Страница:
– И воду, так, миледи? Лохань с горячей водой, верно?
Женевьева отрицательно покачала головой. Она больше ничего не хотела, во всяком случае, пока он находился с нею в одной комнате.
– О, но ты же требовала воду! И в самом деле, я помню, что ты требовала! Разве нет?.. Питер, скажи еще, что бы принесли лохань и горячую воду, немедленно.
Тристан прикрыл дверь и прислонился к ней. Даже не оборачиваясь, Женевьева знала, чем он был занят, знала, как он смотрел на нее – холодным и безжалостным взглядом.
Теплая волна пробежала по ее телу. Холодным? Нет, когда он держал ее, в его взгляде горел огонь. Но этот огонь был поверхностным. А что есть тело, как не пустая оболочка? И как только она напомнила себе, что ему никогда не покорить ее душу, осознала, что и сама не проникла в его внутренний мир.
– Ага, ну вот и вы? – он открыл дверь на негромкий стук.
Женевьева не оборачивалась. Она слышала как слуги, сопя, втащили лохань и пыхтя от натуги, принесли тяжелые ведра с горячей водой, потом вынесли лохань с грязной водой. Слышала она, как Эдди, одна из кухарок, о чем-то тихо говорила с Тристаном, и затем все стихло.
Тяжелая дверь закрылась, и послышался звук задвигаемого засова. «Остался ли он внутри с нею, или ушел?»
Женевьева с надеждой обернулась, но ее надежда разбилась о неумолимое выражение его лица.
Тристан поставил обутую в сапог ногу на сундук и оперся на колено локтем, подперев подбородок ладонью, внимательно наблюдая за Женевьевой. Он молча повел рукой в сторону ее туалетного столика, на котором стоял поднос с едой, и затем указал на лохань стоявшую перед вновь зажженным камином, из которой клубами поднимался пар.
– Вы просили, чтобы вам дали воды, чтобы вымыться, миледи.
Он явно насмехался над ней, радуясь, что она чувствует себя неловко в его присутствии. Женевьева попыталась улыбнуться, попыталась вложить в своей ответ, как можно больше сарказма.
– О да, я хотела этого. Я никогда еще за всю свою жизнь не чувствовала себя такой изгаженной.
Тристан опустил глаза и прикрыл их ресницами, отбросившими загадочные тени на его щеки. Женевьева сжалась, подумав о том, что с ее стороны было неразумно пытаться раздразнить его, она ведь прекрасно знала о его непоколебимости.
Но вот он посмотрел на нее, легонько покачивая головой, словно бы сочувствуя.
– Изгаженной?
– Ужасно.
– Тогда во имя Господа, леди, я отказал вам в самой серьезной услуге! Нам необходимо немедленно это исправить! Я приношу самые искренние извинения.
Женевьева вытаращила глаза, с подозрением следя за тем, как он подошел к туалетному столику и стал изучать флаконы и пузырьки, стоявшие на нем. Он быстро взял один из них и с притворным восторгом продемонстрировал его Женевьеве. И хотя радость его была явно нарочитой, она вернула его лицу юношескую непосредственность.
– Роза! Розовое масло! Я считаю, что это вполне подходящее средство, а вы?
Женевьева не отозвалась. Она прижалась к стене, следя за тем, как Тристан шагнул к лохани и вылил туда содержимое флакона, вдохнув в себя разовый аромат.
– М-мм! – он обернулся к Женевьеве. – Я вот думаю, из какой розы было получено это масло, из красной или из белой? Да и имеет ли какое-нибудь значение, какого цвета прежде была роза, если с нее оборвать все лепестки.
Женевьева не пошевелилась и не ответила. Она не сводила с него своего настороженного взгляда. Тристан еще шире улыбнулся, и она судорожно сглотнула, ибо, казалось, что у него нет никаких дурных намерений. Лицо его сейчас сияло, просто озорным весельем, и это было даже хуже его обычной непоколебимости и суровости.
– Почему вам не вернуться к себе? – выдохнула Женевьева, пятясь от Тристана. – Ведь вам скоро нужно будет встретиться с Джоном.
– Нет, миледи, у нас в запасе еще много-много долгих минут. Ведь вы столь строго осудили меня за плохое отношение к моей пленнице! Теперь же я вижу, что моя пленница просто вывалялась в грязи и потому находится в расстроенных чувствах! Каким же я буду рыцарем, если оставлю ее в таком состоянии?
И Тристан протянул к ней свои большие ладони. Когда его загорелые руки обхватили ее тело, Женевьеве от всего сердца захотелось, что бы кто-нибудь пришел к ней на выручку.
Его объятия были сильными, и казалось, что от него исходит жар, возбуждение, и напряжение столь же буйное, как гром и молния, столь же взрывчатое, как порох. Женевьева вгляделась в эти темные глаза и, со все возрастающей тревогой поняла, что он не видел в ней пленницу, которая обещала бороться с ним до конца, нет, он видел в ней просто забавную игрушку, послушную его желаниям.
– Я буду кричать! Громко, страшно! И каждый из прислуги узнает, что их новый хозяин…
Ее прервал смех Тристана.
– Конечно же, они узнают. А почему бы и нет, миледи? И если эти крики продолжатся, то они догадаются, чем вы занимаетесь… ведь все подобные крики и вопли звучат почти одинаково, разве вы не знали этого? Наверное, нет. Ну, а теперь почему бы вам…
– Я ненавижу тебя! Оставь меня! – Женевьева заметила, как озорство и веселье вдруг пропали с его лица вместе с нетерпеливым желанием. На нем снова была жестокая маска безразличия и злобы, и у нее перехватило дыхание. Как можно ненавидеть с таким неистовством, зная, что она и сама испытывает…
Желание. Женевьева безошибочно определила его: жар и возбуждение, дрожь во всех членах и слабость, которая была в то же время силой…
– Нет. Никогда!.. – негромко вскликнула Женевьева, и вырвалась из его объятий в совершенном смущении. Она не могла убежать от него. Она знала это. Ей просто нужно было выиграть немного времени, что бы убедить себя, что ей неприятны его прикосновения. Что это новое ощущение, которое она открыла в себе, находясь в его объятиях, ничего не значит, что оно нелепо, просто примитивный инстинкт – и что оно вовсе не было неким чудом, которого стоит желать…
Тристан снова схватил ее за руку и привлек к себе, с выражением мрачной целеустремленности на лице. Затем довольно осторожно придержал ее, но от его порывистого движения легкая ткань порвалась, и халат соскользнул с ее плеч.
– Не… – задыхаясь, выговорила она, но Тристан поднял ее, обнаженную, прижал к себе и широкими шагами направился к лохани, и бережно опустил Женевьеву в поднимающиеся клубы пара.
