о Крайчике.
Всех обнимаю. Простите за уныние.
Ваш С. Довлатов.
* * *
Довлатов — Ефимову20 ноября 1984 года
Дорогой Игорь!
Я с большим увлечением прочитал начало Вашей рукописи. Петя и Саша абсолютно не правы. Они говорили мне: «Русские читатели не знают всех наших источников, которыми пользовался Ефимов». Но это-то как раз и хорошо, потому что создает выигрышную, спекулятивно-выигрышную для журнала ситуацию: «Американцы не смогли разобраться в убийстве собственного президента, а наш русский писатель-эмигрант Ефимов — разобрался». Как раз Перельман более или менее прав был, требуя сокращений: ему бы для такой публикации потребовалось два года. А в «7 днях» можно было бы пропустить книгу за 3–4 месяца. Но черт с ними. Кстати, рукопись можно было бы давать любыми порциями, хоть по 2–3 страницы, поскольку есть общая идея — «заговор или не заговор», а дальше уж каждый отрывок вполне самостоятелен. Вы, наверное, догадываетесь, как я не люблю читать непонятные тексты, но здесь — все понятно, никакая дополнительная компетентность не обязательна, мысль работает без пауз, язык прекрасный — деловой и точный, нормальная доза юмора и т. д.
Вы когда-то сказали мне, что вне беллетристики чувствуете себя более уверенно. Извините за подлянку, но это чувствуется. Все же голова у Вас самый качественный орган, да и юристом, наверное, Вы могли бы стать очень даже неплохим, хоть бы даже и следователем. Короче, ждем продолжения, Лена уже дочитывает начало, мама с папашей — на очереди.
Перехожу к замечаниям. Они настолько мелкие и вкусовые, что я хотел вообще их не делать, но решил, что Вы подумаете, будто я ленюсь.
В рукописи, которую я получил от Пети, отсутствуют 106-я, 107-я, 110-я, 111-я и 112-я страницы. Мне, откровенно говоря, не хочется Пете по этому поводу звонить, они жутко неаккуратные люди, будет долгий разговор с уверениями, что так и было, видимся мы редко и без особой любви. Короче, нельзя ли получить копию этих страниц, и тогда в конце концов у меня скопится весь полный текст. Или он Вам нужен срочно?
В заключение благодарю Вас за приятную и редкостную возможность сказать писателю без вранья и притворства, что тебе очень нравится его произведение. Такое со мной было раз восемь в жизни.
Недавно я сказал Поповскому комплимент о «Вавилове», но Маркуша продолжает называть меня «господин Довлатов». Вообще, слово «господин» в эмиграции — тонкая шпилька. То есть, вежливость несет почти единственную функцию — оскорбления. Помню, Максимов в одном письме назвал меня «мусью», наверное, хотел сказать — «жид». А более сдержанный Буковский, коря меня за что-то, говорил: «сударь мой».
Поздравляю Вас. Будьте здоровы.
С.
* * *
Ефимов — Довлатову26 ноября 1984 года
Дорогой Сережа!
Рад, что «Кеннеди» Вас заинтересовал. Спасибо за замечания — почти все справедливы. Петя и Саша не виноваты в потере страниц: это я вынимал для переводчика. Посылаю недостающие. Вложите их на место и держите рукопись пока у себя.
Обнимаю, Ваш
Игорь.
* * *
Довлатов — Ефимову28 ноября 1984 года
Дорогой Игорь!
Я несколько запутался со списками — кому я послал книжку «Наши» и кому не послал, если Вам послал, то всучу на АТСИЛовской конференции, где Вы, надеюсь, будете. Кстати, мы приобрели сносную раскладушку для гостей, с матрасом, на прочной железной раме.
