Дрейк Шеннон. Тристан и Женевьева (Среди роз)

   – Где мы? – сонно прошептала она.
   – Дома, – коротко ответил он, и Женевьева немедленно начала сопротивляться его объятиям.
   – Нет, миледи, не сейчас, – сказал он и плотнее сжал руки.
   Тристан резко отдал какое-то приказание, и кто-то выбежал, чтобы увести коня. Затем большими уверенными шагами он поднялся по ступенькам и прошел в Большой зал, все еще держа ее на руках. Дверь распахнулась, и их обдало теплым воздухом.
   В дверном проеме вырисовывалась фигура Джона, позади него стояла Эдвина. Они отступили, чтобы дать Тристану дорогу.
   – Ты нашел ее! – воскликнула Эдвина. Тетя даже не посмотрела в сторону Женевьевы, и та поняла, что Эдвина рада ее возвращению, но сердита на нее.
   «А почему бы и нет, – подумала Женевьева, – я использовала и ее и Джона, предала их, обманула их доверие».
   – Да, я нашел ее, – ответил Тристан и прошел мимо них, крепко прижимая к себе трепыхавшуюся Женевьеву.
   – Тристан, пожалуйста, дай мне сказать им… Эдвине и Джону, что я очень сожалею, что…
   Он не остановился, лишь бросил на нее сверху скептический взгляд.
   – Сожалеешь о своем побеге? – насмешливо спросил он.
   – Нет! Я должна была бежать от тебя, я должна вернуть себе свободу, и ты должен это понять! Я сожалею…
   – Что ты предала их?
   – Черт бы тебя побрал, дай мне…
   – Они вряд ли захотят сейчас разговаривать с тобой.
   Женевьева не нашлась, что ответить, потому что ничего не понимая, смотрела на дверь собственной комнаты, оставшуюся позади них. Тристан решительно прошел дальше по коридору и взошел на лестницу, ведущую в башню.
   – Мы прошли мимо моей комнаты.
   – Моей комнаты, миледи.
   – Что?
   – Я обнаружил, что мне очень нравится эта спальня.
   – Но…
   Она замолчала и воззрилась на Тристана с недоумением. Они поднялись на самый верх винтовой лестницы, и пинком сапога Тристан настежь распахнул дверь. Он вошел внутрь, и Женевьева вскрикнула от ужаса и удивления.
   Комната в башне была убрана, вымыта и специально приготовлена для нее.
   В самом центре располагался очаг, невдалеке стояла большая просторная и на вид мягкая кровать, чуть поодаль стояли кресла и стол, а вокруг стен выстроились ее сундуки.
   Единственное окно находилось высоко от пола. Эта комната была не столь уж плоха, не слишком мала, но она располагалась слишком уединенно.
   Тристан опустил Женевьеву на пол. Ее усталые ноги, затекшие от многочасовой верховой езды, совсем отказывались держать ее, и она чуть было не упала, но Тристан снова подхватил и отнес ее на кровать.
   Он отступил, и Женевьева быстро села.
   – Зачем ты принес меня сюда? Да ты же… – она едва могла говорить от возмущения. – Ты что собираешься запереть меня здесь?
   – Да, – ответил Тристан, величественно и холодно смерив ее взглядом.
   – Ты отлавливал меня, как лисицу, мчался, как сумасшедший только для того, чтобы запереть в башне?
   – Да, миледи, именно так я и собираюсь поступить.
   Женевьева ощутила слабость, но одновременно и прилив сил. Она заорала и, не помня себя от злости, отчаянно желая в эти мгновения убить его, спрыгнула с кровати и устремилась на него, как разъяренная тигрица. Движения Женевьевы были настолько стремительны, что первый выпад достиг цели, и ее ногти оставили глубокие царапины на щеке Тристана, он едва устоял на ногах. Правда незамедлительно отреагировал и, схватив ее за волосы, дернул назад с такой силой, что Женевьева закричала, и тут же опустила руки. Он отпустил ее, и она рухнула на пол, ошеломленная, оскорбленная, никогда до сих пор никто не делал ей так больно. Она сидела и с ненавистью смотрела на него, из ее глаз катились крупные ядовитые, как ртуть слезы, которые осуждали сильнее, чем любые слова.