– Пожалуйста, не…
Вода, горячая, ароматная, приняла ее. Тристан наклонился над ней, и спасая ее волосы от влаги, перебросил их через край. Господи Боже, как быстро он двигался! Он сбросил с себя сапоги, чулки, тунику и бриджи, и вот уже стоит перед ней во всем великолепии.
«Великолепное животное… – мелькнуло в голове Женевьевы. – Прекрасный, молодой, суровый, мускулистый, сильный, как сама стихия и с такими загребущими лапами.»
Он задержался, что бы захватить губку и мыло и присоединился к Женевьеве. Женевьева с беспокойством следила за тем, как вода выплеснулась за край лохани, ее сердце бешено колотилось. Господи милосердный, это ужасно, это как колдовство, она не хотела этого чувствовать, и все же это было… Его колени прижались к ее ногам, лохань была слишком мала для двоих, и Женевьева всем телом ощущала его присутствие, и ощущала все то о чем не хотела даже думать.
«Роза… белая или красная, это совершенно не имеет значения, если тебя лишить лепестков…»
Его мужественность была величайшим наркотиком, его руки таили в себе волшебную силу, его тело, сильное, стройное, привлекало и очаровывало ее. Его глубокий и нежный взгляд околдовывал ее, гипнотизировал и ввергал в волшебное королевство, где у нее не было иного выбора, кроме как стонать, называть его по имени и сдаваться, не мужчине, но чувству, отдаваясь древнему огню и внутреннему первичному ритму…
Он смотрел ей прямо в глаза, и взор его был и дьявольским, и манящим, и озорным. Молодостью и весельем дышало его лицо, его лукавая улыбка.
– Ах, леди! Как я мог пренебречь своими обязанностями! Я ведь должен помочь вам очиститься от грязи и скверны.
Женевьева попыталась разрушить его чары, попыталась встать, но ее ступни и ноги оказались прижатыми его коленями. Тристан рассмеялся, схватил ее за руку и медленно притянул к себе, принимая ее тело, влажное и скользкое и начал тереться об нее, ее грудь сплющилась от соприкосновения с каменной стеной его грудной клетки, покрытой кудрявыми волосами.
Их взгляды встретились. Она смотрела на него, не мигая, словно зачарованная… Неприкрытая страсть неудержимым потоком струилась из его темных глаз.
Все ушло. Тяжесть, холод, неприязнь. За ту вечность, что она смотрела в эту бездонную глубину, она ощутила, как тепло волнами распространяется по ее телу, и затем она больше ничего не могла видеть, ибо веки его опустились, а руки сомкнулись вокруг ее, и он поцеловал ее, и его поцелуй был влажным и горячим, как и пар, клубившийся вокруг них, наполнивший ее тело желанием. А прикосновение его рук разжигало в ней огонь желания.
И вот он встал. Его руки плотно прижали ее к себе, их глаза снова встретились. Вода струилась с их тел и стекала прямо на пол, но их это совершенно не заботило.
Он вышел из лохани и положил ее на голый матрас.
Он больше не играл, не насмехался. Не было и боли, просто пылающая страсть, как шторм, захватившая, поглотившая, ввергнувшая в пучину, в которой Женевьева совершенно не разбирала его движений. Она уцепилась пальцами в его плечи и вскричала, как от прикосновения раскаленного металла.
Страсть, быстро разгораясь, вспыхнула молнией, и заполнила ее.
Он лежал на ней, его руки все еще покоились на ее теле.
Но постепенно страсть уходила…
– О! – воскликнула Женевьева, задыхаясь от злости. Она вывернулась из-под него, отскочила в сторону и в ужасе стала подбирать остатки своей одежды, валявшейся на полу, чтобы прикрыть наготу. И снова она отчаянно вскрикнула, нечаянно встретившись глазами с Тристаном, наблюдавшим за ней. «Он будет смеяться, – подумала она, – потому что ему удалось-таки выставить меня такой дурой в собственных глазах».
Но он вовсе и не думал смеяться, он только задумчиво смотрел на нее, пока Женевьева не отвела взгляд, шагнула к камину и в отчаянии упала перед ним. Она не станет плакать, не станет даже после его ухода. А он уйдет сейчас. Напялит свою одежду и пойдет к Джону, забыв о ней в считанные секунды, в то время как она…
Тристан так и поступил. Он встал, и на мгновение Женевьеву охватила паника: она подумала, что он собирается подойти к ней, но мужчина всего лишь снова залез в лохань с водой. Она слышала, как он отфыркивался, умываясь.
Она чувствовала его взгляд на себе, слышала, как он взял полотенце, и знала, что он смотрит на ее дрожащую спину и хвост спутанных волос, вытирая лицо.
Женевьева прикрыла глаза. В тишине, установившейся в комнате, легко угадывалось каждое его дыхание.
Вот шуршит рубашка, надеваемая через голову, затем чулки, затем туника, бриджи, сапоги.
– Не забудьте, миледи, что ваша трапеза ожидает вас на подносе, – напомнил он ей. – Вам следует поесть, прежде, чем еда остынет и станет невкусной.
– Подите вон!
Он рассмеялся при этих словах, мягко и чуть грустно.
– А, да, теперь вы снова изгажены. Простите меня, миледи! Но я должен сказать, что вы все ближе и ближе к тому, что бы исполнить обещание, данное мне когда-то!
Его голос был злым. Женевьева собралась с силами, чтобы ответить, но все, что она услышала, был громкий стук двери, захлопнутой столь безжалостно, что она, казалось, была готова застонать, протестуя против подобного обращения.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Женевьева отрицательно покачала головой. Она больше ничего не хотела, во всяком случае, пока он находился с нею в одной комнате.
– О, но ты же требовала воду! И в самом деле, я помню, что ты требовала! Разве нет?.. Питер, скажи еще, что бы принесли лохань и горячую воду, немедленно.
Тристан прикрыл дверь и прислонился к ней. Даже не оборачиваясь, Женевьева знала, чем он был занят, знала, как он смотрел на нее – холодным и безжалостным взглядом.
Теплая волна пробежала по ее телу. Холодным? Нет, когда он держал ее, в его взгляде горел огонь. Но этот огонь был поверхностным. А что есть тело, как не пустая оболочка? И как только она напомнила себе, что ему никогда не покорить ее душу, осознала, что и сама не проникла в его внутренний мир.
– Ага, ну вот и вы? – он открыл дверь на негромкий стук.
Женевьева не оборачивалась. Она слышала как слуги, сопя, втащили лохань и пыхтя от натуги, принесли тяжелые ведра с горячей водой, потом вынесли лохань с грязной водой. Слышала она, как Эдди, одна из кухарок, о чем-то тихо говорила с Тристаном, и затем все стихло.
