Дрейк Шеннон. Тристан и Женевьева (Среди роз)

   Она почти не заметила, как он вошел в нее в последний раз с неистовой силой. Тристан вскричал и расслабился, когда его семя оросило ее лоно изнутри.
   Бессмысленно глядя в темноту, Женевьева вдруг осознала с болезненной ясностью, что она полностью капитулировала перед этим мужчиной. Ее гордость, ее страх – все это, казалось, теперь осыпалось дождем из мелких осколков разбитого стекла. Сегодня она проиграла свое единственное реальное сражение.
   Женевьева отвернулась от него и уткнулась лицом в подушку. Плечи ее покрывали мелкие блестящие бисеринки пота. Из ее горла вырвалось гневное рыдание, она попыталась отодвинуться от Тристана, но не смогла этого сделать, так как он прижал ее волосы своим телом. Женевьева почувствовала, как он поглаживает ее большим пальцем по щеке.
   – Ты плачешь? – спросил Тристан.
   Не заботясь о своих волосах, она сердито отстранилась от него.
   – Мне кажется, что у меня вполне обычная реакция на изнасилование.
   Тристан рассмеялся и, его смех лишь усилил ее унижение:
   – Леди, я полагаю, что вам никогда не приходилось задумываться над истинным значением этого слова! – он помолчал мгновение, – ну что же, теперь вам придется это сделать, – сказал он едко. – И я повторяю это снова, – ты еще не узнала, что такое настоящая жестокость, что такое настоящее изнасилование. И хотя ты и не бросилась ко мне в объятия, ты делала, моя леди, все достаточно хорошо для первого раза, для того, чтобы выполнить свое обещание.
   – Нет! – слабо возразила она, – я ненавижу тебя!
   – Хм! Ну же, Женевьева, ненавидь себе, я просто сказал, что мы неплохо начали. – Он провел пальцем вдоль ее тела, она попыталась стряхнуть его руки.
   – Нет, ты нанес мне непоправимый ущерб! А теперь оставь меня!
   И опять раздался его смех, но теперь в нем звучало искреннее веселье, теплое и доброжелательное. И Женевьева не смогла воспротивиться, когда Тристан заставил ее повернуться к нему лицом.
   – Ну, уж нет! Разве это ущерб! Я сделал еще далеко не все! Мы ведь только-только начали! Я и не думаю отказать тебе в удовольствии познать себе цену и открыть еще большее наслаждение!
   – Наслаждение! Мне неприятны твои прикосновения…
   – Ты, как всегда лжешь, ну не так ли, а Женевьева? Но мы посмотрим, что можно сделать, чтобы отучить тебя от этого.
   Она инстинктивно подняла руку, чтобы ударить его, но он перехватил ее, смеясь. А когда он наклонил голову для поцелуя, по ее спине пробежали мурашки, и тело прижалось к нему, загоревшись и задрожав в предвкушении. Но Тристан отстранился от нее, улыбаясь:
   – Какая жалость, что мне просто необходимо хоть немного поспать, – сказал он, поднимаясь и протягивая руку за рубашкой, – но не волнуйся, я уж присмотрю за тем, чтобы тобой не пренебрегали, чтобы все твои просьбы сразу же исполнялись.
   Женевьева с поспешностью сразу же схватила покрывало и, закутавшись в него, настороженно наблюдала за Тристаном, с удивлением в глазах. Он сказал, что ему нужно поспать и вот он одевается! «Благодарение Господу», – мысленно произнесла она, но ей в невдомек была истинная причина его ухода.
   – Ты собираешься оставить меня одну? – спросила она, быстро опустив голову, ибо в голосе ее прозвучали нотки надежды.
   – Я же сказал тебе, что собираюсь спать, – ответил Тристан, – натягивая бриджи. – Я не намерен рисковать, засыпая в твоих объятиях.
   Держа сапоги в руке, он направился к двери. И тут Женевьева окликнула его:
   – Ты… ты имеешь в виду, что я могу находиться одна в своей спальне?
   – Да, за исключением тех моментов, когда мне будет угодно воспользоваться ею, – он пожал плечами. – Конечно же, ты останешься здесь одна, до тех пор, пока я не устану пытать тебя. Тогда, возможно, я переведу тебя в подвал. Но окончательно, я еще ничего не решил.
   – Господь, милосердный, – произнесла Женевьева, понизив голос до рыдания, осознав его роль в своей жизни, – ты самый подлый, самый отвратительный…
   – Спокойной ночи, – сказал Тристан и вышел.