В «Ньюйоркере» я был, виделся с Линдой Эшер и спросил о Вашей статье, сопроводив это все надлежащими аттестациями. Но Линда уверенно сказала, что «Ньюйоркер» публикует лишь статьи, заказанные редакцией. Вообще, мне как-то не удается быть полезным своим знакомым. Марк Гиршин, например, дал мне перевод главы из «Брайтон Бич» и попросил показать его Анн Фридман — чтобы всего лишь убедиться, хороший перевод или не очень. Для этого, как Вы понимаете, достаточно прочитать две-три страницы, но эта тихая, елейная, нежная и плаксивая сука, получающая 50 % гонорара даже за те издания «Компромисса» (норвежское и датское), где перевод делается непосредственно с русского оригинала, отказалась читать, заявив, что неэтично оценивать чужую работу. По-моему, врет и ленится. К сожалению, во-первых, очень велика моя робость по отношению к туземцам, и во-вторых, ощущение зависимости от той же Ани или «Ньюйоркера», вечно дрожу от страха и от всех завишу, а то хотелось бы всем сказать, что я о них думаю. Есть ощущение, что процент свинства среди американцев близок к отечественным показателям.
Между прочим, рассказ, который появится в «Ньюйоркере» буквально на днях, исковеркан цензурой, самой настоящей: еврей плохим быть не может, коммуниста ругать не надо — все это у них называется: «не потакайте стереотипам». Из одного моего рассказа в «Ньюйоркере» выкинули «резиновый пенис», такая у них стыдливость, причем этот пенис фигурировал, как Вы догадываетесь, в самом невинном и юмористическом контексте, а вовсе не по прямому назначению.
В Нью-Йорке — скука и низость, «Русское слово» набито холуями, С.К. […] — капризный самодовольный дурак. Палей — шпана, Соломон Шапиро всегда стремится в дорогой и неуютный ресторан, Гриша, при всей его доброте, все чего-то хитрит, Бродский недоступен, Леша Лосев не отвечает на письма, содержащие легко выполнимые просьбы, и так далее. Я почти не выхожу из дому, слава Богу, есть такая возможность. Лучше всех ведут себя малознакомые американцы.
Мой сыночек Коля выбросил в окно мои часы. Катя снизошла до желания поступить в колледж. Лена абсолютно не меняется, за что ее и уважаю, даже одета примерно так же, как в Ленинграде. Я хочу написать повесть «Невидимая газета», продолжение «невидимой книги», но на американском материале.
Надеюсь, у Вас все более или менее в порядке. Надеюсь также, что будет от Вас телефонный кол [call, звонок] или письмо, чтобы знать, когда Вы приедете и прильнете ли к нашей раскладушке, которая называется «Игорева раскладушка», потому что хуже всех отнеслись к нашим диванам именно Вы.
Всех обнимаю. Женскому полу любовь и привет.
Ваш С. Довлатов.
* * *
Довлатов — ЕфимовуДекабрь 1984 года
Дорогой Игорь!
Получил бумаги: предисловие (в котором я, единственный из участников сборника, не упомянут), библиографические справки и титул. Над обложкой продолжаю думать, надеюсь, что-нибудь придет мне в голову.
Кстати, не хотите ли Вы дать «шестидесятые» — цифрой? Вот так «60-х». Получится элегантный треугольник:
ИЗБРАННЫЕ РАССКАЗЫ
60-Х
Предисловие не слишком яркое, но вполне культурное, строгое, то есть на уровне. Данные в библиографической справке обо мне — соответствуют. Об остальных, кого я знаю, тоже.
Замечания, если Вас это не рассердит, такие. Законность моего участия в сборнике мне трудно обсуждать. Сначала мне казалось, что я буду чересчур выделяться. Но, поскольку там большая ленинградская колония, я, вроде бы, успокоился. Единственное, что безусловно — рассказ мой написан не в 60-е, а в 70-е годы, но этого, кроме нас с Вами, никто может и не знать, никаких примет именно этого десятилетия там, кажется, нету.
Жаль, что Вы, не включили рассказ Грачева. Я думаю, его книжку «Где твой дом» можно было раздобыть.
И еще. Кто уж, действительно, выделяется, так это Ржевский. Поверьте, я говорю это не потому, что он мне не нравится. Во всяком случае, я согласен, что он профессиональный писатель. Так что, дело, разумеется, не в качестве. Дело в том, что он — единственный «иностранец», единственный, кто в 60-е годы жил на Западе. Если уж включать Ржевского, то надо было представить какую-то группу иностранцев, хотя бы из трех человек. Например, добиться разрешения у Веры Еве. на публикацию рассказа Набокова и дать еще кого-то, кто из эмигрантов писал что-то стоящее в 60-е годы: Берберова, Яновский, Адамович (у него есть рассказы, не только критика и стихи), Борис Зайцев, Алданов (не помню, когда он умер, но сравнительно недавно), Осоргин и т. д. А так получается — советская литература + Ржевский.