Тяжелая дверь закрылась, и послышался звук задвигаемого засова. «Остался ли он внутри с нею, или ушел?»
Женевьева с надеждой обернулась, но ее надежда разбилась о неумолимое выражение его лица.
Тристан поставил обутую в сапог ногу на сундук и оперся на колено локтем, подперев подбородок ладонью, внимательно наблюдая за Женевьевой. Он молча повел рукой в сторону ее туалетного столика, на котором стоял поднос с едой, и затем указал на лохань стоявшую перед вновь зажженным камином, из которой клубами поднимался пар.
– Вы просили, чтобы вам дали воды, чтобы вымыться, миледи.
Он явно насмехался над ней, радуясь, что она чувствует себя неловко в его присутствии. Женевьева попыталась улыбнуться, попыталась вложить в своей ответ, как можно больше сарказма.
– О да, я хотела этого. Я никогда еще за всю свою жизнь не чувствовала себя такой изгаженной.
Тристан опустил глаза и прикрыл их ресницами, отбросившими загадочные тени на его щеки. Женевьева сжалась, подумав о том, что с ее стороны было неразумно пытаться раздразнить его, она ведь прекрасно знала о его непоколебимости.
Но вот он посмотрел на нее, легонько покачивая головой, словно бы сочувствуя.
– Изгаженной?
– Ужасно.
– Тогда во имя Господа, леди, я отказал вам в самой серьезной услуге! Нам необходимо немедленно это исправить! Я приношу самые искренние извинения.
Женевьева вытаращила глаза, с подозрением следя за тем, как он подошел к туалетному столику и стал изучать флаконы и пузырьки, стоявшие на нем. Он быстро взял один из них и с притворным восторгом продемонстрировал его Женевьеве. И хотя радость его была явно нарочитой, она вернула его лицу юношескую непосредственность.
– Роза! Розовое масло! Я считаю, что это вполне подходящее средство, а вы?
Женевьева не отозвалась. Она прижалась к стене, следя за тем, как Тристан шагнул к лохани и вылил туда содержимое флакона, вдохнув в себя разовый аромат.
– М-мм! – он обернулся к Женевьеве. – Я вот думаю, из какой розы было получено это масло, из красной или из белой? Да и имеет ли какое-нибудь значение, какого цвета прежде была роза, если с нее оборвать все лепестки.
Женевьева не пошевелилась и не ответила. Она не сводила с него своего настороженного взгляда. Тристан еще шире улыбнулся, и она судорожно сглотнула, ибо, казалось, что у него нет никаких дурных намерений. Лицо его сейчас сияло, просто озорным весельем, и это было даже хуже его обычной непоколебимости и суровости.
– Почему вам не вернуться к себе? – выдохнула Женевьева, пятясь от Тристана. – Ведь вам скоро нужно будет встретиться с Джоном.
– Нет, миледи, у нас в запасе еще много-много долгих минут. Ведь вы столь строго осудили меня за плохое отношение к моей пленнице! Теперь же я вижу, что моя пленница просто вывалялась в грязи и потому находится в расстроенных чувствах! Каким же я буду рыцарем, если оставлю ее в таком состоянии?
И Тристан протянул к ней свои большие ладони. Когда его загорелые руки обхватили ее тело, Женевьеве от всего сердца захотелось, что бы кто-нибудь пришел к ней на выручку.
Его объятия были сильными, и казалось, что от него исходит жар, возбуждение, и напряжение столь же буйное, как гром и молния, столь же взрывчатое, как порох. Женевьева вгляделась в эти темные глаза и, со все возрастающей тревогой поняла, что он не видел в ней пленницу, которая обещала бороться с ним до конца, нет, он видел в ней просто забавную игрушку, послушную его желаниям.
– Я буду кричать! Громко, страшно! И каждый из прислуги узнает, что их новый хозяин…
Ее прервал смех Тристана.
– Конечно же, они узнают. А почему бы и нет, миледи? И если эти крики продолжатся, то они догадаются, чем вы занимаетесь… ведь все подобные крики и вопли звучат почти одинаково, разве вы не знали этого? Наверное, нет. Ну, а теперь почему бы вам…
– Я ненавижу тебя! Оставь меня! – Женевьева заметила, как озорство и веселье вдруг пропали с его лица вместе с нетерпеливым желанием. На нем снова была жестокая маска безразличия и злобы, и у нее перехватило дыхание. Как можно ненавидеть с таким неистовством, зная, что она и сама испытывает…
Желание. Женевьева безошибочно определила его: жар и возбуждение, дрожь во всех членах и слабость, которая была в то же время силой…
– Нет. Никогда!.. – негромко вскликнула Женевьева, и вырвалась из его объятий в совершенном смущении. Она не могла убежать от него. Она знала это. Ей просто нужно было выиграть немного времени, что бы убедить себя, что ей неприятны его прикосновения. Что это новое ощущение, которое она открыла в себе, находясь в его объятиях, ничего не значит, что оно нелепо, просто примитивный инстинкт – и что оно вовсе не было неким чудом, которого стоит желать…
Тристан снова схватил ее за руку и привлек к себе, с выражением мрачной целеустремленности на лице. Затем довольно осторожно придержал ее, но от его порывистого движения легкая ткань порвалась, и халат соскользнул с ее плеч.
– Не… – задыхаясь, выговорила она, но Тристан поднял ее, обнаженную, прижал к себе и широкими шагами направился к лохани, и бережно опустил Женевьеву в поднимающиеся клубы пара.
– Пожалуйста, не…
Вода, горячая, ароматная, приняла ее. Тристан наклонился над ней, и спасая ее волосы от влаги, перебросил их через край. Господи Боже, как быстро он двигался! Он сбросил с себя сапоги, чулки, тунику и бриджи, и вот уже стоит перед ней во всем великолепии.
«Великолепное животное… – мелькнуло в голове Женевьевы. – Прекрасный, молодой, суровый, мускулистый, сильный, как сама стихия и с такими загребущими лапами.»
Он задержался, что бы захватить губку и мыло и присоединился к Женевьеве. Женевьева с беспокойством следила за тем, как вода выплеснулась за край лохани, ее сердце бешено колотилось. Господи милосердный, это ужасно, это как колдовство, она не хотела этого чувствовать, и все же это было… Его колени прижались к ее ногам, лохань была слишком мала для двоих, и Женевьева всем телом ощущала его присутствие, и ощущала все то о чем не хотела даже думать.
«Роза… белая или красная, это совершенно не имеет значения, если тебя лишить лепестков…»
Его мужественность была величайшим наркотиком, его руки таили в себе волшебную силу, его тело, сильное, стройное, привлекало и очаровывало ее. Его глубокий и нежный взгляд околдовывал ее, гипнотизировал и ввергал в волшебное королевство, где у нее не было иного выбора, кроме как стонать, называть его по имени и сдаваться, не мужчине, но чувству, отдаваясь древнему огню и внутреннему первичному ритму…
Он смотрел ей прямо в глаза, и взор его был и дьявольским, и манящим, и озорным. Молодостью и весельем дышало его лицо, его лукавая улыбка.