   Женевьева посмотрела на дверь и тут же соскочила с кровати, не обращая внимания на свою наготу. Она бросилась к двери, но как и ожидала, та оказалась запертой снаружи.
   Внезапно задрожав от холода, Женевьева обессиленно прислонилась к ней спиной и обхватила себя за плечи. Она внезапно осознала, что она испытывала к Тристану, что чувствовало ее тело.
   И она разразилась бурными, неудержимыми слезами.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

   Женевьева медленно просыпалась с ощущением дискомфорта. Огонь в камине давно потух, и ей было холодно. Но уже наступило утро, и солнце заглядывало в окна-бойницы.
   При воспоминаниях о прошедшей ночи слезы снова брызнули из глаз Женевьевы. Она прижала подушку к груди и плотнее завернулась в теплое одеяло, страстно желая снова уснуть и увидеть сон о том, что Тристан де ла Тер никогда не появлялся в ее жизни. Мысли о нем разбудили в ее душе глубочайший стыд, когда-либо испытанный в жизни.
   Она снова заплакала, но слез уже почти не было, они иссякли, ибо ей слишком много пришлось пролить их в эту ночь. Когда он ушел, Женевьева дала себе волю и долго рыдала. Увы, это единственное, что она могла сделать, оставшись одна. Никогда она не расплачется при нем, она не покажет ему свою слабость.
   Но ведь показала же прошедшей ночью.
   Женевьева прикрыла глаза, прикусила нижнюю губу, и снова пообещала себе не сдаваться. В эту ночь сражение было проиграно, но еще не проиграна война. Ей нечего противопоставить его мускулам, но у нее все же кое-что остается. Может быть, он может заставить ее подчиниться, но не в его силах вынудить принять его и полюбить. «Разве тело это не просто бренная оболочка?» – презрительно подумала Женевьева.
   Но даже в своих мыслях Женевьева не могла убедить себя, что она просто подчинилась.
   Она вообще не собиралась оценивать свой поступок.
   Женевьева совсем не желала заниматься самоистязанием или жалеть себя, и когда солнце ярче осветило комнату, она отбросила прочь свои мрачные мысли и решила встать. Но как раз в это мгновение она снова замерла, ибо почувствовала, что с ней что-то не в порядке. Это было странное и непривычное ощущение.
   – Вонючий ланкастерский бастард! – негромко выругалась Женевьева. Ее душила тихая ярость, она была близка к тому, что бы снова разразиться слезами, а этого она старалась избежать любыми путями. Она никогда, никогда, никогда не доставит ему удовольствия видеть ее страдания. И не имеет значения, чем он угрожал, или что сотворил.
   Женевьева резко вздохнула и притянула к себе колени. Она знала, что на самом деле это неправда. Она сказала ему, что бы он отправил ее в Тауэр, заковал в колодки, передал в руки палача. И это было правдой – этот урок она усвоила сегодня утром, и знание далось ей болезненно. Она не хотела умирать. Она ненавидела его и презирала за то, что он сделал…
   И за то, что он заставил ее почувствовать…
   Но все же это лучше смерти, лучше симуляции храбрости в ожидании удара палача…
   Женевьева поднялась на ноги и прошла по холодному полу через комнату к сундуку. Она быстро открыла крышку, почти уверенная в том, что все ее вещи разграблены. Но ее опасения не оправдались, и Женевьева вытащила мягкий халат, что бы накинуть его на себя. Запахнув полы, она нахмурилась.
   Судя по всему, было уже довольно поздно, а к ней никто так и не пришел. Слабый лучик надежды заставил Женевьеву задышать глубже, и она стремительно бросилась к двери, рассчитывая на то, что ее могли отпереть с наступлением утра.
   Но дверь по-прежнему была заперта.
   И она отступила от двери, широко расправив плечи и молча проглотив факт, что она была пленницей Тристана в собственном доме. Она тут же приняла новое решение и поклялась вслух, что непременно сбежит от него. Английский трон стоит на довольно шатком основании. Ведь еще остались претенденты на престол со стороны Йорка, у которых были гораздо более основательные права, чем у этого Генриха Тюдора! И они могут восстать против него, так же как и сам Генрих восстал против Ричарда.
   «И снова начнется братоубийственная война, – устало подумала Женевьева, – и много еще дворян сложат свои головы».