   – Ты – чудовище, – негромко проговорила она, – я никогда не встречала более беспощадное создание.
   Тристан не ответил ей, но стал медленно опускаться на корточки, пока не оказался на одном уровне с Женевьевой. Он заглянул в ее глаза и несколько долгих минут молчал, словно пронзая ее взглядом.
   – Я пытался быть милосердным, миледи.
   – Ты – сама жестокость!
   – Нет, миледи. Неужели я должен рассказать тебе, что такое жестокость?
   Тристан весь напрягся, глаза его потемнели, он все еще смотрел на нее, но Женевьева вдруг осознала, что он не видит ее, что он глядит не на нее, а куда-то вдаль.
   Он не прикоснулся к ней, просто сцепил руки перед собой, но с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
   – Жестокость…
   Его голос превратился в шепот, и в нем было столько боли, что она казалась осязаемой и, прикоснись к ней Женевьева, она бы, казалось, могла обжечь ее.
   – Жестокость, это когда человека посреди ночи убивают в собственной постели. Жестокость, это когда жена крестьянина убита как раз во время того, когда она замешивает тесто, чтобы испечь хлеб, или когда ее муж зарезан собственной косой. Жестокость – это изнасилование, грубое изнасилование, когда жертву ждет смерть, несмотря на ее мольбы и крики, несмотря на то, что она сдалась и просила о том, чтобы сохранили жизнь еще неродившемуся ребенку, которого она носила в себе…
   Тристан замолчал.
   Она видела, как он медленно возвращается к реальности, снова видит перед собой ее, Женевьеву, но, почему-то ей казалось, что ему сейчас невыносимо смотреть на нее.
   Тристан резко выпрямился и застыл. Женевьева подняла голову, не замечая непонятных слез, стекавших по ее щекам.
   В дверях кто-то стоял.
   Тесс! Розовощекая, с блестящими глазами, готовая улыбнуться.
   Тристан, казалось, не заметил, служанку, он шагнул в сторону, чтобы обойти ее.
   – Милорд? – вопросительно посмотрела на него Тесс.
   Тристан обернулся и посмотрел, в комнату, как бы внезапно вспомнив о чем-то. Он пожал плечами.
   – Вымой ее, – грубо сказал он.
   И вышел прочь. Какое-то время она слышала его шаги, он поспешно спускался вниз по винтовой каменной лестнице. Но вот и эти отзвуки пропали…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

   – Я собираюсь замуж!
   В голосе Эдвины звучало такое радостное возбуждение, что Женевьева, несмотря на все свои горести, не сдержала улыбки и крепко обняла свою тетку.
   Это и в самом деле было здорово. Эдвина любила своего Джона, и даже если тот и был в чем-то повинен, в смерти Эдгара и в этой разрушительной осаде и захвате замка, он относился к ее тете с такой нежностью и добротой, что, если Эдвина может забыть обо всем остальном, тогда все и вправду идет хорошо.
   – Я так рада за тебя, – пробормотала Женевьева, попытавшись скрыть горечь. Когда к ней пришла Эдвина, она сначала обомлела, а затем несказанно обрадовалась, потому что как раз сегодня утром Женевьева задавалась вопросом, позволит ли Тристан навещать ее или запрет ее, изолировав ото всех, кроме этой прыткой дурочки Тесс. Она постоянно думала и о том, простит ли ее Эдвина, прекрасно осознавая, что ее поступок немало повредил Эдвине в ее сердечных делах.
   Тетка, с сияющими, как звезды глазами, чуть отстранилась от Женевьевы.
   – Завтра, Женевьева, отец Томас собирается венчать нас в часовне. О, если бы ты знала, как я счастлива, как счастлива!