Я понимаю, что эти замечания бессмысленны, переделывать ничего Вы, естественно, не будете, но полуеврей все же не может обойтись без замечаний. Кроме того, вы знаете, как я рад, что Вы затеяли это творческое начинание, и как я благодарен, что меня не вполне законно в эту шикарную книжку включили. Так что, надеюсь, Вы не сердитесь.
Знаете, что говорил Бунин в 70 лет, будучи Нобелевским лауреатом? Он говорил:
«До сих пор, как только увижу свое имя в печати, испытываю в этом месте (он кладет руку на сердце) что-то наподобие оргазма».
Разрешите дать Вам один пластический совет. Поставьте слово «Эрмитаж» на обложке крупнее, чем обычно, то есть, подчеркните, что это Ваше создание, книга «Эрмитажа». Таким образом Вы подготовите почву для альманаха «Эрмитаж», который, я надеюсь, рано или поздно, появится. Между прочим, и «Руссика-81» и Гришкина «Часть речи» продались хорошо, к здешним альманахам, видно, есть какой-то интерес.
Посылаю Вам копию новогодней передачи о русских издательствах в Америке.
Пока что, будьте здоровы. Поздравьте всех Ваших с Новым годом.
Да, если будет какая-то оказия, напишите одну фразу — как Вам статья Проффера? Тут о ней много разговоров. Мне статья решительно не понравилась. Даже обидно за Карла, жаль, что его последняя публикация так поверхностна. Неужели он всерьез считал, что Раковый корпус» ниже «Железки» Аксенова?
Всех обнимаю. С праздником!
У нас все более или менее в порядке.
Ваш С.
* * *
Довлатов — Ефимову7 декабря 1984 года
Дорогой Игорь!
Известие о Вашем переезде — огромная радость. И дело, конечно, не только в возможности встреч и бесед. Уверен, что перемена места ликвидирует явный и несправедливый пробел в Ваших творческих делах: Вы начнете печататься и издаваться по-английски. А также сможете вступать в контакты с американскими (ленивыми) журналистами.
С Гендлером («Либерти») мы беседовали о Вас и решили, что лучше по Вашем приезде организовать с Вами широкое политическое интервью, чтобы сразу показать Ваши возможности, а дальше уж — как Вы захотите. Мюнхенское начальство уже будет знать, на что Вы способны. Я знаю, что они дико нуждаются в убедительном консерваторе, но не в жлобоватом Днепрове, а в консерваторе с человеческим лицом. Год два назад они так и не смогли найти ни одного публициста, который сумел бы высказаться убедительно за смертную казнь и не добавил бы при этом, что всех черных надо отправить в Африку.
Новость у нас такая — закрылся журнал «7 дней». В последнем номере, который вышел сегодня: прерванная на середине публикация Поповского («продолжение в след. номере») и очень грубая статья Проффера о Солженицыне. В результате, в связи с закрытием на этом номере, возникнут три смешных предположения, три версии: часть подумает, что «закрыли из-за Солженицына», сам Солженицын, который, как выяснилось, все читает, скажет: «Господь покарал моих хулителей», а наш друг Поповский будет уверен, что журнал лопнул, не выдержав напора его таланта.
Посылаю Вам копию скрипта про Терезу [радио-рецензия на книгу Дмитрия Мережковского «Маленькая Тереза»].
Ваш С. Довлатов.
* * *
Довлатов — Ефимову22 декабря 1984 года
Дорогой Игорь! Посылаю макет обложки. Понравится — хорошо, нет
— не обижусь.
Не худо бы в выходных данных указать:
«На передней обложке использован фрагмент графической композиции Сиима Аннаса».
Это таллинский художник, живет в Союзе, так что претензий не будет. Вот как его работа обозначена в каталоге:
Siim Annus. 69. Untitled. 1976. From a set of seven. Ink drawing. 32 x 32 cm.