   Для Англии было бы лучше, если бы Генрих показал себя твердым королем, и мудрым правителем, способным усмирить воинственных баронов и лордов и установить в стране порядок. Она глубоко вздохнула. Было бы лучше, если бы нация наконец объединилась и устремила свои усилия на повышение благосостояния.
   Горькая улыбка тронула губы Женевьевы. Мир – это очень хорошо, но ей трудно было желать его всем сердцем и душой, когда сама она утратила все во время последнего конфликта, когда была вынуждена находиться в собственном замке в качестве пленницы. Все что случилось этой ночью, было ей так близко, что Женевьева, казалось, могла обонять его запах, оставшийся на ее коже. Она вспоминала, перебирая один болезненный момент за другим. «Я не останусь его пленницей, – подумала Женевьева. – Не останусь… Не останусь…»
   У нее не было никакого плана, просто огромное желание. Эти слова были всем, что она сейчас имела, но Женевьева отчаянно уцепилась за них. Она должна помнить, кем она была, потому что единственное, что она могла теперь назвать своим – ее гордость и честь.
   Женевьева подошла к двери и постучала. Ей отчаянно хотелось вымыться: невыносимо было ощущать собственное тело, ставшее вдруг чужим, невыносимо чувствовать его запах.
   Никто не пришел на ее стук, хотя она была уверена в том, что все, находившиеся внизу в зале, должны были его услышать. Она нахмурилась и отошла от двери.
   И тут ее взгляд упал на кровать со скомканными простынями и занавесками…
   Грязное ругательство слетело с ее губ, и она утратила только что вновь приобретенную решительность оставаться холодной и гордой. В порыве ярости, Женевьева сдернула с кровати одеяла и начала топтать их ногами, жутко ругаясь.
   Наконец она устала от собственного гнева и замерла, вновь опасно близкая к тому, чтобы заплакать. Женевьева плотно стиснула зубы, приказывая себе сберечь свою злость, которая даст ей силы для того, чтобы оставаться спокойной и терпеливой, пока у нее не появится возможности бежать. Если бы только она могла доказать ему, что осталась нетронутой, совершенно нетронутой там, внутри.
   Она вздрогнула. «Кто теперь поможет ей, если она открыто выступит против него? Он предложил свою милость – милость завоевателя! – подумала презрительно Женевьева, – и был предан. Человек, заглянувший однажды в глаза Тристану и познавший его месть, вряд ли поднимется против него снова».
   Женевьева резко обернулась, услышав шаги и смех, доносившиеся из коридора. Она снова подбежала к двери и заколотила в нее, требуя, чтобы ее открыли. Но шаги стихли. Кто бы там ни был, он прошел мимо ее комнаты.
   Удивленная Женевьева отступила на шаг назад. Ведь это ее замок! Ведь эти люди были ее слугами! Они стали свободными лишь благодаря милости ее отца. Ее глаза сверкнули и сузились. Теперь Женевьева прекрасно поняла, что Тристан хотел ей показать – она была здесь незначительной персоной, пленницей.
   Женевьева со злостью пнула кровать и тут же пожалела об этом, ибо больно ударила ногу.
   Возможно, что он даже знал, как отчаянно ей хотелось вымыться, но решил заставить ее страдать, мучиться.
   Она некоторое время размышляла над своим будущим. А потом Женевьева подошла к двери и пронзительно закричала, на секунду перевела дыхание и завопила что было мочи:
   – Пожар! Пожар!
   Дверь открылась настолько быстро, что Женевьева сообразила: стражник находился все это время за нею. Но, несмотря на это она отреагировала мгновенно. Когда парень вбежал в спальню, она спокойно вышла наружу.
   И прежде чем он заметил ее отсутствие, Женевьева уже спускалась по лестнице.
   В большом зале никого не было, до ее слуха доносились голоса из кабинета, но Женевьева не обратила на них внимания и прямиком направилась к выходу. Но вот из кухни высунулся старый добрый Грисвальд и Женевьева, радостно воскликнув, бросилась к нему в объятия. Старый слуга отступил назад, смущенный тем, что переступил границу дозволенного.
   – Леди, с вами все в порядке! И я вижу вас перед собой! А я слыхал…
   Грисвальд не успел закончить свою мысль, так как был прерван стражником, скатившимся вниз по лестнице. На пороге соседней комнаты показались Тристан и Джон, и стражник тут же замер, остановленный осуждающим взглядом графа. Краска стыда и гнева мгновенно залила лицо молодого солдата.