– Ах, леди! Как я мог пренебречь своими обязанностями! Я ведь должен помочь вам очиститься от грязи и скверны.
Женевьева попыталась разрушить его чары, попыталась встать, но ее ступни и ноги оказались прижатыми его коленями. Тристан рассмеялся, схватил ее за руку и медленно притянул к себе, принимая ее тело, влажное и скользкое и начал тереться об нее, ее грудь сплющилась от соприкосновения с каменной стеной его грудной клетки, покрытой кудрявыми волосами.
Их взгляды встретились. Она смотрела на него, не мигая, словно зачарованная… Неприкрытая страсть неудержимым потоком струилась из его темных глаз.
Все ушло. Тяжесть, холод, неприязнь. За ту вечность, что она смотрела в эту бездонную глубину, она ощутила, как тепло волнами распространяется по ее телу, и затем она больше ничего не могла видеть, ибо веки его опустились, а руки сомкнулись вокруг ее, и он поцеловал ее, и его поцелуй был влажным и горячим, как и пар, клубившийся вокруг них, наполнивший ее тело желанием. А прикосновение его рук разжигало в ней огонь желания.
И вот он встал. Его руки плотно прижали ее к себе, их глаза снова встретились. Вода струилась с их тел и стекала прямо на пол, но их это совершенно не заботило.
Он вышел из лохани и положил ее на голый матрас.
Он больше не играл, не насмехался. Не было и боли, просто пылающая страсть, как шторм, захватившая, поглотившая, ввергнувшая в пучину, в которой Женевьева совершенно не разбирала его движений. Она уцепилась пальцами в его плечи и вскричала, как от прикосновения раскаленного металла.
Страсть, быстро разгораясь, вспыхнула молнией, и заполнила ее.
Он лежал на ней, его руки все еще покоились на ее теле.
Но постепенно страсть уходила…
– О! – воскликнула Женевьева, задыхаясь от злости. Она вывернулась из-под него, отскочила в сторону и в ужасе стала подбирать остатки своей одежды, валявшейся на полу, чтобы прикрыть наготу. И снова она отчаянно вскрикнула, нечаянно встретившись глазами с Тристаном, наблюдавшим за ней. «Он будет смеяться, – подумала она, – потому что ему удалось-таки выставить меня такой дурой в собственных глазах».
Но он вовсе и не думал смеяться, он только задумчиво смотрел на нее, пока Женевьева не отвела взгляд, шагнула к камину и в отчаянии упала перед ним. Она не станет плакать, не станет даже после его ухода. А он уйдет сейчас. Напялит свою одежду и пойдет к Джону, забыв о ней в считанные секунды, в то время как она…
Тристан так и поступил. Он встал, и на мгновение Женевьеву охватила паника: она подумала, что он собирается подойти к ней, но мужчина всего лишь снова залез в лохань с водой. Она слышала, как он отфыркивался, умываясь.
Она чувствовала его взгляд на себе, слышала, как он взял полотенце, и знала, что он смотрит на ее дрожащую спину и хвост спутанных волос, вытирая лицо.
Женевьева прикрыла глаза. В тишине, установившейся в комнате, легко угадывалось каждое его дыхание.
Вот шуршит рубашка, надеваемая через голову, затем чулки, затем туника, бриджи, сапоги.
– Не забудьте, миледи, что ваша трапеза ожидает вас на подносе, – напомнил он ей. – Вам следует поесть, прежде, чем еда остынет и станет невкусной.
– Подите вон!
Он рассмеялся при этих словах, мягко и чуть грустно.
– А, да, теперь вы снова изгажены. Простите меня, миледи! Но я должен сказать, что вы все ближе и ближе к тому, что бы исполнить обещание, данное мне когда-то!
Его голос был злым. Женевьева собралась с силами, чтобы ответить, но все, что она услышала, был громкий стук двери, захлопнутой столь безжалостно, что она, казалось, была готова застонать, протестуя против подобного обращения.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
– Какой прекрасный день, – заметил Джон, когда они с Тристаном выехали с Эденби.
И правда день был превосходен. Ясный осенний день, один из тех, которые так любят воспевать поэты. Яркое солнце стояло высоко в зените, а легкий бриз пролетал над полями, лугами и холмами. Листва расцветилась почти всеми цветами радуги: от ярко-желтого и оранжевого до лилово-красного и зеленовато-бурого. Эта была пора сбора урожая, и изобилия. Об этом, казалось, знали лошади, коровы и овцы, пасущиеся на лугах, даже птицы и пчелы.
Тристан что-то проворчал в ответ.
Джон внимательно посмотрел на своего друга. Выражение лица Тристана было угрюмым и мрачным, как будто на него отбросила темную тень грозовая туча.
– Помни, друг мой, – негромко сказал Джон. – Что мы исполняем миссию доброй воли. А твое лицо с мрачным выражением тирана не слишком-то напоминает о мире и гармонии.
Тристан стряхнулся, как бы пытаясь отогнать от себя сон.
– Да, Джон, день замечательный. Осень во всей своей красе. Все говорит вокруг о великолепии природы и Божьем благоволении к человеку. Кажется, что земля вовсе не знает о том, что происходило совсем недавно, что Ричард убит, а Генрих стал новым королем.
В голосе Тристана все еще звучали нотки горечи. И Джон не сразу ему ответил, он пришпорил коня и теперь ехал рядом с другом.
– Теперь вот ты нахмурился, – отметил Тристан.
Джон пожал плечами и с любопытством посмотрел на него:
– Я видел тебя в разных состояниях, Тристан. Я видел тебя в гневе и в минуты величайшего страдания. Я видел, как ты принимаешь решения, и знаю, каково твое милосердие и доброта в самом лучшем смысле этих слов. Я видел, как ты лицом к лицу встречался со смертью без тени страха на лице, и видел тебя твердым, как скала, безжалостным и холодным.
Лицо графа де ла Тер застыло при этих словах, и только брови грозно нахмурились, словно предвещая шторм, когда он настороженно посмотрел на своего спутника, в ожидании того, что тот скажет дальше.
– Но я никогда не видел тебя таким как сейчас, беспокойным, злым и даже упрямым.
– С тех пор, как Генрих занял трон, меня неотступно преследует мысль, что страна должна обрести наконец мир.
– О да, и ты тоже.
– Человек обретает мир лишь в могиле, – огрызнулся Тристан и, как будто желая сменить тему, добавил: – Посмотри-ка вон туда, вперед, на домик, рядом с которым пасется стадо гусей.