He исключено, что его фамилия звучит как «Аннус». Но слово «Аннус» невоспроизводимо. Еще лучше дать эту фразу мелким шрифтом по-английски. А можно вообще ничего не указывать.
Знаете, если сборник пойдет хорошо, то можно со временем соорудить ленинградский выпуск, можно даже прозу и стихи: Бродский, Кушнер, Лосев, Соснора, Глеб Семенов, Лена Шварц, Галушко, Кумпан, Вольф, Рид Грачев, Горожане, Битов, Попов и т. д. Единственная моральная сложность — увязать Бродского с Бобышевым. Мне-то на Вашем месте было бы проще, мне Димины стихи вообще не нравятся, независимо от его вражцы с Иосифом. Знаете ли Вы, что Дима уже здесь написал цикл стихов с отвратительным названием «Милые оки», то есть
— штат (или город) Милуоки. По-моему, ужас.
Не звонила ли Вам чувиха по имени Джоан? Она пишет для «Коламбия джорнелизм».
Пока что, будьте здоровы. Всех обнимаю.
Ваш С.
* * *
Ефимов — Довлатову24 декабря 1984 года
Дорогой Сережа!
Посылаю очередные печатные комплименты в адрес Ваших писаний подшейте их к коллекции.
В составлении «Избранных рассказов», конечно, имели место издательские пристрастия и вкусовщина. Рассказы Грачева мне никогда не нравились» Ржевский — наш друг, покровитель, милейший человек и до сих пор активно пишущий писатель. На пороге 85-летия он заслужил хотя бы малую толику признания. «Добиться разрешения у Веры Евсеевны» — это мне понравилось. Тут уж Вы звучите, как любой американский профессор, который говорит: «Ну почему Вы не добиваетесь, чтобы Ваши собственные произведения разрешили Вам вывезти из СССР открыто»? Дальше идет перечисление значительных писателей 1930-40-х годов — невозможно включать хронологически. Я жалею, что не вставил Вольфа, но у меня нет его согласия, и я боюсь.
Спасибо за неустанную пропаганду «Эрмитажа» по радио. Но одно я прошу, прошу, прошу исключить навсегда, даже если удобно вырезать из старой статьи-передачи и вставить в новую: любые упоминания о вэнити-пресс, об «издательстве тщеславия». Вы ведь знаете, что первой у нас вышла книга Аверинцева — при всей нашей нищете. Вы знаете, что за деньги авторов печатают и все остальные, включая Ардис, — у вас же получается, будто это отличительная черта «Эрмитажа». Вы знаете, сколько денежных книг мы отвергли, включая Вашего Сагаловского, Игоря Бирмана и многих других. Самое ужасное: Вы начинаете перечислять, кто издавался за свои деньги, кто за наши. Это убийственно для наших авторов. Я категорически запрещаю себе и Марине говорить с чужими на эти темы и теперь жалею, что под рюмку проговорился в разговоре с Вами, — но мы просто не привыкли держать что-то в секрете от Вас.
Сережа, это не втык, а вопль-мольба на будущее: исключите эту тему из своих, писаний и разговоров.
Увидимся в конце января. Надеюсь, к тому времени уже что-то будет для Лены (но без гарантии).
Всем привет, дружески
Игорь.
* * *
Довлатов — Ефимову28 декабря 1984 года
Дорогой Игорь!
Никаких упоминаний об «издательстве тщеславия», разумеется, больше не будет, но вообще-то я пишу об этом в седьмой раз, и Вы никаких претензий не выражали. А может быть, я туповат и не расслышал Ваших претензий. Во всяком случае мной руководили самые добрые чувства, мне казалось, что это красиво. Короче, с этим покончено, вообще, о деньгах и механизмах не буду заикаться, речь пойдет только о книгах. Ради Бога, простите, что невольно огорчил Вас, никого из Ваших авторов, как Вы догадываетесь, я унизить не хотел, и никакого злорадства по отношению к коллеге, издающемуся за собственный счет, у меня не может быть. Разве что речь зашла бы о каких-то праздных богачах и графоманах. Но богачи книг не пишут.