   Грисвальд же, который любил ее, – Женевьева была уверена! – развернулся на месте и с удивительной для его лет прыткостью, скрылся в кухне. Тристан обратился к юноше.
   – Что это значит? Почему она здесь? – спросил он тихо. И Женевьева была удивлена и раздосадована, тем что к ней относятся, как к какой-нибудь мебели, что с ней говорят, как будто ее здесь нет, или, что еще хуже, как будто она не понимает язык.
   Или, как если бы это, не имело никакого значения.
   – Хм, леди закричала, милорд Тристан. Громко и пронзительно закричала «Пожар! Пожар!». Но когда я вбежал в комнату, то увидел, что…
   Тристан, наконец, мрачно взглянул на Женевьеву.
   – Если ты еще раз услышишь подобный крик, Питер, ты должен позволить ей сгореть. Не меняя выражения лица, Тристан перевел свой взгляд на стражника. – Понятно?
   Тот опустил глаза, и Женевьева ощутила, как внутри ее все пылает от ярости. Она внезапно осознала, что раньше просто не могла принять правду, что ничто не может поколебать Тристана тронуть его, вывести его из равновесия. Он собирался не только держать ее в Эденби в качестве пленницы, но и сделать спальню для нее единственной тюрьмой, откуда невозможно было бы уйти.
   Тристан снова посмотрел на нее, отвесив ей легкий насмешливый поклон, предложил свою руку, что бы отвести обратно в ее тюрьму!
   Сердце ее бешено заколотилось, но Женевьева сделала вид, что не заметила его жеста. Она даже сама не осознавала, насколько отчаянно ей хотелось ощутить дыхание свежего ветра на своих щеках.
   Она направилась к камину, в котором ярко пылал огонь, и повернулась спиной к графу. Ей нужно обрести смелость. Или хотя бы не показывать своего страха. Наконец, Женевьева протянула руки к огню и потерла их друг о друга, согревая. Не отворачиваясь, она бросила холодно через плечо.
   – Мне очень жаль, что я оторвала победителя от подсчета добычи, лорд Тристан, но я внезапно ощутила ужасную жажду и просто безумное желание вымыться.
   – Женевьева!
   Ее имя в его устах прозвучало как команда. Он ожидал, что она тут же бросится к нему. «Ах, если бы только я могла добежать до двери, если бы только я умела летать, как орел, как ястреб, что бы воспарить высоко в небо, устремиться к свободе», – подумала Женевьева с замирающим сердцем.
   Она даже не обернулась на его оклик. Он снова раздраженно позвал ее по имени, но опять безрезультатно. И не без страха, Женевьева услышала его шаги по каменному полу, когда он сам направился к ней.
   – Тристан!
   Это произнес Джон. И в его тоне Женевьева услышала нотки сочувствия.
   Но Тристан не остановился. Он продолжал приближаться, и в последнюю секунду у Женевьевы сдали нервы, и она обернулась.
   Он положил на ее плечи руки, и она едва сдержала крик. Женевьева высоко подняла голову и попыталась взглядом выразить ему свое презрение, но он вернул ей этот взгляд своими черными, как ночь глазами. От его прикосновения, от его сурового вида Женевьева струсила и попятилась, прекрасно понимая, что он способен сейчас на все.
   – Вы пойдете добровольно?
   Он не позаботился о том, что бы дать ей возможность выбора, но она была в его тоне и ощутилась даже сильнее, чем вызов. И Женевьева почувствовала, как к ней возвращается самообладание.
   – У вас достаточно лакеев, что бы выполнять ваши команды, лорд Тристан. Но не надейтесь увидеть среди них меня. Да, вы сильны и могущественны, и за вашей спиной король-победитель. Но я никогда, никогда и ни за что не склонюсь перед вами. Вы можете вершить вашу месть так медленно, как пожелаете. Но я буду неустанно бороться с вами, бороться за каждый миг свободы!
   Он долго, пристально смотрел на нее, и в его глазах вдруг засверкали золотистые искорки. Было ли это уважение, насмешка или медленное разгорание гнева? Женевьева не могла понять, но за время одного удара сердца она успела подумать, что Тристан откажется от своих планов, что для него они слишком утомительны. Но нет…
   – Что ж, пусть так и будет, – мягко согласился он, быстро шагнул вперед, наклонился, обхватил ее тело и без особых церемоний водрузил Женевьеву к себе на плечо.