Тристан погнал своего коня галопом, Джон вздохнул и последовал за ним.
Они подъехали к дому, грязному, невзрачному, глинобитному строению, крытому соломой, подобному многим из тех, что им довелось повидать уже сегодня утром. Хозяин, йомен, седеющий мужчина, и трое его взрослых сыновей, больших и неуклюжих, как щенки мастифа, выбежали чтобы встретить их. Крестьянин снова и снова кланялся Тристану и граф начал говорить, и выражение лица нового хозяина Эденби несколько просветлело. Он сообщил, что теперь король – Генрих Тюдор, что он, Тристан де ла Тер, владеет этими землями, но ничего менять не собирается, налоги не увеличиваются и они должны вместе стремиться к процветанию и благополучию страны.
Йомен и его сыновья выглядели испуганными. Они пялились на Тристана, но почти ничего не говорили. Только один из юношей обрел дар речи, чтобы заверить Тристана, что налоги будут исправно поступать в казну лорда, что у них хорошая земля, и они будут усердно трудиться.
– Ричард, Генрих, Том или Пит, – пробормотал юноша, осмелившись улыбнуться двум рыцарям, сидевшим на лошадях и возвышавшимся над ним. – А мы, как работали на своей земле, так и будем работать дальше.
Джон удивился, Тристан рассмеялся и напряжение между ними, казалось, начало спадать. Крестьянин посмотрел на своего нового лорда, и во взгляде его уже не было недоверия. Джон вздохнул и выдохнул с ощущением странного облегчения. Тристан бы не стал причинять вреда дерзкому юноше, но было приятно, что графа позабавили, а не рассердили слова парня.
Но внезапно Тристан помрачнел.
– Если бы Эдгар Льюэллен думал так же, – пробормотал он.
Из дверей выглянула женщина и поспешила, чтобы приветствовать их. У нее была пышная грудь и необычайно розовые щеки. Ее руки, заметил Джон, были старыми, морщинистыми и выглядели значительно старше ее лица, довольно привлекательного и свежего, несмотря на седую голову.
Она низко поклонилась, еще больше при этом заливаясь краской, признав в Тристане нового лорда, потом сказала, что ее зовут Мэг, а мужа – Сет, и спросила, долго ли они ехали и не пожелают ли промочить горло элем и подкрепиться тушеным мясом.
– Я предлагаю то немногое, что у меня есть, но я предлагаю это от всего сердца, милорды.
– Ма замечательно готовит, – сказал один из парней.
Тристан бросил взгляд на Джона, на лице которого явно читались любопытство и голод.
– Благодарим и с удовольствием принимаем ваше предложение, – он улыбнулся и они спешились.
– Милорды, доверьте мне этих красавцев, прошу вас! – сказал младший из сыновей.
– Так и быть, парень, – сказал Тристан, – как бишь тебя зовут?
– Он назван в честь святого Мэтью, – ответила Мэг.
– Ну что ж, Мэтью, возьми лошадей, я вижу, что тебе они нравятся.
Мэг еще сильнее залилась краской, когда Тристан проявил интерес к ее отпрыску.
– Да, сэр, – ответил тот.
Женщина смущенно кашлянула и принялась извиняться за скудность угощения. Тристан жестом руки отмахнулся от ее слов и направился к двери. От великолепного ярко-алого плаща и блестящих кожаных сапог до точеных черт лица, граф де ла Тер, безусловно, резко отличался от хозяев маленького домика. Но тем не менее, войдя в дом, он поспешил успокоить хозяйку. Джон был несколько озадачен, он радовался тому, что Тристан, казалось, помолодел на несколько лет, готовый посмеяться, расслабиться и посидеть за кружкой доброго эля, как это не раз бывало прежде, до их появления в замке Эденби.
Их усадили за грубо сколоченный стол, стоявший у очага, и подали эль и мясо. Сыновья оставались снаружи, Сет стоял, а Мэг суетилась вокруг, прислуживая гостям и болтая. Она говорила об урожае, о людях и вдруг пробормотала:
– Жаль нашего лорда Эдгара, он был хорошим господином! Погибнуть в сражении…
Ее муж поспешил перебить ее голосом, хриплым от испуга. Женщина в ужасе поперхнулась и пролила эль на стол.
Тристан взял ее за запястье и негромко сказал:
– Смерть храброго воина в бою всегда вызывает уважение, а смерть хорошего человека – жалость, лорд Эдгар был смелым воином.
– Я прошу… – начала было Мэг.
– Не нужно ни о чем просить. Мы все правильно поняли и не находим в твоих словах ничего предосудительного.
Мэг глянула на своего мужа и вздохнула с облегчением. Она быстро схватила тряпку, что бы вытереть пролитый эль и повернулась к очагу, на котором стоял большой котел с мясом, что бы предложить третям еще. Когда она поставила мясо на стол, то посмотрела на Тристана с беспокойством, но ее любопытство преодолело страх, и Мэг нерешительно спросила.
– А леди Женевьева… его дочь, с ней все хорошо?
Тристан напрягся, и Джон испугался, что он может внезапно придти в ярость. Но ничего не случилось. Де ла Тер опустил голову и уткнулся носом в тарелку.
– С ней все в порядке, – просто ответил он.
Но спокойная, непринужденная обстановка была нарушена. Они быстро прикончили мясо и встали, что бы уйти. Тристан благосклонно поблагодарил Мэг. Когда они вышли наружу, юный Мэт все еще ходил вокруг лошадей, восхищенно рассматривая их. Тристан приостановился и сказал парню, что если тот хочет, то может поступить к нему на службу конюхом. Лицо Мэтью просветлело и озарилось улыбкой.
– С радостью, милорд!
– Ты, слышал, Сет? – с благоговением прошептала Мэг.
– Я слышал, – ответил Сет, подходя к Тристану, который уже сидел верхом.
– Благослови вас Господи, милорд, за нашего мальчика!
Тристан покачал головой, удивленный благодарностью, думая, что та слишком горяча для пустячной милости, оказанной им. Парень любит животных, и будет хорошо работать.
Тристан помахал рукой в перчатке и пришпорил коня, посылая его с места в галоп. Рассмеявшись, Джон поспешил за ним. Когда они отъехали подальше, он обратился к Тристану:
– Ты облагодетельствовал этого парня, ты избавил его от тяжелой работы в поле.
– Джон! – простонал Тристан. – Им не так уж трудно живется! Они честные йомены, они живут в своем доме, работают на своей земле, и вообще оставь меня в покое, дай мне побыть одному.
Джон поклонился, изображая смирение.
– Ты умеешь завоевывать верность, Тристан. – И внезапно серьезно добавил: – И в самом деле, вчера ты взял к себе дочь вдовы и устроил ее в служанки, сегодня этого парня – в конюхи.