   Женевьева судорожно сглотнула и опустила взгляд на свои руки. Она очень любила Эдвину и радовалась за нее, но сейчас она чувствовала себя еще более одинокой и несчастной, чем когда бы то ни было. «Господи! Что здесь происходит? Жизнь продолжается. Отец Томас молится в своей часовне. Крестьяне возделывают свои поля, а старый Грисвальд хлопочет на кухне. Все как будто и…
   Как будто ничего и не случилось. Как будто и не было всех этих страшных потерь, ужаса осады, смертей, ланкастерцев, захвативших их замок. Даже у Эдвины жизнь не стояла на месте. У нее все шло просто прекрасно, она влюбилась в одного из захватчиков.
   Только Женевьева должна была расплачиваться, расплачиваться за предательство. Она боролась со своим положением, испытывая и злость и страх одновременно, но ведь все они принимали в тех событиях какое-то участие, а осуждена одна Женевьева.
   «Но ведь она была одной из тех, кто поднял руку на Тристана, – подумала Женевьева, содрогаясь, и теперь, – о, Господи, она поверила, что его рыцарство и сердце погребено навсегда».
   Она не забыла ни его слова, ни его взгляд, когда он вчера уходил от нее, она немногое поняла, что ощущала странную жалость к нему, которую, как она догадывалась, он бы ни за что не принял от нее, и еще более глубокий страх и отчаяние за свое будущее. В этом человеке больше нет места для милосердия.
   Женевьева отвернулась от тетки, не желая, чтобы та заметила, как из ее глаз вдруг покатились необъяснимые и неожиданные слезы. «Я буду думать о тебе каждую секунду. Я уверена, что все будет чудесно».
   Конечно же, так и будет. Эдвина собирается связать себя узами брака с любимым человеком, перед лицом Господа, и это должно быть и будет прекрасно и будет стол, уставленный кушаньями, музыка, танцы и даже…
   Но Женевьевы там не будет, в это время она будет сидеть взаперти в своей башне, забытая, несчастная…
   – Но ты должна присутствовать при нашем венчании! – сказала Эдвина. – Тебе нужно попросить Тристана и он, наверняка разрешит!
   Женевьева обернулась к ней и постаралась улыбнуться, чтобы не выдать своего разочарования. Эдвина не видела Тристана прошлой ночью, когда он разговаривал с Женевьевой. Она не видела всю эту ярость, боль, отчужденность и неумолимость…
   – Сомневаюсь, – пробормотала девушка негромко, – что он вообще будет сегодня со мной разговаривать, а тем более выслушает просьбу. И… – она заколебалась, не в состоянии объяснить Эдвине, что есть большая разница между тем, когда просишь о чем-то и есть надежда быть услышанной, и когда такой надежды нет. – Я не могу просить его, Эдвина.
   – Но Женевьева…
   – Я не могу. Если я пошлю за ним, то он не придет, я знаю. А я даже, даже и не пошлю за ним.
   – Может быть, я могу попросить его, – задумчиво сказала Эдвина. – Или Джон.
   Женевьева пожала плечами и принужденно улыбнулась.
   – Эдвина, пожалуйста, это будет для вас чудесный день, для тебя и для Джона, ваш день. Не омрачай его, не позволяй даже тени облачка набежать на него! Радуйся, и не беспокойся ни о чем, прошу тебя! Клянусь, мысленно я буду с тобой.
   Эдвина выглядела несчастной, она прошла к камину и повернулась к племяннице.
   – Женевьева, ты просто не знаешь, как правильно с ним обходиться.
   Женевьева гневно всплеснула рукой.
   – Я неправильно обхожусь с ним! Эдвина! Он захватил мое наследство! Он убил моего жениха и моего отца!
   – Они погибли в бою.
   – Он захватил мой дом, держит меня в плену, и ты хочешь, чтобы я «правильно обходилась с ним»!
   Эдвина не смотрела на нее, она повернулась к огню.