В составлении «Избранных рассказов» вкусовщина и пристрастия, действительно, имели место, но не мне на это жаловаться, поскольку сам я проник в этот сборник именно благодаря пристрастиям и вкусовщине. Тем не менее, как человек патологического занудства, продолжаю спорить. Ржевский плох не сам по себе, а тем, что один-единственный иностранец. Положим, Вера Евсеевна, действительно, трудная женщина. (Хотя презираемый Вами Поляк два рассказа у нее получил вполне законно.) Оставим Набокова. Из тех, кого Вы называете «значительными писателям 30-х — 40-х годов», Берберова и Яновский живы, причем Берберова выглядит на двадцать лет моложе Дины Виньковецкой, а Яновский ходит на лыжах и гоняет по озерам на скутере, что же касается Зайцева, Газданова и Адамовича, то они умерли «в районе» 70-го года. Соснора, например, был знаком со всеми троими. Но это так, к слову. Книга получится замечательная и даже странно, что никто («Ардис»?) не выпустил такую пять лет назад.
Помимо ленинградского сборника, о котором я Вам писал, можно было бы со временем составить небольшую книжку «Памяти Дара». Могли бы что-то написать Вы, Косцинский, Марамзин, Серман — Зернова, Слава Паперно и я + трое или четверо израильтян, которых организует Руфь Александровна. Могла бы получиться хорошая книжка. Я очень надеюсь, что Вы будете разрастаться и богатеть, и тогда, лет через пять, все это станет реальным.
Могу Вам сообщить, что «Руссика» переживает финансовые затруднения. Я предложил им книжку, которую соорудили мы с Сагаловским и Бахчаняном, они тут же сказали — берем и поклялись, что выпустят в течение полугода, но Сумеркин в ответ на мои слова:
«вы хоть и жулики, зато у вас есть деньги», по секрету рассказал, что у них два года лежат шесть абсолютно готовых, набранных и сверстанных книг. Даже стихи Нины Берберовой, которая выступает у них в той же роли, что у Вас — Ржевский, они держали около трех лет. Ну чего бы, спрашивается, им держать готовые книги да еще с покрытыми накладными расходами?
Вот такие дела. Габи мелок и некультурен. Гриша, при всей моей к нему любви, не работник и ничего не сделает, если ему на голову не упадет с небоскреба чемодан с деньгами. «Ардис», что бы я ни писал в своих передачах, пока вырабатывает то, что начал Карл. Возможности Эллендеи проявятся через год, а то и через два. Мне не верится, что она потащит этот воз в прежнем темпе и масштабе. И тут выплываете Вы, холодный, черствый, аскетичный, где-то рядом мы с Леной, а за оградой рыдает Ле Карре и просит Вас издать его новую книгу хотя бы за его собственный счет. И единственное его условие, чтобы был кораблик на обложке.
При всем при этом должен Вам сказать, что орвелловский год напоследок ударил по нашему семейству. Лена больна, Коля болеет вторую неделю, у него целая серия не страшных, но противных болезней, даже я простудился и чуть не умер от страданий, потому что совершенно не имею к этому привычки, даже наша нянька больна, получила ожоги, туша своего воспламенившегося от газа мужа по имени Шурик (76 лет), он чего-то хлопотал у газовой плиты и у него загорелись волосы и синтетическая пижама, Шурик в больнице, нянька лечится дома. И наконец, у Глаши [собака Довлатовых] стали отниматься ноги, мы повезли ее в клинику, там обнаружилась опухоль в матке, вчера ей сделали операцию, все это довольно дорого, а главное — не решает проблему, а только отдаляет всякие неприятные события. Тут меня приятно удивила Катя. Я стал ей объяснять в клинике, что без операции Глаша точно и быстро погибнет, а если сделать операцию, то мы продлим ей жизнь на полгода, и что 600 долларов за это надо уплатить. Но Катя сказала, что если бы операция продлила Глашину жизнь на три недели, то все равно надо ее сделать. Такого я от бессердечной американки не ожидал и был, признаться, растроган.
В Новый год будем сидеть дома, без выпивки и с вытянутыми физиономиями.
Слышали ли Вы что Охапкин в психиатрической больнице? Представляю, что он им там задвигает по метафизической части. Его никогда в жизни не выпустят.