   Она отреагировала совсем не так, как подобает благородной даме. Рассердившись и отчаявшись, она начала что было мочи поносить его, ругая самыми последними словами, царапалась, брыкалась, кусалась. Но Тристан оставался совершенно спокойным и безразличным ко всем ее выходкам. Он легко понес свою отчаянно вопящую ношу к лестнице и повысил голос только для того, что бы перекинуться парой слов с Плизэнсом.
   – Извини, Джон. Я тут же вернусь назад. Хотя подожди-ка. Что, если мы соберемся, скажем, через час?
   У Женевьевы не было ни малейшего понятия, ответил Джон или нет. Ее снова охватила паника, она уже не была уверена в том, что мысль о борьбе с ним, была хорошей идеей. Конечно же она может стать для Тристана постоянной занозой, но чего это будет стоить ей самой. Она напряглась, стараясь выпрямиться, опираясь на его плечо.
   – Нет, храбрый победитель! – вскричала Женевьева, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо. – Не дозволяй своему пленнику отвлекать тебя от управления украденным поместьем!
   Женевьева видела, что Тристана явно забавляет все происходившее. Но в его темных глазах мелькали и опасные вызывающие искорки.
   – О, мне кажется, что мое украденное поместье выдержит, если я ненадолго оставлю его, – сказал он. И его губы сложились в улыбку, которая ясно дала понять Женевьеве, что если она и была для него причиной беспокойства, то ему будет только приятно устранить эту причину.
   – Я пойду сама! – задыхаясь сказала она. К своему ужасу она увидела, что зал начинает заполняться людьми Тристана, слугами и даже ее близкими. На лестнице стояла Эдвина, как громом пораженная, прижав руки к груди, с пепельно-бледным лицом. А позади нее стоял Томкин, верный Томкин…
   Они были явно обеспокоены, но не осмеливались вмешиваться. А она боролась, боролась и проигрывала, и втягивала их в эту бессмысленную борьбу. О, Господи! Она не хотела, чтобы они страдали от ее поведения.
   – Я пойду сама! – прошептала она неистовым шепотом.
   Но было уже слишком поздно. Тристан проигнорировал публику, собравшуюся в зале, и начал подниматься по ступенькам. Когда они проходили мимо Томкина и Эдвины, он извинился с необычной и холодной вежливостью.
   – Пожалуйста! – умоляюще воскликнула Эдвина.
   Тристан и не подумал остановиться. Когда она тронула его за руку, он прошел мимо, как будто не заметил ее прикосновения. Но Эдвина отчаянно вцепилась в ткань его рубашки, и он все-таки остановился, вежливо ожидая, что же она собирается ему сказать.
   – Тристан, я умоляю тебя, позволь мне навестить Женевьеву, поговорить с ней!
   Боль, звучавшая в ее голосе, могла бы растрогать даже камень.
   Но только не сердце Тристана. Он ответил очень любезно, но отказал в ее просьбе.
   – Нет, Эдвина, возможно, как-нибудь потом.
   – Тристан, даже заключенные в Тауэре пользуются кое-какими поблажками! – умоляла Эдвина. И Женевьева, свисавшая вдоль спины Тристана, была поражена ее тоном. Она поняла, что ее тетя приняла власть ланкастерца.
   Тристан вздохнул.
   – Нет, леди, нет! Хотя бы для того, чтобы ваша неукротимая родственница не нарушила спокойствие и мир. Она втянет вас в свои бесконечные интриги, а я бы не хотел этого. Может быть, через какое-то время я разрешу вам встретиться с ней, но не сейчас.
   – Ну, пожалуйста, Тристан…
   Эдвина была близка к тому, что бы заплакать. И несчастная Женевьева крикнула ей:
   – Во имя Господа! Эдвина! Не проси! Никогда не проси так униженно того, кто убивал и насильничал, что бы завладеть тем, что принадлежит другим!
   Она пыталась освободиться от его хватки, стараясь встретиться с Эдвиной глазами. Но его руки сжались сильнее, и Женевьева поняла, что ей удалось разозлить его. Но Тристан оставался вежливым с Эдвиной, и Женевьева, как бы сильно она не сочувствовала своей тетке, вознегодовала от того, с какой легкостью та приняла свою судьбу.
   – Миледи, позвольте мне пройти…
   У Эдвины не было другого выбора. Когда Тристан снова пошел вверх по лестнице, Женевьева попыталась поднять голову. Лицо Эдвины оставалось пепельным, а в глазах застыла боль и безнадежная мольба. «Сдайся!» – умоляли ее глаза. Но Женевьева знала, что не сможет покориться этому дьяволу во плоти.