   – Мне нравится Тристан де ла Тер, я восхищаюсь им, Женевьева. Я увидела, что он – настоящий рыцарь и хотя бывает суров, но чаще – справедлив. Он очень хорошо обошелся со многими нашими людьми.
   – Ты простишь меня, если я не соглашусь с тобой?!
   – Ах, Женевьева, если бы ты только согласилась…
   – Согласилась! Он приволок меня назад, он запер меня, он…
   – Он взял то, что ему было предложено с самого начала, как ты не понимаешь? О, Женевьева, ведь таков порядок вещей! Они побеждают – мы терпим! Если бы ты только не принимала это так близко к сердцу…
   – Я должна принимать это близко к сердцу! Господи, Эдвина, ведь это же личная обида! Ты любишь Джона – я рада за тебя, я спокойна за твое будущее. Но не ожидай, что я отнесусь ко всему также как и ты! Я ненавижу его! Он безжалостен, он… – ее голос внезапно сник, когда она осознала, что большей частью сопротивляется в основном для вида. Женевьева промолчала с минуту и попросила: – Расскажи, что с ним произошло?
   Эдвина заколебалась.
   – Ему не нравится, когда говорят о его прошлом, – пробормотала она. – Тристан все еще зол на Джона, за то, что тот рассказал мне его историю.
   – Ради Бога, но здесь же никого нет кроме нас с тобой, Эдвина! Ты осуждаешь меня за то, что я борюсь с ним, и не даешь мне понять его! Я кое-что знаю, знаю, что на его людей напали, что…
   – Все не так просто, – вздохнув, перебила ее Эдвина. – В то время они были йоркистами. Понимаешь, Тристан и его семья все они были близки к Ричарду…
   – Что? – поражение выдохнула Женевьева.
   Эдвина кивнула.
   – Когда король Эдуард умер и Вудвиллы собирали силы, отец Тристана был среди тех, кто верил, что Ричард занял трон по справедливости и для блага страны. Но тут молодых принцев заключили в Тауэр, и Тристан в открытую выступил против короля, потребовав, чтобы он освободил мальчиков. Он не мог поддерживать Ричарда, если тот был убийцей собственных племянников. Так вот, – продолжала Эдвина. – Он, Джон, и еще один их друг возвращались домой после этого и нашли земли Тристана полностью разоренными. Дома йоменов сожжены дотла, женщины изнасилованы и убиты, мужчины убиты тоже, но их ждало самое худшее. Отец Тристана, жена брата, его жена – все были зверски убиты. Джон сказал мне, что это было ужасно, что просто невозможно вообразить этого кошмара. Тристан и его жена ожидали своего первого ребенка, и Тристан нашел его, рядом со своей женой, она не выдержала и… – Эдвина заколебалась. – Ей же бандиты перерезали горло.
   Внезапно Женевьева ощутила сильное недомогание. Она села на кровать, чувствуя себя несчастной, жалкой и совсем разбитой.
   – Мне очень жаль, – сказала она. – Мне очень жаль их всех, но не его, я…
   – Но ведь ты же обманула его, пригласив в свою спальню, и попыталась убить его кочергой.
   – Эдвина, черт побери! Ведь не я же одна виновата!
   – Я знаю, – тихо промолвила молодая женщина. Она выглядела так, как будто вот-вот заплачет и, чтобы скрыть свое волнение быстро отвернулась. – Посмотри-ка, я принесла тебе Чосера и Аристотеля и еще того итальянца, который тебе так нравится. Мне нужно уйти, прежде… прежде чем кто-нибудь подумает, что мы снова что-то замышляем. – Она подошла к Женевьеве и крепко ее обняла. – О, моя дорогая, ты получишь свою свободу, просто наберись смирения и терпения, и снова будешь независима и счастлива, и…
   – И что? – прошептала Женевьева. Эдвина собиралась оставить ее наедине с горькими мыслями, воспоминаниями, ночными кошмарами и теми чувствами, которых она вовсе не желала.
   – Спроси его, Женевьева, спроси можно ли тебе быть завтра в часовне, спроси, ради меня.