– Любое поместье нуждается в работниках.
– Да, конечно, но ведь ты оказываешь им милость!
– Вовсе нет. Вот смотри. Большая часть слуг Эдгара пала в сражении. Это совсем не так уж хорошо, слишком близко находиться к своему лорду.
Он горестно вздохнул, словно что-то вспомнив, и Джон не осмелился больше нарушать их тягостное молчание. Осенний день потерял свою прелесть, когда оба подумали об убийстве в Бэдфорд Хит.
Тристан слишком дорого заплатил за свою близость к Ричарду, свое требование, во имя справедливости, выяснения обстоятельств исчезновения принцев.
«Он заплатил всем, что имел и ничем нельзя этого восполнить», – подумал Джон. Прохладный ветерок внезапно показался ему леденяще холодным и молодой человек вздрогнул. Не стоит забывать еще и леди Женевьеву, нанесшую свой удар человеку, которому и без того хватило горя.
– Никогда ни в чем нельзя быть уверенным, – мрачно пробормотал Тристан, пришпоривая своего пегого коня и вырываясь вперед. Джон обеспокоенно последовал за ним, задумавшись, стоит ли попытаться снова заговорить с Тристаном или подождать. Сколько уже времени прошло после тех ужасных событий, сколько всего уже случилось за эти долгие месяцы. Может быть, Тристан, наконец, обретет свое былое спокойствие…
Джон надеялся на это. Ведь все складывалось, как нельзя лучше. Ричард III мертв, Генрих Тюдор стал королем Англии и явно благоволит к Тристану де ла Теру. Они взяли Эденби и даже леди Эденби. Все беды Тристана каким-то образом компенсировались этим, и к нему должен наконец вернуться его смех. Но почему-то стало еще хуже. Даже в те тяжелые времена Тристан не был столь мрачным и угрюмым.
Граф натянул поводья, когда они подъехали к скале, возвышавшейся над замком с запада. Джон остановился позади.
Стены понемногу восстанавливались, кузницы снова работали, крестьяне продавали свое зерно, замок Эденби заживлял свои раны. «Если бы только его владелец смог поступить также», – подумал Джон…
Она подошла к камину и протянула озябшие руки к огню. В спальне было довольно прохладно. Снаружи ярко светило солнце, там, должно быть, тепло, но здесь, среди каменных стен ее ничто не согревало.
Женевьева протянула руку и коснулась камня, молясь, чтобы ей передалась хотя бы частица его твердости. «Я уже безумна», – подумала Женевьева. Ей так долго не удавалось ни с кем увидеться, она уже отчаялась надеяться на это и была бы рада, даже если бы к ней пришел этот ненавистный Тристан де ла Тер.
Но он не появлялся у нее вот уже три дня. И никто другой не навещал ее. Ранним утром слуги входили в спальню, чтобы навести в ней порядок, приносили воду и пищу и уходили. И вечером один из ланкастерцев стучался в дверь и приносил новый поднос с пищей. И вот за три дня она и часа не провела в каком-нибудь ином обществе, кроме, как наедине с собой.
Со двора раздался шум, и Женевьева подбежала к окну, движимая любопытством и отчаянием.
Ее шелковые юбки зашуршали, когда она вскарабкалась на кресло и выглянула наружу. Женевьева застыла. Причиной шума было возвращение откуда-то Джона и Тристана. Граф ехал верхом на своем огромном пегом коне. Их встречали радостными криками, конюх подбежал к ним, чтобы принять поводья, когда они спешились. Плащи рыцарей развевались от легкого осеннего ветерка, головы были непокрыты.
Тристан вдруг глянул вверх, на ее окна, и Женевьева невольно отпрянула, и чуть было не шагнула назад, забыв, что стоит на кресле, хотя и понимала, что он не видит ее. Но Женевьева не могла не заметить мрачную задумчивость, написанную на его лице.
Это пугало. Она поднесла руку к горлу, осознав, что он не забыл о ней. И что он совсем не смягчился.
Женевьева слегка тряхнула головой. Помимо своей воли она признала, что Тристан был самым привлекательным мужчиной, которого она видела за свою жизнь. Он мог бы стать героем легенды, отважным юным принцем, посланным спасти принцессу.
– Нет, он дракон! – выдохнула Женевьева. Ибо насколько он был привлекательным, настолько же он был и безжалостным.
– Джон, Тристан!
Женевьева посмотрела туда, откуда раздался детский голосок, и увидела Энни.
«Энни! Энни, вернись!» – подумала она, когда ее маленькая кузина побежала через двор, с развевающимися сзади косичками. Джон подхватил девочку на руки и к удивлению Женевьевы, та что-то сказала Тристану, отчего они с Джоном рассмеялись, и граф перехватил ее у Джона и посадил к себе на плечо, откуда Энни протянула ручку и потрепала коня рыцаря по мягкой морде. Она рассмеялась, явно довольная тем, что восседает на широком плече Тристана.
– Ах, Энни, и ты тоже предала меня! – пробормотала Женевьева и спохватилась. Она должна радоваться, Энни жила как маленькая леди, как в свое время жила она сама.
Девушка слезла с кресла и снова почувствовала холод. «Что же произойдет, когда все это кончится? Что будет, когда Джону наскучит Эдвина, когда Тристан устанет от мести, когда им надоест их собственность?» – думала она.
И правда день был превосходен. Ясный осенний день, один из тех, которые так любят воспевать поэты. Яркое солнце стояло высоко в зените, а легкий бриз пролетал над полями, лугами и холмами. Листва расцветилась почти всеми цветами радуги: от ярко-желтого и оранжевого до лилово-красного и зеленовато-бурого. Эта была пора сбора урожая, и изобилия. Об этом, казалось, знали лошади, коровы и овцы, пасущиеся на лугах, даже птицы и пчелы.
Тристан что-то проворчал в ответ.
Джон внимательно посмотрел на своего друга. Выражение лица Тристана было угрюмым и мрачным, как будто на него отбросила темную тень грозовая туча.
– Помни, друг мой, – негромко сказал Джон. – Что мы исполняем миссию доброй воли. А твое лицо с мрачным выражением тирана не слишком-то напоминает о мире и гармонии.
Тристан стряхнулся, как бы пытаясь отогнать от себя сон.
– Да, Джон, день замечательный. Осень во всей своей красе. Все говорит вокруг о великолепии природы и Божьем благоволении к человеку. Кажется, что земля вовсе не знает о том, что происходило совсем недавно, что Ричард убит, а Генрих стал новым королем.
В голосе Тристана все еще звучали нотки горечи. И Джон не сразу ему ответил, он пришпорил коня и теперь ехал рядом с другом.