   Тристан повернул и сильным пинком распахнул дверь в ее спальню. Секунду спустя он небрежно бросил ее на кровать. Женевьева быстро приподнялась на локтях, готовая к тому, чтобы защищаться, если он посягнет на нее.
   Но мужчина остался стоять, слегка раздвинув ноги и глядя на нее сверху вниз, уперев руки в бедра.
   – Мне стоит позаботиться о том, чтобы в будущем не было ложных тревог. Разве вы никогда не читали басен Эзопа? Даже если эта спальня будет объята пламенем, вы можете изжариться здесь заживо, но никто не будет обманут вашими криками, – сказал он.
   – Я и не подумаю кричать, если вы скажете своим людям, чтобы они приходили, когда я зову их, – отпарировала Женевьева. – Я не думаю, что подобная уловка будет необходима.
   – Миледи, вам бы ответили в свое время, Я был занят, в противном случае я бы пришел сам.
   – Я не хотела видеть вас. Я хотела, чтобы ко мне пришел кто-нибудь из моих слуг!
   – Вы не голодали, – возразил он.
   Женевьева быстро перекатилась через кровать и посмотрела на него.
   – Эдвина говорила правду, милорд, – сказала Женевьева, вложив в свои слова все презрение, на которое была только способна. – Даже в Тауэре заключенных кормят и разрешают им свидания.
   – Но ведь вы не в Тауэре, не так ли, Женевьева?
   – Я бы с большим удовольствием находилась там. У меня есть права…
   – У вас вообще нет никаких прав, леди. Вы утратили их в ту ночь, когда попытались убить меня.
   Женевьева почувствовала, как вокруг нее начинает сжиматься пространство, спальня, бывшая просторной и большой, словно уменьшалась в размерах, когда он появлялся.
   Тристан заполнял всю комнату своей несгибаемой волей.
   – Пусть так, – горестно согласилась она. – Но как прикажете понимать то, что вы отказываете мне в таких простых вещах, как вода, чтобы вымыться, и пища?
   – Вам ни в чем не было отказано, – ответил Тристан. – Просто вы больше не хозяйка и даже не гостья в этом замке, и слуги здесь мои, а не ваши, и когда я решу…
   Женевьеву никогда не учили осторожности, никогда. Его речь была прервана подушкой, которую она стащила с кровати и запустила в Тристана, при этом хрипло и грязно сквернословя.
   Он замолчал, перехватил подушку и, очевидно, призывая все свое терпение, пожал плечами, чтобы показать Женевьеве всю нелепость ее поступка. Женевьева не могла уже исправить свою ошибку, поэтому она пристально смотрела на него, ощущая все возрастающую тревогу. Ее грудь высоко вздымалась.
   Внезапно Тристан посмотрел вниз, наконец заметив, что стоит на простынях, сброшенных Женевьевой с постели. Он поднял на нее взгляд с недоброй и насмешливой улыбкой, затаившейся в уголках его рта, и улыбнулся еще шире, когда заметил, что Женевьева не в силах скрыть смущения, отразившегося на ее заалевшем лице, помимо ее воли.
   – А у вас есть характер, леди Женевьева, – прокомментировал Тристан.
   Женевьева быстро отвернулась от него, чувствуя свое очередное поражение и досаду от этого. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы он ушел.
   – Я не буду пытаться снова обмануть вашего стражника, – сказала она. Она надеялась, что ее слова прозвучат твердо. Но этого не получилось. Всего лишь неуверенный, прерывистый шепот сорвался с ее губ.
   – Вы можете идти… идти и заниматься вашим поместьем.
   Он глухо рассмеялся.
   – Моим украденным поместьем?
   – Вы не можете отрицать того, что все это было украдено! – воскликнула она, и подумала: «А почему, собственно, я отвечаю ему?» Она чувствовала взгляд Тристана на своей спине, чувствовала, что у нее подкашиваются ноги, хотя изо всех сил старалась стоять твердо.
   – Тебе не стоит об этом заботиться, Женевьева. Ты хотела доставить мне беспокойство, и у тебя это получилось. Тобой пренебрегли и лишили тебя необходимых вещей, что ж, теперь я здесь. И мы исправим допущенный промах.
   Он подошел к двери и, подозвав стражника, распорядился, что бы слуги принесли для Женевьевы еду и питье. Затем она снова ощутила его взгляд на своей спине.