   Женевьева улыбнулась горькой улыбкой.
   – Ладно, – пообещала она. – Я попробую… Если смогу.
   Эдвина ушла, затем пришла и ушла Тесс и, Женевьева ощутила всю тяжесть одиночества. В душе ее нарастала паника.
   Ее тетя так счастлива…
   И вообще, Эдвина ничего не хочет понимать, она живет в собственном мире, как в раю, где единственным ответом на все вопросы является любовь, и не в состоянии увидеть мрак, царящий в душе близкого человека, ужасные мучения, испытываемые Женевьевой и тот огонь, который возникал между ней и Тристаном…
   Или, хотя бы вполне резонных и простых страхов племянницы.
   Сдаться Тристану было бы непростительной глупостью, ибо он больше не способен на доброе чувство или заботу, он может только использовать. И Женевьева никогда не станет для него чем-то, кроме как минутным развлечением, которое он может найти и с любой другой женщиной.
   В свое время он использует ее и бросит… И если Женевьева будет все время помнить об этом, помнить, что она для него лишь прихоть, что лишь плотский огонь горит в нем, то сумеет пережить этот ужас, а потом найдет в себе силы начать новую жизнь далеко-далеко отсюда…
   «Он лишил меня всего, и я должна презирать его за свое одиночество», – сказала себе Женевьева, и ее мысли не были лишены логики. Но есть и другая правда. Вполне может быть, что он не стал окончательно диким зверем, и еще помнит, что такое милосердие, и поэтому не грабит и не убивает беспричинно.
   Но в его сердце не осталось ни капли добра. По крайней мере, для нее.
   Женевьева открыла страницы своей любимой книги Чосера. Странно, что давным-давно умерший и похороненный писатель был настолько близок к тому, что происходило сейчас! Его любимая невестка была большой любовью Джона Гонта, герцога Ланкастера, третьего сына Эдуарда III Плантагенета, эта женщина жила с ним в течение долгих лет и нарожала ему тех самых Бодорхских бастардов, а в последние годы жизни, наконец-то стала его законной женой! Это печальная история, прекрасная и полная глубокой любви, и тот самый Генрих, который сейчас восседает на троне, является правнуком от этого горько-сладкого союза.
   Женевьева захлопнула книгу. В ее глазах стояли слезы. В ранней юности она множество раз плакала над восхитительными и трогательными романами Джеффри Чосера. Но теперь ее слезы были вызваны не словами, прочитанными на только что закрытой странице.
   Женевьева и сама не знала, плакала ли она сейчас по себе или по Тристану или от злой судьбы, которая сделала их непримиримыми врагами.
   К полудню несчастная затворница все острее начала ощущать свое одиночество, и в панике стала мерить свою маленькую клетку шагами. Она снова боялась, что может сойти с ума, ведь если он захочет, то может продержать ее здесь дни, месяцы, годы…
   Годы!
   Как медленно тянется время!
   Женевьева вымылась и долго расчесывала еще влажные волосы, высушила их и заплела в длинные косы, зашила прорехи в платьях. Она немного читала, попыталась сделать набросок для вышивки гобелена.
   А день все длился и длился.
   Наконец, она в отчаянии бросилась на кровать и положила подбородок на кулаки, в сердце ее медленно разгоралась ярость. Она, сама не зная почему, снова злилась на Тристана. Но с какой стати? После всего, что он сделал, какой еще подлости можно было от него ожидать?