– Теперь вот ты нахмурился, – отметил Тристан.
Джон пожал плечами и с любопытством посмотрел на него:
– Я видел тебя в разных состояниях, Тристан. Я видел тебя в гневе и в минуты величайшего страдания. Я видел, как ты принимаешь решения, и знаю, каково твое милосердие и доброта в самом лучшем смысле этих слов. Я видел, как ты лицом к лицу встречался со смертью без тени страха на лице, и видел тебя твердым, как скала, безжалостным и холодным.
Лицо графа де ла Тер застыло при этих словах, и только брови грозно нахмурились, словно предвещая шторм, когда он настороженно посмотрел на своего спутника, в ожидании того, что тот скажет дальше.
– Но я никогда не видел тебя таким как сейчас, беспокойным, злым и даже упрямым.
– С тех пор, как Генрих занял трон, меня неотступно преследует мысль, что страна должна обрести наконец мир.
– О да, и ты тоже.
– Человек обретает мир лишь в могиле, – огрызнулся Тристан и, как будто желая сменить тему, добавил: – Посмотри-ка вон туда, вперед, на домик, рядом с которым пасется стадо гусей.
Тристан погнал своего коня галопом, Джон вздохнул и последовал за ним.
Они подъехали к дому, грязному, невзрачному, глинобитному строению, крытому соломой, подобному многим из тех, что им довелось повидать уже сегодня утром. Хозяин, йомен, седеющий мужчина, и трое его взрослых сыновей, больших и неуклюжих, как щенки мастифа, выбежали чтобы встретить их. Крестьянин снова и снова кланялся Тристану и граф начал говорить, и выражение лица нового хозяина Эденби несколько просветлело. Он сообщил, что теперь король – Генрих Тюдор, что он, Тристан де ла Тер, владеет этими землями, но ничего менять не собирается, налоги не увеличиваются и они должны вместе стремиться к процветанию и благополучию страны.
Йомен и его сыновья выглядели испуганными. Они пялились на Тристана, но почти ничего не говорили. Только один из юношей обрел дар речи, чтобы заверить Тристана, что налоги будут исправно поступать в казну лорда, что у них хорошая земля, и они будут усердно трудиться.
– Ричард, Генрих, Том или Пит, – пробормотал юноша, осмелившись улыбнуться двум рыцарям, сидевшим на лошадях и возвышавшимся над ним. – А мы, как работали на своей земле, так и будем работать дальше.
Джон удивился, Тристан рассмеялся и напряжение между ними, казалось, начало спадать. Крестьянин посмотрел на своего нового лорда, и во взгляде его уже не было недоверия. Джон вздохнул и выдохнул с ощущением странного облегчения. Тристан бы не стал причинять вреда дерзкому юноше, но было приятно, что графа позабавили, а не рассердили слова парня.
Но внезапно Тристан помрачнел.
– Если бы Эдгар Льюэллен думал так же, – пробормотал он.
Из дверей выглянула женщина и поспешила, чтобы приветствовать их. У нее была пышная грудь и необычайно розовые щеки. Ее руки, заметил Джон, были старыми, морщинистыми и выглядели значительно старше ее лица, довольно привлекательного и свежего, несмотря на седую голову.
Она низко поклонилась, еще больше при этом заливаясь краской, признав в Тристане нового лорда, потом сказала, что ее зовут Мэг, а мужа – Сет, и спросила, долго ли они ехали и не пожелают ли промочить горло элем и подкрепиться тушеным мясом.
– Я предлагаю то немногое, что у меня есть, но я предлагаю это от всего сердца, милорды.
– Ма замечательно готовит, – сказал один из парней.
Тристан бросил взгляд на Джона, на лице которого явно читались любопытство и голод.
– Благодарим и с удовольствием принимаем ваше предложение, – он улыбнулся и они спешились.
– Милорды, доверьте мне этих красавцев, прошу вас! – сказал младший из сыновей.
– Так и быть, парень, – сказал Тристан, – как бишь тебя зовут?
– Он назван в честь святого Мэтью, – ответила Мэг.
– Ну что ж, Мэтью, возьми лошадей, я вижу, что тебе они нравятся.
Мэг еще сильнее залилась краской, когда Тристан проявил интерес к ее отпрыску.
– Да, сэр, – ответил тот.
Женщина смущенно кашлянула и принялась извиняться за скудность угощения. Тристан жестом руки отмахнулся от ее слов и направился к двери. От великолепного ярко-алого плаща и блестящих кожаных сапог до точеных черт лица, граф де ла Тер, безусловно, резко отличался от хозяев маленького домика. Но тем не менее, войдя в дом, он поспешил успокоить хозяйку. Джон был несколько озадачен, он радовался тому, что Тристан, казалось, помолодел на несколько лет, готовый посмеяться, расслабиться и посидеть за кружкой доброго эля, как это не раз бывало прежде, до их появления в замке Эденби.
Их усадили за грубо сколоченный стол, стоявший у очага, и подали эль и мясо. Сыновья оставались снаружи, Сет стоял, а Мэг суетилась вокруг, прислуживая гостям и болтая. Она говорила об урожае, о людях и вдруг пробормотала:
– Жаль нашего лорда Эдгара, он был хорошим господином! Погибнуть в сражении…
Ее муж поспешил перебить ее голосом, хриплым от испуга. Женщина в ужасе поперхнулась и пролила эль на стол.
Тристан взял ее за запястье и негромко сказал:
– Смерть храброго воина в бою всегда вызывает уважение, а смерть хорошего человека – жалость, лорд Эдгар был смелым воином.
– Я прошу… – начала было Мэг.
– Не нужно ни о чем просить. Мы все правильно поняли и не находим в твоих словах ничего предосудительного.
Мэг глянула на своего мужа и вздохнула с облегчением. Она быстро схватила тряпку, что бы вытереть пролитый эль и повернулась к очагу, на котором стоял большой котел с мясом, что бы предложить третям еще. Когда она поставила мясо на стол, то посмотрела на Тристана с беспокойством, но ее любопытство преодолело страх, и Мэг нерешительно спросила.
– А леди Женевьева… его дочь, с ней все хорошо?
Тристан напрягся, и Джон испугался, что он может внезапно придти в ярость. Но ничего не случилось. Де ла Тер опустил голову и уткнулся носом в тарелку.
– С ней все в порядке, – просто ответил он.
Но спокойная, непринужденная обстановка была нарушена. Они быстро прикончили мясо и встали, что бы уйти. Тристан благосклонно поблагодарил Мэг. Когда они вышли наружу, юный Мэт все еще ходил вокруг лошадей, восхищенно рассматривая их. Тристан приостановился и сказал парню, что если тот хочет, то может поступить к нему на службу конюхом. Лицо Мэтью просветлело и озарилось улыбкой.