Витю Шерали приняли в Союз писателей, но он тем не менее выбросился из окна. Остался жив, но сильно покалечен.
Слышал на «Либерти» интервью с Косцинским — у него абсолютно старческий, жалкий голосок. А год назад в Нью-Йорке он был очень даже ничего.
Извините, что мучаю Вас всякими печальными событиями.
С Новым Годом! Может, он будет лучше предыдущего.
Ваш С. Довлатов.
P.S. Спасибо за рецензию. Штату Оклахома низко кланяюсь. Жаль, что «Заповедник» трудно перевести. Все говорят, что это моя лучшая книжка. С.
* * *
Ефимов — Довлатову2 января 1985 года
Дорогой Сережа!
Обложку получили и с благодарностью принимаем. Только заменим английское слово на русский ЭРМИТАЖ — Вы не против? Где издан каталог с этой графической композицией? Мне не нравится дата 1976. Мне немного тревожно брать на себя ответственность за кражу художественной идеи. Я бы предпочел написать «Оформление обложки С.Довлатова». Что Вы об этом думаете?
Спасибо за фотографию. Вы на ней похожи на пирата Флинта в отставке. Я вспомнил, что в настенном фотоиконостасе в Вашей квартире я представлен лишь тенью за спиной Бродского. Посылаю нечто менее расплывчатое — на всякий случай.
Конференция в Вашингтоне прошла для нас с успехом — и книг продали, и себя показали. Чуть ли не половина докладов была об эмигрансткой литературе. Даже про меня был доклад, правда, сделанный моим переводчиком. Зато о Соколове был целый семинар, возглавляемый Аксеновым. Там вообще оформляется какой-то воинственный отряд модернистов, которые решили держаться плечом к плечу. Например, Поль Дебрецени делал довольно разносный доклад об «Ожоге» и «Железке». Только он открыл рот, дверь открылась и вошли строем:
Илья Левин, Бахыт Кенжеев с женой, Бобышев, Цветков. Строго и неодобрительно выслушали (Поль говорил очень толково) и немедленно покинули зал. Нас все поздравляли с переездом в Нью-Йорк, я тут же получил приглашение на две лекции в Бостон.
Мы надеемся появиться в Нью-Джерси к вечеру 20 января.
Чувиха по имени Джоан не звонила, но какой-то русский эмигрант разговаривал от ее имени (так я думаю) с моей мамой, которая оставалась в пустом доме.
Всего доброго,
Ваш Игорь.
* * *
Довлатов — Ефимову3 января 1985 года
Дорогой Игорь!
Посылаю на всякий случай фото (какое есть) Успенского. В НРС поместили куцую заметку-извещение [о смерти К-В.Косцинского (Успенского)]. Козловский подтвердил, что причина этого свинства — во мне. Мой текст они давать не хотели, а собственных сведений у них хватило только на информацию. Хотя я, между прочим, писал Седыху, что можно как угодно править и любой фамилией подписать. Он — мелкая гадина.
Сегодня читал 41-й номер «Континента» с Вашей рецензией на Дору Штурман. Так вот, от всех редакционных приписок, колонок, дополнений Максимова веет ужасной пошлостью. Слог абсолютно хамский. Это противно даже в тех случаях, когда с Максимовым почти согласен. Например, в случае с Генрихом Бёллем.
Кстати, есть ли у Вас экземпляр 41-го «Конт-та»? Мой папаша его выписывает, могу изъять у него для Вас.
Ну, всего доброго.
С.
* * *
Довлатов — Ефимову4 января 1985 года
Дорогой Игорь!
Рад, что обложка подошла. Каталог с этой ничтожной графической композицией издан Глезером, и, как я совершенно уверен, включена туда «композиция» без ведома автора.
Вы пишете: «Мне немного тревожно брать на себя ответственность за кражу художественной идеи. Я бы предпочел написать — оформление обложки С.Довлатова».
Вы — чистоплюй и педант. Я охотно беру на себя ответственность «за кражу», напишите, что оформление мое. Работая в «Новом американце», я столько украл и до такой степени чувствовал себя безнаказанным, что всякое представление о творческой собственности атрофировалось.