   Но когда к ней не пришла Тесс (грудь как у мамы Гаргантюа), Женевьева вся извелась, рисуя себе картины того, как Тристан с толстушкой проводят время. Он, забыв свои беды смеется, и веселится, и глаза у него ярко-синие, челка нависает надо лбом, а рядом – хохочущая соблазнительница. Так благоговеющая перед всем, что имеет отношение к нему, большими глотками пьющая вино, которое с такой настойчивостью ей всучила Женевьева. Вот она становится все более раскованной и одновременно – покорной маленькой игрушкой, вот его ласки становятся все более смелыми…
   У этой служанки нет никаких претензий, дочь крестьянина никогда не поднимет на своего господина руку и не станет причиной беспокойства. Зато какой она может стать умной игрушкой, и Тристан в любое время может оставить ее, чтобы вернуться к своим делам. Он может никогда не жениться на ней, и Тесс будет довольна скромными подарками за те нехитрые услуги, которые она оказывает столь знатному лорду. А он вовсе недурен собой, он силен, мускулист и…
   Женевьева перевернулась и от стыда за свои мысли сжала виски ладонями.
   – Возьми свою Тесс, поимей ее, только оставь меня в покое!
   И он оставил ее. Часы текли – Тристан не появлялся. Женевьева чувствовала, что с трудом сдерживает истерический смех. У нее хватило гордости, чтобы не просить стражника, стоявшего у ее дверей, послать за Тристаном. А может, это была вовсе и не гордость. Может быть это от того, что она была уверена, что Тристан просто проигнорирует ее просьбу.
   Но вопреки всему, она все же надеялась, что он придет к ней. И если это все-таки случится, то Женевьева воспользуется возможностью и спросит его, можно ли ей присутствовать на свадьбе тетки. Женевьева пообещала себе, что не будет просить. Она спросит, и если он откажет, то холодно примет его отказ, она будет сдержанной, отстраненной и сумеет сохранить свое достоинство. И тогда он поймет, что она стоит намного больше ломаного гроша, и что она наберется терпения, и будет ждать своего часа, будет ждать свободы, которая обязательно придет.
   Но он все не появлялся.
   Женевьева вскочила на ноги и подумала о бесконечных днях и ночах, ожидавших ее впереди. Каждое утро просыпаться и влачить существование до наступления ночи, когда снова сможет уснуть. Пленница в башне замка Эденби. Пройдут годы, может быть много-много лет, и в один прекрасный день придут люди и удивленно спросят, кто эта старая ведьма?
   В дверь негромко постучали, Женевьева рванулась к ней, но тут же одернула себя. Это может оказаться Тесс, раскрасневшаяся и счастливая и…
   Женевьева постаралась придать своему лицу холодное выражение и ответила:
   – Да?
   Дверь распахнулась, и вошел Джон. Женевьева вспыхнула. Она уже помирилась с Эдвиной, но знала, что жених тетки, наверняка еще гневался на нее за предательство.
   – Миледи! – легко поклонился он.
   Она судорожно сглотнула, удивляясь, почему находит необходимым извиняться перед этим захватчиком.
   – Джон… мне очень жаль.
   – Угу… Я уверен, что вам и в самом деле жаль.
   – Поверь, и в самом деле мне очень жаль, что я обманула твое доверие. О, Господи, Джон, разве ты не понимаешь? Подумай о моей жизни! Разве ты бы вынес ее, разве ты не попытался бы поступить также?
   Он что-то неразборчиво буркнул, но Женевьева решила, что он все понял.
   – Пошли, – сказал Джон.
   Ее сердце начало бешено стучать:
   – Куда?
   – Тристан хочет тебя видеть.
   Женевьева ощутила дрожь, она представления не имела, что ее ожидает. Она хотела видеть его, но теперь…
   Может быть, он придумал какое-то новое наказание или решил сжалиться над ней? Может быть, на него так подействовал ее побег?
   – Женевьева, прошу!
   Она поборола слабость и страх, мучивший ее, и последовала за Джоном вниз, по винтовой каменной лестнице, вытянув руку и придерживаясь за холодный камень стены, чтобы не споткнуться. Она даже попыталась завязать разговор, чтобы разогнать охватившие ее сомнения.
   – Джон, я очень рада за вас, тебя и Эдвину.
   – В самом деле? – холодно спросил он.
   – Конечно! Ведь она – моя тетка и я люблю ее.