– С радостью, милорд!
– Ты, слышал, Сет? – с благоговением прошептала Мэг.
– Я слышал, – ответил Сет, подходя к Тристану, который уже сидел верхом.
– Благослови вас Господи, милорд, за нашего мальчика!
Тристан покачал головой, удивленный благодарностью, думая, что та слишком горяча для пустячной милости, оказанной им. Парень любит животных, и будет хорошо работать.
Тристан помахал рукой в перчатке и пришпорил коня, посылая его с места в галоп. Рассмеявшись, Джон поспешил за ним. Когда они отъехали подальше, он обратился к Тристану:
– Ты облагодетельствовал этого парня, ты избавил его от тяжелой работы в поле.
– Джон! – простонал Тристан. – Им не так уж трудно живется! Они честные йомены, они живут в своем доме, работают на своей земле, и вообще оставь меня в покое, дай мне побыть одному.
Джон поклонился, изображая смирение.
– Ты умеешь завоевывать верность, Тристан. – И внезапно серьезно добавил: – И в самом деле, вчера ты взял к себе дочь вдовы и устроил ее в служанки, сегодня этого парня – в конюхи.
– Любое поместье нуждается в работниках.
– Да, конечно, но ведь ты оказываешь им милость!
– Вовсе нет. Вот смотри. Большая часть слуг Эдгара пала в сражении. Это совсем не так уж хорошо, слишком близко находиться к своему лорду.
Он горестно вздохнул, словно что-то вспомнив, и Джон не осмелился больше нарушать их тягостное молчание. Осенний день потерял свою прелесть, когда оба подумали об убийстве в Бэдфорд Хит.
Тристан слишком дорого заплатил за свою близость к Ричарду, свое требование, во имя справедливости, выяснения обстоятельств исчезновения принцев.
«Он заплатил всем, что имел и ничем нельзя этого восполнить», – подумал Джон. Прохладный ветерок внезапно показался ему леденяще холодным и молодой человек вздрогнул. Не стоит забывать еще и леди Женевьеву, нанесшую свой удар человеку, которому и без того хватило горя.
– Никогда ни в чем нельзя быть уверенным, – мрачно пробормотал Тристан, пришпоривая своего пегого коня и вырываясь вперед. Джон обеспокоенно последовал за ним, задумавшись, стоит ли попытаться снова заговорить с Тристаном или подождать. Сколько уже времени прошло после тех ужасных событий, сколько всего уже случилось за эти долгие месяцы. Может быть, Тристан, наконец, обретет свое былое спокойствие…
Джон надеялся на это. Ведь все складывалось, как нельзя лучше. Ричард III мертв, Генрих Тюдор стал королем Англии и явно благоволит к Тристану де ла Теру. Они взяли Эденби и даже леди Эденби. Все беды Тристана каким-то образом компенсировались этим, и к нему должен наконец вернуться его смех. Но почему-то стало еще хуже. Даже в те тяжелые времена Тристан не был столь мрачным и угрюмым.
Граф натянул поводья, когда они подъехали к скале, возвышавшейся над замком с запада. Джон остановился позади.
Стены понемногу восстанавливались, кузницы снова работали, крестьяне продавали свое зерно, замок Эденби заживлял свои раны. «Если бы только его владелец смог поступить также», – подумал Джон…
* * *
«Тридцать восемь, тридцать девять, сорок». Сорок. Женевьева сделала ровно сорок шагов, расхаживая между стеной и дверью. Сколько раз она уже считала свои шаги, сколько раз она будет это делать, прежде чем окончательно сойдет с ума?Она подошла к камину и протянула озябшие руки к огню. В спальне было довольно прохладно. Снаружи ярко светило солнце, там, должно быть, тепло, но здесь, среди каменных стен ее ничто не согревало.
Женевьева протянула руку и коснулась камня, молясь, чтобы ей передалась хотя бы частица его твердости. «Я уже безумна», – подумала Женевьева. Ей так долго не удавалось ни с кем увидеться, она уже отчаялась надеяться на это и была бы рада, даже если бы к ней пришел этот ненавистный Тристан де ла Тер.
Но он не появлялся у нее вот уже три дня. И никто другой не навещал ее. Ранним утром слуги входили в спальню, чтобы навести в ней порядок, приносили воду и пищу и уходили. И вечером один из ланкастерцев стучался в дверь и приносил новый поднос с пищей. И вот за три дня она и часа не провела в каком-нибудь ином обществе, кроме, как наедине с собой.
Со двора раздался шум, и Женевьева подбежала к окну, движимая любопытством и отчаянием.
Ее шелковые юбки зашуршали, когда она вскарабкалась на кресло и выглянула наружу. Женевьева застыла. Причиной шума было возвращение откуда-то Джона и Тристана. Граф ехал верхом на своем огромном пегом коне. Их встречали радостными криками, конюх подбежал к ним, чтобы принять поводья, когда они спешились. Плащи рыцарей развевались от легкого осеннего ветерка, головы были непокрыты.
Тристан вдруг глянул вверх, на ее окна, и Женевьева невольно отпрянула, и чуть было не шагнула назад, забыв, что стоит на кресле, хотя и понимала, что он не видит ее. Но Женевьева не могла не заметить мрачную задумчивость, написанную на его лице.
Это пугало. Она поднесла руку к горлу, осознав, что он не забыл о ней. И что он совсем не смягчился.
Женевьева слегка тряхнула головой. Помимо своей воли она признала, что Тристан был самым привлекательным мужчиной, которого она видела за свою жизнь. Он мог бы стать героем легенды, отважным юным принцем, посланным спасти принцессу.
– Нет, он дракон! – выдохнула Женевьева. Ибо насколько он был привлекательным, настолько же он был и безжалостным.
– Джон, Тристан!
Женевьева посмотрела туда, откуда раздался детский голосок, и увидела Энни.
«Энни! Энни, вернись!» – подумала она, когда ее маленькая кузина побежала через двор, с развевающимися сзади косичками. Джон подхватил девочку на руки и к удивлению Женевьевы, та что-то сказала Тристану, отчего они с Джоном рассмеялись, и граф перехватил ее у Джона и посадил к себе на плечо, откуда Энни протянула ручку и потрепала коня рыцаря по мягкой морде. Она рассмеялась, явно довольная тем, что восседает на широком плече Тристана.
– Ах, Энни, и ты тоже предала меня! – пробормотала Женевьева и спохватилась. Она должна радоваться, Энни жила как маленькая леди, как в свое время жила она сама.
Девушка слезла с кресла и снова почувствовала холод. «Что же произойдет, когда все это кончится? Что будет, когда Джону наскучит Эдвина, когда Тристан устанет от мести, когда им надоест их собственность?» – думала она.