   Наконец, они спустились до второго этажа и Джон, крепко взял ее за руку и повел к двери, открыл ее и втолкнул Женевьеву внутрь. Она слышала, как за ее спиной дверь закрылась.
   И она осталась стоять в комнате, едва дыша.
   Уже смеркалось, но комната была освещена мягким светом, алым мерцающим светом от огня, пылающего в камине, и золотистым сиянием свечей.
   Тристан стоял у камина, отвернувшись от двери, заложив руки за спину и поставив одну ногу на каменное основание очага. На нем не было ни плаща, ни туники, лишь белая рубашка, кожаные бриджи и высокие сапоги.
   В этом освещении все казалось нежным, мягким и нереальным.
   Но несмотря на это Женевьева не могла унять дрожи, ей казалось, что пройдет много, очень много времени, целые столетия, прежде чем он обернется к ней. Наконец, он повернулся к ней и выражение его глаз, бездонных и таинственных, смягчилось в неверном свете, когда он молча оглядел ее с головы до ног.
   – Добрый вечер, – медленно сказал Тристан.
   Женевьева, несколько удивленная тем, что не может выдавить из себя ни слова, кивнула в ответ, ожидая, что еще он скажет.
   Но граф не произносил ни слова, а его пристальный взгляд так беспокоил ее, что Женевьева, наконец, обрела дар речи.
   – Зачем ты послал за мной?
   Он улыбнулся легкой ироничной улыбкой и приподнял бровь.
   – Уверен, что тебе это известно.
   Женевьева вспыхнула. В его голосе было столько призыва и желания, что она опустила глаза, смутившись, но не ужаснувшись его словам, которые к ее немалому удивлению, зажгли в ней ответный огонь. Внезапно перед ее глазами встала картина, как Тристан развлекается с Тесс, и в ее сердце снова начал нарастать гнев. Неужели он одной игрушкой забавляется днем, а другая должна занимать его ночью? Она не могла вынести подобной мысли, это задевало ее и… ранило.
   «Это ревность», – сказала она себе обреченно, но внутри нее все возмущалось и кричало…
   Он отошел от камина и направился к Женевьеве, та подняла на него глаза. Она никогда не знала, когда они займутся любовью, и всякий раз это было для нее неожиданностью, вызывающей протест и желание сопротивляться, и она сопротивлялась…
   Но на этот раз Тристан не подошел к ней, а подошел к столу стоявшему чуть в стороне и накрытому к трапезе. У стола друг против друга стояли два кресла. На скатерти были расставлены два хрустальных бокала, с золотым ободком, на тонких ножках, которые прежде принадлежали матери Женевьевы, небольшие блюда, накрытые серебряными колпаками. Бокалы были наполнены искрящейся светлой прозрачной жидкостью. Тристан задержался у стола, взял бокалы и когда он подошел к Женевьеве, она почувствовала, как все у нее внутри обрывается и слабеет, и ей даже показалось, что откуда-то доносится легкое, веселое журчание весеннего ручейка.
   Он улыбнулся, а глаза его были того невероятного голубого цвета, что так привлекал и манил к себе, в бездонную томную глубину, где пылало жаркое пламя. Он никогда прежде не выглядел таким молодым и красивым. И никогда не был столь опасным.
   Тристан протянул ей один из бокалов, и Женевьева механически взяла его и отпила глоток. Жидкость смочила ее горевшее пересохшее горло, имела превосходный вкус, сладкий и в то же время терпкий.
   – Что это? – пробормотала она.
   – Заверяю тебя, что это не яд. Зная твое острое отвращение к «Бордо», я остановил свой выбор на этом напитке. Это белое Германское вино.
   Женевьева напряглась при упоминании о «Бордо» и, опустив глаза сделала еще один глоток, но тут же раскаялась, ибо вспомнила, какой эффект оказывает на нее спиртное.
   Тристан поднял руку и показал на стол приглашающим жестом. Женевьева незамедлительно подчинилась. Усевшись в кресло, она отхлебнула еще вина, но увидев его улыбку, тут же поставила бокал на стол.